Гильотина Иллюзий
Ванька ротный - 2

24 Фев 2019, 03:07Magus  
Ванька ротный - 2

Продолжение

Время лучший фактор. Оно своё дело сделало. Солдаты на передовой разошлись по своим окопам, разбрелись по землянкам, незаметно стали впадать в тихую и размерную жизнь. Делать вроде было нечего, суетиться незачем, охранять колючие рогатки не надо. Посмеялись, погудели, помахали кулаками в сторону немцев и от сердца отлегло. Командир роты прославился на всю дивизию. И потом спустя время, когда его вызывали к телефону он готов был покорно выносить всё, любые замечания, разносы и втыки, только бы не вспоминали злополучные рогатки. А виноваты были во всём сапёры. Они не закрепили рогатки на месте, не заминировали подходы к ним. Вчера один из зевак солдат высунул свою фивиономию поверх окопа и ему пулей задело ухо. Комбат прочитал по этому поводу командиру роты мораль, почему он не бережёт своих солдат. На передовой сейчас каждый человек дорог! Я из-за тебя в полку схлопотал выговор! Не знаю! Понимаешь ты это? Лейтенант ничего не ответил. Да! Времена изменились! Поутихла стрельба! С командира роты стали спрашивать за любые потери. У одного из солдат расстроился желудок. По телефону кто-то из штабных закричал: Что они у вас там жрут? Опять дристуны появились в санчасти! Ротный молчал, слушал и думал, Кормите получше они и не будут жевать перепрелую ржь. Командир стрелковой роты частенько заходил ко мне поговорить о делах, рассказать о своих неудачах, жаловался на своё житьё. Я понимал его. Я тоже начинал войну как и он в одиночку. Мне тоже было трудно и многое не понятно. Не убьёт через полгода! Всё само встанет на свои места! А сейчас не отчаивайся! Меня тоже ничему не учили, а орать и грозить было кому. Солдаты не только жевали проросшую рожь, они засыпали в траншеи убитых и вытряхивалииз их мешков всякую всячину, что пахло съестным. Разве за ними усмотришь? Случилось в Пушкарях и ещё одно происшествие. Намотали немцы на железку большой моток провода и забросили его ночью к окопам стрелков. От клубка отходила изолированная жила телефонного провода. Она тянулась вдоль линии окоп, а затем уходила в нейтральную полосу и далее к немцам. Все думали, что этот моток и провод остался как обрывок старой немецкой линии связи. Многие ходили мимо, видели его и не обращали внимания. Однажды при повреждении нашей линии связи, телефонисту понадобился кусок телефонного провода для надставки. Он вылез из окопа на поверхность земли и потянул на себя немецкий провод. Провод не поддался. Тогда он решил проверить, наша ли это связь и куда она идёт. И каково же его было удивление, когда в телефонную трубку он услышал немецкую речь. Когда же немцы оставили здесь свою связь? Солдаты дежурившие рядом в окопе. тут же усекли что к чему. Один попридержал телефониста, другой быстро сбегал в землянку, принёс катушку телефонного провода, нарастил немецкую связь и подтянул с катушки провод в окоп. Солдаты включили аппарат и тут же образовали живую очередь. Переговорный пункт заработал. Они начали с немцами переговоры. Але! Але! и сыпали в трубку ругательства и разные знакомые немецкие словечки. Фриц ферштеен! Хенде хох! Гитлер капут! А от туда неслось Руссише швайне! Иван капут! Дратвер... цап-царап. Переговоры шли на самом высоком солдатском уровне. Начальство об этом не знало. Солдаты знали, что как только оно засечёт международные переговоры, то их всех сразу вытурят из окопа, а телефонисту сделают втык. Солдаты насыпали телефонисту махорки, подарили старую немецкую зажигалку, чтобы он сидел, не рыпался и молчал. А они по очереди прикладывались к телефонной трубки и учили немцев ругаться матерщиной. Один крутил ручку в аппарате, а другой в это время придумывал хлёсткую фразу, чтоб немцам от неё стало тошно. Он искал подходящее слово, силился и носом сопел. У стоящего сзади лопалось терпение, он выхватывал трубку и с хода выпаливал немецкие слова. Фриц! Гутен таг! Швейне! Давай цурюк на хаузе! Дейчланд! Ферштеен? Морген фрю алес капут! К вечеру это мероприятие прекратили. Солдат разогнали. Командиру роты сделали втык. Что это за высота? Опять учудили! Что там за солдаты? Мать их твою так! Опять натворили!

24 Фев 2019, 03:08Magus  
Глава 17 Станция Земцы Сентябрь 1942

Ванька-ротный

В боях за Пушкари наши полки понесли большие потери. Мы захватили высоту, оседлали дорогу, инициатива, как говорят, перешла в наши руки, но в стрелковых ротах осталось мало солдат. В когда в 45 полку подсчитали наличие активных штыков, то эту цифру тут же засекретили. Штабникам запретили вслух говорить о ней. На высоте кроме пулемётчиков остался десяток солдат. \Они сидели подавленные, с тупым безразличием. Ничего нового, что могло пробудить их, не происходило, боеспособность их в расчёт можно было не брать.\ Пулемётчики \тоже\ выдохлись и устали. Бесконечные обстрелы вымотали людей. ударь немец ещё раз по высоте, нажми разок, как следует, и всё полетело бы к чёртовой матери. Сколько можно было терпеть? На войне в сорок втором основную тяжесть борьбы несли на себе солдаты пехоты. Нашу артиллерию тогда никто из нас всерьёз в расчёт не принимал. Была ли она вообще? Для нас это была загадка. Куда она била? И била ил вообще? Я, например, ни разу не видел, чтобы над немецкими окопами разорвался хоть один снаряд. Артиллеристы у нас в дивизии числились, ездили цугом, катали свои пушки четвёрками, прятались где-то в лесу \ а за лесом от них было пользы, как раненому порошки от кашля\. Всвязи с нехваткой солдат на передке, медсанбат и санроту ещё раз почистили. Наскребли десяток с затянувшимися ранами, комиссовали и отправили на высоту. В санбате остались лежать только тяжёлые. Они были нетранспортабельны, их в тыл нельзя было везти. Жизнь некоторых из них отсчитывала последние часы и минуты. Они своё великое дело сделали \, и их оставили в покое\. На высоте этим десятком солдат не заткнёшь пустые места. Ночью можно было пройти на высоту с любой стороны \незаметно\. Не возьмут же, например, ездового обозника от живой лошади и не отправят на передовую в качестве солдата стрелка. Кто будет таскать барахло и дёргать вожжами? А потом доберутся, гляди, и до интендантов, и те со своих мест полетят! Нет уж! Тут святое и тёплое место! Здесь брюхатых трогать нельзя! Тылы и полковые службы были в полном комплекте, \пока стояли в лесу под Пушкарями,\ и потерь \ почти\ не имели. Как-то раз убило одного и двух лошадей \, и вся остальная братия отделалась лёгким испугом\. Разинул рот- сам виноват. Как-то перед рассветом меня вызвали в штаб полка. Я сбежал с высоты, прошёл по лесной тропинке, потом свернул на дорогу и долго шёл, цепляя за корни деревьев ногами, было ещё совсем темно. Пока я шёл, стало светать. Но свет в лесную глушь приходит не сразу. Листва и деревья наверху сереют, а внизу, под кроной, на дороге ещё темно. "Ну вот и землянки," подумал я, сворачивая по тропе с дороги. На тебя приказ пришёл! посиди! Сейчас начальство освободится! объявил мне писарь, мордастый солдат, когда я поравнялся с землянкой начальника штаба. Я огляделся. Кругом землянки и блиндажи, вкопанные в землю под бугром в лесной заросли. На каждой из них толстые брёвна в четыре наката. Полковые сапёры поработали на славу. Вот так в тылах полка работали, копали, пилили, и таскали, укладывали брёвна наши полковые сапёры всю войну. Эпизодически вязали рогатки и выносили их на передовую. и то это делали самые нижние чины. Тут жили штабные, политработники, связисты, снабженцы, складские, обозные, портняжные, сапожные умельцы, писаря и парикмахеры. Они возили, варили, кормили, седлали лошадей, кроили из мягкого хрома начальству сапоги, из добротного сукна строчили в талию шинели, занимались стрижкой, брижкой и брызганьем одеколоном после бритья. Начальство было не против горячего компрессика, массажика с помадой и одеколоном. Каждому угоди! Такая у тыловой братии служба. \ Это не из винтовки стрелять! Волшебное мастерство в пальцах иметь следует\. Вон лейтенанта-пулемётчика вызвали в штаб весь грязный, в глине, ему не нужно делать завивку, перед ним не надо хребет сгибать, из пузырька лосьоном шипеть. А парикмахер Кац, наш старый знакомый, перед начальством лез из кожи, шипел своей брызгалкой, расчёсывал кудри и гладил расчёской круглые лысины. Попробуй не угоди. Поутру все вылезали из землянок, не то, что на передовой спи, сколько влезет, чистили зубы и умывались привезённой в бочке студёной водой. Не торопясь отправлялись на завтрак, выкуривали после завтрака по папироске и переговаривались, ковыряя в зубах. Кой-кому уже с утра топили баньки, служивые парились, хлестались вениками, жарили вшей, меняли нательное бельё, выполняли, так сказать, свой воинский долг \согласно установленной очереди\. потом баньку проветрят, раскочегарят ещё раз, и в неё пойдёт начальство, и ему придётся обливаться потом. Ты чего задумался? Ты по вызову, лейтенант? Пришёл! Ну-ну! Пойдём в землянку! На тебя приказ пришёл! За что? где я сделал промашку? Я сплюнул на землю и выругался. Ты чем-то расстроен? Тебе присвоено очередное звание старший лейтенант! Запиши! Приказ 41 армии 0186 от 27. 07. 42 года. Я хотел было возразить: Мы же не 41-ой, а 22-ой армии! Это не твоего ума дело! Тебе сказали сорок первой, запиши и отвали! \Подожди! Поздравляю тебя от имени командования! Давай руку!\ Я вышел из землянки, поддел ногой пустую консервную банку. На душе у меня было нехорошо. Перед глазами траншея, забитая убитыми солдатами. Я вздохнул глубоко. Что сделаешь? Каждому своё! Поддев сапогом ещё одну пустую банку, мне пришла идея. Я поднял её, зашёл к старшине, вырезал из жести кубики с загибами, проткнул ножом петлицу и укрепил кубари. Теперь я был по всем правилам гвардии старший лейтенант. Старшина протянул мне кружку. Мы чокнулись с ним, и он поздравил меня с присвоением воинского звания. Я не спросил, откуда достал он \четвертинку\ водки. Обменял у тыловиков. Летом нам водки не давали. Вскоре я вернулся на высоту. Мне за Пушкари звание! А солдатам что? О наградах и медалях в штабах для солдат и не заикались. Дело это варилось в тайне. Что кому было положено, это был секрет. Наверное, должны были сказать: "Представь одного или двух солдат к награде". Конечно, самолёт мы не сбили, танк не подожгли. Но удержать Пушкари под таким неистовым огнём могли только люди героически стойкие, преодолевшие \небытие многих сотен, которые остались в траншее\ смерть. На следующий день старшина принёс на передовую колоссальное известие. В лес подошла свежая дивизия. Нас будут менять, и мы отправляемся в тыл на формировку. Вот такое сообщение сразу поставило на ноги всех моих солдат. Ночью эта дивизия вывела своих солдат на передовую. Мы проворно собрали свои вещички, долго не думая, передали свои окопы, указали сектора обстрела, разъяснили, где находятся немцы, кивнули головой на траншею с засыпанными трупами и сняли пулемёты. А что? Пусть знают, что тут было до них! похлопав по плечу и пожелав им всего хорошего, мы по-быстрому сбежали с высоты и с лёгким сердцем пошли по лесной дороге. Мы были счастливы, что, наконец, навсегда покинули это проклятое место. Мы не верили, что на какое-то время уходим от войны, что избавились от смертельной \тоски и\ опасности. С немцами мы ещё встретимся. Но это будет не завтра, а когда-то потом. Впереди у нас сейчас целая жизнь! Без войны, без страха и смертельной угрозы! Наше счастье было так велико, что нам казалось, что мы плывём по дороге. Мы избавились от бесконечного грохота, визга и воя снарядов. Мы уходим в глубокий тыл, где нет войны. Где спокойно течёт мирная жизнь, где каждый день проходит неторопливо. Интересно, как там? Хорошо воевать, когда ты превосходишь огнём и оружием противника. Когда беснуются взрывы и в судорогах бьётся земля. Солдаты на передке вылезают на поверхность, стоят и смотрят, как корчатся немцы в дыму. В Пушкарях, в сорок втором корчились мы, а немцы, простите, стояли поверх земли и смотрели. Тогда оно было именно так! В сорок втором воевали немцы, а мы, так сказать, обливались кровью. Тот, кто не был на войне, на переднем крае, тот не знает, чего нам стоила тогда война. Совсем не многие перешагнули рубеж сорок второго. Я не имею в виду участников, которые отсиживались в тылу. Я делю людей на две группы. Я имею в виду солдат и офицеров, которые были в ротах, и тех, кто у них сидел за спиной в тылу. Война для тех и других была разная, они о ней и говорят, и помнят по-разному. Теперь мы шли по лесной дороге, и ветки хлестали нам в лицо. В лесу было прохладно, темно и сыро. Нам было приятно от этих ударов. Здесь всё нам казалось особенным и новым. И ветки, хлеставшие по глазам, и брызги болотной воды при переходе болотин, и запах свежей хвои. А вообще, идёшь в темноте, и ничего не видать. Хорошо! К новому состоянию нужно привыкнуть. Мы засиделись в окопах и ходить разучились. Мы то ступаем по твёрдой земле, то хлюпаем сапогами по болотной жиже. Но почему мы торопимся, куда мы спешим? Кто нас гонит вперёд? Когда у нас есть впереди несколько месяцев, а это целая вечность! Наконец-то мы вылезли из небытия, наконец, мы живые и расправили плечи. Здесь легко и свободно дышится. Мышцы и жилы можно расслабить и спокойно идти. Я подаю команду убавить шаг, и солдаты, сбавив темп, идут медленно. Нужно потянуть эти первые минуты, думаю я. Потом они не будут так чувствительны. Одна дорога сливается с другой, по этой ещё километра два идти. И вот мы подходим к блиндажу штаба полка. Работников штаба в блиндажах уже нет. Они снялись раньше. Нас у штабных землянок встречает старшина. Добраться до места сосредоточения мы можем и сами. Тут же стоит ротная повозка, запряжённая лошадью, на неё мы грузим свои пулемёты. Я сел на лавочку около землянки и закурил, а старшина с солдатами стал грузить и распределять вещи на телеге. Докурив, я придавил ногой окурок. Погрузка закончена. Повозка двинулась и покатила по лесной дороге. Мы шли за повозкой сзади. Ночь была тихая и по-летнему тёмная. Впереди фыркала лошадь, скрипела телега, стучали колёса, попадая на корни деревьев. Мы молча шли, поглядывая по сторонам. В пути повозку не раз приходилось подталкивать в гору. Мы подхватывали её и перетаскивали через рытвины и болотины. Эй! Навались! кричал старшина. Лошадь храпела, ходила из стороны в сторону, хлюпала жижа, отдувались солдаты, взбирались на бугор и ускоряли шаг. Лошадь под горку катила без понукания. Сколько времени мы так шли, трудно сказать. Мы отвыкли от переходов, потеряли чувство времени. Мы засиделись в обороне. Ноги наши затекли в Пушкарях. Тёмные прогалки леса медленно уплывают назад. Дорога то скатывается вниз, то снова медленно поднимается в гору. Где-то в лесу, не доходя до Нелидова, должна собраться вся наша дивизия. Лес иногда отступал от дороги. Непроглядные поля и одинокие чёрные избы без света и лая собак уходили назад вместе с дорогой. Кругом темнота, кусты и канавы, рытвины избитой дороги и тихий ночной, без шорохов, ветер. \Посмотришь на небо, там звёзды горят. Оступишься на дороге так и идёшь, уперев взгляд под ноги\. Спины солдат покачиваются вразброд, солдаты идут кто как, без всякого строя и не в ногу. На войне всегда ходят именно так, где двое, где трое, а где гуськом друг за другом. Прикидываю в уме, идти ещё километров восемь. Вот думаю жизнь! Какая она разная дл каждого на войне! Когда я сидел на лавочке около землянки и курил, увидел напротив висит что-то белое. Говорю старшине: "Сходи, посмотри! Штабные бельишко своё стиранное забыли. Забери! Лишние кальсоны и рубашка для солдат пригодятся!". Старшина пошёл посмотреть и говорит: "Товарищ гвардии старший лейтенант! Это бабское бельё какой-то штабной крали!" Видно, впопыхах без порток убежала. Мы, конечно, засмеялись. Нам это потеха. А чья-то ППЖ без фильдеперсовых штанов и фильдекосовой рубашки осталась. Вот полковые, и на войне без этого жить не могут! Да! Кому война, а кому хреновина одна! Часа два мы протопали по ночной дороге. В конце пути нас окликнули в темноте. Сворачивай в лес! Стоянка два дня! Располагайся, словяне! Мы свернули с дорожной насыпи, съехали вниз, перемахнули через канаву и вошли под тёмные ели. Повозка запрыгала, затарахтела \лошадь несколько раз дёрнулась\ и покатила куда-то вниз \в темноту\. Где-то в темноте, между стволов огромных елей мы остановились. Лошадь шумно дышала, а у нас были приятные мысли, что мы в глубоком тылу \сегодня ночуем\. Мы были привычны ко всему. Мы не стали в потёмках искать сухого и высокого места. Мы просто потопали на месте ногами, под елями вроде сухо, кто где стоял, повалились на землю. В темноте леса всё кажется тесным и нереально близким. Ночью в лесу скрадывается пространство. Вот твои ноги и руки, вот толсты ствол могучей ели, вот лежит твой сосед, такой же солдат. Дальше смотри, всё равно ничего не увидишь. Слышишь и чувствуешь глубокое дыхание лошади, позвякивание стальной уздечки, да хруст веток под ногами идущих людей. Кругом в лесу стояли обозы, ходили, сидели и лежали люди. Старшина, забрав термос и мешок для хлеба, вместе с повозочным ушёл куда-то в темноту. Где-то там в лесу дымила и пускала запах полковая кухня. Лес был наполнен запахом дыма и сыростью с привкусом прелой болотной листвы. Пахло людьми и лошадиным навозом. Процедура раздачи пищи в темноте у старшины не вызвала затруднений и не отняла много времени. На этот счёт у него была набита рука и намётан глаз. Он мог, не глядя, осязая на вес и на ощупь, прикинув вес пайки в шершавой ладони, всё жидкое, твёрдое, чёрствое и россыпью в виде порошка разделить с точностью до грамма. Солдаты знали, что всё, что получено и принесено в термосе и мешке, всё старшина разделит и раздаст солдатам поровну. Этого требовал от него ротный. Солдаты быстро управились с едой, достали кисеты, оторвали газетной бумажки и задымили махоркой. Они сегодня прошли не большой путь, но без привычки, видно, заметно устали. Много недель сидели, согнувшись, в земле, от ходьбы и от маршей отвыкли. Солдаты были довольны, что их в лесу встретили хлебом и похлёбкой. Видно, наш полковник, командир дивизии, Ерофей Владимирович Добровольский накрутил хвоста интендантской братии. Внимание для солдата имеет большое значение. Как его встретить? Котелком или матюгом? Раньше, при Березине, это практиковали. Своих чувств солдаты вслух не высказывали, они лишь по необходимости перебрасывались скупыми словами. И в этой сдержанной солдатской беседе можно было уловить, что на душе у каждого спокойно и хорошо. Вскоре все повалились спать. Утром, когда рассвело, мы увидели вокруг себя войско, лежащее на земле вповалку. При свете дня лес заметно поредел. Земля из узкой и тесной раздалась вглубь и вширь. Солдаты лежали, кто на спине, разинув рот, кто на боку, поджав под себя колени. Казалось, что огромное пространство леса завалено телами убитых, они лежали неподвижно. Только лошади ворочали мордами да помахивали хвостами. Старшина поднялся на ноги раньше всех. Это была его святая обязанность. Он забрал свои мешки и ушёл толкаться на кухню. Повозочный зауздал лошадь и ушёл искать водопой. Я поднялся на ноги, посмотрел на лежащих солдат и решил сделать подъём. Пусть привыкают к походной жизни. Хватит валяться. Нужно чистить оружие, приводить в порядок личные вещи, пересчитать боеприпасы и сдать их в боеснабжение, чтобы на себе лишнего не тащить. Нужно договориться с полковым начальством о выделении роте ещё одной повозки для размещения пулемётов и комплекта коробок к ним: на одной кляче всего этого на большое расстояние не увезёшь. Одна заезженная лошадёнка не потянет всего. В общем, два дня, которые дали на сборы, только-только для засидевшихся в окопах солдат. На второй день стоянки стало известно, что немец сбил с высоты Пушкарей сменивших нас солдат. Теперь они лезут на высоту и пытаются сбить немцев оттуда. Да! Нам повезло! Как всё это случилось? Подробностей никто из штабных не знал. Вскоре по нелидовской дороге мимо нас потащились подводы с ранеными. Мы вышли на дорогу из леса, стояли и смотрели на забинтованных собратьев из пушкарей. Из повозок торчали обмотанные бинтами руки и ноги. Здесь были молодые бледные и старые, покрытые морщинами, небритые солдатские лица. Обмотанные потемневшими от крови бинтами, они лежали и сидели на телегах. Они тряслись и болтались на тарахтевших по дороге телегах. Они раскачивались и подпрыгивали на ухабах, стонали и охали, кричали и ругались на повозочного. Обоз состоял из десятка подвод. Здесь были запряжённые парой, длинные, как открытые гробы, армейские повозки. Среди них вперемежку тащились и куцые деревенские скрипучие телеги. Обоз медленно продвигался вперёд. Дорога была одна для всех. И для нас живых, и для них раненых. Она извивалась по топким болотам и лесам, вползала на бугры, скатывалась в низины и уходила к Нелидово. Кто сразу после войны проехал по этой дороге, тот знает, что она собой представляла в те дни войны. Около Нелидова она переваливала через железнодорожную насыпь и забиралась всё выше к Торжку. Туда лежал путь обоза с ранеными. Мы первый раз видели эвакуацию раненых. Нам не приходилось бывать на дорогах вдали от фронта. По сути, это был наш первый отход в глубокий тыл. Мы смотрели и думали, что вот так и нас когда-нибудь повезут по такой же изрытой дороге. Будут трясти по буграм, гатям и ямам, протащат через леса за дальний горизонт. И где-то на перевалочной базе у заброшенного полустанка запихнут в эшелон. Раненых сопровождал фельдшер. Два санитара, брюхатых, как бабы, шли позади него. Лошади, ступая, кивали головами. Повозочные шли сбоку, причмокивая и подёргивая вожжами. Лица у них были деловые, без сожаления и признаков жалости. Они не обращали внимания на стоны, и жалобы. Просьбы измученных разбитой дорогой людей их не касались. Придержи хоть под горку! просили раненые. Полегче через канаву! причитали они. А повозочный подёргивал вожжи, чтобы с хода перемахнуть через канаву. Я стоял и смотрел на обозных хмырей, и мне почему-то вспомнились злые лица московских извозчиков. Такой, не колеблясь, мог запросто заехать оглоблей в лицо. А ну! Берегись! закричал повозочный, когда поравнялся с нами, Чаво рты разинули? Эй, берегись! А то зашибу! Я тебе зашибу! Тыловая крыса! выскочил на дорогу и закричал в ответ Парамошкин, Куда гонишь, навозная куча? Людей везёшь, а не дрова на кухню! Повозочный никак не ожидал встретить здесь от стоявших солдат встречный отпор. Ему и в голову не пришло, что эти, так сказать, любопытные, только что вышли из ада, с той высоты Пушкарей. Он, вероятно, подумал, что они из тех тыловиков, что никогда не видели раненых. Его лисья морда сразу преобразилась. Из властной и нахальной она стала угодливой и пугливой. Он притормозил лошадь, и повозка, наехав на выбоину, встала. Повозочный вытер лоб рукавом, привалился к телеге, как-то сгорбился и оторопело смотрел на стоявших солдат. Он сразу понял, что имел дело с фронтовиками. Из-под круглой каски выглядывали его маленькие бегающие глазки. Смотри, лошадиный помёт, каску держит на голове! А винтовка под ранеными в повозке! Они и винтовку, подлец, разучился таскать! А тоже, гнида, подаёт зычный голос! Повесить его вот на этой самой сосне! Я посмотрел на передок телеги, дуло винтовки действительно торчало над бортом. В голову колонны заторопился фельдшер. Кончайте ругаться! сказал я своим, Помогите раненым! Дайте им из фляжек воды! Ко мне подошёл фельдшер. Он был худ и высок. И поэтому, видно, казался сгорбленным. Короткая шинель до колен, как у меня, на голове пилотка со звёздочкой и зелёные со змеёй петлицы. Что-нибудь случилось? спросил он. Мы поздоровались. Я сказал: Нет, ничего! Земляки, по-видимому, встретились! Пока вперёд не трогай! сказал он повозочному, Пусть остальные подтянутся, и раненые отдохнут! Что там, в Пушкарях? спросил я. Лошади подходили и вставали друг за другом. Фельдшер обернулся и сказал: Никто точно не знает, что там происходит. Кругом всё гудит и трясётся земля. Мы были внизу, подбирали раненых. Вы знаете, просто ужас! Земля летит из-под ног! Вот, эти первые, которых мо подобрали. Они тоже ничего не могут сказать. На высоту пошли связные, но оттуда никто не вернулся. Просто кошмар! Мы стояли и смотрели на раненых. Солдат, что сидел впереди, повернул голову в нашу сторону и осипшим, хриплым голосом спросил: У вас, братцы, курево есть? Руки мне порвало! Сверните цигарку и суньте мне в рот! Курить охота! Терпения никакого нету! А тут видишь, во! и он показал замотанные бинтами руки. Здесь были разные люди и разные судьбы. Люди, оторванные от земли, безразличные к свету и ясному светлому небу. Они были измучены \тяготами войны и\ своими кровавыми ранами. Ты чего, брат, плачешь? Сильно болит? Успокойся, не надо! Потерпи, браток! Радуйся, что ещё жив! Рана не голова, зашьют и подлечат! У пожилого солдата, сидевшего в подводе с перевязанной ногой по щекам катились крупные слёзы. Он плакал беззвучно и совсем не всхлипывал. Он сморщил небритое, забрызганное грязью лицо. У меня там сына убило! Мальчонку маво! Теперь я остался один! Наши слова разбередили его душу, задели за живое его страшную рану, которая никогда не заживёт. И он \, не сдерживаясь,\ затрясся весь и застонал. У меня ком подкатил к горлу. Такого солдату не пережить! Пулемётчики подошли ближе к повозкам. Кто помогал повернуться на месте, кого нужно было переложить на другой бок, кто давал пить из своей фляжки, кто крутил цигарки из обрывков газетных листков. К ним тянулись руки и глаза, полные благодарности. Мы хорошо понимали, что удар немцы готовили нам, а приняли его на себя эти люди. Они пострадали за нас. Как нам были близки и понятны эти страдания и муки! Лошади медленно тронулись и, кивая головами, пошли. Мимо нас прошли последние подводы. Потом разойдутся, растрясут свою кровавую поклажу, и понесутся над дорогой хриплые крики, стоны и голоса; так устроен наш мир. Да! На войне русские солдаты стояли насмерть! К вечеру мы получили приказ на маршрут. Две подводы, гружёные пулемётами и лентами с патронами в закрытых коробках, пилами, топорами и другим солдатским хозяйством, тронулись из леса, выехали на дорогу и покатили в сторону Нелидова. Мы шли той самой избитой дорогой, по которой накануне уехали раненые. Тут один путь для живых, и кто смотрит в могилу. Была осень. Дни стояли тёплые и солнечные. Через некоторое время, миновав нелидовские леса, дорога вырвалась на открытые просторы. Кругом непаханые поля. Деревни в десяток домов. Где-то впереди, в районе станции Земцы, располагался наш новый район сосредоточения. Рота шла по дороге, в ходьбу мы постепенно втянулись. Дорога медленно, но упорно поднималась в гору. Был солнечный яркий день. Вдруг откуда-то справа раздался паровозный гудок. Всеми забытый и когда-то хорошо знакомый, он заливался и летел призывно нам навстречу. От неожиданности мы даже встали. Солдаты переглянулись и заулыбались. Но вот гудок вдруг смолк. Мы подумали, что произошла ошибка. Что-то другое приняли за гудок. А может, нам это только показалось? Вот ведь стоим и ничего! А когда идёшь, и топот ног мешает уловить неясный звук, да ещё непривычный. Но вот он снова и ещё голосистей возник где-то за бугром и понёсся над дорогой. Он летел, разрезая мирную тишину, обгонял взбитую ногами пыль на дороге \, которую лёгким ветром уносило куда-то в сторону\. Он заглушал топот солдатских сапог и скрип идущих наших повозок. Непонятное душевное волнение, что-то давно забытое и потерянное оживало внутри. Гудок паровоза вернул молодых к их юности, а пожилых солдат к дням ушедшей жизни. Полотна железной дороги и паровоза нам не было видно, но мы чувствовали его где-то рядом. Мы шли по дороге и слушали старую песенку, давно забытую музыку паровозного гудка. А он переливался, замолкал и снова заливался. Отчётливо были слышны позвякивания цепей, лязганье букс и свистки вагонных сцепщиков. Было душно, и жарило солнце. Мы шли по булыжной дороге, здесь был настоящий глубокий и мирный тыл. Хотя у тыловиков он считается фронтовой полосой, и они числятся, как и мы, в действующей армии. Сколько раз мы мечтали взглянуть на картину мирного тыла. Сколько раз пересказывали друг другу солдаты мелкие подробности довоенной мирной жизни. Интересно, как здесь в тылу? Как живут люди, что они делают, о чём они думают, какие они? Здесь им не грозит ни смерть, ни обстрелы. Впереди по дороге показались дома. Дорога к середине деревни поднималась несколько вверх и потом, перевалив возвышение, вместе с домами уходила под горку вниз. Через некоторое время мы вступили в деревню. Справа и слева от дороги сараи, заборы, огороды и дома. Железнодорожной станции мы так и не увидели. Она осталась где-то сзади и в стороне. Мирных жителей в деревне не было. Мы с любопытством глазели и искали людей. \Мы долгое время их не видели. Какие они?\ Окопы, вши, грохот снарядов, летящая земля, осколки и пули, убитые и раненые в крови. А здесь светит солнце, вдоль дороги тихая деревенька, непаханые поля и паровозные гудки. По всем признакам, жителей в этой деревне нет. Они выселены, как говорят, эвакуированы. Огороды не ухоженные, собак, кур и людей нигде не видать. Но в домах кто-то живёт. Дома в деревне не пустовали. Здесь размещались какие-то тыловые службы. Когда мы прошли несколько домов, то увидели, что от дома к дому перетянуты телефонные провода. Кое-где у дверей, под навесом крыш стоят часовые. У одного большого дома сзади, со стороны огорода, стояла высокая металлическая антенна. Она была поставлена на трубочных опорах и растянута стальными растяжками. Там, за домом, прислонившись к стене, стояла крытая грузовая машина. Мы входили в середину деревни. Повозки наших ушли далеко вперёд, лошади с горки дёрнули и покатили рысью. И вдруг там, впереди, чуть выше над домами, в прозрачном воздухе под облаками, мы увидели немецкие самолёты. Они беззвучно плыли в нашу сторону. Они шли как-то боком, ровным строем и не торопясь. Увидев самолёты, мы остановились и стали изучать их направление. Нам нужно было решить, идти спокойно по дороге или немедленно свернуть в проулок между домами, отойти от деревни и лечь в чистом поле. Попробуй, узнай, куда они летят и куда повернут. Но мы, зная повадки немцев и не раз побывав под бомбёжкой, тоже косили глазами, прикидывая, куда нам бежать. Важно было не прозевать момента. Выбрать правильное направление. Решить, где они нанесут свой первый удар. Нужно было успеть свернуть в боковую и вовремя отбежать от дороги. В деревне оставаться нельзя. \Выгодней лежать в открытом поле. Немцы не свернут ради кучки людей, если увидят сверху нас. А когда лежишь или сидишь, тебя сверху не обнаружат.\ Важно не бегать и не метаться, когда самолёты идут на тебя. И вот ведущий "Юнкерс" наклонился к земле, сделал небольшой доворот и пошёл над дорогой. Чёрные точки бомб оторвались и стремительно понеслись к земле. Но мы в этом разбирались не хуже немцев. Мы были шустры и быстры, соображали мгновенно. Мы метнулись в сторону, пробежали вдоль забора и уже лежали на приличном расстоянии от огородов. Кругом открытое поле и нам было отлично видно, как рвутся бомбы, как дым застилает дорогу, как вверх поднялась земля и вместе с ней вскинулась щепа и охапки соломы. Немцы снизились и ревя прошли вдоль деревни, отвернули в сторону и навалились на станцию, где стояли вагоны. Паровоз завизжал, стал подавать частые гудки воздушной тревоги. И вот он умолк бомбы уже сыпались на полотно железной дороги. Взрывы следовали один за другим. Когда бомбёжка кончилась, паровоз как-то жалостно прогудел. Парамошкин поднялся на ноги и с напускным серьёзным видом обратился к одному из лежащих солдат: Сапунов! Лежишь?!! Немцы чуть паровоз не прикончили! Вставай! Хватит сопеть! Пошли! У нас был в роте пулемётчик Сапунов Тимофей. Никто его никогда не задевал и не трогал. Он был спокойный парень и серьёзный. Самолёты ушли, мы поднялись медленно и пошли в деревню. Завернув из проулка на дорогу, мы увидели повсюду свежие воронки от бомб. От них ещё шёл сизый дым. Пройдя несколько вперёд, мы подошли к дому без передней стены. Она во время бомбёжки от дома отвалилась, а вся остальная внутренняя часть совершенно не пострадала и осталась целой. Переднюю стену вырвало по самые углы. Мы смотрели во внутреннюю часть дома. Вот дым несколько рассеялся, и большая комната осветилась солнечным светом. Обстановка в избе стояла на месте. У боковой стены две железные кровати. На них набитые соломой подушки и серые солдатские одеяла. На подушках белые наволочки. У дверей на вешалке офицерские шинели и фуражки. На широкой деревенской лавке у стены телефонные аппараты, и к ним из распахнутого окна с улицы тянулись пучком телефонные провода. Здесь же, на лавке, застыла фигура солдата. Он сидел, несколько отвалившись к стене. Он не шевелился и не дышал. Он был мёртв. Посередине избы стоял деревянный стол с точёными круглыми ножками. За ним, склонившись над бумагами, сидели двое военных, по облику офицеры. Они как бы прислонились к столу. Они сидели напротив друг друга и тоже были мертвы. В один миг погибли трое, не поднимая головы. Они, вероятно, не слышали гула моторов, и когда сверху сыпались бомбы. Часовой, стоявший снаружи, возможно отошёл и не видел, что идут самолёты, не подал сигнал воздушной тревоги, а может, с перепугу и убежал куда. Освещённая солнцем комната казалась театральной сценой. Над сценой только что подняли занавес, артисты застыли каждый в своей приготовленной позе. Сейчас свистнет паровоз, они шевельнутся, каждый скажет свою приготовленную реплику, и последний акт пьесы начнётся на сцене. В этой пьесе про войну не было только зрителей, сидящих в душном зале. \В ней участвовали все, кто играли, и кто стоял на дороге посередине деревни.\ Каждый в этом акте играл свою роль. Немцы завывали и бомбили, мы бегали в проулок и лежали в поле, так сказать, за кулисами, а ведущие актёры успели сыграть свою последнюю роль. Они на театральных подмостках показывали \современную\ пьесу, как на фронте умирали тыловые работники. Разница была только в том, что на передовой солдаты в землю ложились тысячами, а здесь всего трое. В этой колоссальной разнице был огромный смысл. Явились солдаты, прибежали часовые. Мы оглядели их с ног до головы и тронулись по дороге. Теперь похоронный марш будут играть! вставил Парамошкин. Мы прошли деревню, ещё километров шесть и свернули с дороги в общипанный лес. Здесь в лесу где-то будет наше место стоянки. Было видно, что в лесу до нас стояли воинские части. Здесь они пополнялись людьми, получали оружие и меняли обмундирование. Повсюду в лесу были видны бугорки неглубоких землянок. Между землянок шли утоптанные тропинки и разбитые, с глубокими рытвинами, дороги. Кустарник был начисто вырублен, нижние ветви деревьев обломаны. До нижних ветвей хвои можно было достать, если забраться на плечи другого. Всё это было обломано на дрова. Но в целях маскировки сосняк рубить не разрешали. Местность вокруг землянок была сильно замусорена. В канавах и ямах валялись пустые ржавые банки, грязное рваное тряпьё, помятые и дырявые каски, разбитые и порванные противогазы, истрёпанные сапоги и другое солдатское барахло. Несколько дней у нас ушло на очистку землянок от мусора, на рытьё новых отхожих мест, на заготовку свежего лапника в дальнем лесу. Нары в землянках мы застелили свежей хвоёй, думали, что избавимся от чужих, оставленных здесь вшей. Дали солдатам несколько дней с дороги отдохнуть. Стали строить баню, решили как люди помыться. Однажды в землянку, где мы сидели, пришёл связной из штаба полка и сообщил мне вслух, что я должен явиться в дивизию. Вас из полка забирают! Солдаты заволновались. А связной сказал, чтобы я отправлялся прямо сейчас. Грустное было расставание с солдатами. Парамошкин протиснулся вперёд и глубоко вздыхал. Я долго жал ему руку. Что поделаешь, Парамоша! Приказ есть приказ! Пришёл старшина, подошёл Балашов, потом все по очереди подходили и качали головами. Все они понимали, что расстаёмся навсегда. Много было пройдено, пережито и сделано! Без них я один ничего! Они знали, что я их берёг и ценил, если когда и ворчал на них. Мы жили одной семьёй. Вместе сидели в окопах. Вместе подвергались опасности и смерти. Кого им теперь дадут? Сначала я зашёл в штаб полка, а затем отправился в штаб дивизии. В небольшой деревушке за лесом я разыскал начальника штаба. Он объявил мне, что я назначен начальником штаба отдельного пулемётного батальона. Батальон будет входить наравне с полками в дивизию, и из этого следовало, что боевые задачи нам будет ставить командир дивизии полковник Добровольский и его штаб. Запомнилось мне имя полковника Ерофей. Служба на переднем крае и сидение с солдатами в окопах отошла для меня на задний план, так думал я. Теперь я не Ванька-ротный, не простой смертный, как многие тысячи, теперь, если можно так сказать, я штабная крыса и тыловик. "Ну что?" сказал я сам себе "Раньше ты их терпеть не мог, а теперь сам влез в их шкуру, и тебе не плохо!". Я перешагнул через рубеж и оставил его позади, где сплошным потоком лилась человеческая кровь, где исчезали тысячи жизней, не оставляя следов и могил. "Откажись!" говорил я сам себе "Зачем шило на мыло менять! С шилом к начальству в душу не залезешь!". "Ладно, посмотрим!" отвечал я, подумав. Батальон формируется заново. Он войдёт в состав дивизии наравне со стрелковыми полками. По огневой мощи батальон будет превосходить любой стрелковый полк. В боях за Пушкари они усмотрели непреложный и неоспоримый факт. Без пулемётной роты, полагаясь на одну пехоту, высоты дивизии не удержать. Взвесив все "за" и "против" и оценив боеспособность пулемётчиков, командование приняло решение создать отдельный пулемётный батальон. 4-ый отдельный Гв. пульбатальон в своём составе должен иметь четыре пулемётных роты полного состава. Офицеров, знающих хорошо пулемётное дело и технику, в дивизии не было, и мне поручили комплектование штата из прибывающих с пополнением людей. До назначения комбата всеми делами по формированию буду заниматься я. Мне показали по карте отведённый район и лесной участок, где будет располагаться и стоять батальон, где и когда я буду получать людей, где находятся склады снабжения, где мы будем получать оружие, боеприпасы, обозное имущество, повозки, лошадей, фураж, продукты питания и обмундирование для солдат. Война, которая потом начнётся, для меня, по-видимому, не кончилась совсем. Сейчас я буду заниматься хозяйственными делами, а потом пулемётные роты будут бросать с участка на участок, и на передок придётся выводить их мне. Сходить на передовую и пробыть там день или два это совсем не то, что сидеть в роте безвылазно. Одно дело побывать в роте, а другое дело сидеть с солдатами в окопах и обеспечивать "Ни шагу назад!". Я становился тыловиком. Так, во всяком случае, мне казалось. Возможно, из меня и не получится типичный тыловик, для этого нужно иметь чувство ужаса и страха, чтобы не загреметь на передовую. Они себя считали фронтовиками и официально были приписаны к действующей армии и находились на фронте, хотя линия фронта и находилась где-то там впереди. Таких фронтовиков, дотянувших до конца войны, в тылах за линией фронта сидело множество. Они имели боевые награды, и никто не считал себя тыловиком. Я стал тыловиком, но несколько отличался от них, потому как вышел из роты. А мои эти новые сослуживцы, штабнички и тыловички, вообще не знали, что такое война, они держались прочно за свои насиженные места \и друг за друга\. О пулях и грохоте, о холоде и голоде, об окровавленных солдатах и о трупном запахе они не имели представления. Войну, как она есть, они домысливали понаслышке. Да и характер у меня был испорчен войной, стал прямой, несгибаемый и неуживчивый. За матушку правду я лез напролом. Много обид и несправедливости пришлось пережить. А другой защиты не было. Но кое-чем я должен был теперь походить на тыловиков. Мне нужна стала парная баня, чистое бельё, новое обмундирование. Запачканным окопной глиной, в нечищеных сапогах я не мог являться на глаза начальству. Покажись в своём прежнем виде и на тебя вшивый писарь будет с презрением смотреть. Здесь внешний вид ценился выше, чем боевой опыт окопника. А к тем, кто ходил и не вздрагивал при ударе немецкой бомбы, проявлялась неприязнь и отчуждённость. Ну вот, тыловой работничек! говорил я сам себе, Хотя ты и не привык кланяться, но всё равно придётся нагибаться тебе под низкими потолками деревенских изб. Не будет у тебя забот о куске хлеба или стрельнуть покурить. В кармане у тебя пачка "Беломора" и ты дуешь дым через верхнюю губу. В твоих руках судьбы сотен людей и ты решаешь, кого куда, кому идти в обоз, а кому к пулемётам. Мальчишки, прибывающие на фронт, были в массе своей солдаты-романтики. Им бы поскорей построчить из пулемёта. Война им казалась весёлой игрой. Приходила маршевая рота, и среди солдат в строю я видел разных людей. Здесь были пожилые, уставшие от жизни люди и неспокойные молодые живые глаза. Из-за их спина, из-за задних рядов выглядывали прохиндейские и нахальные рожи. Нужно было суметь разобраться и решить, кого куда. Нужно было проныр и пройдох не допустить к солдатским пайкам и кухням. Только глазом моргни они тут же прилипнут к солдатским повозкам, их потом силой от них не отдерёшь. Штат батальона большой, а время на знакомство с людьми ограничено. Нужно всё делать быстро, почти на ходу, и решить, кто будет пулемёты таскать, кто будет дёргать вожжами, кому достанутся кухни, черпаки и термоса, кто будет делить солдатские краюхи хлеба и рассыпать по кучкам махорку. В этом человеческом потоке и судьбах людей нужно быстро и умело по совести разобраться и поставить точку. Для нашей работы, пытался внушить мне присланный в батальон интендант, Нужны не честные дураки, а смышлёные и ловкие люди! Проходимцы, если хотите! Ну-ну! Ты не очень! одёрнул я его сразу. Он, видно, решил меня сразу проверить. Вы, товарищ гвардии старший лейтенант, боевой офицер! И, простите меня, Вы в нашем деле ничего не смыслите. Послушайте меня, старика! Я как-никак тёртый калач! Не вмешивайтесь Вы в наше тёмное дело! Мы сделаем всё, как следует! Нам нужны на складах и на кухне знающие и умеющие люди. Я хорошо знаю, кто подойдёт нам, а кто нет. Я сопоставил его слова с тем, как нас на передке кормили. Я не терпел ловкачей и проныр, которые пробивали себе дорогу за счёт солдатского желудка. Во мне ещё осталась непримиримость к этим скользким людям. С некоторых пор я стал замечать, что в тыловые подразделения стали просачиваться, минуя штаб, разные угодные интенданту людишки. Тогда при первой же встрече я предупредил интенданта, людей, взятых и не оформленных приказом по батальону, немедленно отправить обратно. Если я завтра проверю, и у вас окажутся неоформленные лица, Вы будете иметь объяснение с начальником штаба дивизии. Никто не имеет права брать людей самовольно со стороны! После этого разговора всё стало на свои положенные места. Первая брань лучше последней! Батальон продолжил формировку. Прибыл еврей начфин, получили лошадей и повозки. Лесные прогалки, вначале безлюдные, теперь огласились говором солдат. Живая ватага ходила и топталась на месте. Кроме офицеров штаба дивизии, которых я знал теперь хорошо в лицо, у меня появились знакомые лица в полках, тылах и на складах. Я часто встречался с ними при оформлении накладных, документов и разных бумаг. Они говорили о своих делах, обсуждали новости и ходившие анекдоты в дивизии и делились своим мнением. В потоке людей, которые прибывали как пополнение из тыла, жили свои разговоры, понятия и взгляды на войне. В тылу было голодно, и многие думали, что, попав на фронт, они отъедятся на фронтовом пайке. Сама война им казалась нетрудным делом. Такую они её видели в кино. Словяне-новобранцы легковерный народ. Им всё доступно и просто. Если ему в деревне не давали от души порезвиться и помять кулаки, то он сможет здесь приложить свои руки о немецкую рожу. Они страшно удивлялись рассказам фронтовиков про войну. В их сознании перемешали неприятные новости о войне и о немцах, о колоссальных наших потерях. А какого же... там говорят? Поживёшь сам увидишь! В солдатской массе шли неторопливые разговоры о жизни и обо всём. Солдаты народ суетливый, строили землянки, топили бани, бегали голыми получать чистое бельё. В лесу слышались удары топоров, треск разбиваемых ящиков, доставали оружие, вынимали патроны, грохотали повозки, подвозили амуницию, примеряли сапоги и шинели. Иногда за говором людей слышались пулемётные очереди проверяли пулемёты. Лес шумел голосами людей, фырканьем лошадей и трескотнёй ружейных выстрелов. Солдатская масса, внешне серая и одинаковая, по-разному жила и работала в лесу. Одни ходили, как сонные мухи, другие быстро мелькали между землянок и стволов. Новому человеку вся эта толкотня и беспорядок были непостижимы. Почему они все толкаются и суетятся, как встревоженный перед грозой муравейник? Где здесь территория роты, где тут расположены тыловики и обозники? Солдатские землянки и офицерские блиндажи, склады, стойла для лошадей и бревенчатые срубы всё это перемешалось и было разбросано в беспорядке в лесу. Явных границ между ними не было видно. Но солдаты хорошо разбирались в хаосе и толкотне. Они с первого дня усвоили, где их землянка, а где идёт делёж продуктов, и гремят котелки. Вот по лесу петляет избитая повозками дорога, вот от неё в сторону пошла узкая, убитая солдатскими ногами тропа, здесь и сворачивай. Ещё пару шагов и твоя ротная землянка. Отсюда они бегут, позвякивая пустыми котелками, сюда они обратно медленно бредут, занятые едой и мыслями. Кое-где около землянок торчат часовые. Но стоят они на часах не для того, чтобы охранять солдатские землянки. Их главной задачей является вовремя засечь появление на дороге высокого начальства. Часовые не обращают внимания на снующих солдат. Словяне одинаково серые. Кому они нужны? Важно не прозевать штабных из дивизии. Часовые всегда начеку, если на дороге появилась фигура в ладно сшитой шинели с чисто выбритым лицом. Кому нужна такая охрана? Солдаты шныряют и вертятся вокруг целый день. Кто тут свои, кто тут чужие? Идёт, пугливо не озирается значит, свой. Все тут свои, все тут наши! Да и какая разница, если придёт чужой из полка? Может, пришёл найти земляка, хочет навестить, знать, давно не видел. Отдельно за лесом в маленькой деревушке стоял штаб дивизии. Туда без дела никого не пускали. На постах стояли солдаты охранной роты. Они занимались только одним этим, самым важным, делом. Они знали в лицо, кого пропущать, а кого гнать в три шеи. По другую сторону леса пролегала железная дорога. По ней подвозилось снаряжение, и снабжались войска всем необходимым. На лесном участке пути, в промежутке между станциями, на перегоне, прямо под откос насыпи шла разгрузка вагонов. Вдоль полотна вправо и влево складывали ящики, тюки и мешки. Их сверху для маскировки забрасывали ветками и небольшими обрубленными деревьями. Если сверху взглянуть, то среди редкого леса увидишь сплошные завалы. Что здесь где лежит, опытным глазом не разберёшь. Земля вдоль насыпи была поделена на квадраты. Каждая такая площадка была огорожена колючей проволокой. В одну из них сносили ящики с консервами, в другую отправлялась мука, в третью шло обмундирование, а там, на отшибе, хранились боеприпасы. На разгрузку вагонов посылали наших солдат. На разгрузку в основном ходили стрелки из полков, пулемётчиков на эти работы не посылали. Ящики и тюки носили на спинах и на руках, укладывали в штабеля и забрасывали деревьями. Повсюду в лесу вдоль железной дороги можно было видеть бугры и завалы. Но под завалами и кучами не везде лежало добро, многие из них были пустые. Эшелон обычно подавали ночью. Разгрузку успевали закончить до утра. С рассветом жизнь за проволокой прекращалась. Всё живое до появления немецкой авиации успевало убраться в лес. Часовые на постах прятались в узкие щели. С утра, как обычно, над районом разгрузки зависал немецкий "костыль". Он долго кружил и урчал в вышине, переваливаясь с боку на бок, высматривал и вынюхивал, где и как что лежит. А когда убирался за горизонт, из-за леса ему на смену выплывали огруженные группы бомбардировщиков "Юнкерс". Они, не снижая высоты, при первом заходе расходились в стороны и сыпали бомбы по площадям. После их первой бомбёжки в воздухе появлялась немецкая "рама", она снимала на плёнку попадания и причинённый ущерб. Лес, где стояли солдаты, немцы не бомбили. Основным занятием немцев была перевалочная база. Самолёты-разведчики появлялись в небе и вели дневной постоянный поиск. С рассветом при появлении самолётов-разведчиков, всякие хождения в лесу прекращались. Взрывы и грохот приучали новобранцев не особенно бояться. Под бомбёжкой можно было предварительно обстрелять своих солдат. А это был немаловажный фактор воинского духа. Иногда они налетали на лес, где стояли солдаты. Местами над лесом они сбрасывали до полусотни бомб. Но так как перед началом налёта солдаты успевали разбежаться по щелям и покинуть свои землянки, потерь среди личного состава почти не было. За всё время стоянки появилось несколько легкораненых. Первые налёты для новичков были страшны своим неотразимым грохотом. Но шло время, словяне понемногу привыкали. Немецкие самолёты чаще налетали на армейские склады. Они дорожили временем, пока стояли погожие дни. А осень, известно переменчивая пора. Сегодня ясно и тихо, а завтра нахмурилось небо и хлещет ветер и дождь. При бомбёжке около железнодорожного полотна немцам иногда удавалось нащёпать штабеля снарядов и бочки с бензином. При первом удачном ударе в воздух поднималось пламя, и слышались раскатистые взрывы. А когда бомбили ящики с консервами и тюки с обмундированием, в воздух летели обрывки досок, земля и тряпьё. Сверху, с самолётов, никакого эффекта не было видно. Зато солдаты ждали второго момента с нетерпением. Они потирали руки нетерпеливо, ждали, когда маленько стемнеет (к вечеру немецкие самолёты не летали), чтобы броситься и бежать туда. Авось, взрывной волной за проволоку выбросило съестное. За колючую проволоку иногда летели банки консервов, целые килограммы сливочного масла, веером разбрасывались сухари, печенье, мыло и сахар. Дни без бомбёжек для солдат были скучными и неинтересными. Всё поступающее добро уходило со складов своим путём и порядком и солдатам ничего не перепадало. А когда ящики взмывали вверх и рассыпались в воздухе, душа от счастья уходила в пятки. А на пасмурную, нелётную погоду смотреть было противно. Вот и сегодня было исключительное попадание. А то эти идиоты немцы рыщут, где бы чего поджечь! Им давай чёрный дым до небес и яркое пламя. А в ум не возьмут, кому от этого польза! Сегодня немцы просто молодцы! Стоит их похвалить за такую работу! Сегодня за проволоку полетел целый ворох ящиков с консервами и другое. Вот сволочи! Наконец-то попали! Сегодня за колючей проволокой вечером будет ползать весь шустрый народ. Такие моменты особенно приятны и памятны для солдата. Сегодня к колючей проволоке словяне поползут вперегонки. На фронте к колючей проволоке они так шустро не подбираются. Уходить с постов на вылазку было нельзя. За самовольную отлучку сажали под арест. Попасть под арест в такие дни не нужно на плечах иметь головы! В ротах уже дознались о самовольных отлучках под проволоку. К вечеру командиры рот ходили по землянкам и проверяли наличие солдат. Испытать своё счастье хотелось всем и каждому, но не всем попадались под руки банки консервов и куски съестного. Удачливых было немного. Их можно сосчитать по пальцам, они были у всех на виду. Они ходили по лесу со вздутыми заплечными мешками. В землянке на нарах мешок нельзя оставлять. Он всегда за спиной \, и в очереди на кухню мешок торчит на спине горбом\. Основная масса солдат прибыла из тыла. Первые дни они чувствовали себя голодными и завидовали тем, у которых в мешках что-то лежало. И вот в землянках стали твориться воровские делишки. Утром то в одной, то в другой землянке возникала брань, и слышались крики. Причём безо всяких видимых причин вся землянка солдат поднималась на ноги, срывалась с места и высыпала наружу. Солдаты все разом вместе начинали орать и галдеть. Командиры стрелковых рот вначале не понимали, что собственно, творилось. Всё это возникло неподалёку от нас, где жили стрелки. У нас в батальоне всё было спокойно, потому что наши солдаты на разгрузку не посылались и на вылазки за продуктами не ходили. На крики и шум выбегали ротные и подавали команды строиться, чтобы успокоить своих солдат. В строю выяснялось, что кто-то ночью лёг рядом сзади на нары, порезал мешок и забрал у спящего продукты. Что ж, по-вашему, в землянках появились жулики? Чтобы сразу пресечь перебранку и смуту, офицеры рот строили своих солдат и начинали досмотр вещей в солдатских мешках. Из мешков вываливалось всё на землю кучей. И когда у кого-то обнаруживали консервы в мешке, гвалт начинался снова. Раздавалась команда "Смирно!", и подозреваемого уводили в землянку к командиру роты. Там солдата подвергали строгому допросу, но находились живые свидетели, которые эти две банки у солдата видели раньше. Действительно, в этом деле было много загадочного. Но воровство и порезы мешков не прекратились. Они продолжались в других полках и ротах. То в одном, то в другом полку появлялись скандалы и утихали. Но так как пропадали только добытые за проволокой продукты у солдат, то им орать и жаловаться запретили. Пригрозили, что выяснят и будут сажать за самоволку. После этого все сразу успокоились. Прошло много дней. Однажды я возвращался верхом из дивизии и по дороге заехал в свой бывший полк. Товарищ Гвардии старший лейтенант! услышал я знакомый голос. А! Старый знакомый! Как у тебя идут дела? Возьмите меня отседова! он почесал ногтями небритую щёку и вопросительно посмотрел на меня. Сразу, сходу обещать не могу. Мне надо со штабом полка об этом договориться! Зайди ко мне как-нибудь! Ты знаешь, где мы находимся! Поговорим! Может, что сделаю для тебя. У тебя что-то случилось? Не могу! Нельзя мне здесь больше оставаться! Ну и дела! Через пару дней Парамошкин зашёл и разыскал меня. Мы с ним сели около землянки на лавочку, и он мне поведал свою беду. Это мы потрясли в стрелковых ротах мешочников. \Вы мне дали слово, что про это никому ни гу-гу! Как договорились! ответил я.\ Попал я по глупости в нехорошую компанию. Познакомился я со старшиной Гердой чисто случайно. Он зашёл к нашему старшине, а я там в это время был. Наш старшина отошёл куда-то ненадолго, а старшина Герда меня и подцепил. Пригласил зайти, поговорить, мол, надо. Я думал, он меня где в тылы устроит служить. Пошёл. Первый мешок в землянке стрелков он сам разрезал. Мы стояли в сторонке, учились у него. Жертву он заранее присматривал, глазомерно оценивал, толкал нечаянно плечом, ощупывал руками мешок, похлопывал по плечу. Всё делалось тонко и искусно, как на Сухаревском рынке в былые времена, чтоб солдат с консервами ни о чём не догадался. Мешочнику дарма давали закурить. Почему-то в добыче продуктов за проволокой особо отличались нацмены. Или им просто везло, или у них в темноте глаза острее и зорче. Добытые продукты они не ели и берегли их на чёрный день. Словяне, те продукты съедали, не доходя до землянок. А у этих в мешках по пустому котелку бренчали банки, сухари, сахар. Старшина Герда потом рассказывал нам. Стоишь в толкучке на кухне, привались на мешок и ласково поглаживай рукой. Сильно не дави, перебирай сквозь материю содержимое пальцами. Нащупаешь банки с говядиной, так и засосёт всё внутри. У нас в полку пулемётчиков на работы не водили, из расположения под проволоку уйти было нельзя. На дороге стояли полковые из охраны. А если бежать кругом, то пока доберёшься, придёшь туда к шапочному разбору. Вот мы и клюнули на предложение Герды. Отойдёшь в сторонку из очереди, а у самого слюнки текут. И что ж, у старшины Герды были подручные? Нас было трое. Я, Герда и ещё один солдат. Иногда вцепишься обеими руками в мешок, а тебя за шиворот тянут сзади, выживают из очереди. Орут, дураки, ты, мол, здесь не стоял. Поогрызаешься для вида, ослабишь руки и вылетишь, как пробка. Внимание толпы в такие моменты приковано на кухне, на поваре-жулике. Несправедливо! Кто-то таскает в заплечном мешке дармовые продукты, а кто-то с пустым желудком всю ночь от этой мысли ворочается. \- Чем меньше есть солдат еды, тем легче встретит час беды! сказал я. И добавил: "Где-то слышал или прочитал, сейчас не помню".\ А у тебя, друг, беда от еды! Мы солдатский паёк не трогаем! \Что его, то его! Он тебе и закурить не даст, не то что наши словяне\. Старшина говорил так, мы как вроде революционеры! Хотим несчастных освободить от гнёта, каким они придавлены со стороны спины пыльным мешком. Мы не трогаем солдатского пайка, как это делают жулики-интенданты. Мы готовы возмездие им воздать! Никто из нас не обижал пайковой едой простого солдата. Такой закон войны! Солдат тоже чувствует пустоту в желудке, как и все его собратья. А иначе нельзя. Имей солдат при себе запас продуктов, он тут же их съест. Впроголодь держать нашего брата полезно и нужно. Куда старшина, туда и они. Жисть впроголодь заставляет солдатиков шевелить мозгами и ногами. А что заставило вас обирать мешочников? Как что? Пропустишь сквозь зубы кухонную жижу, и такой появляется зверский аппетит, а тут перед тобой мешочник гремит консервами. Взял бы и расстрелял! Конечно! Нас можно судить за это. Но того, что было, теперь не вернёшь! Солдат чего боится? Что перед смертью не поел и будет мучаться, умирая впроголодь. Перед самой ей хорошо поесть досыта! Посмотрите кругом, кто ковыряет в зубах, а кто сплёвывает через зубы. От одного только вида солдатской похлёбки мурашки по спине ползут. А брали мешки мы так. Из землянок на свет божий солдат выгоняют на работу несколько раз. Они толпой вылезают наружу, строятся, а потом по дороге, как стадо баранов, идут на разгрузку. Возвращались они табуном. Толкаются в проходе землянки, работают локтями, хотят поскорей место на нарах занять. Лежать было тесно. Умещались на боку. Укладывались торопливо, ворочались недолго, засыпали сразу и крепко. Все похожи друг на друга: грязные, мятые, небритые и нечёсаные. Солдаты были из нового набора. Старшины и сержанты солдат в лицо не знали. При выдаче пищи ротного старшину не интересовала фамилия. Они считали людей по пустым выставленным котелкам. Если число котелков со списком взвода совпадало, то старшина подавал команду: "Давай, наливай!". Варево разливалось быстро, повара на этом деле насобачились и руку набили быстро. Так что урвать с кухни лишнюю порцию не удавалось никому. Солдат стоял и глядел, когда над его котелком мелькнёт половник повара. Он по всплеску, на глаз, знал густоту своей порции. Нам оставалось одно ждать вечера. Проще было в землянку затесаться с толпой пришедших с работы. Вместе с ними лезешь на нары и ложишься позади облюбованного. Когда все уснули, достаёшь бритву, делаешь надрез. На груди у тебя свой, приготовленный для перегрузки мешок. Перекладываешь банки в свой нагрудный, подымаешься и встаёшь. Люди, не просыпаясь, подвигаются на свободное пространство. Выйти наружу было легко. Ночью частенько выбегали солдаты, если с вечера надуются чаю. Кипячёной воды в землянке хватало. \Для этой цели стояли термоса. Пей, сколько хошь! Воды никому не жалко. Промывай себе кишки и мозги!\ В одну и ту же землянку мы больше разу не заходили. Выбирали другую. Но вылазки давали немного. У нас появилась уверенность, что мы можем потрясти интендантов. Помните, я говорил, возмездие? Старшина Герда, как руководитель могучей кучки, пока мы шлялись, извлёк из своей головы новую идею, разработал крупного масштаба план. Доводку деталей плана и рекогносцировку объекта он взял на себя, а мы, как всегда, работали на подхвате. Тонкий стратег, изворотливый тактик, чуткий психолог, он вёл нас к великой цели. Он имел когда-то дело с воровским миром, занимался умственной работой и решением пространственных задач. Умственная работа не вызывала у него никаких затруднений. В душе он был артист и тонко играл в жизни, как на сцене. "Братишки!" так называл он нас "Что ж вы головы повесили, соколики мои, или выпить захотели, алкоголики?" тянул он басом. Мы слушались и уважали его. Откровенно, мы и побаивались его. Лишние слова он не бросал, скажет, и всё вроде на месте. Он никогда не кричал на нас, заботился, мог отдать нам все свои запасы, но только главное, что он держал в неприкосновенности, это власть над нами. Я рассказываю всё начистоту! Ладно, я верю. Парамошкин-Парамошкин! Был ты исправный и храбрый солдат, а в кого ты превратился? Но ты не рассказал мне самого главного, про бочку со спиртом. Теперь про бочку! Старшина Герда в полку служил на вещевом складе. Он часто захаживал к нашему старшине, \там мы и познакомились\. Не помню, как это случилось, что он прибрал нас к своим рукам. Да, жалко мне тебя! сказал я, В полку ты был хорошим солдатом! Избаловался ты теперь на тёмных делишках, пропадёшь! Пропаду, товарищ Гвардии старший лейтенант! Так что, эпопея со спиртом тоже ваших рук дело? Наше! Куда денешься? Я расскажу Вам всё по порядку. Дело это требовало исключительного чутья, непреклонной воли и предельного настроя. В таком деле одной прыткостью ничего не возьмёшь. Здесь нужен аналитический ум, полёт мысли и самообладание, как говорил нам старшина Герда. Тут нужна солидность властный голос, зычный и раскатистый. На простой налёт Герда не пошёл. Он решил взять со склада спирт и съестное на виду у охраны. Мы одни, без него, не потянули бы этой операции. Мы могли легко справиться с несколькими мешочниками и ротозеями, а тут стояла вооружённая охрана. Когда Герда изложил нам свой план, мы сразу поняли его талант и полёт мысли. "Хватит мелочиться!" сказал он нам "Завтра пойдёте в разведку! Часовым на глаза не показываться! Физиономии свои не выпяливать напоказ! Будете ползать за проволокой, вроде как крохоборы!". Сам он установил пути подъезда и вынужденного отхода, места, где стояла охрана и щели, где во время бомбёжки прятались они. Немцы каждый день бомбили базу, от воя и взрыва бомб у часовых притупились мозги. Мы видели, как они прятались в укрытиях. Одного из нас старшина произвёл в сержанты, а сам нацепил знаки различия майора. Он носил офицерское обмундирование, шинель у него была сшита у полкового портного. Для этого случая он надел хромовые сапоги. Нужно было показаться у главных ворот, где стоял часовой, и были землянки. Старшина в чине майора играл роль начальника гарнизона, а я и сержант свиту его охраны. Момент посещения склада был выбран самим старшиной. Немцы с утра налетели на базу. Складское начальство сбежало подальше в лес. Когда кругом посыпались бомбы, мы вошли на территорию склада, нас было трое. Мы неожиданно появились перед часовым, сидевшим в щели. Майор напустил на себя ярость и свирепость и стал поносить сержанта и меня: "Почему на складах не стоят часовые?" орал майор, а осколки и куски земли летели над нами. "Слушаюсь, товарищ майор!" отвечал сержант "Будет исполнено!". "Люди охраны забились в щели, а вам, разгильдяям всё нипочём! Отдам всех под суд! Всех пересажаю! В пехоту на передовую отправлю!". Демонстрация перед часовым удалась. Часовой, разинув рот, глазел на майора. Осколки и земля долетали до нас. Мы вздрагивали и пригибались, а майор стоял, выпятив грудь, и их не замечал. Часовой тоже приседал раз от раза, он выглядывал и смотрел на усатого майора, а майор размахивал руками и грозился нас посадить. Через некоторое время мы удалились со склада. Отойдя немного, мы легли в канаву, чтобы перевести дух и перекурить. Я посмотрел на Герду, он был весьма вспотевший. "Пора!" сказал он мне, и я побежал за лошадью, стоявшей в кустах в стороне от дороги. Я подогнал подводу, мы сели в неё и прямо на склад. Первое, что сделал майор, теперь он набросился на часового. "Опять сидишь в яме!" Майор, ещё больше распаляясь, подошёл к часовому, взял у него винтовку и передал её мне. "Сержант, снимите с него ремень, арестованному не положено брюхо перепоясывать!" и он объявил солдату трое суток аресту, а сержанту сказал, что он пойдёт под суд. "Отведёшь его на гарнизонную гауптвахту!" качнув головой в сторону солдата, приказал он мне "Передашь начальнику караула, что я трое суток дал! И не забудь взять расписку! Знаю я вас, проходимцев. Отпустишь дорогой, а потом вас ищи! Давай иди!". Мы вышли со склада, я повёл солдата по дороге. Пока мы медленно шли, над нами с рёвом проносились немецкие "Юнкерсы". Мы припадали к земли или вовсе ложились в придорожную канаву. Часовые, стоявшие по углам заграждения, не знаю, видели или нет спокойно выехавшую и нагруженную повозку. Мне было видно хорошо идущих за ней людей. Как только повозка исчезла из вида, я заорал на солдата: "Ложись! Самолёт прёт на нас!" Солдат прыгнул в канаву и уткнулся в землю лицом, а я бросил его ремень и винтовку и драпанул по кустам. Когда мы собрались у старшины Герды в землянке, вкатили бочку и внесли два ящика говяжьих консервов, часовые тревоги на складе не подняли. Кажется, всё обошлось благополучно. Мы уже ликовали и почёсывали пальцами под скулой, но Герда разочаровал нас: "Спирта ни грамма никому! Я же говорил, что нужно воздать велико благодарно тем потерпевшим братьям-словянам, у которых вы резали мешки". Целых два дня мы принюхивались к заветной бочке и смотрели с завистью, как старшина наливал термоса. "Не только вам, но и мне нельзя до поры прикасаться к спирту. Нужно иметь выдержку!". Мы ничего не понимали. В каждой солдатской землянке стояли термоса с кипячёной водой. Начальство опасалось эпидемии кишечных заболеваний. Место в лесу было низкое, заболоченное и сильно загаженное. Доставкой кипячёной воды занимались повозочные. С вечера они получали кипяток, и солдаты на ночь гоняли чаи. К утру остывшая вода оставалась в термосах для питья. Лес был захламлён разными отбросами, солдатам запрещали черпать воду из луж. И вот, однажды утром, в одной из солдатских землянок вскочил с нар солдат и решил испить остывшей водицы. Черпнул кружкой, потянул в себя, и дух перехватило. А когда отдышался, полез в мешок за котелком. Чуть звякнул им, как на нарах ещё две головы поднялись и вылупили глаза. Солдаты народ решительный. Не успел один отойти от термоса с наполненным котелком, как в тот же миг у термоса оказались ещё двое. Никто никого не спрашивал, откуда спиртное, никто никого не будил. Что это за Христово чудо свалилось на их землянку? С вечера в термосе была вода, к утру чистой слезой пробивает спиртом. Все успели хлебнуть, а некоторые и нализаться. Ещё через час волшебная жидкость из солдатских котелков попала в соседнюю роту. Шёл бойкий обмен на сахар и на махорку. Все почему-то шептались, делали серьёзные лица, а рожи у всех были красные и с них не сходили улыбки. Когда всё было выпито, обмен и выдача в долг прекратились, солдатики были уже во хмелю. Кто кого угощал и поил, кто сколько выпил, кто первый открыл это чудо, и было ли оно вообще никто не мог сказать. Ещё через час у всех на душе стало жарко. Офицеры рот сначала удивились, что солдаты с раннего утра затянули песни. Но солдаты не изверги и не злодеи, они помнят и ценят своих ротных офицеров. Они через ординарцев уже передали им налитую по горлышко завинченную фляжку. Днём спирт появился ещё в одном полку. А к вечеру весь лес обсуждал необычное происшествие. Когда в политотделе узнали про спирт, и к ним доползла весёлая весть, стали искать, где спирт появился в самом начале. Хотели найти первоисточник. Но после долгих спросов и поисков ничего не нашли. В этой десятитысячной солдатской массе отыскать руку агента и вражеского лазутчика не смогли. Пришли к выводу, что пьяные снабженцы потеряли бочку со спиртом, следуя по дороге, а теперь молчат. Хмельного и пьянок больше не обнаружили. На этом поиски прекратили, но спирт тихой сапой помаленьку продолжал ползти. Прошло ещё несколько дней. Однажды утром на перевалочную базу был подан эшелон с боеприпасами под разгрузку. Товарных вагонов было немного, всего десятка полтора. В вагонах лежали ящики со снарядами, минами и патронами. Но половина вагонов, что была в голове состава, была нагружена реактивными снарядами М-20 / "Катюш"/. Разгрузкой этих вагонов должны были заниматься сами ракетчики. Наших солдат к секретному грузу не подпускали. Около вагонов стояла специальная охрана. Реактивные установки в то время на фронте применялись не часто. Боевым частям они не подчинялись и находились в ведении штаба армии и фронта. Их держали в резерве и выбрасывали вперёд только на самые ответственные участки фронта. Обычно к линии огня они подвигались скрытно. Подъехав, выпускали залп и сразу уезжали в тыл. Для разгрузки обычных боеприпасов на перевалочную базу направляли наших солдат. И в этот раз стрелковые роты были посланы к вагонам, стоявшим в хвосте состава. Небо совсем просветлело, когда паровоз, расцепив эшелон на две части и отогнав их несколько друг от друга, ушёл куда-то на перегон. Вагоны с реактивными снарядами стояли отдельно под охраной. А те, что были с обычными боеприпасами, их стали разгружать наши солдаты. С вагонов сорвали пломбы, открыли двери, положили покатые сходни, сняли верхние ящики, уложили их на спины солдатам; небо совсем просветлело. Вдали послышался гул немецких самолётов. Немцы как будто ждали этого момента. Солдаты побросали на землю ящики и разбежались, кто куда. Самолёты спокойно, не торопясь, пролетели над эшелоном, расцепленным на две части. \Первую порцию фугасок и зажигалок они бросили туда, куда убежали солдаты.\ Два самолёта впереди и сзади с первого захода разбомбили полотно. Состав оказался отрезанным. Обе отдельные части вагонов были обречены. Немцы сделали заход, сбросили бомбы и развернулись снова. Они снизились над полотном, прошли вдоль вагонов, над вагонами взметнулись всполохи пламени, послышались частые взрывы, и вагоны пустили дым. Сквозь стенки, окна и двери стали пробиваться языки пламени. Горели ящики со снарядами и минами. Но вот показался густой чёрный дым, и воздух сотрясли мощные взрывы. Для немцев этот налёт был очень удачным, снимки получились эффектными. Мы стояли на опушке леса и смотрели, как взрывались снаряды и мины. Вот один из вагонов вздрогнул, приподнялся над полотном, окутался дымом и мощный взрыв разбросал его на куски. В другом подожжённом вагоне, по-видимому, лежали винтовочные патроны, потому что оттуда послышалась частая беспорядочная стрельба. Но вот и в

24 Фев 2019, 03:09Magus  
продолжение

Вот один из вагонов вздрогнул, приподнялся над полотном, окутался дымом и мощный взрыв разбросал его на куски. В другом подожжённом вагоне, по-видимому, лежали винтовочные патроны, потому что оттуда послышалась частая беспорядочная стрельба. Но вот и в вагонах, где лежали реактивные снаряды, окна и двери тоже лизнуло пламя. Сейчас вагоны взметнутся, подымутся над землёй, раздастся мощный неистовый взрыв, и он разнесёт всё кругом: и рельсы, и шпалы, и насыпь, и проволочные заграждения полетят в стороны. Мы пригнулись, ожидая взрыва, и смотрели туда. Он мог прокатиться над лесом каждую секунду. Но к нашему удивлению взрыва не последовало. Из горящих вагонов стали вылетать подожженные реактивные снаряды. Вот это веешь! воскликнул кто-то из стоявших на опушке солдат. Когда такой снаряд вылетал на простор из горящего вагона, сзади остервенело скрежетало и било огромной силы длинное пламя тягового заряда. Один снаряд выскочил и сразу взмыл вверх, описывая плавную дугу. Потом он приблизился к земле, скользнул легко по ней и стал рыскать, в кого бы угодить. Снаряд, скользя по земле, разгонялся ещё быстрее и со страшным рёвом, запрокинувшись носом вверх, снова взмывал в воздух и пролетал над лесом, где, разинув варежки, стояли мы. Следующий снаряд из вагона вывалился плашмя на землю. Он, подпрыгивая над ней, стал поднимать облака пыли, песка и гравия с полотна дороги. Вот его хвост приподнялся, голова зарылась в землю. Сейчас он взорвётся мелькнуло у нас в голове. Но он не взорвался, он несколько раз ковырнулся и, замотав, как бык, головой, ринулся вперёд и исчез в облаке пыли и дыма. Они без взрывателей! крикнул кто-то. Мы стояли у своей землянки и смотрели на горящие вагоны и на вылетающие оттуда огненные чудовища, которые со скрежетом и воем пролетали метрах в ста от нас по кривой. Снаряды вылетали из вагонов, ударялись о землю, подпрыгивали вдруг на месте и, задрав своё рыло, неслись с рёвом вверх. Их вагонов они вылетали в разные направления. Многие теперь, скользя по буграм и кочкам, неслись прямо на нас. Они бросались из стороны в сторону, обжигая за собой деревья и траву. Они громыхали и дико ревели уже у наших землянок в лесу. Они наводили ужас и страх на людей. Они ползли и вертелись на месте, вдруг замирали, потом вмиг оживали и снова бросались вперёд. Лес огласился рёвом и скрежетом, они неслись на наши землянки. Представляете, такая огненная чушка пролетает у вас над головой. Или ещё хуже, когда она проскакивает между ногами у бегущего по дороге солдата, обдавая его жаром и пламенем. Ну, а если пролетит под брюхом у привязанной к телеге лошади, что будет тогда? Можно себе представить, что творится с перепуганным животным или с обезумевшим от страха бегущим по дороге человеком. А когда такой "зрячий" снаряд залетал в проход землянки, где на нарах и на полу сидели и лежали солдаты, что там творилось? Один снаряд угодил в извилистый ход сообщения, где обычно прятались солдаты при налётах немецкой авиации. Представляете себе, когда такая огненная стрела мчится по ходу сообщения, обходя все извилины и скребя по дну головой? Как оттуда выскакивают братья-словяне. Куда там быстрота стаи пингвинов, когда они удирают из воды от моржей. В конце окопа эта штучка роет носом землю, бьётся и бушует, беснуется в неистовой силе и, встав на дыбы, обдав огнём и жаром всё сзади себя, прыгает к вершине деревьев и взлетает куда-то в вышину. Представляете, если сотня таких снарядов носятся с бешеной скоростью по лесу, одержимо ревут, прыгают и мчатся в сплошном хаосе и беспорядке. Вот в немецкие окопы запустить бы таких с десяток! Славный бы был переполох! А что творилось с нашими солдатами, которые только то прибыли и ни разу не побывали под хорошим обстрелом! Человек не знает, что может случиться, куда он может спрятаться, где уберечься. Людям казалось, что весь лес охвачен рёвом и пламенем, что земля вокруг взбесилась, что кругом всё гибнет и сгорает в огне. Какую можно было подать солдатам разумную команду, крикнуть что-то толковое? Мы стояли около своей землянки и непрерывно вертели головами, ожидая каждую секунду подлёта снаряда с любой стороны. Но в какие-то моменты мы забывали даже о снарядах, когда перед нашими глазами возникали страшные и смешные сцены. За одним солдатом вокруг насыпи землянки целых несколько кругов гонялся реактивный снаряд. А когда солдат выдохся и, обезумев от ужаса, полез на дерево, снаряд задрожал, словно почуяв, что жертва ушла от него, что сумела улизнуть куда-то. Снаряд заворчал, мотнул головой, прицелился, выбросил пламя и полетел в соседнюю роту. Подобные моменты были настолько поразительны и необычны, что солдаты стали роптать о сверхъестественной силе. У солдат создалось впечатление, что эти металлические цилиндры живые и способны осязать, зреть и дышать необузданной огненной злобой и силой. Но вот скрежет и рёв постепенно начали стихать. Все облегчённо вздохнули. По звукам и рёву в лесу мы сразу почувствовали, а затем осознали, что новых их нет, и наступает спад. Новые пришельцы не появлялись, а у этих кончился заряд. Хвостатое пламя остепенилось, заметно поникло и только сопело. У снарядов больше не было силы взлетать. Они ползали по земле, многие неподвижно лежали, дрожали мелкой дрожью. Другие успели оцепенеть, и из их хвостатого оперения понемногу выплёскивалось яркое пламя. У некоторых стабилизаторы попали в лужи, они шипели и пускали пары. Силы сдвинуться с места у них уже не было. Тяговый заряд сгорел и иссяк. Солдаты сразу воспряли духом, разогнули \колени, расправили\ плечи, послышались разные шуточки, матерные словечки. Конечно, не всех охватила паника, безудержный страх и слепое отчаяние, не все бегали и носились по лесу. Некоторые, кто побывал на передовой, стояли около землянок и посматривали, с какой стороны появится пугало. Но была и паника. Для кого страх и паника, а для кого просто потеха! Картина паники и полёта снарядов была бесподобна. Но как только снаряды притихли и замерли, нашлись и такие, у которых сразу руки зачесались, которым не стоялось на месте. Они из любопытства пошли посмотреть, пощупать руками, побежали сразу к снарядам. Нашлись и такие, отъявленные лихачи, которые тут же, растопырив ноги, стали поливать струёй раскалённые ракеты. Струя шипела и брызгала, и над ракетой поднимался клубами пар. Солдаты толкались у ракет, хотя головной заряд мог и не выгореть. Он мог вдруг взорваться, но это, после пережитого, мало волновало кого. Важно было другое \, чтоб другие из землянок видели, что им наплевать на ракеты и на всё\. Они пинали ракеты ногами. Там и тут сбились кучки солдат. Они высказывали своё мнение и слушали бывалых людей. Теперь тут же стояли и те, которые только что от страха чуть в штаны не наложили. А что? Со страху у солдат бывает и это. Подходили и ротные офицеры. Страшновато, конечно, было от рёва \и хвостатой сигары. Все и боялись, что снаряд ударит в дерево и разнесёт всё вокруг. А раз при ударе не взрывается, то чего его бояться!\. Какая тут опасность, когда ни одного во всём лесу не разорвало на куски. \Лежат они теперь на земле и потихоньку сопят.\ А говорят, что они секретные! А чего тут секретного? Железо кругом и боле ничего! Сгоревшие снаряды с дороги убрали, стащили их в канавы и рвы. Потом появились сапёры, сгрузили их в телеги и увезли. Эшелон с боеприпасами сгорел \ и взлетел в воздух. Почему состав пришёл с большим опозданием? Почему его оставили без прикрытия с воздуха? Где была наша авиация? Аэродром и наши доблестные соколы жили в деревне совсем недалеко. А немцы летали совершенно в открытую. Что-то совсем не понятно! Солдаты говорили разное, но снаряды, ракеты и мины пропали\. С точки зрения крещения солдат-новобранцев, трескотня и рёв сыграли свою положительную роль. Страху, как следует, нагнало! Теперь взрыв десятка снарядов им будет нипочём. Убитых в лесу не оказалось, обожжённых несколько нашлось. Им повезло. Их тут же перевязали и отправил в тыл. Теперь новички перестали вздрагивать при немецкой бомбёжке. И теперь, когда бомбы сыпались на станцию, солдаты \на них совсем не обращали внимания\, ходили по лесу, спустя рукава. \Солдаты прекрасно понимали, что при выходе их на передовую, там их ждут пострашнее дела. И они восприняли случаем ниспосланное испытание как должное и солдатское дело.\ Одним это пошло на пользу. Им нужно было попробовать себя под рёвом, под огнём. Тыловики и интенданты, выпучив глаза от ужаса, тряслись и метались по лесу, потом они сбежали совсем. Вот кому пришлось пережить смертельный страх. А что фронтовики? Они и не такое видели! Вскоре было принято решение рассредоточить полки и роты, развести по всему району. Солдаты на новых рубежах должны были строить резервную линию обороны. Роты людьми были пополнены, оружием укомплектованы. Стоять и топтаться без дела на одном месте по всем соображениям было неразумно. Когда солдаты бездействуют жди происшествий. "Майор Малечкин А. И." Лес опустел, землянки были заброшены, дороги и тропинки в низинах заплыли лужами. Лужи замёрзли, покрылись тонким, хрустящим льдом. На деревьях нависли сосульки. Однажды утром пошёл крупный и мокрый снег. Зима навалилась на землю первым снегом. Солдатам выдали валенки, зимние шапки и перчатки. В тылах и обозах повозки поменяли на сани. Начальство обзавелось лёгкими ковровыми саночками, такими, в которых когда-то московские извозчики-лихачи развозили достойную публику. Ординарцы, вестовые и повозочные, приставленные к начальству, надели новые полушубки. А фронтовые солдатики, поддев под шинели ватные телогрейки и стёганые штаны, остались такими же шинельного цвета серыми. Они долбили схваченную морозцем землю, вели хода сообщения, строили землянки и блиндажи. Дивизия перешла на новое место. Пулемётный батальон был развёрнут поротно на новом рубеже. Нам приказали строить пулемётные гнёзда и убежища для солдат в земле. Штаб батальона стоял в деревне, которую занимали авиаторы. В один из ноябрьских дней из дивизии к нам прибыл Майор Малечкин Александр Иванович. Он был назначен к нам командиром батальона. Ему тогда было около двадцати пяти. Был он небольшого роста, плечист, ходил как-то вразвалочку и иногда даже себе подпевал: "Я милого узнаю по походочке...". Он был очень подвижен, не мог усидеть долго на месте, ему всегда чего-то не хватало, и он постоянно куда-то торопился. У него было простое русское лицо. На ходу он любил бросить шуточку, ввернуть острое словечко. Он никогда ни о чём особенно не задумывался. Всё, что относилось к делу, он тут же решал. Жизнь в нём кипела и бурлила. Он был счастлив и собой доволен. Положение у него было крепкое, он был на хорошем счету. Образование он имел небольшое. В военных картах он не любил разбираться, поручал это дело всегда мне, зато в других картах он не имел себе равных. Он не стеснялся с нами перекинуться в картишки. И с озорством, с какой-то лихостью садился за стол и играл в любую игру. Уследить за ним во время игры было невозможно. После игры он вставал, окликал своего ординарца, тот выводил ему осёдланного коня, он выходил из избы, садился в седло и мчался, как он говорил, по неотложным делам в дивизию. Во внутренние дела рот он особенно не вникал, показывал на меня пальцем и грозил кулаком в мою сторону. Ты этим займись, всеми делами. Ты у меня начальник штаба, в пулемётной технике он, можно сказать, не соображал, Ты специалист-пулемётчик, имеешь боевой опыт, ты давай в дела и вникай! В батальон он обычно возвращался к вечеру, зайдёт в нашу избу, побалагурит, расшевелит всех, по дороге прикрикнет на повара и пойдёт к себе. Он любил поесть сытно, но его мало интересовало, откуда повар всё брал, как и перед кем отчитывался. Повар его страшно боялся. Ты знаешь, что говорил Пётр I? Никак нет, товарищ гвардии майор! Тебя, жулика, расстрелять мало. Если интендант месяц около кухни повертелся, его запросто вешать надо. Безо всякой проверки и сразу в расход! Интендант батальона, старший лейтенант административной службы, тоже во всю старался и кое-что поставлял к столу майора. У солдат из котла, наверное, мясо спёрли! Обжарили с лучком, нате, ешьте, товарищ гвардии майор! Ну что Вы, товарищ майор! Разве мы это позволим! А, понятно! Вы это мясо им и не клали в котёл! Ну и прохвосты! Что Вы, на самом деле, товарищ гвардии майор? Что мы, одного прокормить не можем? У нас по другим каналам на Вас на одного можно достать, вот мы и достаём. Так-так, бери выше! На складах, значит, обвешивают солдат! Повар, как половой харчевни, со сковородкой в руке выглядывал из-за спины своего хозяина. Хозяин харчевни интендант стоял навытяжку перед майором. Майор сидел за столом, а повар "человек" с накинутой на руку портянкой толкался несколько в отдалении. А портянку к чему на рукав повесил? Наверное, с вонючей ноги смотал? Никак нет! Со стола смахнуть! Специально для Вас держу! Она, товарищ майор, диетическая! Какая-какая?!! Гигиеническая! поправляет интендант. Я и командир роты сидим в углу у окна на лавке, мы подыхаем со смеху, и майор от души смеётся. Спектакль он разыгрывает для нас. Но, видя, что они для него стараются и лезут из кожи вон, он, наконец, смиряется и умолкает. Интендант, уловив, что гроза прошла, из-под себя делает взмах и вполоборота, рыча в сторону повара, произносит: "Давай!". Повар стоит на полусогнутых сзади, выставил вперёд сковородку и поплыл к столу. Майор качает головой и говорит вслух: "Ох, и жрать охота!". Повар тут как тут. Майор берёт вилку и принимается за еду. Интендант поворачивается и уходит. Повар моргает глазами, пятится задом к двери. Он кивает глазами ординарцу, мол, сковородку опосля принесёшь. Майор, проголодавшись, наваливался на еду и лукаво посматривал на нас. Но вот он закончил, отодвинул сковородку, обтёр ладонью рот и обтёр её об штаны, кивнул головой ординарцу: Понесёшь сковородку, жуликам шепни, скажи, мол, слышал разговор, что комиссия политотдела дивизии будет проверять, как кормят у нас в батальоне солдат. Понял? Ну, что у Вас? обратился майор ко мне, А! Да-да! Вспомнил! Сейчас оденусь, пошли! Майор надел полушубок, накинул портупею, затянулся ремнём. Внешний вид у него был щеголеватый. Рукава полушубка закатаны белым мехом наружу, валенки тоже отвёрнуты, на манер модных бареток. Грудь у него всегда была нараспашку, а на ремне медная пряжка в виде звезды всегда блестела. Она каждый день тёрлась зубным порошком. Сегодня тёр? спрашивал он каждый раз по утрам своего ординарца. В батальонном обозе он выбрал себе коня, сменял его на жеребца в дивизии, достал где-то никелированные звонкие шпоры, нацепил их на валенки и, цепляя ногу за ногу, прохаживался перед строем солдат и звенел. За короткое время он завёл себе в дивизии друзей и знакомых, пока солдаты рыли окопы и накатывали блиндажи. Малечкин до войны жил где-то в городе Горьком, там осталась у него семья жена и ребёнок. Он показывал мне фотографию жены и сына, она и сейчас у меня перед глазами, как будто я её видел вчера. Раньше Малечкин в нашей дивизии не служил. Он прибыл к нам после ранения. Он успел побывать на фронте, водил в атаку стрелковый батальон и заработал орден "Александра Невского". За что, и при каких обстоятельствах он отличился, он не любил рассказывать. Вскоре в батальон был назначен комиссар, худощавый капитан /или, как его называли, старший политрук/. Он был несколько старше майора, держался спокойно, говорил мало и всегда со всеми был вежлив и обходителен. Штаб батальона занимал одну избу, а капитан с майором размещались в другой. Их изба стояла на отшибе в конце деревни. Авиаторы нам выделили две избы. Одна изба у них была занята до нас караульной службой, а в другой размещалась губа. Обе избы были грязными и замусоренными, с забитыми окнами и без стёкол. В остальных домах располагались службы аэродромного обслуживания, САО, и в другом конце деревни жили лётчики. Мы поселились в деревне временно. А так как охрану и посты поставили мы, то им пришлось потесниться на эти две избы. Кроме двух столов и деревенских лавок авиаторы нам ничего не оставили. У них на губе солдаты спали на кроватях. Мы спали на полу и с вечера топили русские печи. В штабную избу, она была побольше, приходили ночевать офицеры рот, а солдаты жили и спали в пустых нетопленных сараях. Зима, налетевшая на поля и дороги, надолго нависла над землёй тёмными тучами и нелётной погодой. По деревне без дела слонялись лётчики и технари. Они иногда останавливались, смотрели на наших солдат, рывших землю, улыбались и шутили, что они не так втыкают в землю лопаты. Все они жили в натопленных избах, спали на кроватях с подушками, простынями и одеялами, питались в своих лётных столовых и ходили в буфеты, как их тогда называли абрамторги. Авиаторы ходили по деревне всегда чистенькие, гладко выбритые и как девки надушённые. Некоторые из них для фасона по холоду носили хромовые сапоги и фуражки с капустой. Наши солдаты не пропускали их шуточки мимо. От взгляда и слуха солдат не ускользали улыбки и подковырки. Они тоже начали авиаторам отпускать ехидные словечки. Поддевали их за самое живое, так, что те стали жаловаться своему начальству: "От этих гвардейцев нигде проходу нет!". А наши им при встрече высказывали: Ну что, славные соколы, наложили в штаны? Немец уже второй месяц бомбит железную дорогу, а эти всё брызгают себе в харю одеколоном, вонь распустили, как от гулящих девок несёт! До железной дороги тут хода пешком два часа, а они, вояки, фасон да камуфляж здесь наводят. Ходят в фуражечках по зиме, перед бабами красуются, а немец летает себе и бомбит перевалочную базу. Вояки занюханные! Кроме пулемётных гнёзд и ходов сообщения наши солдаты строили для авиаторов блиндажи и укрытия на случай бомбёжки. И видя эту несправедливость, видя, как без дела шатаются белоручки и лоботрясы, солдаты не стали давать им прохода. Боитесь, несчастные, налётов? Готовите себе отхожие места? и после выкриков, насмешек и дружного неистового свистав них со всех сторон летели снежные комки. Солдаты-гвардейцы теперь ходили по деревне, как хозяева. Они никому не давали спуска и никому не уступали дороги, делая вид, что не замечают встречных, а те, боясь испачкаться о затёртые глиной шинели, обходили их по глубокому снегу стороной. Возможно, обстановка накалилась бы ещё больше, но мы получили приказ и в одну ночь исчезли в снежных просторах. Дивизию выводили на передовую. Было начало декабря сорок второго. Мы должны были сменить потрёпанные в боях пехотные части. К утру все роты собрались в лесу, там стоял готовый к отъезду обоз. Батальон построился в походную колонну, майор зачитал короткий приказ. Мы вышли на дорогу, под ногами скрипел твёрдый снег, в лицо хлестал холодный и колючий ветер. Кое-где на буграх поднималась и слетала лёгкая снежная пыль, ветер сбивал дыхание и слепил глаза. Солдаты шли, опустив головы, ветер горбил и пригибал солдат к земле. Майор не обращал внимания на ветер и на летящий снег. Он сидел в седле, верхом на своём жеребце, позвякивал шпорами и потягивал поводья. Жеребец фыркал, рвался из-под седока и парадной, торжественной рысью переступал с ноги на ногу. Майор наш вперёд ехать не торопился, он повернул голову коня так, чтобы он шёл боком по дороге. Важно было всем показать, что он умеет держать лошадь, как надо, и что идти вперёд на врага это дело доблести майора и солдата. Все пешие опустили и завязали шапки, подняли воротники, пригнулись к дороге, и только он, их командир, выставив грудь вперёд и несколько откинув верх голову, танцевал на коне перед ними на дороге. Майор любил эффектные позы. Он считал, что это подымает дух у солдат. Подвигаясь вперёд, он улыбался колючему ветру. Он своим видом хотел показать, что прикажи нам сейчас дивизия, и батальон ринется в бой и будет немца гнать до самого Смоленска. Майор показывал солдатам себя со всех сторон. Его конь то топтался на месте, то бросался вперёд и мчался галопом, майор нахлёстывал плетью своего жеребца. Жеребец храпел, выкатывал карие глаза, и из-под задних копыт его летела снежная пыль и комья снега. Солдаты посматривали на своего командира и восхищались им. "С этим не пропадёшь!". Я тоже в уме перебирал своих бывших командиров и начальников, в них не было такой лихости и мощной силы. Они хоть и ездили в ковровых саночках, около них, выпятив грудь, тянулись сытые рожи денщиков, вестовых и охраны, но сами они имели жалкий и невнушительный вид. У нашего майора было радостное и торжественное лицо. Он был счастлив и доволен, что, бросив всякие ненужные тыловые работы, батальон уходил на передовую биться с врагом. Впереди батальона шёл командир пулемётной роты старший лейтенант Столяров. Я шёл сзади батальона, подбирал больных и отстающих солдат и сажал их на повозки обоза. У меня была тоже лошадь под седлом, но я шёл пешком, а она шла, привязанная за уздечку в обозе. Я посматривал на свою мохнатую невзрачную кобылёнку, на неё накинули одеяло, и она тащилась за передними санями обоза. Лошадь мне нужна была на всякий случай, если по колонне передадут: "Начальника штаба вперёд!". И укрыта она была, чтобы сильно не остыла, чтобы можно было её сразу пустить по дороге галопом. Обоз шёл ходко. Деревенские сани на твёрдом снегу скользили легко. Они поскрипывали, сползали с колеи, зарывались в пушистый снег и так же легко выползали на середину дороги. Окованные железом полозья попискивали на снегу. От лошадей шёл пар. Повозочные подёргивали вожжами, лошади мотали головами. Не многие из солдат знали, что ждёт их впереди. На их лицах особой радости не было. Свои мысли каждый из них переживал по-своему. Идти в валенках без привычки было неудобно. Ноги скользили и разъезжались в стороны. Но путь был далёкий, и вскоре мы втянулись в зимнюю дорогу, снег хрустел под ногами. Роты растянулись. Когда идёшь по неширокой зимней дороге, узкая колея, пробитая и укатанная санями, и рыхлая стёжка, взбитая копытами лошадей, не позволяет идти и глазеть по сторонам, всё время приходится смотреть себе под ноги, выбираешь, где лучше ступить и где твёрже земля. А горизонт уплывает назад. Видно, как впереди перед тобой мелькают пятки солдатских валенок, или пошатываются сгорбленные фигуры, спины, запорошенные снегом, и винтовки, перекинутые через плечо. Медленно ползёт земля под ногами. Мороз и метель по-прежнему хлещут в лицо. Но вот колонна встала и сбилась в кучу. Солдаты поворачиваются спиной к ветру и присаживаются в снег. Обозные пристроились на край саней, а некоторые, подогнув колени, медленно опускаются на край дороги. Уставшее войско село на снег. Все видят молча, не спрашивая, почему передние встали. На далёком переходе в снежную пургу никому не до вопросов и тем более не до разговоров. Хорошо ещё, немцы в такую погоду не летают. На дороге случился затор, и люди рады были перевести дух и дать отдохнуть ногам. Солдаты думали, что их майор по-прежнему скачет где-то впереди и подаёт команды. Майор давно уже не нахлёстывал плетью своего жеребца. Он подъехал ко мне и сказал: Начальник штаба, веди колонну! Я, видно, простыл. Меня что-то знобит. Он отъехал в конец обоза, забрался в сани, его укрыли брезентом. Я подтянул у седла подпруги, сел верхом на свою мохнатую лошадёнку и, обгоняя по целине лежащих на снегу солдат, подался вперёд к первой пулемётной роте старшего лейтенанта Столярова. Я подъехал, спрыгнул на землю, отдал уздечку стоявшему рядом солдату и увидел впереди развалившийся мост. Здесь перед нами прошла колонна, мост не выдержал, гнилые брёвна рухнули. Пустить людей и обоз по льду, в объезд через ручей, было опасно, и командир роты остановил колонну. Ручей неглубокий, но все вымокнут. Но мосту провалились поперечные брёвна. Нужно было заменить их новыми. Я велел командиру роты взять из обоза поперечную большую пилу и послать в лес солдат за новыми брёвнами. Мы стояли у ручья. Время тянулось медленно. Что встали? спросил майор, высунув голову из-под брезента. Затор на дороге, товарищ майор! Передали, что мост провалился! Начальник штаба поехал туда. Возьми лошадь и поезжай туда. Передай старшему лейтенанту, чтобы долго не копались. Солдаты принесли из леса спиленные брёвна. Их положили вместо провалившихся, солдаты перешли на другую сторону ручья, за ними по накатам моста пошли лошади обоза. Я ушёл вперёд с первой ротой. К вечеру мы подошли к хвойному лесу и остановились на привал. Солдатам полагался отдых и кормёжка. Мы выбрали подходящий съезд с дороги на опушку и, протаптывая первую, рыхлую борозду в снегу вошли в лес. В лесу было тихо и безветренно. Ветер шевелил только верхушками мохнатых елей. Костров и огней разводить не полагалось. Солдаты быстро сбились в кучки, нарубили свежего лапника, набросали из него себе лежанки и повалились спать. Через некоторое время подошли наши кухни, и вот среди ночи поднялся галдёж, послышался стук котелков, тёмные тени солдат замелькали среди повозок. Через час людей накормили, они успокоились, лес снова притих. Только часовые, постукивая обледенелыми варежками, ходили, покачиваясь и ёжась от мороза. Серое утро пришло медленно и незаметно. В лесу немного потеплело, в воздухе закружились снежинки. За ночь всех лежащих в санях и на земле на зелёных подстилках запорошило свежим снегом. Когда я поднялся и огляделся кругом, то в лесу увидел белые неподвижные бугорки и нагромождения. Если бы с вечера я не видел, где стояли сани, лошади и где лежали люди, то сейчас по этим белым снежным буграм не понял бы, что здесь лежит и спит наше войско. Да и сани с поклажей, засыпанные снегом представляли собой причудливые лесной снежный завал. Лошади, с вечера укрытые попонами, стояли неподвижно и походили на огромные лапы елей. Перед глазами предстало какое-то занесённое снегом мёртвое царство. Под снегом было тепло и тихо. Я подошёл к саням, где лежал майор, откинул брезент со стороны головы и хотел разбудить его. Но майор вдруг открыл глаза. Я, наверное, простыл и заболел, сказал он хриплым сиплым голосом, У меня, вроде, температура. Я снял варежку, положил ладонь на лоб майора, голова у Малечкина действительно была горячая. Ты лежи! сказал я ему, Я сейчас пошлю за фельдшером. До передовой батальон я доведу сам. Верхом поеду в дивизию за получением боевого приказа. Скажу, чтоб тебе прислали врача. А пока, майор, накройся и лежи без всяких выходов. Сейчас накормим солдат и тронемся в путь. Думаю, что к вечеру доберёмся до места. Пусть тылами в пути займётся комиссар, а я с ротами пойду впереди колонны. Майор часто и глубоко дышал, воспалённое лицо и глаза у него горели. Я собрал командиров рот, дал им необходимые указания на дорогу и приказал им сделать подъём. Солдаты зашевелились, стали стряхивать с себя белые сугробы, повозочные обметать лошадей, на кухне давно шла работа. Старшины резали хлеб, рассыпали по кучкам махорку, попахивало дымком, солдаты похаживали в ожидании съестного. Это была первая стоянка в пути. Нужно было накормить солдат до выхода на дорогу.

