Читаю...
книгу милого еврейского мальчика. Сейчас-то он почти мне ровесник. Но писал о себе том.. далёком.
О своей работе в 7 городской больнице Москвы медбратом. О случаях, о жизни, о смерти, о любви, об идиотах и дебилах.
Кстати, о дебилах вот что он пишет.
Дебилы бывают разные, хотя и обладают некоторыми общими чертами. У всех дебилов, если кто не в курсе, слабо выражена способность к абстрактному мышлению. Вот почему-то они могут заниматься чем-то конкретным, например, клеить коробочки для мармелада, а поставить, скажем, кукольный спектакль они не в состоянии.
И сразу такая яркая картинка перед глазами-наш ДеБилл(почемучка), который выискивает и выискивает в инете чем бы плюнуться в сторону России. Нашел-обрадовался, пустил слюни удовольствия, поменял памперсы.
А вот ещё о литературном вкусе своего коллеги и приятеля.
Женя Лапутин, помимо того, что много читал, несомненно, обладал вкусом, причем весьма изысканным. Для него литературой настоящей являлась музыка слов, эквилибристика построения фраз, глубина метафор. А сюжет представлялся делом вторичным и часто даже не нужным.
Как у Набокова: Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу.
И ведь сразу хочется проверить так ли. И обрадоваться-а действительно.
И многое другое. И это пробуждение на операционном столе, когда ещё врачи не успели а ты уже. Эти грёзы и изменение реальности.
И тут мне вспомнились.
Те пластмассовые стопочки зелёного цвета в стареньком бабушкином серванте.
Да даже не серванте, а просто давно кем-то сколоченным шкафчике из отшлифованных досок, сверху фигурно закругленных и в середине вырезанных кружочками, покрашенных в коричневую краску и наполненного осколками прошлой жизни, которая была задолго до моего рождения и которую я иногда любила пересматривать и перебирать, а иногда и нюхать: остатками чайного сервиза в виде двух-трех блюдечек и разномастных чашек, небольшого заварочного чайника с отколотым носиком и крышкой от другого по цвету, но по размеру пришедшегося ко двору. Каких-то пузырьков из-под лекарств, тройного одеколона и по-моему даже духов, старых перекидных календарей, не сожжённых в печи из-за некоторых полезных советов как почистить от накипи чайник, вывести жирные пятна с одежды и нескольких кулинарных рецептов, по которым никто и никогда не собирался готовить еду. Граненые стаканы, рюмки на тонкой ножке, но почему-то с такими же гранями как и у стаканов. Перечитанные пожелтевшие книжки без обложек и без начальных страниц, но с таким... взрослым сюжетом, что приходилось их читать, забившись в чулан, чтобы никто не видел моего смущения и стыда на рдеющих щеках.
И вот эти зелёные стопки. Не разбившиеся на осколки, как человеческие мечты о счастье. И имеющие такой двусмысленный цвет: то ли надежды, то ли горечи зелёного змия.
О своей работе в 7 городской больнице Москвы медбратом. О случаях, о жизни, о смерти, о любви, об идиотах и дебилах.
Кстати, о дебилах вот что он пишет.
Дебилы бывают разные, хотя и обладают некоторыми общими чертами. У всех дебилов, если кто не в курсе, слабо выражена способность к абстрактному мышлению. Вот почему-то они могут заниматься чем-то конкретным, например, клеить коробочки для мармелада, а поставить, скажем, кукольный спектакль они не в состоянии.
И сразу такая яркая картинка перед глазами-наш ДеБилл(почемучка), который выискивает и выискивает в инете чем бы плюнуться в сторону России. Нашел-обрадовался, пустил слюни удовольствия, поменял памперсы.
А вот ещё о литературном вкусе своего коллеги и приятеля.
Женя Лапутин, помимо того, что много читал, несомненно, обладал вкусом, причем весьма изысканным. Для него литературой настоящей являлась музыка слов, эквилибристика построения фраз, глубина метафор. А сюжет представлялся делом вторичным и часто даже не нужным.
Как у Набокова: Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу.
И ведь сразу хочется проверить так ли. И обрадоваться-а действительно.
И многое другое. И это пробуждение на операционном столе, когда ещё врачи не успели а ты уже. Эти грёзы и изменение реальности.
И тут мне вспомнились.
Те пластмассовые стопочки зелёного цвета в стареньком бабушкином серванте.
Да даже не серванте, а просто давно кем-то сколоченным шкафчике из отшлифованных досок, сверху фигурно закругленных и в середине вырезанных кружочками, покрашенных в коричневую краску и наполненного осколками прошлой жизни, которая была задолго до моего рождения и которую я иногда любила пересматривать и перебирать, а иногда и нюхать: остатками чайного сервиза в виде двух-трех блюдечек и разномастных чашек, небольшого заварочного чайника с отколотым носиком и крышкой от другого по цвету, но по размеру пришедшегося ко двору. Каких-то пузырьков из-под лекарств, тройного одеколона и по-моему даже духов, старых перекидных календарей, не сожжённых в печи из-за некоторых полезных советов как почистить от накипи чайник, вывести жирные пятна с одежды и нескольких кулинарных рецептов, по которым никто и никогда не собирался готовить еду. Граненые стаканы, рюмки на тонкой ножке, но почему-то с такими же гранями как и у стаканов. Перечитанные пожелтевшие книжки без обложек и без начальных страниц, но с таким... взрослым сюжетом, что приходилось их читать, забившись в чулан, чтобы никто не видел моего смущения и стыда на рдеющих щеках.
И вот эти зелёные стопки. Не разбившиеся на осколки, как человеческие мечты о счастье. И имеющие такой двусмысленный цвет: то ли надежды, то ли горечи зелёного змия.
