Как-то запостил тут стишок не свой, а своей знакомой про бабушку летающую на метле, как пример того, что и у нас тут есть не пальцем деланые. Вроде убедил..) Понравился он вам тогда и были просьбы еще от этого автора перепостить.. Извините, но сегодня будет проза.
Если наберете в поисковике, то высветиться произведение и "авторша" -некая Андель. Так то не авторша, не.. Сперла у Ирки и почти без правки выдала за своё. Я сейчас вам тот перепощенный текст перепощаю( оригинал не стал искать-она все свои журналы позакрывала), а в оригинальном повествование ведется от лица женщины и еще фраза была про "смещение дискурсов, как перманентную беду российской дипломатии" -Спернуто уже Иркой у Пелевина ли наоборот?- Не знаю.. Ирка очень уважала Пелевина, но Шуруш она вроде еще в 2006 или 2008 г написала..
Наслаждайтесь..
БАШНЯ ШУРУШ
Иногда о том, что идет война, узнаешь, только когда война проиграна. Так женщина переодевается день за днем, месяц за месяцем, а потом обнаруживает у себя опухоль размером с кулак. Все, что ей остается, умереть. И думать об этом день за днем до самой смерти.
Так я теперь думаю о шуруш. Даже когда не слышу ее в последнее время это редкость, она стала громкая, - но даже когда не слышу, я прислушиваюсь, жду ее движения, будто хочу убедиться, что она здесь, в квартире, со мной.
С чего все началось? С неправильно вещи? С шума? Слова? Лучше всего я помню, как появилось слово: две этикетки слиплись вместе, и я прочел вслух: "Шуруш". Но дело в том, что тогда она уже была. За ней я убирал в маленькой комнате, где никто не живет.
Живу я один, гости ко мне не ходят. Поэтому я не знал, откуда взялся странный мусор: обгорелые спички и мелкие монеты на полу, жирный черный сор, как от грязной обуви, а еще билеты, старые автобусные билеты тонкие, полупрозрачные, они оказывались на столе, на кровати, на книжных полках, будто падали с потолка. Я убирал, я стоял на коленях на старом зеленом паласе после меня было чисто, но очень быстро все возвращалось. Так быстро, что опускались руки. Когда я входил, духота и тишина обступали меня со всех сторон. Я открывал форточку, оглядывался и уходил. Я слишком уставал там, чтобы часто бывать. Может, я зря сейчас вспоминаю об этом, но мне необходимо вспомнить любая мелочь может оказаться решающей когда один этап перешел в другой, и странности вышли из пустой комнаты и начались по всему дому.
Например, газеты. Я всегда складываю их стопкой перед тем, как вынести. Стопка стала расти быстрее обычного. Иногда она с шорохом рассыпалась; когда я снова собирал ее, газет становилось больше. Или вещи в шкафу: еще вчера лежали ровно, а на следующий день вываливались комом прямо на ноги. Мусора в ведре теперь всегда было с верхом, по утрам я находил выдвинутые ящики, полуоткрытые дверцы. Ничего не пропало, нет, но я чувствовал я здесь больше не один.
Было еще кое-что, о чем я не хотел думать. Все уговаривал себя, что мне кажется. Там, в комнате, я начал находить неправильные вещи. Первой был мой школьный дневник. Я нашел его на полу у двери. Откуда он этой квартире? Даже если он каким-то чудом сохранился, я не привозил его сюда. Весь вечер я листал его и думал, что, наверное, дневник приехал сюда контрабандой, затесавшись между книгами. ... А ночью газеты опять рассыпались. Я не стал их собирать, думая после выкинуть разом. Под утро услышал: газеты снова падают а ведь я их так и не собрал. Вскоре я нашел еще несколько неправильных вещей на сей раз совершенно незнакомых - и уже не стал искать объяснения. Все, что мне нужно, перенес к себе уже тогда появилось это "к себе". А туда закрыл дверь. Возможно, это была ошибка, толкнувшая меня на путь последовательных капитуляций. А может быть лучшее, что я мог сделать: пока не видишь зла, ты от него свободен.
Так началась моя жизнь с шуруш. Мы поделили квартиру: это был наш договор в действии. Больше не было грязи на полу, и газеты в прихожей перестали падать. Зато появились звуки. В ее комнате все время что-то постукивало, шелестело, а иногда размеренно билось, как маятник в часах с громким ходом. Никогда не слишком громко, но всегда заметно. По звукам можно было понять, довольна они или нет, занята или отдыхает. Я жил в соседстве, в которое не верил. Когда я находил у себя неправильный предмет знакомый или нет (незнакомых было больше), я бездумно подхватывал его и нес в комнату, клал на тахту или на пол. "Потом уберу. Потом, когда будет время". А после через стену слышал шуршание - богатое и сытое, как от страниц глянцевых журналов. Шу-руш. Шур-руш.