24 Фев 2019, 03:10Magus  
Глава 18 Батуринские леса Ноябрь-декабрь 1942

Ванька-ротный

До выхода на формировку мы воевали на восточной стороне города Белого. Теперь, получив пополнение, дивизия должна была подойти к городу с юго-западной стороны. Нам было приказано срочно выйти в район деревни Батурино и Причистое. На этом участке мы должны были сменить потрепанные в боях части корпуса Соломатина. Они вели наступательные бои, перерезали дорогу Белый-Духовщина, сумели прорвать укрепления полосы обороны немцев, но понесли большие потери. Теперь обессилив, они могли не выдержать удара немцев и потерять захваченные рубежи. Немец мог в любой момент нанести им ответный удар и отбросить их за дорогу. Вот причина, по которой мы должны были спешить. Дорога Белый-Духовщина была для немцев важной жизненной артерией, по которой шло снабжение войск стоящих в Белом. Других большаков на Запад здесь не было. Это была единственная дорога, соединявшая немецкие войска с тылами в Смоленске. Теперь мы выходили к Смоленской дороге с другой стороны. Мы шли со стороны непроходимых болот и лесов, которые называли Батуринские болота. Пути человека неисповедимы. Они идут непонятными замкнутыми кругами. Несколько таких кругов мне пришлось сделать вокруг города Белого. Многие мои боевые товарищи остались на этой земле, не успев завершить и половины витка. А мне, как видите, повезло покружить вокруг этого города. Два раза мне пришлось обойти вокруг города Белого, Посидел я и в ледяном подвале, где теперь Заготпункт, воевал на мельнице, которая сгорела на моих глазах. Брал Демидки, воевал в Струево, стоял в обороне на окраине города около больницы, но в самом городе не разу не бывал. Однажды ночью ходил на окраину брать языка, но кроме метели и снега в темноте ночи ничего не разглядел. Да и в такие тревожные и напряженные минуты смотришь за обстановкой только вокруг себя. Я не рассказывал вам об этом небольшом эпизоде, но надеюсь, что потом расскажу. Не разу не пришлось мне пройтись по улицам города, окинуть их взглядом и посмотреть на дома. Остановиться, осмыслить и почувствовать характер и облик города Белого. Короткие зимние дни и длинные ночи смотрели мы в его сторону, подолгу вглядывались в неясные очертания домов. Мы пытались представить себе этот город. У нас сложилось своё представление, но оно было не верным, когда я увидел город после войны. В течение очень долгого времени у меня было желание увидеть город, за который было пролито так иного крови. Я не раз задумывался и задавал себе вопрос, что это за город, вокруг которого мы всё время топчемся и теряем людей. В моём воображении он оставался не белым, а кроваво красным! Много раз я видел его во сне, там внизу за кромкой края окопа. Это был город моей военной юности, город отнявший стольких солдат. Сколько раз пришлось обойти вокруг этого, как мираж, белого города. Дорога из Белого на Смоленск шла по твердой земле. Сначала она обходила Батуринские болота по краю холмистого поля, потом она постепенно забиралась всё выше. И где-то в районе Батурино-Пречистое переползала через водораздел. Деревня Батурино стояла на господствующей высоте. Справа к дороге подходили леса и болота. Немцы такие места всегда обходили стороной. На болота, топи и мхи они поглядывали с опаской. Без танков и пушек немцы не воевали. Немецкая пехота побаивалась топких с болотной хлябью мест. Они избегали гниющих завалов леса. Бездорожье для них считалось непроходимой местностью. За время войны их солдаты не разу не сунули нос в эти места. Батуринские леса долгое время никем не были заняты. В них скрывались в основном местные дезертиры. Одного взгляда на карту достаточно, чтобы понять, что на север и запад от края дороги простираются обширные заболоченные земли и непроходимые леса. Даже зимой огромные пространства болот, покрытые мхами и снегом, не замерзали. Здесь мог пройти только русский солдат. Но не будем наивны, доверчивы и легковерны, не думайте, что русский солдат способен на всё. Всё это избитые и потёртые, как старые дырявые штаны, слова. На деле всё оборачивалось по-другому. Я шагал рядом с солдатами и смотрел, как они пошатываться. В строю были разные люди: сильные и здоровые, слабые и больные. Идёт по дороге солдат, ткнётся в снег и не может подняться. Просто мы молодые и сильные не понимали, что даже здоровому преодолеть эти болота было не под силу. Но у нас не было выхода. Чтобы идти всё время по твёрдой земле, нужно было сделать огромный крюк. У нас на это не было времени. У нас оставалось одно, идти быстрее по топкой лесной дороге. "Русский солдат должен пройти везде!" так заканчивался приказ, который мы получили на совершение марша. А по делу дивизия должна была провести инженерную разведку пути, построить мосты, положить где нужно надёжные гати, а не просто пускать батальон по кратчайшему пути, пойдёте мол там сами разберётесь. Лесная дорога шла по лесным островам твердой земли, где почву держат корни деревьев. А кругом укрытая снегом податливая трясина и болотная жижа под мхами. В воздухе, когда идёшь, искрятся снежинки, под ногами поскрипывает снег, а попал на болото, под тобой дышит живая трясина. Не всё было так гладко, как представляло себе начальство, издав приказ на кратчайший переход. В густой болотной жиже могли погибнуть солдаты, исчезнуть повозки с грузом, людьми и лошадьми. А плавающему снегу не было конца. Зимой трясина и плывучие мхи имеют коварное свойство. Пробитая поверх них по снегу дорога некоторое время держит, а потом начинает вздуваться и уходить из под ног. По такой колее могут пройти десяток солдат и повозка с грузом, но в какой-то момент она вдруг изрыгает коричневую жижу и весь участок, по которому идут люди, вместе с дорогой уходит под снег. Густое тёмное месиво пузырясь всплывает наверх. Хорошо, что в таком месте оказалась небольшая глубина и солдаты провалившись оказались по колено в воде. Ну, а если бы обоз или целая рота идущая змейкой вдруг исчезнет под снегом вся сразу на большой глубине? В некоторых местах накатанная дорога утыкалась в свежие провалы и размоины. Какой глубины они? Удалось ли из них выбраться людям? Сколько людей могла поглотить такая полынья? Солдаты останавливались, но стоять на краю на одном месте было опасно. Снежное ложе могло провалиться и уйти из под ног. И вот кое-где на снегу под тяжестью людей появлялась вода. Начиналось паническое шараханье. Солдаты вертели головами, пятились назад. В первый момент отрыва почвы каждый думает только о себе. А потом, когда чувствует под ногами твердую почву, смотрит на товарищей попавших в беду. Они кричат, дают друг другу разные советы и когда последние выбираться на твердую землю все утихают, настораживаются и оглядываться кругом. Я шел с небольшой группой солдат впереди, мы тыкали в снег заострёнными кольями, щупали под собой твердую землю и обнаружив её край, уводили солдат и обоз в сторону от полыньи. За нами, дрожа от ветра и холода, стуча обледенелыми валенками, тащилось всё остальное усталое войско. По открытым безлесным участкам мы шли с большой осторожностью. На явно подозрительных местах вслед за солдатами пускали одну гружёную повозку и откровенно боялись, что проложенный обходной по снегу путь может в любой момент уйти из под ног в чёрную жижу. Где-то стороной прошли наши полки и их обозы. Где-то по гатям в объезд тащили пушки и боеприпасы. Впереди нас прошел стрелковый батальон, который мы при выходе на передовую должны будем поддерживать. Батальон шел без обозов налегке. А у нас пулемёты, боеприпасы и всякое другое. При проходе топких мест и провалов стрелковые роты ограждений после себя не вставили. У нас было в обычае идти и не думать о других. Идете сзади! Смотрите, куда лезете и выбирайте сами себе путь. Не большой конечно труд воткнуть перед проломом простую палку. Но для этого нужно с собой везти целый воз жердей. Лишних повозок для такой роскоши не было. Воткнёшь палку на дороге, а что она даст? Задремавший повозочный может заехать по горло в болото и только тогда проснётся когда станет тонуть. Так что постановка всяких там вех не солдатское дело. Это работа сапёров. Это немцы могут за полгода сделать замеры, настелить гати и навести где нужно мосты. А нам и так хорошо! Идём и идём! Прошли -и порядок! Главное у нас не было времени. Мы должны были вовремя поспеть на передовую. Мы прошли по мокрому снегу, заходили в трясину, по пути солдаты промокли, валенки и шинели покрылись коркой льда. Ноги отяжелели, стали не в подъем. Солдаты могли обморозиться, но помочь им на ходу было нечем. Нельзя было после каждой переправы останавливаться, заходить в лес и сушиться у костров. Я тоже стучал оледенелыми валенками, ватные брюки на коленках хрустели. Солдаты это видели, у них тоже позамерзала одежда. В пути отбирали наиболее слабых, их отправляли в обоз. Там их переодевали, укрывали брезентом. К вечеру дорога стала петлять по сосновому лесу, почва под ногами была твёрдая, в лесу было безветренно. Все почувствовали, что скоро привал. Солдаты ускорили шаг и через некоторое время мы подошли к отдельной роще и встали на ночлег. Открытых костров нам разводить не разрешали. Но сейчас был исключительный случай. В лесу было тихо, в воздухе кружились снежинки. Погода была не лётная. Солдат нужно было срочно отогреть и обсушить, иначе батальон через час замёрзнет и окоченеет. Утром на снегу будут лежать обледенелые трупы. Солдаты услышав, что можно развести костры, достали из саней топоры и пилы. Завизжали двуручные пилы, послышались глухие удары топоров, на землю стали падать целые деревья. Стволы разрезали на короткие брёвна, в дело пошли сухие сучья. Лес сразу наполнился запахом хвои, смолистой древесины и тёплым, живым запахом огня и дыма. В лесу между повозками и стволами деревьев запрыгали огни костров. И тёмные, неуклюжие фигуры солдат засуетились около. Вот костры разгорелись, частый и беспорядочный стук топоров умолк, суета и беготня прекратились, солдаты привалились поближе к огню. Кто сушил портянки, кто ватные штаны и шинели, а кто над огнём вертел свои валенки. Солдаты грели голые пятки, шевелили онемевшими пальцами, совали застылые руки в огонь. Некоторые, расторопные, подсушив свою обувку, грели бока подвалившись к костру. Едкий дым медленно полз и крутил, поднимаясь вверх. Потом он поворачивал к земле и заставлял измазанных в копоти солдат тереть глаза и вертеть головами. Дым резал глаза, на щеках появлялись слёзы, он перехватывал дыхание, душил надрывным кашлем солдат. Но весёлый огонь делал своё нужное дело. Он грел промокшую и озябшую на ветру солдатскую душу. Дым не помеха. Главное лечь поближе к огню, так чтобы жар дошёл до костей. Лежишь, а от тебя как от бака с грязным бельём идёт во все стороны белый и тухлый пар. Приятно лежать в самой близи у огня! И вот всех по очереди начинает обходить старшина. Он железной меркой плескает каждому в кружку положенные сто грамм водки, суёт кусок чёрного хлеба. Тут нет ни толкотни, ни сутолоки. Здесь как в купе вагона у каждого своё лежачее место. Вон дым завернул и пошел на лежащего слева соседа, тот поднимается, отдувается, машет руками. А у тебя жар играет каждым мускулом и ты дышишь чистым лесным воздухом налитым хвоей. Хочешь, грей живот и смотри на мигающие огоньки, хочешь, отвернись и тепло побежит по спине приятной истомой. А как только почуешь озноб и по спине побегут мурашки от холода, поворачивайся на бок и вертись у костра сколько тебе хочется. Лицом к костру жарит лицо, глаза покраснели, поворачивайся спину прогреть. Подашься легонько к огню и чувствуешь, как теплая струя пойдёт по самому позвонку. И от какого удовольствия и блажи закроешь глаза и хочется вздремнуть. В глазах продолжают прыгать огоньки. Важно, чтобы солдата в такой момент не вспугнули стуком котелка, хотя он его давно уже ждёт. Ведь может какой нибудь дурак крикнуть нарочно: "Вставай братцы, кухня пришла!" Еда и хлёбово дело важное, из всех солдатских дел самое значительное, по важнее всякого сна. Но если на самом деле кухня притопала, то вставай, пошевеливайся и не зевай. И чем раньше плеснут тебе в котелок, тем ночь покажется длинней и сон будет крепче. Спи себе, да спи! Ведь больше от старшины ничего не получишь. От этой мысли солдат успокаивается и начинает зевать. Зевает во весь рот, да так, что скулы трещат. Горячие угли не сразу остынут, засыпаешь в тепле, вот что приятно. Но как говориться, хорошего без плохого не бывает. Не всем везёт выспаться у костра. Найдутся умельцы, которые во время сна прожгут себе шинели или валенки. А валенки горят тихо и почти незаметно. Солдат думает вот хорошо, ноги в тепле. А валенки уже горят. Наступает момент, когда тлеющий огонь через портянку доходит до голой пятки и резанёт её как острым ножом. Вскочит солдат и уловит ноздрёю запах горелой шерсти. Ткнет запятником в снег, а он ещё больше обожгёт паром ногу. Тут одно спасение быстро снимай сапог. Утром, когда я стал обходить пулемётные роты, погорельцев набралось не мало. У двух валенки, у трёх коленки на ватных штанах, у некоторых прогорели шапки, у других локти и полы шинелей. Но нашлись и спецы, которые ухитрились прожечь себе задницу в ватных штанах. Из мокрого, обледенелого и продрогшего до костей войска, оно превратилось в закопчённое, с прожжённый дырами и пропитанное запахом пота и гари сборище. Но оно ожило телом и душой. И при всех досадных прожогах повеселело и стало смеяться. Хохота и издевательств друг над другом было достаточно. А когда мимо солдат шествовал прикрывая рукой неудачник с прожжён задом, смеялись до слёз, до хрипа, катались по снегу, колотили ногами лёжа на спине. Жалко не видит Малечкин эту картину. Он бы приказал немедленно поставить этому солдату мыльную клизму! сказал я и все схватились за животы и захлебываясь от смеха повалились на снег. Мы заменили кой кому дырявые шинели и штаны, валенки, из которых наружу вываливались голые пальцы. Но на всех старых запасов не хватило. В обозе нашли старые списанные телогрейки, которыми на стоянках зимой укрывали лошадей. Всё это порезали на куски и выдали каждому погорельцу как норму на заплатки. Им приказали поставить заплатки на дырявые зады, коленки, бока и локти. После такой метаморфозы грязные, испачканные сажей, давно небритые пулемётчики стали походить на бездомных бродяг, чем на гвардейское войско. Никто ни на кого не кричал и не читал морали. Всё было естественно. Смех и ехидные замечания солдат были лучше всякой морали. Нужно и их понять. Они шли мокрые, в ледяных колодках, силы на исходе, добрались до леса, и уткнулись в костры. Утром после кормёжки батальон подлатался, построился, вышел на дорогу и пошел в сторону передовой. До переднего края оставалось километров пять, шесть, не больше. Если сказать обыденную фразу, что дивизия совершила марш, то за ней ничего, просто понятие. А тут вы представили живых людей. Солдаты идут по дороге медленно переставляя ноги.!!! Для каждого переход и марш определяет своё содержание и понятие. Для одного он может быть легким в ковровых саночках, а для других при полной выкладке тяжелым и изнурительным.!!! (Глава 18 лист 7) Одни быстро катили по твердой земле в объезд на резвых рысаках, укрывшись с головой тулупом цигейковым мехом во внутрь. Им ни ветер, ни снег в лицо нипочём, так слегка пощипывает, вроде как одна приятность. Другие рангом пониже тряслись поджав ноги в деревенских розвальнях, подхлёстывая и погоняя своих шустрых лошадок. Они тоже были укрыты бараньими тулупами, сидя спиной к ветру, покачивались на ходу. А те, на которых не было никаких рангов, которых считали на тысячи, шлёпали по мокрому снегу в разводьях болот. Они были рады летевшему встречному снегу, потому, что ненцы не летали, и в лесу можно было разложить на ночевку огонь. Я всё время думаю, кто присвоил себе славу наших солдат, кто отодвинул в неизвестность те нечеловеческие жертвы и усилия, которые принесли своей Родине эти солдаты. Кто эти сытые и довольные? Знаете кто они? А нужно было бы знать Лес поредел, мы вышли на твердую, накатанную дорогу. Через некоторое время справа и слева стали попадаться заброшенные стоянки в лесу. Кругом из под снега торчали остатки негодного и брошенного военного имущества. Тут и там разбитые ящики из под снарядов и мин, цинки из под патрон. Из под снега выглядывали сломанные колеса телеги, разбитый передок армейской повозки, рваные солдатские сапоги и какое-то непонятное тряпьё. На суку дерева висел противогаз и дырявый солдатский ботинок. Чуть дальше обрывки конской сбруи и куча почерневших от времени бинтов и испачканных солдатской кровью. Среди деревьев и сугробов были видны запорошенные снегом ровные площадки Здесь когда-то стояли санитарные палатки. Это была тыловая стоянка наших предшественников. Тылы их снялись, и покинули лес, а передовые части ещё стоят на передовой и ждут смены. Вон под деревом осталось несколько шалашей с порыжевшей хвоей, к ним вели засыпанные теперь узкие тропинки. Словом не видя ещё края леса, от которого мы должны будем свернуть вправо и пойти к передовой, мы видели, что топаем по прифронтовой полосе. Здесь наверно стояла солдатская кухня, рядом с дорогой уголь и пахнущий сыростью пепел. Здесь же валялись заготовленные впрок дрова. Мы шли и цепляли за корни деревьев ногами, повсюду валялись обрывки телефонного провода и мотки колючей проволоки. Здесь среди хаоса и леса видны были глубокие воронки от бомб. Дорога скатилась несколько вниз, а там дальше на самой опушке леса видны были лесные постройки рубленные из сырых бревен. Тут были склады, тут стояли повозки и коновязи. Не видя людей мы ещё издали учуяли знакомый запах живого. И безошибочно определили, что не весь лес покинут, что здесь идёт жизнь своим чередом. Запах жилья и дыма, людского и конского пота явственно доносило до нас слабым ветром. Пройдя ещё километра два, мы увидели, что здесь стоят тылы какого-то полка. Своих можно узнать по особым приметам. Вроде на всех шинели, шапки и валенки одинаковы. Но по тому как их носят повозочные, как на них примяты напялены шапки, где они держат варежки за поясом или пазухой, по лошадям и по упряжкам, не зная в лицо своих тыловиков, мы сразу их узнаём. Подходишь поближе и сразу видны приплюснутые физиономии повозочных. Это сибиряки. В боевых подразделениях у нас давно сменился и не раз солдатский состав. Сибиряков никого не осталось. А в обозе полков, чего им может сделается? Как были при лошадях, так и живут, славу бога. Война им хоть на двадцать лет. Лес, где стояли тылы одного нашего полка был не на высоком месте. Копать землянки даже зимой здесь было бесполезным делом. Вода была близко под мёрзлой коркой земли. Поэтому по дедовскому способу на поверхности земли ставили бревенчатые срубы и накрывали их плоскими крышами из брёвен. Получалось вроде сарая, вроде теплушки. Бревна конопатили, мха было навалом, внутри ставили железные бочки с трубами и топили сколько каждому влезет. В срубах имелся узкий проход, завешанный куском палатки или мешковины. Люди входили и выходили, садились на возки и куда-то исчезали. Между теплушками толкались солдаты, фыркали лошади, смотрели на людей и жевали сено. От куда-то выбился запах солдатской кухни. Запахло приятным запахом солдатского варева. У тыловиков сейчас была серьёзная работа. Они только что переехали. Им нужно было достроить склады, заготовить дров, подвести сено, вырыть колодцы и сделать многое другое, что требовала боевая обстановка. Когда на переднем крае начнут убивать пехоту, у них наступит передых, а сейчас при полном комплекте полков у них самая тяжёлая работа. Каждый день передовая кроме кормёжки требовала патроны, снаряды, лопаты, железные ломы, кирки и взрывчатку. Руками, схваченную морозом, землю не ковырнёшь. Рыть окопы в мёрзлой земле дело не плёвое! Нужны боеприпасы, бензин для ночных светильников, километры телефонного провода, мотки колючей проволоки. Дивизия вставала в оборону. Она растянулась на десяток километров, сменив сразу несколько потрёпанных в боях частей. -Ваш майор Малечкин здесь! крикнул часовой, когда мы проходили мимо него с повозками и пулемётами. -Товарищ майор! Батальон подошел! Майор Малечкин вышел из теплушки. Он улыбнулся и помахал мне рукой По внешнему виду он вроде больше не болел. Он был свой, как говорят, среди полкового начальства. С марша он уехал, когда заболел и теперь поджидал нас в тылах 45 гв. полка. Нам предстояло выйти на передний край, где уже занимали оборону стрелковые роты. Тылы батальона вероятно останутся здесь, рядом с тылами полка, метрах в пятьсот от опушки леса. Мы сделали короткую остановку, чтобы снять с повозок пулемёты, коробки с лентами, запасные стволы и патроны. Одна рота встанет на Бельскую дорогу, остальные уйдут соответственно по полкам. Рота Столярова останется пока в резерве дивизии и будет стоять здесь в лесу. Три роты в сопровождении связных ушли на дальний участок обороны. Рота Самохина осталась здесь, мне предстояло вывести и расположить её на дороге. Рота Столярова должна была заняться работами, чтобы оборудовать теплушки для наших тылов. Самохин построил роту и мы пошли на Бельский большак. Впереди шел связной, я и командир роты. Было ещё совсем светло, когда мы подошли к опушке леса. Впереди с опушки открывались бесконечные просторы и снежные бугры. Они небольшими террасами уходили куда-то вверх. Оторвавшись от опушки мы сразу попали под бомбёжку. Мы не слыхали и не видели откуда появились самолёты. На передовой где-то впереди слышались разрывы снарядов. Передовая звучала обычной перестрелкой. Мы легли в снег. Сброшенные бомбы казалось летели именно в нас. Но когда они стали рваться, оказалось что они ушли далеко в сторону. Через некоторое время мы встали и медленно тронулись вперед. Снежные вершины бугров и высот были освещены солнцем. Из-за далёких высот послышался гул приближающихся снарядов. Дорога впереди покрылась всплесками взрывов. По другую сторону этого склона вниз на дорогу полетели линии трассирующих пуль. Активного боя на передней линии не было, это была обычная перестрелка. Мы шли цепочкой друг за другом. По пути мы зашли в неглубокий овраг, легли в снег и стали ждать вечера. Когда стало темнеть я вышел на дорогу, прошел несколько вперед и поднялся на бугор. Я хотел осмотреться кругом, чтобы представить себе кругом лежащую местность. Далёкие холмы и господствующие высоты пропали из вида. Кругом чуть белеющий снег, а под ногами утоптанная солдатскими ногами твёрдая дорога. Она идёт на передовую, вперёд. Командир роты Самохин вывел солдат на дорогу. Впереди пошли связные из стрелкового батальона, за ними я, потом Самохин с солдатами и сзади старшина роты с повозкой. Кое где нам навстречу стали попадаться солдаты. Мы шли по дороге, поднимались на небольшие холмы, скатывались под горку и выходили на ровное место. Но вот вдруг трога уткнулась в овраг и мы увидели людей, землянки подкопанные под скат обращенный на дорогу, стрелковые окопы и отдельные солдатские норы в земле. Это был тот самый передний край, на котором поперёк дороги стояла пехота. Впереди небольшое возвышение, а дальше, по ту сторону ровного снежного поля сидели немцы. Взглядом можно было проследить нечёткие очертания дороги, укрытой снегом и уходящей вперёд. Солдаты остановились, опустили на землю стволы пулемётов, сбились в кучу, стояли курили и ждали дальнейших распоряжений. Над нашими головами то и дело посвистывали немецкие пули. Приятно слышать знакомый посвист пуль, когда стоишь в глубине оврага, дымишь махоркой, пританцовываешь от мороза, а они летят где-то выше. По опыту мы знали, что развод пулемётов затянется на долго. Во-первых, для станковых пулемётов готовых ячеек на переднем крае не было. Нужно было выбрать места, копать мёрзлую землю и долбить пулемётную ячейку. Солдаты остались стоять в овраге, а мы с командиром стрелковой роты прошли по всему переднему краю. Мы добросовестно просмотрели его, переходя где ползком, где перебежками. Осмотрели внимательно нейтральную полосу, за которой находился немец. Огневые позиции немцев мы конечно не знали.!!! Мы знали одно, что большак Белый-Духовщина, где стоят друг против друга сильные стороны, огневую мощь будет обеспечивать пулемётная рота. И особой активности в выявлении огневых точек противника нам пока не нужно было знать, огневую систему немцев нащупают сами пулеметчики.!!! (11 лист) Здесь в овраге на самой передовой, в отличии от полковых тылов, все приспосабливалось к местности. Чего здесь только не увидишь? Здесь и сутулые фигурки солдат, и торчащие чуть выше над краем оврага макушки наблюдателей, и утоптанное дно оврага, где можно не боясь немецких пуль походить взад вперёд и размять ноги, и выкурить не прячась, свёрнутую из газеты цигарку из махрятины. Здесь солдатам раздавали хлёбово, рубили топором на порции хлеб. Здесь от норы к норе шныряли чем-то озабоченные солдатики. А вон чёрная дыра в земле, завешенная куском распоротого мешка это вход в землянку командира стрелковой роты. В ней спал он и командиры взводов всех званий и степеней. Теперь стрелкам будет веселей пришла целая орава пулемётчиков. Командир пулемётной роты лейтенант Самохин со взводными временно поживёт у стрелков, а завтра с рассвета начнёт копать для себя блиндаж. Сейчас важно тихо и незаметно влезть в оборону, расставить пулемёты и постепенно закапаться в землю. Если немец заметит движение, он может подумать, что славяне накапливаются для атаки. Немец откроет огонь будут напрасные потери. Смена на переднем крае и ввод свежих сил самое ответственное дело. -Лейтенант! спросил я командира стрелковой роты, Давно появилась немецкая авиация? -Нет, всего второй день! Видно немцы заметили передвижение по лесным дорогам, хождение солдат по передовой. Прошло два дня, как стрелки сменили части Соломатина. Теперь и нам предстояло приспособиться к новому месту на передовой. Мы притащили с собой небольшую санитарную палатку, её поставили в овраге для отдыха пулемётчикам, пока они вроются в землю. Старшина и повозочный ушли по дороге назад, чтобы к утру на лошади доставить сюда пищу. Теперь они знали как проехать и где находиться их рота. Я наметил где должны были стоять пулемёты и велел командиру роты развести расчёты на места. Я сел в сугроб, позвал своего ординарца, велел ему достать пачку махорки и мы закурили. Я сидел, пускал крепкий дым и думал. Немец неспроста пустил сюда авиацию и два дня подряд бомбит. Немцы всегда свои атаки начинают после обработки о воздуха. Два дня назад была не лётная погода, теперь светило солнце и они вырвались на простор. Где они могут ударить? Здесь, вдоль дороги или на одной из тех высот, куда мне завтра предстояло идти? Здесь дорога, справа лес, по которому мы пришли. Слева высоты, на которых сидят немцы. Часть высот была в наших руках. Немец не пойдёт вести наступление вдоль дороги с открытым флангом, он может получить удар из болота, хотя вдоль опушки леса у нас не было ни артиллерии, ни резерва солдат. Немцы предполагают что вдоль опушки у нас идёт сплошная линия обороны. И с утра до вечера бомбят опушку леса. Завтра мне придется пойти на высоты. Отвести туда пулемётную роту. Я сидел в овраге на Бельском большаке, курил, ждал когда все пулемёты будут собранны и проверены в стрельбе. Я по голосу различал где какая может быть неисправность. Мы прошли по всей линии обороны с Самохиным, ползали по глубокому снегу, выбирались на гребень, осматривали впереди лежащую местность, говорили с командирами взводов, с сержантами командирами расчётов, с наводчиками, заряжающими и солдатами подносчиками патрон. После этого я ушел в тыл. По дороге вместе о нами шли полковые телефонисты. С переднего края вообще старались не ходить в одиночку. Человек мог попасть под пулемётный обстрел и остаться лежать в снегу истекая кровью. Вскоре мы добрались до тылов батальона. Я доложил майору Малечкину, что рота Самохина встала в оборону на дороге. Он поехал с докладом в дивизию, а я забрался в сани, укрылся брезентом и лёг спать. Завтра перед рассветом мне предстояло вести на высоты другую роту. Майор вернулся часа через два, разбудил меня и сказал: Быстро поднимай роту! Через два часа приказано быть на месте! Стрелковая рота на стыке полков, расположенная на скатах высоты 245 после массированного удара артиллерии подверглась танковой атаке противника. В результате удара стрелковая рота понесла большие потери. В обороне дивизии образовался прорыв. Командир дивизии Добровольский приказал немедленно вывести на склоны высоты пулемётную роту с двумя противотанковыми пушками. -Давай бери роту и веди её на высоту. Майор достал карту и показал мне место, где мы должны будем занять оборону. -Отметка на карте сверена с противотанковым дивизионом. Пушки подойдут на рубеж самостоятельно, ты их не жди. Пулемётчики были подняты по тревоге. Командир роты старший лейтенант Столяров строил своих солдат на дороге. После того, как солдатам зачитали приказ, мы вывели роту и пошли по снежной дороге. В лесу было совсем темно. Когда мы дошли до опушки леса мы увидели чистое ночное небо, обсыпанное бесконечным количеством звёзд. День обещал быть солнечным, а погода лётной. Отойдя от опушки леса с километр мы увидели батальонную землянку торчащую под снегом несколько в стороне от тропы. До переднего края, подумал я, ещё километра два три. Успеем затемно выдвинуться на исходное положение? Командир роты, старший лейтенант Столяров был обстрелянный офицер. Солдатскую службу и технику он знал, но не любил по карте на местности разбираться. Он имел небольшое образование и сам признавался в этом. А чего стесняться! говорил он, Вон в полках сидят капитаны, дай бог имеют четыре класса церковно-приходской! Они конечно куражатся перед нами, делают умный и серьезный вид, копни его по карте, он сделает вид, что ему заниматься этим делом некогда. Даже выступить перед строем солдат без бумажки не научились. Профаны и всё! Если Столяров по-хорошему и честно признался, что не сможет вывести роту по снежным буграм в указанную точку то майор Малечкин делал при этом умный и сосредоточенный вид. Я не выйду точно на место! сказал Столяров. Ничего! ответил Малечкин, Начальник штаба тебя туда выведет. Вот точка на карте. Я её перенёс с карты штаба дивизии. Бери азимут по компасу и топай напрямую! А где мы стоим? Ну брат! Это уж ты должен сам сообразить! Столяров был дотошным командиром, он не переставал задавать вопросы майору. Ладно кончай свою болтовню! Есть приказ дивизии и ты с ротой должен выйти куда надо. И потом, чего ты здесь разглогольствуеш? Тебя поведёт начальник штаба! Он как-нибудь найдет куда тебе нужно идти! Кончай разговоры! Столяров посмотрел на меня и сразу успокоился. А я заглянул в карту майора и попросил его собственной рукой поставить точку на моей карте, куда нужно было роту вести. Это для порядка! добавил я, если с отметкой будет какая ошибка, то чтобы потом мне не!!! вешали лапшу на шею!!!. Майор охотно нарисовал мне жирный кружочек и провел дугу, в направлении которой пулемётная рота должна занять оборону. Отступив немного в сторону, он поставил дату и время выхода роты на рубеж. Когда я взглянул на карту Малечкина,!!! понял, сам!!! Малечкин роту на место не привёл бы. Собственную стоянку, где находился обоз батальона, он отметил с ошибкой в два с лишним километра. Я ему ничего не сказал, я видел, что Столяров в него сразу же вцепиться. Вернусь назад, потом с ним вдвоём разберёмся. В лесном массиве всё одинаково и однообразно, зацепиться глазами за характерный объект на местности незачто. Майор, вероятно, взял за ориентир небольшую поляну, которая проглядывала за постройками тылов полка. Я же за привязку взял изгиб дороги, по которой водил пулемётную роту на Бельский большак. От этой точки на дороге я посчитал обратное расстояние. Они не могли сидя в лесу правильно взять отправную точку. Меня удивило другое. Когда я был командиром роты меня никто не водил на передовую. Во время наступления я сам ориентировался на местности. А здесь одни прикидывались умниками, а другие, как Столяров откровенно непонимающими профанами. Столяров, тот откровенно волновался и переживал, а майор втирал ему очки. Послушай майор! Отойдём в сторонку! сказал я вмешавшись в разговор. -Я пришел в батальон с передка. Никогда ни перед самым плохим солдатом не лицемерил. Всё что ты пытаешься ему здесь внушить, для меня слишком прозрачно. Зачем ты наводишь тень на плетень? В топографии ты не уверен и всегда чего-то боишься или совсем не хрена в ней не понимаешь. Если нужно посадить роту в назначенное место, я могу это сделать с ошибкой в десять двадцать метров. Но скажи об этом прямо. Зачем человеку голову морочить? Он всё равно тебя не поймёт. И потом, на кой чёрт я должен за полковых начальников работать. У них в полку прорвало оборону, пусть присылают офицера, забирают роту и ведут её на высоту. У меня есть обязанности по штабу, а я бегаю с поручениями как посыльной. Получается смешно. Я должен пойти к командиру роты и напомнить ему, чтобы он не забыл поесть и поспать. У нас майор должно быть полное понимание, в тёмную воевать нельзя. Я готов сделать всё и в любых условиях, но ты должен со мной быть откровенным, иначе тогда подучиться срыв. Ты знаешь, что я передовой не боюсь. Я даже буду скучать сидя за бумагами. Но не делай из меня безучастного связного. Я по характеру не уживчив, когда мною начинают помыкать. Всё! Договорились ответил майор. И с того дня у нас установились дружеские и нормальные отношения. Малечкин перестал куражиться передо мной. Мы вышли по тропинке из леса. Солдаты сильно растянулись. При пере ходе это не имеет значения. Вот мы пересекли большак. По ту сторону большака протоптанных тропинок не было. Мне нужно было выбрать направление по снегу. Вся рота была одета в новые маскхалаты, кожухи пулемётов были замотаны чистыми бинтами. Мы не хотели подвергать солдат неожиданным обстрелам, мы выбирали обратные скаты и придерживались низинок. Мы поднимались всё выше, обходя открытые места и избегая пряного обзора со стороны немцев. Белое пространство медленно уходило назад. Покрытые снегом поля и бугры меняли своё очертание. Я иногда останавливал роту, выходил по нехоженому снегу вперёд, поднимался на гребни и перевалы высот и осматривал впереди лежащую местность. Я проверял наш путь и заданное направление, по которому нам нужно было идти. Каждый раз, когда я смотрел в открытое пространство, картина снежных высот представлялась в совершенно новом виде. Только гребни дальних высот, где сидели немцы, неподвижно белели, освещённые утренним солнцем. По их размытому очерку и не очень чёткому горизонту я проверял и сличал с картой своё место нахождения. Кое-где на снегу стали попадаться чёрные воронки от снарядов и бомб. По свежим следам обстрела можно было заключить, что передовая была недалеко. Вот на нашем пути попалась утоптанная тропа, уходящая куда-то вправо. Узкая, извилистая стёжка петляла куда-то в сторону. Куда она вела? Где она брала начало? По ней можно уйти совсем в другую сторону. Все пути к передовой обычно жмутся в низины, идут вдоль кустов, петляют в складках местности. Их прокладывают методом проб и ошибок. Солдаты стараются не попасть под прямой обстрел и эти тропы иногда кружат окольным путём, чтобы подобраться к передовой. Но сколько они не петляли по складкам местности, они выползали на снежные перевалы, на прямую видимость, здесь солдаты и попадали под огонь. Знаю по себе, когда приходиться преодолевать открытое место. Каждую секунду ждёшь встречного выстрела, очереди из пулемёта, или миномётного обстрела. Вот и наша лощина кончилась. Впереди бугор, который нам нужно преодолеть. Мы были все одеты в чистые маскхалаты. При переходе открытого места я приказал не махать руками, идти медленно, пригнувшись к земле. Но солнечный свет выхватил наши фигуры светлыми пятнами на фоне снега, и немцы заметили нас, когда половина роты перешла перевал. Несколько разрывов мин последовали тут же. Я крикнул остальным, чтобы перебежкой преодолели высоту. Мы скрылись в лощину, но немец продолжал обстреливать нас не видя. Он пускал одиночные мины то туда, то сюда. Едва мы поднялись на очередную седловину, немецкий миномётчик стал нас обкладывать минами со всех сторон. Разрывы мин следовали чаще и ближе. В любую секунду мина могла разорваться у кого-нибудь в ногах. Немец бьёт, а мне нужно следить за местностью, чтобы не сбиться с пути. Когда идёшь, нужно всё время держать в голове весь маршрут. Важно не потерять нить, начальную и конечную точку в пространстве, учесть все извилины, углы и повороты. А тут по мозгам бьёт миномёт. При близких разрывах мин солдаты лезут на край лощины. А что это даст? Мина может ударить и там, по самому краю. Мы ложимся и ждём. Что будет дальше? Разрывы мин уходят в перёд. Кругом всё бело и голо. Миномёт вскидывает снег впереди. Сколько не лежи, нужно вставать. Крупномасштабной карты у меня нет. Местность зимой принимает совсем новые очертания. Дороги и ручьи, овраги и низины, засыпанные снегом, перестают быть характерными ориентирами. Сличать карту с голой бугристой местностью дело не легкое. А тут еще бьёт миномет. Каждый взрыв отвлекает и сбивает с мысли. Выйти по карте в намеченную точку в открытом, заснеженном пространстве не так-то просто. На протяжении всего вертлявого пути нужно выдержать точно взятое направление. Я иду впереди, за мной следует ординарец моё Парамошкин, Столяров метров в двадцати сзади ведёт своих солдат по нашим следам. По моим расчётам где-то впереди за перевалом должен находиться наш исходный рубеж. Через некоторое время рота выходит на рубеж. Солдаты ложатся в снег. Они довольны что здесь не стреляют. Ошибка в расстоянии может быть не более двадцати метров. Я беру азимуты вершин высот. Сюда на этот рубеж должны подойти артиллеристы. Где их теперь искать? Может где рядом сидят. Я зову ординарца и мы идём назад по снежным холмам. Артиллеристы без нас на исходный рубеж не пойду. Мы лезем по глубокому снегу с перевала на перевал и ни где никаких свежих следов. Они с двумя пушками сидят где-то в сугробах. Им и нам отдан приказ. Всё остальное мы должны сделать сами. Никто нас за руку навстречу друг другу не поведёт. Ошибка в расстоянии при выходе с двух сторон может составить и не один километр. Поднявшись ещё на один бугор, замечаю впереди сизый дым от костра. Мы ходим, ищем их битый час по буграм, а они развели костёр и греются в низине. Подхожу ближе, заглядываю в снежный овраг, повсюду вдоль него копошатся люди. Отдельные кучки солдат. Две пушки. Зелёные ящики со снарядами валяются на снегу. Два небольших костра, у которых сидят солдаты. Спускаемся по снежному скату, на нас никто не обращает внимания. Передков и лошадей около пушек нет. Их отцепили и отогнали в сторону. Артиллеристы при выходе на рубежи стараются всегда рассредоточится. В этом они молодцы! Костры на фронте вообще разводить не разрешали. А здесь вблизи передовой солдаты были себе хозяева. Засечёт ненец дым, ударит по огню, им же самим и достанутся мины. Причем здесь начальство. Оно сидит в лесу, а здесь передовая На передовой эти вопросы решали просто разводили костёр, отходили в сторону, и если немец по костру не стрелял, шли гурьбой, садились к огню, сушились, грелись, курили и чай кипятили. Я подошел к группе солдат сидевших около снарядных ящиков. Они резались в карты. Играли четверо, остальные смотрели. Кто молчал, кто!!! подкачивал!!!, а кто давал деловые советы. Им сейчас было не до нас, ни до немцев и ни до войны. Их внимание было сосредоточено на картах, они были заняты исключительно важным делом. Я смотрел на них и решил сам отыскать, кто среди них лейтенант командир батареи. Все они были одеты в белые маскхалаты, на головы накинуты капюшоны, поверх шапок каски, знаков различия не видать. Я сел рядом с солдатом сидевшем поодаль от группы, достал кисет, свернул папироску и прикурил. Командир батареи вон тот, что сидит растопыря ноги? Он самый! ответил солдат. Я, я! Командир батареи! Вы от пулемётчиков? За нами пришли? Ну чего ты сидишь? Ходи! Твой ход! обратился он к игравшему в карты солдату. И посмотрев в мою сторону добавил: Покури! Я сейчас! Но не дождавшись конца игры, он бросил карты, поднялся и подошел ко мне. Мы поздоровались. Фамилию лейтенанта я не запомнил. А пулемётная рота где? Пулемётчики впереди. Метрах в трехстах отсюда. На исходном рубеже в снегу лежат. Вас ожидаем! Пушки сейчас тащить нельзя! ответил лейтенант, Слишком светло! Возьми связных и пойдём к пулемётчикам. Там на месте все и решим. Где пушки ставить, где пулемёты в снегу окапывать! сказал я. Я хотел ещё что-то сказать, но в это время услышал гул немецкой авиации. Самолётов была целая группа. Они шли вдоль линии фронта в направлении нас. Зениток у нал на переднем крае не было. Истребители наши не летали. Немцы были хозяевами в небе. Самолёты переваливаясь с крыла на крыло бросали бомбы и постреливали из пулемётов. Никто никаких команд солдатам не подавал. Вот самолёты вышли на нашу лощину и от серебристых крыльев оторвались черные бомбы. Каждый видел куда они падают. Солдаты шарахнулись в разные стороны к мгновенно уткнулись лицом в рыхлый снег. Теперь каждый ждал своей собственной бомбы. С десяток бомб неслось сверху в лощину. Десяток взрывов взметнулось над снегом и всё кругом заволокло белой пылью. Самолёты сбросили бомбы, отработали и отвернули в сторону. Когда смотришь снизу на летящие бомбы, точно не скажешь куда они именно ткнуться. Кажется, что они летят именно в тебя. Хотя можно и в такой момент определить их направление. Нужно только заметить, где находиться нос и хвост самолёта, который бомбит. Если они на одной линии с тобой, то нужно немедленно рывком уйти куда-либо в сторону. Снег и куски мёрзлой земли взметнулись в грохоте ещё раз. Мы дрогнулись телом и замерли приготовясь к смерти. Но вот тишина и гул самолётов уже в стороне. Время зимой бежит очень быстро. Не успел оглянуться уже вечереет! Не знаю, видели немецкие лётчики припавших к земле людей. Мы поднялись на ноги и огляделись. Пушки стояли целы. Раненых и убитых не было. Только что эти солдатики резались в картишки, сидели на снарядных ящиках и посмеивались промеж собой, а теперь лица у них были вытянуты от пережитого страха!!! угрюмы18!!! Они никак не могут осмыслить убиты они или остались живы? Подумаешь бомбежка! скажет иной кто сидит в лесу. Побухало! Погремело! И никого не убило! Но если бы этот иной прилёг рядом с солдатом, когда на него сверху сыпались бомбы! Он бы узнал убьёт его прямым попаданием или нет? Попытался бы пережить вместе о солдатом завывание летящих к земле бомб. Мы все смертны, все когда-то подойдём к своей последней черте. Но мы думали, почему человек хочет жить, хочет, чтобы это случилось не сейчас, не сегодня, а потом, после, когда-нибудь потом! Одному судьбой дана долгая жизнь, а он хныкает. Другой знает, что конец близок и с сожалением смотрит на мерцание серого дня. Это и есть его последняя отрада жизни и надежда. Что поделаешь, когда большего не дано. Это последнее и малое стало так ценно и дорого. Обидно до слёз, что среди серого дня приходится умирать. Солдат лежит вдавив своё тело я сугроб, а сверху усыпляться бомби. Они ревут и всё живое ждёт последнего взрыва. Это надо пережить, почувствовать каждой жилкой, натянутой и налитой тёплой!!! 18!!! кровью. У кого нет сомнений, кто легко, не задумываясь, судит о бомбёжки, тому не мешает однажды сделать над собой усилие и представить только один кошмар, один из тех, тысяч, которых пришлось пережить солдату на войне. И именно такой, когда у человека застывает кровь в жилах от страха, когда перехватывает дыхание, когда мороз по коже от позвонка и до затылка ползёт. Не все с простых слов способны представить переживания человека. Но это быстро проходит когда опасность ушла. Сейчас я лежу на больничной койке, пишу, тороплюсь, зачеркиваю и снова пишу. В палату заходят люди. Они с любопытством посматривают в мою сторону и удивляются Сколько можно писать! Другие спрашивают меня: Что вы всё время пишите? Мемуары, знаете, надоели всем! Там одни восхваления, сплошные победы и крики ура! Я пишу письма о смерти. Я пишу о тех, кто на моих глазах умирал. Письма с того света! Вам это не понятно? Да! Вы этого не перепили! Вам этого не понять! Что поделаешь добавляю я. А сам думаю. Царь хотел, чтобы солдаты отдавали жизнь за царя. Все хотят чужой кровью свои дела поправить. А мы за что воюем? За русскую землю! За наш свободный народ. Но перед смертью всегда нужно разобраться за кого ты стоишь. Но вот бомбёжка кончилась. Грохота нет. Он прошел как шелест листвы. Встаёшь и ни каких ощущений. Мало-помалу начинаешь понимать, что ты остался жив. Идёшь по снегу вперёд, запнулся за труп, нагибаешься, смотришь, это не тот солдат что сидел с тобою рядом, у которого ты прикурил. Мёртвый лежит на спине. Глаза у него открыты. Перешагиваю труп, делаю два шага, передо мной пожилой солдат. Лежит на боку. Ему осколком оторвало руку. Он скулит придерживая её. Дальше несколько оглушенных. Они сидят в снегу, крутят головой, после тупого удара. Что это за жизнь? То умирай, то воскресай! Вот так всю войну! Что там Христос! Я сам воскресал не одну тысячу раз. И каждый раз снова. Пора и меня записывать в святые! Живой человек переносит раны с болью и стонами. А смерть легка, она безболезненна! Она коснулась тебя, и ты потерял сознание. За сотую долю секунды увидишь вспышки цветистой радуги, а потом сверху!!!???!!! чёрный бархат и наступит бесконечность. Я однажды видел его. Вот когда ты познаешь истину. Вот когда ты постигнешь бесконечность. Морозный колючий снег хлещет тебе в лицо. На ресницах налип белый иней. Постепенно начинаешь ощущать озноб и холод. Медленно оживаешь. В нос ударяет едкий запах взрывчатки. Ни боли, ни крови, только чувствуешь, что вши грызут. Вот так постепенно возвращается к тебе сознание. Закусишь зубами варежку, сдёрнешь её с руки, засунешь руку за пазуху поскребёшь, погоняешь вшей и считай что ты жив и тебе стало легче. Вот так наверно и Христос наш воскрес! Сядешь в рыхлый сугроб, вдавишь его под собой, оторвёшь от газеты листок для закрутки, разровняешь щепоть махорки, завернёшь, послюнявишь газетный край, чтобы прилип, затянешься голубым дымком и выпустишь его через ноздри. Хорошо! Тебе говорят что-то, кричат даже, а ты сидишь, дымишь махоркой и не не слывешь. Тебя оглушило немного. Вот так и приходишь в себя после бомбёжки. То, что тебя оглушило и ты получил контузию, то это ровно ничего! На это не обращай особого внимания. А кто здесь не контуженный, если не раз и не два под бомбёжкой? Все здесь на передке трёхнутые, пристукнутые и контуженные. Умные люди на передовой не сидят. Они при орденах и медалях в тылах полка ходят. А если с такой контузией эвакуировать на лечение в тыл, кто будет воевать? Контуженный это тот, у которого изо рта кровь течет, из ушей и из носа хлещет, руки и ноги отнялись. А ты такой контуженный, как я по их мнению просто пристукнутый. Вы получили приказ закрыть в обороне брешь! Дали две пушки и четыре пулемёта, вот вы и действуйте! Командир дивизии провел на карте красную черту. Считает дыра заткнута. А они сидят в снегу и ни как не очухаются. У немцев отличная связь. Возможно, что самолёт пролетая сообщил на землю координаты нашей лощины. Не успели мы придти в себя, как по лощине ударил миномёт. Огонь он вёл вслепую. Но нам от этого было не легче. Вот несколько мин рядом брызнуло снегом, оставив на земле вонючий след чёрного дыма. Миномёт прошелся по лощине взад и вперёд. Солдаты затаились. Но вот стало темнеть. Миномёт пустил ещё две мины и прекратил стрельбу. Один солдат сидел, растопырив ноги и опёршись руками в снег. Смотрел куда-то в небо. Солдата толкнули, он замотал головой. Этот жив. Вечер надвинулся как-то сразу. Командир батареи послал за упряжками. До рубежа оставалось немного. Вот и гряда, на которой окопались в снегу пулемётчики. Через ложбину напротив должны быть немцы. Хоть бы пустили ракету или очередь трассирующих! Всё было бы ясно, где они тут сидят! Вскоре лошади подтащили пушки. Лошадей отцепили, пушки развернули, обкопали снежным бруствером. Я, Столяров и лейтенант артиллерист обговорили план обороны. Наметили сектора обстрела и взаимодействие на случай появления пехоты и танков противника. Завтра я постараюсь добиться, чтобы вам прислали сапёров и взрывчатку, -сказал я, -В снегу не усидишь! Против танков нужно зарываться в мерзлую землю! Не понимаю одного! В дивизии прекрасно знают, что с этого нужно начинать. Сапёры без дела сидят в лесу. А людей против танков сажают прямо на снег. Я позвал ординарца. Столяров посмотрел мне в глаза. Тоскливо и с натянутой улыбкой он сказал мне: Может останешься до завтра? Явишься к Малечкину, он тебя опять куда-нибудь пошлёт. А нам здесь поможешь во всём разобраться. -Нет Столяров не могу! Малечкин ждёт меня! Наказывал поскорей вернуться. В дивизии требуют его доклада. Им тоже нужно в армию сообщить, что участок закрыт, прорыв ликвидирован. Майор Малечкин должен сегодня явиться с докладом в дивизию. Пару дней подожди. Освобожусь обязательно встретимся! Но со Столяровым мне не пришлось больше встретиться. Позиции роты были атакованы. Немецкие танки подошли к ним вплотную с двух сторон. Люди, пулеметы, и пушки были в упор расстреляны. Бежать по глубокому снегу было некуда. Да и куда убежишь? Танки стояли и били в упор. В довершение всего, наши видя танки могут прорваться в глубину обороны, ударили из реактивных установок. Немецкие танки попятились назад, а раненные на снегу были добиты. Из всей роты живыми выбрались трое солдат. Они, получив ранения, пролежали до ночи среди убитых и выбрались к своим. Попав на перевязку, они рассказали о том, что случилось. Столяров был убит из танка в упор, солдаты были расстреляны из танковых пулемётов. Вот как бывает! Ночью пулемётная рота с двумя пушками и пулемётами вышла на рубеж, а утром, когда рассвело, ни людей, ни пулемётов не стало. Я спросил Малечкина- Почему по танкам не ударили сразу, пока они ползли к рубежу? Потом наверно стали искать виновных? Нет! ответил Малечкин. В дивизии проморгали? Да, нет! Тут другое! Как это понимать? -А так! Если бы двумя пушками остановили танки, то ракетами не стали бы стрелять. В этом всё и дело! Ну, и ну! промычал я. Второй год воюю, а истину войны до сих пор не усвоил. Подумаешь полсотни солдат, когда ракет не хватает. Через два дня я получил персональный приказ отправиться в расположение 45-го гв. полка, на передний край, где стояла наша пулемётная рота на дороге Белый-Причиотое. Приказ передал мне майор Малечкин и у меня с ним по этому поводу состоялся разговор. Комбат Белов просил, чтобы ты находился у него на КП батальона. Командир сорок пятого лично ездил в дивизию и добился от начальника штаба такого распоряжения. Рота Столярова погибла. Теперь все они в штаны наложили. Ничего другого сделать для тебя не могу! Понимаешь поздно! Я бессилен! Я понимаю майор, что меня суют туда как затычку. Комбат сам всего боится. Я за него должен там порядок наводить? Получил пулемётную роту пусть сам организует систему огня. Он что? Не может сообразить где поставить пулемёты? Как организовать систему огня? Где отрыть для пулемётов окопы? Сколько нужно взрывчатки, чтобы мёрзлую землю взорвать? Что-то у нас за комбаты пошли? Ничего не знают, ничего не умеют! Боевой приказ на оборону получили они. У них там целый штаб умников. Я зачем им нужен? Знаю я этого бывшего учителя начальных классов Белова и его зама Грязнова. На одном пробы негде ставить, а другой отъявленный трус, известный на всю дивизию. Я конечно пойду туда, коль есть распоряжение дивизии. Знаю почему они хотят, чтобы я сидел на дороге. Но что я смогу там сделать, если мне там никто не подчинён? Артиллеристы сами по себе. Стрелки в подчинении комбата. Всю оборону я должен взвалить на пулемётчиков? Зря ты старший лейтенант кипятишься. Я не знал, что у тебя в сорок пятом полку были стычки и неприятности. Посиди у комбата недельку. Отрасти пройдут, всё уляжется. Я тебя отзову. Твою работу по штабу будет вести писарь под моим наблюденной. А ты отправляйся. Нам нельзя сейчас портить отношения со штабом дивизии. Я встал с широкой лавки, на которой сидел, мне стало жарко и душно Я вышел на воздух и закурил. Да! подумал я. Они хотят мне повесить на шею свой участок обороны. Приду на КП, лягу на нары, сделаю вид что они добились своего. Я разыскал на кухне своего ординарца, он сидел и беседовал со старшиной. Старшина налил мне в котелок черпак мутного хлёбова и протянул кусок оттаянного чёрного хлеба. Товарищ старший лейтенант надо поесть! Вы сядьте вот здесь на дрова и спокойно поешьте! А я буду собираться. Я вас подвезу до передовой. Как в роте о кормёжкой сейчас? спросил я старшину. Никто из ребят сейчас не в обиде. Сегодня порции больше. Остались продукты от погибшей роты. Так что солдаты сейчас довольны. Печально! Но с едой повезло! Кормёжку на нас с ординарцем будешь завозить на КП, в батальон. Мы наверно будем сидеть там всю эту неделю. Ну что удалец! Поел попил, швык и полетел! Иди собирайся! Нам с тобой сначала надо в пулемётную роту зайти. Ординарец набил диск автомата патронами, положил в мешок пару гранат раздельно с запалами, и пошел в зад саней стуча пустым котелком по оглобле. Сначала нужно заехать в пулемётную роту, побывать в пулемётных расчётах, посмотреть как устроились и живут там солдаты. Переговорю обо всём с командиром роты Самохиным, а потом покажусь и на батальонном КП. У комбата Белова был определённый заскок. Он имел привычку разговаривать с подчинёнными нагло и высокомерно. Перед начальством он у всех навиду гнул свой хребет, боязливо дрожал, находился, так сказать, в божьем страхе. Ничего он так не боялся, как недовольного взгляда командира полка. Этот говорил командир полка, будет землю рыть рогами, если я прикажу или рыкну. Бестолков, но старателен! Вернувшись из роты, мы дошли с ординарцем до батальонной землянки, отдёрнули занавеску и ввалились во внутрь. На столе стояла сплющенная снарядная гильза. От неё к потолку шел мигающий и яркий свет. Комбат сидел на лавке заложив ногу на ногу, подёргивая носком начищенного до блеска хромового сапога. Он считал, что блеск начищенных сапог положительно действует на психику подчинённых. Связные, посыльные, телефонисты сидевшие в блиндаже были обшарканы и замусолены. А он в сияющих до блеска сапогах на фоне их выглядел по генеральский. На дорогах и в поле снег и зима. Когда Белов с дороги заходил в блиндаж, он садился на нары, выставлял вперёд ноги и ординарец стаскивал с него валяные сапоги, ставил их сушить и подавал носки и начищенные хромовые сапоги. Блиндаж был просторным. Его когда-то построили немецкие сапёры. По середине блиндажа висела железная печка с регулятором для поддува воздуха при горении. В углу стоял деревянный стол. Вдоль стены широкая струганная лавка. По другую сторону блиндажа были оборудованы и покрыты соломой просторные нары. Над головой потолок из толстых, в обхват, сосновых брёвен. Над блиндажом был в четыре наката потолок. Увидев меня комбат велел телефонисту соединить его с пятой стрелковой ротой. Пятая рота! вспомнил я. Я глубоко вздохнул. У меня. даже ёкнуло сердце. Когда-то я начинал здесь служить и именно в этой пятой! Теперь от той пятой никого не осталось. Остался только номер один. Закинув ногу на ногу и держа телефонную трубку в руке, комбат орал на командира роты зычным голосом. Ты слышь! кричал он ему. Намордник для тебя припас! Что, что? Окромя маво приказа ты совсем без понятия! Ты меня понял, чего я тебе говорю? Чего молчишь? Я за вас должен думать? Сниму с роты! Слышь! Всё забываю, как твоя фамилия! Я подошел к столу, сел на лавку. Комбат бросил трубку, театрально всплеснул руками, как будто только что увидел меня. Он посмотрел на меня вскинув бровью. Вот мол и ты голубчик по моему настоянию явился сюда! Взглянул решительно, но тут же спохватился. Здравствуй старший лейтенант! Привет! ответил я. Слушай не сердись! Ты нужен здесь для общего дела. Я просил командира полка, чтобы он поехал в дивизию и договорился на счёт тебя. Хотел, чтобы ты был здесь без всякого приказного порядка. Я посмотрел на него и улыбнулся. Ты согласен? Сидевшие в блиндаже солдаты переглянулись. Вот наша лежанка. показывая на нары, и добавил он, выбирай себе место и устраивайся на ночь. Если на счёт харчей, то не сомневайся. У меня есть личные запасы. Ординарец мой нас всегда накормит. А сейчас для встречи нужно выпить пожалуй! ука организуй нам по маленькой! И сала нарезать не забудь! Режь-режь! Не жидись! Я знаю вас снабженцев. Вы народ прижимистый! Давай выворачивай, вываливай из мешка! У меня к старшему лейтенанту важное дело Шустрый солдатик достал сковороду бросил на неё сало и куски конины. Через некоторое время сковородка зашипела, в воздухе распространился запах жареного мяса. У меня к тебе дело! Организуй систему огня! Чтобы немец сюда не сунулся. Ты мастер на всякие штучки. Говорят ты танки пулемётами держал. Ты в этом деле разбираешься. Артиллеристы темнят. Сделай доброе дело! Посмотрим! сказал я. Нужно сначала всё посмотреть, продумать все мелочи. Сразу ответа дать не могу. Не можешь и не надо! Давай сначала выпьем. На счёт артиллеристов я тебе скажу, за батальонный район обороны они отвечают тоже. Они пушки на передний край не желают ставить. Говорят что плохой обзор. Вы что нас инспектировать собираетесь? спросил не поднимая головы лежавший на нарах командир батареи. Лежи, лежи! Старший лейтенант не только твой угломер и уровень он знает и буссоль с закрытыми глазами выставить может. Это ты мне можешь втереть на счёт обзора очки. Сначала посмотрим, потом вернёмся к этому разговору. вмешался я. А откуда ты взял что я артиллерийскую буссоль знаю? У нас в штабе полка твоя старая анкета на глаза штабным попала. Ты ведь в начале войны командиром артиллериско-пулемётного взвода был. Анкету мою изучали? Не обижайся! Мы тебя как специалиста сюда пригласили. А ты сразу в позу! Что-то твоего зама не видно. Сейчас явиться. Пошел в санроту за порошками от поноса. Он у нас здесь с животом мается. Целый день сидит на отхожем месте. Я его не трогаю. Пусть наблюдает. Послушай комбат! Что ты тут по телефону внушал командиру роты? Я только что от туда. у него там полный порядок. Зачем ты его дёргаешь? Вот именно, что покой! У командира роты должна душа болеть! А он сидит на передовой, считает что всё у него в порядке. Зря ты его грызёшь! Хочешь, чтобы он тебя боялся? На страхе далеко не уйдёшь! Наш разговор оборвался. В блиндаж ввалился батальонный комиссар Грязнов, или как его звали солдаты гвардии капитан Грязнов. Гвардии капитан, не здороваясь, молча сел на лавку, достал пачку папирос "Беломор" и немецкую зажигалку. Комбат протянул руку к пачке и выгреб из неё пяток папирос. Посмотрел на Грязного и добавил: Мои давно кончились! А тебе Грязнев при поносе курить вредно. Грязнов ничего не ответил. Чиркнул несколько раз зажигалкой, она не загоралась. Он помял папироску и прикурил её от горевшей гильзы. Грязнов был сосредоточен и молчалив. Он щелкал своей зажигалкой из под серого кремня вылетал каждый раз горящий сноп искр, а фитиль не загорался. Он вывернул в зажигалке винтовую пробку, бензин и фитиль были в наличии. Сдвинув брови и что-то соображая, вобрал зажигалку, снова щелкнул защелкой, но зажигалка не работала. Блестящая немецкая зажигалка не слушалась нового хозяина. Солдаты, сидевшие здесь на КП, ходили вокруг по снежным буграм и извлекали из под снега немецкие трупы. Они осматривали у них ранцы и сумки, шарили по карманам. Приносили разные вещицы и штучки, документы, письма, фотографии и открытки. Мы рассматривали их, видели немецких солдат в живом виде. Солдатам по разному везло. Кто добывал из карманов убитых сигареты, зажигалки и ножички. Кому попадались портсигары, кому цветные фонарики. Счастливчикам удавалось снять с руки убитого и часики. Найти в заснеженном поле немецкий труп дело мудрёное. Убитых под снегом лежало много. Они лежали вперемежку с нашими. Сначала при артподготовке побило немцев, а потом, когда на дорогу наши зашли, ударили немцы. Идёт по полю солдат, щупает снег под ногами. Разгребёт снег, а там серая шинель плюнет отойдёт в сторону и снова как собака тычет в снег носом. Видит немецкую зелёную начинает копать. Самое трудное было оторвать примороженный труп от застылой земли. Иной старатель упирался и вертелся, пыхтел и вытирал пот с лица, старался вовсю, нельзя же пустым, ни с чем в блиндаж вернуться, хоть банку консерв, пачку галет из кармана вывернуть, кусок промёрзлого хлеба достать. Вскоре все убитые немцы были откопаны, они лежали поверх снега. У них из карманов и ранцев было всё изъято. Некоторое время по полю никто не ходил. Но вот появились мародёры особой профессии. Они сапёрными лопатами рубили челюсти в надежде добыть золотые коронки и зубы. У немецких трупов исчезли челюсти с лица. Наши убитые лежали красавчиками с посиневшими целыми лицами. У наших солдат золото во рту не найдёшь. Какое там золото, своих зубов не доставало. Одного из таких мародёров немецкий пулемёт поймал на мушку, он получил двойную порцию свинца на недостающие зубы и коронки. Он остался лежать в снегу в обнимку с обезображенным трупом. Его нужно от туда взять и похоронить! сказал комбат. Пусть отвезут в лес и там в могилу зароют! Я возразил ему на это. -Пусть лежит здесь! И пусть все видят чем мародёры кончают! Он случайно не для тебя комбат добывал золотишко? Могилку хочешь ему копать! Нет! Ну, нет! Что ты! Оставь его здесь на снегу! Это будет лучше для тебя и пойдёт на пользу батальону! Комбат посмотрел на меня и прищурил глаза. Я подмигнул ему и он налету уловил мою мысль и согласился со мной. Старший лейтенант говорит дело! Пусть здесь валяется! Мы стояли около блиндажа и курили Грязновские папиросы. Ординарец комбата и телефонист очищали проход в блиндаж от снега. Я вернулся в блиндаж. Грязнов по-прежнему сидел за столом и крутил свою зажигалку. Солдатам с передовой не разрешали ни на минуту отлучаться. Собиранием в поле занимались в основном тыловики и дежурные телефонисты. Вот и получил Грязнов из рук кого-то из них блестящую зажигалку и трёхцветный немецкий фонарик. Грязнов сидел за столом на широкой лавке и сосредоточенно крутил свою зажигалку. Но вот он взял стоящий на столе фонарик, нажал кнопку -Фонарь загорелся. Передвигая рычажком цветные стёкла, он изменял цвет огня. Фонарь светился то зелёным, то красным, то синим светом. Фонарь исправно работал, а зажигалка ни разу не зажглась. Он брал по очереди то фонарь, то зажигалку, нажимал на кнопку и громко щёлкал защелкой и, что-то соображая, качал головой. А на голове у него поверх шапки ушанки была надета стальная каска -усовершенствованный шлем с подтулейным устройством и с подрессоренными подушками. Он был шире и больше по объему, чем старые каски. Грязнов и в блиндаже, где было жарко и душно, никогда не снимал свою каску с головы. Он ходил, сидел, ложился на нары и спал не снимая каски и не отстёгивая плетёного ремешка из под бороды. Грязнов был всегда начеку. Стоило ударить где-нибудь снаряду или бомбе, далеко или близко это всё равно, Грязнов вылетал пулей наружу. Он вслепую не мог переносить никакую стрельбу. Нужно сказать про политсостав вполне откровенно, правдиво и поставить точку. Были среди них и храбрые люби. Но были они гражданские лица. Военным делом никогда не занимались. Они его не знали и знать не хотели. По своей серости и трусости, они всего боялись, дорожили за свою жизнь и старались приписать себе в заслугу наши победы. Мы офицеры и мы на войне были ничто. Это не мы и не солдаты били врага, ходили в атаки, захлёбывались кровью, отдавали свои жизни, устилали трупами дороги войны, это политруки защищали нашу родину. Хватит лицемерить! Пора поставить точку! Пора всех посадить на свои места! Грязнов тоже после войны разинет рот и будет доказывать, что он был на передовой и воевал. В полку о нём давно ходили анекдоты. Он знал что над ним все смеются, он терпеливо переносил смешки и насмешки. "Говорят у вас в полку есть один капитан. Он говорят в баню ходит не снимая каски. А что? Старики в деревне завсегда лезут париться на палатья в зимней шапке. Шапку надевают, чтобы не обжечь лысину. Разговор этот специально заводили при Грязнове. Рассказывали специально для него. Смотрели в лоб, не отводя глаза. Интересно, что он будет делать? А он пригнув подбородок к шее очередную насмешку, можно сказать, как плевок в глаза, молча глотал, вставал и уходил сузив брови, как бы озабоченный серьёзными делами. Слова его не пробивали. Он боялся одного, как бы его не зацепил осколок или не прошила пуля. Он видел что все проезжаются на его сечёт, смеются в глаза откровенно, но он не взрывался и не отвечал на насмешки. Он знал, что открой он свой рот хоть один раз, и ему прохода не будет, его заплюют и засвищут. Он молча вставал и уходил в свой отсек, одинокий сортир под открытым небом. Пусть смеются. Пусть порадуют душу. Все равно их скоро убьют! До начальства уже дошло. В политотделе скажут: Надо прекратить! Смеются над политработником! Примут решение переведут куда-нибудь в тылы. Сортир моё спасение. Пусть обо мне слух до Пшеничного дойдёт. Он сразу всё поставит на место. Блиндаж, где мы жили, возвышался над снежный полей и торчал как бугор. Вход в блиндаж был расположен в сторону немцев. Небольшое окно тоже смотрело в немецкую сторону. В проход под занавеску могла залететь любая мина, ударить снаряд. Все осколки при взрыве пойдут во внутрь блиндажа. Если над нашими позициями появлялся немецкий самолёт или вдоль дороги взрывался снаряд, Грязнев тут же покидал своё место на нарах к бежал занимать место в сортире. Узкий извилистый проход вел в низину и в сторону. Блиндаж как мозоль торчал на виду, а сортир был на отшибе в снежной низине. Почему бы немцу не ударить по блиндажу? Он видно хочет подловить его Грязнова, когда тот завалиться спать. И Грязнов по ночам ворочался, часто просыпался, навострял уши, прислушивался и ничего не услышав вздыхал. А сортирчик, извините, от блиндажа отстоял далеко. Ни с какой стороны его не видно. Занесён он снегом кругом. Узкая щель. В ней Грязнов помещался впритирку. Сортир не мог привлечь внимание самолета. Кто б

24 Фев 2019, 03:12Magus  
продолжение

Сортир не мог привлечь внимание самолета. Кто будет вести огонь из орудия или бросать бомбу по одиночному человеку. Услышав отдалённый гул Грязнов объявлял всем, что у него живот! И бежал поспешно в укрытие с деревянной крышкой. Он сидел там с утра и до вечера. Свежий морозный воздух и ветерок нагонял на его щеках заметный румянец. На воздухе он здоровел. В блиндаже он задыхался. На ночь он ложился на нары, забирался в самый дальний угол, чтобы тела лежавших ближе к двери прикрывали его. Вам хорошо! говорил он с обидой. У вас желудки целы! А меня вот всю жизнь сквозит! Вот так всю жизнь и мучаюсь! Кончай врать Грязнов! И он тут же умолкал. Нужно сказать, что на счёт пожрать и выпить равных ему в батальоне не было. Грязнов на всё смотрел с молчаливым расчётом. Вдруг завтра продуктов не будет. Ты оставь же сала! говорил он комбату. Он нет! Уж дудки! отвечал с хода комбат. У комбата был свой взгляд на съестное и на добывание продуктов. Он был хозяином в батальоне и ни о кем не хотел делить свою власть, даже с Грязновым. Ничего! Потерпишь до моего прихода! Грязнов ходил к врачам в медсанбат. Просил комиссовать его по состоянью здоровья. Но врачи, похлопывая его по объёмистому животу, удивлялись его необыкновенному здоровью. В лётную погоду, когда в небе появлялись самолёты врага, Грязнов отправлялся на наблюдательный пункт, как на дежурство. Вскоре в блиндаж перебрались жить офицеры артиллеристы. У нас на нарах образовалась довольно весёлая и дружная компания. Играли в карты. Сначала в дурака, а потом на интерес. Карты быстро надоели. Переключились на Грязнова. Двое, трое выходили в поле, били из автоматов поверх сортира. Грязнов не догадывался. Поспешно выбегал и прятался в блиндаж. А в блиндаже его подстерегала самая страшная казнь на свете. Как только он снимал с себя полушубок и залезал на нары, в железную печку бросали горсть пистолетных патрон. Крышку быстро завинчивали и ложились на нары, как будто подкинули дровишек. Патроны попав на огонь со страшным треском начинали рваться, но железных стенок печки пробить не могли. Из отверстий заслонки вырывался дым и сыпались искры, летели мелкие красные угли, а по ушам барабанили беспорядочные пулевые разрывы. Грязнов хватал полушубок и страшно матерясь выбегал наружу. А в сортире уже висела привязанная к столчку ручная граната. За кусок!!! 30!!! провода дёргали, вылетала чека и планка запала. Грязнов приближался к сортиру и перед его носом раздевался мощный взрыв. Он трясся и рыдал в узком проходе. Потом он испуганно пятился назад и возвращался в блиндаж. В блиндаже стоял хохот до слёз, до изнеможения. Грязнов ложился на нары и затихал как умирающий. В это время из другого угла кто-то стрелял в потолок из пистолета, закрывал глаза и лежал как и все без движения. Грязнев подымал голову и орал истошным голосом, что будет жаловаться командиру полка. А за что? На кого? Мы не в твоем полку! Твой командир полка к нам никакого отношения не имеет. А если ты начнёшь сплетни разводить, мы тебе ночью тут такое устроим, что у немцев на заднице дыбом встанут волоса! На нарах раздавался дружный хохот. Смеялись до слёз, до истошного кашля и пердежа. Через некоторое время всё успокаивалось. Грязнов поднимался с нар, подходил к висевшей в проходе занавеске смотрел через щель в печку на раскалённые угли, не подбросил ли!!! 30!!! туда патрон и начинал потихоньку сопеть. Но кто был в чём виноват он не зная. На кого он собирался жаловаться? Больше не будем! Слово даём! Ложись спать! В это время из полка возвращался комбат. -Опять Грязнова пугаете? говорил он и садился на лавку. У него заворот кишок произойдёт! Слезайте с нар, давайте садитесь за стол, ужинать будем! Во время еды страсти успокаивались и обида отходили на задний план. У Грязнова мелькали скулы, во всю работали челюсти. Перед тем как устроиться спать. Грязнов проверял содержимое своих карманов. Он вываливал на стол несколько перевязочных пакетов и внимательно пересчитывал и осматривал их. Он боялся не только смерти но и случайного ранения. Он видел как иногда мимо КП тащили раненого и перевязать на дороге было нечем. Когда обращались к нему и просили лишний пакет, он молча отвертывался, мотал головой, давая понять, что у него лишних нет и разговор окончен. Однажды связной солдат пришел в блиндаж и поставил к стене свой автомат, позабыв перевести его на предохранитель. Было это днём. В блиндаже находились все. Почему упал автомат, никто понять не мог. И когда он упал плашмя на пол, произошел случайный взвод затвора и произвольный спуск, автомат начал бить боевыми пулями? ползая по полу. Полдиска пуль высадил он в проходе под нарами, завертевшись на месте. Задев ручкой затвора за что-то, автомат перестал стрелять и сам замолчал. Мы в одно мгновение подобрали ноги и попрыгали на нары, взглянули на Грязнова и, схватившись за животы, стали кататься по нарам. Он был бледен. Он был белее белого снега. Он сидел, скорчившись в дальнем углу, смотрел в потолок и боялся шевельнуться. Кто-то фыркнул и загоготал. Грязнов метнул в его сторону взгляд полный ужаса и гнева, и завизжал как недорезанный поросёнок. Убери! Это твой! вытаращив глаза на солдата, заорал он визгливым голосом. Мы думали что его ранило или задело пулей. Не трогай! сказал я солдату, слезая с нар. Его нужно умело взять на земле не поднимая кверху. Он может выстрелить. У него спусковая собачка изношена. Я взял автомат, прижал возвратную ручку затвора, ствол опустил вниз и поставил затвор на предохранитель. Стукнув прикладом о нары, я хотел проверить не произойдёт ли произвольный выстрел автомат молчал Надо проверить износ спусковой скобы! сказал я. Это дело важней, чем твои переживания! Я перевёл собачку на одиночные выстрелы, дал несколько выстрелов по висевшей в проходе занавеске. Мне нужно было проверить, не произойдёт ли самовольный переход с одиночных на беглый огонь. Занавеска дернулась. Грязнов зарычал как затравленный зверь снова. Вы что? Опять издеваться надо мной? Не ори! Автомат нужно проверить для дела. Ночью пойдёшь, сам заденешь ногой. Посмотрим кто виноват тогда будет? Эта ночь прошла без стрельбы, без ора, без хохота и потехи. Утром я ушел в пулемётную роту и весь день, мы с командиром роты Самохиным ползали по передовой. С нами находились артиллеристы. Я подавал им команду: Отдельная высота, влево 0. 03, условные танки противника, три беглых снаряда, огонь! Артиллеристы отдавали команды по телефону и откуда-то из низины на высоту летели пристрелочные снаряды. По первости, как всегда недолёты и перелеты. Но потом стали бить довольно точно. Огневые рубежи были пристреляны. Работой артиллеристов мы пехота остались довольны. Через три дня мы вернулись на КП и я сказал комбату: Рубежи артиллерией пристреляны! На каждый ствол иметься по десятку бронебойных снарядов. Да и вообще! Я говорил как-то Малечкину, немец по дороге вдоль леса не пойдёт! Он побоится открытого фланга! Немца нужно ждать со стороны высот! Сам видишь, он с той стороны давно уже жнёт! А где гарантии, что он здесь не пойдёт? Гарантий нет! Это моё чистое мнение! С меня фляжка спирта! Если он здесь до февраля нас не тронет! объявил комбат. Фляжку со спиртом я не получил. Комбату не пришлось дожить до февраля. Через пару дней Грязнев исчез куда-то. Он собрался, взял с собой связного и отправился в тылы. Один он никуда не ходил, боялся что ранит. В полку знали что он всего боялся и дрожал. Три дня он отсутствовал и к вечеру однажды явился. Он лёг на нары в свой дальний угол и спокойно пролежал до утра. Дежурный телефонист потом рассказывал, что он часто подымался и спрашивал, не было ли ему звонка. Утром действительно раздался звонок. Звонили из полка. Сказали, что в батальон назначен новый замполит, а что его Грязнова отзывают в тыл. Его переводят на политработу в тыл на склады снабжения. Грязнов знал, что это должно днями случиться. Ему обещали это. Ему велели подождать, пока подберут замену. Теперь приказ подписан, замена в батальон идёт, он может собираться и покончить раз и навсегда с передовой. Он ходил по блиндажу как новый пятиалтынный. Ну всё! объявил он вслух. -Теперь я жив! Считай до конца войны теперь меня не убьёт и не ранит! А вы! Вы все здесь подохните! Пропади вся эта передовая! Мне на неё теперь наплевать! А ты ведь Грязнов ни разу на передовой и не был! Да я не был! Зато вы скоро все пойдёте туда!- и Грязнов затопал ногой. Туда в землю! У вас туда одна дорога! Поиздевались над порядочным человеком! Над порядочной гнидой! вставил кто-то. Фонарик цветной не забудь! Бинтов прихвати! А то до склада не дойдёшь! Ранит по дороге! Скажешь, ранение на фронте получил! Давай Грязнов утопывай скорей и не забудь с сартирои зайти проститься. На этой разговор оборвался. С Грязновым мы расстались. Грязнов был реальным человеком. И всё, что я здесь рассказал, всё произошло когда-то на КП батальона. Немцы сидели тихо. Попыток сбить нас с дороги с их стороны не было. Немецкие солдаты стреляли нехотя и лениво. Но однажды пулемётный огонь на передовой вдруг резко усилился. Что-то случилось! У немцев, по-видимому, на передовой произошла сиена. На место уставшим и привыкшим к сонной жизни в снегу немцам, явились и встали на передке новые, полные сил и энергии свежие немецкие подразделения. Прямых доказательств у нас к тому не было, но пулемётный огонь на дороге с каждым днём нарастал и усиливался. Если раньше до передовой можно было дойти даже в светлое время, идёшь себе не спеша, под ногами поскрипывает снежок и во рту у тебя козья ножка набитая махоркой, то теперь и ночью нельзя было сделать спокойно десяток шагов. Простреливалось всё и бугры, и плоские участки дороги, и лощины лежавшие за обратным скатом. Пулемёты с той стороны били трассирующими. Они пристреляли все подступы к передовой и с наступлением темноты держали под обстрелом всё пространство и дорогу, по которой мы ходили. Наши солдаты стрелки и пулемётчики на огонь не отвечали. У нас пулемёты стояли на прямой наводке. И сделай один из них хоть один выстрел, его тут же облили бы свинцом. Нужно было срочно рвать мёрзлую землю и оборудовать закрытые позиции. Продукты и боеприпасы подвозили на передовую по дороге. Лошадёнка рысцой тащила за собой поклажу в санях. По морозному снегу они скользили легко и свободно. Старшина и повозочный один раз в ночь пускались в этот опасный путь на передовую. Теперь все пули на дороге были их. Каждую ночь они попадали под шквал трассирующих. Все перевалы на дороге и лощины, куда доставали пули, прошивалось до земли. Трассирующая в полёте при движении над снегом светиться, горит ярким и голубоватым огнём. На ночном сером снегу остаётся голубой отсвет как в зеркале. С наступлением темноты я вышел из блиндажа, мне нужно было попасть на передовую. Мы договорились со старшиной, что он захватит меня по дороге, когда поедет мимо. Я смотрел в ночное снежное поле, по которому чертили трассирующие пули. Когда они пролетали над бугром, снег искрился и горел под ними. Далеко за горизонтом были видны вспышки немецких орудии. Низкое зимнее небо освещалось снизу у вершин далёких высот. Оно освещалось желтыми всполохами стреляющих орудий. Но ни выстрелов, ни гула снарядов после вспышек не следовало. Между немцами и нашими дальними соседями шла перестрелка. На нашем участке обороны немецкие пушки молчали. Немцы не хотели вскрывать свою систему огня. Ночью вдоль дороги они стреляли только из пулемётов. Мне нужно было разобраться в этой стрельбе. Я был, так сказать, назначен ответственным за огневую систему обороны на этом участке дороги. Старшина уже выехал, и мы с ординарцем должны были подстроиться к нему, когда он подъедет к блиндажу. Теперь и ночью ни проехать, ни пройти на передовую. Немец как-то сразу захватил всё пространство и отрезал все пути и подходы. Доедем быстро! сказал старшина, притормаживая свою лошадёнку. Пешком тут далеко и под пулями топать долго! Поедем рысью! Я сегодня специально повозочного не взял. Садитесь сзади! И не высовывайтесь из-за крупа лошади! От встречной пули прикроет нас! Всю дорогу будет бить паразит! Ни одной минуты покоя! Всё как-то странно! Кругом темно, а он как будто видит. Вот смотрите сейчас. Пока мы в лощине, он вовсе не бьёт. Только поднимемся на высотку, сразу пустит навстречу нам очередь. Тут какое-то место заколдованное! Или кто из наших ему передаёт? Я каждую ночь меняю время, и он каждый раз ловит меня на дороге. Лошадь у тебя чёрная. Возможно, видно издалека? Нет, она тут не причём. Я надевал на неё простынь с дырой, чтобы голову просунуть. Всё равно бьёт! Сегодня поедем пораньше. Может и ошибётся! Вчера он нас прихватил здесь во втором часу. Каждую ночь я мотаюсь здесь по дороге. Вон перевалим через ту проклятую горку и он начнёт сыпать из двух пулемётов сразу. Пускает трассирующие то один, то другой. Бьют по очереди. Интервал две минуты. Я по своим часам засёк. У моих трофейных стрелки ночью светиться. Две минуты бьёт один, две минуты молчит, работает другой. Но пока бог миновал! Я знал, что дорога впереди холмистая и не ровная. Вначале не круто вползает вверх, а потом на скате в низину становиться круче. Все эти невысокие бугорки и лощины немцы за несколько дней пристреляли довольно профессионально и точно. Мы с ординарцем, поджав ноги, сели в сани позади старшины, он шевельнул вожжами, и мы тронулись потихоньку. В горку лошадёнка шла медленным шагом. Небольшая, лохматая, она мотала головой и не торопясь перебирала ногами. Она уверенно шла по давно знакомой дороге. Ночью на участке дороги, как я уже отмечал, немецкие пушки не стреляли. Немцы знали, что у нас в лесу за болотом стояли орудия большого калибра. Днем они иногда пошлют в сторону немцев одну, две дуры. Немцы видели, что они могут ударить по огневой позиции и поэтому молчали. Ночью они в основном вели пулемётную стрельбу. Мы ехали по дороге, пули летели нам навстречу. Лошадёнка на них не обращала внимания, она их совсем не боялась. Она привыкла к их назойливому посвисту. При повизгивании пуль она отмахивалась от них с боков хвостом. Трассирующие пролетали у неё над головой, цепляли за дугу и ударяли в оглоблю. Но чаще, ударившись в мёрзлую землю, пули веером разлетались вверх перед самой её головой. Она фыркала, трясла головой, задирала морду и продолжала идти по дороге. Мы сидели в санях и ждали, что вот-вот сейчас пуля ударит ей в грудь или распорит живот. Ничего-ничего! говорил старшина, Помаленьку доедем! Сейчас, матушка, перемахнём вон тот бугорок опасное место, а там будет легче! Там пойдёт пониже. Там пули пойдут высоко. Лошадёнка качала головой, как будто понимая слова своего хозяина. Она мелкой рысью сбегала шустро с горки. Перевалив последний бугор, она переходила на спокойный уверенный шаг. Торопиться ей было некуда. Пули летели высоко над головой. Теперь дугу не обскребут! делал заключение старшина, посматривая кверху. На всём пути бугристой дороги старшина ни разу не дёрнул её вожжой. Она сама выбирала себе путь, сама решала, где бежать рысцой, где идти трусцой, а где не смешить людей и вовсе не торопиться. Ну, вот здесь в лощине от пуль будет потише! говорил старшина. Он всю дорогу то успокаивал нас, то нагонял на нас страха. Помните? Товарищ гвардии старший лейтенант! Совсем недавно мы по дороге свободно ходили и ездили! А что теперь? Одно безобразие! Я прислушался к голосу старшины, он хрипел у него от ветра и постоянной стужи, а сам думал: Почему у немцев сразу сменилась система огня, почему их пулемёты сразу озверели. Говорят, на дорогу немцы поставили финский батальон, прибывший из тыла Откуда ты взял? Сегодня на кухне ребята трепались, сказал старшина и спросил: А что эти фины бьют с перепуга? Небось, первый раз попали на фронт! Вон наши! Кто повоевал винтовки с плеча не снимают. И стрелять не хотят. Если финн встали здесь на дороге, они головы нам поднять на дадут! Вот такие дела старшина, а ты говоришь не обстрелянные! Финн не немцы. Финн высокого класса мастера стрелкового дела. Вот они и прижали наших к земле пулемётами. Немцы на такую тонкую и точную стрельбу не способны. Они вроде наших. Стреляют куда попало или вовсе молчат. А это расчётливые стрелки, мастера пулемётного дела. Солдаты на кухне уже знают, что на дорогу встали финн. А нам боевым офицерам, на чьих хребтах держится фронт, о смене у немцев и о финах ничего не известно. Что за ерунда? Начальство хочет, чтобы мы о них поменьше знали. Лошадёнка затрусила мелкой рысью. Сани легко съехали под горку. Лошадёнка сама свернула в овраг. Прошла метров двадцать и встала около куста. За всё время пути старшина ни разу не дёрнул её вожжою, ни разу не стегнул её кнутом, хотя кнут на всякий случай торчал у него за голе-нищей. Вот и приехали! объявил старшина, когда лошадь остановилась, повернула голову назад и стала смотреть в нашу сторону. Щас, щас! Получишь своё! сказал старшина, сгребая в санях в охапку сено. Действительно приехали! подумал я, когда взглянул на одинокий куст в снегу, где висели обрывки травы оставшиеся с прошлого раза. Лошадёнка старшины хорошо знала своё привычное место. Старшина с охапкой сена направился к ней и бросил ей к ногам. Она, позвякивая стальными удилами, принялась за свою жвачку. Повиливая хвостом, переступая с ноги на ногу, поскрипывая санями и оглоблями, она старательно пережевывала свою порцию. Здесь все получали по норме. Интересная лошадёнка! Она наклонялась к земле, набирала в зубы клок сена, подымала голову, смотрела на снующих по оврагу солдат, к чему-то прислушивалась и снова принималась за свою еду. Солдаты выходили в овраг как будто из под земли. Они вылезали из узких нор, подрытых под скат оврага. Под мёрзлым грунтом у них были прорыты низкие лазы похожие на звериные норы. В этом лазе в одной из стен была прорыта печурка и дымоход, пробитый кверху сквозь землю. Привезёт старшина в своих санях дровишек, прибежит солдат, схватит охапку по норме и жгёт её сутки до следующего заезда старшины. Никто к нему туда в нору не сунется. Лисья нора а всё-таки своя! Русский солдат ко всему привычен. И очень доволен когда его не трогают, не заставляют устроиться и жить по человечески. В общем блиндаже, как в строю. Лежат рядком все на нарах протянувши ноги как покойники. В своей норе, хочешь лежи, хочешь спи, хочешь чайку согрей. Делаешь всё лёжа на боку, не надо подниматься. Нора солдату удобней. Чувствуешь в ней себя хозяином. А в другом отношении... Например, при обстреле. Попробуй по норе попади! Старики знают дело! Это молодые лезут на общие нары. Жмутся друг к другу как куры на нашест. Хрен со ними! Пускай лезут! Подберётся немец ночью к оврагу, сунет в трубу землянки пару гранат, вот тогда и пиши-прощай деревня! Всё пропало! А в норе попробуй, найди! В неё головой нужно попасть умело если встать на четвереньки точно перед ней. Таких нор здесь под скатом оврага, завешенных белой от инея промёрзшей тряпкой было полно, попробуй, найди. Я прошел по оврагу, посмотрел на солдатские норы и лазы и направился в ротную землянку где находился лейтенант Самохин и телефонисты. Самохин сидел прям на земляном полу и хлебал из котелка привезённое старшиною хлёбово. Солдат сапёрной лопатой отрубал от буханки обледенелые куски хлеба и клал их на железную печку, которая горела в стене. Куски шипели. От них шел белый пар и кислый хлебный дух. Самохин не ждал пока они оттают. Брал их подряд, клал в рот и запивал мутной солдатской похлёбкой. Солдат придерживал буханку на берёзовом полене, ударял по ней лопатой и от неё летели серебристые крошки и куски. Нар, как таковых, в ротной землянки не было. От узкого входа в обе стороны расходился ровный пол. От пола до потолка метр с четвертью, не больше. Вдоль одной из стен можно было прорыть узкий проход и нары сами собой получились бы. Но тогда терялась общая полезная площадь пола, на которой спали Самохин, два дежурных телефониста и с десяток солдат из пулемётных расчётов. А строить еще одну землянку Самохин и его солдаты не хотели. К боковой стене землянки была приставлена железная печка. В стене была вырыта земляная топка с пробитой кверху трубой. Получилось вроде плиты. На железной плите таяли снег для чая, оттаивали хлеб, сушили мокрые варежки, портянки и валенки. Над печкой в стену была вбита длинная палка. На ней и весело тряпьё. Самохин взглянул на меня и сразу заторопился. Дохлёбывай спокойно! Не торопись! У нас с тобой времени впереди много! Вот когда привезут взрывчатку, тогда минуты будут на учёте! А сейчас не торопись! Лейтенант отодвинулся от стены и освободил мне место. Я подался вперёд, уселся поудобней и осмотрелся кругом. Ты чего мороженый хлеб ешь? Возьми у моего ординарца! У него есть в мешке поджаренный. Не! Не хочу! Солдаты мне потом поджарят на сковородке. Это для вкуса! Люблю кусок мороженого хлеба со снегом пососать. Прихлебнуть его подсоленной похлёбкой. Вкусно! У каждого свои вкусы! Самохин смотрел в мою сторону и пытался угадать, для чего я явился сегодня в роту. Проверять пулемёты и ленты? Погода сегодня! Ветер и снег метёт в рукава. Открой, у любого пулемёта крышку ствольной коробки, а там до половины снега набито. Говорил вчера солдатам. Снимите с убитых шинели. Накройте ими пулемёты. Наверно не сделали. Проверить не успел. Старший лейтенант! Может и вы с дороги, с нами похлебаете маленько? Пусть нальют! С дороги желудок полезно промыть! Потягивая через край котелка мучное варево, я рассказал Самохину о цели своего посещения. Пулемёты, пулемётами! Их проверять надо. А вот огневые позиции нам нужно с тобой сменить! Пулемета нужно поставить на закрытые позиции. Огневые позиции будем оборудовать на обратные скатах. За два дня мы должны выбрать для них места. Через два дня Малечкин обещал прислать сюда сапёров со взрывчаткой. Они взорвут нам верхний мёрзлый грунт земли. Солдаты в тылу трепятся, что перед нами встали Фины. Правда это или нет, начальство пока молчит. Ты видишь, как их пулемёты бьют? Их напрямую в лоб не возьмёшь! Сидеть, сложа руки тоже нельзя! Посмотри, как пригнулись солдаты. Крупномасштабной карты у нас с тобой нет. Определить крутизну скатов без карты почти невозможно. Мы сделаем просто. Прощупаем местность пулемётами. Стрелять будем трассирующими. Пули при ударе о мёрзлый грунт пойдут круто вверх. Наводчик стреляет одиночными. Ты ставишь парные колышки, отдельно для каждой цени. Я смотрю в стереотрубу, корректирую стрельбу, а ты составляй схему огня. А сейчас перекурим и спать! Важные дела нужно начинать на свежую голову! Я прилёг к прогретой стене землянки, закрыл глаза и тут же уснул. На фронте когда набегаешься и после нескольких дней бессонницы засыпаешь мгновенно! Присел где-нибудь и тут же заснул. А тебя ищут, бегают вокруг, да около! Через несколько часов, как было сказано, нас разбудил телефонист, мы вышли наружу. Небо было тёмное. В воздухе кружили мелкие снежинки. Предупреди всех солдат, что мы будем лазить по верхнему краю оврага! сказал я Самохину. Пока темно, нужно осмотреть всё кругом! Дорога, по которой ходили мы и ездили шла дальше в сторону немцев. В пределах нейтральной полосы она была укрыта слоем снега. Но ветер и здесь поработал, намёл сугробы местами сдул с дороги снег до самой земли. Земля на дороге местами проглядывала Метрах в двухстах впереди нашего оврага стояли танки подбитые ещё до нас. Наши они были или немецкие, никто толком не знал. Самохин высказал предположение, что это немецкие и что немцы с вечера выходят туда и ведут наблюдение за нашим передним краем и за дорогой. Когда мы поднялись по скату оврага наверх, чтобы посмотреть в сторону танков, Самохин вдруг предложил: Может сходим туда? Посмотрим. Может немцы оставили следы? Нас было четверо. Я, Самохин и два наших солдата ординарца. Дело конечно заманчивое, а с другой стороны опасное. Самохин молчал, лежал на боку, привалившись в сугробе и смотрел на меня. Мне нужно было решать. А что решать? Может Самохин решил проверить меня. Что я скажу? Откажусь или полезу туда. Раз надо так надо! решил я. Я молча поднялся, пригнулся и сделал короткую перебежку вперёд за сугроб. Самохин вскочил и последовал за мной. Ординарцы не отставая бежали сзади. Через высокий сугроб не перемахнёшь. Приходиться каждый раз переползать и снова делать перебежку. Самохин и солдаты быстро нагнали меня. Теперь мы все четверо двигались рядом. На сдутых ветром участках и малоснежных местах мы легко подвигались вперёд. Поднимаю голову, смотрю чуть левее по ходу дороги, вон они и танки темнеют в снегу. Кругом ровный не тронутый снег, ни следов, ни пробитых через сугробы тропинок. Предположения Самохина не оправдались. Когда мы подошли ещё ближе, то убедились, что ветер и снег у танков гуляет внутри. Боковой лист у танка был разбит. Через него можно было свободно заглянуть во внутрь. От железного остова танка исходил зловещий холод. В снегу сидеть гораздо теплей! Если нам сюда посадить наблюдателя, он за пару часов превратиться в замёрзшую ледышку. Я осмотрел второй подбитый танк, обошел его кругом и подал знак рукой, чтобы идти обратно. Вернулись мы молча. Фины не сделали ни одного пулемётного выстрела. Мы подошли к краю оврага, дружно скатились по скату вниз, уселись в снег и закурили. Разговор почему-то не клеился. Самохин молчал о чём-то задумавшись. Выходит мы зря сделали вылазку. Рисковали четверо. А с другой стороны, теперь нет никаких сомнений. Немцы и финн танки не посещают. На передовой всегда бывает риск. В тылу пули не летают. Но чем сидеть в тылу в теплушке батальона, убивать время и резаться в карты, лучше лазить здесь с Самохинын по передовой. Здесь настоящая жизнь рядом с солдатами. Если мы за пару дней оборудуем на обратных скатах пулемётные позиции, пристреляем пулемёты и обозначим цели, то и финам придёт конец. На немцах этот метод был не раз испытан. Посадить солдата с пулемётом в разбитый танк дело не стоящее. Да и отчаянных солдат у Самохина в роте нет. Лихой солдат Парамошкин. Он на всё способен и готов. Ты ему только намекни, подкинь идейку. Он на всё мог пойти. На любое невозможное дело мог решиться. Да! У Самохина в роте мелкие пулемётчики! До утра мы ползали по передовой. Месили локтями и коленками снежные сугробы. Смотрели, прикидывали. И наконец наметили где будем ставить пулемёты. Фины в основном вели пулемётный огонь по дороге. Но иногда они постреливали и в других направлениях. Тогда и нам приходилось, уткнувшись в снег лицом, лежать и ждать пока прекратиться обстрел. Финам в голову не пришло, что мы ползаем у них под самый носом. Они были уверены что мы смирились с их ожесточённой стрельбой. Все последующие ночи мы усиленно работали, взрывали, долбили, копали землю и уносили её на плащ-палатках. Мы готовили финам неожиданный и решающий ответный удар. Земляные работы были закончены, четыре пулемёта стояли на закрытых позициях. Пулемётчики просили у меня разрешения ударить по финам для пробы разок, но я помотал головой. Стрельбу запрещаю! объявил я. Солдаты пулемётчики сразу оценили стрельбу с закрытых позиций. Пламя при стрельбе не видно. Обычные свинцовые в полёте не светятся и не горят. Откуда ты ведешь огонь противник не знает. По двум финским пулемётам свинца можно пустить достаточно. Пулемёт выставляется на цель по колышкам. Солдату рожу свою за бруствер высовывать не надо. Сиди себе в одиночном окопе, легонько дави на гашетку, а фины своё получают. Теперь Самохин явился ко мне, и просит разрешения попробовать пулемёты. Я показал ему кулак и, ничего не сказав, отправился в тыл, мне обещал достать стереотрубу майор Малечкин. Мы с ординарцем вдвоём торопливо шагали по дороге. В спину как дул ледянкой колючий ветер. Снежная пыль выбивалась из-под ног, подхватывалась ветром и неслась вперёд, обгоняя нас по дороге. Вслед за ней в спину нам летели финские пули. Фины пускали их по дороге. Они сверкали, пролетая около, подхлестывали нас и придавали нам прыти. Внешне мы держались спокойно. Но когда в тебя со спины стреляют трассирующими, то в душе начинают кошки скрести. Кто-то вытягивает из тебя внутренности наружу. Всё у тебя внутри сжимается. Вот-вот свинцовая плеть перепояшет тебя! Трассирующие идут то по правой, то по левой стороне дороги. Мы с ординарцем лавируем. Но разве угадаешь, по какой стороне они сейчас полетят. Сначала они пролетят мимо, только тогда ты определишь своё место. Можно было сойти с дороги лечь в снег и переждать. А если он будет стрелять до утра? Кроме того, ты идёшь не один. Пара солдатских глаз следят за каждым твоим движением. Для ординарца ты образец и эталон, подражания. Нельзя чтобы солдат усомнился в своём офицере, потерял веру, боялся меньше чем ты. Если офицер полка от каждого щелчка и выстрела вздрагивает и пригибается, то кто командует солдатами паникёры к трусы? Мы шли по дороге не оборачиваясь и пули в любой момент могли ударить нам в спину. Я не исключал попадания. Я только надеялся, что этого не произойдёт. Ординарец шел рядом тяжело дышал и сопел. Он был больше меня нагружен. Я шел налегке. Он нёс автомат, вещевой мешок с запасом патрон, набитым диском, гранатами и запасом хлеба. Но вот мы миновали все пригорки и стали спускаться в низину. Я решил зайти в батальонный блиндаж, повидать комбата и артиллеристов. За все эти дни, пока я был на передовой, могло что-нибудь измениться. Нужно быть в курсе дела, подумал я. Когда я отдёрнул занавеску и ввалился в блиндаж, на нарах, как прежде, никого не оказалось. Артиллеристы из блиндажа исчезли, связных солдат небыло, лишь двое телефонистов сидело у стола. На нарах лежал незнакомый лейтенант. Что-то случилось, подумал я. Комбата убило! поднявшись с лавки, сказал телефонист. Вчера в дверях пулей навылет стукнуло! Наверно шальная ударила в грудь. Солдат убивает на передовой и на дороге! А чтоб в дверях кого убило, первый раз слышу! С начала войны такого не было! Смерть от пули на передовой дело понятное! А чтоб здесь? Достала косая костлявой рукой свои жертву! Вчера комбата убило! Сегодня блиндаж опустел! Артиллеристы, те сразу смылись! Ну и ну! Все разбежалась! Ну что Ваня! И нам пора отсюда уходить сказал я ординарцу вышел наружу. Дорога от блиндажа спускалась полого вниз. Здесь финские пули совсем не летали. Я ускорил шаг, Иван едва за иной поспевал. Я хотел застать намести Малечкина. Он у нас быстрый, решительный. Сейчас у себя в теплушке, а через миг уже на коне. Он обещал мне через штаб дивизии достать новую стереотрубу. Без трубы наше мероприятие с Самохиным вылетит в трубу. Без трубы нельзя начинать стрельбы с закрытых позиций. Попробуй, встань на край окопа, высунись за бруствер, приставь к глазам бинокль и понаблюдай. Не пройдёт и минуты, как получишь пулю в лоб. Наблюдать в стереотрубу совсем другое дело. Ставишь её в окоп, садишься ниже бруствера, оптические штанги выставляешь вверх и сиди себе, наблюдай сколько влезет. Выставил обмотанные белыми бинтами трубы и спокойно смотри. Ещё при подходе к теплушке где жил наш майор, я зная что он никуда не уехал. Его любимый жеребец стоял на привязи без седла, укрытый со спины одеялом. Как дела? спросил я солдата, стоявшего на посту у входа в теплушку. Здравия желаем гвардии старший лейтенант! Всё в порядке! Майор у себя! Спрашивал про вас. Ты Ваня иди! сказал я своему ординарцу. Располагайся там у старшины! Нужен будешь вызову! Ординарец пошел по дороге дальше, а я отдёрнув занавеску, висевшую в дверях, вошел во внутрь теплушки. Майор Малечкин сидел на нарах поджав под себя ноги калачиком. Он как всегда был босиком. Он любил в жарко натопленной теплушке сидеть на нарах с голыми ногами и шевелить пальцами. Ааа! Начальник штаба пришел! протянул он нараспев. Мы тут без тебя совсем играть разучились! Давай, слышь, лезь-ка на нары! Егорка, картишки давай! О делах потом! Эй вы лодыри, начальник штаба пришел! толкнул он босой ногой лежащих на нарах ординарца и ездового. Я и эти двое были основной картёжной компанией майора. Встать человек двадцать! Остальным можно лежать! А то смотрю никакого почёта! Они и меня за майора не считают! Так, вроде я им крёстный или свояк! А ты давай лезь сюда! Я знаю тебя! Тебе все дела, дела от игры в карты отвильнёшь! Стереотрубу для тебя заказал. Разрешение в дивизии добился. Интендант Потапенко должен её получить и привести сюда. Хочешь сейчас проверим? Егорка! Позвать мне сюда интенданта Потапенко! Ординарец поднялся с нар и пошел звать интенданта Потапенко. Ааа! Пердыщенко пришел! Явился сукин сын! Я Потапенко, товарищ майор. А я как тебя назвал? Я тебя спрашиваю? Чего молчишь? У тебя что, двойная фамилия? Так как я тебя жулика назвал? Егорка! Я кого тебе велел сюда позвать? Потапенко! Товарищ майор! А ты мне кого привел? Пердыщенко? Отправь этого и доставь другого! Егорка хватал интенданта за плечи и не церемонясь выталкивал интенданта наружу за дверь и кричал, чтобы было слышно, Потапенко тебя вызывает майор! и снова впихивал интенданта в теплушку. Товарищ гвардии майор, Потапенко по вашему приказанию явился! Вот теперь вижу, когда доложил. Ты трубу для начальника штаба получил? Получил! Вместе с ящиком лежит у меня. Отдай её старшине роты Самохина. Он её на передовую отвезёт. Можешь идти! Мы и прежде с майором играли в карты. Он забирался на нары. Егорка с него стаскивал валенки и он босиком принимался за это серьёзное дело. Карты были его стихией. Он в любое время обыгрывал нас. К утру он оставлял нас с пустыми карманами без денег. Так-так! приговаривал он. Сначала по маленькой начнём! Я не мог отказать майору. Когда он играл, он преображался, становился весёлым. За карточной игрой он разговаривал, рассказывал полковые и дивизионные новости. Слова во время игры лились у него рекой. Но когда игра заканчивалась и он отдавал колоду карт Егорки разговор обрывался и он обычно больше молчал. Он как-то сразу замыкался. Что ему мешало быть самим собой? Офицерская сбруя или валенки, которые не давали шевелить ему голыми пальцами? Я залез на нары не дожидаясь повторного приглашения. Егорка доставал из кармана немецкую атласную колоду, растасовал её, подрезал и снова перемешивал. Егорка денщик майора выменял её у солдата за две пачки махорки. Начальник штаба! Что будем делать? В батальоне осталось половина состава. Всего две роты! Я слышал его вопросы и знал что он разговаривает вслух и что эти вопросы больше относятся к нему, чем ко мне. В бревенчатой избушке было жарко, угарно и душно. По середине прохода на земле стояла железная печка. Это была железная бочка из под бензина. В ней гудело и бушевало пламя огня. Печь топили дров не жалели. Железная труба, уходящая к потолку была раскалена. Дрова для топки заготавливали в дальнем лесу. Растущие вокруг деревья не трогали. Днём теплушка освещалась через окно. У окна был прибит в виде щита стол, на столе стояли телефоны майора. Телефонисты, писарь и старшины жили в соседней землянке. Интенданты, снабженцы и повара жили в отдельном месте. У меня определённого места не было. Писарь вел за меня все штабные дела. Я как начальник штаба не нужен был. Я и не жалел, что от меня отвалилась штабная работа. Мы сидели на нарах и играли в карты. Майор шевелил голыми пальцами и обыгрывал нас. Когда Малечкин выигрывал, он радовался как ребёнок. Он рассказывал нам о своих похождениях и в это время зазвонил телефон. Майор бросил карты и на четвереньках лез по нарам к столу. С кем он разговаривал, я не прислушивался, к его разговору. Моё внимание привлекла раскалённая железная бочка, стоявшая на земле по середине прохода. Я смотрел на неё и видел, как она дымила и коптила. В квадратном отверстии, вырубленном в её дне, горело и играло яркое пламя. Приятно смотреть на весёлую игру огня, когда на душе спокойно и пули со спины не летят. У немцев печки специальные. В сороковом у них вообще не было печей. Они не думали, что застрянут зимой в России, В сорок втором они для фронта изготовили специальные печи. Такая немецкая печь стояла в блиндаже у комбата Белова. Она представляла собой небольшой отлитый цилиндр с набором труб, которые вместе с печкой подвешивались к потолку. Печка имела герметичную дверку. Через неё загружали небольшие чурки и завинчивали дверку прижимным винтом. В дверке имелся специальный диск с отверстиями. Через большое круглое отверстие поджигалась лучина. Как только чурки разгорались, диск поворачивали на отверстие меньшего сечения. При образовании в печке красных углей, диск поворачивали на самое маленькое отверстие. Воздуха через него поступало мало и только хватало для поддержания тления. Дрова постепенно и медленно обугливались. Ни дыма, ни копоти, одна лучистая энергия. Тепло от такой печки исходило в течении всей ночи. Утром, когда открывали дверцу, в ней тлели красные угли. Такую печку вполне можно было подвесить в любой землянке и матерчатой палатке за трубу в потолке. Самой поразительной особенностью была её лёгкость и экономичность. При медленном и длительном горении она давала достаточно тепла. Достать такую печь было почти невозможно. Тыловики давали за неё целого барана в пересчете на консервы. А бочка в теплушке у Малечкина пожирала целые горы дров. Бочку топили день и ночь. К бочке был приставлен солдат, который целый день пилил, колол и таскал в блиндаж дрова. Такая у него была работа. В теплушке под потолком стоял сизый и едкий дым. Майор ещё разговаривал по телефону, в теплушку с улицы зашел Егор и шепнул мне на ухо Потапенко трубу привёз! Идите посмотрите. Я вышел наружу. На санях у интенданта лежал продолговатый зелёный ящик со стереотрубой. Комплектность проверили на складе! пояснил он мне. Труба как заказывали новая. Передай её старшине! Пусть отвезёт в роту к Самохину. Я вернулся в теплушку. Мы просидели за картами до утра. Утром, когда рассвело, завалились спать. Проспали весь день. Наружи было темно, когда я поднялся с нар. Майора в теплушке не было. Я позвал ординарца и мы вдвоём отправились на передовую. Проходя мимо батальонного блиндажа, я взглянул на торчавшую сверху немецкую трубу и подумал: Никто из штабных полка не занимается стрелковыми ротами. Это меня наладили пулемётчиков опекать. А штабные полка живут сами по себе. Стрелковые роты в обороне торчат в окопах и никого не интересуют и никому не нужны. Парамошкин, на обратном пути зайдёшь в батальонный блиндаж и заберёшь печку! Майор Малечкин не занимался пулемётными ротами. Он мыслил большими категориями. Ему было важно быть на глазах у штабных дивизии. Он говорил иногда: Вот получу полк, возьму тебя к себе замом! Солдаты и пулемёты это чисто твоя работа! Для меня передовая была привычной стезей. Тем более, что я теперь не отвечал за определённый рубеж и не держал как Ванька ротный определённый участок обороны. Я не отвечал за него. Я был вроде представителя, консультанта или организатора. Я мог в любой момент уйти с передовой. И это имело значение. Командир роты с солдатами должен был стоять на занимаемом рубеже. А меня это теперь не касалось. Я был штабным офицером. Боевой приказ обороны данного рубежа обязывал Самохина и командира стрелковой роты держаться до последнего. Передо мной стояла одна задача, как я понимал, организовать систему огня и показать немцам, что у нас здесь на дороге мощная оборона и им соваться сюда вовсе не следует. От себя лично я хотел придавить финские пулемёты, чтобы они не стреляли по дороге. Хорошо когда ни за что и ни за какие рубежи на передовой не отвечаешь. Пришел в роту, проверил бой пулемётов, дал необходимые указания, завалился в землянке и спать. Да! У командира роты не только рота солдат на шее, у него к виску приставлен пистолет судебного исполнителя военного трибунала, если он оставит свой рубеж. Вначале я не захотел идти на передовую, сидеть в роте и дежурить на КП стрелкового батальона. Я думал, что лучше остаться в лесу, на своей работе и заниматься бумажками. А раздражало меня больше всего, что я должен идти к комбату Беляеву, и сидеть у него на КП. Потом постепенно всё улеглось и образовалось. Передовая была для меня привычным делом и когда я окунулся туда, я понял, что штабная работа меня не влечёт. Теперь мы шли с ординарцем по большаку на передовую. Далеко впереди в сером снежном сумраке пространства просматривались очертания далёких высот. Ночь была тихая и безветренная. Мы шли по дороге, финн пока не стреляли. По логике вещей нам нужно было пройти открытые участки побыстрей. Но мы с ординарцем почему-то лениво передвигали ноги. Мы шли неспеша, посматривая -вперёд. Вот также медленно и нехотя возвращаются на передовую из тыла солдаты. Фины знали, что с наступлением темноты на дороге обязательно появятся люди. Они стреляли вслепую. Пули находили свою жертву. Потери были небольшие, но действовали на нервы людей. Мы лениво поднимаемся на бугор. Впереди по дороге ползёт человек. Мы с Ванюшкой прибавляем шагу и через некоторое время догоняем его. Солдат продолжает ползти, не обращал на нас внимания. Мы идём чуть сзади, он нас не замечает. Ты что ранен? спрашиваю я его. Нагибаюсь над ним, легко тронув его за плечо. От неожиданности он припадает к земле и замирает на месте. Ты ранен? Чего молчишь? Не! тянет он и оглядывается. А чего ползёшь? На энтом бугре нас вчера с напарником прихватило. Его убило. А я цел! Подымайся! Пойдёшь вместе с нами на передовую! Ты что, из роты? Не! Я телефонист! Я из полка присланный. Нас на линию в помощь сюда послали. Ну и помошничек! Мать твою вошь! Подымайся! Ты слышал что тебе сказали! Солдат поднимается на ноги, вытирает потное лицо и мы втроём идём по дороге. Солдат идёт с опаской поминутно поглядывает на меня. Не прошли мы с километр, как впереди на дороге блеснул огонёк и на нас понеслась извилистая линия трассирующих. Мы прошли по дороге самый длинный участок открытого пути и вот сверкающая лента трассирующих теперь неслась и летела прямо на нас. Пули прошли мимо и завизжали на излёте. Я остановился, солдат и ординарец тоже замерли на месте. Новая очередь трассирующих неслась по дороге на нас. Солдат стал припадать к земле, выбирая момент, чтобы упасть и прижаться к земле. Куда? крикнул я на него. Куда под пули лезешь? Пули идут ниже колен! В живот хочешь десяток получить! Стой как стоял на месте! Мои слова подействовали на него, Фнны пускали одну за другой короткие очереди. Ты что не видишь? сказал я, набрал воздуха и перестал дышать. Пули прошли у самых ног. Мне даже показалось, что одна чиркнула мне по валенку. Присядь, присядь! Всю порцию свинца и получишь в живот! На кой чёрт таких идиотов на свет рожают? По ногам ударит, можешь живым останешься. А с животом сразу на тот свет угодишь! Новая длинная очередь голубоватых пуль вдоль дороги понеслась навстречу нам. Вслед за ней ещё одна, почти прямая засверкала над бровкой дороги. Мы стояли и ждали удара свинца по ногам. Но вот финн на миг прекратили стрельбу. Мы рванулись вперёд и успели сбежать по дороге в лощину. Мы переждали некоторое время в низине и как только фины прекратили стрельбу мы снова перебежали открытый участок дороги. Теперь лента трассирующих мелькает по самой земле. Вот она ткнулась в дорогу. Пули ударились в мёрзлую корну и разлетаясь в стороны рикошетом уходят вверх. Мы стоим, смотрим и почти не дышим. Голубые горящие огни это трассирующие. А в промежутках между ними летят пули обычные свинцовые. Их при полёте не видно. Немцы их в ленту набивают по пять штук. Наши экономят набивают по десять. Знаешь прекрасно, что за каждой трассирующей летят обычные, которых не видно. А на душе скребут которые горят. Стоишь и ждешь, и гложет тебя тоска. При выходе на следующий перевал опять попадаем под пули. И так всю дорогу. В голову лезут разные мысли. Я даже начинаю думать, не наблюдают ли нас немцы в какую специальную ночную трубу. Снова стоим и ждём. Стоим как приговорённые к расстрелу. В такие минуты даже не думаешь что останешься живым. Для полной картины не хватает кирпичной стены, от которой должны отскакивать пули, Мы стоим лицом к пулемётам и видим как в нас летят голубые горящие пули. У финского пулемёта ствол вскинулся вверх и пули идут у нас на уровне груди. Мы отбегаем на обочину дороги. На войне у солдата свои приёмы, ходы и правила. Стрельба прекращается. Мы стоим и ждём несколько минут. Фины не стреляют. Мы встаём и делаем перебежку в овраг. Мы в овраге на передовой и откровенно говоря устали и измотаны. Я не столько устал физически, сколько был душевно утомлён и подавлен. Почувствовав на себе финские пули, я со всей злостью собрался им отплатить. Я поклялся отомстить им за это. Мы сошли по снежному скату вниз, зашли в ротную землянку к Самохину. Самохин спал, я не стал его будить. Я лёг на свободное место у стены и тут же заснул. Я не притронулся к еде, которую нам оставили в котелке на железной печке. От солдатского хлёбова только мочиться часто бегаешь. Оно как водица подсолена и замешена немного мукой. Пропустишь её через край сквозь зубы. Попадёт на язык мучной комок. Считай, что тебе повезло. Потому и не строили при землянках для своих солдат отхожих мест и сартиров. Где солдат бы мог посидеть о войне подумать. Хлёбово из солдата выходило в виде мочи.. Молодой пускал струю на несколько метров, а старики поливали себе на коленки и на валенки. Выдь посмотри! Весь овраг помечен жёлтыми пятнами. Ещё до рассвета мы выбрались из землянки, собрали с Самохиным стереотрубу, отнесли в окоп и поставили на треногу. Весь день я вел наблюдение. Многое, я увидел тогда через неё. Днём же мы пристреляли трассирующими пулями пулемёты. Стреляли одиночными, чтобы не спугнуть и не потревожить финов. Может ударим им по пулемётам? предложил мне Самохин. Ни в коем случае! ответил я. Они не должны знать о нашей готовности! Дадим им вначале как обычно пострелять. Пусть войдут во вкус! Пусть уверуют, что мы ничего не готовим. Стрелять будете только по моей команде! Тебе это ясно? Ступай и предупреди всех ребят, чтобы во время стрельбы руками не да давили на ручки пулемётов. Гашетку надо держать легко. Как гусиное перышко! Нажмёшь на ручки цель обязательно уйдёт! Мы сидели в новом окопе на обратном скате и ждали ночи. Вот и засверкали о наступлением темноты голубые огоньки финских трассирующих. Мы дали им время пострелять. Пусть порезвятся! сказал я Самохину. Главное теперь без суеты! Сейчас мы им врежем! Подай команду приготовиться всем! Голосом передали команду по всем четырём пулемётам. Внимание! Огонь! После команды "Огонь" четыре станковых пулемёта разом вздрогнули и глухо застучали. Били короткими очередями патрон по десять, пятнадцать. За несколько минут выпустили по двум финским пулемётам по целой ленте. А это не мало двести пятьдесят патрон. Перезарядив ленты мы прислушались. С той стороны ни одного ответного выстрела. Я подождал пару минут и мы снова свинцовыми пулями с чёрной отметкой выпустили по ленте. Гробовая тишина воцарилась на передовой. Что там произошло? Побило пулемётчиков? Ясно было одно, финские пулемёты замолчали. Мы ударили из четырёх "Максимов" свинцовыми утяжелёнными с чёрной полоской. Два финских пулемёта и каждому по тысячи патрон! Представляю себе плотность огня! Часа через два по дороге поедет старшина. Вот будет удивлён! Всю дорогу, скажет проехал, и ни одного выстрела до самой передовой! Остаток ночи действительно прошёл спокойно. А что было до этого? Фины в открытую ходили и ездили. Наши артиллеристы частенько днём видели, что фины гуляют у себя за передовой. Но по одиночным целям стрелять не разрешали, не полагалось портить снаряды, их был дефицит. Фины настолько привыкли и обнаглели, видя нашу безответность, и бездействие, что по дороге ездили в любое время суток. По дороге они не только подвозили питание и боеприпасы, но выходили на дорогу размяться к погулять. Трижды в день по дороге проезжала упряжка. Она доставляла на передний край немцам и финам горячее питание. Вот собственно, почему у каждого немецкого блиндажа было устроено отхожее место. Финская полоса обороны через окуляры стереотрубы предстала в увеличенном виде. Поднимись из-за бруствера. Приставь бинокль к глазам. Понаблюдай поверх бугров и окопы за обороной неприятеля. Тут же получишь пулю за здорово живёшь. Теперь же я сидел внизу под бруствером, сверху у меня торчали разведённые оптические штанги, я видел через оптику как ходили и ездили немцы и фины. Я измерял расстояния и углы характерных объектов, заносил показания в тысячных на схему и терпеливо наблюдая, ждал, что вот-вот покажется что нибудь такое. Как-то днём на дороге появились трое немецких солдат. Один из них вёз за собой ручные санки с широкими полозьями. Дойдя по дороге до спуска с горы, все трое уселись в сани и лихо скатились вниз. Это ни понравилось. Они вернулись в гору. Снова уселись в санки и скатились ещё раз вниз. На снежных высотах и склонах проходила наезженная лыжня. В стереотрубу было видно легко одетых лыжников. Некоторые из них катили по лыжне, другие стояли, наклонившись и опираясь на палки. В стереотрубе перед окулярами появлялись немецкие физиономии и рожи. Я видел, как они разговаривали, открывали рты, шевелили губами, жестикулировали руками, держали в зубах сигареты. Я видел, как они запрокидывали головы и смеялись от души, как они наслаждались жизнью и радовались ей. Ведь мы в них до этого совсем не стреляли. Я внимательно изучал, где их нужно бить было сразу, а где стрелять незаметно и убивать постепенно, по одному. Дал из пулемёта один, два одиночных выстрела, вроде как стреляли из винтовки, а немца прихлопнули. Пусть думают что шальная пуля прилетела. Солдаты стрелки, посматривая на нашу стрельбу. К вечеру я угнал от Самохина, что старшина не привёз на передовую патрон. Самохин ему не напомнил, а я понадеялся на Самохина. Без достаточного запаса патрон стрельбу продолжать бесполезно. Жалко конечно, что мы потеряли ещё целый день. Утром, когда рассвело, я залез в одинокий окоп и стал осматривать в стереотрубу оборону немцев. Случайно в перекрестие оптики попал немецкий блиндаж. Около блиндажа мелькнуло что-то зелёное. Я присмотрелся, в снегу около блиндажа торчала зелёная ёлка. Сначала я подумал, что это артиллерийская веха. Такие ориентиры в виде очищенных от веток стволов и оставлений на макушке нетронутой зелёной хвоей. Длинный голый ствол, а на конце вроде как помело. Их можно было видеть с далёкого расстояния. А тут около блиндажа стояла обыкновенная зелёная елка. Когда я внимательно вгляделся в неё, у меня невольно вырвался смех. Елка была наряжена. На ней висели фонарики, флажки, блестящие шары и торчали свечи. Иди посмотри! крикнул я Самохину. Немцы ёлку нарядили. В ночь под Рождество бенгальские огни и свечи зажгут. У них это главный семейный праздник. Вайнахтен! Так кажется они называют. А почему Вай! Вай, вай! Вроде как по-еврейски? Теперь было ясно. Немцы готовятся к празднику Рождества Христова. Осталось немного! Подождём несколько дней. А на праздничек мы им всыплем тройную порцию. Только патронов побольше нужно запасти. Представляешь Самохин! Немцы в эту ночь достают семейные фотографии. Смотрят на них и воображают, что они вместе со своими родными. Фрау и киндер тоже на фотографии глядят. Мысленно общаются между собою. У ёлки будут веселиться! Видит бог Самохин под ёлочкой они и получат тройную порцию свинца! Это будет настоящий удар! В Рождество они разомлеют. Распустят нюни. От воспоминаний и чувств слёзы выступят у них на глазах. В этот момент мы им и врежем. Ты иди взгляни Самохин, как они старательно к смерти готовятся! Одного мы не знаем, когда оно начнется. Надо позвонить Малечкину, пусть узнает в дивизии. А ты знаешь Самохин, какое сегодня число? Нет! Оно мне вроде не к чему! Вот так Самохин! Они со свечами пойдут вокруг ёлки, на саночках с горки будут кататься, выдут на дорогу свежим воздухом подышать, а мы их из четырёх "Максимов". Видишь, как бывает! Стоишь в обороне, кругом вроде всё тихо, делать нечего, нигде ничего не видать. А посмотрел в стереотрубу тут у них ёлочка, тут у них с горки кататься. Из пулемётов до Рождества не стрелять! Это мой категорический приказ! Понял? Передай всем! Никакой стрельбы! И чтобы без всяких таи шуточек! Они у нас теперь на прицеле! Пусть поживут до праздника! Жить им осталось пару дней, не более! Я сегодня же иду к Малечкину. Буду просить снарядов. Пусть хоть по десятку на орудие дадут! Ударим сразу! Я ушел в землянку звонить по телефону. Самохин остался в окопе, он продолжал наблюдать в стереотрубу. Ночью я уехал со старшиной в батальон. Разговаривал с Малечкиным. Майор обещал добиться в дивизии разрешения истратить два десятка снарядов. Я передал ему схему обороны немцев с указанием целей, привязанных к координатам карты. Малечкин выложил её перед начальником штаба дивизии. Начальство дивизии пошло нам навстречу. Артиллеристы получили указание дивизии отработать цели указанные по схеме. Они уточнили пристрелку и в ночь с 24 на 25 декабря были готовы по нашему сигналу ударить по немцам. Сигнал начала обстрела две красные ракеты. Теперь оставалось только ждать. Малечкин приехал из дивизии, скинул валяные сапоги, залез на нары и сказал: Начальник штаба нас похвалил. Это хорошо, что пулемётчики придумали. На следующий день я вернулся в роту. До немецкого Рождества оставалось два дня. Мы приказали пулемётчикам два дня отдыхать и как следует выспаться. Утро 24-ое было хмурое и ветреное. Днём мы с Самохиным вели наблюдение, вечером подняли на ноги всех людей и объявили боевую готовность. Солдаты заняли свои места. Стрелков тоже вывели на огневые позиции. Стрелкам приказали выпустить по немцам две обоймы патрон. А куда стрелять? Если не видно ночью ни матушки, ни цели! Стрелять будете над самой землёй! Положишь винтовку на бруствер и можешь не целиться. Сигнал открыть огонь две красные ракеты. Ракетница торчит у меня за поясным ремнём. Солдаты сидят в окопах, посматривают в мою сторону. Не могу сказать в котором часу немцы и фины вдруг зашевелились. Они видно в ночь под Рождество решили устроить фейерверк и шествие со свечами. Мы этого от них не ожидали. Они открыли беспорядочную стрельбу. Пальба была в небо в основном трассирующими. От этой стрельбы ночное небо озарилось голубыми прочерками пуль. Тёмное пространство над передовой вдруг озарилось осветительными ракетами. По телефону из полка тут же раздался звонок. Что там у немца случилось? Немец пошел в атаку? потом на проводе появился голос Малечкина. Почему пулемёты молчат? Почему не начинаете? Сейчас начинаем! немцы сидят на месте! Я хотел подождать. Хотел, чтобы побольше немцев и финов высыпало наружу. Бить, так бить! Чего стрелять в пустую! Самохин посмотри! Они свечи на ёлке зажгли? Ночная мгла сверкала от летящих пуль и осветительных ракет. Нити трассирующих извивались в воздухе. Я поднял над головой ракетницу и медленно как бы целясь, потянул на себя спусковую скобу. Первая красная ракета глухо хлопнула над головой и взлетела. Она заставила многих вздрогнуть и взять на изготовку оружие, пулемёты и пушки. Я ясно представил себе, как все сейчас ждут второго сигнала. Перезарядив бумажный патрон, я рывком дёрнул за спуск и вторая сигнальная ракета полыхнула красным огнём. И в тот же миг застучали пулемёты, затрещали винтовочные выстрелы, из-за леса рванули пушки. Немцы и финн под свою трескотню, которую они открыли, вначале не поняли, что их режут осколки и бьют свинцовые пули. А когда ещё раз грохнули наши батареи и снаряды с воем запели у них над головой, было уже поздно размышлять, им уже некуда было деваться. На КП дивизии узнав что немцы открыли стрельбу опередив нас на полчаса, решили, что они перешли в атаку. Пока звонили, выясняли. Время шло! Дали команду двум реактивный установкам дать залп по высотам. Реактивные снаряды проревев над головой ударили по господствующей высоте. Вот это был фейерверк! Горящие снопы термитных снарядов вскинулись вверх и закрыли собой вершины высот. Стрельба со стороны немцев мгновенно прекратилась. Утром, просматривая в стереотрубу полосу обороны немцев, я увидел пустые поля, бугры и дороги. Здесь уже не катались легко одетые лыжники и любители быстрой езды на саночках. Все попрятались в землянки и блиндажи. Отстрелявшись на Рождество, мы прекратили стрельбу. Пулемётные стволы были сильно изношены. А новых запасных было мало, мы их берегли. Стрельба на передовой постепенно утихла. Кое где промелькнёт над снегом немецкая стальная каска. Промелькнёт и скроется, как проворная полевая мышь. Ни одного выстрела с той и другой стороны. Я ушел с передовой оставив всё и трубу на Самохина. В лесу, в батальоне у меня не было конкретного дела. Моей работой занимался писарь и я не стал у него принимать бумажные дела. Я пришел, посмотрел чем он занимается и сказал майору: Пусть он продолжает эту работу вести. А я с недельку отдохну! Отоспаться нужно -Может опять пошлют куда в роту! Майор согласился. Вот молодец! сказал он. Пусть писарь занимается этой бумажной работой! У тебя теперь живое дело, люди и пулемёты! Пошли сыграем в картишки! А там будет видно, куда тебе нужно будет идти. И так наворочали всяких дел! Я всю неделю откровенно бездельничал. По ночам мы играли в карты А днём укрывшись полушубками спали на нарах в блиндаже у Малечкина. Потом я перешел в теплушку где жили ординарцы, старшины и телефонисты. Дни стали какими-то сумрачными и короткими. Снаружи то снег зашуршит и заскребёт, то вьюга завоет над лесом, то холодный колючий ветер загудит в железной печной трубе. Иногда снежный вихрь так закрутит и начнёт давить, что с трудом передохнёшь и выберешься из теплушки наружу, глядишь, а в трёх шагах ничего не видно. В одну из таких ночей гудел и беспрерывно сыпал колючий снег, в воздухе метались целые облака и огромные вихри снежной пыли, ветер рвал и сбивал с ног идущих по дороге людей. Куда он дул, отчего бесился? С какой стороны он ревел? Повернёшься на месте, а он опять тебе хлещет в лицо. Я вышел из теплушки посмотреть на непогоду. Постоял на месте, огляделся кругом. Вспомнил Самохина и пулемётную роту. Как они там в такую погоду на передовой? Дорогу занесло и засыпало снегом. Намело сугробы по самую грудь. Как старшина со своей лошадёнкой доберётся до передовой. Лошадь не солдат, на брюхе не поползёт! Лопатой путь себе не расчистит! Вряд ли он к утру вернётся с передовой! В овраге при такой метели все солдатские норы остались под снегом. Утором, если из нор прохода в снегу наружу не пробьют, задохнуться под снегом. Как они выберутся? Трудно сказать! Руками будут разгребать На фронта каждый за себя! Каждый умирает в одиночку! Перечитываю написанное и снова переживаю всё как наяву. "ДВОЕ". "Батуринские леса." Январь 1443 года. На переднем крае дежурили двое солдат. Самохин выставлял их на ночь для охраны землянок в овраге. По обе стороны дороги в окопах на обратных скатах сидели пулемётчики. Они дежурили у пулемётов и посматривали за передним краем. А эти двое ходили вдоль оврага и охраняли овраг. На посту они были двое. Один молодой, другой старый. Они были из одной деревни, земляки, так сказать. А вообще на фронте земляки с одной деревни встречались довольно редко. Двум солдатам из одной деревни попасть вместе в одну часть было невозможно. Их на сборных пунктах сразу распределяли в разные места. Попадись тут близкие родственники или земляки их тут же направят в разные маршевые роты. И уйдут они на войну по разным дорогам и по разным маршрутам. На этот счёт у кого-то и где-то были свои особые и высшие соображения. А как эти двое из одной деревни попали в роту к Самохину никто толком не знал. Нам было как-то не до того, земляки они или родные. В роте были и другие солдаты. Служили в роте и эти двое Для нас что родственник, что земляк, что еврей, что татарин! Для нас одна чёрт! Все воюют и лежат в мёрзлой земле. Всем плескает старшина черпак солдатского хлёбова. Вот только справедливости ради солдат евреев с винтовкой в руках на передовой мы не видели. Они всё больше в тылу, за нашими спинами прятались. Один портной, другой санитар. Еся парикмахер, Изя бухгалтер, а Мойша счетовод, у Абрама гастрит, ему нельзя тяжёлую винтовку таскать. Нам как-то было все равно, что на пост этих двоих ставили вместе. Спят они в одной дыре, мороженый хлеб рубят одной лопатой, хлёбово получают в один котелок. В овраге тишина. Солдаты залезли в свои берлоги. Только эти двое, вобрав головы в плечи, ходят вдоль оврага туда и сада. Молодой солдат небольшого роста. А старик высокий и худой. Под шинелью у него стёганные ватник и брюки, а костлявое тело угадывается везде. Лицо его маленькое и сморщенное, покрытое складками и морщинами, выражает спокойствие и смирение. Он зевает раскрыв свою небритую челюсть и при этом запрокидывает голову назад. Он с трудом поспевает за молодым, гнётся от ветра, глухо покашливает и под завывание ветра слабо стонет. Молодой топал ногами. На него наваливался сон от дурацкого туда и сюда хождения, от невыносимой пустоты в желудке, от ветра и холода, от озноба во рту. Он не представлял себе, что сейчас, ночь или день? Ротный поставил их на пост охранять овраг и велел ходить до рассвета. И добавил при этом: Если выду из землянки и увижу, что вы присели и спите пеняйте на себя! Сразу выписываю извещения, что вы погибли в боях за Родину! Что он имел в виду при этом? Приходилось ходить. И они ходили Снег летел и пылил в глаза. Идёшь по оврагу и задыхаешься от напора. Не знаешь куда головой повернуть. Дых запирает. Дышать становиться нечем. Но главное не ветер. Главное то, что в животе свербит. Ноет и сосёт, что в глазах потемнело. Старик тот шатается и тащиться за молодым, боится отстать и отдать богу душу. Молодой, лениво двигая ноги, идёт впереди. До рассвета ещё далеко. Им ходить и ходить! На молодого снова на ходу наваливается сон. Сон давит и гнёт. Терпеть больше нет мочи. А тут в животе страшная ныть закрутила. Орать в голос хочется. Упал бы замертво и ве муки долой! Вот так всю жизнь и ходишь впроголодь. Хоть бы раз до сыта поесть! Сытым и умереть не обидно! А тут велят до рассвета по оврагу ходить, снег ногами месить. А что тут смотреть? Кругом всё замело ничего не видно. Ни ротной землянки, ни солдатских нор, снег по колено. На глаза опять навалился тяжелый сон. Взял бы и упал, закрыл глаза и ни о чём не думал. А перед глазами опять ротный кричит, показывает кулак, извещение послать грозиться. А что он не знает, что солдаты не получали сегодня жратву. Умереть не страшно. Не в этом суть дела. Дело в другом. Старшина в роту вовремя не явился. Все голодными с вечера завалились спать. Умереть не сложно. Возьми да умри. И голодным будешь лежать поверх сугроба. Нет уж! До раздачи пищи нужно дожить! А что будет потом? Там уж видно будет! Двое солдат идут вдоль оврага. Вот они дошли до конца, сделали поворот, приподняли веки, прицелились вдоль тропы и снова зашагали в обратную сторону. Надо уметь спать на ходу. Было светло. Про смену в роте забыли. Командир роты Самохин спал в землянке. На смену без него никто не пойдёт, головы не поднимет, тут хоть стреляй над ухом. В который раз они доплелись до дороги. Молодой остановился, а старик, не открывая глаз, повернулся на месте, зашамкал губами и потащился назад. Снежная пыль мелькала и кружилась в воздухе. Она то низко летела над землёй, то встав на дыбы, стремительно бросалась вверх. В десяти метрах ничего не было видно. Молодой солдат взглянул на дорогу, вздрогнул и остановился. Перед ним в десяти шагах стояла упряжка с санями, укрытая брезентом. Старик продолжал шаркать ногами, удаляясь в другую сторону оврага. Сани, укрытые сверху брезентом, показались молодому какой-то странной формы. Но он решил что это у него искажение со сна. Он только что спал на ходу. Ещё один взгляд на брезент и на сани и у него помутилось в глазах. Он глотнул слюну и у него перехватило дыхание. У него под носом стояли сани с продуктами, а старшины поблизости не было. Он видел ясно задок саней, за санями оглобли, а там дальше сквозь летевшую снежную крупу занесённые снегом крупы лошадей. Они стояли по колено в снегу и переступали с ноги на ногу. Они тоже топтались на месте. Он не обратил внимание на их хвосты. Какие там хвосты. У саней ни души, а под брезентом буханки чёрного хлеба. Молодой огляделся. Кругом во всю ширь разливался рассвет. Солдат на передовой обычно кормили ночью. А теперь было утро и кругом никого. Молодой смотрел на задок саней. Ноги сами поднесли его вплотную к брезенту. Старшина по дороге видно что-то потерял и вернулся обратно, чтобы подобрать упавшее. Спина старшины только что мелькнула и перевалила через сугроб. Теперь не зевай! Нужно откинуть брезент и сунуть руку во внутрь. Быстро оглянувшись, он сунул руку и нащупал мешок. Развязав его, он выхватил буханку и сунул её под мышку. Буханка была удивительно мягкая, но уже холодная. Хотел уже взять вторую, а тут за спиной услышал шаги. В первый момент обомлел от испуга. Метнул быстрый взгляд за спину и увидел напарника. Старикашка шел по оврагу на него с закрытыми глазами. Фу ты чёрт! перевёл он дух. Идёт и ничего не видит, старая тетеря! Молодой ткнул старика буханкой в грудь. Тот открыл глаза. Обхватил её обеими руками, повернулся вокруг и заторопился к своей норе. Молодой ещё раз окинул взглядом овраг и дорогу, на которой должен был появиться старшина, выхватил из под брезента ещё две буханки. Одну сунул за пазуху, а другую бросил в сугроб и припорошил снегом ногой. Не отрывал глаз от дороги, он попятился задом к землянке и встал около её прохода. У наших солдат винтовки на постах обычно болтались на ремне за спиной. Так что руки солдата всегда были свободны и готовы для дела. От ветра и холода у солдат с носа текло. Нос вытирали рукавом, шмыгая под носом. На рукавах постепенно нарастала ледышка. На руках были варежки, но запястья холодило. Солдаты ходили спустя рукава, во внутрь втягивая руки. Руки солдата появлялись на свет, когда нужно было что-то взять, завернуть папироску или получить свою пайку продуктов. Молодой и старый стояли в проходе ротной землянки, отламывали куски и засовывали себе в рот. Они торопились и чавкали. А те кто лежали на нарах и спали вряд ли бы проснулись, если бы даже у входа разорвался немецкий снаряд. Их разбудило жевание и шамканье молодого и старого. Сначала один, потом другой, спавшие на нарах солдаты стали выбираться наружу. А што? Хлеб дают? Держи в обе руки шире! Сейчас старшина придёт, отвалит тебе! А вы пошто жуёте? Мы о

24 Фев 2019, 03:14Magus  
продолжение

А вы пошто жуёте? Мы особо! Не видишь што ль, постовые! А повозка чья? А то чья же! А где сам? Отошел назад. Потерял что-то! Голодный солдат на счёт чего чего, а на счёт пожрать, сообразит в одно мгновение. Не успел часовой рот раскрыть, чтобы крикнуть, что идёт старшина, а один из стоявших в проходе уже подбежал к брезенту и выхватил от туда две буханки хлеба. Одну он кинул напарнику, а другую сунул за пазуху и скрылся в проходе. И как только эти двое зашамкали под носом у спящих на нарах, у тех сон как рукой сняло. Несколько человек выбежало наружу, но они не успели и сделать пары шагов, как на дороге показалась фигура старшины, идущего назад. Ну куда лезешь! Давай осади назад! Не видишь старшина идёт! закричал молодой для острастки. Тот, кого они так боялись, подошел к лошадям, похлопал их по холке. И когда стал их обходить со стороны саней, чтобы взяться за вожжи, часовой и солдаты, стоявшие у входа, увидели, что перед ними никакой ни старшина, а настоящий немец. Винтовка у немца была за спиной. Он подошел к задку саней и поправил откинутый брезент. Собрался было идти вперёд, но оглянулся назад. Перед ним в проходе землянки стояли русские солдаты. Вдоль оврага со всех сторон уже бежали люди. Брезент был сдёрнут. Его сбросили в снег. Его топтали ногами. Хлеб и продукты, лежавшие в мешках, летели по воздуху в руки солдатам. Кто что успел то и хватал! Немец видя такой неистовый налёт, попятился назад, встал за лошадей и смотрел от туда оторопело на погром своей повозки и продуктов. На него никто не обращал внимания. Когда продукты кончились и хлеб исчез в солдатских мешках и в санях было пусто, нашлись среди солдат и ротозеи, которым ничего не досталось. А по солдатским законам, устоявшимся на фронте, трофеи, как вроде получка, её никто ни с кем не делит. Что заработал, то и моё! Её никто не раскладывал поровну на кучки. Кому сколько досталось трофей, тот столько и съел. Хочу дам взаймы, обменяю на что, а то просто и пошлю подальше! Командир роты конечно последним узнал о хлебе, о продуктах и о повозке. Повозка была уже пуста, когда он поднялся с нар и вышел наружу. В разгар дела солдаты его не стали будить. Кто знает, как бы он среагировал на это? Мог наложить лапу и отправить продукты вместе с повозкой начальству в тыл. Он и ни такое мог сделать по молодости и по глупости. Содцаты такого допустить не могли. Когда ротный вышел в овраг, к нему подвели пленного немца. Немец стоял с поднятыми руками. Винтовка у него висела за спиной на ремне. Никто не догадался даже снять её и разоружить пленного немца. Командир роты был поражен. Откуда немец? спросил он солдат. Солдаты, со знанием дела, стали ему рассказывать. Никто из них не мог видеть где и как блуждал немец, как часто останавливал он своих лошадей на дороге, а сам топая по снегу и нащупывая твёрдую основу дороги уходил несколько вперёд. Убедившись, что дорога под ногами есть и что повозка с дороги не сошла, он возвращался назад, брал лошадей под уздцы и вел их вперёд по протоптанному следу. Он уехал бы и дальше, не останови его молодой солдат, не прихвати у него пару буханок хлеба. Он мог уехать и дальше, до самого штаба дивизии. Командир роты вернулся в землянку, соединился по телефону с полком и доложил о случившемся. Взят немец, санная повозка и две ломовых короткохвостых лошади. О продуктах он ничего не сказал. Ему ответили: Сейчас к вам прибудут наши представители. Пленного передадите разведчика лошадей заберёт артиллерист капитан. Ждите! Они едут верхом! Есть ждать! ответил ротный и передал трубку телефонисту. Он поспешил на выход, когда услышал несколько одиночных выстрелов. Но в это время снова загудел телефон. Телефонист окликнул его и командир роты вернулся и взял трубку. Через некоторое время в землянку втиснулся прибежавший из оврага солдат. Он доложил, что из полка прибыло верхами начальство. Разведчик забрал пленного. А капитан, что верхом, требует лошадей. Пусть берёт! Он требует, чтобы ему их передали! Чего передавать? Пусть забирает и уезжает! Командир роты пошел на выход, солдат тут же боком за ним. Вон он стоит у дороги! показал солдат рукой. Вы что сани решили здесь оставить? спросил ротный, подходя к капитану. Лошадей уже забрали? Каких лошадей? Как каких? За которыми вы приехали! Лейтенант подошел к саням. Центральная оглобля парной упряжки концом уперлась в снег. Здесь же на снегу валялась лошадиная сбруя. Лошадей в упряжке не было. Не могли же они их угнать без саней, подумал он. На счет лошадей доложили в дивизию! сказал капитан. Ну и что? Как что? Я должен доложить по инстанции, что лошадей получил. Где они? Они обошли кругом немецкий сани и в стороне, за кустом увидели кровавые следы. Тут валялись лошадиные уздечки, требуха, лошадиные короткие хвосты, головы и лохматые копыта. Командир роты вспомнил о нескольких глухих выстрелах. Теперь ему стало ясно куда девались лошади и что произошло с ними пока он разговаривал по телефону. Его отвлекли тогда. Теперь он понял свою ошибку. Лошадей пристрелили солдаты, разделали на куски, часть зарыли в снег, а часть прихватили с собой в землянки. Лошадей съели твои солдаты! выдавил капитан. Кто-то из солдат за спиной даже пословицу вставил: "Держалась кобыла за оглобли, да упала!" Получилось не хорошо! сказал капитан. Капитан знал, что ему тоже не простят. Хотя он и не был ни в чём виноват. Он долго мялся и не решался звонить. Он знал что на нём на первом сорвут своё неудовольствие начальники. Командир роты в счёт не шел. Чего с него возьмёшь? Лошадей съели солдаты. Из солдатских нор уже струился весёлый дымок. Варили и жарили конину Наши клячи жилы да кости! А эти жирные, как на убой! слышались голоса из под мешковин, висевших над норами. Чем всё кончилось, я точно не знал. Майор Малечкин знал все подробности. Я пытал его, несколько раз спрашивал, но он каждый раз заливался весёлым смехом. Когда в дивизии допросили пленного, то оказалось, что фины давно сняты с позиций. "З А ЯЗЫКОМ." "Батуринские леса." Январь 1943 года. Вчера был хмурый и пасмурный день. Опушка леса на фоне снежного поля казалась тёмной. Сегодня о утра похолодало. По небу поползли голубые полосы. Проклюнуло солнце. Небо просветлело. Пушистым инеем оделись голые деревья и кусты. Тонкие ветви обвисли и потяжелели. На опушке леса белели седая берёза, осина, ольха и кусты. А макушки елей на фоне побелевшего леса остались тёмными. Ветви у елей белеют, когда на них налипает снег. Оттенки белого и серого на снегу нам приходилось подмечать. Нас бомбили и обстреливали и мы должны были думать о маскировке. Мы наблюдали за явлениями природы и приспосабливались к ним. Выбросы снега из солдатских окоп в зависимости от освещения могли сливаться с общим фоном или просматриваться отчётливо из далека. Вот почему приходилось нам думать и наблюдать за природой. Немцы, пролетая над нашими позициями, сверху отлично их видят. И Самохин решил запутать им свои следы. Он выделил солдат и приказал им в снегу нарыть ложных ходов сообщений. Солдат не дурак. Он заранее знал, что это выдумка ротного и пустая затея. Солдаты вышли, поковыряли, потыкали лопатами снег, плюнули и пошли но норам, завалились на боковую. Теперь их подыми! На кой чёрт им такая работа? Если немец летает и не бомбит. Каждый день на передовой возникают разные идеи, проблемы и разговоры. Однажды вечером мне позвонил Самохин. Просил меня в роту зайти. Хочу поговорить и об деле посоветоваться! По телефону сказать не могу Ладно приду! отвечаю я ему и передаю телефонисту трубку. Старшина! кричу я. Я тут! Ты когда едешь на передовую? Может нам не ждать тебя? Еду санями! Примерно через час! Меня и Ванюшку возьмёшь с собой? Самохин в роту вызывает! Как прикажите, так и будет! Через час у входа в теплушку стоит запряженная в сани лошадь. Выхожу наружу и гляжу на небо и по сторонам. Ветра нет. В лесу тихо и спокойно. Небольшой мороз. Под ногами поскрипывает снег. Мы удобно усаживаемся в сани. Старшина, шевельнув вожжой, трогает свою лошадёнку. Она медленно идёт по лесной дороге. При выезде из леса, где меньше ухаб и где дорога идёт под уклон, лошадёнка сама переходит на мелкую рысь. Мы лежим поверх брезента на взбитом сене, оно похрустывает дал нами. Лошадёнка бежит по глубокой лощине, сани покачиваться и скрипят на ходу. Лежишь удобно в санях к потягиваешь из рукава папироску. До перевала еще далеко. Огонь из низины не видно. Стрельба с некоторых пор на Бельской большаке заметно утихла. Немцы по выдохлись и наши обленились. Теперь вдоль дороги не видно трассирующих. Не долго проедем? спрашиваю я. Видать вы здесь давно не ездили! отвечает мне старшина. Недели две, полторы будет! Лошадёнка бежит мелкой рысью. Кругом ни выстрела, ни одной пролетевшей трассирующей пули. А когда-то здесь они горели снопами. Когда-то здесь без них и шагу не шагнешь. Гашу папироску и бросаю. Лошадёнка с рыси переходит на шаг и мы медленно поднимаемся в гору. Впереди перевал. Отсюда до немцев прямая видимость. Огонь от папиросы в открытом пространстве виден далеко. Выходить на прямой участок дороги с зажженной папиросой не нужное дело. По дороге можно спокойно ездить и ходить, но с огнём показываться опасно. На передовой бывают случаи. Вылезет из окопа полусонный солдат, покажется до пояса над снежным простором. По такой нахальной цели немец обязательно выстрелит. В ответ на выстрел с нашей стороны тоже начнут стрелять, глядишь одинокий выстрел перешёл в настоящую перестрелку. Что-то накапливалось у солдат в этой неподвижной тишине и покое. Хочется пить. Сейчас бы пару глотков настоящей воды из ручья или болотца. Снеговая вода, что тают себе солдаты в котелках, в душу не лезет. Снеговой водой не напьёшься. Хочется настоящей студёной воды. Вода ничего не стоит, когда она есть. А снежную в рот не возьмёшь. У неё какой-то противный талый запах и особый вкус. Говорят, что хлеб и вода солдатская еда. Согласен! Если того и другого вдоволь и вода не из талого снега. Рассуждая о том, о сём, я не заметил как проехали мы открытые места и бугры, миновали низины, как подъехали к передовой, как лошадёнка сбежала рысью в овраг и остановилась у знакомого куста. Вот и приехали! объявил старшина. Да приехали! подумал я, слезая с саней. Старшина под куст бросил охапку сена, развязал мешки, откинул крышку термоса и крикнул на весь овраг: Эй пулемётчики налетай, подходи! Солдаты в овраге зашевелились, забегали. У старшины в руках замелькал черпак. Солдаты налету ловили буханки хлеба, которые старшина бросал каждому на двоих. Я направился к землянке Самохина. За две недели, пока я отсутствовал и не показывался на передовой, землянку, где жил Самохин, углубили и вдоль одной стены прорыли проход. Теперь при входе в землянку не надо было пригибаться и кланяться. Если раньше я мог достать потолок встав на колени, то теперь внутри землянки я мог стоять во весь рост. Нары остались у противоположной стены на уровне прежнего пола. Железную печку поставили в проходе и под нарами прорыли дымоход. Изобретатели! Первый раз такое вижу! Ложатся на нары и спят на теплой земле! сказал я здороваясь с Самохиным. Ну ты чего? Зачем вызывал меня? Есть важное дело обер лейтенант! Это он так называет меня. Лазил я тут без вас к танкам. Хотел посмотреть, не наследили ли немцы. Хотел испытать себя. Вот думаю, хватит духу сходить туда одному? Решил проверить характер. Дошел до танков, обошел их кругом. Посмотрел следов никаких. Повернул обратно, и тут что-то не то показалось. Дай думаю гляну на компас. Вроде я не в ту сторону иду. Присел в сугроб. Смотрю на стрелку компаса, а прорезь визира смотрит на запад. Вот думаю! Чуть с дуру к немцам не ушел. Огляделся кругом. Смотрю, по дороге два немца идут. Я прилег за сугроб, стал наблюдать за ними. Немцы прошли мимо, свернули с дороги и вдруг провалились вниз. Я поднялся тихо, подошел поближе к тому месту, смотрю, а у них там окоп на двоих. Вроде как ночной дозор расположен. Вот я и решил вас вызвать сюда. Может сходим, накроем их? Возьмем языка и дело сделано! Идея хорошая! Можно сказать ничего! ответил я. Но без разрешения Малечкина ни ты, ни я не имеем права выходить за передовую. Нужно доложить Малечкину и получить разрешение. Мы с тобой пулеметчики, держим оборону. А не вольные люди разведчики Куда захотели, туда и пошли. И потом. Малечкин отвечает за нас перед дивизией. Он делает политику, а не мы. А на кой нам эта политика? Возьмем немца живьем вот и политика! Нет, Самохин! Ты главного не усек! Зачем Малечкину языки? Пулеметчики должны держать оборону! А не за языками ходить! У тебя от безделья руки чешутся. Ты так и скажи! Душа у тебя горит, что-нибудь сделать охота! А мы вот привыкли к спокойной жизни, завалялись в лесу. Нам ничего не нужно и ничего не охота. Если мы и рискнем схватить твоих ненцев, ты не думай Самохин что тебя наградят. Награды в руках держит начальство. Для того, чтобы получить награду подвига мало. Нужно чтобы начальство этого захотело. Нужно показать свое усердие и иметь не замаранную репутацию. А ты сколько не совершай награды не получишь. Солдаты твоей роты съели лошадей. Посмотри на тыловиков. Они все ходят о орденами и медалями. Прочитай их наградные листы. Что там написано? Они все воевали, а ты с солдатами в окопах отлеживался. Ты вот пойдешь, возьмешь языка, а к награде представят другого. Посмотри на полковых и те, кто служит в дивизии, они все за участие в боях обвешаны. В царской армии за это с офицеров полка давно бы погоны поснимали. А теперь мне скажи, ради чего ты пойдешь брать языка? Просто так или ради награды? Ты ведь под пули полезешь! Интересно знать. Что тебя толкает на это? Я в дивизии считай больше, года и все время в боях. Командиром стрелковой и пулеметной роты был. Вот эти два месяца числюсь начальником штаба. Пленных брал и солдат, и лейтенантов, и даже майора. И что за это я имею? Ты Самохин на фронте всего второй месяц и решил, что тебе за этих вшивых немцев награду дадут. Мы с тобой от Малечкина получим хороший нагоняй, если он узнает что мы за языками ходили. Ради чего ты пойдешь их брать? Жалко такой случай упустить! Потом всю жизнь жалеть буду! ответил Самохин. В этой я с тобой согласен! С этой точки зрения ты совершенно прав! Ради такого случая можно и сходить! А что, возьмем да и сходим! Сходим! Товарищ старший лейтенант! Ну, вот что! Пошли ребят предупредить пулеметчиков и вою пехоту Скажи, что мы к танкам пойдем. Про языков, никому ничего не говори! Понял? Нас было четверо. Я, Самохин и два ординарца. Мы поднялись вверх по снежному склону оврага, перелезли через сугроб и осмотрелись по сторонам. Потом медленно стали продвигаться вдоль засыпанной снегом дороги. Мы двигались где перебежками, где на четвереньках, а где ползком. До танков дорогу я знал и шел впереди. У танков мы легли, перевели дух и осмотрелись. Теперь вперед пошел Самохин. Самохин впереди, я за ним и два ординарца с автоматами сзади. У нас с Самохиным пистолеты за пазухой, в карманах по паре гранат, руки свободные. Мы будем брать немцев, ординарцы прикроют нас. Я навалюсь, Самохин обезоружит их, ординарцы помогут, смотря по обстановки. Вот собственно и весь план операции, если его можно так назвать. Впереди лежат небольшие сугробы. Мы поднимаемся на ноги и идем во весь рост. Если ползти ползком быстро устанешь, выдохнешься, будешь весь мокрый. Мы идем по дороге и смотрим по сторонам. На душе спокойно, нет ни боязни, ни сомнений. А когда подходили к танкам, на какое-то мгновение перехватило дыхание. Потом быстро все само собой прошло. Сейчас, когда первый озноб позади, когда на душе ни тревог, ни сомнений идешь спокойно и дышится легко. Самохин остановился, я тоже замер на месте. Все сразу насторожились' и повернули головы к нему. Самохин медленно поворачивается и показывает мне в сторону рукой. Вот мол видишь сугроб. Это здесь. Я тут же взглядом оценил расстояние до цели. Самохин чуть, как бы привстав на цыпочки подался вперед. Поманил меня рукой и кивком головы показал на немецкий окоп. Я тихо подошел, к нему сзади, тронул за локоть, мы подходим ближе, глядим в окоп, а там не два немца, как мы предполагали, а всего один. Он стоит к нам задом. Второй видно ушел в кусты. Я стою у немца за спиной. Самохин обходит его кошачьей походкой с сбоку. Вот он остановился и смотрит на меня. Я съезжаю по снежному скату окопа на спину немцу, обхватываю его одной рукой, а другой, на которой надета варежка, прикрываю ему рот. Но вместо рта попадаю варежкой выше и закрываю ему глаза. Он вероятно думает, что с ним забавляется его напарник. Потому что он не кричит, а спокойно говорит: Пауль канн нихт! Самохин прыгает к немцу в окоп, забирает у него винтовку. Немец не сопротивляется, отдает ее. Самохин приставляет пистолет немцу к груди, я отпускаю руку и перехватываю его за плечо. Самохин командует: -Хенде хох! Я не вижу лица немца. Какое при этом выражение у немца на лице. Но он послушно поднимает руки кверху. Лёс! Лёс говорю я ему. /Давай, давай! Пошел!/ Мы втроем вылезаем из окопа. Ребята с автоматами следуют сзади. Они поминутно оглядываться, смотрят по сторонам, останавливаются на мгновение и броском догоняют нас. Мы быстро бежим по дороге. Вот справа подбитые танки. А вот и снежный скат в овраг к нашей передовой. Самохин валиться в снег, я велю часовому отвести немца в землянку. У входа в землянку толпиться солдаты. Слышен их говор. До нас долетают их отдельные фразы. Слышь! Наш ротный с начальником штаба фрица привели! Да ну! Ну-ка давай посмотрим! Его как с кобылой приволокли? сказал кто-то и вое дружно заржали. Как я и говорил, так все и случилось. За этого Фрица нам здорово намылили шею. Мы действовали без приказа и разрешения свыше. Немец оказался больным. Нас конечно отлаяли как следует. Хорошо что Малечкин заступился. Так закончился еще один эпизод из нашей фронтовой жизни. Дело конечно не в том, какой попался нам немец. Мы шли на риск. Обнаружь нас случайно немцы на дороге, мы могли бы не вернуться назад. Все дело только случая. Мы рисковали жизнью. Вот если бы мы по заданию начальства пошли, им обломились бы ордена, а нам глядишь и медали. Награды не дают за то, что совершил. Какое боевое задание ты выполнил? Кому это выгодно? Вот в чем вопрос.

24 Фев 2019, 03:15Magus  
1943 год Глава 19 В тылах полка

Январь 1943
Ванька-ротный

Теперь после мороза и яркого солнца в лесу стало совсем темно и сыро. Влажный ветер налетел откуда-то со стороны, колыхнул ветвями елей и загудел в железной трубе. Отсыревший снег слетел с ветвей на землю. В лицо дунуло мокрой изморозью, и налетевший ветер тут же затих. В лесу стало тихо как перед бурей.
Через некоторое время в воздухе закружились легкие снежинки. Вслед за ними сначала редкие, а затем густой стеной к земле понеслись огромные мокрые хлопья. Тяжелые, липкие, они повалили так густо и плотно, что слились в один сплошной поток и закрыли собой все видимое пространство.
Куда ни глянь, везде летит белая мокрая масса. Она слепит глаза, тает на лице, течет по лбу и бровям, щекочет ноздри и холодит подбородок. Холодная жижа забирается за воротник, тает на загривке и холодной струей сбегает вдоль хребта по голому телу. За густой снежной стеной ничего не видно.
Выплывет из летящего снега голова лошади, уткнется в тебя, ткнет тебя оглоблей, а ездока и саней сзади не видно. Часовые около теплушек жмутся под крыши. Все живое прячется от летящей сверху тяжелой мокроты. Даже лошади, стоящие в коновязях на привязи под навесами из жердочек, поджали хвосты.
Вот погодка! Мать-перемать! Прости ты меня господи! говорит старшина, пролезая в проход теплушки.
Ни черта не видать! Хоть глаза вылупи! Чуть к немцам не попал!
Старшина стащил с себя набухший от воды полушубок, сел на лавку, оперся рукой о край стола и стал снимать с себя отяжелевшие от сырости валенки. Солдат сидевший на корточках около печки стал ему помогать.
Возьми брат, посуши мои вещички! А я прилягу с дороги. Всю ночь по мокрому снегу маялся, до пояса мокрый!
Размотав мокрые портянки, старшина шлепнул их об пол, стащил с головы шапку и, кряхтя, полез на нары. Натянув на себя сухую шинель, лег и закурил. Лежа он продолжал разговор.
Еле добрался до батальона! Много раз вылезал из саней. Топал впереди, щупал ногами дорогу. Промок до костей!
Сказав еще пару крепких слов по поводу погоды, он повернулся на бок, почесался от вшей и вскоре заснул. В блиндаже воцарилось молчание.
Я лежал на нарах с открытыми глазами, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Перед глазами лежали закопченные бревна, и с наклоном вверх уходила железная, ржавая печная труба.
Ванька-ротный
На дворе был день. Белый свет пробивался смутно сквозь стекло небольшого оконца. Снежная пелена по-прежнему летела снаружи. Под потолком стоял сизый дым. По шершавой коре бревен всюду ползли крупные капли воды. В теплушке было душно и сыро. Сырость лезла повсюду, во все щели меж бревен. Если в морозные дни в щелях между бревен налипал толстым слоем снег, лед и иней, то теперь все растаяло, и со стен бежали ручьи.
В дверном проеме висит кусок мокрой тряпицы. В самом проходе под ногами хлюпает вода. В теплушке по временам то холодно, то жарко. Поднимет голову, сидящий за столом дежурный солдат, встанет нехотя, подкинет в железную печку охапку дровишек, вернется назад, навалится грудью на край стола, закроет глаза и заснет. Железная бочка через некоторое время полыхает раскаленными боками. Сгорят дрова, остынет бочка и опять холодно. В жару на нарах не продохнешь от крепкого духа, сизого дыма и вонючего пара, идущего от развешенной повсюду одежды.
Над лесом по-прежнему стоит белая мгла. Часовые накинули на себя дождевые плащ-палатки. Сверху у каждого на голове и плечах навалило огромные сугробы липкого снега. Солдаты стоят не шевелясь. Посмотришь на них, они как причудливые статуи.
К вечеру старшина вылезает из-под теплой шинели, недовольно морщится, натягивает на себя сморщенный сухой полушубок, сует ноги в валенки, вздыхает, кряхтит, нахлобучивает шапку, надевает рукавицы и, отдернув мокрую тряпку у двери, матерясь, уходит в снежную пелену. Мне тоже надо вставать.
Повозочный с лошадью и санями уже дожидается его у входа. Повозочный поднялся раньше. Он захомутал лошаденку, счистил с саней наваливший за день снег, подбросил охапку сухого сенца и накрыл сани снова сухим толстым брезентом. Старшина забирается в сани, лезет под брезент. Повозочный пристраивается с краю и трогает лошаденку. Они вдвоем отправляются к кухне.
Лошаденка, фыркая, трясет головой, бьет себя хвостом по мокрым бокам. Дороги не видно. Сверху летит белая пелена. Но лошаденка чует запах кухонного котла и жидкого солдатского хлебова. Она ноздрей с расстояния улавливает знакомый запах. Лошаденка на вид неказистая, с обшарпанными боками, с невысокой холкой. Ни породы, ни вида! Так себе! А соображает хорошо! Она уверенно берет нужное направление и шагает лихо. Получив на кухне хлеб и наполнив термосы, старшина залезает снова под брезент. Повозочный дергает вожжою. Лошаденка разворачивает сани в обратную сторону и топает то дороге. Она хорошо изучила маршрут.
Я стою у дороги и поджидаю старшину, мне сегодня нужно съездить на передовую. Я хочу посмотреть, как там несут службу наши солдаты.
Ну и погодка лиха! говорит старшина, когда я подсаживаюсь к нему, залезая под брезент.
Ванька-ротный
Действительно! Кому в голову придет такая идея тащиться, в такую погоду, в распутицу, в хлябь, по разбухшим дорогам. В санях под брезентом сухо и пахнет сеном. Из-под края его видно как тяжелый снег сплошной стеной несется к земле.
Ну, чего? Что варежку разинул? басит из-под брезента на повозочного старшина.
Давай ищи! С дороги сбился!
В лесу накаты землянок и блиндажей сравнялись с землей. Бревенчатые срубы теплушек, стоявшие поверх земли, как-то вдруг провалились и ушли вниз по самые крыши. Кругом в снегу ни тропинок, ни дорог. На всем лежит новый снег и непролазная слякоть. Лапы елей согнулись и обвисли под тяжестью снега. Снежная тяжесть навалилась и придавила их к земле. Только борозды саней и глубокие следы лошадиных ног кое-где петляли около елей. Что будет дальше, если снег не перестанет валить? Кому охота лезть покален в такую жижу?
Гансы и фрицы, хлебнув снежной слизи, тоже притихли. На передовой стояла необычная тишина. Нашим славянам гораздо легче погодка своя! Ни войны, ни стрельбы. Вроде как мирное время. Даже не вериться будет оно! А у наших солдат сейчас одна забота, поскорей получить пайку хлеба, черпак варева и убежать, не замочив портки. Никто не договаривался. Стрельба затихла и сама собой прекратилась. Солдаты выбегут, по быстрому, на зов старшины, побрякают котелками, проворно похватают мокрые буханки хлеба, плеснёт он им по чумичке похлебки и они довольные спешат к себе обратно в норы. Где-то там под землей сидят они, скорчившись над котелками, цедят сквозь зубы похлебку и чешут зады. А сверху летит и сыпет мокрый снег. Тишина аж в ушах звенит!
Я осматриваюсь кругом. Смотрю на скат переднего края, на дыры, куда успели проворно нырнуть солдаты. Под выпавшим снегом дыр их не видно. Кругом, куда не взгляни, лежит белый снег и даже не вериться, что здесь под землей живут и существуют живые люди.
Двумя днями раньше здесь шла война, свистели пули, рвались снаряды и рявкали мины. А теперь тишина! Не война а хреновина одна! Так говорит старшина, когда с передовой в теплушку вернется. Дороги занесло. У немцев подвоз прекратился. Снаряды берегут! А нашим возить нечего. У нас, когда и дороги в зиму под ногами твердые, на пушку по десятку снарядов выдадут как неприкосновенный запас.
Солдаты теперь рады, что притихло кругом. Да и куда стрелять? Выдь посмотри! Кругом все бело и ничего не видно. Иной раз стоишь и думаешь, в какой стороне немцы и где наши славяне сидят.
Ванька-ротный
Куда стрелять? Может там сидят свои? Ленивое безразличие, и безделье и сонное равнодушие постепенно перебралось с передовой в тылы. И там, в тылах и штабах появилась зевота и дремота. Снег остановил и загасил пламя войны.
Наши прислушивались, не начнут ли постреливать немцы. А немцы седели и побаивались, как бы под эту слякоть и снег на них не навалились русские. Те и другие хотели одного. Тишины и покоя.
Мокрый тяжелый снег сделал свое дело. Он положил начало безделью и дремоте без просвета. Расшевелить славян в такую погоду было не возможно. Даже ротные, привыкшие к затычинам, стали огрызаться по телефону. Все окопы водой залило! Солдаты по задницу мокрые! Какая вам стрельба? Часовых поставить негде!
Теперь все сидели и ждали, когда сползут сугробы и сойдет вода. Других забот на передовой и в тылу не было. Каждый как мог, коротал свое время.
И вот мало-помалу от дремоты и безделья в тыловых землянках заиграли в карты. Начали от скуки в безобидного дурачка, а потом в ход пошли разные вещички и денежки.
Наш комбат Малечкин тоже не выдержал. У него давно чесались руки сесть и нас обыграть. И майор верный своему успеху и умению явился однажды в штабную теплушку и предложил перекинуться по рублю. Игра продолжалась всю ночь с криками ура, как будто мы в атаку ходили, с шумом и гамом валялись мы на нарах, держась за животы. Утром майор сложил аккуратно приличную пачку красненьких. И довольный своей победой он отправился спать в свой блиндаж.
На следующий день мы с пустыми карманами, имея в остатке кой, что по мелочи, отправились к полковому химику сыграть по маленькой и душу отвести. С Малечкиным мы несколько дней за картами не встречались.
У химика полка собралась, так, вшивая компания, серых игрочишек. Сидели, мусолили карты, играли по маленькой, скромно, без риска, тянули время с переменным успехом. На третий день игра не пошла. Не пошла и всё! И наша компания распалась.
Прошла ночь и день, мы валялись на нарах. В теплушку заглянул Малечкин, мы пригласили его сыграть в картишки.
Ладно, приду, погодя сказал он и вышел наружу.
Пойду Егорке задание дам, чтоб вычистил лошадей, услышал я его голос за порогом.
Ванька-ротный
Майор входил к нам в теплушку всегда веселый. И в этот раз, показавшись в проходе, он улыбнулся, подмигнул нам одним глазом, откинув мокрую занавеску, висевшую на двери.
Он сразу забрался на нары, окинул нас исподлобья решительным взглядом и стал потирать от удовольствия руки.
Садитесь соколики! Присаживайтесь братцы пулеметчики! Как я чувствую, гвардейцы, у вас опять денежки завелись! Как червячки по груди под рубахой ползают! Покоя не дают! и он почесал и поскреб у себя ногтями под рубахой.
Химика полка обыграли? По моей методе стали работать? Ну-ну!
Посмотрим, как вы усвоили мою науку!
Майор скидывал с ног валенки, доставал из кармана колоду карт и заражал нас своей веселой лихостью.
Ни одна карта из колоды не выходила без его веселой шуточки, анекдотика или прибауточки. Возможно, вся тактика и стратегия его игры заключалась и была построена на веселых словечках, чтобы подзадорить нас и заставить пойти на риск. И мы поддавались, рисковали, играли в темную и брали переборы.
Майор сразу нас не обыгрывал, давал время нам позабавиться, играл сдержанно. А нам было весело, время летело быстро. В двадцать лет день тянется долго. А зимняя ночь как сама вечность. За картами время летело быстро.
Майор не хитрил, играл просто и честно. Мы сами под его шуточки лезли на рожон.
Ну, ладно! На сегодня хватит! Уже утро! говорил он отвалясь на нары.
Мне спать охота! А у вас денег наверно больше нет?
Хватит гвардейцы! А то вы вкус к игре совсем потеряете! Побежите опять к полковому химику по моей методе его обыгрывать. Знаю я вас!
У химика полка игра в карты не клеилась. Как-то так, взяла и не пошла! Играть было скучно и нудно. Всему приходит конец. Карточная игра надоела.
Но химик полка светлая голова! Он лодырь и бездельник, но мысль у него работала остервенело. Видно по причине своего интеллекта он и на передовую не попал. Не то, что мы дураки под пули лезли. Он и во время боев все время терся в тылу со своими противогазами. Звание у него было не большое. Всего то старший техник-лейтенант, а котелок у него варил не хуже генеральского. Если бы не маленькое звание и не противогазы, которые числились по ведомости за ним, то именно он, а не какой-то там Добровольский принял семнадцатую гвардейскую дивизию.
Звонит он однажды и предлагает нам зайти к нему. Приглашает усиленно.
Есть полфляжки спирта с закусоном! говорит.
Ванька-ротный
Видно затосковал он. Душа заныла. Соскучился по нашей компании. Раз просит нужно зайти! На закуску сала посулил поджарить. Откуда у химика сало? Не иначе где спер! Не на противогазы же он их выменял у интендантов! Собрал в лесу брошенные противогазы и на сало сменял! Ха-ха! заговорил, небось, зубы и спер! А где ему еще взять?
На фронте шустрый народ. Плохо положи тут же сопрут. Потом можешь не искать. Сало не дрова на дороге в лесу не валяются. Затосковал химик по компании, коль мы ему понадобились. А что мы ему? Просто дружки и приятели.
Встретил он нас ласково, с доброй улыбкой. Налил, как обещал горло промыть на пару глотков по полкружки. После второй подал на стол шипящее сало на сковородке. Вроде как бы нам рты жареным салом заткнул, чтобы мы не разевали рты и не перебивали его во время просвет беседы. Потому что собирался он сделать нам что-то вроде доклада.
Сегодня доложу я вам, начал он, о старой древней игре! Мы, конечно, не знали, в чем будет суть его речи. Мы пожали плечами, вот так же, если бы вам сейчас предложили сыграть на вшей.
Мы недоумевали, а он был в восторге. Мы не догадывались, а он улыбался до ушей.
Теперь самое время, сказал он, рассказать о сути этой офицерской игры.
Но учтите! начал он вкрадчивым голосом.
Игра эта не столь забавная, сколько напряженная и азартная.
Мы гвардейцы! Она нам вполне подойдет! Мы же не всякие там занюханные интеллигентики! Вначале мой рассказ пойдет не о самой игре, а так сказать о предмете исследования. На него вы должны обратить особое внимание. Потому, что именно на него вы будете ставить ваши денежки.
Кому мой рассказ придется не по вкусу и вызовет неприятные эмоции, думаю, что среди утонченных натур такие найдутся, они могут сказать презрительно: Фу ты! Какой ужас! Советую им пропустить мимо ушей вшивую часть моего повествования.
Химик свернул свою ладонь трубочкой, всунул туда губы и сделал громко так, что мы не поняли, откуда собственно вырвался звук. Он прогудел как старая ржавая труба. После этого он изысканно и манерно достал носовой платок и вытер губы. У интеллигентного человека платок всегда должен быть в кармане. Не то, что у нас. Носовой платок он приложил к губам. Хотя сделать это мог просто бумажкой. Если от натуги порвал штаны.
В землянке у химика было жарко и душно. А еще прибавился запах кислой квашеной капусты.
Ванька-ротный
Многозначительно покашляв несколько раз, чтобы рассеять наше внимание и привлечь его к себе, чтобы отвлечь наши мысли от жевания твердой шкуры от сала и от запаха, стоявшего теперь под потолком, он продолжал свой доклад.
Вша, с точки зрения науки и истории, это непременный спутник любой войны. Рассказ о вшах нужно начинать издалека, иначе говоря, развернуть его исторически. Вшу, как живую божью тварь, нужно мысленно интеллектом познать, а не скрести у себя на гашниках. Как это по незнанию дела ют наши солдаты. Ловят их и давят на лопате ногтем.
По латыни вша звучит "Педикулез" продолжал химик.
Это вроде как ридикюль! Которые дамочки таскают под мышкой! сказал кто-то, чтобы показать свое тонкое знание иностранных названий.
То ридикюль! А это педикуль! Разница есть? Чуешь? поправил его химик
Педикулез Потапенко! На языке медиков, это значит, что ты вшивый Потапенко
Ясно промямлил Потапенко. А я раньше не знал! и, задумавшись, он зачесал в затылке.
Возьмем, к примеру, данные за тысячелетия! продолжал химик.
Человек появился на земле 600 тысяч лет назад. А вша уже существовала и поджидала его. 30 тысяч лет тому назад люди орудовали каменными топорами и вши грызли им волосатые загривки, 10 тысяч лет до нашей эры появились шлифованные кремниевые топоры. Но следов на их полированной поверхности от раздавленных вшей науке обнаружить не удалось. Но вот в Египте четыре тысячи лет до нашей эры, во времена правления фараонов, а это наукой установлено точно, в розетках и ладанках нашли трупы засохших вшей. Да-да! В розетках были обнаружены засохшие трупы фараоновских вшей. Насекомых собирали с себя и знатные дамы. Срок не малый! Четыре тысячи лет! Вот когда человечество впервые признало, что их донимают и едят блохи и вши.
Химик замолчал. Почесал за ухом. Поскреб на груди и о чем-то задумался.
Жил, был король когда-то. Блоха у него была... запел он бархатным голосом.
Химик умный человек. Он налил нам еще. Нельзя такую небесную теорию выкладывать залпом, если у слушателей от внимания в горле пересохло. Надо, чтобы аудитория сделала передых, прочувствовала, подумала и переварила сказанное, осознала суть идеи и почесала себе затылки. Сегодня подумать об этом не смеешь даже, а тогда на войне вши были обыденны и естественны. Хоть и нет у нас этих тварей сейчас, возьмешь иногда, да и почешешься.
Химик прав. Дороги войны были усеяны не только нашими трупами, но по ним с войсками шли на запад и вши. Вши были национальной гордостью не только России, но и Великой Гармонии.
Ванька-ротный
Зима это самый суровый и вшивый период года. С первым снегом они появляться и с первым дыханием весны исчезают. О вшивости немецкой армии особый рассказ. При взятии пленных мы их допрашивали о военных делах и разных секретах, мы вежливо задавали им вопросы и о вшах. Они чесались при этом и довольно подробно рассказывали. Вернемся к немцам потом. Я вспомнил один эпизод. Хочу рассказать, пока не забыл. Вша это вещь! Вши это слуги народа! Вши это слуги холода, голода, людских страданий и ужасов войны. Помню один разговор солдат на передовой. Я сидел рядом в окопе и наблюдал за немцами.
Что-то у меня братцы вшей совсем не стало! Сбежали надысь!
Эх, дело твое плохо!
Это почаму ж?
Когда корабь тонет, первыми крысы бегут! А крысы, как вши! Вот они у тебя и сбежали!
Ну и што?
Как што! Завтра убьют!
Ну да!
Вот тебе и нуда! Вша, она живого никогда зря не покинет! Она брат не баба! При тебе живом к другому не сбежит!
А почему же у меня сбяжали?
Я тебе сказал! Ты уже покойник!
Как жа мне быть?
Солдату без вшей не положено жить!
Если бы не лекция химика, я бы не вспомнил этот разговор. Лекция всегда наводит на мысль. На лекции всегда что-то свое вспоминаешь. Из жизни факты берешь. Помню, как нас до войны в училище проверяли на форму двадцать. На утренней поверке в строй старшина роты заставлял нас выворачивать наизнанку воротнички. Он ходил и внимательно рассматривал у нас у каждого швы воротничка.
Мы русские люди ко всему привычные. Мы к грязи, холоду и голоду сызмальства привыкши. А на немецких солдат было страшно смотреть. В первую же зиму потеряли они человеческую совесть и стыд. Чешутся в избе при дамах, то есть при бабах, давят вшей на столе за едой.
Что говорил химик дальше про вшей и про войну, я дальше не слышал, потому что был задумавшись. Вспомнил я тут еще один случай. На лекции сидишь, всегда о чем-то постороннем думаешь. Потому и вспомнил я этот необыкновеннй случай.
Помню госпиталь и одного молодого лейтенанта. Он лежал в гипсе с перебитым бедром. Ему нельзя было шевельнуться. А он метался и стонал ни от боли в в бедре, а от вшей, которые у него развелись и грызли его под гипсом. Он сходил с ума, что нельзя разрезать гипс и вычистить оттуда вшей. Он просил и умолял врачей что-нибудь предпринять и сделать, чтобы прекратить его страшные мучения.
Ванька-ротный
Ребята, ходившие на костылях, приносили ему с улицы обрывки проводов и куски железной проволоки. Он сгибал их петлей, подсовывал под гипсовую шину и чесал сгоняя с насиженного места вшей. Он пытался их поддеть и выудить наружу, но они заползали глубже и грызли его сильней.
Они лезут дальше! кричал он и смотрел нам в глаза.
Он не давал нам покоя ни днем, ни ночью.
Лежит лейтенант молодой мальчишка, мотает головой, иступленно смотрит, стонет, скрипит зубами, а его успокаивают врачи:
Потерпи милый! Еще недельку потерпи! Нельзя сейчас трогать гипс на ноге!
Однажды на обходе появился врач, такой шустрый старичек. Звание его под белым халатом не видно. Лейтенант взял и пожаловался ему на свою судьбу и страшную муку. Он осмотрел гипс, обругал стоявших за спиной врачей и велел вести лейтенанта в операционную.
Посмтрели бы вы на него, когда он вернулся в палату, на его счастливое лицо, на светлую радостную улыбку. Он избавился от своих страданий. Он забыл о боли и о своей тяжелой ране.
Суеверные люди утверждают, что от горя и страданий заводятся вши. Мне пришлось перебрать в своей памяти многое, прежде чем я установил, где и когда наша рота, прибыв на фронт, впервые подцепила вшей.
После ряда сопоставлений фактов я пришел к выводу, что рота зачесалась, когда мы влились в состав 119 стрелковой дивизии.
В 297 отдельном пулеметно артиллерийском батальоне Западного фронта нас кормили досыта. Воровать, видно наши снабженцы тогда ещё не научились.
А в батальоне были новые люди, москвичи. И вшей у нас в тот период не было. А как только мы попали в одну траншею с солдатами сибирской дивизии, сразу хлебнули бледной баланды, и рота зачесалась.
От голода, говорят, тоже заводятся вши. Что тут такого? Война! Окопы! Смертельный страх! Интенданты жулики! Голод и вши!
Я ничего не хочу сказать особенного. Ничего не хочу сгущать и приукрашивать. Рассказываю все, как было. Поскольку наша жизнь надо полагать, не вечна. Она может оборваться в любой момент. Мне нет никакого смысла скрывать что-либо из прошлого и уносить тайну пехоты в могилу с собой.
Могу уточнить. В траншее мы подцепили не просто вшей, а особую, лютую, морозоустойчивую сибирскую породу. Так, что на наших московских гашниках они быстро освоились, развелись и озверели, как наше новое тогда полковое начальство. По свирепости и кровожадности они превзошли сами себя. Мы гибли под пулями и снарядами, а они нас грызли за то, что мы не шли решительно вперед и топтались на месте.
Европейские и тем более заокеанские популяции с этой сибирской породой в сравнение не шли.
Ванька-ротный
Сибирские вши злы и свирепы как сибирские морозы, злобны как таежные собаки, дики как сибирские чалдоны. От них, как от сибирской язвы никуда не уйти. Никакие баварские, прусские и прочие немецкие и другой иностранной породы по шустрости и живучести соперничать с ними не могли.
Немецкие, например, Ляусбубе (Вшивый мальчишка) с черной отметиной и полосками на пробор, которых с гордостью носили с детства солдаты фюрера, тут же потеряли чистоту расы и крови, лишились, так сказать родословной, так как в первую же зиму сорок первого смешались с ленивой низкорослой тверской породой. Не уберегли немцы чистоту своих вшей. И все потому, что не могли находиться и спать в снегу. Им подавай натопленные избы. Они лезли на взбитые перины и на мягкие пуховые подушки, под ватные одеяла, сшитые по тем временам из пестрых клочков и разноцветных клиньев. Вроде как наше полковое начальство.
Немцы, конечно, могут возразить, что вшей они, подцепили на войне и что до войны они вшей не имели. Что это благо они приобрели в удачных походах. Но мы то знаем из старых книг, что Ляусбубе давно существовали. Не со времен ли Фридриха Великого они у них завелись.
Немцы всю Европу прошли. Пограбили вдоволь и от души, как следует. Кое-где до последней вши унесли. А когда они маршировали по просторам России, они эту тварь имели в огромном количестве.
И сейчас, когда наступило затишье, когда весь фронт завалило мокрым снегом, они задумались о походе на Россию и зачесались наверняка.
Наши солдаты, сейчас сидят на передовой и без понятия гоняют вшей. Мы офицеры младшего звания слушаем лекцию по теории вшей. Занимаемся обобщением идеи и практики, человеческого опыта. А наши начальники, рангом повыше, получив чистое белье, хлещутся в баньках березовыми вениками.
Каждому своё!
Химик полка предлагает нам после лекции провести семинар сыграть на деньги каждому на собственных вшей.
Хотите знать о войне все по совести? Без всяких там ура и прикрас. Могу рассказать вам кое-что!
Вспоминаю, светлую личность полкового химика. Человек он был трусливый, но скажу вам, с благородством души. Он, правда, все время сидел в тылу и за свою шкуру боялся.
А, у нас, у молодых прошлого тогда не было. Настоящее было безнадежно и смутно. А будущее нам тогда вообще не светило.
Впереди у нас лежала кровавая дорога, по которой нам предстояло пройти. Смерть нас ждала каждую минуту. Вперед нас подгоняли и торопили. В этом одном, пожалуй, и был высший смысл всей войны.
Ванька-ротный
Поначалу нам казалось непостижимым, почему мы должны были исчезнуть с лица земли. Но потом, постепенно мы к этой мысли привыкли, кое в чем стали разбираться и соображать. Мы ходили и трясли своими вшами. Вши для нас были наградой вроде как ордена и медали. И чтобы как-то преодолеть хоть мысленно несправедливость, мы стали думать и чесать загривки, смотреть по сторонам. У нас перед смертью, со временем, пробудилось сознание, чувство достоинства и умение подальше послать.
А сейчас, когда делать было нечего, когда мокрый снег залепил всем глаза, мы сидели у химика и убивали время.
С тех пор в азартные игры я не играю. Еще на фронте утрачено был духовное начало игры. Остались позади кровавые военные годы и безысходная тоска по самой жизни. Разумный человек не будет убивать свое время. Да и что за удовольствие трепать в руках затертые карты, с размалеванными дамочками и замусоленными королями.
Во время войны мы были отрезаны от жизни и внешнего мира. Мы одной ногой стояли в могиле, а под коленкой другой гоняли вшей. На что мог, надеется ротный офицер?
Была среди нас одна светлая личность химик полка. Где он теперь? Вот у кого были быстры и проворны вши. По полку даже ходили слухи, что он за красненькую давал по паре своих вшей другим на развод.
На бери! говорил он, не пожалеешь!
И поднимал указательный палец многозначительно.
Осторожно сажай! Куда суешь? Сажай по мышку!
Ноги не повреди! через пару дней можешь играть на них!
У некоторых отъевшихся интендантов вши были ленивые, брюхастые, на коротких ножках, с толстым отвисшим задом. А у химика им не в пример, наоборот худые, поджарые, с длинными и сильными ногами, как у стайеров бегунов.
Нащупаешь ее легонько под мышкой! Деликатно бери, чтобы ножки не помять! На холодном столе не держи! Переохладиться может! Ты ее лучше для пробы на теплой ладони побегать пусти! Потому, как она торопливо бежит, как на свету ножками шевелит можно сразу сказать. Способна она? Можно ставить на нее полсотни? Или подождать? Другую достать? Не сразу угадаешь, пока подберешь достойную!
Статистика игры неумолима. Если твой партнер лысый и в годах и у него округлился животик, если его физиономию бреет полковой парикмахер Еся Кац, то какая тут может быть прыть и приличная скорость? По телу у него ползают неповоротливые твари. У него конечно руки чешутся. Ему охота выиграть ценную трофейную вещицу. Кольцо там или портсигар. Я не говорю про часы на семнадцати камнях.
Ванька-ротный
В игре он не может рассчитывать на успех своих тихоходных вшей. Он тоже хочет играть на быстрых и шустрых легавых. Вот и платит он химику за каждую пару по червонцу.
А теперь о самой игре! услышал я голос химика, оторвавшись от своих собственных мыслей.
Если на нарах расстелить сухую плащ-палатку и разгладить ее рукой, вот здесь с краю провести карандашом прямую черту, то эта линия будет для вшей стартом. Химик разгладил рукой плащ-палатку и провел у самого края черту.
А там, сказал он, в другом конце карандашной линией обозначим финиш. Вот все и готово для игры!
Кто хочет играть, прошу в кон ставить по четвертному! Каждый у себя под рубахой достает вшу и по моей команде опускает ее на линию старта. По команде Марш! Все отпускают своих вшей. Я подношу, к краю плащ-палатки зажженную гильзу и вши от огня побегут в темноту. Они не свернут ни влево, ни вправо. Они будут бежать только прямо. Это неоднократно проверено и установлено точно. Чья вошь быстрей добежит до линии финиша, тот и снимает из банка тройную ставку.
Учтите! С каждым новым забегом общая сумма в банке растет. Начинайте с маленькой, а потом можете ставить и сотенные.
Мы были в восторге! Мы были поражены! Какая логика! Какое знание истории! Такого человека нужно до конца войны сохранить и сберечь! Каких он потом вшей и гнид разведет!
Вши, которые нас до сих пор ели и грызли, приобрели для нас теперь особое ценное значение, можно сказать игровой, денежный смысл. Хорошая вша теперь была в цене. Она могла обогатить любого вшивого офицера. Да, да! Озолотить, если хотите! Потому, что кроме денег, трофейных часов и разных блестящих вещиц и предметов, в банк ставили золотые колечки, браслеты и цепочки. Ставили туда и немецкие сигареты, цветные фонарики, ножички, бритвы "Золинген", помазки из натуральной щетины, расчески, пачки русской махорки, соло и консервы. Так что, имея быструю и шуструю вшу можно было выпить и закусить.
Каждый надеялся, что именно его вша первой доберется до финиша и полфляжки спирта, которую поставил интендант, достанется ему.
Мы не рассчитывали дожить до конца войны. Нам побрякушки и золотые колечки были не к чему.
Ванька-ротный
Но случалось и так. Вша бежит, бежит, да возьмет и встанет. Остановиться по середине дороги и стоит. Хозяин из себя выходит. Трясет кулаками. Материться на чем бог стоит. А она стерва замрет на полпути и отдыхает. Тот с обиды давит ее ногтем. Хрупнет она глухо и лопнет. И на плащ-палатке останется пятно с черной размазанной кровью.
Играли мы, забавлялись. Но вот однажды в дивизию завезли чистое белье. Для солдат и ротных офицеров натопили бани. Привезли, поставили вши бойки. Это вроде ящика на салазках из бревен высотой в человеческий рост. Туда загружается солдатское обмундирование, и жариться при высокой температуре. Под ящиками для этого сделаны специальные топки. После бани всем солдатам и нам устроили санобработку. Там где у нас волосы растут из ведра длинным помелом намазали вонючей мазью. Потравили всех вшей. Химик полка вздыхал. Какая жалость! Испортили такую игру!
Некоторое время у нас вшей действительно не было.