Иногда что-то серое мелькало за спиной, и я говорил: "Чертовы крысы". Я поверил в крыс. Крысы портят, гадят, разносят блох и болезни, но они понятны и победимы, достаточно одного звонка... но я все откладывал. Если честно, я совсем не хотел звонить. Наверное, потому что уже тогда знал - вне логики, чутьем, которое древнее и мудрее всякого знания это не крысы, это шуруш. Несмотря на то, что крысы существуют, а она нет.
Это были времена невинности, блаженной слепоты. Когда мне открылась правда, она открылась целиком и сразу. Я просто вошел в комнату и понял: нет никаких неправильных вещей. Это мои вещи, все до единой. Вытащенные из разных мест и времен, немыслимые и неуместные здесь, но мои, мои! - они лежали, сваленные грудой, одной братской могилой. И их было больше, чем я приносил. Кто-то шел по моим следам. Кто-то рвал мою жизнь и по клочкам возвращал ее мне.
Говорят, человек на самом деле ничего не забывает. Наверное. Не думал, что смогу столько вспомнить, но я смотрел по сторонам и узнавал.
Красная пластмассовая собака с вращающимися глазами, я таскал ее за собой на веревке давным-давно, на старой квартире, еще бабушка была жива. Сколько мне было? Четыре? Три? Большой чешский полосатый ластик, третий класс, мне все завидовали. Он куда-то пропал потом. Кажется, его украли. Брелок с компасом, кассета без обложки не хотел узнавать, что на ней. Я и так знал, что она моя. Неужели ничего не сгнило, не сгорело, не исчезло просто от времени? Где шуруш это берет?
Это и было хуже всего, хуже неведомых звуков ее работы, страшнее самого ее присутствия в доме. Власть над моим прошлым, сила выкапывать и собирать все это. Я плакал и понимал: не будет мне больше неведения. Ничто не упокоится с миром. Оно наваливается, занимая мое место в моем доме, и оно уже тяжелее меня.
На следующий день я вошел в ее комнату, сбросил все на пол и начал выносить. Я набивал пакеты не глядя, тем, что попадалось под руку. А когда кончились пакеты, стащил с тахты плед и сваливал туда. Помню, как с трудом перехватил куль веревкой углы уже не связывались, помню, как ездил в лифте: вверх-вниз, много раз. Потом выволок стулья, стол, выбросил одежду из шкафа вместе с вешалками. А в конце разобрал, разломал сам шкаф и тахту. Я опустошил комнату до голых стен, но шуруш была там, и обои мелко дрожали от ее ненависти.
Вечер был страшным. Я сидел у себя и слышал, как за стеной скрежещет, воет и лязгает будто кто-то режет по металлу. Иногда в стену тяжело бухало, люстра над головой вздрагивала и мигала, и я ждал, что сейчас постучат соседи. Я вставал, брал топор и шел в комнату. Там было тихо и пусто, темнел след от шкафа. К себе я возвращался, пятясь, ожидая, что она кинется сзади. Под утро все стихло. За окном светало, шумел дождь, я сидел на кухне и пил чай. А потом пошел спать. И уже без топора, просто на всякий случай заглянул к шуруш.
Если раньше в комнате был склад, то теперь свалка. Куча громоздилась до потолка, деревянные обломки тахты торчали, как спицы. С них клочьями свисала обивка. Желтый свалявшийся поролон был забит в щели между вещами. А наверху... До этого я подозревал себя что я сам в приступе неизвестной болезни, лунатизма или чего-то вроде, - собираю всякий хлам и убеждаю себя, что это мое. Но тем утром я обнаружил на куче свой велосипед. Сейчас таких, наверное, уже не делают. Но если бы и делали неважно, этот мой. Изолента на руле, царапины на краске я процарапал ключом свои инициалы. Мы брали его с собой в Евпаторию и выбросили там. Это было двадцать лет назад. А шуруш его нашла. Велосипед лежал на самом виду она хотела, чтобы я его заметил.
Дальше все неслось как под гору. После велосипеда шуруш первый раз показалась в моей комнате. Сначала украдкой прокатилась как серый мяч и исчезла под кроватью. А потом уже деловито, как у себя. Однажды ночью она вскочила мне на грудь. Не думаю, что намеренно, скорее всего, это был самый короткий путь. У меня тогда случилась истерика.
После этого шуруш на время затихла. Я заметил: ей не чужда своеобразная деликатность. Я ведь провоцировал ее, а она меня нет. Уверен, покажись она откровенно, при свете дня, я бы не выдержал. Но она меня не дожимала. С другой стороны, куда ей спешить?