24 Фев 2019, 03:16Magus  
Глава 20 Передислокация Февраль 1943

Ванька-ротный

Жизнь в лесу, где стояли полковые штабы, тылы и обозы, шла своим чередом. Суета начиналась с утра, когда пробуждалось начальство.
Очумев за долгую зимнюю ночь от гари, копоти, жары и спертого духа, полковое начальство из теплушек выбиралось наружу дыхнуть свежего воздуха, сбросить оцепенение и дремоту, ополоснуться холодной водицей.
Новый день начинался с позевывания, потягивания и почесывания. В лесу слышались глубокие вздохи, хриплый кашель, ругань и сиплые голоса.
Один чесал за ухом, смотрел вверх, сквозь макушки деревьев на серые проблески неба, беззвучно шевелил губами и пытался решить:
Какая будёт нынче погода? Будут бомбить немцы?
Другой водил ладонью по небритому подбородку, кривил складки рта, морщил красноватый нос и задумчиво произносил:
Будут!
Из солдатской теплушки наружу вываливался заспавшийся полусонный солдат, скреб себя ногтями под рубахой, за пазухой и хриплым голосом произносил:
Хрицы нынче летать не будут!
К обеду, видать, снег должон пойтить!
Вон как небо заволокло и затянуло!
Умываться будете? Товарищ гвардии капитан?
Давай поливай!
Капитан протягивал руки. Солдат котелком черпал из бочки студеную воду, лил и приговаривал:
Пусть моются! Им чесаться лень!
Он лил начальству на руки не жалея воды.
Полковые плескались и фыркали, охали как бабы и поглядывали на солдат. До них только сейчас доходил смысл ехидных солдатских слов. Чем-то он любезный недоволен? Нос стал воротить. Да и очень уж плещет без разбора. Не балует ли он?
Но солдат и не думал шутить. У него спросонья просто с языка сорвалось. Он черпал и лил, стараясь всякому угодить.
Человек своей жизнью шутить не будет. Кому охота на смерть идти? Отсюда быстро отправят на передовую. Передовая это не кино. На передовую солдат умирать отправляют.
Ванька-ротный
Офицеры чином постарше имели своих личных, так сказать, денщиков. Они еще с порога подавали свой зычный голос. Денщики от голоса вздрагивали и бежали на голос "самого". Попробуй, не успей, оступись, сделай промашку к вечеру соберешь манатки. Здесь в тылах полка ухо нужно держать востро, здесь нужны ушлые и расторопные люди. Посмотришь на солдата с передовой, он на полковых офицеров ноль внимания. Он не повернет голову, когда его окликнет офицер.
Разомнут свои застылые мышцы полковые начальники, расправят плечи, освежаться холодной водой, поедят, попьют с утра в свое удовольствие, разойдутся по блиндажам и теплушкам и угомоняться на целый день. В лесу настанет тишина и покой. Слышно только позвякивание стальных удил и уздечек, жующих сено полковых лошадей, да слышны удары топоров, это полковые солдатики занялись пилкой и колкой дров.
Пройдет немного времени и картина в лесу изменится. Для солдат тоже наступит долгожданный момент. Откроет повар крышку у походного котла, постучит черпаком по его бокам, помешает солдатское варево и встрепенуться серые шинельки. Здесь же рядом, на круглом пне, как на плахе, рубят не головы, а мерзлые буханки хлеба, ледяные брызги от них разлетаются в разные стороны.
Солдаты, бросив работу, бегут, поспешают, гремя котелками, к котлу. У котла собралась толпа, все лезут вперед, толкают друг друга ни какого порядка! После мерзлого хлеба и горячего хлебова можно присесть и закурить. Так проходит день за днем у полковых, штабных, тыловых и обозных солдат и офицеров.
Старшины рот к утру возвращаются назад лежа в санях. Они не ходят возле саней, подергивая вожжами, как это делают полковые обозные. Тыловые обозники в лесу, на глазах у начальства, побаивались ездить в санях, они шествуют рядом, понукая лошадёнкой. Нужно соблюдать заведённый порядок. Но стоит им выехать на лесную дорогу, они тут же усаживаются в сани. Этикет соблюдают!
Жизнь полкового тыловика идет своим путем. Она не похожа на жизнь солдата с передовой. Они
по-разному ходят и смотрят. Во взгляде и на лице у них разное выражение. Один живет на земле со смертью за спиной, другой гнет спину, старается угодить, чтобы не загреметь на передовую. У одного жизнь как день, у другого она минутой.
Погода в феврале не устойчивая, меняется каждый день. То холодно и морозно, снег скрипит под ногами, ветер вьюжит. Завтра вдруг потеплело, зазвенела капель. В ней всеми цветами радуги загорится зимнее солнце.
Присмотрись к жизни в лесу. Вроде все идет своим чередом. А глянешь иной раз, и в глаза бросается какое-то скрытое движение. Явных признаков нет, беспокойства не видно, но замечаешь что-то не обычное в жизни полка.
Ванька-ротный
На передний край перестали подвозить боеприпасы. В роты поступил приказ углубить и привести в порядок окопы. Солдаты лениво и нехотя ковыряли землю лопатами.
Однажды из леса ушел небольшой груженный имуществом обоз. Остальным было приказано чинить сбрую и собирать инвентарь. Никогда такого не было, чтобы в затяжной обороне вдруг стали трясти всякое тряпье и барахло. Передислокацию дивизии держали в строгом секрете. Мало ли что! Штабным ничего не говорили. Но мало-помалу мы стали замечать, что тылы полков готовятся к переезду.
Дивизионный ветврач, наш главный коновал, увешенный орденами и наградами, получил нагоняй за то, что полковые лошади оказались не перекованными? Химик полка чуть не загремел со своего места, потому что не собрал разбросанные по лесу противогазы. Раненые, приходя с передовой, бросали их, где попало: где под ель, где вешали на сук, где просто бросали подальше на снег. Так одну службу за другой стали проверять, делать вливания. Не трогали только солдат с передовой.
Когда у Малечкина запросили наличие людей и материальной части, стало очевидным, что дивизия готовиться к переходу.
Немецкая авиация не летала. А дни были ясные и солнечные, немцы могли бы заметить, как по тыловым дорогам потянулись обозы, как на передовой зашевелились солдаты. Немцы не предполагали, что мы в такую распутицу перейдем в наступление.
И вот однажды в расположение наших тылов пришли солдаты какой-то другой дивизии. Наши обозные вдруг забегали, сорвались с места и укатили куда-то за лес.
На следующий день, на передовой произвели смену. Оставив после себя кучи мусора, рваного тряпья и отбросов, дивизия вышла из леса и стала стороной обходить линию фронта. Куда мы шли, мы не знали.
Передвигаясь ночами, мы каждый раз на день останавливались на привалы. Всполохи артиллерийской стрельбы на всем нашем пути освещали ночное небо. Гул и удары тяжелых снарядов слышались где-то вдали. Они то нарастали, приближались к нам, то отдалялись.
Последняя ночь была светлой и морозной. Мы медленно и устало двигались по лесной дороге. Справа от нас появилась еще одна дорога. По ней параллельным ходом ползли наши полковые обозы и артиллерийские упряжки. Там же шла полковая братия разных мастей. Стрелковые и пулеметные роты шли отдельно от них в стороне.
Опушка леса, по которой мы шли, закончилась, дорога повернула в кусты. Пройдя кусты, мы неожиданно оказались на перекрестке дорог.
На обочине около дороги стоит небольшая группа людей. Поодаль от них, ковровые саночки, а чуть дальше деревенские розвальни. Ковровые те самые, что промелькнули, обгоняя обозы.
Ванька-ротный
Мы подходим ближе, видим двух начальников в окружении охраны солдат. Они о чем-то говорят, показывая в нашу сторону.
Малечкин, ехал позади нас на лошади верхом, заметив начальство, он сразу встрепенулся и на рысях подался вперед. Майор ловко соскочил на землю, поправил поясной ремень, привстал на носки, козырнул и шаркнул звонко шпорами. Он успел скинуть варежку на ходу, коснулся пальцами виска и сделал шаг в сторону. А я, как шел, так и шел. Я подумал, может это его знакомый. Мы подошли вплотную и остановились. Только теперь я понял, что перед нами высокое начальство. Я первый раз видел нашего нового командира дивизии полковника Квашнина. Смена командиров дивизии произошла в декабре сорок второго. И вот спустя два месяца мы увидели его своими глазами. Он стоял в окружении своей личной охраны. Я расслышал его глухой голос.
Ты опять куришь? сказал он, повернувшись к солдату охраны.
Только что бросил и в снова дымишь!
Посмотреть на него весь зеленый и опять во рту папироска!
Я взглянул на солдата в новом полушубке, он стоял, курил и чему-то улыбался. Нам офицерам батальона выдавали для курева махорку. А этот стоял и пыхтел папироской.
Я взглянул на майора Малечкина, он стоял и не шевелился. Он ждал, что скажет ему полковник. Рядом с Квашниным стоял молодой капитан. Как в полку говорили, это был Каверин, любимчик, которого в дивизию привез с собой Квашнин. Прошел даже слух, что это был его внебрачный сын.
Капитан вскинул бровью и посмотрел на солдат пулеметной роты. Ему что-то не понравилось во внешнем виде наших солдат. Капитан повернулся в сторону Малечкина, оттопырил нижнюю губу и пренебрежительно и даже с презрением, что свойственно молодым, выразился:
Что это за гвардейцы? Ни одной, сколько ни будь достойной личности! Ни выправки, ни воинского вида. Разболтанное войско у тебя майор!
Я стоял рядом, невольно разогнул спину и расправил плечи и подал нашим солдатам команду смирно. Сработала моя строевая выправка, которую мне привили муштрой в военном училище. Солдаты пулеметной роты тяжело качнулись и замерли на месте.
Я хотел помочь майору выйти из ложного положения. Мне было ясно одно. Что внешний вид наших солдат, ни о чем не говорит и не имеет ни какого значения. Это боевые солдаты, проверенные временем и огнем. На них держался фронт, если хотите. Но неудовольствие капитана могло сказаться на служебном положении нашего майора.
Ванька-ротный
Что я? Старший лейтенант! В дивизии меня в лицо мало кто знает. Другое дело майор Малечкин! Мое дело пахать на передовой. Сидеть с солдатами в окопах. На мое место любителя не найдешь. Мою карьеру капитан не может подпортить. А вот, комбату Малечкину он может сильно навредить.
Выйди из строя сейчас один из командиров полков, Малечкин первая фигура принять полк вместо убывшего. Капитан Каверин числился при штабе дивизии, но был все время при Квашнине и скрывал, что сам метит на полк. Молодой, но из ранних! Квашнин и он сам при этом считали, что он исключительно одарен и способен. Вот почему он решил с первой встречи осадить нашего майора и поставить на место. Споткнись сейчас Малечкин на пустяковом деле и никакой правдой не докажешь что ты не верблюд. Стоит одному, другому шепнуть на счет майора и считай у нашего Малечкина пути и дороги на полк отрезаны.
Если от него отвернется штабная братия, если он потеряет друзей и благожелателей, считай, что его песенка в этой дивизии спета. Шепнут кому нужно, что он не благонадежен и морально неустойчив и останется с клеймом неудачника.
Квашнин, вероятно, заметил, что капитан говорит не дело. Он видел, что Каверин пытается поддеть майора. Квашнин метнул на него быстрый взгляд и Каверин недовольный этим взглядом сделал дурацкую физиономию и надул вытянутые губы.
Пулеметчики всегда от стрелков отличались внешне. Это были рослые, крепкие и выносливые солдаты. Среди них были и отощавшие, но в основном это были сильные мужики. Так что зря капитан навалился на Малечкина. Всё это было напускное. Он наверно никогда раньше не видел настоящих солдат с передка.
Квашнин окинул взглядом стоящих на дороге солдат, в потертых шинелях, грязных, небритых и угрюмых. Он покашлял, давая понять капитану, чтобы тот со своими замечаниями не лез где не надо. Так думал я. Мне почему-то так показалось. Не внешний вид в данном случае интересовал командира дивизии. Не на парад в ногу шли наши солдаты. Впереди их ждала смерть и война. Дух солдата хотел уловить командир дивизии.
Я стоял и видел перед собой на фоне белых кустов и серого мерцающего неба полковника, капитана, охранников в новых полушубках, ковровые саночки и жеребца в яблоках. Я смотрел на них и думал, что они знают, о солдатах, о нас, о войне.
Перед ними на ветру колебались серые потертые шинели, у которых нет того ухоженного вида, как у солдат охраны, стоящих за спиной у полковника Квашнина. Они не сразу поняли, что перед ними стоят боевые настоящие солдаты, которые держат фронт своими хребтами, которые ведут войну.
Ванька-ротный
В их представлении пулеметчик солдат, это один из мордастых охранников в новом полушубке. Они рассматривали нас. А мы, упрямо из-под бровей смотрели на них. И ждали команды, поскорей уйти отсюда.
Квашнин хотел взглянуть на тех, кто пропитан гарью взрывчатки, на тех, кто получал увечья и умирал на передовой. Кто кровью своей добывал славу ему и всей его штабной и тыловой братии. Тыловые и повозочные тоже были гвардейцами. И главное было еще в том, что люди эти никогда и ничего не просили. Они не имели наград и на судьбу свою не роптали. Вот и сейчас тронуться они молча, качнуться вперед, уйдут в серую ночную мглу, и он Квашнин их больше никогда не увидит. Он смотрел на них, на живых, а мысленно видел их в братской могиле. Он даже и в этом ошибался. Убитые солдаты обычно валяются на снегу. Дивизия уйдет, а трупы убитых солдат поверх земли останутся лежать. Чем больше их убьет, тем значительнее будут его заслуги. Сумел же он и заставил их без страха пойти на смерть. Наверное, думал он и о том, почему они безропотно и добровольно идут умирать за общее дело. А если подумать глубоко, солдаты воевали за народ. В живых останутся они тыловики. *(прифронтовые "фронтовики" и "окопники") И славу общего дела они охотно возьмут потом на себя.
Не часто приходиться видеть ему боевых солдат гвардейцев. Такие встречи бывают редко. Каждый день перед его глазами мелькают штабные, тыловые и угодливые денщики. Увидеть боевую роту, это исключительное дело. Жди, когда тебе повезет. Вот так вдруг на дороге в тылу повстречать и посмотреть на солдат с передовой. Вот он русский солдат стоит перед тобой усталый, голодный и молчаливо угрюмый. Стоит, молчит и ждет, пока его обложат матом. Теперь полковник увидел, какой он из себя этот русский солдат, пропахший немецкой взрывчаткой, порезанный горячими осколками, прошитый свинцовыми пулями. Чем он живет? Что у него на уме? За что он воюет?
На войне все просто. Получил полковник сверху приказ, передал его в полк, а там его разослали через батальоны по ротам. Крикнет ротный своим солдатикам:
Мать вашу так! Давай славяне вперед! Родина вас не забудет!
И пойдут они, сгорбившись и согнувшись под пулями и под разрывами снарядов немца выбивать. Посмотришь на них, неказистые, зашарканные в серых шинелях, а идут и смерти не бояться. По глазам видно, что жрать мерзавцы хотят, вот и прут вперед, может трофеи достанут.
Вон рядом растопырив вширь ноги, стоят за спиной полковника сытые халдеи. У них не только круглая рожа, у них и наглый самоуверенный вид. Пряжки на ремнях начищены, блестят как у кота..., в зубах папироски, вид гвардейский, что надо, медали на грудях, через контрразведку все проверены на вшивость.
Ванька-ротный
А сунь его сейчас на передовую в окопы, посади на солдатский паек, заставь пойти под пули и под снаряды и покажет он себя первым трусом. Не секрет, что они храбры, пока пасутся в тылу за спиной у начальства.
Да! Под Белым многие из таких показали себя, побросав оружие и документы. А ведь были проверены по мандатно, отобраны, так сказать, на надёжность. Бывали такие случаи, когда вот таких халдеев из охранников, отправляли солдатом на передовую. Если проштрафился, не угодил или проворовался где в тылу. Снимали, с него милого, новенький полушубок, меховую шапку и цигейковые варежки. "Герою" выдавали потертую шинелишку б/у, с убитого, выдавали винтовочку и две обоймы патрон. И топай братец к стрелкам на передовую, иди к солдатикам в траншею, хлебать прозрачную баланду и вшей кормить. Ступай! Ступай милый. Привет всем от нас передай! А ему в стрелковую роту идти, что живому голову в петлю сунуть. Дошел до траншеи, а к ночи ищи-свищи, исчез. Толи убило, то ли следы в сторону немца пошли. Вот вам и проверенный, и преданный общему делу.
Стоят на ветру две пулеметные роты. Подай им сейчас команду, и шагнут они, качнувшись вперед.
Мы не знаем точно, куда идем. Каждый раз нам указывают путь на один ночной переход. Бояться, что тайна района сосредоточения может быть раскрыта. К рассвету мы подходим к привалу, располагаемся в лесу, получаем кормежку, и как выражался наш фельдшер:
Промыли кишки?
Опять около кухни очередь на клизмирование! шутит он, проходя мимо солдат.
Так шли мы несколько дней, но далеко от линии фронта не отрывались. В конце нам стало ясно, что мы стороной обходим город Белый.
Вскоре поодаль дороги мы увидели окопы, насыпи и бугры землянок. Подойдя к лесу, мы почувствовали запах солдатского жилья, гари и конского навоза. Ветер из ночи донес до нас стоянку людей и близость фронта. Под низкими разлапистыми соснами были видны землянки, окопы и какие-то, странные на первый взгляд навесы. На столбах, врытых в землю в два, три наката толстых бревен выше насыпей блиндажей были сооружены противоснарядные навесы. Для нас это было ново. Раньше мы таких сооружений прежде никогда не видели. Даже у немцев ничего подобного не встречали. Здесь стояли неизвестные нам мастера. Потом позже мы во всем разобрались. Если в такой навес ударял тяжелый снаряд с дистанционным взрывателем, то он разрывался в защитном накате. А покрытие блиндажа, располагавшееся ниже, от взрыва не страдало. Видно немцы сюда часто пускали тяжелые снаряды. Но не все блиндажи и землянки были оборудованы этими защитными козырьками. Здесь, как нам объявили, впереди на высотах оборонялась Алтайская бригада.
Ванька-ротный
Солдаты разных частей строили блиндажи и землянки по-своему. Алтайцы рыли глубокие котлованы, опускали в землю сырые срубы и сверху возводили накаты. Солдаты нашей дивизии над земляной ямой возводили накаты, пересыпая их слоями земли. Исключением было наше начальство. Для них саперы строили исключительно надежные блиндажи. А простые солдаты и прочие офицеры жили кто как в земляных укрытиях с перекрытием в два, три наката. Нам в дивизию присылали на пополнение в роты солдат узбеков, таджиков и других национальностей южно-азиатских республик. Они, как сурки в оврагах рыли себе норы. А наши славяне из средней полосы жили в шалашах и окопах, которые накрывали сверху лапником и жердями. Все строили укрытия на свой манер. У алтайцев землянки были вместительные, расположены они были плотно друг к другу. Сибиряки строили их разбросано. Узбеки и таджики рыли свои норы в земле кучно. Славяне селились тоже вразброс.
Мы вошли в лес, где под небольшими соснами нам отвели пустые землянки алтайцев, расположенные от них в стороне. Срубы землянок в земле почти касались друг друга. Когда-то здесь стоял второй эшелон Алтайской бригады. Но бригада понесла большие потери, тыловых солдатиков значительно почистили и отправили на передовую. Считай половина блиндажей теперь пустовала.
Мы издали видели их солдат, которые стояли на постах. Мы были, так сказать теперь их соседями. Солдаты невысокого роста, какие-то приземистые и широкие в бедрах. Не то что наши длинные и тощие.
Солдаты их топтались в полутьме, иные перебегали, передвигая ноги мелкими шажками. Они перекатывались по тропинкам как шарики.
Да и лошади их, стоящие в коновязях, под невысокими навесами, подстать солдатам были низкорослые, коротконогие и лохматые. Вобщем ночью нам алтайские солдатики показались маленькими и почти игрушечными.
То ли измотались мы на переходах, то ли невысокие сосны придавили людей к земле. Но ведь наши не пригнулись, ни сгорбились!
Видно характера алтайцы были угрюмого, потому что держались они от нас в стороне. И когда наши солдаты их окликали, то они тут же поворачивались к ним спиной.
Как у вас братцы здесь дяла?
Немец-стерва видно сильно бьет? кричали в их сторону наши стрелки.
Но вместо ответа мы видели только их спины.
Видать серьезный народ!
Ванька-ротный
Подниматься с земли и идти к ним туда для того, чтобы что-то выяснить у наших стрелков после марша не было сил. Какой там идти! Ноги давило! Коленки не гнулись! Язык заплетался! А это завсегда, когда с марша до места дошел. Ногу не поднимешь, тяжелые они по пуду. А скажи, что не дошли до места, что еще два, три перехода откуда только силы берутся, небось, они в загривке у солдата еще есть. Тут, когда солдат пришедши, на бок лег, лежит на снегу и ждет, как бы до нар только добраться, его с земли не своротить. Поговорим, авось потом! Завтра сами посмотрим!
Посмотришь издали на часового. Вон наши верзилы лежат развалясь.
Мужики, как мужики! Поставят его сейчас на пост, разве он будет топтаться на месте. Присел у землянки, опустил вниз загривок и сидит, вроде спит, вроде бдит на посту. На него хоть кричи, ни кричи, он свое дело знает. А эти алтайские на посту минуты спокойно не простоят все вертятся, суетятся, куда-то все смотрят. Увидев, что наши солдаты разбрелись по землянкам, алтайцы стали подходить ближе. Но ночью, с дороги кому охота смотреть на них. Солдаты как солдаты, только винтовка у них торчит за спиною слишком высоко.
И только когда все выспались, когда рассвело, когда все вылезли из землянок наружу, при свете зимнего дня мы увидели все и сразу прозрели. Перед нами на постах маячили не солдаты, а алтайские женщины. Одеты они были, как и мы, в солдатскую форму.
Ну, брат и дяла! Бабы нас здеся охраняли! А мы как дрова, как еловые поленья, такую ночь проспали!
Алтайская бригада, состояла из добровольцев, и в своем составе имели большое количество женщин. Второй эшелон бригады состоял полностью из них. В бригаде были женщины снайперы, пулеметчицы, минеры, телефонисты, подносчики снарядов и санитары. Многие из них воевали на передке.
Ну и дяла! Мать часная! Вот где для нашего брата малина!
Поди, сунься! Она с винторезом стоит! Ну, чаго ты? Разве я сам не вижу.
Майор Малечкин качал головой и потирал руки.
Слышь, начальник штаба? Мне отведи землянку на одного. Телефон к себе поставишь. Телефонистов тоже к себе посадишь. Они мне не нужны.
Я поеду в дивизию. К вечеру вернусь. Скажи, чтоб все было готово!
Вернувшись, из дивизии он объявил:
Пулеметный батальон пока остается в резерве. Из дивизии дали строгий приказ. Распорядись, чтобы наши здесь зря не болтались! Кругом бабы! Солдаты разом здесь шашни заведут. Мы натянули веревку вокруг занятых нами землянок и объявили поротно, что выход за веревку строго запрещен. Один Малечкин имел право перешагивать через нее.
На второй день нашей стоянки в штабную землянку, где я жил явился Малечкин и прямо с порога заявил:
Ты начальник штаба остаешься за меня!
Ванька-ротный
Считай, что я заболел! В дивизии об этом знают.
Ты сиди на телефонах, могут позвонить.
Комиссар уехал в политотдел, пробудет там неопределенное время.
Ты остаешься здесь главным.
Егор заедет за продуктами, зайдет к тебе. Если что, передашь с ним записку.
Прощай, покедыва! Желаю успеха!
Майор повернулся и исчез на несколько дней. Мы стояли на прежнем месте. Звонков из дивизии не было.
Через два дня майор вернулся. Я увидел его мельком. Он был довольный, усталый и осунулся. Не заходя ко мне, он ушел к себе и завалился спать. На следующий день он зашел ко мне в землянку.
Ну, как дела, начальник штаба?
Как вы тут без меня? Из дивизии кто звонил?
Пройди по ротам! Готовь солдат. Проверь оружие!
На днях выступаем. Переходим в наступление. Но пока об этом никому ни гу-гу! Вечером я зайду к тебе, поиграем в картишки: это значило, что обо всем поговорим. Я хотел ему доложить как готовы роты.
Вот вечером обо всем и расскажешь мне! добавил он. Телефонистов и писарей я отправил из блиндажа в землянку к солдатам, им наши разговоры слушать не к чему.
Вечером майор явился ко мне, присел к столу, глубоко вздохнул и улыбнулся.
Ну и бабы здесь! сказал он неопределенно.
В батальоне у нас осталось мало людей. Пополнения не жди. Его не будет. В наступление пойдем в этом составе. Двигаться будем в полосе 48 полка.
Я доложил ему о готовности рот и просил каждую роту обеспечить повозкой.
Нам на марше нужно иметь полный боекомплект. Тащить пулеметы и боеприпасы на себе солдаты не смогут.
Ладно! Отберем подводы у наших снабженцев.
Что, правда, то, правда. Славяне наши действительно отощали.
Майор вынул атласные карты. Деловой разговор продолжался. Мы играли, майор спрашивал и рассказывал. Я слушал его, отвечал на вопросы, а сам думал о другом.
У меня в полках и в дивизии близких друзей и приятелей не было. Я был одинок как перст, один. Меня вызволили с передовой, но в штабную компанию не приняли. Для них, я по-прежнему был Ванька ротный.
Ванька-ротный
Штабные с окопниками знакомства не заводили. Да и кто я был? Старший лейтенант, командир пулеметной роты, за неимением грамотных в дивизии по пулемётному делу, назначенный начальником штаба батальона. Другое дело майор Малечкин. Он был хозяин. У него было много друзей. В руках его было имущество и продовольственное снабжение. Дружбу нужно поддерживать, подкармливать как очаг, горящий в семье. От него им часто перепадало кое-что.
Майор знал, что в дивизии у меня нет близких друзей, и поэтому доверял мне свои сокровенные тайны. Он рассказывал мне о своих похождениях. Ему нужно было с кем-то поделиться, поговорить о том, о сем. С комиссаром батальона он старался не откровенничать. Жили они дружно, но о личных делах между собой не говорили. Комиссар часто уезжал в политотдел дивизии. Малечкин не противился этому. Вот и сейчас комиссар находился где-то там.
Ты еще молод по бабам шляться! Ты в бабах по настоящему ничего не понимаешь. Тебе и по должности и по годам это дело рано. Ты лучше слушай, наматывай и запоминай. Тебе девицы нужны. А бабы для тебя не подходящий материал. Стары больно. Ты по своей не испорченности только конфузиться будешь. А бабы не любят этого. Им подавай настоящего мужика. У баб я был. Разгонял грусть и тоску. Я старший лейтенант в таком возрасте и чине, что баб стороной обходить не могу.
Чего сидишь? Твой ход! Развесил уши!
Мы играли некоторое время молча. Но вот майор встал, прошел к выходу, свистнул как голубятник, засунув в рот два пальца. Это он так своего денщика Егорку вызывал. Майор вернулся к столу, прищурил лукаво один глаз, сплюнул сквозь зубы, потер руки и сказал:
Сегодня я выспавшись. Можно ехать шпоры точить.
Услышав шаги Егорки, майор напустил на себя серьезный и строгий вид. Егорка ввалился в землянку, майор вскинул на него внимательный взгляд, крякнул для порядка и сказал, как бы задумавшись:
Получи у нашего интенданта-жулика продукты и водку сухим пайком! Пусть выдаст сразу за неделю!
Он говорит, что мы прошлый раз получили на неделю, а вернулись обратно через три дня.
Передай ему, пусть тыловая крыса не жмется! И поменьше языком трепет.
Я сегодня солдатской баландой питался. Вот у начальника штаба из котелка хлебал. Начальник штаба может подтвердить.
Скажи, майор приказал крупу там всякую перевести по калориям на спирт и консерву. Сахар и подливку пусть оставит себе. Он любит сладкое. Язык у него не лопата.
Получишь продукты. Седлай лошадей. В дивизию поедем.
Ванька-ротный
Егорка шагнул в проход и исчез за тряпкой, висевшей над дверью. Мы некоторое время сидели молча.
Когда снаружи по мерзлой земле донесся цокот лошадиных копыт, майор встрепенулся, сгреб со стола разбросанные карты, надел полушубок, затянулся ремнями, приладил на голову шапку и надел рукавицы. Похлопав громко матерчатыми ладошками рукавиц, он наклонился над притолокой, резким движением отдернул тряпицу и, обернувшись, сказал:
Смотри за порядком! Остаешься здесь за меня!
Подморгнув мне как бы на прощание, он повернулся к выходу и скрылся из вида. Он ушел, а я сидел, продолжая думать.
Я удивлялся его легкости. Умению не думая решать всякие дела. Вероятно, и в бабском вопросе он был скоротечен, напорист и быстр. Я действительно был застенчив и имел замкнутый характер. У меня не хватало духу вот так на ходу решать дела. Я думал, что потом придет все само собой. Нужно в жизни только набраться опыта. Я думал о жизни, а майор мне толковал о бабах. "Черт с ним!" говорил он, ''Один день да мой!"
"О чем говорить! улыбался он. "Посмотри на алтаек!" "Они как стриженые овцы маются на ветру. Не бабское это дело торчать с винтовкой. У мужиков коленки не гнуться. А у баб может душа на холоде застыть. Чем ее после войны отогревать будешь?"
Хотя мы стояли во втором эшелоне, но нас постоянно обстреливали немцы. Прилетит немецкая фугасная штучка, накроет блиндаж и всем разговорам конец. Все четыре наката вместе с землей наружу вывернет, выворотит яму требуху не найдешь.
Была одна странная особенность в быстротечной жизни майора. Его подгонял не только неукротимый и решительный характер, его повсюду преследовала мысль о неизбежной скорой смерти. Человек чувствует, когда у него из-под ног уходит земля. Смутный страх заставлял его торопиться. Он не мог ни минуты посидеть спокойно на месте. Он куда-то все время спешил. Многие штабные, находясь во втором эшелоне, тряслись и бледнели, прощались с жизнью во время обстрелов. Это нам с передка привыкшим под рев снарядов качаться в земле, было как-то ни к чему особо бояться. Ведь немец бил не залпами батарей, а всего двумя, тремя орудиями периодически пуская снаряды. Из полсотни снарядов брошенных в лес один вполне мог угодить в любой блиндаж. Снаряды были тяжелые, фугасные, с замедленным взрывателем. Они все выворачивали под собой. Но попасть в блиндаж, когда снаряды рвутся на площади в сотню метров, дело сложное и практически почти невозможное. Но бывают, конечно, случаи!
Ванька-ротный
С каких-то пор я стал замечать смертельный страх и тоску в глазах нашего майора. Ему как будто шепнули ангелы, что надо готовиться, что дело идет к концу. Когда на подлете начинали гудеть немецкие снаряды и выворачивать огромные воронки в стороне, в лесу все вздрагивали, сжимались в пружину, бросались на землю и ладонями прикрывали голову, если на ней в этот момент не было каски. У майора, как я замечал, во взгляде появлялось тупое безумие. Зрачки расширялись, взгляд останавливался, лицо становилось землистого цвета.
Кончался обстрел мы чертыхались, стряхивали с себя землю и сидя тут же на полу землянки закуривали. А майор столбенел и как истукан смотрел перед собой, ничего не видя. Что-то сломалось и лопнуло у него внутри.
Над головой у нас ходили и прыгали бревна наката, летела земля, трещали потолочные поперечины, ломались опорные стойки. Мы лежали плашмя на полу, прижав животы. По полу катались банки, дребезжали пустые котелки, падали прислоненные к стене винтовки. Кусок палаточной ткани, висевший над дверью, хлестал и метался, из печки сыпались угли и летели искры, латунная гильза светильника звенела как электрический звонок. Все мы качались вместе с землей и бревенчатым срубом. Телефонные коробки летели на пол обрывалась связь. Поднимешь голову на миг, на долю секунды, глянешь вокруг, в блиндаже клубы дыма, пыли, ничего не видно. Ты даже не знаешь где ты, на полу или в воздухе наверху. Может, летишь уже вместе с бревнами? А что ты жив, тебе только кажется. Дернешься, дрыгаешься под всплески ударов ударной волны. Очухаешься, поднимешь голову, сядешь на полу, а во рту как кошки нагадили.
Обстрел утихал, пропадал гул снарядов. На вбитом в стенку крюке болтался противогаз. По его качкам можно было определить, как бросало блиндаж во время обстрела.
Выйдешь после обстрела наружу, дыхнешь свежего воздуха, потрясешься как шелудивая собака, стряхнешь пыль с головы и плеч, протрешь глаза кулаком, глянешь на божий свет, вроде ты жив остался.
Где-то, совсем рядом ударила тяжелая дура. Ударила так, что наш блиндаж на полметра подпрыгнул. Рядом слышны крики солдат. С той стороны подуло запахом немецкой взрывчатки.
В это время из дивизии вернулся майор Малечкин. Подъезжая, он по дороге слышал удары тяжелых снарядов. Он решил отдохнуть, но перед этим зашел ко мне узнать, нет ли в ротах потерь. Только он спрыгнул в проход моей землянки, как в воздухе опять зашуршали немецкие снаряды. Удар за ударом последовали вблизи. Кругом все заволокло и окуталось дымом. Мы пригнулись в проходе, пока рвались снаряды. Но вот все стихло. Мы подняли головы.
Ванька-ротный
Вот тебе и майоров блиндаж! Бревна и накаты встали на дыбы. Сруб, опущенный в землю, разворочало начисто. На месте комбатовской лежанки образовалась огромная яма. Убило двух лошадей. Погиб солдат сто явший на посту у входа. Взлетел в воздух майоров чемодан, где он хранил галифе и хромовые сапоги со шпорами. Не обращаясь конкретно ни к кому, он почесал в затылке и как бы сам себе, говоря, произнес загадочно:
Немец каналья давно метит в меня! Третий раз ухожу из-под самого взрыва. Майор повернулся ко мне и добавил:
Чем это кончиться? Он все время охотиться за мной! Взгляд у него был рассеянный, какой-то тревожный, полный тоски и печали.
Ты вот каждый день шлялся по передовой. Под пулями и снарядами сидел. Сколько на Бельском большаке людей погибло? А ты жив и невредим. Я нахожусь во втором эшелоне. Отсюда ни шагу вперед. А он меня чуть ни каждый день ловит. Нет, чтобы нашему интенданту в блиндаж угодить! Одним жуликом и мазуриком было бы меньше. А он стерва ловит меня, за боевым офицером охотиться.
Майор Малечкин вообще-то не был трусом. В начале войны он воевал на передовой, ходил в атаки, был два раза ранен. Но потом, осев в полковых тылах, он стал избегать передовой, война стала действовать ему на нервы. Страх вселился в его душу. А раз он ухватил тебя, от него никуда не денешься.
Мы потоптались около его разбитого блиндажа. Майор крикнул своего, теперь безлошадного стременного Егорку и велел ему идти к Потапенко.
Передай, чтоб фляжку нацедил!
Мы спустились ко мне в штабную землянку, сели на нары, сидели молча, разговор не клеился. Через некоторое время появился Егорка с фляжкой в руке. Он подошел к майору и стал шептать ему на ухо:
Потапенко про фляжку не велел никому говорить!
Хрен с ним, с твоим Потапенко! И с его конспирацией! Давай налевай! Отметим случай такой! Нужно отметить мое воскрешение! Ты усек Егор? Майор твой воскрес!
Егор подобрал валявшиеся на полу железные кружки. Постучал их донышками и краюшками об стол и приготовился наливать.
Ты бы их хоть сполоснул дубина! Нальешь нам вместе с землей.
Потом отплевывай, отхаркивай! На зубах земля хрустеть будет!
Никак не можешь сообразить?
Егорка сбегал за водой, обмыл кружки и вытер их тряпицей. Когда кружки были наполнены, майор приложил к кружке ладонь, помотал головой, сделал вздох и поморщился. Глаза у него были довольные.
Ванька-ротный
Он знал, что спиртное в душу легко пойдет. Выдохнув для пущей видимости, он опрокинул кружку в широко раскрытый рот.
Вот это дело!
Душа в рай устремилась! сказал он, переведя дух, и запел.
Дай бог братцы не забыться, перед смертью похмелиться, а потом как мумия засохнуть!
Егор налей нам еще! Налей по капельки, да смотри, чтоб до краев было! Я тебя жулика насквозь вижу! Ты и на мне, на своем майоре сэкономить хочешь!
Не везучий я, старший лейтенант! Прилетит ко мне одна такая хреновина и всё.
Тебя вон ни пули, ни снаряды не берут. А мне до конца войны не дожить. Вещий сон я видел. В твой блиндаж она никогда не угодит. Буду жить с тобой под одной крышей. И майор полез на нары, устроился поудобней и вскоре заснул.
Утро пришло солнечное и светлое. Застучала капель, появились лужи. Оттепель навалились и на немцев. Дороги развезло. Подвоз боеприпасов прекратился. Немцы перестали стрелять. Им было не под силу таскаться по размокшим дорогам.
Майор слегка похрапывал, но вскоре пробудился. Он не любил, проснувшись лежать и потягиваться на нарах лежа. Проснувшись, он вскакивал на ноги и тут же принимался за разные дела.
Товарищ майор! Может умыться водицы подать? спрашивал Егорка.
Горячей воды приготовь. Бриться буду.
Малечкин брился каждый день. После бритья брызгался одеколоном.
Чтобы милашки приятный дух нюхали! пояснял он.
Теперь одеколону не было. Он разлетелся вместе со шпорами и чемоданом.
У нас, у молодых еще не росла борода. Некоторые из ребят для солидности отпускали усы. Малечкин недовольно смотрел на них.
Что-то у тебя там какой-то пушек на губах? Как у недоношенного цыпленка! У тебя наверно бритвы нет? Сходи к старшине, пусть тебя побреет. Опосля, мне лично доложишь!
Майор был аккуратным и всегда поддерживал свой внешний вид. Уж очень он сокрушался по одеколону и о сапогах со шпорами. Где он теперь шпоры возьмет?
Ты начальник штаба, сходи к пулеметчикам, а то они наверно совсем обоспались! поглядывая на себя в зеркало, сказал майор.
Проверь еще раз пулеметы и личное оружие!
Вечером я еду в дивизии за получением боевого приказа.
Не велено говорить! На днях переходим в наступление.
Я оделся, затянул ремни и пошел к солдатам. Майор уехал в дивизию, и встретились мы с ним только вечером.
Ванька-ротный
Когда я вернулся из рот, майор сидел на ящике у входа в блиндаж. Перед ним стояли ротные старшины и наши интенданты снабженцы.
Хозяйство свернуть до ночи! услышал я его голос.
Собираться спокойно без горячки! В лесу не болтаться! Обозы подготовить к переходу и ждать моей команды. Маршрут укажу перед самым выходом. Сейчас всем по своим местам!
Я доложил майору о состоянии рот. Майор приказал снимать телефонную связь. На рассвете мы тронулись в путь.

24 Фев 2019, 03:18Magus  
Глава 21 Фронтовые дороги Март 1943

Ванька-ротный

Когда войска срываются с места и пускаются преследовать отступающих немцев, леса, поля, дома и деревни, лежащие по пути и в стороне от дороги сливаются в памяти в одну серую ленту. Мелькнут в памяти отдельные остановки, кровавые встречи и останутся позади.
Приходит новый день, кончаются сутки, а мы все идем и идем, конца дороги не видно. Люди и лошади выдохлись и устали, еле ползут. На дороге непролазная грязь.
В начале пути, мы следили за дорогой, обходили неровности и подозрительные места. Немцы, отступая, могли поставить мины, чтобы оторваться от нас. Но потом, постепенно, появилась усталость, на глаза навалилась тяжесть бессонницы, появилось безразличие к минам и сюрпризам.
С усилием воли мы таращили глаза. Взглянешь перед собой, перед глазами солдатские спины, сапоги, ползущие по грязи и уходящая назад дорога. Солдат готов свернуть на обочину, отдышаться, присесть и привалиться к земле. Объяви сейчас привал, они все поваляться, не разбирая где сухо, а где сыро по самое брюхо. Потом дави их лошадьми, стреляй из орудий, строчи над самым ухом из пулемета, они не шевельнуться, ни поднимут головы, ни откроют глаза, чтобы взглянуть, что там.
Нам вдогонку шлют верховых, нас торопят. О привале разговора нет. Командование знает, что лошади выдохлись, что могут пасть на дороге, но их тоже торопят сверху.
Вот один из солдат, причитая, подгибает ноги, взмахивает руками, как цапля крыльями, хватает ртом воздух и со слезами медленно опускается на дорогу. Его подхватывают. Самому подняться, у него уже нет сил. Дружки волокут его назад к ротной повозке. Двое солдат в пути упали замертво. Их оттащили на обочину дороги.
В пулеметных ротах народ покрепче. Но и они идут, пошатываясь, порядком устали. Идут как пьяные, цепляя ногу за ногу.
Откуда у солдат только силы берутся? Идти день и ночь голодными по снежной хляби в полной выкладке. Офицеры рот держаться на ногах. Они помоложе и идут налегке.
Ванька-ротный
Два взвода стрелков идут впереди. Пулеметчики с двумя повозками следуют за ними. Пулеметы на возках стоят в собранном виде. Сзади нас тащиться повозка стрелковой роты. Она то чуть отстает, то догоняет нас. На нее подбирают обессиленных солдат. Я иду сзади, за второй повозкой рядом с командиром пулеметной роты. Мы идем, разговариваем и медленно поднимаемся в гору по песчаному участку дороги. Здесь воды и снежной хляби нет. Под ногами сухой песок. По вязкому песку тоже идти тяжело. Ноги вязнут, каждый шаг приходиться делать с большим усилием. Но вот мы перевалили небольшую высотку, поросшую с двух сторон молодым ельником, спустились легко под откос и в этот момент, неожиданно под задней повозкой рванула мина.
Жёсткий, хлёсткий удар прокатился вдоль дороги. Люди и лошади вздрогнули, метнулись в сторону, на елях колыхнулись ветви, взрывной волной резануло по лицу. Всех кто шел рядом со мной, за повозкой, обдало тучей песка и грязи. На дороге, в том месте, где рванула мина, дымятся разбросанные по земле тела солдат. Тут убитые и раненые. На месте взрыва оголилась земля.
Рядом с воронкой разбитая повозка и круп лошади с оторванными задними ногами. Земля забрызгана кровью. Стоишь, смотришь очумело, вертишь головой и удивляешься. Какая сила заложена в мине? Удар сразу заставил солдат очнуться от полусна.
Удар мины резанул по нервам. Сделай, сейчас, случайный выстрел из винтовки и все кто остался стоять на дороге дернуться, как от повторного взрыва.
Ну, чего встали? кричит старшина.
Давай трогай! Взорвались стрелки, а не наши! Сами разберутся!
Пулеметчики поворачиваются и медленно трогаются с места. Мимо нас назад идут человек пять солдат из стрелковой роты. Им велели стащить с дороги трупы убитых и оказать помощь раненым.
Идем по дороге и снова уставились глазами под ноги. Может, увидим металлический проблеск мины из-под снега или мерзлой земли. Повозочные распустили на всю длину свои вожжи и идут по обочине в стороне от телег. Проходит время, и солдат снова одолевает усталость и сон, внимание притупляется. Бесконечный переход берёт своё. Они не шарят больше глазами по дороге. Под их усталой и тяжелой поступью дорога медленно уплывает назад. Их мысли где-то внутри. Они идут и тяжестью налитых ног отмеряют бесконечные шаги по дороги. О минах забыто.
Нужно сказать, что мина коварное устройство. Люди с передовой привычны к пулям и снарядам. На подлете они шуршат, воют и посвистывают. Услышишь их знакомый голос, вовремя метнешься в сторону, нырнешь в канаву или воронку, ляпнешься в грязь, глядишь, вроде цел.
Ванька-ротный
А мина лежит на дороге, лежит и звука не подает. Лежит она стерва, присыпанная землей и ждет свою жертву. Ударит по ней копытом лошадь, наедет на нее колесо телеги и рванет она метров на двадцать. Ударит так, что брызнут и вылетят мозги. Попадешь под ее удар, не почувствуешь ни боли, ни взрыва. Станет легко. Мелькнет белый свет, и поплывут цветные круги. Погаснут они, и задернет глаза черным бархатом.
Окажешься в шагах двадцати, считай, тебе повезло. Кинет тебя на обочину, ударит оглоблей по голове, сиди и жди, пока очухаешься. Замотаешь головой, сплюнешь сгустком крови, можешь вставать. Тебя только шарахнуло взрывной волной. Взорвался не ты повозка с людьми. Они метнулись в черное пространство.
Бежать в сторону или падать на землю после взрыва совершенно бесполезно. Стой и смотри. Собирайся с силами.
Убитых стаскивают с дороги, чтобы повозки, которые идут следом не прыгали по трупам. С тылами полка, где-то сзади ползет похоронная команда. Это отборная братия, их с гастритом держат в тылу, они имеют дело только с трупами. Подойдут, посмотрят, стянут с убитых все лишнее: шинель, сапоги, шапку, если ее не разорвало, могут закидать лапником, а могут и так оставить в покое. Эти дела они сами решают. Кому ставить дощечку, а кого оставить без нее в вечном блаженстве. Иногда забросят труп убитого в кусты, а дощечку воткнут у дороги. Тут виднее. Пусть начальство не сомлевается солдата закопали в земле.
Раненых тоже кладут около дороги, на обочину на видном месте. В куче они видней. А то, полковые пройдут и не увидят.
И снова под крики и ругань обозников лошади выхватывают телеги из канав. И снова серое, землистого цвета войско ползет по дороге, догоняя немцев.
Днем на дороге сырость и хлябь. Ночью дорога твердеет, становиться бугристой. Размоины и следы, борозды от колес покрываются коркой льда. Шагать по такой изрытой дороге одно мучение. Днем, когда греют небеса, идти легче, на душе веселей, дорога мягче. Днем ее месят солдатские сапоги, мнут копыта, давят колеса обозных телег. Снежная жижа и грязь хлюпает под ногами. Прелый весенний воздух щекочет в ноздрях. В низинах собираются разводья воды. Повозочные разгоняют своих лошадей, дергают их вожжами, кричат, матерятся, подталкивают повозки сзади. Лошади из последних сил карабкаться на пригорок. Пешие солдаты нехотя заходят в жижу и двигают вперед ногами.
А может именно в этот самый момент, когда ты карабкаешься на бугорок, тебя поджидает немецкая мина. Пни ногой поваленную жердь, задень слегка за кусок телефонного провода, брошенного поперек дороги, и боковой взрыватель натяжного действия сработает взрывом. Вы думаете, что в воде и слякоти капсюль может отсыреть и взрыва не произойдет? Солдаты так не думают.
Ванька-ротный
Смотрю на идущих рядом солдат и пытаюсь понять, о чем они сейчас думают. Лица усталые, шинели забрызганы грязью, вид утомленный и измученный. Идут пулеметчики. Смотришь на них и не узнаешь, кажутся, почему-то не знакомыми и чужими. Хотя я каждого из них знаю в лицо. Я понимаю. Это от усталости. Мы идем и идем, а конца дороги не видно.
Немцы оторвались от нас и бегут. Мы не можем догнать их, хотя топаем уже целые сутки. Происходит что-то непонятное.
Сверху по всем инстанциям требуют доклада обстановки. А здесь не знают, где собственно находятся немцы. Свежих резервов в дивизии нет. Пулеметчикам приказали идти впереди, заменив стрелковую роту.
Драпать и удирать всегда легче, чем догонять. Немцев подгоняет паника и страх. Сзади на них наседают славяне. А наши не очень торопиться. Славяне идут себе и идут. В пехоте всегда так. Кто-то должен идти впереди. Сколько не иди, а первые немецкие пули где-то тебя обязательно встретят. Потому что мы воевали только солдатами.
Для отчетов и рапортов нужны были километры, пяди земли, освобожденные деревни. Количество раненых и убитых в расчет не принималось.
Когда прорывали оборону, были готовы к большим потерям. Главное, нужно было прорвать. Считали, что дивизия в прорыве быстро выдохнется, понесёт большие потери. Но к нашему удивлению немцы сразу бросили всё и побежали на новый рубеж. Всё оказалось иначе, не так как рассчитывали. Мы в первый момент даже замешкались.
На большаке Белый-Духовщина в январе сорок третьего года немцев сбить не удалось. Прорыв наметили в обход Белого. Там у немцев оказалось слабое прикрытие. При первом же ударе, боясь попасть в окружение, немцы дрогнули и побежали на новый рубеж.
Прорыв немецкой обороны прошел без особых потерь. Резервов у немцев не было. Артиллерия частично была снята. Подвоз боеприпасов по раскисшим дорогам прекратился. Наступления в такой период они от нас ни как не ожидали.
Мы обошли Белый со стороны Шайтровщины и стали двигаться на Батурино параллельно Бельскому большаку. Мы ушли вперед. Белый был освобожден другими, наступавшими здесь частями.
Небольшой городишко стоил нам многих тысяч жизней солдат и ротных офицеров. Многие из наших солдат легли в эту землю. И еще больше, к нашему стыду попали здесь не по своей вине в плен.
Теперь, в весеннюю распутицу оказалось достаточно одного небольшого удара, и грозная немецкая оборона развалилась и рухнула за один день. Вот почему мы теперь без сна и отдыха шли, поспевая за отступающими немцами.
Ванька-ротный
Начальство поспевало за нами наездами, катили в легких пролетках. Они успевали за ночь выспаться, плотно перекусить и пуститься за нами в путь, дороги для них были очищены солдатскими сапогами, копытами наших лошадей и колесами телег. Они ехали без опаски, подгоняя и торопя нас вперед.
Помню, мы подошли к Шайтровщине. Перед глазами предстала знакомая деревня. Когда-то здесь стоял большой пятистенный дом, в котором проживал сам Березин. В мае сорок второго года он бросил здесь свое гвардейское войско и скрылся, поставив немцам в плен восемь тысяч солдат. Последний раз его видели в компании врача из медсанбата с женой, которые отправились к немцам.
Помню, как на крыльце этого дома стояли солдаты из его личной охраны. Они смотрели уверенно на меня лейтенанта с высоты этого крыльца, держа на животе свои автоматы.
Воспоминания и прошлое теперь в сторону. Нам нужно держать направление на Брулево. От Брулево лесной дорогой мы идем на Коровякино, ночью поворачиваем на север и к утру 12 марта выходим к подножью высоты 236.
Такую высоту мы давно не видели. Мы стояли, задрав голову кверху, и смотрели на ее вершину торчащую где-то в небе. Дорога с опушки леса уходит зигзагами по ее склону в гору. Вывалив на простор и свет из сумрака заболоченного леса, мы вдруг услышали набегающий звук снарядов. И в тот же миг они прошуршали у нас над головой.
Ну, вот и догнали немца! облегченно вздохнули солдаты.
Позади на дороге вскинулись дымные снопы. Кудрявые облака взрывов побежали чередой по дороге. Солдаты еще раз подняли головы, взглянули в сторону вершины, откуда, мол, ждать их потом, сошли с дороги и привалились в придорожную канаву.
Переждав минуту, другую и услышав снова урчание снарядов, пулеметчики под окрики командиров разбрелись по полю и залегли.
Солдаты явно были довольны, что добрались до немца, что не нужно больше идти, теперь можно выбрать канавку, низинку, вытянуть ноги и выспаться.
Пока полковые разберутся, где немцы и что к чему, солдатам может бабы, будут сниться, котелки с кашей в ночном призраке будут витать. Они будут спать, пока их ротные на ноги не поднимут. За это время стреляй, не стреляй, ори, не ори, солдаты головы не подымут. Поднять солдата на ноги без крика может только звук пустого котелка, запах хлеба, солдатской баланды, горький вкус дыма махорки. Эти едва уловимые запахи поднимают на ноги больных и здоровых. Только мертвые не чуют их. Мертвого сразу определишь, если не встал на момент раздачи пищи.
Ванька-ротный
Мы спали день и целую ночь. Я просыпался иногда, поднимал голову и оглядывал высоту и темное поднебесье. Немец всю ночь светил ракетами и периодически пускал серии снарядов в сторону леса.
А когда перед рассветом в роту принесли хлеб и похлебку, кода солдаты, как муравьи перед грозой, забегали с котелками, немец совсем прекратил стрельбу.
Не хотит нам портить апетит!
Щас торопиться есть не надыть!
Рано с восходом могем в наступление пойтить!
Может последний раз хлебово в рот пропускаешь!
Через край, цедить не моги, ложкой вкус нужно осторожно нести!
Сегодня варево гуще и сытнее и солдат полой шинели протирал свою ложку от пыли.
Внезапная тишина, как и хлесткий обстрел, действует на людей. Или сейчас начнется мордоворот, или немец сорвался и побежал с высоты. По всему было видно, что немец собирался нам чем-то нагадить. Пока немец стрелял, у нас на душе было спокойно. Начальство сидело в лесу и нас не трогало.
У немцев, возможно, застряла, где пушка, провалилась на сгнившем мосту. Вот они и прикрылись от нас арт-огнем. У немцев пушки тяжелые. Не то, что наши, при выстрелах как лягушки прыгают. Вот они на сутки и притормозили нас. Это мои предположения. Возможно, тут готовиться что-то другое.
Вскоре за мной прислали связного солдата. Я вместе с ним отправился к Малечкину в лес. Мы отмахали километра три и свернули с дороги.
Вот что начальник штаба! Командир дивизии требует взять высоту.
Стрелковую роту послали в обход, а на дороге кроме пулеметчиков никого не осталось. Тебе нужно вернуться в роты и организовать наступление. Две пулеметные роты достаточно, чтобы взять высоту. Телефонную связь мы тебе дадим. Штаб дивизии приказал лично тебе возглавить обе роты. Боевой приказ передашь командирам рот. На сборы даю тридцать минут, не больше. Все ясно? Давай топай! Добывай для Родины высоту!
Я вернулся в роты, передал приказ командирам рот, показал на высоту и добавил:
Давайте гвардейцы топайте, пока немца там нет!
Откуда вы знаете, что его там нет?
Если бы он там был, он бы нам не дал хода по дороге. А мы, как вы сами видели, шли в лес и обратно в открытую. Что ж ты думаешь, он бы удержался, чтобы не полоснуть из пулемета по дороге! Немец сейчас не тот, что был в сорок первом. Он сейчас бежит и торопится. Ему рассуждать и думать некогда. Давайте, давайте ребятки! Чем скорей зайдем на вершину, тем для нас же будет лучше. А то он одумается, возьмет и назад повернет!
Ванька-ротный
Мы подняли солдат, вышли на дорогу, где нас дожидались три телефониста с катушками провода. Перед нами лежала совершенно открытая местность. Извилистая дорога уходила куда-то в самое небо. Под ногами была сухая и твердая земля.
Неторопливо и медленно тянется время. У меня в душе конечно сомнения. Может, притаились немцы и ждут, пока мы сунемся к ним поближе. Справа и слева вдоль дороги идут пулеметные расчеты. Я, Самохин и телефонисты поднимаемся на высоту. Смотрим вперед, оглядываемся по сторонам, пока всё спокойно. Но в любую минуту может полоснуть немецкий пулемет или ударить ворох снарядов.
Мы идем вверх, ждем встречных выстрелов, прикидываем, где можно будет залечь. Но вокруг напряжённая тишина. Кроме собственного дыхания ничего больше не слышно. От неизвестности и сомнений шаг при подъеме в гору начинает замедляться. От необычной тишины в ушах что-то звенит, начинают стрекотать кузнечики. Припадая к земле, солдаты за собой волокут станковые пулеметы.
Мы поднимемся все выше и выше, каждую секунду готовые развернуть пулемёты. Мне кажется, что мы стоим и топчемся на месте. Мы идем по дороге, а ей конца и края не видно. Мы подаемся вверх, а вершина уходит от нас.
Телефонист дергает меня за рукав, говорит, что когда размотаем пару катушек, мы должны остановиться и соединиться с Малечкиным.
Я останавливаюсь и жду. Телефонист доматывает провод, ставит на землю аппарат, подсоединят провод, и подает мне трубку.
Голос Малечкина слышится издалека. Я догадываюсь, что он требует двигаться, возможно, быстрее.
Подойдете к немцу на сотню метров!
Поставишь ротам задачу!
Поднимете в атаку людей!
Я бросаю на руки солдату телефонную трубку и кричу солдатам, чтобы прибавили шагу. Солдаты машут мне рукой, мол поняли, а идут по-прежнему медленно.
А те, что сзади, что сидят в лесу, им естественно все подавай поскорей, у них обыкновенно ко всему нет терпения. Им важно кто первый скажет "мяу"! Что высота взята! Давай! Давай! по телефону несется вдогонку.
Еще немного и вот перевал. Один из пулеметных расчетов уже прилег на землю. Лежат как сычи и из-под касок таращат глаза. Уши навострили, к земле припадают.
Я кивком головы подзываю командира роты, и мы выходим на гребень, чтобы взглянуть вперед, с высоты. Телефонисты остались лежать на обратном скате.
Ванька-ротный
Перед нами вокруг бесконечное открытое пространство. Оно простирается до самого горизонта. Видно леса, небольшие прогалины голых полей, белые полосы утреннего тумана, висящего над болотами и лощинами. А там дальше, голубоватые дали, уходящие из под наших ног. Впереди у подножья высоты видны крыши деревенских изб. Несколько жилых домов и два, три сарая. Справа и слева склоны высоты поросли кустарником. Мы стоим на вершине во весь рост, лицо обдувает свежий прохладный ветер. Нас со всех сторон отлично видно. Я схожу с дороги и поднимаюсь на бугор, на самую вершину, вскидываю бинокль и смотрю на впереди лежащую местность.
Телефонисты разматывают провод, опускаются на корточки, вбивают в землю костыль и подключают к проводу аппарат. Связи нет.
Ну что там у вас? спрашиваю я.
Обрыв на линии!
Скользящим взглядом в бинокль я веду по склонам, смотрю на дорогу, уходящую вниз, к подножью высоты, рассматриваю серые, крытые дранкой, маленькие крыши, которые прилепились к опушке леса в самом низу. Отсюда с вершины видно все в непривычном ракурсе и масштабе.
До сих пор мы сидели в низинах и болотах. Смотрели на немцев и на твердую землю снизу вверх. Тогда окружающий мир нам представлялся в какой-то лягушечьей перспективе. Теперь мы были наверху, и бесконечные просторы уходили вдаль у нас из-под ног. Здесь дышится легко, свободно и полной грудью. Считай, над землей мы как птицы парим. Стоим в поднебесье и смотрим вперед на дорогу, по которой нам предстоит снова спуститься вниз.
Пока телефонисты возятся с телефоном, решаю взглянуть назад, туда, где в лесу сидят наши тылы. Уж очень маленькие фигурки солдат копошатся в земле на опушке леса.
Опускаю бинокль и смотрю на связистов. Мне нужно докладывать, Малечкин рапорта ждет. А они виновато поглядывают на меня. На лицах у них растерянность и недоумение.
Давай быстро на линию! кричу я им, Мать вашу так!
У вас где-то на проводе обрыв! А вы ковыряетесь в аппарате!
Провод старый! Во многих местах перебитый! Связанный из кусков!
Обычное дело на войне! Быстро на линию! Чтобы вашего духу здесь не было!
На вершине тихо, никто не стреляет. Можно бы было и не кричать. То же самое сказать спокойно и тихо. Но мы окопники, привыкшие к грохоту. Для нас тишина, это когда ты не с бабой, а лежишь в обнимку со смертью. Когда на душе у тебя приятный миг небесного видения. Когда солдату после этого уже не нужно больше ничего. Поэтому я и кричу.
Один из телефонистов срывается с места, хватает в руку провод и как собака на привязи, по проволоке, пригибаясь, пускается вниз наутек.
Ванька-ротный
Я смотрю туда, вперед, где может быть новая линия обороны немцев. Но высот и гряд, охватывающих весь горизонт, впереди не видать. Впереди нет выгодных рубежей. Если немцы где-то и есть, то они прячутся в низинах.
Мы стоим на фоне плывущих облаков, под самым небом и нам сверху все видно. В низинах и болотах немцы не будут строить новые рубежи, так что нам предстоит идти и идти!
Немцы избегают низин и лесов, они всегда стараются сесть на вершины. Но почему на такой господствующей высоте они не закрепились? Почему сдали ее без боя? Посади здесь полсотни солдат, поставь миномет и пару пулеметов, прикрой высоту батареей пушек, и нам бы пришлось положить здесь не одну сотню солдат. На горбу у солдат война лежала!
Когда мы поднимались на высоту, я думал, что нас немцы встретят плотным огнем. Выходит, напрасно мы в себе подавляли страх и сомнения. Сколько пришлось пережить, делая шаг за шагом, медленно поднимаясь в гору.
Бесконечная лента полей и лесов раскинулась до горизонта. Сколько нужно поставить солдат, пулеметов и орудий, чтобы прикрыть огромную линию фронта?
В августе сорок второго года немцы в Пушкарях имели несколько десятков стволов на километр фронта. Они день и ночь рыли наш передний край. И высота та была пониже этой. Десятки орудий и неограниченное количество боеприпасов!
Немцы были стойки, когда над нами ревела земля. Когда сотнями снарядов они устилали землю. А теперь видно выдохлись солдаты фюрера. Пушек не стало. Запас снарядов иссяк. Вот и бегут они на хаузе. Интересно, как бы они воевали, если бы им, как нашим славянам, оставить винтовки и пушек не дать. Сыпануть на брата по десятку патрон и сказать Лёс! Лес! Пошли! Форвертс! фигня Москау!
Посмотрели бы мы на них. Вот они и бегут сейчас. Спасайся, кто может! Солдаты фюрера с одними винтовками, без пушек воевать не могут. Ходить в атаку с винтовкой на перевес могут только русские. К этому славяне привычны с сорок первого года. Нашим полководцам, нужны были населенные пункты и километры. И мы мерили эти километры шагами, обозначая немецкие заслоны солдатскими трупами.
Услышав лошадиный топот по земле, я обернулся. Майор Малечкин с Егоркой верхами шли к высоте. Не доскакав до вершины, Малечкин осадил коня, легко спрыгнул на землю. Ординарец Егорка подхватил поводья и развернул лошадей. А Малечкин, придерживая рукой мотавшийся с боку планшет, взбежал на бугор, где мы стояли.
Майор отдышался, обругал телефонистов и с ходу выпалил мне новый приказ:
Ванька-ротный
Ротам приказано седлать высоту! Занять круговую оборону и ни шагу назад! Лично каждого проследи, чтобы зарылся в землю! Вперед пойдут полковые разведчики! Пулеметные роты останутся здесь! Ваши повозки вон в той лощине на опушке леса! Раненых будете отправлять туда!
Нас пулеметчиков, как я понял, перевели во второй эшелон. Нас оставили здесь, чтобы прикрыть высоту. Немцы могли сбить передовые роты, опрокинуть разведчиков и вернуться сюда. Но вряд ли они соберут свое разбежавшееся войско.
Малечкин был доволен, что мы заняли высоту. Он похлопал по плечу Самохина и направился к лошадям. За взятие высоты, как узнал я потом, майор был представлен к награде.
Пулеметные расчеты заняли оборону и окопались. Свободные от дежурства солдаты завалились спать. Кто знает, сколько времени проторчим мы здесь на высоте. Нас могут в любой момент двинуть вперед на немцев.
Внизу, куда ушли полковые разведчики, где у подножья высоты были видны серые крыши нежилых изб, затрещали выстрелы. Через некоторое время в захлеб ударил немецкий пулемет. Еще через некоторое время все стихло.
Телефонная связь была восстановлена. Я связался с Малечкиным и доложил о стрельбе.
Твое дело наблюдать и подробно обо всем мне докладывать! услышал я его голос в трубке.
К вечеру мы получили приказ сняться с высоты и отправиться вниз по дороге. Когда мы подошли к трем избам, где была перестрелка, мы увидели трех убитых разведчиков. Почему они не обошли по кустам эти избы стороной? Почему они пошли на избы по открытому месту? К сожалению, на войне такое часто случается.
Человек идет по дороге и в него никто не стреляет. Кажется, что и осторожничать нечего. Чего зря время тянуть? Солдат забывает об опасности, что он может получить встречный выстрел, а его уже давно взяли на мушку. Он спокойно идет. А немцы только ждут, чтобы он подошел поближе. Не будет же солдат обходить стороной каждый куст, каждый встречный бугор, сарай или избу, стоящие на отшибе. Нет смысла ложиться перед каждым сараем и ползти по грязной канаве на брюхе. Идешь по дороге, и в тебя никто не стреляет. Нет смысла прятаться и озираться по сторонам. Авось и здесь пронесет! прикидывает каждый.
На войне трудно угадать, в какой момент ты лишишься жизни. Выстрел одно мгновение! Пуля ударила и жизнь оборвалась!
При преследовании немцев мы не имели возможности прочесывать местность от куста до куста. Мы шли по дороге пока в нас не начинали стрелять.
Ванька-ротный
Не будешь же ты ползти, когда кругом безмолвно и тихо. Мы не экономили патроны, а стрелять по пустым домам и сараям как-то было не к чему. Хотя мы не раз убеждались, что именно там нас каждый раз поджидали немцы.
Вспоминаю сейчас занятия по тактике в военном училище. Мы бежали по полю и кричали ура. Потом при подходе к деревне ложились и ползком подбирались к домам. Ползать солдата на войне одной командой не заставишь. Нужно, чтобы пули визжали у него над головой. А от чего это? От солдатской лени! Ее, эту матушку лень, из солдата дубиной не выбьешь. Теперь на войне все было по-другому и иначе. Теперь сама война учила нас всему. Мы учились не по рассказам на примерах Гражданской войны, когда ползком подбирались и ходили в рукопашную действовать штыками. Мы учились воевать на собственной шкуре. Преподаватели у нас были опытные прошли всю Европу.
Усвоив, курс наук и приложив к науке русскую сметливость, проницательность и пытливость мысли. Мы потом взялись за ум. А уж чем, чем, а задним умом и русским духом русский солдат крепок. Мы превзошли своих учителей по всем статьям!
Были и еще причины нашей отваги и лени. Мы воевали между двух огней. С одной стороны немцы. С другой наши доблестные тыловые начальники и командиры. Кто из них на нас надавит сильней?
Во время наступления у нас не хватало ни снарядов, ни пушек. Подвоз хлеба был с перебоями. С одной баланды не побежишь оббегать сараи и кусты. А начальство не давало нам времени спокойно лечь и лёжа умереть. Нас подгоняли, понуждали и торопили. Нам нужны были километры отвоеванной у немца земли. Каждый наш шаг стоил жизни простых солдат и ротных офицеров. Мы по дороге теряли больше людей, чем пустых гильз из-под винтовочных патрон.
Кому, кому, а русскому солдату, который прошёл войну с ротой в пехоте нужно поклониться в ноги. Он оплатил своей кровью и жизнью все нарисованные на военных картах красные стрелы. Но, к сожалению, его славное имя забыли. Победителями стали тыловые работнички от батальона и выше. Теперь они фронтовики и окопники, едрена вошь! Непонятно, кто воевал, а кто открыто прятался в тылах полка и дивизии.
Они, конечно, тоже терпели лишения и невзгоды. Во время наступления им приходилось лезть в седла и отбивать задницу, догоняя пехоту. Им приходилось ложиться спать, укрываясь в телегах. Не было у них привычных тюфяков и подушек.
О войне и о немцах они знали понаслышке. Я задал однажды комбату такой вопрос. Он взглянул на меня пытливо и увел разговор в другую сторону.
Ванька-ротный
Отложим разговор, кто воевал, а кто участвовал сидя в тылу подальше от фронта. Вернемся к дороге, по которой нам предстояло идти. Там впереди нас ожидает много и всякого. Каждый шаг нашего пути нам стоит жизни.
Последние дни марта
Закончилась еще одна фронтовая ночь. От трех нежилых изб, где погибли разведчики, мы уходим на рассвете.
Ровная, покрытая свежим снегом дорога, повернула в лес. Накануне с вечера небо как-то вдруг потемнело, дунул холодный ветер, с севера налетела белая пороша. Все, что накануне размякло и хлюпало под ногами, сразу окаменело. Пространство исчезло, и перед глазами поплыла белая пелена. Идти по дороге было легко и приятно.
Где-то справа от нас километрах в трех по дороге идет стрелковая рота. Мы соседи, так сказать. Но мы друг друга не видим.
Здесь на дороге свежие следы убежавших немцев. Я смотрю на следы и считаю. Сколько их здесь отпечатано перед нами. Если следы оборвутся или уйдут, куда либо в сторону, нужно быть внимательным, можно ждать засады. Как охота за зайцем по первой пороше.
Тихий, присыпанный снегом лес стоит неподвижно. Рассвет еще не в полную силу. Но вот стали видны макушки деревьев, дорога тоже заметно светлеет.
Впереди широкий прогалок. Дорога круто сворачивает и уходит в сторону. Строений и заборов впереди не видно. Справа и слева ровное поле. На выходе из леса небольшое болото. Дорога по краю обходит болото. Лес то приближается, то отходит в сторону. Впереди пригорок. За ним видны крыши домов. Впереди, вдоль дороги тянется жердевая изгородь, около нее отдельные заснеженные деревья.
Мы подвигаемся еще вперед и поднимаемся в гору. Я внимательно оглядываю, коньки крыш, не покажется ли где над крышей голова или каска немца. Окна и завалинки изб еще не видны.
Я махаю ротному рукой. Он останавливает своих пулеметчиков. Раскрываю планшет, смотрю на карту. Хочу узнать название деревни. В самом конце поля кусты и низина, мост через ручей. Подходы к мосту могут быть заминированы. Идти по дороге или обходить деревню по полю стороной? Может вызвать из тыла саперов? Пока они притопают время уйдет не мало. Саперы мин не обнаружат мне за затяжку времени сделают втык.
Теперь нужно решить еще вопрос. Есть немцы в деревне или ушли из нее?
Ванька-ротный
Подзываю и спрашиваю Самохина:
Как думаешь? Есть в деревне немцы?
Самохин смотрит, качает головой и говорит:
Не знаю!
Посмотри на трубы. Видишь, на них сверху белой кромкой лежит свежий снег. Если бы немцы остались в деревне на ночь, они затопили бы печи. В холоде они не привыкли сидеть.
После некоторых раздумий я говорю Самохину:
Пошли в деревню сержанта, пусть с собой возьмет человек, пять солдат. По дороге не посылай. Пусть идет по кустам огородами.
Сержант с солдатами уходит. Мы остаемся на месте. Деревня пустая. Мирных жителей нет. Доложил солдат, прибежавший из деревни.
Мы идем по дороге. Здесь и там штабеля снарядов и мин. Около крайнего дома немецкое барахло разбросано около входа. Подхожу ближе, вижу на крыльце немецкий ранец с рыжим мехом наружу на крышке. Тут же солдатская каска и несколько круглых банок с противогазами. Брошенных винтовок нигде не видать. Лежат ручные гранаты с длинными деревянными ручками целой кучей у крыльца.
Поднимаюсь по ступенькам. Дверь открыта настежь. Иду по скрипучим половицам, вхожу в избу. По середине избы стоит деревянный стол. Справа у стены двух ярусные нары, засланные соломой. С боку у нар деревянный бортик, оббитый березовой рейкой. Подхожу ближе, смотрю на рейку. Белой ствол березовой жерди распилен вдоль на две половины. Кора с полукруглых половинок не снята. Она на фоне потемневших досок сияет серебристой белизной. Плоской стороной березовые рейки прибиты к дощатому борту лежанок.
Забавно смотреть! Идет война, а они занимаются украшательством. Даже здесь на фронте они играют как маленькие дети.
Подхожу к столу, на столе стоит железная коробка. На крышке замысловатый рисунок. Крышка у коробки чуть приоткрыта. Солдат, один из тех, которых послали с сержантом в деревню, сказал мне, что в доме, возможно, стоят мины. Почему он так решил, думаю я.
Я не тороплюсь. За спиной у меня сопит тот самый солдат, который сказал о минах.
Откуда ты взял, что дом заминирован?
А вон за домом их целая куча!
Я стою, пожимаю плечами и, не поворачиваясь к нему, говорю:
Сходи, принеси жердь подлиннее!
А сам думаю. Если бы не мины за избой, этой шкатулки здесь давно бы уже не было.
Солдат возвращается и подает мне длинную палку. Я отхожу от стола, поддеваю палкой под крышку и толкаю ее. Взрыва нет. В избе все на месте и тихо. Подхожу к столу и заглядываю во внутрь коробки. Ищу глазами проволочку, протянутую под стол к взрывателю мины.
Ванька-ротный
На дне коробки лежат немецкие железные кресты. Их там больше полсотни, а с боку у стенки две плитки иностранного шоколада. Еще раз осматриваю стол. Все гладко. Никаких проволочек и ниток. Разгибаюсь и смотрю на солдата. Медленно одной рукой поднимаю шкатулку.
Солдат замирает, перестал даже дышать. У него перехватило дыхание, глаза не мигают. Я вынимаю обе плитки шоколада и запихиваю их в карман. Запускаю руку в шкатулку и выгребаю горсть железных крестов. Банку сую в руки солдату. Он берет ее и смотрит во внутрь, на дно. Немецкие ордена сияют холодным серебристо-черным блеском.
Совсем недавно они имели магическую силу на солдат фюрера. Теперь они ничего не стоят и ничего не значат, хоть и сияют, отблеском нержавеющей стали. Просто интересно на них посмотреть.
Я положил себе несколько штук в карман. Попадется пленный, мы его, для потехи, торжественно наградим. Скажем, приказ фюрера, крест приказали вручить. Как твоя фамилия? Точно, это тебя!
Немецкая пуговица, споротая с униформы и пришитая к ширинке штанов нашим солдатом, имела большее значение, чем эта полсотни немецких железных крестов.
Останешься здесь в деревне! Дождешься полковое начальство! Передашь им торжественно банку с крестами! сказал я солдату.
Сам присел на лавку, достал кисет, свернул самокрутку, закурил и оглядел избу. Повсюду, на полу валялись бумаги. В углу под нарами стоит ящик с бутылками. Входит Самохин. Я кивком головы показываю ему на ящик под нарами. Он нагибается и вытаскивает его из-под нар. Теперь ящик стоит у меня между ног.
В ящике пустые и не распечатанные бутылки. Это не по-нашему держать в ящике не выпитый шнапс. Вынимаю одну из них и верчу в руках. Пытаюсь прочитать, что написано на этикетке.
Вот эти восемь возьми на анализ! говорю я Самохину громко, так чтобы слышали солдаты.
Передай старшине! Пусть примет по счету! Малечкину две. Остальные на пробу. Скажи старшине, чтоб никого к ним на выстрел не подпускал!
Солдаты были поражены нашим открытием. Самохин достал пол-ящика консервов и уволок их на пулеметную повозку.
Когда Самохин вернулся обратно в избу, я достал из кармана плитку шоколада, положил сверху немецкий железный крест и протянул ему.
За храбрость и за взятие высоты 236 награждаю тебя высшей трофейной наградой!
Самохин засмеялся. Прицепил на шинель железный крест. А шоколад ему не понравился.
Ванька-ротный
Я достал еще один крест, положил его на ладонь и стал рассматривать его. Сделан он был чисто. Имел четкую форму и красивое рельефное обрамление. Серебристая накатка по черному воронению подчеркивала его контур.
Чистая работа! сказал стоящий рядом солдат.
Да! согласился я и подумал.
За кусок ненужной железки немцы отдают свою жизнь. Возможно, крест немцам дает какую-то привилегию или надел земли?
Сквозь открытую дверь на улицу я увидел движение солдат по деревне. Я поднялся с лавки и вышел на крыльцо. Верхом на жеребце в деревню въезжал майор Малечкин.
Майор подъехал к углу избы, сделал мне знак рукой подойти поближе и спрыгнул на землю. Егорка подхватил поводья его лошади, а мы отошли в сторону. Майор посмотрел на меня и негромко сказал:
Вчера погибла вторая пулеметная рота.
А что случилось?
Полк, с которым рота шла, нарвался на танки. При подходе немецкой колоны наши залегли, а пехота удрала в кусты. Танки прямой наводкой расстреляли пулеметчиков в упор. Полк отошел, а наши погибли. В батальоне у нас теперь одна пулеметная рота. Я был в дивизии, просил пополнения. Но мне сказали, что людей нет, и не будет. Об этом никому не рассказывай. Командиру роты тоже не говори. Пусть воюет спокойно.
На нашем пути здесь действует небольшая группа немецкой пехоты, сказал я.
Основная масса немцев, по-видимому, отошла на юг, на Издешково и в сторону Ярцево. Мы двигаемся по проселочной дороге в стороне от основных сил немцев. Я обратил внимание на дороги, которые идут в южном направлении. Все они избиты и заезжены. А здесь, на дороге по которой мы идем, едва видны свежие следы.
Всё это так! сказал Малечкин.
Я доложу в дивизию. Но нам нужно теперь беречь своих солдат. А то мы с тобой скоро останемся без войска.
В деревню вошла стрелковая рота. Человек двадцать не больше. Солдаты, было разбрелись по домам, но их собрали и приказали двигаться дальше. Вперед по дороге пошла стрелковая рота, вслед за ней пулеметчики. Сзади с двумя повозками ехал наш старшина.
Через некоторое время в деревню подошли наши тылы. Мне оседлали лошадь, и мы с майором верхами пустились догонять своих солдат.
Мы ехали шагом бок о бок, как говорят, стремя в стремя. Я рассказал майору о ящике со шнапсом и о шкатулке с немецкими крестами.
Торопятся немцы! С перепугу забыли даже кресты! Видно здесь их немного! Вот и бросают все на ходу!
Ванька-ротный
К ночи впереди идущие роты остановились. Выставили дозоры. Теперь нам разрешили сделать привал. Мы с майором легли спать в повозку к старшине. Спали всю ночь. Утром нас разбудил ординарец майора Егорка. Он принес воды для умывания. Первый раз за все время переходов я намылил шею туалетным мылом.
Потом одним из важных дел было посмотреть карту майора. Он отстегнул мне свой планшет, и я долго разглядывал карту, стараясь запомнить маршрут. На карте был отмечен маршрут, по которому мы прошли и должны были двигаться дальше.
На клочке бумаги я записал деревни. Бурулево, Околица, Коровякино, высота 236, Терешино, Батурино что около д. Мошки, Военная, Ерхов. Впереди были Старина и Сельцо.
Железнодорожное полотно от станции Ломоносово на Смоленск было насыпано до войны. Но рельсы и шпалы не были положены. Участок дороги Ломоносово-Земцы был действующий. Мы подошли к новой линии обороны немцев на реке Вотря.
Насыпь, Сельцо, деревня Починок и берег Вотри, вот собственно зигзаг, по которому проходил наш передний край. Стрелковые роты заняли левый берег Вотри и стали окапываться. Пулеметную роту раздали по полкам.
В феврале сорок третьего солдатам и офицерам ввели новую форму одежды и знаки различия. Вместо отложных воротников и петлиц с треугольниками, кубиками, шпалами и нарукавных нашивок, мы должны были на плечи надеть погоны, нашивки и звездочки. Появились гимнастерки со стоячими воротниками и кителя для старших офицеров.
Дивизия стояла в обороне, начальстве шило себе новые мундиры. Дивизионные и полковые портные не разгибая головы, строчили новые мундиры. Не будет же начальство, вроде нас ходить со споротыми петлицами на облинялых гимнастерках и шинелях.
Малечкин тоже заказал себе новый мундир. Достал материал на китель и отрез сукна на шинель. Мундир и шинель ему шили в дивизии.
Меня приняли в партию. Рекомендацию мне дал наш комиссар батальона капитан Брагин.
Однажды ночью майор зашел ко мне в землянку, поговорил о делах, сказал, что поедет в дивизию и предупредил меня, чтобы я никуда не уходил.
Жди меня здесь! Вернусь, будем обмывать мой новый мундир и твое вступление в члены партии.
От нас до дивизии километров двенадцать. Я прикинул, что майор вернется только к утру. Пока туда, сюда. Ночь темная. Дорогу плохо видно. На рысях не пойдешь.
Я вызвал старшину и передал распоряжение приготовить, что надо к возвращению майора.
Ванька-ротный
Всё сделаем! Будьте покойны! Немецкая водочка, та еще есть!
Старшина ушел. Я лег спать. Не помню, когда проснулся. Вышел на воздух, ночь была темная. Сырая и хмурая ночь и ветер с порывами. Присев у входа в землянку, достал кисет и закурил. "Не обмоешь новый китель пути не будет!" вспомнил я слова майора. Было это суеверие или пустая фраза. Была она просто так сказана, трудно сказать. Суеверие всегда подхлестывает человека на встречу с опасностью.
Я повернул голову вправо и прислушался. Мне показалось, что по дороге кто-то галопом идет. Но вот удары лошадиных копыт стали слышны отчетливо. Кто-то гнал по дороге лошадь, несмотря на темноту. Еще через минуту я услышал ясный звук лошадиных копыт. По галопу можно было подумать, что кто-то спешит именно сюда. Еще через минуту во мраке показалась фигура солдата, припавшего к холке коня.
Около землянки он осадил лошадь и не успел спрыгнуть с седла и сказать что-либо, я уже понял, что что-то случилось с майором. Это был ординарец майора Егорка.
Товарищ старший лейтенант! увидев меня, простонал он.
По голове меня резануло чем-то острым. Как будто Егор на скаку полоснул меня обнаженным клинком.
Майора убило! выдавил он.
Где? крикнул я. И не дожидаясь ответа, бросился к коновязи, где стояли наши лошади. Я сорвал с первой попавшей лошади попону, выдернул из-под головы спящего солдата седло, перекинул его через хребет лошади, подтянул подпруги и вскочил в седло. Рванув с места лошадь, я оказался около Егора, и, не слушая его болтовню, заорал на него.
Давай вперед! Показывай дорогу!
Старшина! Подводу гони! крикнул я уже на ходу.
Только тогда, когда мы проскакали километров восемь, я почувствовал холод во всем теле и озноб в спине. Я понял, что скачу раздетый, в одной гимнастерке и без шапки на голове.
Вот сюда на объезд! крикнул мне, обернувшись, Егорка.
Я, не сбавляя хода, круто свернул в сторону. Мы осадили коней и перешли на шаг. Лошади храпели.
Когда мы подъехали к месту, я увидел майорова гнедого. Жеребец лежал на дороге. Он был разорван пополам. Я не сразу мог найти глазами тело майора.
Бросив поводья на седло, я соскочил на землю. Ноги и руки у меня дрожали. Может от холода, по всему телу шла мелкая дрожь.
Егорка меня о чем-то спрашивал, тряс за рукав. Я слышал его голос, но слов никак не мог разобрать. Со мной раньше ничего подобного не случалось. К морозам и холоду я давно привык.
Ванька-ротный
Майор лежал на краю дороги в нескольких метрах от разорванной лошади. Еще пахло свежим запахом взрыва. Тело майора было неподвижно. Ему оторвало левую руку. В правой, он держал кусок поводка от уздечки. Голова была разбита. Из бедра текла темная кровь.
Он умер сразу в короткое мгновение взрыва. Шинель с него сорвало, новый китель был порван и забрызган кровью.
Вслед за нами прикатил старшина. Он бросил мне на руки шинель и шапку. Я оделся. Прошло немного времени, я стал согреваться. Следом за старшиной, который прискакал верхами, тарахтя по кочкам, прикатила подвода.
В небе появились первые проблески утреннего рассвета. Для нас светило небо, для майора наступила черная темнота.
Стало заметно светлей и я рассмотрел майора, место и подробности взрыва. Лошадь майора задней ногой наступила на противотанковую мину. Как она сюда попала? Почему не взорвалась раньше? Здесь по дороге целую неделю скакали и ездили. Всю дорогу избороздили колесами телег. Как могла остаться здесь нетронутая мина? Мне это показалось невероятным и непостижимом.
Мина взорвалась под брюхом у лошади. Майор попал в самый центр взрыва. Смерть была легкой и мгновенной.
Мы стояли полукругом и молча смотрели на нашего командира. Ветер трепал полы наших шинелей и слегка шевелил пряди волос майора с запекшейся кровью.
Мы потеряли своего майора и заботливого командира. Он был веселый, жизнерадостный человек, с неугасимой энергией, юмором и напором. Майор для нас был другом и требовательным начальником. За время совместной службы на фронте я никогда не чувствовал с его стороны хамского деспотизма, лицемерия и тупого зазнайства. Это был человек энергии и дела, открытый и справедливый. Он пытался нас расшевелить и ободрить, заставить посмотреть на войну и на жизнь без тоски, обреченности и печали.
Вот смотрите. Я лежу перед вами. Значит так нужно. Я об этом не сожалею. Да! Он был хороший человек. Он понимал нас каждого, не то, что другие. Он старался не замечать наши грехи и мелкие оплошности. За всю войну я встретил двух порядочных людей. Мой первый командир Архипов в сорок первом пропал без вести. И вот теперь погиб комбат Малечкин Александр Иваныч. Эти двое оставили в моей памяти то человеческое и лучшее, что связано у меня со всей войной. Два человека оставили в моем сознании неизгладимый след добросовестности и порядочности.
Я знал, что где-то в Горьком у Малечкина была семья. Он часто показывал мне фотографию, где были сняты жена и сын, и рассказывал подолгу о них. Я и сейчас вижу ее перед глазами.
Вот собственно все, что я могу рассказать о жизни майора. Откровенно жалею, что погиб такой человек.

24 Фев 2019, 03:19Magus  
Глава 22 Полковая разведка Март 1943

Ванька-ротный

Гибель Малечкина решила судьбу многих из нас. Солдат с пулеметами отдали в стрелковые полки, штаб батальона и его тыловые службы расформировали, и 4-ый отдельный гвардейский пулеметный батальон перестал существовать.
Для нового назначения меня вызвали в штаб дивизии. После короткого разговора мне предложили перейти в полковую разведку.
Решай сам! Или разведка, или стрелковая рота в полку! Сходи, погуляй и давай ответ!
Ванька-ротный
Я вышел, перекурил и дал согласие на полковую разведку. Меня направили в 52 гвардейский стрелковый полк. Начальника штаба майора Донисова Н. И. я знал в лицо. Мы прежде несколько раз встречались с ним в штабе дивизии. Меня назначили к нему помощником по разведке. С командиром полка я не был знаком.
Хотя, в должности начальника штаба пулеметного батальона я от передовой надолго не отрывался, но разведка была для меня незнакомым и новым делом.
В беседе с командиром полка я узнал, что в полку сейчас острая нехватка людей.
Пока мы стоим в обороне, пояснил он.
Присмотрись к своим солдатам, изучи передний край и зря к немцам не суйся. Организуй наблюдение и учти!
Сейчас твои разведчики используются на охране КП и стоят в ночных дозорах. Ты их не тронь. От несения службы не отвлекай. Оборона растянута. В полку людей не хватает.
Смотри сюда! и он, по карте, показал участок обороны полка.
Высота 203, Сельцо, Старина, Левый берег реки Вопря, Высота 248, Ректа, Починок. Карта 22-1
Немецкий край обороны проходит по недостроенной насыпи железной дороги, деревни Скляево, Морозово, село Петрово, Высота 243, 0тря и Забобуры. Далее на ст. Казарина, Лосево, Рядыни и Шамово. Карта 22-2
Не исключена возможность, что немцы проведут разведку боем нашего переднего края, пустив до роты солдат. Начальник штаба даст тебе провожатого. Пойдешь во взвод полковой разведки. Находиться будешь там. Познакомься с людьми. Что надо придешь ко мне.
Командир полка позвонил начальнику штаба. Майор Денисов дал мне в провожатого сержанта телефониста. Мы с ним отправились на передовую.
Были последние числа марта. В воздухе пахло сыростью и прелой листвой. Конец марта выдался тихим и теплым. Туман подобрал остатки снега. Солнце слизнуло остатки льда в оврагах и лощинах. Подсохли дороги, но грязь в низинах была.
На передовой свой порядок хождения по открытой местности. Под утро движение в пределах прямой видимости прекращалось. Солдаты приваливались к стенкам своих окоп, неторопливо дымили цигарками и для пущей важности выгладывали иногда за бруствер, посматривая в сторону немцев. Немцы по ночам не стреляли, но светили усиленно ракетами. Днем в нашу сторону летели снаряды и мины. Малого калибра к окопникам, а тяжелые к тыловикам.
Весенняя грязь лежала поверх земли. По цвету и виду она подстать окраски солдатской шинели. Такая же линялая и бесцветно-серая. Дожди не успели смыть прошлогоднюю грязь с земли. Голые кусты и деревья стояли повсюду.
Взвод полковой разведки располагался в овраге неподалеку от передовой. Сюда в овраг можно было пройти по кустам даже днем незамеченным. Три небольшие землянки, врытые в склон оврага, прилепились друг к другу на небольшом участке земли. Вдоль землянок не широкая полоса сухой, утоптанной солдатскими ногами земли.
Над оврагом когда-то стояли деревья. Их спилили, и они валялись вокруг. Отдельно стоящие деревья могут служить немцам хорошим пристрелочным ориентиром. На передовой их старались всегда заранее убрать.
Мы спустились по крутой тропинке в овраг, и пошли в направлении землянок. Около них стоял часовой.
Солдат с автоматом сидел на стволе поваленной березы. Он пригнул голову вниз, и что-то ковырял прутиком в земле. Он не обратил на нас никакого внимания. Мало ли кто здесь без дела шляется?
Мы приблизились к нему. Он бегло окинул нас взглядом. Много тут всяких славян ходят. То идут на передовую, то возвращаются обратно. Ни от своих его здесь овраг охранять поставили. Немцы другое дело. У немцев форма другая. Их сразу видать.
По внешнему виду часовой ничем ни отличался от солдата стрелковой роты. Взять хотя бы для сравнения пулеметчика. Его по костям, по ширине плеч от стрелка всегда отличишь. Обозника тоже. Потому как он одет. По ремню, который у него ниже живота, как хомут, болтается.
Откровенно я не подумал что это разведчик. И потому решил, что мы не дошли до места.
На часовом была какая-то потертая, рваная и грязная шинель. Шапка блином придавлена сверху. У него небритое лицо, закопченные руки с черной полосой под ногтями.
Я взглянул на его ноги. На ногах кирзовые сапоги с оторванной подошвой, подвязанной телефонным проводом. И кто только дал ему автомат, висевший на плече? Автомат на плече отличал его несколько от простого пехотинца.
Ну, вот и дошли! сказал сержант.
Часовой, услышав "Дошли!" сообразил, что мы явились в разведку. Он нехотя поднялся с березы, вытер ладонью нос, повернул в нашу сторону лицо и улыбнулся. Покашляв немного, простуженным, хриплым голосом он спросил:
Кого будить сержант? Командира взвода нет! Старшина тоже уехамши! Помкомвзвод в землянке спит! Он, с дежурства пришедши!
Сержант подошел и опустился на поваленную березу. Достал кисет и спросил часового:
Будишь курить?
Давай закрутим!
Сержант оторвал кусок газеты и передал его разведчику. Солдат запустил свою грязную лапу в кисет сержанта, взял пальцами щепоть, и шурша обрывком газеты, ловко скрутил и заклеил слюнями папироску. Он толкнул локтем сержанта и нагнулся прикурить. Солдат затянулся пару раз и посмотрел на меня. Посмотрел и почему-то глубоко вздохнул.
Вот здесь в этих трех землянках и располагаются ваши разведчики! сказал сержант.
Разбуди помкомвзвода! Скажи! Новый начальник полковой разведки к вам прибыл!
Завтра подтянем вам сюда телефон! Соединим со штабом полка напрямую!
Располагайтесь товарищ старший лейтенант, а я пожалуй пойду с вашего разрешения.
Конечно, иди! согласился я, пожав плечами.
Из прохода землянки наружу вылез разбуженный помкомвзвод. Сержант распрощался и подался обратно.
Помкомвзвод, в накинутой на плечи шинели, сгорбленный и заспанный приблизился ко мне. Он хотел, было доложить, как положено по форме, но я его становил и пригласил присесть на поваленную березу. Он сел рядом со мной и продолжал ладонью тереть глаза, жалобно и громко зевать.
Извините! Я только что прилег после дежурства! Больше суток и все на ногах!
Ничего! Пойди, умойся!
Мое предложение умыться сконфузило его и даже привело в замешательство. Он не знал, что ответить и как сказать, что они вообще тут никогда не умываются. Да и воды для этого дела у них тут нет.
Ладно, покури! сказал я, поняв его затруднения.
Когда командир взвода вернется?
Федор Федрыч?
Его Федор Федрыч зовут?
Да! Они со старшиной за обмундированием поехали и завтра к утру должны вернуться.
На полковой склад?
Нет, в медсанбат! Там с умерших снимают! Если не рваное и не потрепано наши берут. Ребята поизносились. Некоторые совсем без сапог. Вон как Пряхин.
Из разговора с помкомвзводом я узнал немногое.
Вот что старший сержант! Я тоже больше суток не спал. Покажи мне место, где я могу лечь, и давай мы с тобой отоспимся, как следует.
Он подвел меня к землянке, мы спустились в темноту. Он показал мне свободное место на нарах и я лег на слой подстилки из хвои. Под-голова мне дал старший сержант какой-то мешок. Проснулся я поздно. Внутри темно. Огляделся в землянке никого. Полежал, прислушался к голосам снаружи. С краю, висевшей в проходе тряпки видна была светлая щель. Она то наполнена светом, то закрывается тенью проходящих мимо солдат. Из оврага попахивает дымком, слышны непонятные обрывки речи. Где-то рядом зашуршала двуручная пила, слышны удары топора по сучьям. Кто-то клацал затвором, видно проверял и чистил оружие.
Что там за начальник к нам прибыл? Спит и не вылезает наружу!
Кто его знает? Начнет с оружия? Или по фамилиям будет вызывать?
Я не торопясь, поднялся с нар, выбрался наружу, дыхнул чистого утреннего воздуха и с удовольствием потянулся.
В овраге сидели, стояли и ходили солдаты. Старшего сержанта среди них не было.
А где помкомвзвод? спросил я у часового.
Теперь на посту стоял другой молодой солдат. Он был опрятно одет, подтянут и смотрел веселее.
Допоздна я просидел с солдатами, расспрашивая их о службе в разведке.
Старшина полковой разведки
Захмелевший старшина и порядком подвыпивший, командир взвода, не дожидаясь темноты, прямо среди бела дня покатили на повозке по открытой местности в расположение разведки.
Давай напрямую! сумел выдавить Рязанцев, заваливаясь на повозку.
Отобрав в медсанбате шинели, сапоги и несколько пар стиранного нательного белья, старшина уложил все полученное в повозку и сумел сбегать в санбатовский хозвзвод.
В хозвзводе он разыскал своего приятеля, шепнул ему на ухо, что есть для обмена пара часов. Одни с цепочкой карманные, другие с ремешком ручные. Нужна фляжка спирта, показав часы, добавил он. Мордастый фельдшер, долго не думая, забрал пустую фляжку и куда-то исчез. Вскоре он вернулся, передал старшине наполненную флягу и, протянув железную кружку, показал молча пальцем, что ему положено тоже налить. Старшина отвернул пробку и отлил ему положенную мзду за работу. Дорогую добычу, плескавшуюся под самом горлом, старшина не нацепил себе на пояс, как это делают, когда фляжка наполнена водой. Он засунул ее себе за пазуху. Отдай сейчас фляжку лейтенанту, тот нацепит ее на поясной ремень, и будет ходить. А она будет болтаться, и бить его по боку. Для чего это? подумал старшина. Ради фасона!
Старшина был устроен иначе, чем командир взвода. Он не любил пижонства и хвастовства. В делах он был рассудителен, нетороплив и скромен. На фраеров он смотрел с недоверием, считал их пустыми людьми.
Не главное в человеке его внешний вид, а даже наоборот. И если он уж очень следит за собой, в душе у такого нет ни ума, ни сердца.
Сам старшина носил простую солдатскую шинелишку, большие нескладные кирзовые сапоги со сбитыми каблуками, хотя имел ко всему доступ и мог прилично одеться. Он мог, используя связи, рукой дотянуться до всего, что лежало на полковых складах, как неприкосновенный запас для начальства. Но старшина был скромным, хорошо соображал, он понимал свое место в разведке и не хотел перед разведчиками выглядеть щеголем. Он знал, что главное уважение солдат, а не наглаженные галифе и гимнастерка под ремень на выпуск. Уважение людей не завоюешь нахрапом и рыком.
Вот смотрите. В руках у него не только снабжение и всякое барахло, но и власть, если хотите. Он будет менять сапоги прежде ребятам. "Бери примеряй! Мне что останется!"
По ночам они ходят в дозоры. Днем отдыхают. Им молодым в крепких сапогах охота походить. Они как молодые петухи. Смотрят, в чем одет его напарник.
Старшина уже в годах. По службе в офицеры не стремиться. Ему приятно смотреть на довольные лица ребят. И ни один из них не может пикнуть, что он, старшина гребет под себя. Так уж сложилось, что он в разведке вроде родного отца. В руках он держит не только их животы и души, он имел необыкновенную способность успокаивать солдат, когда бывало особенно тяжело и трудно. Он простыми словами мог успокоить солдата, когда они возвращались после неудачной вылазки и среди них были раненые и убитые.
У ребят не выдерживали нервы. Многие иногда были на грани психоза. Полковая разведка это изнурительная и тяжелая работа с огромной нервной и моральной нагрузкой. При частых срывах, гибели близких товарищей и череды, сплошных не удач, нервы и разум человека часто отказывал.
Полковой разведчик это не стрелок в общей траншее. Пехотинцев стрелков гибло много, чего говорить! Но сама смерть у них была легче. Сидит солдат в окопе. Прилетел снаряд, рванул, и время на раздумье нет. Пехотинец не ищет смерти и на встречу ей не идет. Он пассивно сидит в окопе и ждет пронесет или не пронесет. Пули за укрытие бруствера не залетают. Тут только если снаряд зашуршит или мина завоет.
Разведчик выходит из траншеи. И идёт по открытой местности в нейтральную полосу и все пули его. Очередь из пулемета или осколки в живот, пока сближаешься с немцами. Пока доберешься до немецкой колючей проволоки, пока сближаешься с немцами. Это всё на подходе.
Теперь под проволокой ты можешь в упор глотнуть свинца, за милую душу. Сидеть в укрытии траншеи безопасней, но тоже страшновато и невыносимо теряешь много душевных сил, когда немец бьет поверху.
Но это совсем другое, когда ты добровольно лезешь под пули и виснешь на немецкой колючей проволоке. Когда группу разведчиков обнаруживают при подходе к проволоке, и они попадают под бешеный огонь, в живых из группы в десять, дай бог вернется половина. А чаще, из-под проволоки выходят из десяти два, три, не больше. И снова эти трое с другими, новыми пятью отправляются под проволоку, чтобы вынести раненых и убитых. Без этих троих не обойтись. Только они знают и укажут место, где остались лежать их друзья. Сидеть и дрожать в окопе легче! Вернется солдат из такой разведки, а из дивизии опять звонок
Готовьте в ночной поиск новую группу! Штаб армии требует языка!
И солдата с надломленной и опустошенной волей пытаются опять пустить вперед. А к нему не подходи. Тут и рыки полковника не помогут.
Окликнет его старшина, позовет помочь по хозяйству поднимется с нар, пойдет помогать старшине, несмотря на усталость. Другие не суйся. Старшина знал одно, что в такие моменты нельзя оставлять человека одного со своими мыслями. Может работа и пустяковая, поручение плевое, не нужное и совсем не срочное, но в такой работе оттаивает человек.
Пока тот занят делом, старшина перекинется с ним двумя словами, вроде по делу и заведет разговор. Смотришь, и отойдет солдат, просветлеют у него глаза. А глаза, как зеркало самой души.
К солдатам и к их нуждам он всегда справедлив. Старшина все может, а сам ничем не пользуется.
Когда во взводе после серии не удач намечался кризис, старшина оставлял на время тряпки и дела. Он подбирал себе напарников добровольцев и уходил с ними в ночной поиск. В разведке он бывал не впервой. Солдаты доверяли ему не только свои жизни, но и добытые трофеи. Вот почему всякие не нужные штучки, вещицы и часы переходили потом из солдатских запазух в кирзовую сумку старшины, которая болталась у него на боку, когда он возвращался к хозяйству.
Старшина уважит каждого. Сменяет вещицу, блестящую безделушку на сало, консервы и другую еду. И еда делилась на всех поровну. Такой у нас закон был в разведке.
За свои старания он никогда не требовал вознаграждения и мзду. С солдат он не брал комиссионных. Он, всё до последней крохи, вываливал на общий стол. И если солдаты просили его взять какую-то часть или долю, он в знак несогласия поднимал указательный палец и грозил, улыбаясь им.
Вот товарищ старшина возьмите! У вас нет зажигалки, а у меня их две!
Ладно, уговорил! отвечал старшина. Вещица полезная!
И зажигалка исчезала в шершавой руке старшины. Солдаты иногда передавали кое-что и для командира взвода, но делали это всегда через старшину.
Или другой случай. Подойдет к старшине солдат, постоит, помнется, вывалит из кармана на стол сразу несколько блестящих циферблатов и скажет:
Я сегодня плохой сон видел. Лежу я как будто в могиле, а они мне под самым ухом тикают.
Вроде я мертвый! А они стучат на разные голоса!
Возьми старшина! Избавь меня от них! Может мне легче станет!
Старшина понимающе поднимал брови. Молча брал связку часов. Прикидывал их в шершавой руке на вес. Качал головой и улыбался широкой улыбкой.
Ты их наверно давно таскаешь! Думал, что в кармане у тебя капитал! Вот они тебе и стали сниться! Теперь избавился! На душе станет легче!
О смерти и могиле ты парень не думай! От нее от стервы никто не уйдет!
Только каждому приходит свое время! и старшина опускал связку часов в свою кирзовую сумку. Похлопав солдата по плечу, он удалялся.
И в этот раз, когда они с Рязанцевым отправились в медсанбат, старшина сделал расход трофей из запасов кирзовой сумки.
Сегодня старшина не взял с собой повозочного. Лошадью он правил сам. Лошаденка с тремя седоками и барахлом рысью не побежит. По дороге всякое может случиться. Может, придется гнать и галопом. В санбат ему нужно было поехать самому. Кто будет вместо него отбирать и копаться в барахле снятого с убитых. Рязанцев поехал навестить разведчиков, легко раненых, которые находились в санбате на излечении.
Когда старшина получил флягу из рук фельдшера, он не стал ее цеплять на ремень, чтобы она болталась у всех на виду. Он сунул её предусмотрительно за пазуху. Попадись на встречу, какой начальник или политработник, а здесь при санбате, где баб полно, их без дела шатается много. Подойдет такой один, ткнет пальцем, спросит, что это такое? Постучит по фляге щелчком, услышит глухой звук, почует запах спиртного, станет допытываться, где взял, куда несешь. А если заартачишься и не отдашь сразу и молча, поднимет крик, соберет вокруг себя народ. Прикажет снять ремень и отправит на дознание.
У этих тыловиков на спиртное обостренное обоняние. Старшина знал все эти штучки и поэтому сразу засунул флягу поближе к животу. Тяжелая, холодная фляжка животу не мешала. Теперь она в надежном месте, хоть и немного холодит.
Старшина не спеша, подошел к повозке и засунул ее в голенище лежавшего в телеге кирзового сапога. Никто не полезет в ворох старых шинелей искать в голенище бесценную кладь.
Старшина отошел и обернулся назад. Вон подошел к повозке командир взвода Рязанцев. Фляжка со спиртом у него под носом. А он не чует ее. Солдатские шинели и сапоги запах перебивают.
И только тогда, когда они покинули санбат и тылы, когда выехали из леса и миновали крутой поворот дороги, старшина сунул руку в сапог и достал оттуда фляжку.
За поворотом дороги он открутил винтовую крышку и протянул фляжку Рязанцеву. Рязанцев взглянул на нее, взял цепко рукой, как берут взведенную на боевой взвод гранату. Он не спросил что и как, откуда она. Он засунул горло фляжки в рот и запрокинул голову.
Старшине показалось, что Рязанцев никогда не оторваться от нее. Ему не жалко спирта. Он не хотел, чтобы тот напился. Он знал, что Федор Федрыч обязательно хватит лишнего.
Кончай! сказал старшина.
И с усилием потянул из рук Рязанцева флягу на себя. Рязанцев отпустил ее и замер на мгновение. Он собрался с силами и сделал глубокий вздох.
Пузатая фляжка лежала в шершавой руке старшины. Старшина поморщился и сделал два коротких глотка. Пил он не с жадным присосом, как это делал командир взвода. Тому лишь бы утробу налить. Пара глотков обожгла ему горло и побежала жаром внутри.
Не разбавленный! сказал он сам себе.
Жулики, а налили честно!
Посмотрев на облегченную фляжку, он погладил ее рукой, накинул на горлышко резьбовой колпак и завернув его, сунул фляжку в голенище.
Место надежное! Рязанцев не видал! Будет просить больше не дам!
Федь, а Федь! Ляг поудобней! А то я под горку вытряхну тебя! Держись вот здесь!
Рязанцев лежал в середине телеги. Лицо его расплылось, губы налились и вывернулись как у еврея.
Давай старшина кати напрямик!
Попадем под обстрел!
Ерунда! Проскочим! В таком состоянии и помереть не стыдно! Вот скажут, им повезло! Поддавши, богу душу отдали!
Эй, баргузин пошевеливай валом, молодцу плыть недалёко...
Командир взвода еще что-то промурлыкал, а старшина молча тронул вожжами лошадь, он знал, что если взводный выпил, то его ни чем не удержишь. Он полезет куда угодно.
Славное море, священный Байкал...
Местность, по которой они ехали, просматривалась со стороны противника. Открытое поле постепенно спускалось вниз. Две неглубоких лощины, поросшие кустарником, шли параллельно дороги. Но там, на телеге не проедешь. Там днем можно было только пройти по кустам. Кой где в прогалках лощины немец на короткое время видел пеших солдат, но по ним не стрелял. Они показывались на миг и тут же исчезали. Не будет же он по ним из артиллерии бить. Но иногда немцы срывались и начинали обстреливать всю прилегающую местность. Шуршали снаряды и уткнувшись в землю, рвались. По лощинам стелился сизый дым. Охота за живыми людьми велась периодически.
А тут днем, нахально на открытое место по дороге выкатила повозка. Она, не спеша, как бы нехотя поддразнивая немцев, затарахтела по склону. Такой наглости немцы не могли пропустить.
Лошадь ленивым шагом подвигалась вперед, телега покачивалась на ухабах. Старшина зная, что сейчас начнется обстрел, что дорога хорошо пристреляна немцами, свернул в сторону и поехал по полю.
Старшина еще издали усек знакомое шуршание снарядов. Он осмотрелся по сторонам, выждал некоторое время, и резко свернув в сторону, с остервенением хлестнул свою кобыленку. Лошаденка уловив удар кнута, дрыгнула ногой и учуяв недобрый знак своего хозяина, дернула с места, рванула телегу и бросая в стороны ногами, пошла галопом вниз под уклон. Навострив уши, она все с большей скоростью неслась от набегающей на нее сзади телеги.
Впереди лощина и кусты. До кустов рукой подать. Там можно остановится, переждать обстрел и наметить дальше пробежку по полю. Повозка, громыхая, скатилась в низину, старшина натянул поводья, и лошадь перешла на ленивый шаг. Теперь она шла, покачиваясь и фыркая. В кустах старшина остановил ее.
Она повернула голову назад, посмотрела в его сторону одним глазом, и как преданная собака, хлестнула себя хвостом по бокам. Она даже хотела снова тронуться. Старшина по этому взгляду уловил ее намерение. Он погрозил ей пальцем. Стой, мол на месте и не балуй. Она поняла его сразу. И больше не дергалась.
Старшина достал кисет, свернул козью ножку, насыпал махорки, чиркнул блестящей трофейной зажигалкой. Пока он пускал кверху дым, она стояла смиренно и не дергалась. Увидев, что повозка не появилась за кустами на склоне, немцы прекратили огонь.
Но это еще не все! решил старшина.
Они только и ждут, чтобы мы, где появились на открытом месте. А нам нужно перевалить через открытый бугор.
Рязанцев лежал на ворохе шинелей. Он не участвовал в выборе пути и дороги. Однако он поднял голову и заметил:
Не до вечера же нам здесь торчать! Теряем время старшина!
Старшина промолчал. Он не считал серьезными замечания лейтенанта. В каждом опасном деле должен вести кто-то один. Когда в дело нос суют двое, ни чего хорошего не жди! Старшина когда-то был разведчиком, ходил за языками, знал по опыту, что командует всегда один, тот, кто группу ведет. Будь то сержант или рядовой, если даже с группой идет лейтенант. Командир группы захвата всему голова!
Делового совета от Рязанцева не добьешься! подумал старшина.
Был бы еще трезвый, куда не шло! Старшине было ясно одно. Что решить вопрос куда ехать и когда трогать он должен только сам. Хотя легкий хмель в голове не давал ему осознать все тонко и точно.
Старшина не торопясь, докурил папироску, сплюнул на нее, слез с телеги, притоптал окурок ногой. Такова фронтовая привычка. Огня нигде и никогда после себя не оставлять. Старшина наклонил голову, новел ухом в сторону неба, прислушался, уселся на повозке поудобней, шевельнул вожжами и добавил:
Ну, помаленьку! Пошла!
Повозка дрогнула и стала выползать из кустов на открытое место. Проехав метров двадцать и поднявшись на бугор, старшина сразу уловил на слух звук летевших снарядов. По звуку и полету они должны были уйти куда-то дальше в тыл.
Теперь, подумал старшина, самое время проскочить бугор и он решительно дернул вожжами. Когда повозка выкатила на перевал и набирая скорость затарахтела вниз по склону, обстрела не последовало. Ну, вот и знакомая ложбина. А там дальше овраг. Лошадь подъехала к землянке и остановилась. Помкомвзвод подошел к старшине, посмотрел на повозку и на лежащего в ней командира взвода и сказал старшине:
Новый начальник разведки прибыл!
Проснулся я рано, утром меня никто не будил. Я лежал и смотрел на яркие полосы и пятна света, которые пробивались из-за края палаточной ткани, висевшей в проходе.
Я смотрел и думал, как сложиться моя новая служба и дальнейшая жизнь, как пойдут дела во взводе разведки, что собой представляют эти люди? Теперь мне вместе с ними предстояло воевать. Сам я смутно представлял работу разведчика, детали не знал.
По прибытию в полк, я имел беседу с командиром полка и начальником штаба. Меня спросили, кто я, откуда, давно ли на фронте?
Задача по разведке мне не была даже поставлена. Это, мол, твое личное дело и как вести разведку, сам соображай. Придет время, с тебя потребуют языка, а как его лучше брать, как выследить, и где это лучше делать, я должен всё это сам уметь и соображать.
Мысли мои перебил звук затарахтевшей в овраге повозки. Послышалось фырканье лошади, позвякивание уздечки, незнакомые голоса солдат и разговор между двумя людьми, по-видимому, сидящих на телеге. Командир взвода приехал, решил я, поднялся с нар и пошел к выходу.
Отдернув занавеску, висевшую у входа в землянку, я вышел на белый свет и увидел телегу. Повозочный распрягал кобылу. Он снял с лошади уздечку, отвязал вожжи, а кобыла тыкалась губами ему в рукав, подталкивала и ждала пока, из кармана на свет появится завалявшаяся корка хлеба.
Старшина тоже стоял ко мне спиной у телеги. Он хрипловатым, спокойным голосом отдавал солдатам свои команды, куда что носить и где складывать привезенное.
С появлением в овраге старшины солдаты разведчики оживились. Я стоял молча и с интересом за ними наблюдал. Я смотрел, как они подходят к повозке, берут поношенные солдатские шмотки и относят их в указанное место.
Из разговоров можно было понять, что вот теперь они получат крепкие сапоги и сменяют прожженные за зиму шинели, протертые до дыр гимнастерки и штаны. Сам факт этих незначительных перемен был для них важным событием.
Перемена старой негодной одежды, а у них на душе приподнятое настроение. Бывшие в употреблении, отремонтированные сапоги и шинели тронули солдатские сердца. Каждый смотрел и приглядывал заранее, что достанется ему из общей кучи.
Я смотрел на солдат и наблюдал их в деле, на их желание сбросить с себя дырявую одежду, снять истоптанные сапоги. Пока я молча смотрел и обдумывал свои наблюдения, кто-то тихонько подошел ко мне сзади и осторожно тронул рукой за плечо. Я обернулся. Передо мной стоял Фёдор Фёдорыч. Я посмотрел на Рязанцева и подумал
Как сложиться моя новая служба и работа в разведке.
Что за люди, с которыми мне вместе воевать?
До сих пор я не вполне ясно представлял работу полковой разведки, не знал всех тонкостей в их повседневных делах.
У меня был опыт стрелковой и пулеметной роты. В боях не раз приходилось вести разведку деревень и высот. Но то была разведка в полосе наступления роты. А здесь? Фронт полка.
Получив назначение, мне не только нужно было знать самому это дело, но и учить людей тонкостям полковой разведки.
Командир взвода, как мне сказали в штабе полка, прибыл во взвод тоже недавно. Приехал из тыла с краткосрочных курсов. Боевой опыт в войне считай, отсутствует. Опыт в разведке совсем небольшой.
В беседе со мной командир полка не поставил конкретных задач на разведку. Везде наверно так. Думай сам и сам все решай.
А как нужно никто не знает! Учить тебя некому! Начальству некогда с этим разбирается. Это не его дело. Передовая это не бумажка, на которой написано донесение. Начальники полагают, что на войне не до учебы. Когда нужно будет взять языка, мне скажут.
А как его брать?
Это дело братец твое!
Языка не пойдешь и просто так не схватишь. Тут наверно нужно все разложить и рассчитать по минутам и секундам.
Мысли мои перебил скрип повозки, которая съехала в овраг и остановилась у входа землянки. Послышалось частое дыхание лошади, забегали солдаты. Командир взвода и старшина приехали, решил я и пошел им навстречу. Завернув за землянку, я увидел телегу и старшину. Повозочный подбежал к повозке и стая распутывать вожжи. Лошадь тыкалась влажными губами и теребила его рукав. Старшина стоял у телеги спиной ко мне. Он говорил о чем-то солдатам. Я остановился на полдороги и молча наблюдал за солдатами. Мне было интересно посмотреть на них, и послушать о чем они говорят. По их разговорам можно было понять, что они получили шинели и сапоги но их очень мало и не многие сбросят с себя дырявые шинели и сапоги. Пустяковое дело. Поношенные шинели. А в жизни человека целое событие.
Снятые с мертвых обноски расшевелили солдат. Как немного нужно человеку! Каждый из них смотрел и прикидывал, что ему достанется из этой кучи вещей. Обычное дело! Сбросить с себя дырявую одежду!
Кто-то запустил руку в телегу и тащил на себя сапоги. Старшина быстро заметил, поднял палец и не оборачиваясь погрозил.
Только в работе и в деле раскрывается по настоящему солдат. Наспех, второпях его не узнаешь.
Кто-то подошел сзади и осторожно тронул меня за рукав. Я подумал, что лошадь теребит и просит хлеба. Я обернулся и увидел перед собой не лошадь, а командира взвода. Того самого, Ряэанцева Федор федорыча, с которым мне предстояло вместе воевать. Я и прежде знал, что неудач и потерь в полковых разведках не мало. Успехи редки. Их можно сосчитать по пальцам.
Я поздоровался с ним и сразу заметил, что он прилично поддавши. Но сделал вид, что ничего не заметил. Про себя решил, что не подам даже вида. Мало ли, что могло случиться у человека. Мало ли, что заставило его выпить. Начинать службу с конфликта не стоит. Возможно это случайное дело. С любым может случиться, если начальство несправедливо поддело его.
Мы отошли к поваленной березе, сели на ее ствол и закурили. Разговор не клеился, мы оба молчали. Я ждал, когда начнет он. А он решил, что я буду задавать вопросы.
В полку мне сказали, что ты тоже москвич.
Да! ответил он.
Не разговорчив! подумал я.
Так началась наша совместная служба. Нам было суждено провоевать вместе в разведке около года. Для полкового разведчика это срок не малый, если учесть, что срок пребывания на передовой вообще исчисляется несколькими неделями. Нам москвичам всевышний отрезал солидный срок. Год в полковой разведке, это как сама вечность!
Работа за передним краем тяжелая и опасная. Это не в окопе сидеть и чесаться от вшей. Смерть каждый день вырывает людей из нашей небольшой разведгруппы. В полковой разведке вместе со мной, Рязанцевым, старшиной Волошиным, повозочным Валеевым и лошадью по клички "Манька", всего двадцать живых душ.
На следующий день из неторопливого рассказа Федор Федорыча я узнал, что до войны жил он в Москве на улице Рождественка дом 2. Вход со двора направо.
Теперь этого двухэтажного дома нет. На его месте после войны построено здание Детского Мира.
Работал я резчиком, рассказывал он.
Работа грязная. Каменная пыль столбом стоит, в кожу въедается. После работы ни мылом, ни щеткой не отскребешь. В деньгах я особо на нуждался. Выпивал каждый день. На камне всегда имел приработок. Возьмем частный заказ. Вырежем из гранита постамент и надгробье, отполируем денежки на стол гони. Поди, учти, сколько я плит из глыбы вырезал.
Жена и дочь живут в Москве, там на Рождественке. Но женился я неудачно. Прямо скажу. Попалась мне бабенка настырная, скандальная и горлопанка. Откуда такие бабы берутся? Скандалила без всякой причины. У нее видно болезнь такая. Только и избавился от нее, когда на фронт добровольцем ушел. А по работе у меня была броня от армии. Мы для высшего начальства надгробья делали.
Раньше я с отцом в деревне жил. Семья большая была. Жили бедно, хлеба не хватало. Жил у нас в деревне один мастеровой мужик. Вот и пристроил меня отец к нему ремеслу обучаться. Сначала на побегушках учеником был, потом на резку камня определили меня. Резали камень, мрамор, гранит. Рубили надписи, барельефы и всякое другое. Вскоре мастера нашего забрали и посадили, вроде как с эсерами связан был. Артель наша распалась.
Подался я в Москву. На разных работах там был. Потянуло к камню. Пошел резчиком. В Москве небольшой завод по обработке камня в то время был. Перед самой войной и женился.
В девках я тогда слабо разбирался. Все они казались, мне хороши для семейной жизни. И нарвался я на дуру с луженом горлом.
Сам я не особый любитель спорить и ругаться. Заорёт она, а я пойду и напьюсь. К водке я приучен смолоду. Камнетесы без водки работать не могут. Пыль в горло лезет. Глыбы лежат на открытом воздухе. Зимой снег и холод. Осенью дождь. Летом жара. Зимой гранитные глыбы холодом дышат. Летом около них жара, дышать нечем.
Меня к водке вовсе не тянет. Нет ее мне наплевать! А если есть наливай! А почему я от нее должен отказываться? Организм здоровый. Каждый стакан в пользу идет!
Рязанцев по своей комплекции был сильным и крепким. Тяжелый физический труд сделал свое дело. Он был небольшого роста. Плечи широкие. Руки мозолистые. Волосы светлые. Глаза голубовато-серые. Лицо дышало здоровьем. На щеках проглядывал румянец. Верхняя губа оттопырена, наливай и подставляй железную кружку. По возрасту, Рязанцев был на несколько лет старше меня.
На открытой площадке, где режут блоки, продолжал он,
Стоит такой скрежет и лязг, что голоса людей не слышно. Я боялся остаться глухим. На кромку дисковых фрез льется вода для смазки и охлаждения. Рядом стучат молотки, зубила при ударе издают пронзительный визг. На зубах и в горле гранитная пыль. Плюнешь, чихнешь, и изо рта, как черная жаба вывалилась. Ходишь по воде. За воротник плещет вода. Кончишь смену, хошь водой смывай, хошь мылом намыливай, грязь влипла в тело. Дома ходишь цементом харкаешь.
Из мужиков во дворе я больше всех зарабатывал. Соседки завидовали моей жене. Зарплату я ей отдавал, а левый заработок держал при себе в кармане. В последнее время я стал уходить из дома. Она видит, что я одеваюсь, откроет дверь и давай орать на весь дом. Ждет, когда соседи соберутся. Мне это надоело. Я рад, что меня взяли в армию. Избавился от дуры. Вот она мне как поперек горла была. Рязанцев нахмурился и провел краем ладони по горлу.
Если не убьют, кончиться война, я к ней не вернусь. Это дело решенное. Будешь жениться, старший лейтенант, не дай бог, если и тебе такая дура попадется.
На призывном пункте мне предложили пойти в военное училище. Чего думаю мозги всякой наукой засорять. Но товарищи уговорили. Офицерская служба чистая. Вот и стал я чистоплюем. Когда я прибыл в полк, мне предложили пойти в разведку. Вот я и здесь.
А как у тебя с общей грамотностью? спросил я.
Грамотёнка, шесть классов. По азимуту с картой ходить не умею. Ты меня лучше к немцам за языками посылай.
Закончив дела, к нам подошел старшина. Поздоровался, присел на березу. Так просидели мы, некоторое время, обсуждая разные дела.
Вечером мы с Рязанцевым должны отправиться на передовую. Я хотел осмотреть передний край обороны полка. В каждом батальоне на передовой не больше сотни солдат. Линия фронта была сильно растянута. Солдат не хватало. Немцы могли ночью провести разведку боем и навалиться на траншею.
Комбаты добились от командира полка, чтобы разведчиков послать в ночные дозоры. У разведчиков была одна задача, охрана штаба полка и ночные дозоры. В разведке тоже людей не хватало. В ночные дозоры посылали по одному человеку.
Как же так? спросил я Рязанцева.
Ранит, кого или убьет! И оказать первую помощь некому.
А что я могу сделать? Сократить число постов?
Конечно! Если немцы сунуться ночью, их все равно обнаружат.
После раздачи пищи мы с небольшой группой разведчиков отправились на передовую. Я спросил солдат, где и как они ведут наблюдение.
Сидим в воронках, перед рассветом уходим назад.
Далеко от передовой уходите вы вперед?
Метров на триста, не больше.
Что от туда видно?
Ляжешь в воронку и слушаешь. Немцев не видно.
А под насыпь ходили?
Ходили! Немцы ночью патрулируют ее. Слышно как разговаривают.
Не мешает посмотреть, где наши солдаты ночью дежурят! сказал я Рязанцеву.
Возьмем да сходим!
Ну, тогда пошли!
Мы пошли с двумя солдатами на место их лежки. Поднявшись из траншеи на мягкий грунт, мы присели на корточки и прислушались. Нужно приглядеться к нейтральной полосе и выбрать направление. Так заведено. В каждой полковой разведке свои обычаи. Встав на ноги, мы пошли за солдатами, которые шли впереди. Темные фигуры их тихо скользили вниз по склону. Солдаты несколько раз останавливались, приседали и осматривались по сторонам. Мы с Рязанцевым повторяли их каждое движение. Но вот по лицу стали стегать ветки кустов, солдаты не торопясь, перешли через овражек.
Всего триста метров, а ночью они кажутся как целая верста. Ни чихать, ни кашлять нельзя. Как только разведчик перешагнул бруствер, он должен быть совершенно беззвучным. Ни спросить, ни ответить. Идешь, повторяешь движения передних, которые могут подать тебе условный сигнал только рукой.
Солдаты замедлили шаг, подали знак рукой и остановились. Один из них нагнулся и присел. Другой сделал знак, чтобы мы подошли ближе.
Они несколько углубили воронку. В ней можно было поместиться вдвоем. Свежую землю, они ссыпали в мешки и перед рассветом уносили с собой и вываливали возле траншеи. Оставлять свежие выбросы около воронки нельзя. По кучкам свежей земли, немцы могут засечь место ночного дозора. Днем обнаружат, а ночью поставят мину. Все логично. Но немцы пока из своей траншеи вперед не выходили. Небольшими группами они бояться ходить.
Это, по сути дела, был мой первый выход с разведчиками в нейтральную полосу. Я раньше ходил, но тогда со мной были не разведчики. С солдатами мы пробыли недолго. Они остались дежурить, а мы с Рязанцевым вернулись назад. Я думал, что потом в штабе полка у меня будет разговор о ночных постах и дозорах.
Я заранее решил выйти и посмотреть все на месте. Я плохо представлял, что именно разведчики охраняют в нейтральной полосе. Что собственно? Передний край или сон солдат стрелков, сидящих в траншее.
Покидать траншею и уходить вперед по началу неприятное дело. Когда ты сидишь в окопе прикрытый землею от пуль, вроде на душе веселее. А ходить по открытой поверхности земли под носом у немцев опасно, можно нарваться на пули или на удар осколков и укрыться негде. Бывают случаи, когда пуля не слышно летит, как мина на подлёте. Это, твоя. Стукнет она неожиданно и считай, твоя песенка спета.
Или другой случай. Возвращаешься в траншею. Тут ты можешь запросто нарваться на пулю. Проснется, какой тетеря, пальнет с перепуга в тебя. Целясь, он никогда не попадет. А вот так, спросоня, обязательно всадит. Из пулемета резанут на всякий случай. Решат, что выстрел был сигналом тревоги. Хотя все знают, что наши люди впереди. Но всякое бывает. Решат, что их давно прихлопнули и что очередь за траншеей. Потом такого наплетут, что полковые тактики и стратеги не разберутся.
Фёдор Федорыч рассказывал, что одного из ребят вот так и убили. От своих пулю получил. От своих пулю не ждешь. Её получаешь неожиданно.
Под немецкими пулями кланяешься. Они стреляют по системе. Их ждешь и знаешь, когда быть настороже. Считаешь секунды. Стоишь, глядишь и решаешь, резанут или нет. Немцы нас встречают и провожают свинцом. Мы не воюем, мы ходим на смерть каждый день и в этом, кажется, нет никакого геройства. Такая работа ходить на смерть!
Страх не в том, что пуля в тебя попадет. Страх в ожидании, когда она пролетает мимо. А когда она ударила, перебила ногу, обожгла шею, или разворотила скулу, страха уже нет. Пуля не пролетела мимо.
И если у тебя есть силы бежать, ковылять или ползти к своим, поскорей подавайся. А то потеряешь много крови. А если сил нет, дожидайся, лежи. Перед рассветом не явишься ко времени, за тобой придут и унесут.
Добрался до своей траншеи, сделали тебе перевязку, наложили бинты, можешь передохнуть. Тут появляется снова страх, нет ли у тебя гангрены. Но это пройдет, когда тебя положат на носилки, поднимут из траншеи на поверхность земли. Ты снова будешь думать о пулях, снарядах и минах, которые немец пускает, чтобы славяне не забывали, где они находятся.
Но вот тебя дотащили до оврага, положили на землю, где ждешь ты повозку. По дороге в санбат повозка может попасть под обстрел.
Ты лежишь на повозке, смотришь в небо, а повозочный бросил поводья, отбежал подальше и залег в канаву. Он будет лежать там, пока не кончится обстрел. Со страхом бороться легче, когда ты на ногах, чем вот так лежать беспомощно и ждать, когда рядом рванет снаряд, и осколки веером ударят в тебя.
Хорошо, что ты не попал на телегу полкового обоза. Вон к тому мордастому, что с кнутом за голенищем и с рожей похожей на московского извозчика. Он тебя в канаву сковырнет. Валяйся там до утра, пока кто-то другой подберет. А сам налегке галопом уйдет пока немец пристреливает место.
Тебе повезло. Ты жив, ты дотянул до операционного стола. На тебе разрезали одежду, размотали бинты, раздели, обмыли, где нужно побрили и к столу привязали.
Не успели дать наркоз, а в небе немецкие самолеты. Врачи и сестры в щели ушли. (окоп на одного), а ты опять смотришь в потолок, остался один со своими мыслями, страхами и надеждами. Ты лежишь под белой простынею, а на тебя с потолка сыпется земля. Ты мысленно приготовился к смерти, а она не торопиться.
Страх на войне повсюду и везде. Все переживания можно назвать одним словом страх. Тот, кто воевал, знает цену этому слову.
У того мордастого извозчика от страха на лоб полезли глаза. У него был не просто страх, а животный. Только у мальчишек несмышленышей в глазах больше любопытства, чем страха. Они смерти не видели, а когда ее не знаешь, чего ее бояться.
У замполита Сенкевича, когда он бежал из под Белого, бросив солдат, был специфический панический страх, за свою жизнь и шкуру. Потом он пошел в гору. Вот как бывает. Страхи тоже бывают разные.
Я вот рассуждаю о страхе, а нужно бы к делу вспомнить старика нашего Березина. Он не испытывал страха, когда восемь тысяч солдат попали в плен к немцу под Белым. Он боялся, что его расстреляют. И поэтому, он прикрылся солдатской шинелью и ушел в сторону города и больше его никто не видел.
А на командном пункте штаба армии его поджидала машина с людьми из контрразведки. Им было поручено взять его и увести куда надо.
Страха не бывает, когда поддашь спиртного. Рязанцев в поддатом виде мог пойти и перелезть через немецкую проволоку.
Мы вышли из нейтральной полосы. Впереди метрах в двадцати наша траншея.
Что-то спина холодит! К утру наверно погода будет меняться! сказал Рязанцев.
У меня под лопатками тоже озноб. Сзади нам вдогонку неслись немецкие трассирующие пули. Неприятное чувство, когда идешь и спиной чувствуешь свинец. По дороге в овраг можно было поговорить. Я спросил Рязанцева:
Как ты думаешь? В чем собственно смысл ночных дозоров.
Что они делают? Несут оборону или охраняют пехоту?
Чего тут думать? Мне приказали, я их и поставил!
Какую боевую задачу ты ставишь разведчику?
За что он должен отвечать?
Что он должен делать, если пойдут немцы?
Что? Бежать будить пехоту или отбиваться в своей воронке? допытывался я.
Не знаю! В штабе, когда приказывали, я об этом не спрашивал.
На следующий день я взял с собой одного солдата и мы по заросшей кустами лощине отправились в штаб полка.
В блиндаже майора горела бензиновая горелка. Когда майор спал или работал, гильзу с фитилем не гасили.
Часовой пропустил меня в блиндаж. Майор сидел за столом и разбирал какие-то бумаги. Увидев меня, он отложил свою работу.
Ты по делу ко мне?
Я стал рассказывать ему свои соображения.
Если немцы сделают попытку перейти нейтральную зону, то нарвутся на наших ребят. Отойти назад разведчики не сумеют. Они лежат в мелких воронках или просто на голой земле, прикрываясь кустами. Их сразу всех перебьют. Раненые попадут к немцам в плен. Мне не понятно, где у нас проходит передовая? Может пехоту вывести из траншеи, а туда посадить наших ребят?
Майор молча посмотрел на меня. Возможно, он подумал, что я все сказал и пришел только по этому вопросу.
В это время майора потребовали к телефону. Пока он говорил, я вспомнил о Рязанцеве.
Это Федя молчалив и со всем согласен. Придет к майору, начнет говорить. Майор его перебьет и скажет:
3наем! Ладно, иди!
Рязанцев помнется и уйдет. А по дороге вспомнит, что про сапоги забыл спросить. Разговор с начальством выбивал у него мысли и пот на лбу. Вздохнет, махнет рукой. Ладно, в другой раз. К майору он потом не идет, посылает старшину. Федю от двух, трех фраз в жар и холод бросало.
Майор положил трубку и вернулся к столу.
Как понимать все это? Кто обороняется? Стрелковые роты или разведчики? Ночью завяжется перестрелка. Наши пулеметчики дадут огонька в сторону немцев. Ведь они в темноте ударят по разведчикам.
Что вы об этом думаете? спросил я майора.
Майор молчал, а я продолжал:
Может, я говорю не дело?
По-моему в Гражданскую войну выдвигали дозоры. Чапаев погиб, понадеявшись на них.
Какую боевую задачу я должен поставить разведчику? Иди, мол, браток полежи в нейтральной полосе до утра!
Я замолчал и посмотрел на майора. Он покачал головой и улыбнулся.
Командир полка может приказать нам на каком-то участке занять оборону. А охранять комбатов и стрелковые роты, такого приказа никто не может отдать.
Командир взвода разведки докладывает мне, что один из комбатов уже покрикивает на него. Я третий год на фронте, был ротным, успел побывать и на штабной работе, но такого ни разу не видел, пехота в траншее спит, а ее охраняют разведчики.
Когда я в роте был. С меня комбаты три шкуры драли. За клочок земли расстрелом грозились. А здесь что происходит?
Может комбаты бояться, что солдаты ночью к немцам уйдут. Пусть командиры рот не спят, сами их караулят. Пусть по траншее ночью циркулируют.
Я прошу этот вопрос решить у командира полка. Или я отвечаю за траншею и получаю от командира полка официальный приказ и участок на оборону, или я завтра снимаю с дозоров разведчиков.
Через месяц от нас потребуют взять языка, а во взводе у нас вместо разведчиков сторожа деревенские с колотушками. Потом меня мордой по столу будут возить, что контрольного пленного не взяли.
На днях прихожу в разведку. Смотрю, солдат на поваленной березе сидит. Подобрал под себя ноги, чтобы я не видел и смотрит на меня. Подошва у него телефонным проводом подвязана. А в полковых тылах портными и сапожниками хоть пруд пруди.
У меня, товарищ майор всё. Прошу доложить командиру полка и по этому вопросу.
Рассказал ты все по делу! Я тебя внимательно слушал.
В полку с людьми плохо. Оружия и солдат не хватает. Фронт полка растянут. Если ты завтра заберешь своих ребят, то мы оголим оборону.
Для перестройки нужно время! Сделаем так, каждую последующую ночь ты будешь посылать в ночные дозоры на двоих солдат меньше. Последнюю пару снимешь, как договорились, через неделю.
Комбаты за это время перестроят свои боевые порядки. Если ты согласен, я иду к командиру полка и получаю от него на это добро. Завтра по полку пошлем распоряжение и полковую разведку постепенно выведем.
Видишь, я не только понял тебя, я целиком с тобой согласен!
Ну что, ты согласен?
Прошу на счет обуви и обмундирования дать указание зам. по тылу.
Майор ушел с докладом к командиру полка. А я вышел наружу, позвал своего солдата и мы, отправились обратно в овраг.
Прошло две недели. Разведчиков с постов и с ночной охраны сняли. Старшина ребятам организовал баню и переодел их в чистое белье.
Для наблюдения за противником на переднем крае установили стереотрубу. Разведчиков разбили на боевые группы. И теперь каждая группа получила свой участок для ночного поиска и прощупывания немецкой обороны.
Первое с чем я столкнулся и что меня озадачило. Это то, что разведчики не умели читать и работать с картой. Возвращается из ночного поиска солдат, я ему говорю:
Покажи мне по карте место, где ты находился ночью, и какой объект ты под проволокой наблюдал?
Он не может ничего ответить. Ориентирование на местности, хождение по карте и азимуту для разведчика первое дело.
Пришлось организовать занятия. Премудрости военной науки медленно, но верно усваивались солдатами.
Разведчиков во время войны специально не готовили. В полковую разведку набирали добровольцев из стрелковых рот. Чаще в разведку шли молодые ребята. Свежего человека сразу в дело пускать было нельзя.
Это ни романтика и не игра в казаки-разбойники. Это опасная и изнурительная работа. В разведку набрали добровольцев. От солдат не скрывали, что их ждет тяжелая и опасная жизнь.
Рязанцев лично и каждого проверял на дух, на слух и на зрение. Дух, это неотвратное желание стать разведчиком, невзирая на все трудности этой профессии. Слух! У разведчика должен быть почти музыкальный слух. Он должен различать ни бемоли и диезы, а шорохи ветра, шуршание травы под ногами идущего, приглушенный разговор часовых в окопе.
Рязанцев ставил солдата к себе спиной и отойдя от него метров на десять произносил шепотом разные матерные слова и цифры. Ну и самое главное в проверке было зрение.
Рязанцев выходил с солдатом ночью на местность и тыча пальцем в пространство спрашивал:
Это что?
Где што? переспрашивал солдат.
Я предложил Рязанцеву другой метод. У морячков это называется семафор. Когда один передает другому текст отмашкой руками. Поставишь солдата от себя подальше, и пусть он повторяет твои движения руками.
, как договорились, по порядку поднимает и опускает руки. А испытуемый должен всё повторить. Это первый момент. Второе! При утомлении зрения у некоторых солдат проявляются симптомы куриной слепоты. Недостаток витаминов и постоянное мучное питание вызывают эту болезнь, но не у всех. У некоторых солдат она появляется временами. Потом сама собой проходит. Главное для нас не болезнь. Главное отказ идти на задачу. Сам факт отказа психологически действует на других. Вызывает сомнение и подрывает веру.
Солдат не виноват, что у него бывает куриная слепота.
После проверки, новичка определяли в разведгруппу, и он постепенно входил в жизнь и дела полковой разведки. Каждый солдат в полковой разведке служил на добровольных началах. В стрелковые роты мало кто возвращался. Хотя каждый знал, что он имеет право в любой момент покинуть разведку и податься в стрелки.
У разведчиков были свои законы и обычаи. Правила игры со смертью ни кем не были написаны или установлены. Они рождались и появлялись в процессе боевой работы. В солдатском котелке появлялись разные мысли и идеи. Они проверялись в деле и постепенно входили как законы в жизнь. Пошли в ночной поиск, напоролись на засаду, попали под огонь, понесли потери, хлебнули горлом крови, теперь стало ясно, как нужно действовать.
Пророк Моисей для евреев писал Талмуд и кодекс законов иудейской веры. Мы с Рязанцевым не были провидцами. Все наши законы и обычаи были написаны солдатской кровью и смертью.
Обычаи у разведчиков были пострашней, чем законы военного времени. Идет солдат под немецкую проволоку не просто послушать и полежать. Он должен каждый раз принести ценные сведения. Он должен определить, где лучше брать языка. Он должен выследить свою жертву и проверить все до последней мелочи.
По его данным в немецкую траншею пойдет захват группа. Когда будут брать немца за воротник, нужно чтобы он не успел ни моргнуть, ни пикнуть. На все это нужна сообразительность, твердость духа, бесстрашие и редкое мужество, умение и тонкое понимание, и знание окружающей обстановки. Когда захват группа пошла на траншею, она должна умереть или взять языка.
Принимая в свою семью новобранца, мы излагали ему все без прикрас.
Работа наша ночная! Мы брат на войне полуночники!
Ты должен быть чутким, внимательным, решительным и осторожным. Ночью нужно уметь видеть и слышать, улавливать тени, шорохи и неясные звуки, собачьим чутьем выхватывать из темноты ночи живую цель.
Мы ночью ходим бесшумно, как приведения. Пройдет неделя, другая иногда светлого дня не увидишь. Так и будешь жить как летучая мышь в темноте. С вечера уходить, а к утру в темноте возвращаться. Разведчики и умирают ночью. Днем они спят.
Есть еще один важный момент. Разведчик всегда и везде должен иметь свое оружие в идеальном состоянии. Ни я, ни командир взвода твое оружие проверять не будет. За своим оружием каждый следит сам. Оружие это последний шанс остаться живым. Всякое может случиться. Разведчик в любую минуту должен быть начеку. Знаешь, что такое чека?
В отличие от солдат стрелковой роты, которые таскают ружья за спиной, у разведчика всегда в руках должен быть автомат. Патроны пистолетные. Пули летят не далеко. Убойную силу имеют небольшую. Автомат во время стрельбы сильно бросает. Масса затвора, который во время стрельбы прыгает, не позволяет вести точный прицельный огонь. Рассеянность большая. Шуму и треску много, а толку мало!
Автомат хорош для ближнего боя. С прицелом и мушкой возиться некогда. Огонь из него ведут с рук, с бедра или живота. Увидел цель, стреляй в упор! По дальней цели огонь не веди! Напрасное дело! Стрельба короткими очередями дает не плохие результаты. Все это вы должны знать, чтобы потом ребят понимать с полуслова.
И еще замечание. Ночью в полумраке окопа неподвижная фигура немца плохо заметна. Немец может притаиться, а потом драпануть из-под носа. Видеть ночью, это особая наука. Опытный разведчик может подойти к немцу на двадцать метров и тот его не заметит. Потом я вам покажу это на примере и растолкую, почему это так.
И еще нужно сказать о разведчике. Карманы у него набиты бинтами и в каждом кармане лежит по гранате. Если увидишь, у кого из ребят на поясе в ножнах болтается нож трофейного происхождения, то знай, что в ночном поиске ножи в ход не пускают. Нож нужен разведчику, чтобы открыть бутылку шнапса или вскрыть банку консервы.
За год войны в разведке мне ни разу не пришлось увидеть нож, испачканный немецкой кровью. Нам нужна не зарезанная ножом жирная немецкая свинья, а живой и невредимый немец. Для нас язык огромная ценность. Он для нас как самый дорогой гость!
Притащили его к себе в блиндаж, мы его обласкаем, нальем два раза по сто, накормим, закурить дадим, свернем козью ножку. С пленным немцем у нас исключительно обходительное обращение. Мы к нему всей душой. Потому, что он стоит многих жизней наших ребят. А тут все обошлось без потерь и без лишнего шума.
Немца в окопе берут на внезапность, на страх, на испуг. От одного нашего появления у него парализует ноги и руки. Он может только заорать с перепуга. Мы ему культурно прикроем ладонью рот. Но это, чтобы до него дошло, что орать бесполезно.
Но чаще бывает так, что нас на подходе обнаруживают немцы. Первый попавшийся бросается наутек и поднимает крик как недорезанный. На переднем крае у немцев моментально поднимается боевая тревога. Пулеметы и минометы начинают реветь. Нейтральную полосу режут разрывы снарядов. Попасть в такой переплет не веселое дело. Подавить, этот бешеный огонь наши не могут. У наших нет орудий и боеприпасов. Стрелять ночью из орудий боятся. По вспышкам орудий их тут же засекут и подавят.
Инструментальная разведка у немцев была на высоте. Связь работала четко. У нас с передовой в тыл тянется один телефонный провод. У них по пять, по шесть проводов. У нас, чтобы с артиллерией соединиться, нужно звонить через батальон, а потом попадешь в штаб полка. У них непосредственная связь с огневыми позициями артиллерии. И все это дублируется проводами связи.
Полковая разведка не может рассчитывать на огневую поддержку своей артиллерии. Опровергнуть этого никто не может. Я могу сказать это в глаза Левину Славке, зам. командира полка по артиллерии.
Когда и где артиллеристы поддерживали огнем полковую разведку? Так что, одно неосторожное движение, пустяковая оплошность или нелепая случайность, часто приводили к гибели людей.
А еcли немец зазевался и ты ввалился к нему в окоп, то он от одного твоего вида цепенеет от страха и от ужаса. Он сам бросает оружие на землю и с восторгом, перекосив свое лицо, поднимает лапы и бормочет Гитлер капут! И дело, как видно, до ножа не доходит. Кивнул ему в сторону головой. Мол, давай не шуми и вылазь наверх и он стервец все понимает без слов. Бежит по нейтральной полосе в охотку, назад на своих не оглядывается. Каждому жизнь дорога!
А если немец стоит на посту и случайно, обернувшись, увидит, что ты идешь на него с обнаженным ножом, то можешь быть спокоен, он без всякого крика всадит тебе пулю в упор.
Ну, ткнешь ты его ножом! А дальше что? Проткнутый ножом он ни кому не нужен! Логика простая. С ножами разведчики бегают только в кино.
Подойди к немцу незаметно и тихо, бодни его автоматом в бок, приложи палец к губам и он поймет сразу, с кем дело имеет. Поддень его мушкой легонько под зад, и он как натренированный выпрыгивает из траншеи. Вот это классический пример как надо брать без шума немецкого часового.
Без хорошего, острого ножа разведчику тоже не обойтись в боевой обстановке. Нужно обрезать немецкую телефонную связь, разрезать сапог при ранении в ногу, срезать аккуратно дерн и поставить мину.
Прибежит немецкий связист, ткнется к оборванному проводу, а конец провода к взрывателю подвязан. Подумают, что подорвался на собственной мине.
Последний снег сошел в апреле. Цвет земли менялся с бурого на зеленый. В апреле мы получили партию маскхалатов, сшитых из тонкой материи. Штаны с резинкой по типу пижамных пятнистые и рубахи с капюшоном с разводами, с зеленоватой марлевой накидкой на лицо.
В апреле было еще довольно холодно. Разведчики в нейтральной полосе лежали подолгу. Под маскхалаты надевали стеганые телогрейки. Зимние шапки были тоже в ходу. Только наш старшина Волошин ходил в картузе и не снимал его. Он, как и повозочный каски не носил.
Кстати о касках. В разведке не принято было носить ниши железные каски. Если не считать случаи, когда ребята надевали немецкие каски. В немецкой каске ночью не разберешь, кто идет по немецкой обороне, свой или чужой. Форма у немецких касок была особая. На нашу не похожая. Напялишь ее на шапку и можно вплотную подойти к фрицу, в немецкой траншее. А дальше она не нужна. Ее можно сбросить. И для своих она опасна, когда возвращаешься назад.
У нас на фронте носили каски солдаты стрелки, артиллеристы, телефонисты, саперы, снабженцы, портные и парикмахеры, и прочие военные специалисты полкового тыла. Артиллеристы ни только в них спали и ели, они нехристи, ходили в кусты не снимая их.
Противогазы и каски носили все, кроме разведчиков. Солдат любого подразделения не мог без противогаза показаться на поверхности земли. Если в тылах полка попадался солдат без каски и противогаза, то все сразу знали, что им навстречу идет полковой разведчик.
Всех солдат в полку стригли наголо. Только разведчики и денщики большого начальства не подлежали оболваниванию.
Разведчики гордились этим. Из-под каски прическу не видать. Железная каска мешала разведчику и по делу. Из-под нее не только прически не видно, но она на голове сидела как хомут на шее у кобылы.
Какие там ночные шорохи! Надень каску, и она со звоном гудит на голове. Ветер звучит в ней унылой мелодией. Стальная каска звенит от удара сучка. В ней ты как под колпаком. Она даже думать мешает.
И еще хочу заметить. За год войны из взвода разведки мы потеряли многих. Но ни один из ребят не был ранен или убит в голову.
Я сам был ранен пять раз. Имел контузии и ранения в лицо, шею, живот и в ноги. Осколки до сих пор сидят кое-где под кожей. Но ни разу меня не ударило выше бровей. Каску, я всю войну не носил. У каждого своя судьба, не угадаешь, что и где может случиться.
У разведчиков отрывало ноги и руки, выворачивало челюсть, пули пролетали грудь навылет, но прическу они никогда не портили. Может это специфика нашей работы? Пули чаще всего били только по ногам. У меня тоже большое количество ран на ногах.
Если перечислить все правила принятые в полковой разведке, то им не будет конца. Каждый день появлялось что-то новое, каждую ночь приносили что-то, над чем нужно было посидеть и подумать. Каждый раз вырисовывалась необычная ситуация и проблемы.
Да и немцы стали попадаться разные. После тотальной мобилизации, проведенной в Германии, в окопах у немцев появились старики и юнцы. Нам вроде дышать и проворачивать свои делишки стало легче. Но мы часто нарывались на кадровые дивизии, которые прибывали на восточный фронт из Европы.
28. 10. 77 г.
Прошло некоторое время. Мы получили распоряжение из дивизии захватить контрольного пленного. Все было продумано и учтено. Боевые группы каждую ночь выходили под проволоку и занимали исходное положение. Разведчики должны были привыкнуть к мысли, что им предстоит идти на насыпь и брать языка.
Когда человек первый раз подходит близко к окопам противника, у него всякий раз появляются сомнения и естественный страх. Волнение проходит с каждым новым выходом. Переживания мешают. Их надо преодолеть.
Кажется всё просто. Подошел незаметно. Лег где-нибудь в лощинке. Лежи, наблюдай, слушай и смотри. А сомнения грызут тебя.
Сейчас в нейтральную зону уходят одновременно три группы. Они действуют соответственно вместе. Каждая группа занимает своё исходное положение. Они изучают объект до утра. Они знают, что в один из таких выходов им предстоит подняться и пойти на насыпь.
Окоп, где сидят немцы на насыпи, небольшой. В нем находятся двое немцев. Можно бы пойти нахрапом. Какой смысл долго настраиваться? У каждого из разведчиков может быть чувство боязни, страх и предсмертная мука. Нарвешься на пулемет и жизни конец. Может, у немцев нет пулемёта напрасны все сомнения! А может и есть, из которого они ни разу не стреляли? Но такого не бывает, чтобы немцы не попробовали свой пулемёт. Это у наших славян он может покрыться ржавчиной. К нему никто не подойдет. Так как стрелять нет ни какой охоты (можешь в ответ получить). А немцы народ дисциплины. На то и пулемёт, чтобы стрелять. А раз нет пулемётной стрельбы нет и пулемёта!
У меня лично бывали тоже разные сомнения, когда приходилось идти и подолгу лежать под проволокой, под носом у немцев. В какую-то ночь я мог встать и спокойно дойти до самой этой насыпи, чтобы самому во всем убедиться. Посмотреть, послушать как там, что там?
А в другой раз меня брала за душу тоска, появлялся страх, терзали сомнения. Хотя особых причин для этого не было. Единственно, что нас угнетало, это массированные обстрелы немецкой артиллерии и упорное молчание наших пушек.
Мы еще не раз вернёмся к вопросу о страхе. Важно всесторонне выяснить кто, где и когда боится и когда ему на всё бывает наплевать!
В этот раз мы следили за немцами долго и упорно. Я звонил в разведотдел дивизии. Мне сказали, что торопиться не следует.
Каждую ночь мы выходили вперед в полной готовности, и каждый раз по каким-то причинам откладывали захват языка. Ждали, как говорят, подходящего момента. Ждали темной ночи, небольшого ветра, слабого тумана или моросящего дождя.
Откладывать захват языка легко. Но это тоже не очень хорошее дело. Люди к этому привыкают, и потом их в оглобли не введешь.
Сделать последний свой шаг в жизни ни каждый может. В отчаянии человек может пойти на это. А в разведке другое дело. В разведке нужно остаться живым и взять языка. В разведке это нужно делать со знанием дела.
В какой раз ты должен сделать этот первый шаг. Переступить черту в небытие и в неизвестность, и надеяться, что ты ее перешагнёшь назад. Но сколько раз это можно мучительно ждать и сколько раз, отпихивая ладонью смерть, делать?
Я могу ребятам отдать приказ сегодня провести операцию. Люди пойдут. А если при этом получиться срыв, мои приказы потом не будут иметь ни какого смысла, не будут ничего стоить!
Я отдаю приказ на захват языка, когда я сам мысленно решусь пойти вместе с ними в самое пекло. Вот когда разведчик будет решительным и непреклонным.
Штабу дивизии отдавать приказы легко. Вот приказ! Вот дата! Язык к указанному сроку должен быть взят! Начальник разведки дивизии хочет блеснуть перед комдивом.
Пойди! Попробуй, возьми! А я посмотрю! так думаю я, когда на меня сверху начинают давить.
Не судьба была немцу с насыпи попасть в наши руки. Вечером перед выходом на задание меня вызвали в штаб полка по срочному делу.
Дивизия, сказал командир полка.
Получила приказ сдать свою оборону. Наши позиции займет другая дивизия. Разведку снимай и отправляй ее в тыл! И чтобы без шуму! При смене частей должна быть абсолютная тишина!
Здесь на опушке леса наш район сосредоточения! И командир полка показал мне по карте лесную дорогу и опушку леса.
Сюда будут прибывать стрелковые роты! Вот здесь будет расположен штаб и наши тылы! Сюда выведешь своих людей и здесь, будешь ждать моих указаний!
Разведчики покинули траншею. Собрали в овраге имущество и тронулись в лес. Смена стрелковых рот затянулась на сутки.