Наверное, тогда я сломался: под шорох и топоток, под постукивание когтей мне кажется, у нее есть когти, - под ежедневно растущую гору. Дверь в комнату перестала закрываться, мне все было видно из коридора. Я заметил: если что-то случайно задеть или поменять местами, шуруш вернет, как было. У нее свой сложный расчет, по которому стопка школьных тетрадей в одном углу равняется куртке в другом, а основанием для калькулятора служит обложка пластинки. Во всем, что делала шуруш, чувствовался некий план, тайный замысел, который она воплощала день за днем, неуклонная как вода. От одной мысли о нем бросало в дрожь.
Еще одно свойство шуруш: все, что она берет, превращается в мусор. Вещи почти не изменяются внешне всегда видно, чем они были. Но взять их обратно невозможно. Непобедимая мерзость остается на всем, что побывало в ее власти. Прикасаться к ним все равно, что трогать выкопанное тело. Я старался не смотреть лишний раз, я прятался в своей комнате, я был тих и смиренен, и она меня не мучила. А потом взял и сам ускорил конец.
Я выбросил холодильник. До этого кухня была нейтральной территорией: по какой-то странной причине шуруш интересовалась ей меньше всего. Зачем я это сделал? Не могу объяснить. Скорее всего, хотел посмотреть, что будет делать она тяжело выносить затишье, когда чувствуешь, что враг сильнее, что он крепнет день за днем и выжидает, когда нанести удар. Я не выдержал, я ударил первым.
Холодильник был тяжелый, как гроб. Я вытащил его и оставил на лестничной площадке. А потом вернулся к себе, заперся и стал ждать у двери. Я хотел посмотреть, как это будет. Вырастет ли она до потолка, начнет биться в дверь снаружи или возникнет в глубине квартиры и выйдет прямо на меня. Я сидел. Я ждал. Я готовился не испугаться. Тяжелее всего выдержать первую секунду, встретиться с шуруш лицом к лицу. Что будет дальше, я не представлял. А еще я думал, может и не будет ничего страшного, просто позвонит сосед или соседка, спросит, мое ли это и потребует убрать. Так было бы лучше всего: я бы понял, кто это уверен, я отличил бы подмену, - и мы смогли бы поговорить. Я спросил бы: "Что ты такое, шуруш? Чего ты хочешь? Почему преследуешь меня?".
Но ничего не произошло. Я ждал восемь часов, отлучался всего пару раз на минуту, не больше. Дверь была заперта, и стул по-прежнему стоял спинкой к ручке. Тогда я пошел спать. Холодильник был там, в моей комнате. Шуруш положила его ровно посередине. Не поставила, а именно положила. Из открытого морозильника натекло. Я сел в кресло и смотрел на темную лужу. Я не думал о том, когда шуруш успела, я только пытался представить, какой силой надо обладать, чтобы пронести такую махину через весь дом и сделать это так невозможно тихо.
Тихая мусорная шуруш: она начала строить у меня.
Теперь конец по-настоящему близок. То там, то здесь я вижу из-под пакетов и тряпок ее серый бок. Она будто присыпана хлопьями пыли, вроде тех, что собираются наверху книжных полок. Но полностью она не показывается ей не до того. Предметы, раскиданные по комнате не хаос, нет. Это часть системы, камни фундамента, на которых шуруш возводит башню. Камни будут соединены, вырастут стены, поднимутся балки, этаж за этажом, вверх и вширь. Из любимого, из случайного, из забытого, из того, что искал, из того, что считал навсегда потерянным. Великая башня шуруш. Все теперь принадлежит ей.
Я сижу в кресле, слушаю, как тварь возится за спиной, и думаю нет, не о том, что должен был сделать, когда она только появилась: теперь я знаю, что проиграл уже тогда. Я должен понять, почему она выбрала меня. Только кажется, что это неважно, на самом деле самое важное, что мне осталось. Что я сделал не так? Чем вызвал ее? Может быть, случайно разорил ее гнездо? Принес в кармане вместе с мелочью? Забрал из почтового ящика? Подцепил краем пальто? Кто-то проклял меня, наслав шуруш? Или я просто оказался не в том месте не в то время? Я приму любое объяснение. Только не закономерность, по которой вся моя жизнь от начала до конца оказалась строительством башни шуруш. Что я был обречен на нее с самого рождения. Что шуруш всегда имела на меня право и пришла так же неизбежно, как к другим приходит бессилие, старость и смерть. Любой промах, самый обидный, самый глупый, но только не это, господи, только не это!..
Почему я не бегу? История с холодильником меня многому научила. Все равно будет так, как решила шуруш, зачем ускорять события? Я знаю, чем все кончится. Шуруш не уйдет, это давно ее дом. Когда иссякнут вещи, она схватит меня и утащит, и пристроит. И я перестану быть. Замок заедает все чаще. Недавно я нашел в башне шуруш свои ключи. Сбежать от нее невозможно. Я слишком крупная вещь, она не выпустит меня. (с)
↳
↳
↳