24 Фев 2019, 03:20Magus  
Глава 23 Дивизию отводят в тыл Май 1943

Ванька-ротный

Неподвижное серое небо нависло над лесом. Повсюду на земле между стволов деревьев лежат солдаты. Посмотришь на них, на их согнутые спины, торчащие ноги и руки, они как мертвые валяются на земле.
Здесь в общей куче тел приклады винтовок, каски, противогазы, запрокинутые головы и грязные сапоги, упертые в лицо другому. Среди хаоса спящих слышен раскатистый храп. А этот, в каске, в обмотках и ботинках, лежит и мурлыкает. Увидел во сне дом родимый, и от удовольствия до ушей улыбается.
Ванька-ротный
Многие спят, согнувшись на земле, некоторые сидя склонили голову на колени. А этот лежит на боку разинув рот и мух ловит. А для мух ещё рановато, они не вывелись.
Солдаты пришли, легли и забылись в глубоком сне. Мы ждем приказа на выход. На дороге небольшой группой стоят солдаты, как тени беззвучные. Это дежурная часть, застава. Ей поручено встречать роты и направлять в лес. Не поставь на дороге заслон, уйдут куда, потом собирай их по соседним деревням. Им бы только картошки где накопать.
Сюда, в лес собираются с передовой все солдаты нашего полка. Быстро надвигается ночь. На дороге снова заметное движение. Это топает рота с передовой.
Интересно взглянуть. Сколько осталось в полку боевых солдат окопников? Если не считать обозных, артиллеристов и прочих и прочих всяких "вояк", из второго эшелона, жалкие сотни две, больше не наборется.
Среди ночи подаётся команда "Подъём!". Разведчики встают, выходят на дорогу и ждут когда построят пехоту. Разведчиков не надо толкать и будить, тащить за рукав и материться. Никому в голову не придет поднимать их за воротник и проверять по списку. Им подали команду, они встали и пошли.
Вот и сейчас они стоят на дороге и ждут, пока из леса выведут стрелковые роты. В полковой разведке осталось десяток солдат, а по боевой мощи они ничуть не меньше любого батальона.
Мы стоим, переминаемся с ноги на ногу и ждем, пока построят стрелковые роты. Некоторые из солдат дымят из рукава. В открытую курить нельзя, начальство увидит, сразу облает. Горящий окурок виден издалека. Мы получили приказ на один переход. Полковое начальство, безусловно, знает конечный маршрут. Но нам не говорит. Не положено знать. Военная тайна!
Пока собирают пехоту и строят на дороге, я осматриваюсь кругом. Впереди под ногами липкая глина. А дальше ничего не видно. Впереди ночная темнота.
Откуда-то со стороны потянуло запахом болотной сырости. Кто-то из солдат стрелков в строю решил закурить. В темноте чиркнула спичка, на солдата тут же закричали. Огонь мелькнул и погас. Голоса и ругань утихли. Солдаты стоят и бренчат пустыми банками и котелками, которые у них переваливаются в заплечных мешках.
Но вот войско построено. Солдат пересчитали. Вроде все стоят в строю на дороге. Подается команда, и мы трогаемся с места. Две неполных роты стрелков топают вслед за нами.
Лесная дорога выходит на опушку. Впереди проглядывает бесконечное открытое темное поле. Над головой у нас ночное хмурое небо, а справа и слева мглистые очертания редких кустов. Они уходят назад вместе с дорогой.
Мы идем молча. Я вглядываюсь в темноту. Откуда-то потянуло дымком и запахом прелой соломы. Впереди через некоторое время показалась деревня. Подходим ближе. Дорога поворачивает влево. Неясные очертания приземистых изб уплывают в сторону.
Под ногами захлюпала вода. Дорога идет по самому краю болота. Шагаешь вперед, а ноги едут назад, сползают по размокшей глине. Но вот под ногами опять сухая и твердая земля.
Над головой мелькают голые ветви деревьев. Мерцающий свет неба постепенно исчезает в узком пространстве леса. Кругом опять темнота. Рядом шагают солдаты. Слышна их нестройная поступь шагов. Покачиваются силуэты. А дальне, ничего не видно.
Взвод разведки идет почти неслышно. У разведчиков свои привычки и правила. Где бы он ни шел, он должен передвигаться бесшумно, как тень. Это приобретается не сразу, вырабатывается постепенно.
Когда солдат стрелкового батальона строили на дороге, их поставили в колонну по четыре. Но как только они шагнули вперёд, колона распалась и солдаты растянулись по дороге.
Никто на марше и в походе никогда не держит строй. Беспорядка нет, солдаты идут, как попало. Где по одному, где по два, а где табуном. Никто ни кого не погоняет и не торопит. Идут и идут! Все вроде на месте, хоть и идут не в ногу, вразброд.
Я иду рядом с Рязанцевым. Сзади шагают разведчики. Сержант Санько, высокого роста белорус, идет рядом, вместе с ребятами.
Он только что вернулся из госпиталя после ранения. Разведчиков, обычно, после выздоровления направляют в свою часть. Он командир группы захвата. Сейчас у него в подчинении разведчиков нет. Он идет рядом со своими дружками.
Во взводе разведки своя расстановка и субординация. Кто? Сколько служил? Чем занимался? Лично брал языка. Все это учитывается. Старший сержант Серафим Сенько разведчик опытный.
А вон тот молодой и эти двое, хоть в разведке и новички, но по своим делам состоят на особом счету. В полковой разведке у каждого свое место. Будь ты на марше, в строю, или лежа на боку в землянке, впереди и на лучших местах самые опытные и отчаянные в делах разведчики.
В разведке у каждого своё место и дело. Одни в захват группах и больше других рискуют своей жизнью. Другие готовят объекты, ведут наблюдение, собирают о немцах данные, подолгу лежат в нейтральной полосе. Кто-то из ребят ходит в группы прикрытия, когда группа захвата выходит вперед изучать свой объект или брать языка. У группы захвата в нейтральной полосе своя личная охрана. Ее охраняют и прикрывают всегда и везде. Она стоит такого внимания.
Вон та троица, что идет рядом, со мной. Она готовилась на насыпи брать языка. Она идет впереди. А те шестеро, что идут следом за ней, это ребята из группы прикрытия. Когда разведчики встают в строй, их по росту, кого вперед, кого назад, не устанавливают. Они занимают сами свои места. Это не важно, кто в разведке служит давно. Важно кто, где воюет.
Здесь показатель один. Кто бросается в немецкую траншею и идей на смерть, брать языка, а кто, так сказать, прикрывает его действия из-под проволоки. Только нормы кормежки в счет не идут. А все остальное соблюдается по степени риска, по не писаным законам справедливости. Иначе нельзя!
На марше я иду со своими ребятами. Хотя, мог бы конечно поехать верхом рядом с начальником штаба. Но я был плохой службист. На глазах у начальства не любил торчать.
Дорога не везде одинакова. Она где ровная, где жижа избитая. Где-то там впереди идет полковой обоз. Пока мы идем по следу телег, но потом разойдемся. Обозы повернут и пойдут в объезд по улучшенной дороге, а мы и пехота свернем и спрямим свой путь по другой дороге.
Темные кусты и канавы медленно уползают назад. Позади, в который раз остаются покосившиеся и кисло пахнущие деревенским избы. Темные силуэты их теснятся друг к другу.
Ночная темнота скрадывает расстояние и сжимает пространство. Иногда кажется, что мы никуда не двигаемся и топчемся на месте. Мы как бы стоим и месим глину ногами, а деревенские избы из темноты наплывают на нас и проплывают мимо.
Но вот по лицу хлестнула первая ветка, за ней другая. Над головой нависли лохматые лапы елей. Открытое пространство кончилось. Неизвестная деревня исчезла, за поворотом дороги. Она исчезла во мраке и сгинула для нас навсегда.
Ночная тьма разлилась над землей. Впереди ни дороги, ни просвета не видно. Но вот мы снова выходим из леса. По запаху и духу можно подумать, что впереди деревня и что здесь живут люди.
И снова поле и небольшая деревня. Подходим ближе, нигде ни огня, ни лая собак. У крыльца стоит груженая повозка. В её упряжке пара лошадей. Зад у повозки отвис. Разбито заднее колесо. Около неё стоит солдат с винтовкой за спиной.
Возможно он из нашего полкового обоза. Но нас это нисколько не волнует. Мы не спрашиваем его, что случилось. Мы двигаем дальше.
Где-то в середине деревни нас догоняет верховой солдат. Это связной начальника штаба. Он просит нас остановиться. Отстала пехота.
Мы стоим и смотрим по сторонам, прислушиваемся к звукам ветра. Он шуршит в соломенных крышах, стучит раскрытой настежь оконной рамой, скрипит калиткой в палисаднике огорода.
Вот и первые тяжелые капли дождя. Они ударили по спине, брызнули в лицо, застучали по крыше. Разведчики достали накидки, натянули их на себя, подняли над головой капюшоны. Слышно как приближается нарастающий шум сплошной стены дождя.
Вот рванул ветер, подхватил полы шинелей, накидок и все кругом пришло в движение. Шум торопливого дождя навалился на землю. Мы стоим на дороге. Кругом ночная тьма. Мы слушаем хриплый голос дождя и слышим его нарастающий стук. Дождь усиливается. Солдаты пригибают спины.
Идти по дороге под проливным дождём не очень то приятно. Но никто не разрешит солдатам сойти с дороги на марше, зайти в пустую избу, развалиться на грязном полу и укрыться под крышей на время от дождя.
А пока ты должен стоять, как корова, высунув язык и собирая прохладные струи воды, которые бегут у тебя по лицу. Они на вкус вроде талого снега. Не то, что вода из колодца или ручья. Дождевой водой не напьешься!
Мы стоим под дождем и ждем пока подойдёт наша пехота. Я подхожу к крыльцу, отстегиваю карманный фонарик. Мне его подарил старшина Волошин. В луче яркого света замелькали быстрые струи и потоки дождя. На меня никто не кричит и не цыкает. Хотя я без особой надобности свечу в темноте.
Разведчики наверно думают, что я включил свет, чтобы зайти в избу и узнать, нельзя ли там переждать пока хлещет дождь. А так, от скуки светить фонариком, вроде и не к чему. Я хочу взглянуть, как мелькают потоки дождя в луче света. Как далеко луч фонаря пробивает через стену потока. Мало ли когда придется светить во время дождя под носом у немцев.
Мне это можно, а солдатам нельзя. Если солдат решит посветить своим фонариком, а полковое начальство увидит у солдата фонарь, то отберёт обязательно. Комбат из рук своего солдата выхватит фонарь и облает для порядка. Штабные полка, фонарь заберут культурно. Мораль прочитают ласково, без лишних ругательных слов.
Рядовому солдату не положено иметь электрический свет, тем более трофейный. Может, ты хочешь перемигиваться с противником? Фонарь перейдет в другие руки в виде конфискации в фонд обороны.
Солдату вообще ничего лишнего не положено. У солдата есть винтовка, лопата, противогаз, горсть патрон россыпью, пара гранат. Хватит и так тяжеловато!
Солдат молчит даже тогда, когда у него из котла уходит налево консервы и сало. У разведчиков не возьмешь.
А солдат стрелок на войне не должен сильно наедаться. Ранит в живот сразу заражение крови! Впроголодь безопасней! А что жидкое варево, то это подвоза нет. Мало ли, что с подвозом может случиться! Солдат должен воевать не жалея живота.
А кому достанутся награды за эту деревню или высоту для общего дела, значения не имеет! Он должен добывать славу дивизии!
А, как быть с ранеными и убитыми? Раненых заберут. А с этими! Пусть полежат! Какая разница? Мертвые все равно ничего не чувствуют! Зарыты они или поверх земли остались лежать. Русский солдат и без могилы обойдется! Сколько же их осталось лежать в канавах у дорог? Упал на ходу, оттащили его в сторону, чтобы лошадям и живым не мешал.
Так отбрасывают в сторону изношенную вонючую портянку, дырявую каску, пробитый навылет пулей котелок. Русский солдат, это русское чудо, это феномен природы.
Упавшее дерево на дорогу, вдавят ногами в грязь, раздавят колесами в щепу. Представьте, упал на дороге солдат, по нему в темноте прошлись ногами, помяли ребра, а он оказался жив. Он оплошал, не успел податься в сторону, у него перехватило дыхание.
Что это за солдат, у которого не хватило сил отойти с дороги и свалиться в канаву? Он не может крикнуть, не пошевелить рукой. Стойте! Что вы делайте? Он еще живой! Как живой? Разве ты не видишь?
Солдат кроме винтовки и горсти патрон ничего не имел. Как не имел? А окопная вонь? А вши? А кровавые раны? Разве этого мало? Добавить ещё? А, что ты можешь добавить? Землю пухом! Что же ещё? А распаханные, после войны, по весне белые кости! Может теперь хватит?
Не будем омрачать светлую память наших павших солдат. Поговорим об убитых потом. Впереди их будет много. Ох, как много!
Я стою у крыльца и смотрю, как в свете белого луча к земле стремительно несутся потоки дождя. Я нажимаю на кнопку и рычажком выдвигаю красное стекло. При свете красного сверху льют потоки крови. Вот так кровавой стеной лилась на войне солдатская кровь.
Я меняю стекла. Убираю, красный и выдвигаю зеленый. Смотрю на солдат. Лица их меняют цвет с кроваво-красного на землисто-серый, на цвет обескровленных трупов. Выходит можно заранее при помощи фонаря увидеть, как будут выглядеть они в мертвом виде.
Я снова включаю белый свет и иду во внутрь избы. Мирных жителей в избе нет, а кислый запах и гнилой дух ударяет в нос при вхоже.
Мы могли бы зайти в дом и переждать дождь, но мы идем в общей колонне. Солдаты стрелковых рот тут же разбредутся. Их потом не соберешь до утра. Вот, если бы я ехал вместе с начальником штаба и мы зашли бы под крышу, это для солдат не пример. Они субординацию понимают.
На войне не надо укрывать солдат от дождя. Это не свинцовые пули падают с неба. Это вам Россия матушка, а не какая-то там немецкая цивилизация. Немцы не будут мочить своих солдат под проливным дождем. Они здоровье солдат берегут. А нашему русскому солдату от дождя абсолютно ничего не будет. Даже наоборот, небесной водой маленько обмоет. Приучить солдата к сухости и сытости, значит заранее проиграть войну.
Что же выходит? В паршивый дождь солдата нужно под крышей держать? На войне другой закон. Чем мокрей и злей погода, тем приятней будет солдату дойти до привала и привалиться на мокрую землю. Короче говоря, дождь и мокрота в штанах у солдата, это не кровавая рана в бедре. Дождь как дождь! Наше дело телячье. Обмочился и стой!
Привал по приказу назначен где-то в лесу. Выходит фонариком в сторону избы я свечу напрасно. Конечно зря. Только немецкое электричество порчу.
Но вот на дороге появляется снова конный связной. Говорит, что пехота на подходе. Приказано трогаться.
Было еще темно, когда мы свернули с дороги и лениво потопали в лес. Торопиться было некуда. Дождь не переставая хлестал по накидкам. Разведчики нарубили лапника и повалились спать. Дождь лил до самого утра, надоедливый и нудный.
Утром хлопнула крышка термоса. Приехал старшина. Все подняли головы. Облака стремительно бежали над лесом.
При сильном ветре дождя больше не будет! объявил старшина.
Хватит валяться! Вставайте жратву получать!
Я посмотрел на компас. Наш путь лежал строго на север. Погода через пару часов явно настроилась. На короткий миг даже проклюнуло солнце. После кормежки опять построение.
Железная дорога в двухстах мерах от привала! объявили нам.
Будем грузиться на открытые платформы!
Полковые обозы уже на месте погрузки. Стрелковые батальоны будут грузить обоз. Нас, разведчиков от погрузки освободили.
Выемка в земле, по которому проходило полотно железной дороги, была не глубокая. По краю полотна вбиты бревна, на них лежали настилы. По настилам закатывают на платформы телеги и заводят под уздцы лошадей.
Состав небольшой. Около десятка платформ и впереди паровоз. Погрузку закончили быстро. Солдаты забрались на платформы. Кто сидел на телегах, кто, свесив ноги, сидел на полу платформ. Начальник штаба полка бегал вдоль состава, что-то кричал офицерам, о чем-то спрашивал. Но вот паровоз дал короткий гудок, дернул состав, сцепные серьги звякнули, платформы заскрипели, и колеса застучали на стыках. Паровоз стал медленно набирать скорость.
Куда нас везут? спросил кто-то.
Наверно в Земцы ответил другой.
А что? Это ветка Жарковский-Земцы?
А ты как думал?
Интересно ехать на открытой платформе. Справа и слева мелькают кусты. Мимо бегут деревья. Над головой открытое небо. Впереди, пуская пары, пыхтит паровоз. Платформы качаются и рыскают. Паровоз дымит и отдувается, бежит по насыпи в одну колею.
Но вот кусты и опушка леса обрываются. Справа и слева от насыпи сплошное болото. Насыпь постепенно становиться выше. Состав выходит на крутой поворот. Теперь мы несемся над простором разлива. Гладкую поверхность воды с высоты платформы не видно. Отраженное небо бежит под ногами. Но вот проплывают мимо, стоящие в бурой воде, засохшая осока, полуживые кусты и тонкие прямые белые березы.
Мы стоим на платформе. Стук колес заглушает солдатские голоса. Солдаты о чем-то разговаривают между собой.
Дальние кусты и березы бегут вместе с нами. Некоторые из них даже перегоняют нас. А ближние несутся с повышенной скоростью. Платформы кивают то вправо, то влево. Высокая насыпь летит под колеса. Мы стоим на платформах и легко скользим над водой.
Снова крутой поворот. Паровоз повернулся к нам боком. Платформы выгнулись дугой. Они кружатся на месте как огромная карусель. Все что справа в центре, поворачивается вокруг себя. А с другой стороны болотная вода и кусты бегут назад с утроенной скоростью.
Из крытого вагона, когда смотришь в окно с одной стороны этой разницы в скоростях не увидишь.
Паровоз дал гудок и слегка притормозил. Платформы, набегая друг на друга, залязгали тормозными тарелками. Мы схватились за борта повозок. Повозки стоят на расчалках. Им торможение нипочем.
Паровоз снова дернул и перезвон прокатился вдоль состава. Неожиданно слева по ходу поезда показались немецкие самолеты. Паровоз заголосил частыми гудками. Самолеты прошли параллельным курсом.
Что это они? Бомбить не хотят?
У них бомб нету!
Но вот один из немцев заложил вираж и с ревом отвернул в сторону, Он развернулся и пошел вдоль насыпи.
Вот тебе и нету!
От фюзеляжа оторвались темные точки и веером понеслись к земле.
Платформы на повороте шли по дуге вправо, а бомбы с визгом кинулись сверху слева. Над болотом вскипела вода, кверху вскинулись огромные фонтаны бурой жижи. Когда столбы воды рухнули, в воздухе еще парили куски корней и обломки деревьев. Оглушительные удары последовали один за другим. Мы катились по рельсам не сбавляя хода. Прыгать с платформ было некуда. Кругом была темная вода и трясина.
Самолеты один за другим стали заходить на боевой курс на насыпь. От паровоза беспрерывно неслись визгливые гудки. Он подавал нам свой голос, что жив, что пыхтит и тащит нас за собой из последней силы. Нам нужно добраться до твердой земли, до суши. На нас, сверху сыпались бомбы. Кругом все ревело, клокотало и кипело.
Эшелон с правого поворота перешел на крутой левый. Теперь бомбы сыпались с правой стороны. Взрывы следовали вперемежку с всплесками воды, с воем, с ревом, с писклявым голосом паровоза. Над насыпью стоял скрежет, грохот и стон. Сверху летели сгустки земли и куски деревьев. Огромные потоки воды низвергались на платформы.
Вот стена огненных разрывов перерезала насыпь у последней платформы, Там, где стояли люди, лошади и повозки рванула ослепительная борозда. Вскинулся дым и с платформы люди полетели с раскинутыми руками. Одна из лошадей поднялась на дыбы и стоя на задних ногах исчезла в облаке дыма. Телега на миг приподнялась и медленно разваливаясь, рассыпалась на куски. Отчаянный вопль раздался с соседней платформы. Задняя платформа вздрогнула, приподнялась и на лету оторвалась от состава. Запрокинулась колесами и полетела в воду. Ни повозок, ни людей на ней уже не было.
Эшелон с обрубленным хвостом, не снижая скорости, продолжал катить по насыпи. Никто из уцелевших не спрыгнул и не бросился на помощь попавшим под взрывы. Кто-то может быть и остался там в живых и теперь корчился от боли, истекая кровью, захлебывался в болотной жиже.
Самолеты отвернули. Эшелон продолжал катить. Обрубленный хвост мотался на рельсах из стороны в сторону. У хвостовой платформы видимо были разбиты колеса. Вот она оторвалась от состава и как-то сама собой стала валиться с насыпи. От эшелона оторвалась теперь уже вторая платформа. На полном ходу, не снижая скорости, она сделала прыжок и пошла под откос. Ударившись о воду, она брызнула болотной жижей и стала погружаться в неё. Какая-то неведомая сила столкнула ее с рельс и бросила в воду. В тот же миг до нас долетели крики людей, которые вместе с ней полетели с насыпи в воду.
Эти выплывут! сказал кто-то.
Под ногами мы почувствовали толчок. Состав освободился от тяжелого груза и легко рванулся вперед. Мы проехали еще с километр и тут вдруг заскрипели тормоза. Состав после лязга и визга замер на месте. Путь впереди был взорван.
Мы находились на узком изогнутом участке насыпи. Вокруг нас плескалась вода.
Немецкие самолеты развернулись и пошли на второй заход. Зениток и турельных пулеметов на платформах не было. Отбиваться от самолетов было нечем. Оставалось одно. Стоять на платформах, смотреть и ждать. Путь с двух сторон эшелону был отрезан. Кругом вода и никакого укрытия. Куда бежать? Где прятаться? Над головой гудят стервятники. Сейчас начнется всё снова!
Самолеты не торопясь, наваливаются сверху. Эшелон стоит в две изогнутые линии. У некоторых нервы не выдерживают, они прыгают в воду. Отойти от насыпи нельзя. Кругом большая глубина и трясина.
Барахтаться в воде при бомбежке опасное дело. От мощной ударной волны можно потерять сознание и захлебнуться в жиже. Куда деваться? Некоторые лезут под колеса, ложатся за рельсы. Мы пока стоим, смотрим и решаем, что нам собственно делать. Важно увидеть глазами, куда будут падать бомбы.
С передних платформ уже прыгают в воду. Некоторые приникли к насыпи, а первые всполохи бомб уже громыхают над ними.
Несколько первых самолетов, сбросив бомбы, отворачивают в сторону.
Ложись на скат насыпи справа! кричу я своим.
Самолеты заходят слева!
Взрывы бомб чередой приближаются к насыпи. Взвизги и рев, мощные удары где-то рядом. Самолеты бросают бомбы, включив свои сирены. Пространство вокруг взбеленилось и неистово ревет. По воде идут ударные волны. Насыпь хочет оторваться и взлететь вместе с платформами. В дыму и всплесках огня ничего не видно. Над насыпью едкая пыль, в воздухе запах немецкой взрывчатки. В голове как удары молота, разрывы отдаются острой болью. Я прыгаю с платформы на край насыпи. Мы лежим и бьемся о насыпь, давим ее грудью. В горле пересохло, на зубах песок.
Сверху на меня что-то навалилось. Кажется, что меня живым засыпало землей. Я лежу втиснутый в песок и не могу дышать и крикнуть, что я ещё не умер. Скоро все кончится. Это последние удары и ощущение собственной могилы, сознание скоро померкнет. Каждому из нас достаточно одного близкого удара и тупого всплеска огня. Сопротивляться нет сил. Исчезает надежда и страх. Наступает полное безразличие. Теперь кажется, что на меня сверху наехала колесами платформа. Вот она тяжелая стальная махина проехала по ребрам и завалилась в воду. Нечем дышать.
Мне хочется крикнуть Постойте! Я еще живой! А из горла вырывается хриплый вздох и непонятное бормотание.
Лежи спокойно! мысленно говорю я сам себе. Ты уже похоронен! Засыпан землей! Ты уничтожен! Тебе теперь все равно! Другие без могил мертвыми валяются. Тебе еще повезло!
Взрывы и удары подкидывают насыпь. Я пытаюсь подняться на ноги, но не могу. Хочу подтащить к лицу руки, протереть глаза, а рук совсем не чувствую. У меня, их вроде нет.
И вот наступает тишина. Слышны только всплески воды. В ушах появляется небесное пение.
Какая ерунда! думаю я. И снова пытаюсь подняться. На мне лежит что-то тяжелое. Один из взрывов был рядом со мной.
Я упираюсь локтями, спихиваю, лежащую на мне тяжесть земли в сторону, земля поддается и с меня вместе с землёй в воду сваливается труп.
Я встаю на колени, ощупываю себя, протираю глаза кулаками, с меня ссыпается слой песка. Поправляю ремень, оглядываюсь по сторонам.
Первая мысль сколько погибло разведчиков? О солдатах стрелках и обозных, которые были вместе с нами на одной платформе, я не думаю. У них есть свои офицеры, пусть они о них думают и заботятся.
Поднимаюсь на ноги, делаю вверх по насыпи несколько шагов и глазами ищу своих ребят. Рядом поднимается помкомвзвод.
Прямых попаданий в нашу платформу нет. Но где-то, совсем рядом, рвануло несколько довольно мощных взрывов.
Впереди окутанный дымом стоит паровоз. Около него уже бегают и суетятся люди. Откуда-то из под колес вылезает Федор Федрыч. На насыпь с платформы прыгает Серафим Сенько. Двое разведчиков в обнимку остались лежать под телегой.
Вы чего? спрашиваю я их. Раненые?
Нет! Мы просто так!
Проверь всех ребят! Выясни сколько убитых и сколько раненых! говорю я помкомвзводу.
Все кто живы, пусть выходят вперед, к паровозу!
Полковая разведка выходи! кричит помкомвзвод.
День клонился к вечеру. Немцы не летают. Собирают полковых саперов ремонтировать пути. Мы проходим мимо. Начальник штаба кричит, обращаясь ко мне:
Какие потери в разведке?
В разведке все целы! Две задние платформы оторвало!
Рязанцев строит ребят. Лица у разведчиков не веселые. После бомбежки у всех угрюмый и усталый вид. А чему радоваться?
Мимо идет солдат, он улыбается. У него на лице написано. Смотрите братцы! Меня ранило! Дал бог! Я остался жив!
Мы идем по насыпи, проходим болото, поднимаемся по насыпи и заходим в лес. Здесь мы будем ждать, пока починят путь, подадут состав под погрузку, пока сюда соберутся все солдаты полка. Работают саперы, да санитары подбирают раненых.
Уже в темноте слышим, как, стуча по рельсам, приближается паровоз. Темный контур его освещается горящей топкой снизу. Несколько коротких гудков и он затормозил на опушке леса. Опять погрузка, опять беготня, перезвон сцепных колодок и мы снова покатили по рельсам.
Где и когда мы встали под разгрузку, трудно сказать. Ночь была темная. Снова бегали и кричали. Солдаты еще не разобрались в темноте, а состав тронулся, набрал ход и исчез в темном пространстве.
Остаток ночи мы шли по дороге. Перед рассветом вошли в лес и нам объявили привал. После раздачи пищи солдаты повалились спать и уже забыли о дневной бомбежке.
Потери были небольшие, потому что состав стоял на изгибе двойной дуги. Нам повезло. Мы могли под бомбежкой оказаться и на прямом участке.
До станции Земцы пешком мы добрались довольно быстро. Стрелковые роты, скажу я вам, даже в тыл идут без особой охоты. Смотришь на них, вид у них такой, как будто они снова идут на передовую. Пройдут еще пару километров и протянут ноги.
Полковые разведчики дело другое. Их с полуживой пехотой не перепутаешь. На марше они быстры, а в делах расторопны и проворны. В стрелковых ротах публика хилая. Солдат нынче в пехоту дохлый пошел. У окопников своя неторопливая походка. Жить им на земле осталось немного. Вот они идут и не торопиться. Даже здесь, по дороге в тыл тянут свое земное время.
Перевалив через насыпь и взяв направление на северо-запад, мы стали удаляться от железной дороги. День был ясный и светлый, немецкая авиация больше не летала.
Мы шли по указанному маршруту и с любопытством смотрели по сторонам. Мимо нас назад уходила забытая людьми и богом местность, покосившиеся деревенские избы, огороды, заросшие сорной травой. Повсюду везде торчали прошлогодние засохшие будули.
Деревни, которые мы проходили мимо, казались безлюдными. Но приглядишься, в некоторых домах чувствовалась жизнь. Возле домов, с выбитыми стеклами и заткнутыми тряпьем, бочки с водой, а вдоль заборов сложенные поленицы дров. Человеческое присутствие чувствовалось, но людей не было видно. Они видно прятались от постороннего взгляда. Жизнь людей здесь шла как-то скрытно и незаметно. Возможно, близость станции и частые налеты авиации приучили жителей прятаться и скрываться.
Мелькнет где у притолоки сгорбленный силуэт старухи, встрепенется она пугливо, заслышав топот солдатских сапог, вспорхнет она как испуганная птица и опять кругом все мертво и зловеще тихо.
Мы думали, что по дороге нам будут попадаться обжитые деревни, вспаханные поля и люди занятые работой. Наконец-то мы увидим мирную жизнь, от которой мы долгое время были отрезаны. Но этого не случилось.
Мы идем по дороге и внимательно смотрим по сторонам. Разведчик должен на ходу примечать характер и особенности пройденной местности. На привале я буду спрашивать кто, что видел по дороге. Где переходили ручей? В каком состоянии мост? Мало ли, что я могу спросить.
С каждым пройденным новым километром мы уходим куда-то в даль. Ноги нас уносят все дальше от линии фронта. Наша повозка ушла вместе с полковым обозом. Нас пустили по другой дороге, чтобы сократить пеший путь. По времени мы должны выйти в район сосредоточения одновременно с обозом.
За поворотом дороги, при выходе из леса, показались крыши и стены домов. Это должна быть деревня Лейкино. Сюда раньше нас должен прибыть штаб полка. Если это Лейкино, то в деревне нас дожидается наш старшина.
Карты маршрута у меня нет. Накануне при выходе я взглянул на карту начальника штаба полка и имел кой какое представление о маршруте движения. Здесь дорога одна. В сторону уходят только лесные дороги. Я вел своих разведчиков по памяти, но уверенно сказать, что перед нами Лейкино, не мог. Пока я размышляю, мы подходим к деревне. У домов стоят повозки, по улице ходят наши штабные.
По всему видно, что полковой обоз только что пришел сюда. Для полковой разведки отвели два крайних дома в низине. В одной небольшой будем жить мы старшина, я и Рязанцев. А в другой большой и просторной помкомвзвод с ребятами.
В нашей избе живет хозяйка. В крайней избе, куда поместили разведчиков, хозяев дома нет.
За долгие годы войны нам впервые довелось войти в жилой дом и устроиться на ночлег на полу, на соломе.
Вечер был тихий, но довольно прохладный. Мы вышли с Рязанцевым из дома и присели на крыльце. Нам нужно было обговорить учебу и распорядок занятий для своих солдат. Рязанцев сел на ступеньку и задымил махоркой.
Два дня нужно дать солдатам на отдых. Пусть приведут себя в порядок. Прикажи старшине истопить баню. Рязанцев в знак согласия пустил струйку дыма и сказал Угу!
Передай старшине, пусть завтра с утра её готовит. Нужно всем сменить нательное белье и выстирать обмундирование.
Завшивело наше войско Федя! Скажи старшине, пусть из полка позовет парикмахера Каца Есю и стрижку организует. А то ходят с космами, как бабы, пузо навыкате. Поясные ремни нужно всем подтянуть. Подворотнички всем белые подшить. Сапоги почистить. Пусть на твоих разведчиков полковое начальство глаза пялит.
Рязанцев потягивал махорку и кивал головой. Вот так всегда! Я говорил, а он со мной соглашался. Сразу видно разговорчивый! Рязанцев рта не открыл. Из него живого слова не выдавишь.
С наступлением ночи со стороны низины по деревне пополз туман. Он постепенно подобрался к жилью и я спиной почувствовал холод. Часовые, стоявшие на постах, стали жаться к строениям. Вот вам и летняя ночная прохлада! Она, конечно, не такая гнусная, как в марте, ранней весной, когда от холода коченеют руки и застывают ноги, когда от озноба и сырости слезятся глаза.
И сейчас часовые засунули руки в карманы. Что это, привычка? Или они действительно мерзнут? А может это тишина и тыл расслабили их и сделали их зябкими и чувствительными. На фронте ничего подобного не случалось. Обозникам страх угодить в стрелковую роту согревал душу. Пусть колючий ветер режет глаза, пусть снег и изморось хлещет в лицо. Для солдата это сущие пустяки, по сравнению с тем, что твориться на передовой, где сидят стрелковые роты. Там страх перед смертью согревал солдату душу.
Для разведчиков непогода родная стихия. Когда идет дождь и неодолимый ветер заворачивает у немцев полы шинелей, когда по ногам несётся колючая пороша, когда глаза застилает туман, у разведчика на душе становиться легче и теплее. Разведчику на руку такая погода. Ненастье, это наша погода! А что происходит здесь, если приглядеться внимательно? Не только тыловики, но и разведчик, охранявший крайний дом, гнулся от холода. И разведчик туда же! А всё потому, что разомлели в натопленной избе, лёжа на мягкой соломе.
Ну и дела! Как в дом вошли, так сразу и затопили русскую печку. Летом избу топят! Видно соскучились солдаты по теплу!
Для солдат вредно тепло и мягкая солома. Жизнь без выстрелов и без грохота, это не для боевых солдат фронтовиков. Приглядеться по внимательней. Часовой от ночных шорохов озирается. Вот тебе и закаленный в боях солдат. Попал в тыл и озирается по сторонам.
Вспоминаю один выход в полевые условия, когда я учился в военном училище. Вывели нашу курсантскую роту в зимний заснеженный лес. Весь день мы ползали, бегали, кричали ура, ходили в атаки. Ну, думаем, к вечеру вернемся в казармы. Но к нашему удивлению и даже растерянности нас оставили ночевать в лесу. Было это первый раз. Никто не знал как это делается. Нарубив, лапника мы повалились на свои подстилки. Пока мы бегали и ползали, мороз слегка пощипывал нам уши и нос. А когда мы легли и притихли, озноб сразу пошел по всему телу. Мерзли конечности, ныла спина, лицо и губы немели, зубы стучали мелкой дробью. Как же мы мерзли, пытаясь заснуть.
Видя, что курсанты притихли и снут от холода, боясь, что мы сонные, можем обморозится, нам приказали рубить деревья и разводить костры. Мы долго возились с сырыми стволами. Костры наши дымили и не давали тепла. Нам казалось тогда, что нашим мукам не будет конца. Мы мечтали о своих двухъярусных кроватях в казармах. Едкий дым костров вывел нас тогда из оцепенения. Мы беспрерывно курили, считая, что дым папиросы согревает что-то внутри. К утру наши лица позеленели. В голове тупая боль и ни одной живой мысли. Воспаленными глазами мы смотрели на окружающий мир и ничего вокруг не видели. Какими вояками мы были тогда, в тот момент? Детская игра, скажу я вам, а не привыкание к полевым условиям. Утром нас построили и отвели в казармы.
Что было потом, помню очень смутно. Мы ходили куда-то, что-то делали. И ничего перед собой не видели. Чтобы солдат свыкся с окопами, его нужно держать в поле не месяц и не два. Нужна глубокая акклиматизация и перестройка всего организма. Нужен постепенный переход от сырой осени к лютой зиме. Нужно бы всех начальников, в том числе и командира дивизии, посадить на это время в окопы к солдатам. Пусть узнают Кузькину мать и почувствуют окопную жизнь на собственной шкуре.
И кормить их в это время нужно солдатской баландой, как это было у нас на передке. Вот тогда они разработают настоящую тактику и стратегию. Вот тогда солдаты по настоящему привыкнут к полевым условиям. Вот и сейчас, вывели солдат с фронта, дали одну ночь в натопленной избе на соломе поспать, теперь их нужно отмачивать под дождем и сушить на ветру не меньше недели, чтобы солдат стал солдатом и смог воевать. Дали ему подышать теплом и кислым запахом жилья, вернули из небытия, хлебнул он тишины, петушиного крика, послушал как куры квохчут на нашесте, теперь его как молодого жеребца в оглобли не введешь. Вот ведь в нашей фронтовой жизни как бывает!
Стоит разведчик на посту и по сторонам озирается. Смотрит в непроглядное пространство ночи и о чем-то думает. Все его здесь волнует. И тихая ночь и улица с домами. Передовая и немцы сразу отвалились. Их как будто и не было. Вот как легко и быстро все забывается. Попал человек в тыл, вырвался с того света, стоит и прислушивается.
В окопах бывало иначе. Бывало, идешь по траншее ночью, а немец содит из миномета неистово. Невольно пригнешься, под ноги не смотришь. Запнешься случайно за спящего солдата, пнешь его в бок сапогом, а он лежит себе и ухом даже не ведёт. Спит и просыпаться не желает. А он ведь мерзавец часовым поставлен в траншею. Дрыхнет без зазрения совести. Спящий солдат на передовой обычное явление. Потряс его за плечо, разбудил, отошел на десяток метров, а он зевнул спросонья, поморщился, потер кулаком под носом и опять за свое дело. Да еще храпит. Плевать ему на пост и на пнувшего его в бок сапогом офицера. Это вам не продуктовый склад в тылах пока. Попробуй там усни. Быстро загремишь на передовую. Здесь в траншее, хочешь спи, хочешь не спи, в тыл полка тебя не пошлют. Куды ты денешься?
Война отбивает у солдата память на теплую избу, тихую жизнь и ворох свежей соломы. Попадая в тыл, окопный солдат сразу задумывается о жизни. Тыловая жизнь для фронтовика сплошная отрава! Она наводит на мысль, для чего человек родился и для чего он живет. Не должна просто так быть загублена живая душа. На передовой ни одному солдату такая мысль и крамола в голову не придет. Там только, успевай поворачивайся, соображай, чтобы сразу не убило.
А если на передке немец не стреляет и кругом всё тихо, прилег под передней стеной окопа, закрыл глаза, поджал под себя ноги и руки и спи до утра. Утром смена придет, своя братва, разбудит.
Жизнь солдатская хуже не придумаешь! Жизнь солдата на передовой измеряется неделями, днями и минутами, щепотями махорки, котелками хлебова и кусками хлеба по норме.
Спать солдату приходиться "урывками". Как лег на посту с вечера, так и до утра. Солдату время на отдых не дается.
Здесь в тылу другое дело. Здесь солдата и дремота не берет. В голову лезут совсем не окопные мысли.
Рязанцев покашлял, поднялся с крыльца, устало зевнул, бросил на землю окурок и притоптал его по привычке ногой.
Пойду, высплюсь! сказал он.
За весь вечер это была его единственная фраза, которую он, наконец, произнес вслух.
Я сегодня дежурный по штабу полка. Я должен сидеть в дежурной избе вместе с солдатами телефонистами и посыльными. В избе не продохнешь. Русская печь натоплена, на метр от пола стоит дым махорки. Сидеть мне в избе не хочется, я выхожу на крыльцо и сажусь на колоду около стенки. Если позвонят, меня позовут к телефону.
Начальник штаба предупредил, что ночью могут нагрянуть проверяющие из дивизии. Мне понятно. Это не фронт. На Фронте они с проверками в окопы не сунутся. А здесь проскакать ночью по холодку одно удовольствие!
Солдат обозников, что стоят часовыми, я предупреждаю, чтобы с той стороны при въезде в деревню они смотрели в оба.
Время на дежурстве тянется медленно. С вечера до утра целая вечность! Хотя темный промежуток ночи по времени короткий. Когда ночью спишь, только лег, глядишь и вставать пора.
Обхожу посты и говорю с солдатами. Потом я возвращаюсь, достаю кисет, сажусь и закуриваю. Часовые на постах посматривают в мою сторону. Огонь от папироски видно издалека.
Летняя ночь коротка. Вот и рассвет. Бледная полоса лизнула край темного неба. Она вырвалась из облаков и повисла над лесом. И в тот же миг по деревне пролетел раскатистый и зычный голос первого петуха. Вот это да! Ты смотри! Петухи поют! Сколько лет ничего подобного не слышали! Разве можно спокойно сидеть и слушать этот неистовый крик! Вот тебе и ночная тишина с ночными шорохами! Нужно иметь стальные нервы, чтобы выдержать это!
За столько лет войны, после бесконечного грохота и кровавого месива, пожалуйста, получай в награду петушиное пение.
Часовые от неожиданности встрепенулись, вышли на середину улицы, повернули головы, разинули рты, разогнули спины.
Мы находились от станции Земцы в восьми километрах. Но если к железной дороге пойти напрямую, то до разъезда Замошъе не будет и пяти. В стороне от нас находились и другие деревни. Это Дубровка, Абоканово и Дорофеево. Дубровка ближе к железной дороге и в ней находился армейский эвакогоспиталь. Госпиталь, как госпиталь их во время войны было много разбросано в прифронтовой полосе.
Разведчики народ дошлый. За ними только смотри. Они уже успели пронюхать, что в госпитале есть знакомые медсестры.
Откуда, что берётся! Кто-то из наших солдат лечился после ранения в этом госпитале. И сказал, между прочим, что есть, мол, знакомые медсестры. Не прошло после бани и двух дней, как двое солдат стали проситься у Рязанцева в госпиталь лечить зубы.
Знаем мы эту зубную боль! ответил я, когда Рязанцев мне доложил и спросил разрешения отпустить их.
Пусти одного! И весь взвод начнет маяться с зубами.
У тебя случайно у самого зубы не болят?
Разведчики это тебе не солдаты стрелки. Окопникам подавай картошки досыта. А за этими только смотри!
Завтра выход в поле на учебу. В сторону Дорофеево смотри, не води.
Солдатам нельзя давать время на размышление. Бег в полной выкладке, прыжки через канавы, форсирование болот, броски на несколько километров. Вот тебе и средство от зубной боли! Нагрузка успокаивает!
Если не погоняешь их как следует, доберутся и до Дорофеево. Скандала не миновать. Полковое начальство нам не просит.
Боюсь не удержать тебе Ряэанцев свою братию. Полюбуйся на них. У них на физиономии похабные мысли написаны. Уж очень пронырливы твои молодцы. Им госпитальная охрана не помеха. Возьмут часового, свяжут, рот тряпкой заткнут для потехи, чтоб не кричал.
Федь! Ты понимаешь, что может произойти? Подойдут ночью тихо. Снимут часового. Потом мы перед начальством будем стоять как дураки. Могут подумать, что склады ограбили. Пожалуйста, проверяй. На сараях и амбарах замки и засовы на месте и целы, двери не сняты с петель. Пересчитают казенных лошадей, сбрую, телеги, госпитальных коров и свиней. Никто госпитальной ценности не тронул. А на счет девок у начальства фантазия не дойдет. Вот какая история может случиться в Дорофеево. Кто из наших молодчиков отличиться ни ты, ни я, не узнаем.
Медленно ползет рассвет по краю леса. Светлая полоса становиться шире и светлей. А петухи заливаются, голосят. Им ни ночь, ни заря! Им только бы по орать и по горлопанить на вою деревню. Два петуха, а шума и крика наделали на весь полк.
В избе напротив хлопнула дверь. Деревенские петухи этого только и ждали. Разбудили людей и сразу затихли. На крыльце напротив появились две фигуры. Одна маленькая и пригнутая, другая тяжелая с осанкой прямая в хребте. Первая, это фигура повозочного, вторая, это фигура полкового повара. Это наша кормилица. Эту личность в кромешной тьме по воровскому виду каждый солдат узнает. Любой стороной он повернись, с какого бы бока он под мышкой не тащил оковалок сала, часовой его сразу узнает. Уж очень въедлива и знакома эта фигура для всех. Завяжи солдату глаза, прикажи ему на ощупь повара определить, он его из сотни других по круглому брюшку опознает. Покажись он силуэтом на дороге, его тараканью походку видно издалека. Упрячь его в пустой амбар или сарай, пусти по следу любого солдата, он его нюхом по запаху учует. Уж очень он сильно пропитался запахом ворованного сала из солдатского котла. Всем эта фигура намозолила глаза.
Хорошо, что разведчики получают продукты не из его рук, а со склада. Они бы не простили ему водянистой баланды. Исчез бы он, как пропавший без вести и концы в воду.
Повар и повозочный пересекли дорогу и направились к кухне, стоящей под навесом. Повозочный вывел двух лошадей, накинул на них хомуты, поставил по обе стороны от центральной оглобли, подтянул постромки и вскочил на передок. Кухня загремела и покатила по дороге в сторону ручья. Повар снял замок с дверей сарая, открыл ворота и исчез в темноте.
Деревенская улица постепенно оживала. Одни солдаты решительно сбегали с крыльца и сразу принимались за дело. Другие появлялись в дверях, позевывая и почесываясь, лениво опускались на ступеньки и закуривали. Куда, например телефонисту торопиться и бежать? Сидящие поднимали головы и подолгу смотрели на небо. Лётная будет нынче погода? Ждать немцев на бомбежку или не ждать?
Деревня, люди и улица стряхнули с себя сон. Вот полковая кухня, залитая водой возвращается под навес и встает на приколе. В топке блеснул огонек, из трубы потянуло дымком. Повозочный работает топором, подкидывает в топку дровишек.
Солнце полыхнуло багряным отблеском в застекленном окне избы.
Из крайней избы выходят разведчики. Я отправляюсь в штаб доложить о сдаче дежурства. Рязанцев уйдет с ребятами в поле, проводить занятия. А я, сдав дежурство, отправлюсь спать. Сегодня будет новый день, будут и новые дела и заботы.

24 Фев 2019, 03:21Magus  
Глава 24 Переформировка Июнь 1943

Дорога на Жижицу
Ванька-ротный

Через несколько дней мы покидаем район станции Земцы и берем направление на запад. Некотрое время наш полк стоял в районе ст. Западная Двина. Однажды с занятий, меня взвали в штаб полка и объявили:
Полк выходит в новый район дисклокации!
До деревни Александровская мы шли строго на юг, а потом свернули на запад. На следующее утро, после ночквки в лесу, мы подошли к деревне Вировская и по деревянному мосту перешли Западную Двину.
Река в этом месте не глубокая. Мост поставлен на каменистой россыпи. Ниже моста речной перекат. Сразу же после моста поворот налево и небольшая деревушка.
При входе нашей колоны в деревню все жители ее высыпали на улицу. Они стояли около дороги, перед домами и смотрели на проходящих мимо солдат. Здесь были старики, женщины и дети. Картина не веселая. Люди угрюмые. Вид у них усталый, голодный и какой-то серый и обленялый. А с чего им собственно веселиться?
Деды, сложив чуть ниже живота корявые длинные руки, смотрели внимательно из под лохматых бровей. Бабы тоже худые, повязанные сомнительного цвета плотками, стояли притихшие, опустив руки как плети. Только на лицах ребятишек видно было живое любопытство. Девченки тоже в платочках, завязанных узелком впереди, смотрели с каким-то испугом и тупым любобытством.
С порога избы с посохом в руках на нас смотрела сгорбленная старуха. Она видно держалась с трудом, но внимательно шарила глазами по лицам солдат проходивших мимо. Кого-то искали ее старческие глаза. Деревня кончилась, люди и их лица остались позади.
Ванька-ротный
Деревня небольшая, всего десяток домов. Кто-то спросил из солдат название деревни. Но как только мы прошли её, название тут же выскочило из головы.
Дальше мы идем на Козлихино, Хватково, Веревкино, Бенцы и Оверково. Около Оверково мы переходим через р. Торопу и сворачиваем на большак, который идет на Б. Наполки и Прилуки.
В узком пространстве лесной дороги, между стволами деревьев сумрачно и темно. Только наверху, где пробивается свет между вершинами деревьев, видны первые проблески утреннего неба.
С рассветом на лесной дороге появляется туман. На подъемах он заметно бледнеет, на буграх и перевалах он исчезает совсем. В низинах, по краю болот, где много влаги, он явно сгущается. Идешь по дороге и перед собой ничего не видишь. Такое впечатление, как будто вслепую ногами щупаешь куда можно ступить.
Разведчику всё нужно знать и все замечать на ходу. О густом и слабом тумане нужно иметь представление. Туман не часто бывает. И движение в тумане может потом пригодиться.
Солдаты идут друг за другом, спины и плечи их покачиваються в разнобой, под ритм шагов. Дорога в лесу все время петляет. Она то поднимается вверх, то сползает с пригорков полого и круто. Лесные дороги в этих местах тянуться на десятки киломерров.
Когда идёшь по дороге посматриваешь на спины солдат, поглядываешь по сторонам, и о чем ни-будь думаешь. Впереди беспросветно, все тот же лесной полумрак.
Вот и сейчас иду и думаю, почему у солдата появляется беспокойство, когда он покидает обжитую на войне траншею. Радоваться надо. Его уводят в тыл. Война на время позади. А солдат идет молчаливый и угрюмый. Похоже на то, как человек покидает свои старый и обжитый дом.
Ему что-то не достает. Он о чем-то с грустью жалеет. Что-то скрытое и необъяснимое поднимается и заполнет душу, когда покидаешь обжитую землянку, окоп, в котором ты уцелел от верной смерти.
Вспоминаю нашу землянку, овраг и поваленную березу, обтертый нашими шинелями её белый ствол. Рядом, за спиной, когда сидишь на березе, стояла небольшая зеленая ёлочка. Она и сейчас у меня перед глазами, вижу ее ясно, каждую её ветку. Много в лесу похожих деревьев и ёлок. Но эту кривую из сотни и тысячи других отличу. У этой ёлки обрублен сук снарядным соколком. Ударил осколок в сучек, надломился он и повис. Таких омертвевших сучков в лесу сколько угодно. Сучек вроде мелочь. А он именно дорог и памятен мне.
Разорвался снаряд. Осколок пролетел у самого моего виска, задел волосы, царапнул по коже и оставил след, как порез бритвой. Когда я обернулся, чтобы посмотреть откуда он прилетел, то увидел свежий срез сучка на этой елке. Сучек обломился и от удара осколка закачался как маятник на стенных часах. Вот как бывает! Ещё чуть-чуть и я не увидел бы обрубленного сучка и этой неказистой зеленой ёлки.
Мы покидали овраг, я окинул взором кругом все, что мне было знакомо и близко, белую поваленную березу, придавленную землей землянку и ёлку с обрубленным сучком. И я вдруг с сожалением понял, что навсегда покидаю эти места.
Ушла назад знакомая и привычная прифронтовая дорога, оставлены безымянные могилы соладат.
С немцами тоже было жаль расстоваться. Мы нашли потом с ними контакт, хоть и не знали друг друга. Мы чувствовали их, а они нас, как родственные души. Когда у немцев поубавилось прыти, когда мы сбили с них спесь, они поняли нашего брата окопника.
Славяне тоже не лыком шиты. У солдат особое чутье, когда дело касается окопной войны. Стороны без слов понимают друг друга. Немцы стали стелять и пускали пули метров на пять выше наших окопов. Наши, хоть стрелять и не любили, отвечали им нехотя, а трассирующие пускали еще выше над землей. Важно, чтоб стрельба и окопная война велась для вида. Пусть начальство взирает, что солдаты не спят, бдят и ведут перестрелку. На переднем крае с той и с другой стороны слышалась стрельба. Все шло как надо. Пули летели где-то на высоте. Мины рвались где сидели наши начальники. Там по дорогам шныряли повозочные и вся остальная тыловая братият.
Теперь все брошено. Оставлена нейтральная полоса, где-мы- ходили, лежали и ползали. Мы с закрытыми глазами знали их передний край и систему огня. Знали когда и где меняються часовые. Мы знали когда и куда они будут стрелять. Пустит немец очередь из пулемета в нашу сторону, можно идти спокойно по нейтральной полосе не пригибая голову. Наши солдатики, взяв повыше, отвечали им из пулемета: -Ти! Ти!-Та, та, та! Мол поняли вас! И опять на некотрое время над нейтральной полосой наступала тишина. Наша пехота и немецкая инфантерия понимали друг друга!
Только разведчики были злостными нарушителями спокойствия и благодати. Славяне окопники разведчиков не любили. Придет полковая разведка к солдатам в траншею, ввалится как хазява и сразу к пулемету. Резанут по немцам для проверки, не изменилась ли система огня у немцев. Наведут переполох. И потом немец дня два не может успокоиться. Последнее время от разведчиков стали прятать ленты с патронами.
Теперь всё осталось позади. Разведчики и стрелки идут в одной колоне по лесной дороге. И те и другие устали, и забыли про свои обиды.
Кругом деревья и кусты. Часто попадаються похожие участки дороги. Кажется вот только, что это место прошли. Теже высокие сосны и ели. Впереди дорога светлеет. Деревья реже. Под ногами земля тверже и плотней. Только что пахло гнилой трухой, а теперь в лицо ударило свежим порывом ветра. Дорога круто поворачивает. У обочины дороги небольшой бугор. На нем сидят солдаты из нашего полка. У них потерты ноги. Они сняли сапоги, разложили портянки. Сидят с голоыми ногами, шевелят ступнями и пальцами, щупают на ногах потертые места.
Ты смотри! Эти уже привал организовали!
Сапоги под себя подбери! А то сопрут на ходу! Босиком придеться потом топать по дороге!
Наши идут мимо. Увидели солдат с потертыми ногами и тут же в их сторону посыпались разные шуточки.
Не слушай его ребята! Под голову клади! Спать ложись! К вечеру своих догоните!
Так уж повелось. Завидел своего собрата в беде, мимо не пройдет, обязательно подденет за живое. Непременно вставит ехидное словечко, от которого станет тошно.
Босые солдаты остались за поворотом дороги. Поскорей бы самим до места дойти.
Впереди на дороге заметно светлеет. Сквозь деревья проглядывает открытое поле. По всему видно, что лесная сторона уже позади. Дорога еще раз поворачивает, проходит между стволами деревьев и мы выходим в открытое поле. Слева поле, непаханная земля, справа опушка леса. Мы идем по краю поля и леса.
В глубине леса за редкими соснами показались солдаты, стоящие под кустами телеги и стреноженные лошади, пасущиеся в лесу. Под развесистой елью стоит полковая походная кухня. Труба немного дымит. Из под крышки котла выходит пар и запах солдатского хлебова.
Мы идем и посматриваем в сторону леса, где мелькают фигуры солдат. Похоже, что это наши обозники. Наших обозников можно сразу от других отличить. Их по внешнему виду легко узнать. Уж очень у них специфический внешний вид в отличии от другой тыловой братии.
В лесу просторно и сухо. Лето в самом разгаре. Нас на марше пробивает пот. Мы идем в одних гимнастерках. А повозочные в ватных телогрейках перепоясаны ниже живота ремнями. Из под касок выглядывают сплюснутые сверху вниз физиономии. Одежда у них замусолена, как будто они свои животы натерали салом. Сибиряки в дивизии сохранились в штабах, тылах, складах и обозах. Народец не высокий, но очень живучий. Их с насиженых мест оглоблей не вышибишь.
А те, что в начале войны были в ротах остались в земле под Медным и Калинином. В живых остались безснарядные артиллеристы, медсестры и врачи санрот и медсанбата, полковые парикмахеры, портные, сапожники, обозные и повора.
В стрелковой дивизии уж так повелось одни идут на смерть, а другие наедают шею. Все они "паря" друг другу и землячки. А мы им кто? Мы чужие, с других регионов. Мы москали. Мы чужаки и примни в ихней сибирской дивизии.
Коммиссар 52 полка из Красноярска. Химик полка из Ачинска. Кого не копни, все они "паря". А в ротах воюют люди со всей России. Так, что зря кой кто из них кричит и пыжиться, что сибиряки прошли от Волги до Восточной Пруссии. Прошли солдаты, а эта отборная братия ехала сзади. На войне одни воевали, а другие участвовали так сказать!
Полковой обоз прибыл на два дня раньше нас в этот лес. Обозники успели рассредоточиться и занять места, затащить в лес повозки и пустить пастись лошадей. Прибыв на место, они сразу принялись копать землянки и блиндажи. Чтобы быстро зарыться в землю, они в помощь себе потребовали стрелковую роту солдат. Обозники охраняли склады, а стрелки пехотинцы валили лес, подвозили бревна, рыли котлованы и накатывали накаты.
Складские стояли на постах и охраняли съестное. Одним словом делом были заняты все, в лесу кипела работа.
Окинув взглядом место, где трудились солдаты, можно было безошибонно сказать, что полк здесь встал и обосновывается на долго.
Обозники суетились. Они жили всегда торопясь. Солдаты стрелковых рот неторопливо, лениво втыкали лопаты в землю.
Подойдет какой интендан офицер, сделает замечание. Солдаты тут же прекращают работу, стоят молча, пялют на него глаза. Ждут когда он уйдет подальше отселе.
Мы доходим до угла леса и останавливаемся, здесь в сосняке мы должны организовать себе место постоя. Мы не строим себе землянок и блиндажей как наши тыловики. Мы отрываем щели на случай бомбежки и из жердей и лапника городим себе шалаши. Шалаши так для того, чтобы днем можно было лечь и отгородиться от постороннего взгляда. На случай дождя у нас у каждого есть накидки. К вечеру мы уже валялись на подстилках из хвои.
По проселочной дороге со стороны деревни Вшивка, постоянно кто-то едит или идёт. Рядом, на некетром расстоянии, на берегу озера Жижица деревня Спичино. Мимо Вшивки проходит дорога на станцию Жижица. Деревни Вшивка теперь нет.
По дороге от Вшивки, то пропылит телега, то верховой увидев, что наконец добрался до знакомой опушки леса, заторопиться на рысях. К вечеру, глядишь, по дороге идет маршевая рота. Это безоружная сотня солдат, которая прибыла из глубокого тыла и топает от станции Жижица по лесной дороге пешком, для пополнения нашей дивизии.
Дивизию пополняют солдатами, оружием и лошадьми. Солдат новобранцев сгружают на перегоне в лесу и дальше они топают вокруг озера по лесной дороге. Им полезно промяться. Солдату новобранцу с первого дня нужно привыкнуть к лишениям и походной жизни. Ему сразу из теплушки вагона не вредно пройти километров тридцать в обход.
До линии фронта недалеко. Слышен отдаленный гул артиллериской перестрелки. Солдат эти звуки сразу улавливает.
Солдатики новобранцы сразу почувствовали усталость в ногах, боль в пояснице и пустоту в животе. За один переход тридцать километров, без всяких привалов пройти новобранцу не очень легко.
На подходе к лагерю солдатики маршевой роты начинают цеплять за землю ногами. Их заводят в лес и они падают как мертвые. Им объявляют, что они прибыли на место. А они лежат, закрыв глаза и не шевелиться. Безликие, помятые и за дорогу обросшие.
Лихое воинство идет к нам на пополнение. Смотришь на них и думаешь, старики они, или молодые? Все они выдохлись и обессилили. Ни од ой живой души, ни одной здоровой рожи. Откуда я буду брать пополнение для разведки? Из тысячи прибывших, не могу десятка набрать. А нам нужны добровольцы, смелые и сильные ребята. Куда девался проворный и шустрый русский солдат? Кто-то из тюряги пришел. Всякое они говорят. Неужель это правда? А чему удивляться.
Посмотришь на дорогу, опять пылит маошевая рота. Усталые и молчаливые идут они мимо, разглядывая нас и заходят в лес.
Мы, старые вояки, стоим у дороги и тоже поглядываем на них. Две партии встретились на дороге и скоблят друг друга глазами.
Они нас спрашивают,
Как у вас тут?
А мы, вроде задаем им вопрос,
Ну что прибыли голубчики, скоро узнаете, как тут у нас.
Гвардейские полки пополняются живой силой. Стрелковые роты ростут. Лесной лагерь постепенно расширяется. Под деревьями и в кустах появляются новые шалаши. Возле них отрывают узкие щели на случай бомбежки. Для солдат стрелковых рот не строят блиндажи. Их дело привыкать к матушке земле.
Через неделю лесной лагерь меняет свой облик и запах. Чистый воздух и хвойный дух исчезает. Пространство, по которому ходят солдаты постепенно замусоривается, засоряется и загаживается. В воздухе стоит запах портянок, грязного белья и мочи. Лес преображается с появлением нового пополнения.
Вновь прибывшие пока ходят без оружия, хотя оно лежит в ящиках и ждет своего часа.
Каждый новый день в полк прибывает маршевая рота. Маршевая рота, это до сотни невооруженных солдат. Одеты они в солдатскую форму, подпоясаны брезентовыми ремнями. У них у каждого, как положено за спиной пустой заплечный мешок. Они ждут когда им выдадут консервы, хлеба буханки две на каждого брата и оковалок сала не меньше кило. Им невдомек, что этого они здесь никогда не получат. Мы молчим, ничего не говорим, пусть маленько услодяться мечтой и мыслью.
Им оружие в дороге не дают. Запас продуктов они не получают. Их в дороге кормят на перевалочных базах. Подходи плеснут в котелок, хлеба кусок, махорки щепоть, получил и отваливай. Они надеятся, что их накормят до отвала, когда они приедут на фронт. На фронте до отвала выдают только пули в живот, об этом они скоро узнают.
По пути следования их сопровождает офицер. Он имеет список на руках. Каждый день перед кормежкой он проверяет их по списку.
Притопали солдатики в расположение полка и считай, что за каждым из них захлопнулась дверь в тыл и в мирную жизнь. Обратной дороги им больше нет. Обратно в тыл солдат может попасть только раненым. И не дай бог, если у него после ранения обнаружат гангрену. С гонгреной в тыл ему доступ закрыт. Легкораненые, лечением сроком до месяца, оставались тоже в санротах и медсанбате. В эвако госпитали отправляли тяжелых, но надежных. С нашего участка фронта с тяжелыми ранами ребята попадали в район города Иваново.
Попал голубчик в окопы. Сразу не убило. Воюй себе да воюй! Другого выхода нет.
У сопровождающего офицера свои дороги и пути. Доставил в полк маршевую роту, сдал солдат по списку, под расписку по счету, достал пустой котелок и отправляйся на солдатскую кухню, получай хлеба и хлебова. А свой суточный паек прибереги. И этот тоже наровит оторвать от солдатского котла. Не успел показаться в полку и сразу на кухню. Вот так и курсирует до фронта и обратно в тыл. Пороха не нюхал, а считается фронтовиком. Глядишь в другой раз он является уже в очередном звании. Был старшим лейтенантом, а теперь капитан.
Дивизия получает пополнение и ее по всем признакам готовят в наступление, хотя нам пока об этом ничего не говорят.
Однажды в полки прибыли армейские штабные. Они будут проводить учение "Стрелковый полк в наступательном бою". Солдатам дано указание отрыть на учебном поле траншею в полный профиль и поставить проволочное заграждение.
Нейтральная полоса от вырытой траншеи на положеном расстоянии. Исходное положение наступающего полка оборудовано по всем правилам. Здесь окопы, щели и блиндажи. Солдаты трепятся, что армейские специалисты для учебного боя подобрали местность похожую на ту, где нам придётся потом вести наступление. Солдаты всё знают, а мы офицеры не в курсе дела. Солдат много, огромная масса. Один сказал то, другой сказал это. Сказанное просеивается сквозь сито, мусор отметается, а смысл и зерно остается. Слух, слухом! А случилось все так, как трепались они.
Однажды со станции, по дороге со стороны Спичино, запылили два танка. Проурчали, прогремели, пролязгали и застыли в кустах на опушке леса. Комбаты ходили туда смотреть, прикидывали как на танки сажать солдат в качестве десанта.
Когда дело дойдет до реального наступления и танки с десантом рвануться вперед, комбатов на танках или поблизости не будет. Это они здесь в лесу делают важный вид, покрикивают на солдат, махают руками, дают указания. В бою ни один из них в цепь пехоты не пойдет. Они будут сидеть сзади в земле и ждать когда в роты протянут телефонную связь. Своя жизнь каждому из них дорога, она дороже чем жизнь стрелка солдата.
Но вернемся к учебе и учебному полю.
На исходной позиции начальник артиллерии полка Славка Левин установил две полковые пушки. Армейские спецы приказали открыть огонь боевыми снарядами. Они хотят, чтобы рев танков и стрельба боевыми из пушек создало у солдат реальное представление. По траншее условного противника полковые выпустят по десятку фугасных снарядов. Отрабатывается огневой вал, за которым, на противника пойдут наши солдаты.
Никогда этого не было, чтобы пехоту в тылу приучали к стрельбе боевыми, а танки, проутюжыв нейтральную полосу, пойдут на траншею противника. Сколько сожгут они на учении бензина?
Первый раз за всю войну по пустой траншее, просто так для грохота выпустят десятка два снарядов. Видно мы стали сильны! Раньше, в реальном бою, нам при наступлении на деревню больше двух снарядов было не положено.
Полковая разведка в полковом учении участия не примет. У нас своя учеба. Мы выходим ночью на свою тренировочную полосу. Разведчики готовятся для ночных действий.
Мы нашли небольшой участок земли на песчанном бугре по краю леса. Там били окопы и ход сообщения. Видно кто-то до нас успел окопаться здесь. Мы нашли его готовым в стороне за болотом. Возможно, что здесь когда-то проходил передний край.
Разведчики в ночной поиск отправляються небольшими группами. В каждой группе не больше трех-пяти человек. Комплектуються группы на добровольных началах. Каждый имеет право выбрать себе напарников. Люди сходятся на доверии и взаимной дружбе. Самые отчаянные состоят в группах захвата. Командир группы захвата самое важное и главное лицо. Это не важно сержант он или рядовой. Во время ночного поиска все ему подчиняються. Даже я, если иду вместе с ними за языком.
Новичку в группу захвата попасть сразу трудно. Нужно на деле себя показать. Нужно иметь незаурядную сообразительность и выдержку, стойкость и решительность без всякого там куража. Таких групп во взводе три. Все зависит от укомплектованности развездки. В боях эти группы пополняються из числа добровольцев. Остальные солдаты взвода разбиты на группы прикрытия и обеспечения. Обеспечение не продуктовое, а боевое. Это своего рода лестница, на которой каждый знает и занимает свое место. В разведке нет, как в обычной жизни, коръеризма и возни за место. Хочешь быть впереди и выше всех, иди в захват группу. А это значит, что ты рискуешь больше всех. Опаснее всего ходить и брать своими руками немца. Остальное все мелочь по сравнению с этой чистой работой.
Добровольцы из пополнения проходят учебную проверку. Они должны походить до пота, поползать, когда тебе пот застилает глаза, проверить себя на зрение, на слух и на сообразительность. Их берут с собой опытные, они за ними ходят как щенята.
Группа захвата среди разведчиков находиться в привилегированном положении. Они не ползают каждую ночь под немецкой проволокой. Они не ищут где можно взять языка. Их не используют на побегушках связными и посыльными. Они не стоят около землянки на постах. Всем этим занимаются солдаты из групп прикрытия и боевого обеспечения. Люди из группы захвата отдыхают до времени. На них, как на профессионалов будет возложена самая ответственная и рискованная часть операции. Они не занимаються подготовительной черной работой. В ночном поиске под немецкую проволоку ходят другие. Они слушают, нюхают, готовят данные о противнике. Нащупали слабое место, нашли подходящий объект, вот тогда для мысленной оценки захват-группа выходит на место и уточняет мелочи.
Она идет не одна. Ее охраняет в нейтральной полосе группа прикрытия. У нее личная охрана, если хотите. После проверки, если у захват-группы сложиться мнение, начинается дороботка и доводка задачи по захвату пленного.
Взятие языка из передней траншеи в стабильной обороне дело не простое. Любая ошибка, неточность, случайность, оплошность заканчивается гибелью ребят. Из двух, трех проработанных объектов выбирается один. До тонкостей и мельчайших деталей изучаются проходы в проволочном заграждении. В минных полях обезвреживаються мины. Прочерчиваются и наносятся на карту все мертвые пространства, командует поиском командир группы захвата. Ему подчиняються при подготовке и проведении операции все разведчики, участвующие в поиске. Он командир и хозяин над жизнью людей. Он выбирает день и час выхода на задачу. На задачу, это значит на захват языка. Такое бытовало у нас тогда выражение.
Сегодня я вижу, что сержант чем-то недоволен. Он качает головой и просит не торопить его. Ему что-то не нравиться и он решает готовить другое место. По лицу его видно, что он решает вопрос жизни и смерти.
Разведчики понятливы. Я разделяю его сомнения. Я вижу, что он не готов и не собрался с духом. Разговор продолжать не к чему.
Ворваться в немецкую траншею не мудренное дело. А что дальше? Другом пулеметы и проволока в четыре кола.
Чего там мудрить! слышу я голос командира полка.
Полковое начальство считает, что мы умышленно тянем время. "Доползли до траншеи, спустились в нее, любого немеца с перепуру снимай и бери языка! Вот и вся ваша тактика и опереция! Смелого пуля боиться!"
Если все так просто, то почему мы каждый раз несем потери в людях? Торопить сержанта нельзя. Нажим на него может привести заведомо к срыву. Я сам не раз ходил под немецкую проволоку, лежал там подолгу, слушал и наблюдал, изучал, делал выводы, но к решению сунуться туда на приходил.
Когда наступит подходящий момент и решающий час, сержант сам скажет:
Завтра идем! А это значит, что к ночи должно быть все готово.
Командир взвода Рязанцев соберет людей, проверит омуницию, снеряжение и оружие, наличие боеприпасов, перевязочных средств, пригодность маскхалатов и уточнит задачу каждого разведчика по этапам, по времени. Перед выходом на боевую задачу нужно еще раз проработать систему сигналов и связи в бою.
Командир взвода учтет кто болен, у кого куриная слепота, кашель, простуда, расстройство желудка. У кого из ребят все тело покрылось зудом, дрожат руки и подгибаются колени. Командир взвода знает кого из разведчиков заменить. Перед выходом на задачу, когда ее накануне объявляют у людей проявляються разные внешние проявления, признаков страха. Сегодня они у этого парня есть, а в другой раз он чувствует себя нормально. Чужая душа-потемки! Каждый раз она себя по разному ведет. И у самого отчаянного порой бывают признали депрессии.
Группа захвата хочет перед выходом попариться в бане. Мало ли какие причуды бывают перед смертью у людей!
Немецкая траншея, это не учебный полигон, не тренировочный окоп, куда можно позевывая небрежно спрыгнуть. Когда берут языка, время идет на счет по секундам. Из немецкой траншеи можно и не вернуться. Небольшая мелочь. Повернул голову не в ту сторону, не увидел вовремя немца, получил порцию свинца в живот и будь здоров.
Скрывать нечего. Перед выходом на боевую задачу многих бьет озноб. и от страха перед смертью появляются разные болезни.
Иной солдат, как не старайся, не может справиться с собой. С этим приходиться считаться.
Легко рассуждать когда сидишь в полковом блиндаже упершись локтями в карту и подперев челюсть ладонями. Полковой блиндаж километра три от передовой, а блиндаж дивизии еще дальше.
Другой раз солдат сам проситься в поиск, а сегодня у него душа болит без всяких причин.
Перед выходом в ночь нужно заставить всех ребят написать домой письма. До возвращения солдата письмо будет лежать у старшины. Вернешься с задачи, хочешь отправляй, хочешь рви. Это твое дело. Но последнее письмо должно быть написано и точка.
В ночном поиске всего не учтешь. Все как выйдет! Многое неизвестно! Где-то недосмотрели, ушами прохлопали, что-то недодумали и просчитались.
Не просто научить и подготовить разведчика, из сырого материала, из новобранца. С рассвета мы ложимся спать, днем к обеду просыпаемся, а с наступлением темноты вновь уходим на учебу.
Проснешься днем, выйдешь из шалаша, оглядишься крутом, а интенданты в лесу все строяться. Копают солдаты стрелки. Подойдет к ним интендант, покашляет в кулак и видя молчаливую неприязнь солдат, отойдет в сторону и плюнет со злостью. Лучше отойти вовремя, а то кто и сзади лопату земли кинет на голову. И на него цикнуть нельзя. На окопника голос не повысишь. Бросят работу и уйдут спать в кусты. Иди жалуйся! На свою невоздерженность.
Свои тыловые те стараються, лезут из дресен. А эти откровенно, не скрывая тянут время. А чего тянуть? Налетит авиация, от вороха мешков с продуктами останется одна пыль. Склад нужно надежно и поглубже зарыть в землю, чтобы ни одна бомба не взяла.
Окопный солдат работает лениво. А интенданту блиндажи нужны поскорей. В ямы опускают срубы из толстых бревен. Перекрытие над головой в четыре наката кладут. Сверху с полметра земли насыпят, свежим дерном выкладывают. Но делают они все это чужими руками.
В сосновом лесу, где рассредоточен полк, деревья валить запрещается. Деревья валят где-то в другом месте, бревна возят на повозках со снятым возком. Если внимательно присмотреться, то можно заметить где-то рядом в лесах появились свежие вырубки. Где на дорогах пролегли свежие борозды, по которым возят заготовленные бревна.
Иногда над лесом появлялся немецкий самолет. Полетает он, пострекочит, но не бомбит, не стреляет из пулемета. Сделает сотню снимков и улетит.
Пройдет дня два, три. О самолете все забыли. Никто не придал его полётам значения. Но вот с неба грянул гром. Немецкие пикировщики уже заходят над лесом. Пройдуться они разок, другой, подденут интенданские мешки со ржаной мукой, которой заправляют солдатскую похлебку. И в лесу начнеться веселая жизнь.
Интенданты сидят на мешках и стерегут свое добро. А солдатики стрелки подневольные людишки стучат топорами, махают лопатами. Но случается так, что под стук топоров, солдаты стрелки, изловчившись, откинут в сторону незаметно мешок с мукой и присыпят его тут же землицей. Только отвернись, разинь варюжку, задумайся о чем. Мешок с мукой как сквозь землю провалился. Никто не отходил. Никто не отбегал. Все стоят и копаются в земле. А мешка одного с мукой уже нет. Хочешь снова пересчитай. Вот здесь, только что лежал мешок и исчез безследно.
Солдаты окопники все заранее подготовили. Яма в размер мешка давно была готова. Только зазевался кладовщик, толкнули мешочек в яму, присыпали землицей. Теперь в поле ветра ищи!
Стащить мешок муки это плевое дело. Они могут и лошадь из обоза увести. Потом где нибудь в кустах найдешь рога и копыта!
Обозные и снбженцы не раз на этом горели.
Вот и сейчас солдатики окопники с надеждой посматривают на небо. Не появиться ли желанный небесный звук с высоты. Сейчас в самый раз прилететь немецким пикировщикам. Шарахнут по обозам, тышовики сразу недосчитаются пары мешков муки и нескольких убитых лошадей, а из них махан получается аппетитный. Потом пойди проверь чем ее убило в голову осколком или пулей?
Тыловики как наседки сидят на мешках. В их среду чужой никогда и ни за что не воткнётся. За этим начальство следит строго. У них на складах и на кухне везде свои проверенные людишки. Они проверены на сообразительность и усердие, отобраны на ловкость рук и умение молчать. Они натренированы на оттяпывание из солдатского пайка сала и консервов. На любом из них пробу ставить негде.
А в стрелковых ротах разные людишки. Им склады нельзя доверять. Это окопный материал. Они пойдут на ратное дело!
В сумерках мы выходим на свое учебное поле и в сумерках возвращаемся в лес на отдых, к себе в шалаши.
У нас исключительно ночная работа. Можно сказать, что мы полунопники. Ночью мы должны уметь ходить по компасу, измерять пройденное расстояние, ориентироваться по карте на местности, преодалевать неслышно препятствия, видеть все кругом, обнаруживать противника и уметь вести ближний бой.
Всё это пока учеба!
Каждый неудачный момент, или ошибка, сход с намеченного пути или отклонение с маршрута в боевых условиях может привести к потерям.
Во время учебы солдат не испытывает страх, смерть не висит над ним. Риска никакого! В этом главная неувязка учебы и боевой действительности.

24 Фев 2019, 03:22Magus  
Глава 25 Под Великие Луки Июль 1943

Ванька-ротный

Как-то в конце июля нас перебросили к линии фронта в район Великих Лук. Ночью мы вышли на передний край и заняли оборону. Один полк был введен в соприкосновение с противником. Остальные полки стояли во втором эшелоне. Мы стояли, как позже я узнал, в полосе обороны 33-ей армии. Она часто была нашим соседом справа.
Нам приказали провести ночной поиск с целью захвата языка.
Разведчики в ночной поиск ходят небольшими группами. В отличие от нас, немцы берут языка, наваливаясь на наших большим числом не менъше роты. Перед рассветом навалятся, поднимут стрельбу, прихватят с собой одного двух солдат и отойдут в свои окопы. У нас поисковых групп три по трое, иногда немного больше.
Мы следили за одним объектом и готовы были выйти на задачу, но в последнюю ночь случилось непредвиденное. Кто-то из ребят, возвращаясь перед рассветом, задел ногой натянутый провод и под немецкой проволокой раздался мощный взрыв. Рванула противотанковая мина с боковым, натяжным взрывателем. К счастью из ребят никто не пострадал. Немцы сразу всполошились. Открыли огонь. Стали светить ракетами. Видя, что наша сторона молчит и без движения, они постреляли, посветили и успокоились.
Разведчики через некоторое время выбрались в свою траншею. Вроде бы всё обошлось. Но сам факт появившейся около проволочного заграждения мины, заставил нас задуматься и менять объект.
Чеши, не чеши в затылке! Это наш ляпсус, допустили просчёт! Что это? Немецкая ловушка? Свежая, только что поставленная мина? Или это старая, которую мы не обнаружили прежде? Но мина посеяла сомнения!
Теперь было нужно готовить новый объект. Был небольшой немецкий окопчик на правом фланге. Мы присмотрели его. Может, перейдём к нему? Здесь мы мало ползали и не тревожили немцев.
Сидят немцы на отшибе, помалкивают, осветительных ракет не бросают. Так, иногда постреливают одиночными, из винтовки. Вот собственно и всё, что знаем мы об них. Может всего два, три солдата с винтовками сидят? Почему мы раньше не обратили на них внимания? Целую неделю ползали только здесь.
Я спрашиваю сержанта, что он думает на счет этого окопа. Сержант молчит. Я чувствую, он тянет время. Спрашиваю ещё раз:
Может на этот окопчик пойти нацелимся? Он ничего не ответил, а я продолжал:
Даю тебе два дня на размышления!
Сегодня ночью пошли туда ребят.
Через два дня дашь мне ответ!
Я посмотрел по карте характер местности, где располагался этот окоп. На карте все показано условно. Здесь заброшенный участок дороги, здесь небольшое болотце, а сзади овраг и небольшое возвышение. Вот здесь на обратном скате вероятно у немцев блиндаж.
Я сижу над раскрытой картой и изучаю её. Неровности рельефа на карте нанесены горизонталями. Чем ближе они друг к другу, тем круче скат и выше высота. Повышение и понижение местности обозначены Берг-штрихами.
Внизу на полях карты имеется шкала заложений. По ней можно определить и подсчитать крутизну скатов и вычертить профиль местности в заданном направлении.
Когда с какой-то точки на местности ведешь наблюдение, просматриваешь нейтральную полосу, невидимые склоны и мертвые пространства практически не видишь. Их можно выявить только путем построения, используя шкалу заложений. Разговор идет о незначительных и не о резких изменениях рельефа. Глубина обороны противника обычно изобилует подъемами и спусками. Противник всегда выбирает для своей обороны пересеченную местность. Оборона стоится на выгодных рубежах. Обратные скаты немцы используют для скрытых подходов.
Знать подробно рельеф местности, её особенности и скрытые места для разведчика важное дело. Это нашей пехоте на всё наплевать. Где у немцев хода сообщения? Где за обратными скатами блиндажи и укрытия? Где в нейтральной полосе мертвые пространства, не простреливаемые пулеметами. Пехота за свои окопы не ходит.
Это нам полковым разведчикам при соприкосновении с противником надо все знать. И вообще, нам для работы, нужны крупномасштабные карты. А их у нас, к сожалению нет. Такие карты попадают нам иногда в руки, когда мы берем их у немцев.
По ним можно построить точные профили местности в заданном направлении. Просто так смотря на карту эти тонкости не уловить. Прочитал карту. Вроде все понятно. Кажется все просмотрел и учел. А сделал прикидку, графические построения и сразу убедился, что многое и важное упустил.
Нам, разведчикам, в то время давали карты переизданные в 1938 году. Эти карты были сделаны с других старых карт. Многое на местности с тех пор изменилось. Вместо хуторов на местности стояли целые деревни. Некоторых названий деревень давно уже не было. Детали на километровых картах обычно даются обобщенно. Отсутствуют опушки выросшего или вырубленного леса, не показаны многие дороги и мелкие ручьи. Дороги распаханы, потому что хутора и деревни снесены.
Нам нужно знать точно, где на подходе к немцам имеются мертвые пространства и где на обратных скатах у них находятся блиндажи. Мы часто допускали ошибки, полагаясь на данные устаревших карт.
Днем мы ведём наблюдение. Просматриваем нейтральную полосу, и передний край обороны немцев в стереотрубу.
Стереотруба искажает реальную глубину и протяжённость пространства. Наведешь трубу на немецкий окоп, выставишь резкость на его проволочное заграждение. Смотришь на проволоку каждый колышек как на расстоянии вытянутой вперед руки. Чем сильней увеличение, тем меньшую глубину местности ты видишь перед собой. И естественно, ни каких пологих складок, ни каких мёртвых пространств.
Перед выходом на задачу я не разрешаю разведчикам смотреть в стереотрубу. Подбираемся предельно близко к самому окопу. Нельзя допустить, чтобы у них в голове реальное пространство на местности мешалось с искаженным представлением, которое можно увидать в трубу.
На небольшом бугорке перед нами находится стрелковый немецкий окоп. Там сидят два немца, тоже окопники. Бруствер окопа у них обложен зелёным дёрном. Не то, что у наших. У наших славян бруствер представляет собой просто вал голой земли. Никто из наших не пойдет резать дерн. К чему это? Окоп, траншею все равно издали видно.
Немцы в своем окопе сидят тихо и почти не стреляют. Только изредка ночью посветят ракетами, вот и все!
За целый день увидишь раза два мелькнет над бруствером немецкая каска. Покажется часовой, повертит головой, посмотрит туда, сюда, покажет свое худое лицо, вот и все данные за целый день наблюдения.
Сколько их там? Какое оружие у них там в окопе? Сколько пулемётов, автоматов или одни винтовки? Нужно прощупать проволоку. Нет ли у них там минных сюрпризов? Где к окопу подходит ход сообщения? По которому они утром уходят к себе в блиндаж.
Ни дыма, ни трубы, ни точёных деревянных шестов, на которые они вешают провода телефонной связи. Сколько немцев сидит там в окопе?
Ничего нового не принесли наблюдатели и слухачи, а ни одну ночь пролежали под немецкой проволокой. Докладывает один из солдат:
Слышали, как раза два покашливал в окопе немец.
Может один, из всех кашлял, а остальные молча за пулеметом сидели?
Чего бы им вонючего подпустить? Такого, чтобы и другие закашляли!
Ты под самой проволокой лежал? вмешивается в разговор Рязанцев.
Ну! отвечает солдат.
Вот ты им и подпусти русского духа! Может от твоего шипучего они не только кашлять начнут, но и чихать будут.
В землянке общий хохот.
Мы должны знать, что у них там, в окопе! говорю я. И смотрю на солдата.
Совершенно справедливо! Товарищ гвардии капитан! Вы грамотный и ученый! Научите меня бестолкового, как это сделать!
Вот это поддел! Я стоял и не знал, что ответить. Вот, как бывает! Я сказал, что мы должны знать и попался на слове. С разведчиком нужно ухо держать востро. Приказать Давай, давай! проще всего. А что потом? Что из этого выйдет?
Командир полка может мне сказать: Давай, давай! А я ему, как солдат, не могу ответить: Как, мол, это сделать? Он мне тут же скажет А ты у меня на что? Ты начальник разведки, ты должен лучше меня знать как это сделать!
Нам нужно знать, что у немцев в окопе? Без этого соваться туда нельзя. Но как это сделать, я пока не знаю. Провести разведку боем, нельзя. Можно всполошить немцев и сорвать выполнение задания. Обойти окоп с тыла и посмотреть, что там делается опасный и рискованный ход. Остается одно. Ждать и наблюдать!
Разведотдел дивизии требует языка. Они подготовкой операций не занимаются. Всё висит на мне и командир полка меня каждый день торопит. По их авторитетному мнению взять языка довольно просто. Просто мы трусим. А если бы не трусили. Пошли и взяли бы.
Мы не можем идти очертя голову. Это каждому ясно. Пустить людей вслепую, значит обречь на верную смерть. Потом я буду докладывать, что операция сорвалась, разведка понесла большие потери. Вот теперь ясно, скажут они. Сам знаешь, война без потерь не бывает!
Я могу официально приказать Рязанцеву выйти на захват языка. Послать людей на окоп в любую ближайшую ночь. Люди пойдут, а там хоть не рассветай!
Главное не в этом. Как я потом буду смотреть разведчикам в глаза. Тем, которые останутся живыми. Как они потом будут относиться к моим приказам и распоряжениям?
Командиру полка что? Приказал и на все наплевать. Сверху на него давить не будут. Разведка понесла большие потери? Что сделаешь? Война всё спишет!
Осечки и потери в разведке бывают. Всего не учтешь. Ребята тоже иногда допускают ошибки. Платятся за это жизнью. Но послать людей, как штрафников на заведомую смерть я не могу. Совесть не позволяет.
Стоит один раз сделать не по совести, сразу потеряешь доверие солдат. Без веры, людей на смерть не пошлешь!
Отдать приказ легче всего. Сказал: Давай! и солдаты пойдут. А что потом? Результат, будет какой?
Артиллерийской поддержки у нас нет никакой. Подавить батареи противника наши не могут. Поставить огневые заслоны на флангах участка в полосе действия разведчиков у артиллеристов не хватит пороха и духа, жила тонка.
Инструментальная разведка отсутствует, аэрофотосъемка обороны противника не ведется, крупномасштабные карты отсутствуют. В общем, у нас действует один метод: Давай, давай! Это мы слышем каждый день. И ещё на нас давит и грозит командир полка и разведотдел дивизий.
Погодка, мать твою так!
Над землей нависла мглистая пелена дождя. Под ногами, куда не вступи, непролазная грязь и слякоть. Дождь идет, считай третьи сутки. Солдатские окопы залиты водой.
Мы идем на передний край и обходим раскисшие окопы стороной. Третьи сутки лежим под дождём... ходим в нейтральную полосу и лежим там под проволокой.
Немецкий участок обороны, где нам предстоит взять языка, глинистый. Земля не впитывает в себя воду. Дождевая вода заливает низины, окопы и хода сообщения.
Затяжной беспрерывный дождь загнал солдат в укрытия. У нас, редкие часовые торчат в залитых водой ходах сообщений. Плащ-накидки на солдатах намокли и разбухли. Посмотришь на часового со стороны, он похож на торчащий пень или на вросшую в землю корягу. Во всяком случае на живого солдата он не похож. Стоит в мутной воде неподвижно. То ли он смотрит куда, то ли он спит стоя? В такую погоду все живое скрючилось, съежилось и остолбенело. Поверх бруствера поглядывают две, три неподвижные фигуры. А в траншее, считай, должна сидеть целая рота. Часовые посматривают в сторону немцев, а что они видят? В десяти шагах впереди, перед тобой, стоит сплошная стена дождя. Дождь налетает то сплошным косяком, то сыплет мелкой водянистой пылью.
Телефонные провода лежат в воде. Слышимость пропала. Связь не работает. Телефонисты поорали, погалдели в трубку, охрипли и закрыли рты. Чего зря орать? Провода из кусков. Во многих местах оголённые.
Редкий связной пробежит на передовую. Вон бежит паренек по мокрой глине, ноги разъезжаются. Где ступить в потоке воды, не видно. Вот он добежал до передней траншеи. Шинель от дождя побурела, пропиталась водой, стала тяжелой. Потоптался связной около траншеи, везде воды покален, в траншею не полез. Побежал вдоль хода сообщения к ротной землянке.
Нам на рассвете брать языка. Для нас такая погодка самая благодать! К немцам даже днем можно на двадцать метров подойти и не увидят. Пока немецкий часовой опомниться, ему прикроют рот и он не успеет пикнуть. Одежда тяжелая. А сверху все льет.
Вперед подвигаемся медленно, чтобы не оступится, не упасть, не сделать резкого движения. При такой ходьбе тратишь много сил. Подошел к немецкой проволоке и выдохся. На ногах налипнет глины по пуду. А главное только начинается.
Погода и ненастье работают на нас. Кому-кому, а немцам мокрая курица клюнула в задницу! С неба сыпет противный мелкий дождь. Промочит немцев он до костей.
Торчат они в окопах, хоть и стоят на деревянных решетках. У них все не как у людей. Наши по воде шлепают и не городят себе настилов из жердей. У немцев в дождь часовые стоят на деревянных настилах, как памятники на пьедесталах. Внизу на дне окопа, под настилом, мутная вода, а у него под ногами сухо, деревянная решетка из струганных досок поднята выше. Из-под каски выглядывает гнусная физиономия. Губы посинели, непослушная челюсть дрожит, как кленовый листок. На плечах лоскут мокрой ткани. Шинель ниже пояса намокла и обвисла. Полы шинели потяжелели. С них ручьями стекает дождевая вода. Сидало у немца пропиталось водой, оно холодит и прилипает к заднице. Ему бы сейчас зонтик! И тросточку вместо винтовки!
Ремень винтовки у немца висит на шее. Воротник шинели поднят и подоткнут под каску и ремень. Винтовка стволом поперек висит на груди. Руки втянуты в рукава. Немец стоит и сдувает с кончика носа дождевые капли.
От мокроты и холода немец ушел мыслями в себя. Он сжался в комок, и окружающий мир для него отсутствует. Он стоит на деревянной подставке и смотрит в пространство. А куда смотреть? Если ничего не видно.
Голенища сапог у немцев короткие. Только и смотри, чтобы не черпнуть мутной воды, если оступишься. И немец чуть-чуть нехотя шевелится.
Брать такую мокрую курицу для нас одно удовольствие. Это не то, что лезть в сухой окоп, когда немца погода до костей не пробивает.
С погодой нам братцы считай, повезло! говорю я шепотом своим разведчикам.
Пока он проморгает глазами, пока он выставит руки наружу, протрет глаза, вы успеете взять его и дать ему под зад коленом.
Берите его в охапку! Руки придержите, чтобы не дотянулся до винтовки.
Рот не забудьте ему заткнуть и смотрите в оба!
Мы с Рязанцевым остаемся лежать в низине. Захват группа и группа прикрытия уходят вперед. Немца брать будут трое. Пятеро их прикроют. В такую погоду толкучки около проволоки не следует создавать.
Так оно и случилось. Не успели трое ввалиться в окоп, схватить немца за мокрые полы шинели, как двое разведчиков подхватили его и он повис в воздухе над окопом в горизонтальном положении. Третий прикрыл ему рот и снял с головы ремень винтовки. Двое подсунули ему ладони под поясной ремень и он, едва касаясь ногами земли полетел вперед, как птица на легких крыльях.
Перед глазами у немца замелькала размытая дождем земля. Двое разведчиков, поддерживая его навесу, бегом уходили в нейтральную полосу.
Через некоторое время немцу ударили в лицо мокрые листья и ветки кустарника. Плеснул в лицо прохладный душ дождевых капель.
Только теперь немец сообразил, что его схватили и волокут русские. От сознания, что он попал в плен, что все его расчеты на Великую Германию рухнули, он содрогнулся и застонал. Плен! Далекая Сибирь! Которой его прежде пугали. По всему телу пробежала неприятная дрожь. Ему вдруг стало невыносимо жарко и захотелось пить. Он стал облизывать верхнюю губу, по которой с лица скатывались прохладные струйки дождя. В глазах помутилось. Через минуту он пришел в себя. На душе было спокойно и всё совершенно безразлично.
Теперь он стоял на ногах. Двое русских стояли около него и улыбались. Он почувствовал твердую землю под ногами. Третий, что был сзади, приблизился, поддел его стволом автомата под бок и легонько прошелся ребрам. При этом заулыбался до самых ушей. Один из двоих, которые его тащили за ремень, надвинулся на немца вплотную, схватил его за плечи и как вожжи потянул на себя. Он наклонил немного голову вниз и боднул немца головой и обнял руками крест на крест.
Фриц? Адольф? тыкая пальцем, спросил он немца.
Нейн, нейн! Их бин Вальтер!
Значит Вальтер! сказал третий, который прыгнул в окопе на немца первым,
Ну дорогой! Дай я тебя обниму и поцелую! и солдат обхватил немца обеими руками, подвинул на себя и поцеловал его в посиневшие губы.
Тьфу ты зараза! произнес он в сердцах и смачно сплюнул на землю при этом. Все остальные засмеялись. Целовать немца, кроме него никто не смел. Кто бросался в траншее на немца, тот потом и целовал его, комедию разыгрывал. Таков был заведен в нашей полковой разведке обычай. И его выполняли каждый раз.
Вот братцы! Какую гадость приходиться целовать! Хоть бы девку, какую поцеловать для приличия!
Молодец камрад! Хорошо ты нам под руку попался!
Немец стоял, втянув в себя шею. Он ничего подобного не ожидал. Он думал, что они, ткнув его в бок автоматом, расстреляют тут же. А они были рады и улыбались как дети. Он пытался разгадать их загадочное поведение. Неужели это ирония судьбы? Сначала посмеялись, а затем расстреляют. Им всегда внушали, что русские не оставляют пленных в живых.
Тот, что целовал и плевался, достал кисет, оторвал кусок газеты, скрутил козью ножку. Щелкнув зажигалкой, он затянулся несколько раз и раскурив её, спросил:
Раухен!
Яа, яа! и немец достал из кармана сигареты.
Выпустив клубы махорочного дыма, солдат вынул изо рта козью ножку и не спрашивая, сунул её немцу в рот.
Данке шон! промямлил понимающе немец.
Кури, кури! сказал солдат и забрал из рук немца пачку сигарет.
Солдат угостил сигаретами стоящих рядом. Немец тянул набитую махоркой козью ножку, а русские дымили немецкими сигаретами. Затянувшись насколько раз, немец поперхнулся и на глазах у него появились слезы.
Руссишь табак зер штарк! произнес он.
Кури, кури! Скорей подохнешь! сказал солдат и все засмеялись.
Данке шон! Данке шон!
Нам с тобой повезло! Мы тебя голубчика без шороха взяли! Все обошлось как надо! Молодец Вальтер!
На переднем крае у немцев пропажи не хватились. Ни пулеметной стрельбы, ни снарядных разрывов. Они даже не трехнулись, что у них сняли часового.
Можно в передней траншее передохнуть, пока все наши здесь соберутся. Торопиться вроде некуда. В полку и в дивизии подождут. Им пленный не срочно нужен. Это жареный баран к обеду должен поспеть! Им пленный нужен для отчета. Вот, мол, мы какие молодцы. Вы нам с верху ничего, а мы вам, пожалуйста, контрольного пленного для отчета приготовили.
Главное в том, что мы без потерь его взяли. Для нас, для разведчиков жизнь каждого дорога. Взяли, отдадим! Но плохо одно. Опросный лист потом из дивизии не получишь. Пленного брали мы и ничего о нем не знаем.
Ну что пошли! говорю я, когда все разведчики собрались в кустах около траншеи. В тыл мы идем тоже рассредоточенно, чтобы не попасть под случайный обстрел. Впереди группа захвата с пленным немцем, за ней мы с Рязанцевым и следом группа прикрытия и обеспечения.
Идем по дороге молча, обходим глубокие лужи. Слышно чавканье сапог по влажной земле, удары крупных капель, когда проходим кустарник.
Настроение у всех хорошее. Теперь каждый мутный ручей и залитая водой низина, нам не помеха. На душе легко, светло и мухи не кусают!
Я вспомнил, как мальчишкой бегал по лужам, брызгая в стороны. И чем глубже лужа, считай, что тебе исключительно повезло.
Небо после дождя заметно просветлело. Сверху еще капало изредка. Мы были все мокрые и грязные, но на душе было легко и весело.
Дело сделано! Свалились все мысли и заботы! Видать тихий немец попался. При захвате не пикнул, не огрызнулся, сопротивления не оказал.
Смотрю на немца и говорю Рязанцеву:
Смотри, как бойко шагает. Старается от ребят не отстать. Чуть соскользнула нога хватается за ребят. Уж очень он вписался в группу захвата!
Теперь идти не далеко. Скоро доберемся до своей землянки. Старшина уже начеку. Нальет всем по сто грамм и сала по куску на закуску отрежет. Немцу тоже плеснём сто грамм. Такой уж порядок в разведке. Старшина отрежет ему кусок хлеба и сала тоненький кусочек положит сверху. Что6ы запах был.
Нальет и нам с Федей горло промочить, чтоб голос не потеряли. Старшина знает порядок. Сегодня больше сто грамм он никому не нальет. Завтра, когда разведке объявят недельный отдых, тогда всем прибавит. У него свои запасы есть. Захват группа на особом счету. Ей и норма водки двойная. Хочешь, пей сам! Хочешь, угощай кого.
Часы, фонарик и зажигалка немцу теперь не нужны. Ребята из захват группы оставят их себе на память. Потом, когда ни будь чиркнет зажигалкой и скажет напарнику:
Помнишь немца, которого в дождичек прихватили!
Полковые конечно будут недовольны, что трофеи остались в разведке. Трофеи, добытые разведчиками перекочевывают в полк не прямым путем, а через нашего старшину. Перекочевывали, так сказать, в обмен на водку и сало.
Нам за каждого языка давали недельный отпуск. Мы отдыхали в тылах полка. Разведчиков с фронта домой не отпускали. Боялись вражеской агентуры. Кто его знает? Может, он завербован, а то, что на передовой воюет и ходит на смерть, это только прикидывается. Человека трудно распознать. Чужая душа потемки! Людям с передовой особенно не доверяли.
Через две недели дивизия снялась из под Великих Лук и взяла направление на юг. На этот раз нам предстояло пройти значительное расстояние. В светлое время суток стрелковые роты располагались в лесу, на привалах, а когда темнело, выходили на дорогу и совершали марш. Так мы сделали несколько переходов, пока однажды не подошли к мосту через Западную Двину.
Нам велели расположиться в лесу на отдых. В лесу мы простояли весь день и следующую ночь.
Полки нашей дивизии шли по дорогам параллельным маршрутом. В каждом полку свои обозы и колоны. Мост через Двину единственная переправа, здесь скопились повозки и солдаты. Наш полок находился в лесу, пока другие полки переправлялись на тот берег.
Громыхали повозки по бревенчатому настилу. Слышались крики повозочных и топот солдатских ног. Десять тысяч активных штыков проходили мост и расходились по дорогам.
Утром настала наша очередь перейти на другой берег. Население деревень с любопытством смотрела на проходящие мимо них войска. Старухи почему-то крестились, закатывая глаза. Лица у молодух были задумчивы и неподвижны. Мальчишки, разинув рты, теснились у заборов. Старики понимающе качали головами.
Вырвавшись на лесные просторы Задвинья, полки разошлись по дорогам и скрылись в лесах. Так шли мы, пока не подошли к району сосредоточения. Когда нам приказали остановиться, мы догадались, что нашим переходам пришел конец.
Где мы находились в данный момент, определить было трудно. За дорогой на переходах мы не следили. Мы мысленно потеряли нить, по которой прошли.
Вообще такие переходы утомительны и однообразны. Втягиваешься в бесконечную дорогу, по которой идёшь и идёшь. Идешь, смотришь под ноги или в спины впереди идущим.
Под ногами то хлюпает жижа, то просто брызгает вода, потом ползет под ногами зыбкий песок, то идешь по травянисто твердой дороге. Идешь, шагаешь лениво и конца дороги не видно. Идешь, впереди тебя маячат спины солдат. За дорогой не смотришь, за направлением не следишь. Хлестнёт по лицу веткой, а ты даже не замечаешь в лесу ты или в поле мимо одиночно стоящего дерева идешь.
Однажды утром нас положили прямо на дороге. Вообще-то не положили, а мы сами легли. Из головы колоны передали команду остановиться. Кто, где встал, там и повалился на землю. Слева и справа от дороги слышались голоса людей, и чувствовалось какое-то скрытое движение. Мы их не видели, но по опыту знали, что они как муравьи копаются в земле.
Ранним утром по земле стелился туман. А когда взошло солнце, мы увидели солдат по внешнему виду не похожих на славян нашей дивизии. Каждая пехотная часть чем-то отличалась к одна от другой. Некоторые из солдат ходили, а основная масса работала лопатами. Они выбрасывали землю наверх и рыли узкие щели-укрытия. Кругом под деревьями свежие выбросы земли. Во многих местах окопчики и щели были обложены свежим дерном. Славяне другой дивизии усиленно зарывались в землю.
Но вот опять по нашей колоне передана команда. Мы поднялись с земли и медленно, куриным шагом, как это делают люди, подходя к гробу, чтобы последний раз взглянуть на покойника, начали движение. Теперь нам окончательно стало ясно, что отсюда мы начнем наступление.
Мы прошли чуть дальше вперед и впервые на лесной дороге увидели трехосные грузовые машины. Там где наши полуторки и Зис пятые по брюхо сидели в зыбкой земле, эти американские с передними ведущими с ходу проезжали дальше. Обычно для наших машин для прохождения низин валили лес и стелили гати, а эти колёсами легко ползли по земле. Их было не много, всего две штуки.
Смотри! оживились солдаты.
Новая техника прёт!
Пушек и снарядов говорят, навезли! По полсотни стволов на километр будут ставить!
Откуда наши славяне все знают? Шли вроде все одной колонной. А солдатня уже в курсе всех приготовлений. Солдатский нюх на всякие секреты непостижим! Пока до командира полка боевой приказ по инстанциям дойдет, простой солдат окопник уже знает наперед все подробности.
И вот вам ещё: Эти все уйдут! Они для нас роют окопы! А наша дивизия здесь останется! делают вслух заключение солдаты.
Солнце поднялось выше, осветило дорогу и мелколесье. Теперь было хорошо видно, что кругом кипела работа.
Подготовку исходных позиций здесь начали в последний момент. подумал я.
Уж очень торопились солдаты, кругом летела земля. Видны были полусогнутые спины, мелькали лопаты, под кустами и деревьями лежали штабеля бревен. Их заранее где-то заготовили, очистили от сучьев, привезли и сложили. Для нас готовили укрытия, которые мы займем за сутки до наступления. Расчет простой. Через два дня мы пойдем в наступление.
Над лесом низко пролетели два самолета типа Дуглас. Промелькнув красными звездами они скрылись в сторону тыла.
Видно большое начальстве летает? заметил кто-то, из солдат.
Дура! Они окопы сверху осматривают! Как замаскировано? Что сверху видно?
Щас по радиу сверху кому по мозгам дадут! Сверху видно, где плохо замаскировано!
Еще с полчаса мы толкались на дороге. Но вот наша полковая колона постепенно растаяла. Стрелковые роты ушли в отведенные укрытия, штаб полка занял несколько приготовленных специально для них блиндажей, артиллеристы полка спрятали свои пушки под навесы из жердей, забросанные сверху зеленью веток, снабженцы и тыловики остались где-то сзади. Мы, разведчики заняли несколько открытых щелей около пехоты.
Всему личному составу дивизии было строго-настрого приказано сидеть в окопах и не кому не ходить. Категорически запрещались в течение дня всякие самовольные хождения. Ночами под страхом смерти запрещалось курить.
И вот еще одна ночь осталась перед началом наступления. Ночью, когда стемнело, провели смену частей на передних позициях. Солдаты, стоявшие в обороне, оставили нам свои окопы, траншеи, хода сообщения и блиндажи. На переднем крае наступила тревожная тишина.
Рекогносцировку местности провели вечером со всем офицерским составом наступающих рот. Командир полка занял специально оборудованный блиндаж в сотни метрах от передней траншеи. Впервые командный пункт полка располагался в непосредственной близости от исходного рубежа пехоты. Да и пора бы было научиться воевать. Командир полка сзади поджимал комбатов. Те в свою очередь сидели в полсотни метрах от своих стрелковых рот. Командиры рот, как обычно, находились вместе со своими солдатами. Так уж с самого начала войны повелось. Солдаты вперед не пойдут, если увидят, что ротный топчется сзади. Другое дело, когда ротный с ними в цепи. Офицер спокойно идет и им нечего бояться. Командир роты рискует жизнью, солдату тоже приходиться рисковать!
На командный пункт полка, в батальоны и роты подана проводная связь, У командира полка дополнительно рация для связи с дивизией. Каждый батальон поддерживает танковая рота. Танки стоят на исходных позициях, сзади пехоты. Для них в полосе наступления выделены особые проходы.
* Смоленская операция (07. 08 02. 10. 43) 52 гв. сп, 17 гв. сд, 2 гв. ск, 39А, Калининский фронт
7 августа 1943 года, утро перед атакой


Ночь тянется медленно. Перед наступлением каждому, кто пойдет вперед, есть о чем подумать. Вот и притихли солдаты. Разговор не клеится, да и о чем говорить? Солдаты сидят неподвижно. Каждый ушел в себя.
Самое подходящее время помолчать и подумать. Время перед атакой остановилось совсем. Никто на тебя не кричит и не дергает. Это будет потом, когда поднимется цепь. До самой последней минуты будет бездействовать связь, будут молчать телефоны. Каждый в эти минуты предоставлен только себе.
Сидят солдаты в передней траншее и ждут, когда заваруха начнется. Кто из них завтра с рассветом останется жив, кому оторвет ноги или руки, а кто из них упадет на землю, не естественно и нелепо дернув коленками и взмахнув руками.
Молчат телефоны!
У каждого есть о чём-то подумать, о жизни! А что о ней думать? Окопнику она не светит совсем! Даже надежды нет! Не то, что самой жизни!
Я, Рязанцев и несколько разведчиков идем по передней траншее. Прохладный ночной ветер гуляет вдоль нее. Он то появляется и налетает, то исчезает совсем. Потом он снова тихо начинает шевелить листвой кустов над головой.
Солдаты сидят в открытых окопах и ждут рассвета. Посмотришь по сторонам. Сизый туман струится над передним краем. Присмотрись к серым шинелям, каждый солдат напряжен, хотя внешне не двигается, как будто спит спокойно.
Пройдись вдоль окопа! Многие лежат и сидят, привалившись к земле с закрытыми глазами. Но они вовсе не спят. Они чутко улавливают каждые шорохи и вздохи. Они прислушиваются к шепоту и вполголоса сказанным словам. Сейчас каждое слово, сказанное о немцах, ловится на лету. А что мы собственно знаем о них? Утром, когда сделаешь первый шаг навстречу немцам и смерти, о немцах и о жизни думать будет поздно.
Армейских разведсводок о немцах и о их оборонительных укреплениях нам не дают, чтобы мы их не боялись. Мы делали, по кустарному, свое опасное дело. Но психика солдат тоже отрицательный момент. Так он идет вперед и не знает, что там его ждёт, какие сооружения. Он их даже перепрыгнет и не поймет, что смертельный рубеж позади.

24 Фев 2019, 03:23Magus  
Глава 26 Река Царевич Август 1943

7 августа 1943 г.
Ванька-ротный

Прорыв немецкой обороны на реке Царевич имел для нас особое значение. Впервые мы своими глазами увидели, что в войне с немцами произошел коренной перелом. Наша артиллерия нанесла по немцам мощнейший удар.
Столько лет мы воевали одними винтовками, несли огромные потери в людях, немец не жалея снарядов разносил наши позиции и сметал с лица земли наши наступающие роты. Каждый раз мы попадали под огонь его артиллерии, а он остервенело, мешал все живое с землей.
После стольких лет тяжелейшей войны, мы впервые увидели, как над немецкой обороной стало медленно подниматься к небу огромное черное облако дыма, пыли и земли.
На наших лицах вероятно можно было увидеть удивление, волнение и радость от всей души. У нас менялось выражение лица, потому что менялся характер войны. Теперь огневой смерч висел и клокотал над немцами.
По выражению лица немецкого пленного можно было точно сказать, как у них идут дела.
В начале войны пленные попадались с нахальными рожами. Встречались даже наглые и злобные лица. Зимой сорок первого, когда мы захлебывались кровью и отгоняли немцев от Москвы, у них на физиономиях появилась растерянность и недоумение.
В сорок втором, летом, они дали нам пинка из-под Белого, и на физиомордии у них появилось спокойствие, уверенность и твердость духа.
Весной сорок третьего, когда мы их отогнали от Ржева, на лицах у солдат фюрера отпечаталась тень сомнений, глубоких раздумий, внутренней борьбы и испуга.
И вот теперь в августе сорок третьего года лица у немцев осунулись, вытянулись, исказились от страха. У взятых в плен, появилась угодливая и слащавая улыбка.
Ванька-ротный
Зря не фотографировали пленных немцев по годам. Всю пленку испортили на наших полковников и генералов. Разложить бы эти фотографии по годам, можно точно установить и представить картину кровавых событий.
С тех пор прошло много времени. Некоторые моменты и эпизоды стали меркнуть. Но стоит иногда пошевелить мозгами, поворошить в голове, как сразу перед глазами встают фотографии и целые застывшие и подвижные картины. Разве забудешь войну!
На войне у окопника зрительная память работает исключительно сильно. Звуки войны, те всегда на один мотив! Взрывы и гул, удары снарядов и посвист пуль. Имена людей из памяти улетучились. Сегодня он рядом, а завтра его нет.
Эй, друг! Не помнишь, какая у него была фамилия? Зрительной памяти у солдата хватит на всю жизнь. В ней как на фотографиях всё зафиксировано. Всех имён солдат не вспомнишь. Грохот и скрежет металла и сейчас перед глазами стоит.
Не всем было дано увидеть войну глазами во всю ширь. Солдаты сидели, стиснув зубы, под обстрелами на передовой и гибли. А тыловые прятались в темноте блиндажей, прислушиваясь к отдаленному гулу немецкой артиллерии. Они и тогда считали себя участниками войны и фронтовиками. Как-то наш командир дивизии воскликнул:
Я сражался с немцами под Духовщиной! А, честно говоря, он её никогда и не видел, войну то. Сражались другие! Он думал, куда и как пустить солдат на укрепления противника.
Когда-то мы корчились под ураганным огнем немецких батарей. И у нас от грохота лезли глаза на лоб. Теперь немцы на своей шкуре испытали войну во всей своей красе и блеске.
Что нужно русскому солдату? Харчей досыта! Снарядов побольше и стволов десятка два на километр. Вот когда он вылезет из своих окопов и будет смотреть в сторону немца разинув варежку.
Пока немцы придут в себя, славяне будут уже в немецкой траншее. Немец хочет подняться, а ноги его не слушаются. Нет сил, оторвать от земли обмякшее тело. Пальцем шевельнуть нет сил. Пока немец сообразит поднять руки вверх, его за шиворот вытащат из окопа и поставят на ноги.
Представьте себе, если человека с третьего этажа сбросить плашмя на рыхлую землю. Он не разобьется насмерть. Он останется жить. Но при этом он получит такой страшный удар, что некоторое время будет лежать неподвижно. Сидя в открытом окопе солдат, получает удары гораздо сильней. И не один, а сотни вперемежку. Тяжелые фугасные рвутся рядом, поднимая в воздух тонны земли. Представляете, какую силу ударов воспринимает тело солдата. Тяжелый снаряд вгрызаясь в землю рвется с огромной силой в какой-то миг. Рушатся блиндажи, окопы и солдатские укрытия. Ударная волна пронизывает все на своем пути. Разбивает в кровь лицо, сдавливает грудь, парализует дыхание. Самое безобидное, когда у тебя сочится кровь через сжатые губы.
Над немецкими окопами стояла темная мгла. Мы вылезли из наших укрытий, стояли на поверхности и посматривали вперед.
Когда после первого массированного удара наша артиллерия сделала короткий перерыв, наступила, как взрыв, тишина. Глазами видишь, что кругом ни всплеска огня, ни всполоха земли, а в ушах продолжает реветь. Звуки взрывов идут не со стороны немцев, не от земли. Они вырываются изнутри из твоей мозговой коробки.
В наступившей тишине отдельные немцы пытаются бежать. Я ухмыляюсь посматривая в бинокль. Все они не сделав, и двух десятков шагов попадут снова под обстрел и распрощаются с жизнью.
Дело в том, что если такой мощи огонь на короткое время стихает, то опытный окопник никогда не покинет своего укрытия, не побежит даже будучи легко ранеными. Опытный солдат пехотинец знает, что арт-огонь через минуту, другую взревет с новой силой. Перерыв в обстреле дают, чтобы слабонервные вылезли наружу из своих укрытий. А те, что похитрей лежат в окопах и блиндажах прижав головы и животы и не шевелятся.
Два, три робких выстрела прозвучали с той стороны. Нашлись же такие! Как будто из всей немецкой дивизии три покойника встали на ноги и в честь себя произвели салют. У них нервы не выдержали. Вот они и пальнули в нашу сторону.
Три коротких выстрела прозвучали как сигнал к началу нового массированного обстрела. Наша артиллерия снова рванула.
Вы наверно подумали, что в обороне немцев все кругом полыхало огнем и горело. Языками огня лизало кусты и стволы деревьев, были объяты пламенем бугры и накаты блиндажей и черным дымом коптили воронки после разрывов. Ничего подобного на войне не бывает. Потому, что кусты и деревья от разрыва снарядов не горят, если их предварительно не полить керосином или бензином. Это во время съемок для эффекта по незнанию дела поливают землю и кусты горючей жидкостью.
Я сам не раз бывал под такими обстрелами и знаю, что стоит жизнь солдатская не по кино, а на самом деле.
Когда-то мы тоже дергались сидя в окопах под ударами немецкой артиллерии. Теперь немцы испытали на себе наши страдания, ужасы и муки. Теперь ураган огня ревел над немецкими позициями.
Огромная серая туча расползлась и поползла по земле. Пауза оборвалась. Зловещая туча вздрогнула, загрохотала и ожила. Брызги огня взрывов распластались над землей, и с глухим стоном и скрежетом зашаталась земля, заходили окопы, запрыгали бревна накатов над блиндажами и землянками.
Товарищ гвардии капитан! Если так и дальше пойдет, они нам ни одного живого фрица не оставят! Что они рехнулись? Смешают все с землей! Трофей не останется! Дорвались до снарядов! Стволы пожгут у орудий!
Но вот ударили реактивные установки. Их скрежет возвестил начало наступления. Огненные языки пламени проскребли воздух у нас над головами. Солдаты оживились, ожидая сигнала к началу атаки.
Мы с Рязанцевым стояли на бруствере солдатской землянки. Задребезжал телефон. Телефонист поспешно протянул мне из окопа трубку.
Почему без время вылезли наверх?... мать! услышал я в трубке зычный голос командира полка. Рев и скрежет реактивных снарядов заглушил его последние слова.
Сигнала к атаке я ещё не давал!
Жду сигнал, стою на месте и веду наблюдение! крикнул я в ответ.
Бросив трубку телефонисту, спросил:
Ты что ль ему доложил?
Я забрался на насыпь повыше, приложил бинокль и посмотрел, что творилось впереди. Но из-за дыма, летящей земли и пыли ничего не было видно. Стоя на насыпи, мы не кланялись, как это было прежде. На душе было легко и спокойно.
Сейчас, через несколько секунд, с КП командира полка взлетит в воздух красная ракета. Это сигнал нам и пехоте идти вперед. Красная ракета взмахнет над кустами в воздух, мы дернемся вперед и пойдем на немецкую траншею.
Перед концом обстрела разрывы снарядов следуют особенно плотно. Перед атакой пехоты, темп огня усиливается и ревет.
Немцы сидевшие в окопах и траншее не предполагали, что на них обрушится такая мощь огня. Под такими обстрелами человек теряет чувство времени и пространства. Можно представить себе, как немцы оцепенели от страха, ужаса и ударов. Что можно чувствовать и о чем можно думать, когда вокруг тебя взревела земля? Когда небо померкло, и траншея встала на дыбы. Страшная внутренняя борьба давит и душит человека. С каждой новой секундой он приближается реально к своей смерти. Совсем еще не жил, а смерть уже выхватила его и костлявыми руками сжала в объятиях, так что ни вздохнуть, ни бзднуть, ни пёрнуть! Как в этом случае выражаются солдаты.
Солдат понимает, что ничего не поможет. Что он сам ничего не может изменить. Под таким обстрелом остается только ждать и молиться. Каждый из них мысленно прощается с живыми.
Я видел, как наши солдаты под бешеным огнем доставали из-за пазухи крестики и карманные иконки, шевелили беззвучно губами. Шептали молитвы. А что делать верующему солдату, если он не верит в себя. Мальчишки, не веровавшие в бога, обращались к своим матерям. Мама спаси! шептали они. Солдаты постарше закоренелые безбожники обращались мысленно к своим родным и близким, а иной матерщинник ради облегчения души слал в пространство проклятия и укреплял свою веру трехэтажным матом. Человек чувствительный находил утешение в слезах. Каждый по-своему готовился к смерти и прощался с жизнью. Страшна не сама смерть! Странно ожидание ее!
Немцы народ набожный и суеверный. У них, там, в Германии разные католики, протестанты, баптисты, евангелисты и прочие Христовы и божьи.
Теперь у немцев ходила земля под ногами. Теперь у них душа расставалась с телом. Под таким огнем молись, не молись, на лбу выступит холодный могильный пот и от страха на всю жизнь перекосит физиономию.
Не многие остались в живых с подергиванием головой и судорожной дрожью в коленках. Были и такие, к которым нельзя было приблизиться и за версту. У них от страха и спертого дыхания, обнаружилось расстройство кишечника. Да, да! Не улыбайтесь! Не делайте кислое выражение лица, не складывайте презрительно и плотно губы, если вам за обедом вспомнился вдруг этот случай. Не думайте, что если процедить сквозь зубы
Фу ты! то этого не было на войне. На войне всякое и не такое случалось.
Посиди в окопе, когда у тебя из-под ног уходит земля, когда от ударов у тебя спёрло дыхание, когда ты прощаешься с жизнью, когда ты узнаешь, что людей с железной волей под таким огнем не бывает. Это дешёвая показуха тыловиков, рассчитанная на простачков, пока их жареный петух в задницу не клюнул.
Часто бывало, когда самый безвольный солдат ведет себя под обстрелом внешне спокойно. Но это только внешне. В душе у человека идет борьба. Чувство долга и страх играют в картишки. Кто кого переиграет? Солдат может в этот момент отмочить шуточку, выкинуть фортель, а у друга в это время глаза от страха лезут на лоб. Потом этот же отчаянный храбрец от одиночного выстрела из винтовки приседает. Вот и пойми его, когда он боится, когда ему море по колен.
По частоте и силе взрывов, по ползущему облаку над позициями немцев было видно, что земля охвачена последней судорогой и агонией.
Грохот и гул снарядов не похож на бархатные раскаты грома во время грозы. Здесь особый зловещий отзвук.
Мы стояли на насыпи землянки и смотрели, как в последних муках корчились немцы.
И вот в небе повис условный сигнал красной ракеты. Мы шагнули вперед и в развалку размашистым шагам пошли на немецкие траншеи. Нетронутая снарядами трава в нейтральной полосе путается под ногами. Мы пересекли её и приближаемся к позициям немцев. Со стороны немцев ни единого выстрела. Артиллерийская стрельба как мелодия! Такую мелодию с нашей стороны немцы раньше никогда не слыхали. Работала артиллерия резерва Главного командования. Полсотни стволов на километр фронта.
Мы шли по заболоченной равнине, поросшей мелким кустарником и кочками. Сухой земли было достаточно, чтобы не лезть в воду. Мы с каждым шагом приближались к немецкой траншее.
Нам бы радоваться, что немцы раздавлены. А мы идем и вспоминаем свои атаки прошлых лет, бесчисленные потери и кошмары, когда мы под огнем немецкой артиллерии приближались к последнему своему рубежу. У нас не укладывалось в голове, как мы могли без артподготовки наступать с одними винтовками. Теперь эти кошмары позади. Теперь можно воевать. Под такой грохот ноги сами идут, выбирая, где посуше.
А если вспомнить прошлое! За каждый вершок земли мы платили сотнями жизней наших солдат.
Не торопясь и поглядывая по сторонам, мы приближались к немецким траншеям. Теперь мы не кланялись нашей матушке земле, не дрожали под пулями и ревом немецких снарядов. Мы знали по собственному опыту, что немцы сидят прижатые к земле. Они подавлены и полуживы! Они охотно поднимут руки, чтобы избавиться от смерти и остаться жить. Жизнь у них теперь самый высокий смысл! Таковы законы войны! Они не побегут, чтобы снова попасть под огонь артиллерии. Они знают, что их списали и считают мертвыми. За семьи бояться нечего. Теперь одна возможность остаться живым на земле. Страх перед смертью мучительный страх!
Теперь мы своими глазами увидели, что нас поддерживает артиллерия. До сих пор нам только это обещали. Мы за долгие годы войны привыкли к пустой болтовне и обману.
Когда разговор заходил о наступлении и командир полка усиленно напирал на поддержку авиации и артиллерии, то мы заранее знали, что это он нам пудрит мозги. Мы спокойно смотрели ему в глаза и открыто улыбались. Видя, что мы не верим ни единому слову, он свирепел, бледнел в лице, клялся и божился, что уж на этот раз обязательно все будет, как он говорит. Но мы в ответ смеялись ему в лицо. Он усилием воли напускал на себя решительность. И металлическим голосом обрывал наш смех. Здесь я говорю о прошлых годах войны.
Приказываю деревню взять! кричал он, сорвавшись на тонкий голос.
К исходу дня доложить! И прекратить смехоечки!
Мы пожимали плечами, в ответ ничего не говорили и расходились по ротам.
Пора научиться в стрелковом строю воевать! кричал он нам вдогонку. Вот после этого нам становилась ясно.
Мы понимали, что там наверху, откуда сыпались приказы на наступление, прекрасно знали, что солдат на деревню бросят с голами руками. Что артиллерии в полку нет, что никакой бомбежки с воздуха не будет. Как-то нужно было поднять у нас дух. Бывало, перед атакой для большей видимости по деревне бросят пару снарядов наугад. И это! Называли артподготовкой.
Выражать свое несогласие словами командиры рот не имели права. Нам тут же прилепили бы ярлык изменника Родины или агента немецкой разведки. Вот собственно, почему между нами и полковыми шла постоянная и молчаливая борьба. Такова была действительность. Мы должны были безропотно выполнять свое дело. Командир полка и комбат потом из тебя душу вытрясут, если ты после этих двух выстрелов не поднял своих солдат в атаку. А на счет авиации тоже было. Однажды где-то сзади по макушкам пострекотал наш самолет. Проурчал по макушкам кустов, сделал круг и убрался на аэродром восвояси.
Ты слышал рев нашей авиации? закричит в трубку комбат или командир полка.
На тебя столько снарядов истратили и сожгли бочку бензина, а ты все лежишь? Он видите ли под огнем не может поднять головы!
Для того и война, чтобы немцы стреляли! Отдам под суд! Если к вечеру деревня не будет взята! Поднимай солдат! Разговор окончен! Мне телефонист по телефону доложит, встал ты или лежишь!
Вот так мы воевали до августа сорок третьего. Теперь мы шли и смотрели, как рушились и летели бревна немецких накатов. Если и дальше так пойдет, то от солдат фюрера останутся только каски и лоскуты шинелей.
Мы идем вместе с нашей пехотой. Слышу говор солдат и отдельные фразы.
Что же наши делают? Совсем остервенели! Пер-пашут там все с землей! Сам понимай, нам нечего будет делать!
Артподготовка внезапно оборвалась. Кругом все оцепенело. Как будто перевернулась другой стороной земля.
Уцелевших немцев страх удерживает на месте. Когда мы подошли к окопам, солдаты фюрера копошились в земле. Их в траншее осталось немного десятка полтора. Там трое. Здесь четверо. В землянках с десяток.
Морген фрю!- крикнул я, подходя к землянке.
Гитлер капут! залопотали немцы и подняли руки вверх.
Увидев, что мы не стреляем, они оживились и стали карабкаться вверх. Теперь немцы хотели одного остаться в живых. На них было жалко смотреть.
Я взглянул на разведчиков и посмотрел на солдат пехоты, подбежавших к землянке. И сказал громко, чтобы все слышали: К немцам не подходить! Никого не трогать! Для солдат пехоты, это был приказ в бою. И если солдат стрелок попал во время атаки вместе с разведчиками в одну компанию, то делай, как приказано и с разведчиками не шути.
Сделай не так они тебя потом из могилы достанут.
Пока мы разбирались с немцами в передней траншее, немцы в тылу поставили дальнобойную пушку и стали из глубины одиночные снаряды пускать. Снаряды летели издалека. Выстрелов пушки не было слышно.
Мы собрали пленных и отправились в расположение полка. Немцы стояли кучкой около землянки командира полка. Я спустился вниз доложить обстановку. Когда я вышел из землянки наверх, рядом стоящие реактивные установки "Катюши" дали залп по немецким тылам. Установки стояли рядом, метрах в двадцати от нас. Страшный скрежет, разрывая душу, заревел поверх земли. Немцы мгновенно упали и ползали на животах по земле, не зная куда деться и где укрыться от этого скрежета. Я и разведчики остались стоять на ногах. Но невольно пригнулись. Казалось, что тело разрывает стальными крюками, что кости разваливаются и с них сползают мягкие ткани. Невыносимо было терпеть.
Реактивщики, когда запускают снаряды со своих установок, залезают под землю, прячутся в блиндажи или растягивают провод запуска подальше и лежатся на землю. Мы же остались стоять перед немцами. Неудобно вместе с ними валяться на землю нам, разведчикам. Я до сих пор не могу забыть этот пронизывающий все жилы и кости скрежет.
Командир полка нам велел идти вперед. Мы должны были с вечера где-то готовить разведку. Передав немцев охране полка, мы вернулись назад. По дороге, когда мы шли снова к немецкой траншее, немецкая пушка пускала снаряды на всем нашем пути. Пехота ушла вперед. Мы её не догнали.
За передней немецкой траншеей располагалось сухое болото, поросшее кустами и небольшими деревьями. Когда мы шли вперед, немцы наше передвижение не видели. Но на всем нашем пути периодически рвались одиночные снаряды.
В душе неприятно, когда ожидаешь разрыва очередного снаряда. Взрывы не частые, но нервы напряжены. Чорошо, если снаряд перелетит тебя и рванет где сзади. Все осколки при взрыве у снаряда идут вперед. Если сказать по совести подмывает кишки, когда его ждешь перед собой, метрах в пяти. К передней немецкой траншее мы двигаемся гуськом друг за другом. Идем змейкой. И она извивается. Кое-где сквозь землю проглядывает хлюпкое болото. Место относительно высокое. Где-то здесь начинаются истоки Днепра. Высота над уровнем моря приличная. А под ногами то и дело хлюпает жижа и вода.
Вначале мы долго петляли, выбирая посуше дорогу. Раскатистые удары одиночных снарядов через каждые две минуты ложились на нашем пути.
Кустарник кончился. Дальше была сухая и открытая равнина. За кустами мы неожиданно наткнулись на немецкие артиллерийские позиции. Несколько расчищенных и утрамбованных площадок и глубоких блиндажей располагались на возвышении.
Вначале, мы решили, что немцы успели увезти от сюда свои орудия. Но следов поспешного бегства на позициях и вокруг мы не обнаружили. Вокруг ни обычного мусора, ни стреляных гильз, ни воронок от наших снарядов. Рядом, с артпозициями площадками, два блиндажа в четыре наката, с дощатыми полами, с двухэтажными нарами из струганных досок. Дверь нараспашку. Спускайся по деревянным ступенькам и заходи.
Спускаюсь в блиндаж, принюхиваюсь специфического немецкого свежего запаха нет. В любом месте, где жили немцы, можно по запаху определить, когда его покинули немцы. Запах не зрение. Немец ушел, а запах остался.
Помню в одной деревне, когда я еще был командиром роты, зашли мы в избу напиться.
Бабка! Дай водицы попить! обратился я к старушке шустрого вида.
Испей сынок! Испей! Чай воды не жалко! и она, зачерпнув из ведра, поднесла мне железный черпак. Черпак в виде кастрюли с железной длинной ручкой. Пью глотками воду и смотрю на старуху.
Скажи-ка бабка, давно от тебя немцы ушли!
Что ты сынок! Что ты родимый! Они у меня не жили. Это соседи набрехали тебе.
Я к тебе бабка, к первой зашел! передал черпак солдату и еще раз повел ноздрей.
Зачем же ты врешь, старая! Полы у тебя начисто выскоблены. Помыты, засланы половиками. Немецкие солдаты ходят с грязными ногами. Половики и чистые полы им вроде и не к чему. Жили у тебя, старая карга, немецкие офицеры! Брились каждый день. Эрзац одеколоном брызгались! А ушли они от тебя сегодня утром.
Теперь ты скажешь мне как долго они у тебя стояли?
Ох, виновата я! Ту, шешка рогатый попутал! Целый месяц стояли! Сегодня утром ушли! Прости ты меня сынок, батюшка!
Никакой я тебе не сынок и не батюшка! По законам военного времени расстрелять тебя, старая карга, полагается за обман своих же русских солдат. Они жизни своей не жалеют. А у тебя видно душа к немцам лежит.
Старуха запричитала, сморщилась, сделала жалостливую физиономию, заморгала глазами и, крестясь, забила поклоны в сторону иконы.
Пока я спрашивал старуху и выяснял, сколько немцев и в какую сторону они пошли, солдаты по очереди напились и направились к выходу. Молодой паренек, солдат пивший последним, бросил железный черпак в ведро. Черпак с лязгом ударился в ведро. Удар получился резкий, громкий и неожиданный, как выстрел из винтовки. Старуха громко вскрикнула и упала ниц под дружный хохот выходящих из избы солдат.
Но вернемся к немецким блиндажам, которые мы осматривали. Первая мысль не заминированы ли они? Осмотрев пол и стены, нары, скамью вдоль стены и стол, мы не нашли ничего подозрительного. Все было покрыто тонким слоем пыли. Все было покрыто тонким слоем старой пыли и нового землистого налета после нашей артподготовки. К блиндажам не была подведена проводная связь, как обычно она остается на недавно брошенных позициях. Впопыхах немцы не могли смотать провода и забрать аппараты. При поспешном отступлении немцы бросают все. Специфический запах их присутствия был не резкий. Очевидно, позиции были оставлены давно или были резервными. Строительством артиллерийских позиций и блиндажей у них занимались специальные инженерные части. Это у нас пришел куда, хочешь, зарывайся в землю, хочешь, лежи на брюхе.
Я вышел на поверхность, где меня ждали разведчики. Рязанцев с группой ушел вперед догонять пехоту. Со мной был ординарец и трое солдат. Одного из солдат я послал в штаб полка доложить, что для них есть подходящее укрытие. В мои обязанности не входило искать блиндажи для командира полка. Я просто наткнулся на них случайно и решил, что лучше занять их для штаба, чем отдавать артиллеристам и прочий братии, которая сидела у нас за спиной. Не знаю, оценил командир полка мою услугу, но вскоре он со всей свитой прибыл сюда.
Командир полка спустился в блиндаж, ему подали карту. Он расстелил ее на столе, уселся на лавку и задумался. В блиндаже и в проходе толкался разный народ. Одни куда-то бежали, а другие наоборот приходили и тут же прятались под накаты. Дело в том, что немец продолжал в нашу сторону пускать шальные снаряды.
Через некоторое время командный пункт оброс телефонными проводами. Провода уходили в разные стороны. Блиндаж постепенно наполнялся народом. Здесь офицер связи из дивизии, политработники полка, артиллеристы.
Телефонисты, ощупывая провода, кричали в телефонные трубки. А те, кому нужно было только быть на глазах у командира полка, стояли, сидели и курили. Они молча посматривали на накаты потолка. Там наверху, на поверхности земли раза два остервенело, рванули немецкие снаряды.
В блиндаже находились и такие бездельники, вроде меня, которые забрались на нары и сидели ничем не занятые. Я сидел на нарах и болтал ногами. Я смотрю на тех молчаливых, которые задумавшись, рассматривают накаты на потолке. Они пытались определить надежность перекрытий.
А что, если в блиндаж попадет снаряд, может пробить потолок? спросил кто-то. Взглянув на потолок и покачивая носком сапога, я поясняю вслух:
Здесь бомба в полсотни килограмм ничего не сделает!
Любопытный взирают на бревна и на меня. Они довольны, а я ухмыляюсь и моргаю своему ординарцу, сидящему рядом на нарах. Он смотрит понимающе на меня, фыркает и отворачивается к стене, расплываясь в улыбке.
Ну, уж и так? сомневается один.
Раз разведчик сказал, можешь не сомневаться! говорит другой, ему в ответ.
Задание на разведку я от командира полка еще не получил, потому сижу и бездельничаю. Сейчас ему не до меня. Ему нужно срочно разобраться в боевой обстановке. Он должен связаться с батальонами и доложить положение дел в дивизию. У меня пока свободное время.
Наша пехота находиться не далеко, на расстоянии километра. Оружейной стрельбы не слышно. Пехота как обычно залегла и не собирается двигаться вперед.
О своем деле я заранее позаботился. Вперед с группой поиска ушел Рязанцев. Я велел ему поползать, понюхать, разобраться, что к чему, но в перестрелку не вмешиваться. К вечеру, когда стемнеет, он должен попытаться в немецкой обороне найти лазейку. Немцы из резерва еще не успели подвести свои войска. Сейчас, из остатка солдат, немцы хотят на нашем пути поставить пулеметные заслоны. Они кое-где окопались и огнем пулеметов прижали нашу пехоту к земле. Одно орудие из-за высот ведет огонь по подходам к этим временным позициям.
Артиллерии сопровождения в передней цепи ни у нашей пехоты нет. Наши солдатики напоролись на пулеметы, взяли и залегли. Теперь они требуют артиллерией выбить немецкие пулеметы. А полковые артиллеристы на прямую наводку бояться идти. Они всякое говорят, что лошадей побьет, что на руках по кочкам не выкатишь, что нужно ударить по немцам из артиллерии, стоящей на закрытых позиций, что потеряем людей и пушки, и что пулеметы меняют свои позиции.
Пехота требует в передовые цепи установить полковые пушки! Вот до какой наглости окопные славяне нынче дошли! В наше время прежде такого не было!
Я вышел из блиндажа и стоял наверху у входа. В воздухе периодически шуршали немецкие снаряды. Они летели то выше, то ниже и рвались беспорядочно кругом. Когда немцы ведут прицельный огонь, то разрывы лежаться по определенной системе. А эти рвутся, где попало. Немцы вели стрельбу наугад. Если снаряды летят вразброс, то такой обстрел меня мало пугает. На войне всякое успеешь повидать. Хотя случайный снаряд может прилететь и разорваться у самых ног.
От этого не уйдешь! Снаряд может ударить тебя в любом месте. Люди, сидящие в блиндаже под накатами в два обхвата тоже были не застрахованы от прямого попадания. Перекрытие из толстых бревен снаряд не возьмет. А в открытую дверь залететь может вполне случайно. Потому как дверь блиндажа смотрела в немецкую сторону. Вот почему, когда я подморгнул ординарцу, он заулыбался и отвернулся к стене.
Я стоял и курил, посматривая в сторону передовой. Где-то там лежали солдаты нашей пехоты.
Было еще светло, но день заметно клонился к вечеру. Вдруг по всей линии фронта, где окапались немцы, в небо взметнулись сигнальные ракеты.
Возможно немцам дали команду обозначить ракетами свой передний край. Для чего иначе им при дневном свете пускать осветительные ракеты? Не перешли же немцы в контр атаку на нас? Ракеты могли обозначать, что русские ни на одном участке не обошли выставленные заслоны и не просочились сквозь них.
Перед блиндажом был мелкий кустарник. За кустарником открывалась равнина. За равниной находились небольшие бугры, на которых закрепились немцы. Видно было, как иногда там поблескивали трассирующие немецкие пули.
Решив подняться повыше, чтобы лучше рассмотреть немецкий передний край, я велел ординарцу достать из заплечного мешка трофейный бинокль и забрался на насыпь блиндажа. Десятикратный немецкий бинокль тяжелый. Вот так ударить в горячке, кого по голове череп пополам и мозгами брызнет наружу, подумал я. Таскать его на шее, на ремешке, тяжело и неудобно. Его таскает ординарец за спиной в вещмешке.
Вскинув бинокль к глазам, я обвел край равнины и осмотрел бугры, где засели немцы. Кое-где я останавливал дольше свой взгляд и рассматривал характерные складки местности. На буграх видны были проблески трассирующих. Немцы периодически вели интенсивный огонь, как будто на них наседала наша пехота. Но наши славяне давно залегли. Они требуют артиллерию, танки или самоходки.
Из пушек по пулеметам бить одно удовольствие. Чего там наши артиллеристы в кустах жмутся? Ждут пока немцы сами уйдут с этих бугров? А немцы стреляют со страха и перепуга. Они стараются создать видимость огня. Славяне на пулеметы в открытую не пойдут. Это мы в сорок первом и в сорок втором ходили. Полковая артиллерия боится попасть под пулеметный огонь. Они видно и не подцепили до сих пор к пушкам конную тягу.
С закрытых позиций по пулеметам надо бить батареями не жалея снарядов. Да и попасть в них, они всё равно не попадут. Пока артиллеристы отбрехиваются, пехота на занятом рубеже пролежит до утра. Докладывать о немецких пулеметах и выдвижении пушек на прямую позицию командиру полка я не стал. У него есть комбаты. Они ему докладывают. Пусть он с ними решает эти вопросы.
Я стою, смотрю и думаю, что там, на буграх, проще простого ночью взять языка. Стабильная, сплошная оборона у немцев отсутствует. Здесь можно в любом месте зайти к ним в тыл.
Я хотел посмотреть в другую сторону, но в это время меня вызвали к командиру полка.
Продвижение наших стрелковых рот остановлено! начал он сразу.
Немцы сумели поставить заслоны! Пулеметным огнем остановили наших солдат! Пойдешь во второй батальон! Установи точно, где залегла наша пехота и через батальонную связь мне доложи! Комбат "Второй" докладывает, что он находиться на подступах к церкви Никольское. Командир первого батальона с двумя стрелковыми ротами на противоположном берегу оврага. С наступлением темноты силами разведвзвода организуй ночной поиск! Дивизия требует взять контрольного пленного! Обрати внимание на границы нашей полосы наступления. Язык с участка соседнего полка, мне не нужен! Смотри сюда! и командир полка показал мне по карте положение наших двух батальонов,
Товарищ гвардии капитан! Вас требуют на выход! крикнул из прохода дежурный по КП полка. Я знал, что кроме связных от Рязанцева меня никто не должен спрашивать.
Скажи сейчас выйду!
Закончив работу над картой, я встал из-за стола и обратился к майору.
Я могу идти?
Иди, иди! У тебя сегодня будет много работы!
Во время войны было обычным, когда комбаты сидели не там, как об этом докладывали они. По телефону они докладывают уверенно. А придешь на место, обнаруживаешь ошибку в пятьсот метров и больше.
Впереди у нас наступало два батальона. Третий батальон был в резерве.
Я вышел из блиндажа. Наверху было темно, Недалеко маячили две темные неясные фигуры. Разведчики не любили тереть и мозолить глаза полковым. Они когда приходили, держались от них на расстоянии.
Двое ребят были одеты в летние маскхалаты. Летние от зимних отличались пятнистой зеленоватой окраской. А так, та же рубаха навыпуск и те же штаны. По знакомой форме одежды я сразу узнал своих ребят. Остальным в полку летние маскхалаты были не положены. Две фигуры шагнули мне навстречу, и в тот же момент пропали из поля зрения. Через секунду, другую я их увидел на фоне черного куста.
Во время ночного поиска разводчик ищет немца не по запаху, как я обнюхивал немецкий блиндаж. А по характерному очертанию каски и особенностям немецкой униформы. Немецкий камзол с темным воротничком даже ночью бросается в глаза, если ты даже в этот момент на него не смотришь. Выходя на ночной поиск, разведчик во всех деталях и позах заранее представляет нужный ему образ. Сидит ли немец на корточках или привалился к стенке окопа, опытный глаз разведчика моментально выхватит его из окружающей среды и темноты.
Вспоминаю, как было в начале войны. Тогда мы пытались себе представить, как могут выглядеть немцы. Мы стояли в обороне друг против друга, но не знали, какие они из себя. Многие солдаты и офицеры провоевали в пехоте неделю другую, но так и не знали, как выглядят немцы.
Недаром, когда разведчики ведут в тыл языка, со всех сторон сбегаются тыловые вояки посмотреть на пленного "Интересно! Какой он?". А нужно бы было иметь к началу войны фотографии и киноленты с изображением немецких солдат и офицеров.
Ко мне подошли разведчики. Они сообщили, что группа поиска нащупала проход в обороне немцев.
А где Федор Федорыч?
Рязанцев с ребятами сидит в боковой балке оврага на той стороне вместе с пехотой.
Летом ночное время короткое. Сейчас нужно быстро дойти до передовой. Уточнить где эта лазейка. Составить план поиска. Пройти нейтральную полосу. Обойти немецкие посты. Зайти к ним в тыл. Найти и взять языка и вернуться обратно. На обратный путь может уйти не меньше времени. На все раздумья и дела несколько минут! Сейчас надо торопиться, обдумать все на ходу. Времени нет. Обстановка требует быстрых действий. По дороге нужно настроиться. На авось, идти нельзя. Жаль, нет запаса продуктов. Можно было махнуть подальше к ним в тыл. Выбрать место, сделать засаду. И громить всех, кто приблизиться на расстояние выстрела.
Выслушав разведчиков, я отправился вместе с ними на передовую. Где и как мы шли, я ночью к дороге не присматривался. Я шел за разведчиками и думал о предстоящих делах и торопился к Рязанцеву, чувствуя, что нам на этот раз легко удастся взять языка. Фронт не стабильный. Немцы сами не знают, кто у них справа, а кто слева.
Где-то в конце пути мы пересекли крутые скаты глубокого оврага, перебежали участок открытого поля и оказались в неглубокой балке, где сидела наша пехота.
Мы, как темные тени, соскользнули к ним вниз. Солдаты стрелки нас не окликнули. Они издали почуяли, что пришли свои, разведчики?
Над оврагом изредка посвистывали трассирующие. Где-то правее, на участке соседнего полка рвались мины. А в остальном на переднем крае было тихо.
Мы спустились на дно неглубокой балки, сети и закурили. Здесь проходил передний край. Рязанцев подробно рассказал, где и как им удалось обнаружить проход в обороне немцев.
Немцы, от сюда недалеко! сказал он.
Глубокий центральный овраг идет в сторону немцев. Он рассекает их оборону как бы на две части. По дну оврага течет небольшой ручей. Вода после дождей поднялась. Середина оврага залита водой. Но земля под ногами каменистая и твердая.
А как глубина?
Глубина небольшая. Где покален, а где не больше четверти. По всей воде лежит сплошная трава.
А вы где шли?
По воде, правой стороной. Немцы думают, что здесь непроходимое болото. В овраг лезть боятся и по оврагу не стреляют. По той стороне оврага, по краю крутого склона проходит узкая и твердая дорога. Немцы боятся, что наши этой дорогой пойдут. Ночью дорогу освещают ракетами и простреливают пулеметным огнем. Наши славяне на стрельбу не отвечают. Сам знаешь, солдаты не любят стрелять и портить патроны.
Днём немцы стреляли непрерывно. К ночи успокоились. Сейчас почти не стреляют. Изредка светят ракетами.
Может, поищем чего в другом месте?
Ладно! Дальше давай докладай!
Если пойдем по воде, продолжал Федор Федорыч, и попадем под пули, укрыться будет негде. Здесь кроме воды ни кочки, ни бугорка!
А как же вы прошли?
Мы прошли по воде правой стороной спокойно, без выстрела. Думаю и в этот раз пройдем, если при захвате языка он нас не обнаружит.
Рязанцев помедлил, хотел что-то добавить, задумался и совсем замолчал.
У тебя Федя всё?
Кажись все! ответил Рязанцев и глубоко вздохнул.
Ты мне самого главного не сказал. Где вы по бугру поднимались? Как немцев обошли?
Я скажу тебе, где мы нашли проход. А ты слушай и сам решай! Идти нам туда за языком или готовить новое место?
Давай по порядку! Рассказывай! Я слушаю тебя!
По воде мы ушли дальше обрыва, где немцы сидят. В темноте не разглядишь. Особо не видно. Когда немцы пустили ракету, я увидел, что мы мимо прошли метров на пятьдесят.
Я не мог понять. Как это случилось. Но потом обрадовался, когда при свете ракеты увидел, что мы оказались у немцев в тылу. Назад смотреть они не будут. Мы перешли на их сторону, подошли под обрыв и наткнулись на дорогу, которую они охраняли. Я постоял немного, подумал. И мы повернули назад. Мы пошли по дороге под самым обрывом. Они сидели наверху, а мы внизу прошли у них под самым носом. Склон оврага крутой, в этом месте делает уступ. В углу уступа расщелина, размытая после дождей. По ней везде кусты и деревья. Если немцам с обрыва бросить камень, то он попал бы по голове кому из ребят. Мы шли, прижимаясь к самой стенке обрыва. Расщелиной мы поднялись наверх. Там наверху ровная и твердая земля. Недалеко от края расщелины проходит грунтовая дорога.
Если мы сейчас пойдем туда, думаю, что к рассвету со всеми делами управимся и обернемся. Сделаем засаду около дороги. Глядишь по ней кто и пойдет. Должны же они своим подносить еду и патроны. Нам все равно кого схватить. Лишь бы попался. Другого подходящего места нет.
Ну, вот что Федя! Отбери людей. Шесть человек. Группа должна быть маленькая, незаметная. Троих на захват. Остальных в прикрытие возьмем с собой. Я с вами иду!
А чего ты? Мы сами справимся! Без тебя обойдемся!
Знаешь Федя! Мне тоже надо поддерживать спортивную форму!
Мы прошли вдоль боковой балки, где сидели стрелки солдаты, спустились на дно глубокого оврага, зашли в воду, повернули направо и по воде тихо двинулись вперед. Впереди группа прикрытия, за ней мы с Рязанцевым и группа захвата. Мы идем гуськом, один за другим в пределах прямой видимости. Сбиваться в кучу нельзя. Растягиваться и отставать тоже не положено. Во время движения мы должны поддерживать локтевую связь, видеть друг друга, понимать сигналы. Открывать огонь без моей команды запрещено. Главное сейчас, скрытность и выдержка! Когда дойдем до места, группы сделают перестановку. Вперед уйдет группа захвата. А сейчас мы собой прикрываем ее.
Слева над оврагом взлетела ракета. Овраг осветился бледным мерцающим огнем. Яркий горящий огонь ракеты взметнулся вверх и повис, замер на какое-то время, как будто зацепился за макушки деревьев. Но вот он снова вздрогнул и стремительно понесся вниз, оставляя за собой полосу белого дыма. Отблески света стремительно побежали по земле. Мерцающий свет ракеты выхватил из темноты рваные края оврага, отдельные кусты и небольшие деревья. Длинные дрожащие тени колыхнулись и побежали по земле. Свет ракеты погас, оставив за собой непроглядную темноту. После яркого света в трех шагах ничего не видно. Мы идем по воде.
Темноту разрезала чуть горбатая линия летящих навстречу трассирующих. Немцы пустили вдоль оврага несколько очередей. Пули летят в нескольких метрах левее. Передние на миг замирают, все останавливаются, ждут новой очереди со стороны немцев. Стрельба немецкого пулемета прекращается. Передние трогаются с места, мы за ними и все опять снова медленно идут вперед.
Сгибаться и приседать под пулями бесполезно. По горящим штрихам трассирующих, видны темные промежутки, заполненные невидимыми пулями. Мы видим, что немцы стреляют наугад. Но когда пули идут в тебя, приходится стоять неподвижно, считать доли секунды и каждой жилкой ощущать, что вот она ткнется в тебя. Каждый переживает в этот момент, но держит себя в руках, неподвижно стоит и ждет, чем это кончится.
Наши, ракет не бросают и трассирующие не пускают. Не освещают передний край и не отвечают стрельбой на стрельбу. Нашим славянам вполне хватает немецкого освещения. Зачем тратить попусту припасы, когда можно с вечера завалиться и выспаться до утра. Утром, небось, опять в наступление пойдем!
Немцы стреляют и светят от страха. Они бояться сидеть в темноте. Наша сторона темна и непроглядна как ночь. Где эти русские? Что они делают? Не замышляют чего? Русская сторона мертва, темна и неподвижна! В ней ничего нельзя разглядеть. Жутко становиться, когда смотришь в ту сторону.
А наши солдаты в это время спят. Солдата тряси за плечо, за ноги тащи, всё равно не разбудишь! Побрякивание черпака и стук котелка может оживить в любой момент лежащее в овраге войско.
Мы идем по воде. Уровень воды по лодыжку на голени, не выше. Повсюду в воде поверху пряди травы, они лежат в одну сторону, вдоль по течению. Перед нами открытый участок во всю ширину оврага. Если немец ударит, от пулемета деваться будет некуда. Где-то внутри что-то сжимается и тянет за душу. Делаешь шаг и ждешь встречной пули в живот.
Но вот мы поворачиваем влево, выходим из воды и ступаем на твёрдую дорогу, прижимаемся к стене высокого обрыва и идем в обратном направлении, Теперь легче дышать! Осталось дойти до угла обрыва, повернуть за уступ и войдя в расщелину, подняться наверх.
Немцы сидят наверху и бросают ракеты. Мы каждый раз припадаем к земле и сидим неподвижно. На нас, на всех летние маскхалаты с капюшоном. Если даже сверху падает свет то, привалившись к земле ты сливаешься с окружающим покровом. Вряд ли разведчика можно отличить от травы, от кочек, кустов и неровностей земли. Главное, чтобы от тебя в этот момент не падала резкая тень и ты не был захвачен светом ракеты в движении. Вот мы и в глубокой расщелине, поросшей кустами. Нам осталось подняться вверх.
Я поднял руку, растопырил ладонь и показываю пять пальцев. Другой рукой показываю место, где носят обычно ручные часы. Разведчики поняли меня. Я даю пять минут на отдых.
В ночном поиске все делается без слов. Команды подаются условно движением рук, головы и плеч. Чуть пригнулся идущий впереди, пригнул голову, вытянул шею все настороже. Все знают, что там впереди что-то есть. И тоже пригнулись. Разогнулся передний, сделал шаг вперед все пошли за ним. Информация передается друг другу позами, жестами и движениями тела.
Мы поднимаемся вверх по расщелине. Под ногами сползает песок. Сейчас главное не скинуть ногой камень. На краю обрыва опять остановка.
Мы с Рязанцевым подаемся вперед, выглядываем из-за края, смотрим что там. Разведчики тут же рядом.
Я прислушиваюсь к дыханию разведчиков. Случайный хрип, чех и кашель, задетый ногой и сброшенный вниз камень, сломанный сучек обойдется нам дорого! За каждую случайность нам приходиться расплачиваться кровью и жизнью.
Командир полка! Тот своих солдат стрелков не считает. Ему их дают сотнями каждый день. А из новобранца разведчика сразу не сделаешь. Командир на разведчиков смотрит как на солдат пехоты. У него одно желание, куда бы их в оборону посадить или в наступление пихнуть вместе с пехотой. Ему успех нужно развить в наступлении. А приказ штаба армии запрещает использовать разведчиков, как солдат стрелковой роты.
Наше дело ночной поиск. Днем мы не вояжи. Мы полуночники. При дневном свете мы обычно спим.
Мы поднимаемся вверх по обрыву. Вот проселочная дорога. Кругом темно. Я на ощупь проверяю ее рукой. Группа захвата выходит вперед и располагается у дороги. Мы отходим в сторону и ложимся под кустом. Когда возьмут языка, первой к обрыву отойдет группа захвата. За ней последуем мы. Последней будет отходить группа прикрытия. Таков план расстановки людей в ночном поиске.
Если немцы обнаружат нас и откроют стрельбу, огонь на себя возьмет группа прикрытия. Остальные в это время отходят в овраг. Убитых и раненых мы не оставляем. Ни один человек не должен быть брошен в расположении противника. Таков неписаный закон войны у разведчиков.
Я лежу под кустом и думаю. После нашей артподготовки немцы не успели опомниться. Они разбиты, подавлены и перед нами мелкие группы. Возможно, им приказано продержаться здесь до утра, а потом отойти.
Если мы не возьмем сейчас на дороге языка, то они к утру отойдут на новый рубеж и нам придется начинать все заново на новом месте.
Время летит быстро!
Пока у немцев не прошел первый испуг и страх, нам нужно действовать настойчиво и решительно.
Рязанцев сидит рядом на корточках и внимательно смотрит по сторонам. Разведчики чуть дальше, привалившись на локоть, лежат у дороги.
Вот на дороге показались неясные тени. Я делаю знак рукой. Рязанцев беззвучно встает. На дороге показались два немца. Разведчики захват группы тут же метнулись к ним. Короткая возня, захват группа торопливо подалась к краю оврага. Дело сделано! Ни звука, ни шороха в ночной тишине!
Разведчики потом рассказали. Немцы шли по дороге со стороны из кустов. Возможно, там была едва заметная тропинка.
Мы ее не заметили! Их было двое! Один шел и опирался на плечо другому! Шли медленно. Один видно был ранен. Слышно было, как он тяжело дышал.
Откуда они взялись?
Понятия не имеем!
Командир группы захвата ткнул нас рукой. Будем, мол, брать фрицев. Будьте внимательны! Все замерли и приготовились к броску. Немцы подошли к нам близко, почти вплотную, ничего не подозревая. Мне показалось, что один смотрит мне в глаза, но не видит меня. Ну, думаю, сейчас заорет! Бросится бежать! Но все это мне показалось. Мы заткнули им сразу рты. Они пикнуть не успели. Подняли руки и вместе с нами подались к краю обрыва. Один дошел ничего. А другой засопел и замычал носом. Видно рана болела. А может, дышать через нос было тяжело. Я вынул у него тряпку изо рта и ткнул автоматом. Он сразу все понял и не издал больше ни звука. Мы, не останавливаясь, ушли сразу вперед.
В общем тот, что ниже ростом и толстенький видать санитар. А второй солдат стрелок имеет ранение в живот. Спускаясь по скату оврага, он еще был на ногах. А по воде ребята несли его на руках всю дорогу.
Вот и всё, товарищ гвардии капитан.
Дело без шума сделано!
Только куда раненого будем девать? Он видно не протянет до утра. Мы его растрясли и сильно помяли. Осколок в животе. Может еще и до утра не дотянет.
Ну почему до утра? Наши славяне с пробитыми животами по неделе лежат в медсанбате.
То наши! Наши живучи! А это изнеженный и дохлый народ! Сплошная цивилизация! Наших с фурункулами на заднице больными не считают. А немец от прыщика концы отдает!
Когда мы вернулись в овраг, где в обороне сидела наша пехота, я обратил внимание, что солдаты стрелки лежат вповалку и спят. Развалились кто, где на земле и спят себе, как на сеновале.
Штаб полка был в курсе дела, что я ушел с разведчиками в ночной поиск. Сам я перед выходом не успел доложиться, провод был перебит.
В овражке я оставил двух разведчиков, чтобы они понаблюдали за немцем. А вся группа, которая была в ночной работе, вместе со мной отправились на отдых в тыл.
Пока мы ночью лазали за немцами, старшина позаботился, нашел для разведчиков подходящую землянку, выставил часовых и приготовил для нас харчи.
Некоторое время мы шли поверху, а потом спустились в глубокий овраг. По оврагу мы вышли к себе в тыл. Связной, которого прислал за нами старшина, свернул в сторону и показал нам рукой в темноту. В глубоком овраге было сумрачно и сыро. Наконец тропа шаг за шагом начинает подниматься к верху. Овраг остался сзади, мы перешли через канаву и впереди открытое поле. Где-то метрах в ста от края оврага едва заметная землянка выглядывает из-под земли.
Я осматриваюсь кругом. Ровное поле, и ни каких славян в округе.
Молодец старшина! я вслух оценил его выбор. С головой наш кормилец! Если завтра начнется бомбежка, здесь на пустом безлюдном открытом поле ни одна немецкая бомба не упадет. Немцам сверху видно, где пусто, а где густо! Они нанесут удар по оврагу и по закрытым растительностью местам. Где-где! А там будут прятаться славяне! А здесь, на открытом поле днем ни одной живой души!
Немца раненого в живот мы оставили в овражке, где сидит наша пехота. А этого, вроде санитара привели с собой. Мы подталкиваем его вперед, спускаемся по ступенькам в землянку. Я протискиваюсь в узкий и тесный проход, здороваюсь со старшиной, снимаю с себя маскхалат и кидаю его на руки своему ординарцу. Делаю глоток воды, отказываюсь от еды, выбираю место в углу на нарах, забираюсь туда и под негромкие голоса разведчиков, дребезг котелков, басистый голос старшины, свернувшись калачиком, я быстро засыпаю.
Товарищ гвардии капитан! слышу я знакомый голос ординарца.
Вас вызывают! Посыльные со штаба полка пришли! Ординарец трясет меня за плечо. Я открываю глаза. Мысленно хочу подняться. А двигать руками и ногами нет охоты.
Землянка тускло освещена. Где-то в углу на столе стоит и горит картонная немецкая чашечка, наполненная стеарином. В середине ее торчит короткий и узкий лепесток. Это фитиль. Он тоже сделан из картона.
В углу перед коптилкой сидят двое дневальных. Тени от их фигур шатаются на стене.
Кто там пришел? спрашиваю я.
Кто их послал? Сходи, узнай! По какому срочному делу? Если что срочно, зови их сюда! Пришлых и посланных из штаба, даже офицеров часовые в землянку не пустят ни за что. Хоть ты умри! Пока не получат на это разрешение!
Ординарец поднимается с нар. Ему тоже не охота вставать. Он морщится, нехотя поднимается, разминает ноги, неуклюже переставляет их, подвигаясь к проходу. Я лежу, смотрю на него и соображаю. Почему он стал ходить как старик? Или он ноги потер? Или опять в хромовых сапогах, которые ему на два номера меньше? Опять стервец сапоги гармошкой напялил. А если куда послать? Бежать надо? Надо сказать старшине, чтобы больше их ему не давал. Сказать Кузьме прямо в глава вроде нельзя. Парень молодой, может обидеться. Будет потом ходить молча. А заигрывать мне с ним и быть добреньким нельзя. Старшина снимет с него сапоги и больше не даст. Так и сделаем! Это будет лучше!
Связные из штаба полка! показавшись в проходе, докладывает ординарец. Начальник штаба, майор их послал.
Тащи их сюда!
Вы чего? спрашиваю я, их.
Майор нас с картой прислал. Просил вас нанести на карту обстановку. Нам приказано вернуться утром обратно.
Когда вас майор послал с картой сюда? спросил я, связных не поднимая головы от лежанки.
Часа два назад! Мы долго искали!
Располагайтесь в углу! На нарах все места заняты. Можете комара придавить до утра! Утром мне сюда подадут телефонную связь. Я сам переговорю с майором и нарисую вам карту.
Связные устраиваются на полу. Я поворачиваюсь на бок и снова засыпаю.
Через какое-то время я просыпаюсь. Поднимаюсь на ноги. Иду к проходу. К двери подвигаюсь медленно. Приходиться перешагивать через тела спящих. Ударяюсь головой о низкую притолоку, чертыхаюсь. В глазах искры. Совсем забыл о низком потолке и поперечине над выходом.
Отдернув палатку, выхожу на воздух. Около землянки две сутулые фигуры часовых. Часовые замечают меня распрямляются. На каждом из них плащ-палатка углом, за шеей рулон материи, как у испанских королей, до самой макушки. Прохладная ночь с непроглядной темнотой просветлела. Темнота медленно и нехотя уползла на запад. На востоке светлая полоса над лесом, а на западе серая без просвета линия горизонта.
Впереди над оврагом взметнулась ракета. Свет её выхватил контуры кустов и деревьев. Вот они дрогнули и поползли куда-то в сторону. Длинные тени, и светлые полосы стремительно понеслись по краю оврага.
Иногда пустит немец ракету. Стоишь в окопе и смотришь перед собой, видишь, как будто стоит кто-то. Кажется, что человек стоит во весь рост и не шевелится. Вот голова, вот плечи, руки и ноги. Но только стоит неподвижно, как истукан. Нет! Это куст! говорю я сам себе. Если бы был человек, то обязательно шевельнулся! Вскинется еще ракета с другой стороны. Смотришь в то место, а там действительно куст и никакого человека. Человек не может стоять или сидеть и быть при этом совершенно неподвижным. Человек должен обязательно шевельнуться. Разведчиков специально тренируют, чтобы он, не шевелясь, мог надолго занять любую позу.
Свети! Свети! подумал я, затягиваясь сигаретой. Утром наши подтянут пушки и дадут вам прикурить!
Для наступления одной нашей полковой артиллерии совершенно недостаточно! -прикинул я. Да и батарейцы наши привыкли тереться сзади пехоты в тылу. То нет у них осколочных снарядов, то конные упряжки не могут болото преодолеть. Ночью их вполне можно было вытащить на огневой рубеж пехоты и на рассвете ударить по немецким пулеметам прямой наводкой. А они сидят где-то сзади в кустах, откуда и прицельного огня нельзя вести. Каждая тыловая букашка норовит уползти подальше в тыл, забраться в щель, спрятаться у других за спиной.
Командир полка тоже странно действует. Вместо того, чтобы выгнать полковую артиллерию на переднюю линий пехоты. Он стрелков и разведчиков гонит вперед. Артиллерию бережет на всякий случай. Конечно, пушки нужно иметь всегда под рукой. Их тебе не пришлют десятками вагонов, как пополнение в пехоту. Но и другое, ни в какую дугу не лезет. Полковые пушки и даны на то, чтобы вести прицельный огонь по немецкой пехоте. Под бомбежкой, что на передке, что в тылу при прямом попадании бомбы от пушки и расчета не останется ничего. А выкати её против пулемётов на прямую наводку, бабушка определённо надвое не скажет.
Выкати пушку на сотню метров от немцев. Ударь в упор по глазам, пулемётчикам. Они бросят все и побегут в Духовщину. Поди, узнай, из чего русские бьют в упор. Может там танки, глотая воздух, выплевывают смерть прямой наводкой. А что! С расстояния в сотню метров немцев можно срезать вместе с пулеметами с лица земли. Нам бы сейчас пару штук и приказ расстрел на месте за неподчинение или трусость орудийного расчета. Мы бы их вывели ночью на огневой рубеж на двадцать метров в упор.
Но у нас другая задача брать языков! Штабам нужны показания пленных немцев, чтобы провести красную стрелу в направлении главного удара. Всегда так бывает! Чужую беду руками разведу! А на свои дела время не хватает!
И все же я возвращаюсь к мысли о наступлении. Вспоминаю, сорок первый. Вот когда нас немец учил воевать. Тогда он нам наглядно показал, как нужно прорывать оборону противника. Налетит с воздуха, пробьет полосу на всю глубину обороны. Обрушиться артиллерией и, не снижая огня, пустит танки вперед. Пехота пойдет вперед, когда с нашей стороны никто не стреляет. Стоит им, где поперек дороги встать, они не лезут вперед одной пехотой. Не подставляют под пули своих солдат. Они вызывают авиацию, подтягивают вперед артиллерию и начинают все живое с землей мешать. Пехота ждет пока впереди все кончиться. Вот это война!
А здесь что? Не война, а хреновина одна! После такого огня пехоте нужно выдать пролетки. Пусть с колокольчиком под дугой катят к чертовой матери прямо к Смоленску!
По началу наступления по передней немецкой траншее наши выпустили раз в десять больше снарядов, чем надо бы было. Все это было обставлено и рассчитано по военной науке как следует. А теперь пехота топчится на месте из-за каких-то трех, четырех, несчастных немецких пулеметов.
Командиру полка сыплют приказы, всю шею проели. Из дивизии жмут и грозят, что давят сверху. А что он может сделать?
Дальнобойные на тягачах в тыл уволокли. Катюши плюнули и по быстрому смотались куда-то. Грохоту было много. А в результате десятка два, три пленных, километров пять в глубину отвоеванной у немца земли. И основная линия обороны немцев на том берегу реки Царевич!
Рассвет не предвещал ничего хорошего!
Напрасно майор сутулился и суетился над своей картой. Обстановка может в любой момент измениться не в нашу пользу. Возьмут немцы и полоснут из полсотни орудий, пропашут авиацией весь участок нашего наступления, бросят в прорыв танковый десант и полетит всё к чертовой матери. Совсем недавно в сорок втором, как скажет старшина Летось было! до батальона танков и рота немецкой пехоты при поддержке десятка пикировщиков разгромили под Белым целую нашу дивизию. Что было когда-то, может повториться в любой момент. Жизнь она вечна и в прошлом и в бесконечном будущем!
Над головой не высоко посвистывают пули. Небо становится, светлее немцы постепенно усиливают пулеметный огонь. Вот и редкие снаряды запорхали над землей. Тупым ударом они вскидывают землю и с надрывом раскатисто рвутся то там, то здесь. Пока по характеру стрельбы можно сделать заключение, что у немцев ничего не изменилось.
От того места, где мы сидим, вперед уходит широкий овраг. Сначала он мелкий, а потом становиться все глубже. Он пересекает позиции немцев. В конце его склоны превращаются в кручи и обрывы. По дну оврага бежит, петляя не глубокий ручей. Его можно перейти, глубина покален. Дно оврага сильно изрезано, покрыто осыпями, песком и местами галькой. Ложе оврага слева сухое и твердое. По левой стороне оврага внизу проходит проселочная дорога. Правая сторона дна оврага залита водой. От крутых и обрывистых берегов в сторону отходят небольшие овражки и балки, узкие расщелины, размытые дождями.
Один стрелковый батальон продвигался слева по краю оврага, другой закрепился справа в небольшой поперечной балке. Овраг для батальонов линия раздела.
Если пройти весь овраг, то в конце слева над крутым выступом находится отмеченная на карте церковным крестом высота. Она прилегает к самому краю оврага. На ней окопались немцы. Они простреливают пулеметным огнем всю долину оврага и подступы к нему.
Наша полковая артиллерия с лошадьми и упряжками, передками и лафетами спустилась в овраг, и по дну его решила двигаться вперед.
Зачем они туда полезли? Побоялись пулеметного обстрела? Всё это случилось ночью, в темноте. Они нащупали твердую дорогу и покатили по ней. По открытой местности они не пошли. Немец держал под пулеметным огнем подступы слева к высоте Крестовой.
А когда рассвело, в небе со стороны Духовщины послышался гул самолетов. В сторону оврага низко змейкой шли немецкие пикировщики Ю-87.
Четко обозначенные края оврага сразу исчезли в шквале огня, летящей земли и дыма. Пикировщики один за другим камнем срывались вниз и бросали бомбы. После каждого броска они, завывая включенной сиреной, взмывали вверх для очередного захода.
За пикировщиками вторым этажом расположились бомбовозы. Они завывали уже на подходе к оврагу. Пикировщики отбомбились, построились и ушли. Бомбардировщики принимаются за свое дело.
На земле мелькают бегущие люди. Все кто оказался на дне оврага, лезут наверх в расщелины и поперечные балки, бросив лошадей, раненых солдат. Никому, под вой и грохот бомб, дела нет до других.
И вот от фюзеляжей самолетов отрываются черные бомбы. Они стремительно, набирая скорость, несутся к земле. Как только сверху посыпались бомбы, на земле мгновенно все спряталось, укрылось и затаилось в ожидании смерти.
Мы с Рязанцевым стояли в проходе землянки смотрели то вверх, то вниз. Старались угадать, куда ударят бомбы. А снизу, когда смотришь на них, кажется, что они летят на тебя и только в последнюю секунду их как бы отворачивает и относит в сторону невидимая рука. Видно, как они промелькнули за край крутого обрыва.
В овраге твориться что-то невероятное. Кажется, что все живое и мертвое перемешалось с землей и полетело в разные стороны. С лошадьми и упряжками на крутые берега оврага не вспорхнешь и прыжками не выскочишь. Я видел, как из оврага стали выпрыгивать люди. Они разбежались по полю и ложились на живот кто, где мог.
Вой и грохот стояли над землей. Телефонная связь с батальонами и ротами оборвалась.
Смотрю в ту сторону, где блиндажи штаба полка. Вижу, припадая к земле, в нашу сторону бегут два солдата. Это за мной, связные командира полка. Это он послал их по мою душу.
Тяжело дыша, они припадают к земле и ложатся на животы у самого входа. От такого грохота и лязга головой воткнешься в землю, хотя мы стоим во весь рост и смотрим на них.
Глотая слова, один из них обращается ко мне.
Командир полка приказал вам немедленно бежать в батальон!
Связь с батальоном прервана! Немцы могут в любую минуту перейти в контратаку! Вот вам записка! Мы возвращаемся немедля назад!
КП батальона на самом краю оврага. Вход в землянку расположен со стороны обрыва. На дне оврага мечутся люди, на дыбы встают лошади, рвут постромки и уздечки. От взрывов шарахаются обезумевшие солдаты, брошенные раненые кричат о помощи. От мощных взрывов батальонную землянку бросает и кидает вместе с бревнами из стороны в сторону. Сверху летят обрубки деревьев, куски земли и части каких-то предметов. Рассмотреть детально все, что делается там, на дне оврага не возможно. В воздухе кверху встали брызги воды, тучи песка. И все это снова и снова взметается и с новой силой взлетает высоко вверх, потом ухает, раздается в стороны и обваливается вниз.
Через некоторое время бомбежка утихает. Немцы считают, что с нами покончено, раз и навсегда. Мы напряжённо вслушиваемся, не гудят ли на подходе немецкие танки. Появись они над оврагом, пехоту не удержишь на рубежах. Каково же было наше удивление, к полудню, часа через три после окончания бомбежки, мы обнаружили, что среди наших солдат всего с десяток раненых и двое убитых. Погибли три лошади оставленные в артиллерийских упряжках. В овраге стояли не задетые, ни одним осколком дрожащие всем телом около десятка половых лошадей.
Но случилось другое.
От грохота и воя, от криков людей и ржания лошадей, от воплей раненых, наше доблестное войско фигурально сказать наложило в штаны. Пехота, сидевшая в отрогах и извилинах боковых балок, под бомбежку не попала. Бежать назад под грохот и рев бомб было бессмысленно. Какой дурак побежит?
Повозочные и артиллеристы бегали по дну оврага, вытаскивали на дорогу свои телеги, передки и орудия. Пока они приводили себя в порядок, день подошел к концу.
Удивительно, как быстро летит время на войне. Вторые сутки бессмысленно топчемся и торчим около оврага.
Бомбежка авиации ещё на сутки задержала нас. Им нужно было выйграть время. На высотах за Царевичем окапывались немцы. Бомбежка и суматоха, во время неё, перепутали все карты у наших стратегов. Как они не пыжились и не силились. К вечеру пришлось отдать приказ о переходе к временной обороне.
Я должен был сидеть на командном пункте батальона до особого распоряжения командира полка.
Землянка у комбата была жиденькая, маленькая и тесная. Землянку рыли наспех. Бревна во время бомбежки прыгали на потолке. Сыпалась земля, дышать было нечем. Комбат со своим замом сидели накрывшись палаткой в углу. Комбат вероятно думал, что я уполномочен выставить их от сюда и приказать бежать на передовую.
Сколько отсюда напрямую до роты, пролезая в узкий проход, осведомился я. Он не знал, что я успел побывать на передовой в его роте, он был уверен, что я хочу определить, знает ли он где точно сидят его роты. Расстегнув планшет, я достал свою карту и положил на нары перед ним.
Ты доложил командиру полка, что одна твоя рота находится у подножья Крестовой. Для того, чтобы ты убедился сам, нам придется пройтись до Крестовой. Но учти, что Крестовую занимают немцы. А чтобы дойти нам с тобой до подножья, нужно немцев обойти оврагом с тыла. Мы, к твоему сведению вчера ночью там брали языка.
Звони командиру полка, пока работает связь и признавай свою ошибку! Или тебе с разведчиками придется пройтись до Крестовой!
Когда по телефону закончил свой доклад комбат, я рассказал командиру полка о результатах немецкой бомбежки. Уточнив положение стрелковых рот батальона, я получил разрешение покинуть батальон и вернуться к себе. Потом комбат опять стал докладывать что-то о делах батальона. Выходя из землянки, я слышал голос его. Он просил командира полка поддержать его огнем артиллерии.
Я при разговоре никаких советов командиру полка не давал. Это не мое служебное дело. Пусть сами во всем и как следует, разберутся.
У меня свои дела. Нужно пойти поспать, а то с рассвета снова заваруха начнётся.

24 Фев 2019, 03:24Magus  
Глава 27 Осветительные ракеты Август 1943

Ванька-ротный

У нас на переднем крае сумрачно, темно и непроглядно. Славяне свой передний край ракетами не освещают. У них их просто нет, чтобы светить целую ночь. Иногда, если под руку немецкие попадутся, так для пробы, для баловства постреляют их подряд в сторону немцев. Вот, мол, смотрите! Мы тоже не лыком шитые! Светить могём! Ракеты кончились, ракетницу бросили, вот собственно и все!
Ванька-ротный
Первые годы войны осветительных ракет нам в пехоту вообще не давали. Нахватало оружия, недоставало боеприпасов. Сигнальные ракеты у командира полка и комбатов были. А осветительные? Для чего они собственно нужны? Освещать передний край, чтобы немцы не подползли? Немцы сами с вечера, до утра не переставая, светили. А наши русские ещё с мирных пор привыкли экономить на керосине. Спать ложились засветло, на работу поднимались затемно. Зимой спали и жили, как могли. Привычка сызмальства осталась и на потом. Она осталась на всю последующую жизнь и на войну, как въедливый запах у некоторых людей изо рта. На фронте он пропадал у них иногда, когда жрать дня по три, по четыре было нечего.
Немцы темноты почему-то боялись. Они трусливо озирались и переносить её не могли. Возможно и электричество они у себя в Германии раньше нашего завели. А здесь на передовой, каждый раз с наступлением темноты немцы включали освещение осветительными ракетами. Привычка, и образ жизни остались у них и здесь.
А нашим что? Наши дармовым освещением пользовались! Если немцы светят всю ночь через равные промежутки времени, бросают ракеты по всей линии фронта, то волноваться, надо думать не стоит. Немцы спокойно сидят на месте, славяне могут вполне до рассвета выспаться. Солдаты с вечера приседают на корточки, надвигают каски на лоб, прикрывая глаза, чтобы светом в глаза не било, и сидят, так, скорчившись, до утра. Можешь ходить, их толкать, они неподвижны.
Но случись, если немцы сбились вдруг с ритма или совсем прекратили ракеты бросать, то тут жди от них какой-нибудь гадости или подвоха. Тут кто-нибудь из солдатиков каску на затылок и глядит в оба, поверх земли. Не то, чтобы немец в атаку собирается. Это для нашего брата, русского солдата, как говориться: "муде ферштей!" Ерунда! Самое страшное, это когда немец возьмет и незаметно оставит свои позиции, отойдет незаметно и тихо вглубь на новый, заранее приготовленный рубеж. А ты в это время спал на посту. Отход немца вовремя не усек. Вот тут и начинается самый страшный скандал. Ротный получит от полкового начальства такой втык и выговор, что запомнит его на всю последующую жизнь, если его в скором времени не убьёт и он на некоторое время останется жить. Когда нужно будет давать ему медаль, ему припомнят этот стервозный случай. Скажи спасибо, что тебя под трибунал не отдали! Успех и всю тяжесть боя возьмет на себя командир полка.
Одно дело, когда командир роты в наступлении продвинуться вперед не может. Говорит, что несёт большие потери. Другое дело когда немец взял и сам убежал. Кто из штабных полезет вперед под огонь проверять, почему не выдвигается рота. Может и в самом деле головы нельзя поднять. А когда немец сбежал, и рота осталась лежать на месте, тут уж извини! Получай! Втык и потом не говори: "Воевал, воевал, и ни какой медали нет!"
Интересно получается! Если вот так подумать. Один на смерть идет, вместе с солдатами с немцами сражается и ни каких наград. Другой сидит в тылу, из блиндажа по телефону покрикивает и увешан весь. Один за землю свою жизнь отдает, воюет. Другой только думает как бы уберечь себя и для потомства сохранить.
Солдаты войны! Сколько вас безызвестных жизнь свою за землю нашу отдали!
Идешь иногда по переднему краю, глядишь, сидит скорчившись солдат, привалившись к земле. Остановишься, глянешь на него, то ли спит, то ли убит?
Солдат, он сквозь сон улавливает, звук пустого котелка, разрывы снарядов, посвисты пуль и шипение немецких ракет. Другого солдат во сне не разбирает и не слышит. Если немец светит ракетами, да постреливает из пулеметов, стало быть, на переднем крае все тихо и спокойно.
Подойдешь к солдату, тронешь его слега рукой за плечо, а он сидит, молчит и не шевелится. Может и правда убит? Подергаешь еще. Смотришь, шевельнулся. Кулаком глаза протер. Смотрит на тебя.
Спишь, что ли?
Об жизни задумался!
Идешь дальше, пожмешь плечами.
Ишь ты, задумчивый какой!
О какой жизни? Разве у солдата жизнь есть?
Идешь вдоль переднего края, выглянешь поверх земли. А там, в свете белых ракет размытые тени бегут по земле. Деревья и кусты кругом черные. Скоро рассвет. Самый подходящий момент для немцев смыться на новый рубеж.
Через некоторое время стрельба на переднем крае почти прекратилась и стихла. Солдат, дремавший в овраге, зашевелился, поднялся на ноги, выглянул за кромку оврага кругом ни света ракет, ни выстрела из пулемета. Бывалый солдат такие фокусы знает. Прозевать отход немцев никак нельзя. Ладно сидим и не двигаем вперед! А тут другое дело. Немцы драпанули. Нужно срочно сообщать! В полку будет истерика. Что там в полку!
Тут в дивизии все взбеленятся. Сам Капустин заорет по телефону.
А, кто такой Капустин?
Капустин?!
Капустин, это кличка командира дивизии Квашнина. Квашнин по кличке "Капустин" будет требовать, держа в одной руке телефонную трубку, а другой свою Клавку за сиську. А закончится война и станет Клавка, так сказать, генеральшей Клавдией Григорьевной. Распутство на глазах у солдат. А что на глазах? Ни солдат, ни младших офицеров до конца войны не останется, всех дай бог перебьет. А те, что повыше чином, сделают вид, что так, мол и надо. Любовь! Куды ты свой нос в их дело суёшь?
По телефонной связи запрещено называть начальник штаба, командир полка. Командир дивизии приказал и тем более фамилию Квашнин. Капустин распутством на глазах у солдат занимается! Запомнил это? Командира полка мы звали "Первый". Начальника штаба "Второй". А командира дивизии просто Капустин.
Дремавший солдат забеспокоился и встрепенулся, крикнул чего-то своим спавшим дружкам. Солдаты поднялись на ноги, разбудили сержанта.
Иди, мол, ротного надо растолкать!
Кругом стоит необычная тишина. Немцы исчезли, как будто вымерли и испарились. Ни стрельбы, ни ракет, крутом темнота. На войне тоже моменты бывают, когда ни стрельбы, ни пулеметной трескотни, завались и спи. За тихий спокойный сон можно и на медаль махнуть, которой всё равно пока живой не получишь. А солдату что? Солдату всё одно. Солдату нужно поесть, развалиться, вытянуть ноги, раскинуть руки, передохнуть и забыться. А то спишь урывками, на посту, во время дежурства, согнувшись, скорчившись. Разве это жизнь? Только и жди от ротного тырчка в бок или пинка под задницу. А ругаться что? Кричи не кричи! Тут разговаривать громко нельзя. Немец подумает что русские кричат, поднимая солдат в атаку. Ну, пхнет, пырнет. Не чужой, какой. Свой же ротный, за дело. А свои, те не шибко. Так для острастки, чтоб почувствовал солдат. Свои что? Свои ничего! Все помаленьку на передовой спят вповалку.
Лежишь себе на боку, а кругом покой и тишина. Пока сержант к ротному сбегает, туды и сюды обернется. Слышно, как звенят комарики, надрываясь, стараются кузнечики, как по дну оврага меж камней журчит ручей. Не к добру это внезапное затишье! Оно как божий знак перед новой кровавой бойней.
Разбуженный ротный командир, запыхавшись, бежит вдоль оврага. Бежит, озирается, оглядывается, по сторонам. Вот он высунул голову над оврагом, посопел, повертел головой, пошмыгал носом, чего-то соображая, поддернул съехавшие вниз штаны и побежал звонить по телефону. Нужно срочно доложить комбату на счет немцев и необычной тишины. После нескольких вздохов и брошенных в телефонную трубку фраз, он повернулся к сержанту, своему заместителю, и велел подымать солдат.
Поднимай всех на ноги! сказал он, вылезая на край оврага. Солдаты стали подниматься и подались вслед за ним.
Пошли! сказал он, когда увидел, что рота вытянулась в цепь вдоль всего оврага. Солдаты тронулись, шагнули вперед и исчезли в ночной темноте за краем оврага.
Полковая связь ожила. Телефонисты спросоня, хриплыми голосами орут, вызывая друг друга. По проводам идут команды, вопросы и ответы. Полковые тылы зашевелились, зафыркали лошади, забегали ездовые, по каменистым россыпям заскрипели телеги и передки полковых пушек. Они все это время прятались в лесу и в кустах, на открытых пространствах их нигде не было видно. Теперь они в темноте осторожно подвигались вперед за ушедшей куда-то пехотой. Полковые пушки нащупали дорогу и по ней скатились в овраг. По открытой местности они не пошли. Открытой местности они всегда боялись. Ночь. Впереди ничего не видно. Нарвешься на немцев расхлебывай потом.
Разведчики после ночного поиска были на отдыхе. За каждого взятого пленного им законный отдых был положен. Пехота в предрассветных сумерках обошла обрыв и бугор и по дну широкого оврага спустилась к берегу реки Царевич. В кустах около брода пехота стала окапываться.
Наши на левом берегу. А на той стороне, на всех скатах высот в готовых окопах сидели немцы. Наша пехота подошла к Царевичу в темноте и не имела потерь. До рассвета оставалось немного. Утром все встанет, все займут свои места и война снова начнется. Немцы по ту сторону. По эту сторону наши. Между ними нейтральная полоса.
В темноте кто-то из солдат решил закурить, чиркнул спичкой, спички и махорку теперь нам давали. Немцы увидели огонь. Вдоль всей полосы немецкой обороны, со всех высот в нашу сторону полетели осветительные ракеты и полоснули пулеметы. Передний край немцев весь сразу ожил. Смотри и любуйся он весь, как на ладони.
Вот это способ вскрывать оборону противника! Вместо проведения разведки боем, вышел напрямую, сел на бугорок поудобней, свернул и закурил. Немцы открыли огонь с перепугу, смотри и засекай их огневые точки.
На войне бывает как? Один открыл огонь с перепугу, другие подумали, что противник идет в атаку. Все бросаются к оружию, открывают стрельбу, надсаживаются, бросают ракеты, стараются рассмотреть с чего бы весь этот переполох.
Я доложил командиру полка, по кличке "Первый", где у немцев проходит новый рубеж, где находятся наши и отправился спать. Пока они во всех делах и вопросах обстановки разберутся я успею выспаться.
Разведчики, для отдыха облюбовали просторный блиндаж. Немецкий блиндаж был в открытом поле. Нары в два яруса. Лежанка на каждого с углублением заслана соломой. В блиндаже дверь нараспашку. Окно вынули, чтобы воздуха было больше. Внутри ветерок продувает. На соломе лежать удобно и мягко. Те, кто в ночной поиск не ходили, стоят на посту снаружи и дежурят внутри.
Я только прилег. Прошло часа два не больше. Часовой вызывает дежурного. Дежурный трясет меня за плечо. Я, не открывая глаз и не поднимая головы, спрашиваю:
Ну, чего там?
Связной от командира полка! Майор требует вас к себе на КП.
Я поднял голову, открыл глаза и уставился на дежурного невидящим взглядом. Что он спятил!- подумал я. Третьи сутки не сплю!
Поднявшись на локтях, я сел. Свесил ноги с нар и замотал головою. Вот проклятие! Только прилег! Опять давай иди!
Стряхнув немного сон и уяснив, что меня вызывают, что надо подаваться. Я потянулся, зевнул и нехотя спрыгнул на пол. Зачем я ему понадобился? Знает прекрасно, что несколько суток и все на ногах! Нужно же человеку и отдых. Сам наверно за ночь выспался! А-а! На меня ему наплевать.
Я вышел наружу. Посмотрел на небо. Рассвет уже висел над лесом с восточной стороны.
Ординарец уехал со старшиной за продуктами. Идти одному? Может взять кого из дежурной смены? Я стоял, зевал и решал этот вопрос, поглядывая то на небо, то на присланного связного. Пойду один, решил я. Одного далеко не пошлют.
Что там случилось? Убило кого? спросил я связного.
Не знаю! Он требует лично вас!
Я посмотрел недовольно на связного из-под приподнятых бровей. Как будто он был виноват, что меня вызывают.
Ну что? спросил я его. Он молча пожал плечами.
Я присел на край прохода, уходящего вниз, посмотрел на деревянные ступеньки и на толстую дверь, висевшую у входа. Двери у них массивные, толстые. Осколок снаряда или мины не пробьет. Двери подвешены на стальных петлях, смазаны пушечным маслом, чтобы не скрипели. Сделано все мощно, сработано на совесть. Все у них, ни как у людей. А вот отступают, драпают и бегут. Ночью сбежали на новые позиции. Чуть не оставили командира полка в дураках. Что-то тут не то! На чем-то немцы просчитались?
Я достал кисет и вспомнил, что у меня в нагрудном кармане лежит пачка немецких сигарет. Кто-то из ребят сунул мне ее в руку. Достав сигарету, я понюхал ее, сунул в рот, чиркнул спичкой и затянулся легким дымком. Когда мы переходим в наступление, у нас появляются немецкие сигареты, консервы и шнапс.
На закури! угощаю, я солдата сигаретами, протягивая ему пачку.
Садись, посиди! Давай покурим! А то потом и покурить не дадут!
Мы посидели, покурили. Я поднялся и мы тронулись в путь. Одиночные снаряды, завывая, пролетали у нас над головой. Немец кидает их куда попало. Это не опасно, на нервы не действует. Оглядываясь по сторонам, не торопясь, мы подвигаемся вперед.
Командный пункт командира полка на переднем склоне высоты Крестовой. В том самом месте, где мы ночью на дороге взяли пленных. На командном пункте блиндаж пока не построен. Для укрытия от бомбежки и обстрела саперы отрыли зигзагообразную щель.
Вот и отлично! сказал он, когда я спрыгнул к нему в эту узкую щель.
Во второй батальон я послал капитана Васильева. Ты отправишься в наступающие роты первого батальона. Роты должны выйти на правый берег реки Царевич! Командир батальона имеет на этот счет приказ. Но из рот сообщили, что противник ведет сильный огонь. Комбат говорит, что роты не могут поднять головы. Связь с батальоном и ротами прервана. Роты должны, во что бы то не стало форсировать реку и закрепиться на том берегу!
Тебе все понятно?
Мне всё понятно. сказал я и улыбнулся.
А чего ты улыбаешься?
За выполнение приказа отвечают командиры рот, комбат и ты!
Вот мне и смешно!
Чего тут смешного?
За стрелковые роты отвечает комбат и командир полка.
А я то тут причем? Я не комбат и не ваш заместитель. Мое дело разведка. А стрелковые роты не волнуют меня. Я в сорок первом году все это проходил, когда был Ванькой ротным. А сейчас я разведчик. И стрелковые роты мне до фонаря! Ни за какие приказы я отвечать не буду.
Командир полка молчал. Он наверно подумал, что я, не возражая побегу в роту, форсирую с ротой Царевич, выбью немцев с высоты, и он доложит в дивизию, что полк выполнил боевую задачу. Я то знал что, значит поднять пехоту, без огневого прикрытия форсировать реку, и пойти под огнем противника на высоту. Солдаты сейчас зарылись в землю, их дубиной не выковырнуть из земли. Солдат теперь пошел не тот, что был в сорок первом году. Огневую подготовочку давай, из ста стволов орудий.
Допустим, я пойду. Соберу и подниму солдат. Сделает рота вперед не более двадцати метров, выйдет из укрытий, окажется поверх земли и всех солдат, на двадцать первом метре, разорвет на куски. Потому, как немец бьет сейчас, от укрывшейся в щелях роты, дай бог, осталось в живых половина солдат.
Я посмотрел назад вдоль зигзагообразной щели. В ней стояли, пригнувшись человек десять разных званий лиц. Тут ординарец командира полка, по два связных от каждого батальона, начальник артиллерии с командиром взвода, который собирался подавать команды на полковую батарею, один из штабных офицеров и политработники полка.
Что это? подумал я. Артиллерист хочет отсюда корректировать огонь полковой артиллерии? Тут, кроме куска проселочной дороги ничего не видно. Все они здесь в щели стоят на виду друг у друга. Потом ведь скажут прохвосты, что были в самых передовых цепях.
Ты чем-то недоволен? спросил меня командир полка.
Я повернул голову, но не успел ему ответить. Десятка два снарядов взревели и вскинулись вблизи. Всех, кто был в окопе, оглушило ударами и засыпало землей. Не то, чтобы совсем по шею зарыло, но по голове и спине шарахнуло крепко. Головы и спины, у стоящих в щели, к дну окопа пригнулись. За первым залпом последовал второй и третий. Земля стала кидаться в разные стороны. Внизу, вдоль берега реки била тяжелая немецкая артиллерия. Там находились две наши роты. Туда в первую роту у брода предстояло мне сейчас пойти.
Но вот взрывы стихли, мы стряхнули с себя землю. Я посмотрел на майора и сказал, глядя ему в упор.
Я могу сказать, чем я собственно не доволен.
Давай говори!
По приказу штаба армии разведчики не обязаны ходить с пехотой в атаку. У нас есть свои, так сказать, задачи и дела. И почему я должен идти на смерть вместо комбата?
В бою нет времени заниматься выяснением должностных обязанностей!
Обстановка требует! Надо в роту идти!
Я оглянулся назад, давая ему понять, что тут кроме меня с десяток бездельников.
Хорошо! сказал я.
В роту я схожу! Ваш приказ командиру роты передам! Но собирать солдат и погонять их на ту сторону не буду. Это дело комбата!
Я еще раз посмотрел на свиту стоящую в щели, отвернулся и ничего не сказал. Командир полка что-то хотел мне добавить. Он набрал воздух, открыл рот, но в это время воздух задрожал от воя снарядов. Вой снарядов на какой-то миг утих и вокруг траншеи загремели взрывы. Грохот и рев, летящая земля закрыли всё кругом. Залпы следовали один за другим. Телефонная связь с дивизией оборвалась. Телефонист приподнялся, протянул руку вдоль провода над окопом, потянул за провод и в этот момент одним из разрывов, ему оторвало кисть руки. Двое других, приподнялись, оттащили его от края окопа и стали делать ему перевязку. Вот человек, подумал я, не воевал, сидел всё время в тылу, а остался без руки.
Несколько минут передышки снова страшный вой, грохот и разрывы. Каждый раз по самому краю щели несколько хлестких ударов и разрывов.
Связи с передними ротами и батальоном не было. Нужно было идти. Пошли посыльного солдата в роту под такой обстрел, командир роты голову не поднимет. Тут нужен личный представитель командира полка или он сам впереди, который мог заставить командира роты и комбата поднять в атаку солдат.
Я стоял, привалившись к переднему брустверу щели и иногда даже, выглядывал за него на поверхность земли. Я следил, где и как падают снаряды и по каким участкам немец бьет из артиллерии. Все остальные, согнувшись пополам, дрыгались где-то на дне. Стоя в окопе, поглядывая и прислушиваясь к разрывам, я рассчитал, что за короткую паузу в обстреле я сумею проскочить быстро вниз по дороге.
Немцы вели сосредоточенный огонь по отдельным участкам, перенося огонь то туда, то сюда. У них не хватало артиллерии накрыть огнем большие площади сразу. Как только наступит короткая пауза, я должен броситься по дороге вниз. За несколько секунд, я сумею преодолеть крутой скат и оторваться от границы зоны обстрела. А там внизу, я спокойно доберусь до первой стрелковой роты. Я предполагал, что у немцев не хватит орудий, чтобы там и тут рыть снарядами землю.
Я наклоняюсь над майором и кричу ему:
Я пошел в первую роту!
Майор кивает мне головой и снова пригибается. Я стою, смотрю, слушаю и жду. Вокруг щели по-прежнему рвутся снаряды. Те, что рвутся сзади, перелетев на пару метров меня, мне не страшны. Осколки от снарядов уйдут назад дальше. Для меня опасен не долетевший снаряд. Я весь напрягся, сжался, приготовился к прыжку. Я жду момент, когда разрывы снарядов вдруг оборвутся. Мне что-то говорит, сидящий сзади на корточках, майор. Но у меня все внимание вперед, я его не слышу.
Мне показалось, что в гуле снарядов проклюнулся пробел. Поднявшись рывком на руках, я прыжком выскочил из окопа, вскочил на ноги и рванулся вперед. Я не побежал, а полетел вниз по склону. Не успел я сделать и десятка шагов, как неистовый шквал налетевших снарядов перекрыл всю дорогу взрывами. Я не мог остановиться и броситься на землю. Набрав скорость, я по инерции бежал под уклон. Мимо мелькали кусты и всплески снарядных взрывов. Я успевал только делать зигзаги.
Передо мной вдруг вставал огненный сноп разрыва. Я бросался в сторону, меня обдавало огнем, дымом и землей. Я бежал от одного огненного всполоха и нарывался на другой. Визга осколков за ревом и грохотом я не слышал. Видел, как передо мной кусками взлетала земля, как шлепками падали камни и ворохи дерна, обрывки кустов и потоки земли, летящей вверх и вниз. Дорога мелькала у меня под ногами. Удары, удары и ещё удары, всё стремительней подгоняли меня под уклон. Я летел как одержимый в самую пасть свой собственной смерти. Взрывы следовали впереди, сбоку и сзади.
Чем всё быстрее и быстрее я стремился сбежать со склона вниз, где я думал обстрела вовсе не будет, тем казалось мне, что взрывы становились всё глуше и во много раз сильней. Земля под ногами металась, уходила в стороны и прыгала и билась. Она то опускалась куда-то вниз, то резко вскидывалась и рывком поднималась вверх под ногами. Я себя чувствовал, как бегущий по волнам.
Когда я выскочил из окопа, меня заволокло огнем и дымом взрывов. Командир полка выглянул из окопа и посмотрел в ту сторону, куда я побежал.
Всё! Убило капитана! воскликнул он. Другие тоже приподнялись и посмотрели в ту сторону на дорогу.
Зря разведчика погубили! приседая, сказал он вслух.
Эти слова передал мне потом его замполит, вручая орден Красной Звезды, как награду.
Я продолжал бежать по дороге, приближаясь к бровке кустов. Здесь внизу по моим расчетам на берегу Царевича у брода должна была окопаться первая стрелковая рота.
Я уже был метрах в пяти от кустов, и в этот момент меня обдало и лизнуло в лицо пламенем взрыва. Звука разрыва и удара я не почувствовал и не слышал. Ударная волна подхватила меня, приподняла, пронесла над землей и бросила грудью на что-то мягкое, вроде бруствера свежего солдатского окопа. Перед моими глазами заколебался небольшой солдатский окоп. В нем торчала спина и железная зеленая каска.
Подвинься! успел крикнуть я и потерял сознание.
Сколько времени я пролежал на рыхлом бруствере солдатского окопа, я не знаю. Солдат решил, что меня убило. Он отполз от меня, от мертвого, в другой угол окопа. Видно боялся покойников и мертвых.
Вокруг окопа метались взрывы тяжелых фугасных снарядов.
Чем они бьют по пехоте? сказал я сам себе, когда открыл глаза.
Я приподнял голову и попытался вспомнить, где я собственно нахожусь? Левая рука, как плеть, свисала вниз в солдатский окоп. Я лежал без пилотки, запрокинув голову на бок. На лице и на шее было что-то густое, липкое и влажное.
Ты что, изверг не видишь? Помоги человеку! прохрипел я и сплюнул сгустком крови ему на плечо. Солдат привстал на корточки, поднял голову, посмотрел себе на плечо, увидел сгусток крови и заморгал глазами. Я подумал, что он сейчас заплачет.
Ты что? Мертвый? Или в штаны наложил? Может, ты задумался? Мать твою в душу! Чего сидишь? Помоги! Затащи меня в окоп!
Солдат виновато улыбнулся, встал на ноги и помог мне свалиться в окоп.
Ты чего здесь делаешь?
Солдат сдвинул каску рукой на голове. Подвинул её на затылок и внимательно посмотрел мне в лицо. Я смотрел на него, а он рассматривал мои капитанские погоны и кровь на сдавленных губах.
Вы ранены, товарищ гвардии капитан! У вас вся нижняя челюсть и шея в крови!
Достань у меня из кармана индивидуальный пакет, оботри кровь и сделай перевязку! Откуда у меня кровь? Боли нет никакой!
Солдат проворно достал у меня из нагрудного кармана перевязочный пакет, зубами сорвал упаковку, отстегнул от ремня флягу с водой, намочил марлю, обмыл мне лицо. Была рассечена немного бровь. Другой раны на лице не было никакой. Свежая кровь сочилась между губ и тонкой струйкой сбегала из носа.
У вас, как в драке. Всё лицо разбито. А раны нет никакой!
Он смочил водой перевязочную салфетку и приложил мне на переносицу.
Держите ее рукой! Кровь скоро пройдет!
Действительно. Мокрая прохладная салфетка сделала свое дело. Во рту соленый привкус. А из носа перестало лить.
Я сплюнул сгустком крови. Солдат протянул мне свою фляжку с водой. Я сделал несколько глотков. Во рту тоже, кажется, все очистилось. Фляжка была немецкая, обшитая толстым сукном. Пленные говорили, что такие фляжки летом выдают солдатам в Африканском корпусе, чтобы в них не перегревалась вода. Если увлажнить чехол, то вода внутри будет и в жару прохладная. Говорят всякое. Может, это тоже брехня?
В носу у меня, кажется, подсохло. В рот из глотки чуть-чуть еще поступала и сочилась свежая кровь. Я сплевывал ее периодически. Я отбросил влажный бинт с переносицы и достал сигареты.
На, закури! предложил я солдату.
Я сел на корточки в солдатском окопе и мы закурили. Я курил и смотрел на солдата. Он пускал дым и смотрел на меня.
Через некоторое время я окончательно пришел в себя.
Ты чего один здесь сидишь? Где твоя рота? спросил я посматривая на него.
Почему не в роте?
Я линейный телефонист. Сижу на связи.
На какой ты связи сидишь? Если с ротой связи нет никакой?
В это время близко ударили с десяток снарядов. Мы оба пригнулись.
Рота здесь недалеко. Мне из батальона провод дают. Я его до роты тяну. Прибежит сюда напарник из батальона. Он останется здесь, а я дальше пойду. У каждого свой участок.
Понятно, понятно! прервал я его.
Скажи-ка мне вот что. Где командир роты сидит?
Командир роты? Он там, в роте сидит.
Я знаю, что в роте. Где его окоп?
Прям по дороге и влево метров двадцать на самом берегу.
В окопчике, где я сидел с солдатом, было тесно. Солдат связист отрыл его из расчета на одного. Окоп был не глубокий. Если встать в нем во весь рост, то будет по пояс. Все правильно! оценил я. Окоп рыть глубже нельзя. При близком ударе окоп может засыпать землей. В неглубоком окопе из земли можно встать, разогнув колени. А при взрывах кругом, голову приходилось подгибать, сидя на корточках, к коленям. Здесь внизу мелкие снаряды не рвались. Здесь немцы вели обстрел тяжелыми, фугасными. Взрывы следовали реже, чем наверху, не перекрывали залпами друг друга, но от их ударов земля кидалась в стороны с огромной силой.
На солдате была надета каска. После каждого тяжелого взрыва земля вскидывалась высоко вверх. Окоп вместе с землей раскачивался из стороны в сторону. Сверху в окоп летела земля, падали камни, куски земли и дерна. Каска у солдата иногда позвякивала от ударов. А у меня на голове не было даже пилотки. Ее во время удара сорвало у меня с головы и куда-то отбросило.
Я прикрыл голову ладонью. Лучше раздробленная кисть руки, чем удар по черепу упавшего с неба камушка.
Почему разведчики не носят каски, подумал я и тут же сам себе ответил. Под такими обстрелами мы практически не бываем, а в работе они мешают нам, когда торчат на голове.
Волосы, спина и плечи у меня были покрыты слоем земли. Немец бил тяжелыми фугасными снарядами, поднимая в воздух огромные тучи земли.
Дорога, у которой я сейчас сидел, и которая спускалась вниз с бугра, шла к броду через реку Царевич. Только здесь могли пройти и переправиться на ту сторону наши танки. Брод имел каменистое ложе и по нему могли пройти танки, пушки на гусеничной и конной тяге. Вот почему немцы вдоль дороги всаживали именно тяжелые фугасные снаряды. Переправу они будут все время держать под огнем. Нужно уходить от сюда, пока не накрыло прямым попаданием.
Но именно теперь тяжелые снаряды неудержимо неслись к земле, так что перевести дух, не было времени.
Земля металась и билась. Колебания её не успевали затухать, как новые удары и толчки подбрасывали её снова с невиданной силой. Огромный столб земли и дыма стремительно поднимался вверх. Яркое солнечное небо стало меркнуть. Я выглянул несколько раз поверх земли, когда время между взрывами стало чуть больше. Но каждый новый могучий удар заставлял меня пригибаться, а иногда просто кидал меня на дно окопа. В промежутках между взрывами я слышал впереди то крики, то какие-то голоса. В глаза и в нос лезла земля, пыль и отвратительная химическая гарь взрывчатки. Сколько времени просидел я так под обстрелом, трудно сказать. Да и кому в голову придет следить по часам, когда того и гляди, тебя разорвет на куски любым взрывом. Мы упирались в стенки окопа руками. Прислоняться к стенке окопа спиной во время обстрела нельзя. При близком ударе через стенку окопа можно получить в спину сильнейший удар. Перебьет дыхание, засипит землей, сдавит грудную клетку ни вздохнешь, ни поднимешься на ноги. Заживо засыплет, и останешься в земле. В первое мгновение перед взрывом стараешься набрать воздуха в лёгкие и задержать дыхание. Внутри надутая грудь спружинит удар. Но, иногда на один вдох приходиться по несколько ударов.
Но вот обстрел кончился. Наступила внезапная тишина. Я не стал ждать, когда пауза оборвется. Я тут же выскочил из окопа и побежал по дороге вперед. Пробежав кусты, я метнулся вправо и увидел командира роты. Он сидел в неглубоком окопе и выглядывал из него. Он глазами искал своих солдат, которые, пригнувшись, сидели в небольших окопчиках. Они были тоже неглубоко зарыты в земле.
Я передал ему приказ командира полка и спросил:
Где комбат? Приходил ли он в роту? И какие потери в роте?
Где потери? ответил он мне невпопад. Его видно тоже слегка тряхнуло и контузило, потому, что он не уловил даже моих вопросов.
В это время сзади нас на дороге появились закопченные танки. Это были тридцатьчетверки. Их было штук шесть или семь. Они шли колонной друг за другом. Развернувшись на ходу на крутом повороте дороги передний танк, не снижая скорости, пошел прямо на наш окоп. Кричать было поздно и бесполезно. Махать руками напрасно, было не к чему. В дыму и пыли, сидящего в окопе человека, все равно не разглядишь.
Командир роты сидел в окопе ближе к дороге. Передний танк гусеницей прошел у него над головой и чиркнул по каске. Окоп был не глубокий. Пригнуться ниже было просто некуда. Танк всей своей тяжестью придавил рыхлую землю, вдавил на четверть борозду и забросал окоп землей. Потом он дал нам дыхнуть отработавшими газами. Ротный скорчился, замер и не шевелился. Танк прошел. Я потрогал командира роты за плечо.
Ты жив, лейтенант?
Он разогнулся, посмотрел на меня, глубоко вздохнул и ничего не ответил.
Второй танк шел правой стороной дороги. Под ним тоже гудела земля. От окопа он был на некотором расстоянии. Я вскочил на ноги и замахал ему растопыренной ладонью. Танк лязгнул гусеницами, качнулся вперед и замер на месте. Стукнула крышка верхнего люка и над башней в отверстии появилась голова в черном танковом шлеме.
Задавишь солдат! крикнул я и показал рукой на след гусеницы первого танка. Танкист помахал мне рукой и понимающе закачал головой. Танк, заурчав, дернулся и рванулся с места. Остальные машины последовали вслед за ним.
Я обернулся к лейтенанту и сказал ему:
Тебе пора поднимать своих солдат!
Танки теперь дымили у брода.
Немецкая пехота, увидев наши танки, побросала окопы и побежала на высоты. Я выпрыгнул из окопа и крикнул лейтенанту:
Подымай быстрей своих солдат! Бегом на тот берег! Пока немцы обстрел прекратили! Чем ближе подойдешь к немецкой пехоте, тем потерь меньше будет! В этом спасение твое!
Давай вперед! закричал лейтенант.
Солдаты видя, что какой-то капитан прибежал в роту и тоже кричит, поднялись на ноги, повылезали из своих укрытий и небольшими группками побежали к воде.
Действуй лейтенант! Я во вторую роту должен идти!
Я повернулся и побежал назад по краю кустов, огибая болото. Где-то впереди, делая крюк по заболоченной низине, протекала река Царевич. Перебегая по твердой земле и огибая топкие промоины, я торопился. Сидя в окопе под обстрелом я потерял много времени. Здесь в низине немецкие снаряды и мины не рвались. Раза два я попадал под пулеметный огонь. Пока я бежал, между кустов и тонких белых березок меня не было видно. Но стоило мне показаться в небольшом открытом пространстве, как тут же в мою сторону следовала длинная пулеметная очередь.
По мере того, как я приближался к реке, пулеметный огонь прекратился. Теперь я не перебегал от куста к кусту, а просто шел, мне нужно было передохнуть на всякий случай.
Через некоторое время, я подошел к крутому берегу Царевича. Обрыв к воде был не высокий, всего метра два. Здесь река текла между обрывистыми берегами. Ни танкам, ни артиллерии здесь не пройти. Я осмотрел оба берега подмытые водой. Я искал спуск, где бы удобней было спуститься к воде. Речная вода спокойно текла между двумя высокими берегами.
Если взяться за куст, наклонить его вниз, то можно не прыгая спуститься на руках к воде. Нужно только в последний момент упереться ногами в корягу, что торчит у самой воды. Раздеваться, что ли? подумал я. Не полезу же я в воду в полной амуниции? Кругом тихо, ни разрывов снарядов, ни пулеметной стрельбы! Я же не под огнем пойду через речку! Можно и раздеться, раз тихо кругом!
Я собрался уже снять сапоги, но услышал сзади едва уловимый шорох. Повернул голову назад, и увидел в траве двух лежащих солдат и голубоватый дымок махорки. Я поднялся на ноги и направился к ним.
Вы чего тут делаете? Почему не в роте?
Мы санитары, товарищ гвардии капитан! Нас оставили здесь для переправы через речку раненых.
Солдаты были без сапог. Сапоги и портянки лежали рядом за кочкой.
А как вы их перетаскиваете?
Глубина здесь большая?
По грудь! Больше не будет! В этом месте мы не раз ногами щупали дно.
Дно местами илистое, но под ногами твердо. Мы веревку натягиваем, когда нужно носилки на эту сторону нести. Ночью тоже по веревке удобно будет идти. Носилки на руках над головой поднимаем.
А где сейчас ваша рота? Далеко от берега на той стороне?
Не, не далеко! В конце этой низины лежат. У самого края, где начинается к лесу подъем.
С полкилометра будет?
Вроде бы и так!
У нас здесь телефонный провод проложен. Вы идите по проводу. Я встал, подошел к реке и только сейчас, когда мне сказали на счет провода, я его сразу заметил. Он был перекинут поперек реки.
Я присел на мягкую кочку, стянул с себя сапоги, разделся до гола и сложив всё в гимнастерку, завязал её рукава. В кальсонах в воду не полезешь, потом сушить нужно будет их. А трусы, как сейчас, тогда солдаты и офицеры не носили. Они вообще у мужчин были не моде. В армии все носили исподние с завязочками на поясе и на ногах. В купальнях и на пляжах имущие мужчины, кто был побогаче, носили в ту пору купальные костюмы трико в полоску, как зебры. У спортсменов были трусы и плавки. А простой, не имущий народ мылись, купались и ловили рыбу в реке бреднем и руками в белых кальсонах с завязочками. Мужики боялись, что за срамное место может схватить зубами водяная крыса или сам водянкой.
Я разделся наголо и в воду спустился "по-царски". В одной руке я держал пистолет, а другой поддерживал узел с вещами на голове.
Левее по берегу, солдаты прорыли ступеньки к воде. Я спустился по ним и медленно вошел в воду. Вода прохладной струей обдала меня. Подойду к противоположному берегу, решил я, брошу на берег узел с барахлом и искупаюсь. Времени только мало!
Русло реки и обвисшие берега противником не просматриваются. У поверхности воды тихо. Как в мирное время. Две, три минуты ничего не решат. А обмыться водой от слоя земли, пожалуй, надо.
Может неудобно перед солдатами? Скажут, по делу в роту идет, а сам как на курорте ныряет и плавает! А что собственно неудобно? Неудобно штаны через голову одеть! На войне все удобно!
Дойдя до противоположного берега, я остановился, швырнул на вытянутой руке за край обрыва свое барахло, положил в траву на самый край пистолет и освободившись от ноши шагнул обратно в воду.
Плавать было некогда. Я присел в воду и окунулся с головой. Сидя под водой, я промыл волосы, смыл землю и пыль и поднялся на ноги. Я передохнул, набрал в легкие воздуха и опустился еще раз. Не открывая глаза, я набрал в рот воды. Вынырнул и пустил изо рта длинную струю. Открыл глаза, решив взглянуть, куда и как далеко она долетела. И тут, неожиданно увидел перед собой медленно подплывающие на меня солдатские трупы. Лиц убитых не было видно. Лица их были опущены в воду. На поверхности воды их поддерживали надутые воздухом гимнастерки. Я попятился к берегу, пропуская их мимо. Окунаться больше не хотелось, пригладив рукой мокрые волосы, я поднялся наверх по крутым ступенькам.
Вылезая наверх, я испачкал коленки. Обтер их пучком сорванной травы, быстро оделся, взял пистолет и посмотрел на поверхность воды.
Смерть за нами ходит и спереди и сзади!
Мы каждый раз удивляемся смерти других. Когда-то и другие будут с удивлением смотреть на нас, когда мы отбросим свои копыта.
Я ещё раз посмотрел на поверхность реки, трупы солдат, тихо покачиваясь, заходили за поворот. Кому охота возиться с убитыми и трупами? Их нужно вылавливать, вытаскивать из воды, рыть яму, а у санитаров наверно и лопат больших саперных с собой нет. Ступеньки рыли телефонисты, как выяснил я потом.
У солдат санитаров должны быть чистые руки, чтобы трупным ядом не заразить с кровавыми ранами других. Лопат они с собой не берут. Лежат оба между кочек и в случае обстрела, самим деваться будет некуда. В воду под берег полезут.
Я не стал их принуждать возиться с трупами. Мертвому теперь все равно. Где гнить и где лежать. Это живые представление с похоронами устраивают.
Мне нужно было спешить и я, посматривая по сторонам, и не упуская из вида телефонный провод, заторопился в роту. Я пригнулся на всякий случай, местность была открытая и незаметно повышалась. До того места, где лежала вторая стрелковая рота, оставалось метров сто. Кочек и кустов не было. Под ногами была густая трава. Слева от телефонного провода тянется по земле, примятая ногами, стежка в траве.
Впереди над землей показались солдатские зеленые каски. Они торчат из травы и изредка шевелятся и вертятся. Командир роты, увидев меня, поднялся из-под куста и стал махать мне рукой из своего неглубокого окопчика.
Связь работает? спросил я его.
Со связью всё в порядке! Только что звонили из батальона! Комбат потери запрашивает!
А где он сидит? По дороге сюда я его не видел. На той стороне Царевича лежат два санитара. Это твои? Или санвзводовские?
Где они лежат? На этом или на том берегу?
На том, конечно! А ты, где бы хотел, чтобы они лежали?
Они опять на тот берег ушли!
Ладно! Это не важно! На том или на этом! На том даже удобней? Подойдешь, спросишь. Где вторая рота лежит? Они тут же покажут.
Ты вот что лейтенант! Покажи мне лучше, где немцы окопались?
Немцы? Они на высотах сидят!
Перед нами метрах в двухстах пролегала опушка леса. Вдоль опушки вправо шла полевая дорога, которая упиралась в обрыв, сворачивала влево и огибала угол леса. Над обрывом в несколько этажей поверхность земли постепенно повышалась и упиралась в подножье большой высоты. Впереди у подножья высоты были видны немецкие окопы и свежие выбросы земли.
Слева к высотам углом примыкал лес. А там, за Кулагинскими высотами в десятке километрах находилась Духовщина.
А чего ты сидишь и не подвигаешься к немцам? Командир полка требует решительных действий, а у тебя тут полная тишь, гладь и благодать!
А у меня приказа нет! Я получил от комбата боевой приказ форсировать Царевич, занять плацдарм и удерживать его.
Кто же, так держит?
Мы! Лежим и держим его!

24 Фев 2019, 03:26Magus  
Глава 28 Кулагинские высоты

Август 1943
Ванька-ротный

Я смотрю на высоты и спрашиваю лейтенанта:
Так ты говоришь! Связь с батальоном есть?
Есть! Вон за кустом в окопе телефонист сидит.

Я перебираюсь из окопа лейтенанта в окоп телефониста.
Линия работает? спрашиваю я.
Так точно! Связь с батальоном есть!
Звони в батальон! Пусть поставят перемычку на полковую связь.
Я капитан из разведки! Пусть вызовут "Первого"!
Соедините меня с "Первым" прикрыв рот ладонью, закричал в трубку телефонист. Гвардии капитан из полковой разведки будет говорить!
Ячейка у телефониста не глубокая. Я сижу на краю, и свесив ноги достаю до дна окопа. Окликнув лейтенанта, велю ему подать мне бинокль. Надо осмотреть опушку леса, решаю я. До опушки недалеко. Она тянется параллельно Царевичу. Вглядываюсь внимательно. Осматриваю каждый ствол дерева и каждый куст. На опушке леса немцев не видно. Близость наших солдат давно бы вызвала с их стороны стрельбу. Лес уходит к обрыву, и несколько поднимается вверх. У самого обрыва угол леса.
Открываю карту, смотрю что там. От угла леса опушка поворачивает на юго-запад. Между лесом и оврагом обозначена деревня Кулагино, с церковью по середине. За оврагом, который тянется к реке Царевич, господствующие высоты 220 и 235. Смотрю по карте, верхняя кромка обрыва перед оврагом проходит по горизонтали с отметкой 200.
Мы находимся метров на десять, двадцать ниже её. За обрывом ровное поле, поросшее мелким кустарником. Поле постепенно понижается к поперечному глубокому оврагу. За оврагом на высоте 220 видна немецкая траншея. Еще дальше господствующая высота. На её склонах видны окопы, траншея и хода сообщения.
Сам обрыв и поле за обрывом немцами незаняты. Видно на все обрывы и бугры у немцев просто не хватило солдат. Если бы у немцев их было достаточно, они создали бы сплошную линию обороны. Они оседлали бы опушку леса и наша рота болотистую пойму реки, без больших потерь, не перешла.
Пулемет, который бил по мне, когда я шел сюда, находился на господствующей высоте. А здесь,
по-прежнему пока спокойно и тихо. Лес старый, деревья большие. Перед лесом болотистая низина. Позиция для немецкой пехоты исключительно выгодная. Берега у реки обрывистые. Здесь танкам и артиллерии не пройти.
Выше по течению, на участке первой роты имеется брод. Глубина небольшая, дно каменистое. Вот почему немцы сосредоточили все свои силы именно там. Здесь на высоте 220 для прикрытия оставлена только пехота. Там главные силы прикрывают дорогу на Духовшину.
Здесь на участке второй стрелковой роты стрельба не ведется, стоит тишина. Я имею в виду стрельбу со стороны немцев, потому что наши славяне редко когда стреляют. Какой прок стрелять, когда знаешь заранее, что не попадёшь. В это время меня соединили с "Первым", телефонист подал трубку.
Где ты сейчас находишься? спрашивает он.
Посмотри по карте и дай мне свои координаты!
Ты говоришь, что рота без потерь может продвинуться вперед и занять обрыв?
Да, да! подтверждаю я.
Я сам, с ротой пойду на обрыв. Доведу их до места! Покажу где окопаться! И вернусь к себе! Я третьи сутки считай на ногах, без сна и без отдыха.
После занятия обрыва разрешаю тебе вернутся обратно! дал своё согласие "Первый".
Сколько вам времени нужно, чтобы дойти до обрыва?
Думаю, что через час солдаты начнут окапываться.
Давай, действуй капитан! Передай мой приказ командиру роты. С комбатом, я сам поговорю. Жду твоего доклада по телефону через час.
Связь со мной не отключать! распорядился "Первый" по линии.
Я передал приказ командира полка ротному и велел поднимать солдат.
Небольшими группами пусть перебираются к опушке леса! Дойдут до обрыва, кверху не вылезать! Действуй лейтенант! Я иду сзади за ротой.
А ты! сказал я телефонисту
Связь будешь тянуть непосредственно за мной! Под бугром немедленно соединишься и доложишь! На проводе должен быть аппарат "Первого"!
Войдя в опушку леса, мы повернули вправо, и пошли в направлении обрыва. Минут через сорок солдаты подошли к обрыву и сосредоточились под обрывом в кустах. Мы с лейтенантом поднялись на край обрыва, я осмотрелся по сторонам.
Вот здесь по самому краю будешь траншею копать! Думаю, что в край обрыва снарядами точно не попадешь. Сейчас выведем сюда солдат, пусть окопаются у кромки. А с вечера, когда будет темно, начнешь копать ротную траншею! Копать нужно тихо, без шума! Лопатами над головой не махать. За край обрыва не высовываться. Всех предупреди. Выстави двух наблюдателей, пусть сидят не шевелятся и наблюдают до ночи. Наблюдение вести скрытно. Наблюдателей к работе не привлекать. Наблюдателей менять нельзя. Человеку нужно привыкнуть к местности. Это я тебе из опыта говорю.
Я оглянулся назад и посмотрел вниз к подножью. Там в кустах сидели и лежали солдаты. Они, кто на корточках, кто растянувшись в траве, в прохладной тени кустов дымили махоркой. Сизый дым струился над ними.
Трех километров не прошли, а уже отдыхают. Устроили перекур с дремотой! Что-то мне твое войско, лейтенант, не нравится!
Давай подымай своих славян и разводи вдоль обрыва! А сейчас, пока они все вместе сидят в кустах, объяви им боевой приказ и предупреди, чтобы немедля закопались в землю. Действуй лейтенант, а я пока понаблюдаю за немцами!
Солдаты второй стрелковой роты вылезли из кустов и небольшими группами стали подниматься на край обрыва. Влезли на обрыв и приступили к земляным работам.
Я сбежал вниз под обрыв, телефонист соединился со штабом полка и я доложил "Первому". Он был доволен.
Даю тебе двое суток для отдыха! великодушно сказал он мне.
Отправляйся к себе! Когда ты будешь мне нужен, я за тобой связного пришлю!
Я попрощался с лейтенантом, пожелал ему успехов и пошел вдоль опушки леса назад. Я торопился назад. Хотелось поскорей добраться до места, упасть и заснуть, отоспаться за всё это время.
Командир полка дал мне двое суток отдыха! объявил я, вваливаясь в блиндаж, где жили разведчики.
Меня не будить! Рязанцев остается за меня! Передайте ему мой приказ, пусть готовит участок для ночного поиска!
Я уже собирался, не снимая сапог завалиться на нары и сразу заснуть. Но в это время в проходе появился старшина и потребовал меня на выход.
Его повозочный, рядовой разведки Валеев, стоял с котелком холодной воды и полотенцем. Старшина взял у повозочного из рук котелок и подал мне кусок туалетного мыла. Я понюхал, повертел его в руках и посмотрел вопросительно на старшину. А он молча, не слова не говоря, пустил мне на руки струю из котелка.
Нехорошо товарищ гвардии капитан сопротивляться на виду у подчиненных! говорил его молчаливый с укором взгляд. Я солдат приучаю к чистоте и порядку. Какой пример подаете им вы?
Ничего не поделаешь! подумал я. Придется умыться! Я пожал плечами и стал намыливать руки.
Человек он был собранный и в делах решительный. Он знал, что если мне сейчас не вымыть голову, то я так и буду ходить с куском глины в волосах. Он потрепал мне, своей шершавой ладонью, волосы и я стал расстегивать стоячий ворот у гимнастерки.
Гимнастерку снимите! Товарищ гвардии капитан у вас грязная шея, не мыта!
Я посмотрел на него недовольным взглядом, улыбнулся и нехотя, стянул гимнастерку и нательную рубаху.
Повернувшись к нему, я послушно растопырил ноги и вытянул шею. Намылив голову, я поскрёб её ногтями, а старшина лил мне на голову подогретую воду из котелка. Прежде чем поливать мне на голову старшина опустил два пальца, не горячая ли она. Протянув мне полотенце, он сказал что-то Валееву и направился в блиндаж.
Когда я вошел туда, старшина извлек из мешка новую пилотку и протянул, мне её. Повозочный, как тень проскользнул в проходе приблизился к столу и извлек из за пазухи бутылку немецкого шнапса. Откупорив бутылку, он поставил рядом железную кружку и пустил из горла бутылки в кружку струю. Когда уровень шнапса достиг половины кружки, я движением руки остановил его.
Генух! (Хватит!)
На закуску была открыта банка консервы. Я выпил залпом и стал закусывать. Повозочный ополоснул кружку водой, бросил в неё несколько кусков колотого сахара, всыпал щепоть заварки и налил кипятка. Он размешал ложкой чай и пододвинул ко мне кружку. За всеми его проворными движениями наблюдал старшина. Он видел всё, замечал каждую мелочь и как бы мысленно руководил Валеевым. Валеев поглядывал на старшину и глазами спрашивал, разьве, что не так. Старшина выпускал струю дыма изо рта, это означало, что все так, делаешь с пониманием.
Видя, что я пришел усталый и измученный и готов был упасть и заснуть, старшина организовал умывание, еду и кружку сладкого чая на запивку. У него был пом. и зам. в одном лице и он заставил его поворачиваться и торопиться. И Валеев понимал своего старшину с полувзгляда и с полуслова.
Раздачу спиртного старшина солдатам не доверял. Норму спиртного разведчикам он выдавал всегда сам. У него было правило лучше перелить, чем недолить. Из-за малой малости можно вызвать недоверие, у человека. Мелочность при выдаче продуктов допускать нельзя. У старшины всегда были резервы. А когда кончались запасы, старшина брал валявшуюся ржавую каску и объявлял сбор податей, кто сколько даст. Собирать трофейные часы и разные там штучки он поручал кому-нибудь из разведчиков. Уполномоченный подходил к старшине и молча ставил наполненную каску перед ним. Собранные трофеи старшина передавал кладовщикам. Те в свою очередь выделяли ему дополнительно съестное.
Разведчики голодом, как пехота, не бедствовали. После удачного ночного поиска старшина для разведчиков ничего не жалел. Он знал, что спиртное, выданное за неделю, разойдется за два, три дня. Разведчикам за неделю перед выходом в ночной поиск спиртного вообще не выдавали. Оно накапливалось у старшины.
Выпив кружку чаю, я лег и тут же заснул. Во сне я слышал раскаты грома, шипение дождя и завывание ветра.
Когда я проснулся и вышел из блиндажа, присел на пустой снарядный ящик и закурил, ко мне подсел старшина и рассказал, что произошло, пока я спал, на нарах.
Командир дивизии отдал приказ и два полных батальона, стоящих в резерве перешли в наступление.
Это наш третий батальон и соседнего полка из второго эшелона?
Вроде так!
Ну, а дальше что?
Он приказал им днем, схода, пройти болотистую низину, форсировать Царевич и сбить немцев с Кулагинских высот. После короткой артподготовки, около двенадцати часов дня пехота во весь рост спустилась с бугра Крестовой и вошла в болото. Никто не ожидал, что именно в этот момент, на подходе к Царевичу шли самолеты противника.
Самолеты эшелонами, группа за группой появились над поймой реки. Солдаты не успели дойти до реки, а на них уже посыпались бомбы. Два полнокровных батальона, это около тысячи, активных штыков, не считая штабов и полковой артиллерии. Все они остались в болоте. Наступление захлебнулось.
Все не могли погибнуть, старшина!
Говорят, небольшие группы наших стрелков успели перейти Царевич, вышли к подножью высот и спаслись от бомбежки.
Немецкие самолеты бомбили не только пойму Царевича. Бомбы сыпались кругом и на бугор Крестовой, где находился наблюдательный пункт командира полка. Бомбежка продолжалась до вечера. Сизый дым и темные облака поднятой в воздух пыли стояли над землею. В горло першило. Нечем было дышать.
К вечеру появились первые раненые. Как обычно те, кто мог самостоятельно двигаться. Сколько убитых и сколько живых осталось в болоте, никто толком не знал. Там наверно были и тяжело раненые.
Рязанцева, с группой разведчиков, накануне отправили в первую роту.
С каким заданием пошёл он туда? спросил я старшину. Старшина не мог ничего ответить.
К вечеру от Рязанцева пришел разведчик раненый в руку. Он зашел к старшине, чтобы забрать свои вещи. Старшина всё аккуратно сложил и надел вещмешок ему за спину. Солдат думал, что его с рукой могут, отправить в глубокий тыл на лечение.
Танки наши сгорели! сказал солдат.
Они вышли на равнину, и попали под бомбежку. Пикировщики на них налетели.
В первой роте потери не большие! С десяток солдат. Наши все живы, кроме двоих. Меня в руку осколком ранило. Двоих наших ребят убило. Вороткову осколком попало в живот. А Лагутину обе ноги оторвало. Рязанцев с ребятами до утра в первой роте будет сидеть. Так сказали в штабе полка. Рязанцев со мной послал в штаб связного. Связь не работает. В болоте много убитых лежит. Утром в первую роту капитана Павленко хотят послать. Вот тогда и отпустят наших ребят.
Старшина! сказал я. Дай солдату пару банок консервы. Мало ли, как там, в пути у него может с харчами случиться.
Спасибо за службу! Больше мне нечем тебя отблагодарить!
Я знал, что капитан Павленко в наш полк прибыл сравнительно недавно. До этого он служил в заградотряде. За короткое время он от лейтенанта успел дослужиться до капитана. Претендовал на майорскую должность как сам говорил. А потом вдруг попал на передовую. За что его отправили на убой, об этом он помалкивал и наши штабные темнили. В боях участия не принимал, хотя числился в действующей армии. В выслуге лет он раньше имел привилегию. Срок службы, для присвоения очередного звания у него был гораздо меньше, чем у нашего брата, вояк. Не воюя и находясь постоянно в тылу, он имел боевые награды. "Как же это так?" спрашивали мы себя. "А что? Каждому своё!" Мы же ловили ваших дезертиров!
Я как-то спрашивал нашего ПНШ-1 капитана Пискарева. За что он попал сюда? Пискарев улыбался, таращил глаза от удивления, мотал головой и говорил:
Не знаю! Не знаю!
В штабе полка Павленко был некоторое время без дел. Должности не имел. Определенных занятий у него не было. Он был, так сказать, на поручениях у командира полка. Пошлют туда он и идет. Пошлют сюда, он не отказывается.
Володя! представился он мне однажды, когда я зашел к начальнику штаба, по каким-то делам. Володя мне показался, каким-то уж очень бойким и даже вертлявым. Не задумываясь, он давал другим свои советы, как воевать.
На следующий день, утром он сменил Рязанцева в первой роте. Пока Рязанцев не спеша, топал с передовой, а ходил он, всегда не торопясь, в развалку, капитана Павленко убило в первой роте. Командир полка хотел его представить к награде, а он не дождался её. Вот так оборвалась жизнь ещё одного прифронтового "фронтовика".
Докурив сигарету, я вернулся в блиндаж и снова заснул. Я знал, что меня вот-вот поднимут на ноги. Утром командир полка меня снова потребовал к себе.
Когда я, оставив ординарца у входа, спустился к командиру полка в блиндаж, он сказал мне угрюмо:
Возьми взвод разведчиков и отправляйся во вторую роту! Займете траншею, изготовитесь к обороне, а ты лично займись расследованием ЧП. Сегодня ночью немцы вырезали больше половины роты! Комбату верить нельзя. Он заинтересованное лицо. Он постарается вывернуться и замести следы. В общем, ночью погибло двадцать с лишним. Как это случилось, никто не может сказать. Отправляйся туда и выясни обстоятельства этого дела. По телефону об этом не говори. Доложишь мне лично, когда вернешься. Постарайся, чтобы поменьше людей об этом знали. Особенно при телефонистах на эту тему не стоит говорить. Они холеры, как инфекционная зараза, сразу растрезвонят по всей дивизии. Среди них стукачи и осведомители каждый первый. В полку кроме меня, тебя, комбата и командира роты никто ничего не должен знать. Начальник штаба и тот не в курсе дела. Осмотри всё на месте. В траншею посади взвод разведчиков. Пусть на время возьмут на себя оборону левого фланга полковой полосы. Кстати, вам там понаблюдать за противником весьма полезно. Завтра мы начнем получать пополнение. В первую очередь дам людей во вторую роту. С полсотни придет своих людей уберешь!
Ты, наверное, думаешь, что я все время дергаю тебя. Посылаю то туда, то сюда. С меня командир дивизии дерет три шкуры! Квашнин всё время грозит. Я не приказываю. Я прошу тебя по-человечески! Ты понял меня?
Ну и дела! подумал я, покачав головой. Командир полка со мной разговаривает, как человек и вполне прилично. Когда это было?
Все инстанции требуют продвижения вперед, грозят, предупреждают и делают выводы. А вперед идет стрелковая рота. Солдаты захлёбываются кровью. А их, солдат, угрозами и не пробьешь. Им огня артиллерии подавай, самолетов с полсотни, чтобы выкурить с высот огневые точки немцев. Слова, это трепотня. Это не пришей кобыле хвост! Это не пойми меня, как я сказал!
Солдаты, на счет угроз, народ не пугливый. Они не будут перед комбатом навытяжку стоять. Валяй, надрывайся, кричи на ротного по телефону. Ротный быдло. Он все вытерпит и вынесет, деваться не куда! Он крайний. Мажешь свою глотку до хрипоты надрывать. Солдату, этот ор, до фонаря, если немецкая артиллерия бьёт по окопам. Это не сорок первый и не сорок второй год. Солдат нынче совсем другой пошёл. Я встану и пойду на немцев? Ты сперва давай подави его огневые точки!
Артиллеристы всех мастей предусмотрительно остались на буграх, в овраге перед болотом. Они утверждают, что им издали лучше стрелять. Большой сектор обстрела! Словом, в болото нельзя с пушками лезть, и через болото они не могут переправить даже полковые пушки. Они напрягали мозги, находили нужные слова и аргументы, чтобы остаться сзади.
Вероятно, у командира полка, не было ни желания, ни воли отправить пару полковых пушек непосредственно в стрелковую роту и поставить их там, на прямую наводку. Любой немецкий пулемет можно с первого выстрела уничтожить. Под огнем пулемёта, когда ты вылез из-за укрытия, не сделаешь и десятка шагов по земле. А стрельба из пушек по немецкой траншее издалека, это утеха для дураков. Одного пулемета в полосе наступления стрелковой роты достаточно, чтобы рота захлебнулась кровью. Полковые пушки бьют с дистанции трех километров. Куда они бьют? Попробуй в пулемет попади!
Артиллеристы начинают доказывать, с пеной у рта, что командир роты врет, что командир роты трус, что немецкие пулеметы тут не при чем. У командира полка мысли растопырились. Пойди, разберись! Почему рота лежит? Почему пехота несет потери? Конечно, командир роты виноват! Проводная связь давно оборвана. В роты посланы связные. Но никто из них не вернулся назад. У командира полка не хватило ума и духа выгнать полковую братию, артиллерию с пушками на прямую позицию к солдатам в окопы. Стрельба из пушек прямой наводкой дает исключительный эффект. Через час немецкая траншея была бы забита трупами немецких солдат. Артиллеристы бояться за свои собственные шкуры. Как Царевич форсировать? Мы, мол, можем все пушки потерять!
Прикрытия с воздуха стрелковые роты тоже не имели. Зенитные пушки (257-го ЗАДа) прикрывают штаб дивизии. За целый день бомбежки они не сбили ни одного немецкого самолета. Каждому своё! У них тоже удача не сыплется манной с неба.
Из прохода блиндажа докладывают:
Прибыл связной из первой роты!
Давай его немедленно сюда! отдает команду командир полка.
В проходе появляется покрытый пылью солдат.
Ну что там у вас в роте?
Бомбят! Товарищ гвардии майор!
Ну и что? Сам вижу, что бомбят! На то и самолеты! Чтобы бомбить!
Где находится рота?
Рота на том берегу под бровкой лежит!
Так-так! говорит командир полка и обращается к начальнику штаба.
На солдата нужно заполнить наградной листок! и поворачиваясь к солдату, добавляет:
Ты будешь представлен к правительственной награде! Пойдешь сейчас обратно в роту и передашь мой категорический приказ. Командиру роты немедленно поднять роту и двигаться на высоту!
Понял?
Так точно, понял!
Иди!
Тебе, капитан, тоже нужно идти!
Я повернулся и вышел из блиндажа. Мы под бомбежкой должны были пройти низину, спустится с бугра, войти в болото и перебежками уйти в сторону реки. Впереди и справа рвались немецкие бомбы. Самолеты входили в пике, включали сирены и под раздирающий душу вой сыпали бомбы.
Облака вздыбленной земли, дыма и пыли застилали всю низину кругом. В одном месте мы залегли. Удары сыпались так близко казалось, что мы вместе с землей куда-то летим. Мы не надеялись остаться в живых.
Кругом огромные черные всплески земли и облака сизого дыма. Удары следуют сплошной чередой. С визгом и грохотом вокруг рвутся тяжелые бомбы. Удары чередуются с неистовой силой и ревом. Дышать нечем. Делаешь вздох, ударной волной бьет в нутро так, что выдоха сделать не можешь.
Но вот наступила пауза. Самолеты отвернули в сторону. Мы вскочили на ноги и не разбирая дороги, бегом подались вперед. У реки, мы ещё раз попали под бомбы.
Часа через два бомбежка несколько спала. Мы переправились на тот берег реки и издёрганные бомбежкой, добрались до роты.
Свежая, выброшенная из траншеи земля не успела слежаться. Бруствер траншеи был рыхлый. Дерном его прикрыть не успели. Все эти дни солдаты работали без сна и отдыха. Командир полка отдал категорический приказ второй стрелковой роте немедленно зарыться в землю в полный профиль. Солдаты за два дня успели отрыть около ста метров сплошной траншеи. С правого фланга над обрывом были построены две землянки для отдыха солдат.
На кануне вечером в роте были закончены все основные работы, и командир роты решил дать отдых своим солдатам. На ночь он выставил смену часовых, а остальные тут же завалились спать. В землянках все не уместились. Десятка два солдат остались спать в открытой траншее. Рота получила приказ перейти к обороне. Она занимала ответственный участок обороны, прикрывала левый фланг наступления полка и дивизии.
Я прошел в землянку, где находился командир роты. Разведчики остались в траншее.
Ну что у тебя? спросил я его.
Комбат грозился под суд отдать! Кричал, что я во всем виноват! А я трое суток не спал! Оставил за себя помкомвзвода.
Мы прошли с командиром роты вдоль траншеи. В ней в разных позах сидели и лежали убитые солдаты. Кого смерть застала лежа на боку, кого настигла сидя на корточках. Все они перед смертью спали и остались с закрытыми глазами. Один видимо успел открыть глаза и принял смерть стоя. Он лежал ничком на дне прохода и смотрел невидящим взором куда-то в небо. Винтовки солдат остались на месте.
Я понимал, что командир роты все это время маялся без сна и отдыха на ногах. У него минуты не было, чтобы прилечь на короткое время. Комбат вечером каждый раз вызывал его к телефону. Связь работала. Командира роты через каждые два часа вызывали к телефону и требовали отчета. А с кого еще можно три шкуры снять? Ясно дело с Ваньки ротного! Приказы те по всем инстанциям друг другу передаются, а выполняет их всегда одно лицо.
Комбат получил приказ по инстанции сверху, передал его командиру роты и требует исполнения. А Ванька ротный из офицеров в роте один. Это солдаты. А это их командир. Солдаты свою линию гнут, у них смекалка для этова. Ротный, кровь из носа, должен выполнить данный ему приказ. Вот и крутись и решай, что вперед, а что потом. С солдата полковое начальство не спросит. У нас на войне исполнитель один. С него и дерут три шкуры все кому не лень. Войну ведут стрелковые роты. Ванька ротный и делает войну. Вот он за всё и отвечает.
Когда траншея была готова, ротный доложил комбату и лёг спать. Лейтенант понадеялся на солдат, пошел в землянку и решил выспаться, чтобы к утру, на рассвете, быть на ногах. Примеру ротного последовала свободная смена. Солдаты тоже завалились в землянку. А на кого там места не осталось, расположились в траншее. Часовые, видя, что все спят, присели на корточки и заклевали носами.
Нужно было принять какие-то меры. Но никто не подумал об этом. Немцы тоже в ночное время спят.
Солдаты были убиты ножом. По этому вопросу особых доказательств не требовалось. И так всё было видно. Но кто были эти люди? И сколько их было тут? Потом постепенно выяснилось, что ножом работал один. Если здесь вдоль траншеи прошел один, то видимо решительный был человек, ничего не скажешь! Но кто он был? Наш или немец?
Если он был наш и сидел среди своих, ждал только случая, чтобы все легли и уснули! Кто он? И откуда он? Если он был среди солдат и затаился на время? То отпечатки его ног на свежей и рыхлой земле бруствера будут только на выходе.
Пойдем в левый край траншеи, посмотрим там! сказал я командиру роты и спросил,
Когда это произошло?
Чуть светать стало, я вышел из землянки. Решил проверить часовых. Прошел шагов пять, вижу, один поперек траншеи лежит. Потряс его за плечо. Он не шевелится. Вижу под ним кровь на дне траншеи. Иду дальше, второй и третий тоже мертвы. Кричу своего помкомвзвода никто не отвечает. Прошел еще вперед, смотрю опять мертвые. Вернулся в землянку, велел соединить меня с комбатом. Доложил что в роте ЧП, погибли двадцать человек. Вот собственно и всё.
Мы прошли до конца траншеи влево, здесь часовых ночью не было и на дне траншеи я увидел четкие отпечатки немецких сапог. На рыхлом отвале земли переднего бруствера были видны глубокие следы тех же ног. Вот след ног на бруствере, вот отпечаток сапог спрыгнувшего. Вот отпечаток руки, когда он держался за край траншеи. По следам и по убитым было видно, что в траншее с ножом действовал один человек. Он не дошел до конца траншеи вправо, Там были землянки и он побоялся, напороться на часового.
В том месте траншеи, где он вылез наверх и поднялся на бруствер, были видны отпечатки его коленок и рук, а затем два широких шага в сторону нейтральной полосы. Вот собственно и вся картина гибели наших солдат.
Два отделения разведчиков я распределил по всей траншеи. Командиру роты велел, собрать всех убитых солдат, спустить их под обрыв, вырыть в кустах общую могилу и без всякого шума засыпать погибших.
Разведчики останутся здесь! сказал я командиру роты. А я должен вернуться немедленно в полк. Своих солдат разобьешь на две смены! Поставишь в траншею вместе с моими ребятами! Мои, тоже половина будет стоять, половина спать. Без отдыха, люди нести службу не могут. Со мной пойдет мой ординарец. Думаю, что к вечеру сюда вернусь! У меня за старшего останется Серафим Сенько. Вот вы с ним по очереди и отдыхайте! Мои разведчики твоим солдатам спать не дадут. На счет этого можешь быть абсолютно спокоен. Так, через каждый часик пройдешь по траншее, поговоришь с ребятами о том, о сём.
Особенно не горюй! Твоя вина конечно есть. Но не такая, чтобы тебя отдавать под суд. Карьеру ты себе испортил! Комбатом тебе не бывать! По собственному опыту знаю. С роты тебя не снимут. Так в роте и останешься воевать. Попрекать тебя до самой смерти будут. Такие у них на этот счет языки. Я тоже года два в "рыжих" ходил. Не отчаивайся лейтенант! Может, ранит и избавишься от них.
Мы спустились с ординарцем под бугор, вышли на тропинку и побежали вдоль опушки леса, пока под ногами была твердая земля. По болоту мы шли не торопясь. Немец болото обстреливал минами, торопиться было не куда. и не за чем. Через речку переправились быстро. До командного пункта полка то бежали, то шли медленным шагом приглядываясь к разрывом. В общем, добрались мы до блиндажа без особой нервотрёпки и труда.
Когда я спустился в блиндаж, командира полка на месте не оказалось.
Что-то случилось? подумал я. За его столом сидел начальник штаба нашего полка Денисов. Он оторвался от телефона и показал мне рукой садись мол. Закончив разговор, он повернулся ко мне. Я сказал ему, что меня вызвал лично "Первый". Начальник штаба пропустил мои слова мимо ушей.
Значит "Первый"! произнес задумчиво он.
Командира полка больше нет!
Его, что убило?
Убило, не убило! А в полку его больше нет!
Докладывай мне! Что у тебя там?
Я подробно доложил о происшествии во второй стрелковой роте. В заключение я сказал, что командир роты в этом не виноват. Его заставили без отдыха и без сна рыть траншею в полный профиль. Комбат накануне вечером в роте не был. Комбат грозит ротного отдать под суд. Думаю, что он просто перестраховывается, хочет подставить ротного вместо себя под шишки. Потом я спросил Денисова, есть ли возможность пополнить роту солдатами, чтобы освободить разведчиков от несения службы в обороне.
В ближайшие три, четыре дня пополнения не будет. Обещаю прислать замену, как только полк получит маршевую роту. Тебе самому придется пойти в роту и это время побыть с разведчиками там.
Учти, что это не только наш левый фланг, это фланг всей дивизии. Он должен быть надежно прикрыт. А мы, как видишь, ничего не можем сделать. Немцы могут нас обойти со стороны Кулагинских высот.
В таком случае, сказал я, снимите Рязанцева из первой роты. Я пошлю его в Кулагинский лес, пусть разведает обстановку на нашем левом фланге. Может и языка, где по дороге возьмет.
Я согласен! ответил Денисов.
Можешь Рязанцева из первой роты снять! Я доложу об этом в дивизию. Держи меня в курсе дел! В случае изменения обстановки и обрыва связи донесения будешь слать связными.
Ты свободен! - Можешь идти!
Я вышел из полкового блиндажа, зашел в землянку к связистам и велел соединить меня со старшиной разведки.
У меня к тебе Тимофеич срочное дело! Слушай и запоминай! Пошлешь связного к Рязанцеву в первую роту, пусть тот немедля снимает разведчиков и отправляется к тебе. Скажешь приказ полка, лично майора Денисова. Накорми ребят и передай Рязанцеву, что сегодня ночью он должен выйти со своей группой ко мне в расположение второй стрелковой роты. Пусть подготовит снаряжение для поиска. Хватит ему в окопах с пехотой валяться.
Слушай дальше, это задание тебе! Немедленно отправляйся в тылы полка, достань два ротных миномета и по паре ящиков мин, катушки провода и четыре аппарата. Ночью, когда Рязанцев пойдет ко мне, отправь всё с ребятами и не забудь послать мне стереотрубу. У меня к тебе все!
Отдав старшине необходимые распоряжения, я вышел наверх и позвал ординарца.
Обратно, во вторую роту пойдем! сказал я ему. Давай посидим, перекурим, приведем мысли в порядок. Через некоторое время мы встали, спустились с бугра и вошли в болото, под раскаты взрывов немецких мин и снарядов. За время моего отсутствия в роте ничего существенного не произошло. Мы с Кузьмой поднялись по обрыву, и зашли в траншею.
Как дела? спросил я разведчиков.
Все спокойно и тихо, товарищ гвардии капитан! Немцы ходят у себя по траншее. Иногда постреливают из пулеметов в нашу сторону.
Это хорошо, что они стреляют. Завтра мы им всыпем по первое число! В нашей траншее сидела смена разведчиков и смена солдат стрелков.
Передайте по цепи! Гвардии старшего сержанта Сенько ко мне!
Вот, что Серафим! Метрах в пятидесяти перед нашей траншеей сегодня ночью отроешь две щели для наблюдения и две огневые позиции для ротных минометов. Щели для наблюдателей расположим на флангах.
Смотри! Показываю место! На правом НП поставим стереотрубу. Для неё там сделаешь приступку. Минометные ячейки отроешь в кустах, вот здесь и здесь. Минометные ячейки и наблюдательные пункты соединить телефонной связью. Минометы, мины, телефонные аппараты и стереотрубу принесут сегодня ночью ребята. Рязанцев с группой поиска ночью придёт сюда. Он будет вести разведку в лесу, а мы с тобой займемся немцами здесь. Я пойду, отдохну до прихода Рязанцева. Мое место в землянке у ротного. С наступлением темноты приступай к работе.
Возьмешь с собой отдохнувшую смену!
К утру ячейки и щели были отрыты, телефонная связь налажена, минометы и стереотруба стояли на месте. Ночью ко мне в землянку явился Рязанцев. Мы обсудили с ним задачу на поиск и он, не дожидаясь рассвета с группой ребят отправился в лес.
Перед рассветом я с ординарцем и шесть разведчиков, по два на каждый окоп, вышли вперед. Командир роты и его солдаты были предупреждены. На случай массированного обстрела нашей траншеи все были отправлены в землянки. В траншее остались редкие наблюдатели. С рассветом мы начнем обстрел немецкой траншеи.
Высота 220 перед нами. Немецкая траншея опоясывает ее горизонтальной дугой. В стереотрубу её видно отлично. Два наблюдателя с биноклем на левом фланге. Мы с ординарцем справа, со стереотрубой. Минометы стоят посередине. Расстояние между нами небольшое, в случае обрыва провода, будем поддерживать связь голосом. У минометов сидят по два разведчика. Они не специалисты, артиллерийских курсов не кончали. Это и хорошо. Они в любом тонком деле непревзойденные мастера. Им сейчас самоходки дай, они и из них расстреляют немецкую траншею. У них душа ноет и руки чешутся, им только дай попробовать новое дело.
Определив дальность и угол превышения, я подаю команду и в сторону немецкой траншеи летит первая пристрелочная мина. Минометные ячейки отрыты в кустах, вспышки огня и выброса дыма со стороны немцев не видно.
Отлично! сказал я глядя в трубу, когда первая мина ударила сзади немецкой траншеи.
Огонь веди не торопясь! Прицел доверни на одно деление ближе! Доложи готовность!
Готов! Давай вторую мину!
Миномет снова чихнул. Звук выстрела такой, как будто кто-то деревянной палкой ударил по пустой железной банной шайке. Хорошо знакомый звук, если по пятницам ходишь в общественную баню. Вон у нас в Москве на Банном, мужики в бане, до сих пор гремят железными шайками.
Смотрю в стереотрубу. Небольшой дымок вскинулся перед немецкой траншеей.
Доведи на пол деления обратно! И давай еще одну осторожно, с любовью!
Левый наблюдатель подтвердил попадание в траншею. Когда мина влетает в траншею, всплеска дыма при взрыве не было видно.
Первый замри! У тебя прямое попадание в траншею!
Второму приготовить одну мину для пристрелки! Готов? Внимание! Огонь!
Второй после пяти, шести выстрелов тоже попал в середину.
Теперь самое главное! Слышите меня оба? Первый два деления вправо! Второй два деления влево! Угол превышения не трогать! По одной мине! Приготовились! Огонь!
Теперь колотушкой ударила два раза подряд в банный таз, а я припав к трубе стал искать всполохи дыма на поверхности земли около немецкой траншеи. Левый наблюдатель доложил:
Попадание прямое!
Прицел менять по горизонту после каждых пяти выстрелов! Приготовились! Пошел!
Ну, братцы! Давай шуруй! Чтобы фрицам стало жарко! крикнул я в телефонную трубку.
Поддайте им жару! За нашу поруганную честь!
Мины одна за другой вскинулись в небо и ушли к намеченной цели. Нам не было видно, сколько из них рвались в самой траншее, но мы представили, что делалось там, когда увидели, как немцы забегали и заметались в траншее.
Разведчик это вам не миномётчик! Минометчику наплевать попал он или нет, пустил мину и сидит пригнувшись. У него задача одна, чтобы его самого не засекли. А разведчик сел за миномет, тут секи не секи, а два ящика мин он по немцу выпустит. В одиночную ячейку из миномета трудно попасть, а у немцев траншея. Тут, кто кого! У кого нервы и дух крепче тот и выдержит.
Мы посылали мину за миной, корректируя огонь. Недолеты и перелеты тоже были. Но по тому, как немцы метались в траншее, мы знали, что часть мин попадало в траншею.
Инструментальная разведка у немцев работала отлично. Они могли засечь любую огневую точку, с которой велся огонь. Но в данном случае бил самый малый миномет. Вспышек они не видели. Глухие звуки выстрелов им были слышны. Но им в голову не пришло, что мы сидим у них под самым носом. По звукам выстрелов можно засечь направление только. От нашего обстрела немцам стало тошно.
По нашей траншее из-за высоты стала бить немецкая артиллерия. Немцы с каждой минутой наращивали огонь. Но мы тоже не лыком шитые. Мы под общий грохот мину за миной пускали. Главное нужно было показать, что мы их артиллерии не боимся. За какое-то время, выпустив все мины, мы прекратили огонь. Наша траншея и всё пространство вокруг было затянуто облаком дыма и пыли. К вечеру обстрел совсем прекратился. В темноте хорошо видны вспышки при выстрелах.
Приятно было сознавать, что мы всыпали немцам. У разведчиков всегда чешутся руки. Они охотники до всяких таких необычных дел. Спрашивается! Чем занимаются наши минометчики, которые сидят где-то сзади? Немцы до пояса в рост по своим траншеям ходят.
Надо ходить, уговаривать, просить, убеждать:
Дайте огня!
Разведчики привыкли такие дела делать с налета. Идут где-нибудь мимо огневых позиций минометчиков, часового в сторону, пол-ящика мин пустят в сторону немцев и пошли своей дорогой. Им конечно в спину шлют угрозы, мол, жаловаться будем. "Вам, что лодыри! Подносить мины лень?"
Минометчики стали ящики с минами закапывать в землю. Что они могли сделать? Подойдет, оттолкнет, не будешь стрелять. А потом с этими разведчиками справься. Подойдут и свяжут, если будешь шибко орать. Да ещё клип в рот поглубже засунут. Это не люди, а какая-то сатана!
"Связной" Август 1943 года.
Ночью старшина принес еще несколько ящиков мин и на следующий день мы возобновили обстрел, немецкой траншеи. Потерь в роте не было. Землянки были врыты под откосом обрыва, снарядами их не возьмешь. Мы обстреливали немцев и ждали, когда дадут пополнение в стрелковую роту, чтобы сдать оборону и заняться своими делами.
Рязанцев с группой разведчиков находился в лесу. Прошло около суток с момента его выхода, к вечеру он прислал связного.
Как там у вас дела? спросил я разведчика, который явился ко мне.
В лесу немцев нет. В глубине леса, от этой опушки метров семьсот, проходит дорога. По ту сторону дороги пустые немецкие окопы и пулеметные гнезда. Они разбросаны друг от друга на прямую видимость. Обойти их или просочиться между ними ночью можно. Мы ведём наблюдение, подбираем себе подходящий объект.
Ваша задача разведать лес до дороги и пройти его в северо-западном направлении. Нужно лесом выйти с той стороны к подножью высот. Я понимаю, Рязанцев хочет язычка взять. Вот смотри, здесь по карте обозначена деревня Кулагино. Нужно уточнить, есть ли она на местности. И ещё одно нужно, как следует знать, может ли лесом к подножью высот подойти наша пехота. Завтра у командира полка появиться такая идея в голове, мы должны доложить обстановку на этом участке. Но самое главное опять не в том. Здесь проходит левый фланг нашей дивизии, важно знать, не нанесет ли он нам здесь удар в спину. При взятии языка могут быть потери. Сейчас не время заниматься этим. Я Рязанцеву об этом говорил. Повторяю! Сейчас только разведка и наблюдение! Передай ему мой приказ и пусть он с языком до меня подождет. Через пару дней сюда должны прислать пополнение. Разведчиков из обороны выведут, вот тогда и займемся ловлей блох и языков. Вернешься к Рязанцеву и всё, что я сказал, доложи ему. Завтра к вечеру жду от вас связного.
Вот смотри сюда! У Рязанцева такая карта есть. Вот высота 220 и 222. При выходе на северо-западную опушку леса по компасу возьмете азимут её вершины. На карте от вершины с обратным отсчетом величины угла проведете прямую линию, это будет ваша точка стояния. Ошибка может быть не больше десятка метров. Я пошлю с тобой к Рязанцеву Сенченкова, он в расчетах и на счет взятия азимута вам поможет. Координаты места стоянки передадите мне через связного. Контрольный срок выхода связного завтра до наступления ночи. Наблюдение за немцами и за местностью установите сразу. Наблюдение вести скрытно. На открытые места не выходить. Предупреди Рязанцева, главное не обнаружить себя.
Да, вот еще что! Скажи Рязанцеву пусть, просмотрит лес по краю дороги. Нельзя ли его заминировать. Я доложу начальству. Может, пришлют полковых саперов. А то, нас заставят вдоль дороги немцев стеречь.
Кузьма! Дай водицы глотнуть! А то от долгой говорильни в горле пересохло!
Я хлебнул из поданной фляги прохладной чайной заварки и, вставая, добавил:
Вот собственно и всё! Тебе пора идти!
Связной кивнул головой, встал молча, поправил автомат, нагнулся в проходе и вышел наружу. Я тоже вышел из землянки. У меня была привычка взглядом их проводить. Вот они мелькнули в створе кустов и исчезали в зелени кроны. До вечера еще было время. Мы вернулись с ординарцем в землянку и на всякий случай завалились спать. Сон для разведчика, как запас снарядов для артиллериста. Лежат несколько ящиков, прикрытые крышками, есть не просят, а пустить их в дело, можно в любой момент. Разведчика тоже можно в любой момент разбудить и поставить на нож.
Стрельбы со стороны немцев особой не было, мы завалились на нары и тут же заснули.

24 Фев 2019, 03:27Magus  
Глава 29 Финн

Август 1943
Ванька-ротный

Пока Рязанцев с группой разведчиков вел разведку Кулагинского леса, мы сидели в расположении второй стрелковой роты и постреливали в немцев из минометов. Старшина помаленьку нас ими снабжал. С наступлением темноты мы покидали свои ячейки и щели, забирались в землянку и отдыхали всю ночь.
Минометные щели были небольшие. На ночь мы их прикрывали деревянными щитами от снарядных ящиков. Доски из-под снарядных ящиков были прочные, под весом человека не прогибались. Сверху в стороне у нас лежали пласты срезанного дёрна, уходя в землянку, мы их затаскивали на эти щиты. По углам ячеек и узких щелей стояли стояки, на которые опирались щиты. Все было сделано, чтобы ночью, когда мы покидали свои ячейки, немцы не могли их обнаружить и поставить нам мины сюрпризы.
Этот день с утра был особенно жарким и душным. Август последний месяц лета, а солнце, как будто свалилось с небес. Оно палило и жарило беспощадно. Не Духовщина, а Африка пышет зноем кругом!
По склону высот со стороны низины и поймы, где петляет река, ползет удушливый залах разложившихся трупов. Вместе с ним над землей стелится чад немецкой взрывчатки. Тем, кто сидит в укрытиях особенно тяжко и не выносимо. Прошлые дни был всё же тихий ветерок и всю эту вонь и гарь сносило куда-то в овраг. А сегодня полное безветрие. Сизый дым неподвижно и остолбенело, висит вокруг.
Как-то так случилось, что я не проверил наличие мин и у нас кончились выстрелы. Я забыл сказать старшине. А он посчитал, что мин у нас на следующий день хватит.
На рассвете мы засели в свои ячейки, выпустили с десяток мин и прекратили стрельбу. До наступления темноты мы не могли покинуть свои укрытия. Мин не было. Мы прекратили стрельбу. Все облегченно вздохнули. До темноты оставалось пол дня. И вот тут-то и пополз этот отвратительный запах. Я устал от напряжения последних нескольких дней. Мне хотелось сбросить накопившуюся тяжесть и усталость. Пока было светло, я решил понаблюдать за немцами. Пот, как в парной бане "по черному", струился по лицу застилая глаза. Я сидел и рукавом гимнастерки вытирал мокрые брови и лоб.
При хорошем увеличении в окуляры трубы немецкие окопы и немцы видны в натуральную величину. Даже выражение лица, выглянувшего немца, можно рассмотреть пока его голова торчит над бруствером. Выставит, какой немец свою рожу и немигающим взглядом уставиться в упор на тебя. Такое впечатление, протяни сейчас руку вперед, схвати его двумя согнутымм пальцами за нос и он заорет, загнусавит от боли.
Во время наших обстрелов немцы прятались по блиндажам. Теперь, когда обстрел с нашей стороны прекратился, они вылезли в траншею погреться на солнышке и кости размять. В траншее на время обстрела у них оставались наблюдатели и дежурные стрелки и пулемётчики. Вот у кого поджилки тряслись. Траншея не божий храм. Сколько в ней не крестись, сколько не кланяйся, не отбивай поклоны всевышнему, сколько не гни свой хребет, на тебя не опуститься небесная благодать. Скорей схватишь мину. После обстрела каждый хочет размяться. Пройдет немного времени, кто-то уже и выглянул, посмотрел в нашу сторону. У одного макушка каски маячит над траншеей, другой торопливо бежит куда-то, выглядывая на ходу.
Нейтральная полоса неподвижна и мертва. Погляди в неё и у тебя с лица сползет любопытство и страх. Улыбнешься, покачаешь головой и опять пойдешь толкаться локтями в земляные бока глубокой траншеи. В общем, у солдата после хорошего обстрела обязательно появляются неотложные заботы и важные дела. Что у наших, что и у немцев!
Видно, как вдоль хода сообщения пошатываясь, протискиваются санитары с носилками. Они бестолковый народ. С носилками лезут везде напролом. У них на уме одно, поскорей разделаться с ранеными и уйти подальше. В окуляры трубы видно, как они боками трутся о траншею. Санитары везде санитары! У немцев они старательны. У нас откровенно ленивы. Одни перевязывают раненых, другие помогают раненым идти. У немцев в обязанность санитаров входит подбирать не только раненых, но и убитых. Их выносят на носилках, как лежачих больных.
Не все солдаты фюрера во время обстрела прячутся в блиндажах. В траншее остаются наблюдатели. Их нужно только засечь и обложить с двух сторон огнем. Немцу некуда станет деваться.
Вот сейчас, самый подходящий момент. Всыпать им с полсотни мин, все как мыши разбегутся. Но, к сожалению мины закончились.
А вообще ребята устали и мне откровенно нет никакой охоты заниматься этим делом. Сколько вот так можно торчать на передке? Надоело всё! Как только солдаты пехоты смиренно сидят, как мыши в траншее? У нас есть отдушина. Мы, можем уйти. А им, до смерти предписано безвылазно сидеть в земле.
Немцам сегодня повезло. Бегают как муравьи перед дождем, а грома с неба не слышно.
И вот, наконец, дождавшись темноты, мы вылезаем на поверхность земли приваливаем щиты, забрасываем их дерном, и не торопясь ступая, уходим в сторону своей траншеи.
Чуть ещё стало темней, немцы начали светить ракетами. А раз немцы стали светить ракетами, ночь пройдет спокойно, без всяких происшествий.
Так прошел ещё один фронтовой день, жаркий, томительный и бесконечно длинный.
С наступлением ночи немцы прекратили стрельбу. Идти под визгливый голос немецких пуль, когда они летят в спину, не очень приятно. Полоснет свинцовым хлыстом по спине, ткнешься руками в землю, подогнув колени и считай, что это для тебя последний день. На земле ты больше не жилец! Твоя песенка спета! При каждом выстреле вдогонку ждешь сзади удара, печенкой чувствуешь, как они летят и догоняют тебя. И так, каждый раз. Пули, осколки и взрывы по много раз в день приходится переживать. Сколько нужно иметь душевных сил, чтобы перенести, перетерпеть за многие годы все это?
Но вот открытое место пройдено. Впереди чернеет наша траншея. Никого не волнует, что ты ходишь, каждый день под пулями и можешь получить их в спину или затылок. Это твоя работа. У комиссара полка давно бы боевой орден висел за то, что он один раз под пулями хребет свой пригнул. А то бери ещё и выше!
В передней траншее безвылазно сидят простые солдаты, под огнем, под бомбами, под пулями, за это им медали не дают. Это не геройство, какое! Это они обязаны! А тыловик пригнулся разок от разрыва, это геройство первой статьи. Да ещё, если он в чине! Уж он растрезвонит, что был под огнем!
В передней траншее, пригнувшись, солдаты сидят. Мы прыгаем сверху на дно. Никто нас не окликает, не останавливает. Кто мы, чужие или свои? Мы идем вдоль хода сообщения. Солдаты, пригнувшись, сидят в разных позах. Один, обняв колени и упершись каской в стену окопа, дремлет и посапывает в усы. Другой поперек хода сообщения вывалил свое гузно и лежит на боку. Тот, притулившись за спиной соседа, уперся каской в затвор винтовки и скребет его. Этот, что откровенно развалился вдоль прохода, лежит, открыл рот и пускает пузыри.
Солдат стрелков в траншее не так уж много. Там пригнулась и замерла кучка, здесь спят по двое, по трое. Некоторые сидят спиной к немцам, им на всё давно наплевать. Разве они не знают, что им уготовила судьба. Вот они и смирились, утратили нюх солдатский. Неделя ещё не прошла. Здесь же, в этой злополучной траншее, их друзья и товарищи поплатились жизнью за сон на посту. А им хоть бы что! Поесть и поспать! Вот главное что осталось.
Мы идем по траншее, где толкаем сидящих солдат, где перешагиваем через них. Одному прошлись по ногам в темноте не видно. У нас на душе тоже кошки скребут. Солдат не поднял головы. Он подобрал ноги с прохода и лежыт в свою дудку сопит. Другой спит сидя, раскинув руки и растопырив колени. Пройти мимо, не задев его нельзя. Разведчик, идущий впереди подталкивает его с дороги. Он, не просыпаясь, переворачивается на бок, и ничего не сказав, захрапел возмущённо. Солдаты не брыкаются и не огрызаются, когда мы их толкаем и задеваем на ходу. Они просто отползают в сторону, прижимаются к стенке окопа и каждый делает дело свое. Мы идем, поддеваем их и наступаем им на ноги. Они чутко реагируют, быстро убирают ноги, зная, что мы можем и по головам им пройти. Свой брат, пехотинец, тот пройдет, не задев никого. Он идет по траншее мягко и осторожно. Он, как кошка в высокой траве ступает. А эти, из полковой разведки идут и раздают пинки и тырчки. Им солдат нипочем. Им сказать ничего нельзя. Им ничего не стоит сапогом заехать тебе в рыло, дать пинка промеж ног, под зад. Это на их языке "Дай пройти!", "Маленько подвинься!". Попробуй, не уберись в карман носком сапога тебе подденут.
Славянам в траншее спокойно, пока разведчики работают в нейтральной полосе. Командир стрелковой роты тоже отдыхает. Разведчики вернулись. Надо идти и будить своих солдат.
Через некоторое время харчи принесут. Запах ржаного хлеба сразу поднимет всех на ноги. Все ждут момента, когда забрякают котелки.
Подхожу к землянке. На ступеньках сидит часовой.
Давай буди ротного! бросаю я часовому.
Я здесь! Я не сплю! слышу я, голос лейтенанта из-за занавески прохода. Палатка в проходе откидывается и на фоне коптящего сального света появляется силуэт лейтенанта.
Часовых поставишь по всей траншее! говорю я ему.
Разведчиков на постах ночью не будет! Пополнение ты получил.
Я отправляю своих в тыл. Мы с ординарцем ляжем спать в твоей землянке. А ты ночью будешь проверять свои посты. Приказываю смотреть в оба! Принесут харчи, налей нам с ординарцем из вашего ротного котла. Поставь котелок в землянке. Нас не буди. Мы хлебать будем после, когда сами проснемся. Других распоряжений к тебе нет. Думаю, что до утра у тебя в траншее будет порядок. В случае чего, не стесняйся, буди!
Мы спустились в землянку и повалились на нары. Я закрыл глаза. Было слышно, как лейтенант с кем-то разговаривал. Потом голос его умолк и я вскоре заснул.
Среди ночи меня разбудили. Ещё сквозь сон, я услышал голос своего ординарца. Он о чем-то говорил с командиром роты и легонько тряс меня за плечо.
На звонки дежурных из штаба он, лениво позевывая, обычно отвечал:
Капитана здесь нет! Что передать?
Невозмутимо и спокойно он штабным дает понять, что меня на месте нет и разговор окончен. Передовая телефонисту трубку, он добавляет:
Меня тоже здесь нет! Больше не буди! В таких делах, когда из штаба звонят без особой важности, ординарец не приклонен и не пробиваем.
Сказал нет! Значит нет! И поменьше болтай! Твое дело телячье! Обтелефорился и сиди!
Но на этот раз, я слышал сквозь сон, ординарец мой с кем-то толковал. Сидя на нарах, он уставился сонным взглядом на лейтенанта, а тот напирал "Давай! Буди капитана".
Товарищ гвардии капитан! слегка потянув за рукав, настойчиво теребит меня ординарец.
Ну! Что там еще? не отрывая глаза, спрашиваю я.
Если он одумается или не ответит, не потянет ещё раз за рукав, то считай, что это мне приснилось. Я тут же отключусь и засну.
Товарищ гвардии капитан! Впереди перед нашей траншеей немцы кричат. Слышно, как стонут!
Какие ещё немцы? недовольно говорю я, не поднимая головы.
Какие там ещё голоса? Сходи, послушай! Вернешься, тогда разбудишь!
А я, что тебе говорил? выговаривает он деловито лейтенанту.
Ты сам слышал?
Нет! Солдаты говорят!
Нужно сначала самому сходить и послушать! Пошли!
Я лежу и соображаю. Что могло там случиться? Сейчас ординарец пойдет, и всё выяснит. Я повернулся на бок, устраиваясь поудобней. О чем они меж собой говорили, выходя из землянки, я уже не слышал.
Для разведчика сон дороже всего. Дороже водки и любой медали. Можно быть несколько суток голодным, не иметь табаку, в жару воды глотка не хлебнуть, но голова должна быть свежа, способна соображать и думать. А, если сутки или двое не спал, какая может быть острота и тонкость соображения.
Через некоторое время лейтенант и ординарец вернулись в землянку.
Товарищ гвардии капитан! Стоны слышны! Метров двести, триста впереди. Слышно хорошо! Даже слабые слыхать!
Я приподнял голову от кучи хвои, лежавшей в головах, обвел взглядом лейтенанта стоявшего рядом и попросил закурить. Серьезное дело всегда начинается с перекура.
Ну что там? Докладай обстоятельно и подробно!
С левого фланга, не доходя до конца траншеи, есть поворот. За поворотом стрелковая ячейка. В ней сидит пожилой, такой солдат. Солдат показал мне направление, откуда слышны эти стоны. Минуты через две слышу. Действительно! Один стонет, а другой ему что-то лопочет. Говорит не по нашему, не по-русски. Ни одного матерного слова не слыхать. Я поднялся на бруствер, встал во весь рост, приложил ладони к ушам. Метров двести, больше до них не будет! Они где-то перед оврагом на нашей стороне под кустами лежат.
Я поднялся с нар, пригнул голову, чтобы не стукнуться головой о бревна и пошел к выходу, дымя сигаретой. Чуть задержавшись в проходе, я сплюнул на горящую сигарету, притоптал ее ногой по привычке и пошел на левый фланг траншеи. Лейтенант и ординарец следовали за мной.
Вот сюда! Направо! От солдата слыхать хорошо! подсказал лейтенант и мы повернули в стрелковую ячейку.
Я пропустил лейтенанта и оглянулся на своего ординарца. Он шел сзади не торопясь, упираясь руками в боковые стенки траншеи. Автомат висел у него поперек груди.
Гранаты у тебя есть?
Есть штуки три! Пара немецких и одна наша лимонка!
А чего немецкие таскаешь?
Немецкие, они на много легче наших, товарищ гвардии капитан! От наших, у меня штаны с задницы спадают. Живота совсем нет, ремень на порках держать нечем. От плохой кормежки видать!
Ты мне еще про кальсоны расскажи. Какого они у тебя на заднице цвета!
Ну ладно! Пошли!
Мы подошли к солдату, дежурившему в стрелковой ячейке. Солдат показал молча рукой в темноту и я услышал тихие стоны и немецкое лепетание
Ава! Ава! (Больно!)
Наши солдаты стонали обычно: Ай! Ой!
Я стал прислушиваться к звукам из ночной темноты. По стонам и приглушенному голосу можно было сделать заключение что их двое. Порыв слабого ветра уловил я на своем лице, и голоса стали слышны довольно отчетливо и как будто ближе. Ветер утих. От земли снова потянуло трупным смрадом.
Трудно было понять о чём говорили они там. Ни русского: Мать вашу!... которым наши сопровождали свои стоны, ни немецкого: О майн гот! различить было нельзя.
Слушай лейтенант! Дай мне пару солдат! Ты знаешь, я своих разведчиков отправил отсюда. Вдвоем нам не справиться. Один из них раненый, видно лежит на земле.
Берите! Не возражаю, если кто из них с вами пойдет.
Людей я не знаю. Солдаты все новые. Эти с вами туда не пойдут. Из бывалых, всего два санитара. А у них, как у баб, зады обвисли.
Ты мне дай двух молодых. Чтоб посмелей, были. По проворней.
У меня в роте, сам видел, какие солдаты с пополнением пришли.
Ладно, мы сейчас сами спросим.
Я кивнул ординарцу.
Прошвырнись по траншее! Переговори с солдатами! Может, кого добровольцем найдешь! Спроси, кто хочет на дело с капитаном пойти. Даю тебе десять минут на все переговоры.
Ординарец метнулся в сторону и исчез за поворотом траншеи.
Ну что старина! Пойдешь с нами брать языка? спросил я сидевшего в стрелковой ячейке солдата.
Староват я для вас! Товарищ капитан. Ноги у меня опухают к вечеру. Разуться не могу. Боюсь вам испортить все дело. Вы уж извеняйте. Как ни будь без меня. Ваше дело молодое. А меня временами бьет кашель. Скрабет, как скребком. Как чуть вспотею кашель спасу нет.
Ладно, солдат! Я тебя не неволю! Давай-ка лучше, помолчим и послушаем!
Я поднялся на руках на вверх, на край окопа, сел на бруствер и стал прислушиваться. Слышны были стоны одного и приглушенный голос другого человека. Немцы! решил я. Их двое. Они медленно отползают к оврагу. Но как они там оказались? Всё вроде естественно, похоже на то. Один тяжело ранен, другой его по земле волочит. Но нет ли здесь хитрой ловушки? И когда я подумал о засаде, мурашки у меня поползли по спине.
Да-а! сказал я и глубоко вздохнул. Мысли пошли в стройном порядке. Стонут! Лопочут! Подманивают! Как уток болотных на манок. Перед глазами мгновенно встала картина засады.
Человек двадцать немцев лежат полукругом в кустах, животами припавши к земле. На локтях растянуты ремни автоматов. Затворы взведены. Двое впереди прикинулись ранеными. Ждут когда замелькают наши тени.
Но вот по ветру донесло отчетливо немецкие слова. Говорил прежний голос. Другой, в ответ, только стонал.
Ну что капитан? спросил я сам себя. Думай! Решай! Такого случая больше не будет!
В это время в проходе послышались шаги ординарца. Я тихо соскользнул по земле и спустился на дно окопа.
Ну, что брат! Добровольцев нету!
Не хотят братья славяне с нами за немцами идти. Говорят, в петлю лезть! Это, говорят, ваше разведческое дело.
Ладно, оставим солдат в покое! Ты вот что! Полезай-ка лучше наверх! Посиди! Послушай! Нет ли там других шорохов и голосов? А я пока покурю здесь внизу и подумаю.
Разрешите мне метров на тридцать вперед пройти?
Может там будет лучше слышно?
Я кивнул в знак согласия, а на словах добавил:
Сними мешок! Две минуты даю! Не больше! Нам нельзя ни одной минуты терять!
Ординарец ловко забрался на бруствер, перемахнул через него и исчез в темноте. Через несколько минут он вернулся и изложил свои соображения.
Они чуть левее. Других шорохов нет.
Ну, что рискнем пойти на дело вдвоем? Я пойду прямо на них. Ты пойдёшь рядом, чуть правее. Следи за мной и смотри вперед по траве. Я буду смотреть вперед и оглядывать левую сторону. Ты вперед и вправо. Двигаться не торопясь. Туда пойдем медленно. Резких движений не делать. Мой планшет с картами и свой мешок оставь здесь солдату и лейтенанту на сохранение. Дай мне пару немецких гранат. Себе оставь лимонку. Из карманов все лишнее вытряхни. Поправь амуницию, чтоб ничего не болталось и не брякало. Ночь сегодня исключительно тихая и темная. Так что ни веток, ни кустов и не хрена не видно.
Лейтенант! Пройди по траншее. Предупреди своих солдат. Пусть ухо держат востро. Разъясни, что впереди работают разведчики. Ни какой стрельбы, чтобы не случилось. Стрелять до нашего возвращения категорически запрещаю! А то найдется дурак, возьмет и подмогнет! Пока мы готовимся тут, ты должен вернуться обратно. И прощу тебя, пожалуйста, побыстрей.
Пока ординарец очищал свои карманы, пока он складывал в мешок свое барахло лейтенант обошел всех солдат и вернулся.
Напарник мой сидит на бруствере, слушает и смотрит в темноту. Я ощупываю у себя карманы, где у меня что лежит. Здесь и здесь по гранате, а здесь перевязочный пакет на всякий случай. Поднимаю голову, смотрю на ординарца, стараюсь угадать, какой у него настрой. Лицо его спокойно, настороженно и сосредоточено. По лицу и по всей фигуре вижу, что он недоспал и хочет вздремнуть. Нам ведь действительно не дали поспать.
Это тоже не плохо, что нервы расслаблены и мысли спокойны. Все должно пройти без лишнего волнения и без сомнения. О чем думает он, морща нос, как будто чихнуть собирается. Этого еще сейчас не хватает. Возможно, это раненые летчики отлеживались где-то в кустах, а теперь ползут к своим? Мысль, что это летчики, окончательно успокоила меня. Я посмотрел на ординарца, лицо его было неподвижно. Он весь как пантера превратился в зрение и слух. Ничего! подумал я. Он парень смышленый и не из робких. Тронемся вниз, сразу все мысли встанут на место. Немцы до этого светили и постреливали. Услышали стоны и крики, сейчас с их стороны полнейшая тишина. Ни трассирующих, ни ракет! На передовой с двух сторон, как будто все вымерло.
Поджидая возвращения лейтенанта, я вспоминал, как ординарец попал в разведку.
На его счету не числились языки. Он ходил всё время в группе прикрытия и выполнял, так сказать, функции на подхвате. Ползал с группой прикрытия старательно, всё выполнял и не лез на глаза. У русских солдат так заведено. Один подтрунивает над другим и считает это в порядке вещей. Он был не очень разговорчивый. Ехидных словечек не употреблял. Сдачу словами давать не умел. Его поддевали, а он больше молчал.
Однажды старшина привел его ко мне и предложил взять в ординарцы. Я ответил старшине: Ладно! Пойдет! Пусть будет ординарцем, если сам не возражает! Ты ему наверно говорил, какие обязанности будут у него.
Став, ординарцем он не заважничал. Поглядишь на ординарца командира полка. Простой солдат, рядовой! А вид у него, как у мыльного пузыря, надутый. Мой ординарец ел, пил, жил, воевал рядом со мной. Он часто бывал вместе со мной в штабах и на глазах у полкового начальства. Звание у него было рядовой, а по должности в полковой разведке, он занимал четвертое место. Но он не изменился, остался прежним. Он частенько, когда выпадало время, отправлялся к своим бывшим дружкам. Посидит, покурит, узнает чего нового. Теперь, когда в полковой разведке он занял четвертое место после меня, Рязанцева и старшины, ребята, те самые, которые измывались и потешались над ним, стали называть его не иначе как по имени и отчеству. Сам он ничего не делал, чтобы к нему обращались так. Теперь, он имел выход на прямую, через голову Рязанцева, сразу на меня. Одного веского слова его достаточно и многое может измениться. Он по-прежнему был приветлив, добродушен и молчалив.
Ординарец в разведке, это не полковой прихлебай и денщик. Это такой же солдат в потертой шинелишке, который много знает и умеет и лазает вместе с капитаном разведки по передовой под пулями и снарядами. Он знал, как рвутся снаряды, мины и бомбы. Он жил вместе с солдатами, сидел в окопах под огнем на передовой, валялся на земле, спал в солдатских землянках, теперь ему предстояло пойти и взять языка.
Ординарец в разведке должность не громкая. Ординарцы в тылах полка или дивизии это денщики, прислуга, телохранители. Ординарец командира стрелковой роты, это больше связной, посыльной, помощник и даже советчик ротному. А ординарец в полковой разведке оставался разведчиком и хозяйственником.
Теперь ему представился случай пойти на рискованное дело, выйти, так сказать, на уровень спеца из захват группы и тем подтвердить свой авторитет, как разведчика. И потому он сидел на бруствере и обдумывал этот свой решительный шаг.
В траншее послышались шаги и в узкий проход стрелковой ячейки, протиснулась фигура лейтенанта.
Всё в порядке! Всех предупредил!
Давай ещё разок навостри уши! сказал я ординарцу.
Я тоже вылезу наверх, постою, послушаю. Нужно засечь направление и удержать его в голове. В темноте проскочить мимо можно. Мы пойдем, а они возьмут и притихнут. Мы должны выйти на них по прямой.
Я попросил солдата отойти в сторону, поднялся на бруствер, повернул голову на бок, поводил ухом и вытянул шею. Через какое-то мгновение, я услышал снова лепет и тихий стон. Характер звуков нисколько не изменился. Если бы это была ловушка, у немцев не хватило бы терпения издавать одну и ту же ноту.
Ну, нам пора! сказал я и, обернувшись, посмотрел на лейтенанта.
Пошли! сказал я, почему-то шепотом.
Я встал на ноги, перешагнул через насыпь бруствера, перед окопом и подав тело вперед, медленно тронулся вперед под откос. Ординарец шел чуть сзади справа, метрах в пяти, искоса посматривая на меня.
Я пригнул голову. Он сделал тоже самое. Я разогнул спину, он тоже выпятил грудь вперед. На первых шагах я проверял его, как он держит зрительную связь со мной и быстро ли реагирует. Потом будет не до этого.
Земля под ногами твердая, покрытая мягкой травой. Кое-где видны свежие воронки от мин и снарядов. Мы их огибаем. Никаких веток и сучков под ногами. Нога мягко ступает, переваливаясь с каблука на носок. Открытое поле постепенно уходит вниз. Там впереди поперек поля проходит овраг. За оврагом на скатах высоты находится передовая немецкая траншея. Уклон земли стал падать заметно круче. Здесь впереди, слева должны быть кусты. Вот они. В темноте они кажутся неестественно большими. Немцы как будто почуяли, что мы подходим к ним. Они притихли, затаились и слились с землей.
Их нужно искать на земле, мысленно прикидываю я. Еще сотня плавных и бесшумных шагов. Впереди под кустами едва заметное движение. Я замедляю шаг. Мельком оглядываюсь на ординарца. Он тоже приостановился. Вижу на земле, лицом вверх лежит немец. Серебристая кокарда фуражки от прерывистого дыхания колышется. Если бы не кокарда, я бы глазами сразу не выхватил немца из темноты. Офицер! мелькнуло у меня в голове. Перевел взгляд на его погоны. На погонах обер-лейтенантские квадраты в виде блестящих усеченных пирамид. А, где же второй?
Второй немец солдат лежал под кустом на боку. Он находился чуть ниже в ногах у офицера. Он сразу вздрогнул, когда я на него посмотрел. Я выхватил его глазами из темноты по этому резкому движению. Его собственно и выдал едва заметный рывок.
Теперь на фоне темной травы и кустов я отчетливо вижу двух лежащих немцев. Не шевельнись они. Не дёрнись чуть заметным движением, я бы мог пройти мимо. Вот, как видит человеческий глаз в темноте. Притаись, замри и лежи неподвижно, через тебя могут переступить и не заметить.
Немцы конечно испугались. С их стороны ни писка, ни малейшего стона. Мы появились над ними как черные ангелы смерти. Мы слетели на землю и при этом ни звука, ни шороха, ни шелеста крыльев они не услышали. Одни лишь наши глаза поблескивали в темноте над ними. Немцы ни пикнули, ни издали, ни единого звука. У них перехватило дыхание, когда мы возникли над ними.
Прошло одно мгновение. Я опустился на колени и наклонился над офицером. Ординарец, едва заметным движением попятился задом, перешагнул через лежащего на боку солдата и зажал его между ног, продолжая смотреть в темноту, в сторону немецкой траншеи. Он готов был в любую минуту открыть встречный огонь из автомата.
Сняв с офицера фуражку, чтобы проверить, нет ли в ней чего, я машинально надел её себе на голову, поверх капюшона. Левой ладонью, прикрыв ему рот, быстро обшарил его. В темноте не было видно, куда он собственно ранен. Да и не было времени разглядывать его подробно. На голове бинтов нет, светлые волосы взлохмачены, оттопыренные уши торчат. Отстегнув пуговицу нагрудного кармана, я извлек документы. Быстрым привычным движением руки сунул их себе за пазуху. Совать их к себе в карман, не было времени. За пазухой у меня лежал пистолет. В ночных поисках зимой и летом я перед выходом кладу его туда, чтобы был тепленький и не забитый грязью.
Переложив документы, я решил ощупать его ладонью сверху вниз. Как только я коснулся кончиками пальцев его живота, он заскрипел зубами и издал грудной гнусавый звук. На губах у него лежала моя рука.
У нас у разведчиков отработанные приемы. Не успеет гнусавый выдох вырваться у немца, как ладонь, прикрывающая рот, мгновенно разведена и немедленно затыкает ему нос. Не успел он вздохнуть, чтобы огласить криком округу, как моя рука перекрыла все дыры и ему нечем стало дышал. Ему осталось одно. Проглотить свое мычание. Я дал ему сделать вздох, позволил передохнуть и, приложив палец себе к губам, показывая:
Лежать, мол тихо!
В боковых карманах его брюк лежало что-то твердое. Я извлек оттуда зажигалку и портсигар. Важно было, чтобы в карманах у него не осталось оружия в виде мини "Вальтера" или дамского "Браунинга".
Он дышал порывисто, глубоко и больше не кричал, не стонал.
Я снял ладонь со рта, расстегнул ему нараспашку френч и посмотрел на его рану в живете. Большое кровавое пятно было видно на марлевой повязке. Теперь он дышал глубоко и ровно. Он по видимому физически ослаб и потерял много крови. Но больше не стонал. Он боялся, что я его задушу.
Офицер лежал на палатке, которую тянул за собой солдат. Он был без поясного ремня. Ремень и пистолет в черной кобуре лежали на палатке у него между ног. Я, не спеша, взял его, нацепил поверх маскхалата у пояса и, еще раз ощупал его карманы и осмотрел ноги. На нем были блестящие хромовые сапоги с прямыми, как бутылка, голенищами. Это наши майоры, подумал я, любили носить сапоги, по-деревенски гармошкой. Обер-лейтенант успокоился, ровно дышал, а глазами следил за моими движениями.
Я погрозил ему пальцем. Он кивнул головой, что понял меня. Он лежал и слегка беззвучно шевелил обсохшими губами. Мне показалось, что он молился или даже хотел мне что-то сказать. Но я не мог разобрать его едва уловимый шепот.
Для меня, по словам раздельная, немецкая речь и то была не совсем и не полностью понятна. Я понимал, когда сам задавал вопросы и получал на них простые ответы. Я, как бы уже знал слова, которые должен был услышать в ответ. А тут одни неизвестно с чем шипящие.
Оставив офицера, я перешел к солдату, которого зажал ординарец. Ординарец тихо, как тень слез с него и шагнул в сторону. Я легонько коснулся солдата рукой.
Немецкий солдат на удивление был сообразительным парнем. Он приподнялся с земли, сел поудобнее, приставил палец к губам, давая понять, что будет молчать, как могила. Согнув ногу и приподняв ее, он показал рукой, что здесь у него рана. У него был пробит осколком носок сапога. Кровь из пробитого сапога не текла, рана, по-видимому, была небольшая. Он и не пытался снять сапог и сделать себе перевязку. Не дожидаясь моей команды, он сам поднял руки, предлагая себя обыскать. Я похлопал его по плечу, жестом показывая опустить вниз руки. Он потыкал пальцем в разорванный сапог, сморщил рожу и покачал головой. Идти сам, мол, он не может.
Показав, чтобы он обнял меня руками за шею, я легко приподнял его от земли, вытянулся во весь рост и шагнул в обратном направлении.
Он, как ребенок обвил мне шею руками, прижавшись ко мне своей шершавой щекой. Я сделал неуверенный первый шаг, а потом поймав равновесие, зашагал в сторону нашей траншеи.
Ординарец без слов всё понял, что мы здесь оставим офицера. Он попятился задом, посматривая в темноту ночи, в сторону оврага.
Через некоторое время он развернулся и последовал за нами. До траншеи мы дошли быстро, без остановок. При возвращении назад не требуется идти плавным гусиным шагом. Здесь не нужна большая осторожность. Здесь правило другое. Пока тебе в спину не бьют, хватай языка и мотай без оглядки назад.
Одной рукой немец придерживал свою раненую ногу, а другой держался мне за шею. Он потратил все запасы бинтов, на офицерский живот и как выяснилось, перевязать ногу ему 6ыло просто нечем.
На окрик солдата, какой мол пароль, я послал его приветливо матом. Он принял это за отзыв и вылез за бруствер, чтобы помочь нам осторожно спустить немца в траншею. Я шагнул на бруствер и мы подали немца на руки лейтенанту.
Отзыв, на окрик часового, матом всегда действовал безотказно и лучше, чем условный пароль.
Кто идет? иногда услышишь из ночи. Пустишь ему в ответ пару знакомых слов. Солдат сразу соображает, что имеет дело с разведчиком. И сам же ещё добавит! Понял! Понял! Я тоже свой! Разведчики паролей и отзывов не признавали. Считали их детской игрой.
Я спрыгнул в траншею и сказал лейтенанту:
Неси немца в свою землянку! Я следом иду! Напарник не отставай!
Угу!
А раз, угу! пошевеливайся и топай. Нам еще за офицером нужно сходить!
Я совсем забыл про немецкую фуражку торчавшую у меня на голове. И солдатам стрелкам показалось чудо. Их лейтенант, командир роты нес на руках немецкого солдата, а за лейтенантом шел немецкий офицер в фуражке с серебристой кокардой, в маскхалате и руки в карманы. А сзади шел солдат разведчик, одной рукой придерживая автомат.
Смотри! Смотри! Один наш полковой разведчик их него немца и офицера прихватил!
Этот, что на руках у нашего лейтенанта солдат. А тот в немецкой фуражке, не меньше капитана будет. Смотри, как нахально прёт!
Ординарец поравнялся с говорившим и стукнул ему слегка по затылку.
Ты чего в траншее шумишь?
Вот и договорился! сказал кто-то ехидно.
Лейтенанта с немцем на руках при входе в землянку окружили солдаты.
То, да сё! Стоят, зубы скалят. Ординарец сразу протискался вперед.
Ну, куды навстречу лезишь? Не видишь куды прешь? Чего варюжку разинули. Или немца никогда не видал? А ну, давай на свои места в траншею!
Солдаты, что сгрудились у землянки, попятились и повернули назад.
Ординарец вышел вперед и оттеснил их, освобождая проход. Зеваки криворотые! В разведку их просил, не пошли! А немца смотреть набежали! Там ещё один внизу у оврага остался. Сходили бы, принесли, тогда и пялили глаза!
Услышав, что дело может дойти до вылазки к оврагу, они поспешили вернуться в траншею на свои места. В роту видно успели привезти харчи и варево. Некоторые из солдат опорожнив котелки, жевали хлеб.
Продохнуть будет нечем! ворчал ординарец, поравнявшись с часовым.
Теперь будут стоять и портить воздух!
Накануне, когда в роту пришло новое пополнение, солдаты где-то по дороге нашли и поделили меж собой убитую лошадь. "Свеженькая конинка! На неделю хватит!" хвастались они.
Если бы не артиллеристы и тыловики со своими клячами, как тут быть сытым, русскому солдату. Во время бомбежки ездовые от своих упряжек бегут по щелям, а солдаты, заметив попавшую под бомбу лошадь, тут же ее делили меж собой. Они и под взрывы бомб пойдут, лишь бы набить животы.
Теперь они в кустах под обрывом по очереди варили мясо. На постах в траншее стояли, приятно позевывая и ковыряя в зубах. Когда это солдат после еды ковырял в зубах? Ковыряло начальство, начиная с полка и выше.
А тут часовой стоит и сам к себе принюхивается, закрывает глаза от удовольствия. А мы со свежего воздуха из нейтральной полосы пришли, в нос ударяет не продохнешь, ноги подгибаются. А ему что? Ему ничего! Ладно, свои. Все мы тут русские. А как быть с пленный немец! В проходе траншеи не продохнешь. Хоть противогаз надевай! А с другой стороны, если на испорченный воздух посмотреть патриотически? Пусть немец думает, что русского солдата на фронте кормят на убой. Немцу невдомек, что русский солдат смотрит, где бы лошаденку убило или так сделать, чтобы она побыстрей копыта отбросила.
Я вошел в землянку, немец сидел на нарах. При слабом освещении коптилки трудно было определить старый он или молодой.
Ты вот что лейтенант, давай тащи сюда своих санитаров. Ему перевязку нужно сделать. Пусть снимут сапог, перевязку сделают, рану обработают. Скажи, капитан приказал перевязочных средств и лекарств не жалеть! Я после, сам лично проверю! Мы с ординарцем вернемся к оврагу. Нам нужно забрать офицера. Ты лейтенант предупреди своих солдат. И вот ещё что! По телефону о немце не докладывать! Это дело не твое!
Тебе лейтенант всё предельно ясно?
Всё!
Вот и хорошо! Мы мигом обернемся!
Мы вернулись в ячейку к солдату, поднялись на бруствер и пошли по ровному скату вниз, вглядываясь в ночную темноту и вслушиваясь в лежащее впереди пространство. Ни звука, ни шороха!
Вот бровка кустов. Осталось пройти шагов двадцать. Вот то место с примятой травой, а офицера нигде на земле не видно. Я на ощупь по измазанной кровью траве определяю это место точно. Ни офицера, ни палатки, на которой он лежал. Вот же она испачканная липкой кровь трава. Я стою на коленях, поднимаю к глазам свою ладонь, она черная от крови. Я поднимаю ладонь другой руки, эта чистая и белая. Я поднимаюсь, встаю на ноги и оглядываюсь кругом. Офицер к моему удивлению исчез. Как могло это случиться, что он с тяжелой раной в живот вдруг испарился. Я взглянул на ординарца. Он стоял неподвижно у края кустов и тоже таращил глаза, в темное непроглядное пространство. Я понял, что он не меньше меня удивлен.
По моим расчетам человек с проникающей раной в кишечник, собрав последние силы, лежа на спине при помощи локтей может отползти максимально на десяток метров. А этот от потери крови вряд ли мог сдвинуться с места. Не делая особых заключений, я обошел место метров на двадцать вокруг. Ощупывая землю руками и сделав восьмерку, я искал свежий влажный след или брошенную палатку. Но ни следа, ни палатки не было. Если бы он полз на локтях на спине, палатку он бросил бы на прежнем месте. Не потащит же он ее за собой в зубах.
Вот это номер? подумал я.
Какая разница была во времени с тех пор, когда мы ушли и вернулись теперь? Не более полчаса.
Поднять раненого на палатке с земли и нести его, не цепляя за траву, могли только четверо, не меньше. Но немцы вчетвером ночью в нейтральную зону никогда не пойдут. Сколько же их здесь было?
Мы не предполагали его нести на себе. Мы собирались волоком дотащить его до нашей траншеи. Да! Мы могли здесь запросто напороться на два десятка немцев под кустами. Вот судьба! Минутой раньше и мы получили бы хорошую порцию свинца.
Ординарец мой молодец. Он все это время стоял неподвижно, прикрываясь кустами. Он внимательно смотрел в сторону немцев. Кругом было по-прежнему тихо. Немцы ракет не бросали. Стрельбы с их стороны тоже не было.
На нас надеты с разводами маскхалаты, они сливаются с фоном земли. Выхватить взглядом нас из темноты почти невозможно, если мы не будем делать резких движений. Мы могли наткнуться на немцев в упор.
Ординарец стоит на фоне тёмных кустов, медленно поворачивает голову и смотрит на меня. Я трогаю его за плечо рукой, даю понять, что нужно идти и мы, не спеша, медленно поднимаемся в гору. Спешить теперь некуда. Нудно и долго тянется время. До нашей траншеи осталось с десяток шагов. Солдат нас не окликает. Он ждет нашего возвращения и знает, что мы вот-вот вернемся в траншею.
Мы выросли над его ячейкой, он чуть посторонился, прижался к стенке окопа, мы молча спрыгнули и тут же присели. Я достал сигареты и мы закурили втроем. Посидев, покурив, помолчав некоторое время, пожелали солдату всего хорошего, поднялись и лениво пошли по траншее.
Только теперь шагая по узкому проходу траншеи, я почувствовал, что устал и что мне нет никакой охоты ни о чем не думать.
Когда мы ввалились в землянку, немец сидел на нарах, около него хлопатали санитары и стоял лейтенант.
Увидев нас, немец заулыбался. А когда я спросил его:
Ви гейтес инен? (Как дела?)
Он совсем просиял и быстро что-то залопотал по-немецки.
Лянгзам! Нихт зо шнель! (Медленно! Не так быстро!) сказал я ему.
Заген зи битте кляр! Их ферсштее них аллес! (Говорите пожалуйста четко! Я не все понимаю!)
Разговорную и свободную немецкую речь я понимал с трудом, если не знал о чем собственно идёт речь. Запас немецких слов у меня был не велик. В основном я знал слова военного разговорника. А по привычке со школы с пленным я разговаривал, почему-то на Вы. Так у меня легче лепились вопросы, ответы и отдельные фразы. Немец вероятно думал, что я с ним подчеркнуто вежлив. Но ведь это смешно. Офицер всегда разговаривает с солдатом на "ты".
Я велел ординарцу достать из мешка флягу. Во фляжке на всякий случай хранилось немного спиртного. Он отвернул колпачок и приготовил железную кружку. Железные кружки в наше время, это не те, что эмалированные сейчас. У нас были настоящие железные кружки, ржавые по бокам и на дне. Только ободок блестел с одной стороны. Его постоянно обшаркивали губами.
Отвернув резьбовую пробку, ординарец лизнул край узкого горлышка фляжки. Может, капля осталась где. Не должно пропасть ни капли этой драгоценной влаги.
Наливай! сказал я.
Ординарец вопросительно посмотрел на меня. Собственно кому и сколько наливать?
Грамм пятьдесят, не больше!
Ординарец медленно наклонил фляжку и тоненькая струя полилась на дно кружки. Он пальцем отметил снаружи налитый уровень и протянул мне кружку.
Разведи водой! сказал я коротко.
Лейтенант подал котелок с холодной водой, ординарец долил в кружку воды, показал мне пальцем новый уровень и протянул кружку. Он держал в зубах резьбовую пробку и, не моргая, смотрел на меня. Он наверно думал, что содержимое выпью я сам. Что следующая очередь за ним за ординарецем, как только я опрокину и передам ему пустую кружку.
Я взял у него из рук кружку с разбавленным спиртом и передал ее немцу. Качнув головой в сторону немца, я велел ординарцу отрезать сала и хлеба.
Дай ему закусить!
Ординарец был поражен. У него отвалилась челюсть и отвисла нижняя губа.
Я пояснил немцу, что в кружке шнапс, что ему нужно выпить, чтобы стало легче, и прибавились силы.
Немец взглянул во внутрь кружки, подергал плечами и посмотрел на меня.
Дум воль! сказал я. (На здоровье!)
Взвесив рукой, содержимое в кружке, немец покачал головой:
Цу Филь! сказал он. (Очень много!)
Ничего! Давай! сказал я по-русски.
Давай! Давай! Пей побыстрей и освобождай посуду!
Дафай! Дафай? переспросил он и поднес край кружки к губам.
Давай! Шнель! сказал я ему. (Давай! Быстро!)
Пленный стал пить чисто по-немецки, маленькими глотками, как воробей каждый раз запрокидывая голову.
Все, кто находились в землянке, следили за ним. Они были поражены, его умению пить водку вот так.
Я бы не смог вот так маленькими глотками тянуть через край! сказал санитар.
Нашему брату давай все сразу, в один глоток! сказал второй и громко сплюнул на землю. Лейтенант не выдержал и тронул меня за рукав.
Это так у немцев пить принято? Или немец такой попался?
Они пьют помалу и цельный вечер. А мы пьем, как следует и за один раз! пояснил я.
Теперь надеюсь всем ясно!
Сделав последний глоток, немец оторвал кружку, раскрыл рот и замахал в него рукой.
Руссише шнапс! сказал он, делая глубокий вздох,
Зер штарк! (Очень крепкий!)
Кузьма! Ты отрезал ему закусить? Он же подлец голоден!
Я взглянул на ординарца, стоявшего с пробкой во рту, улыбнулся, покачал головой и добавил:
Заткни ты её наконец! Нам с тобой спиртное все равно сейчас не положено!
Товарищ гвардии капитан! Сало на немца тратить? У меня осталось всего две порции. Вам и мне!
Давай, доставай! Вот и отдай мою! Свою, можешь оставить! сказал я и рассмеялся.
Он стоит того, чтобы нам сала не жалеть! Мы с тобой выпивать и закусывать будем опосля, когда к старшине в землянку придем. А сейчас, реж сало и хлеб! Ну и жмот ты у меня!
Ординарец больше не сопротивлялся. Он отрезал ломоть черного хлеба, положил тоненький кусочек розового сала и, ухмыляясь, протянул немцу.
Битте ессен! (Пожалуйста ешьте!) пояснил ординарец, показав всем присутствующим своё знание немецкого языка. Я потрепал его по плечу.
Не унывай на счет сала. Мы с тобой большое дело сделали!
Ординарец улыбнулся, махнул рукой, наклонился ко мне и негромко добавил:
Не о своем благе, о вашем желудке пекусь!
Он спрятал нож, убрал свои тряпицы, в которых были завернуты сало и хлеб, и стал завязывать мешок.
Видал? сказал телефонист напарнику, сидевшему у аппарата.
Немцу водки и сала дали, а сами ни к чему не прикоснулись. Сами, небось, будут солдатскую баланду хлебать.
Разведчики! У них свои законы и порядки!
Тем временем немец двумя пальцами снял с толстого куска хлеба сало и положил его в рот. Он, от удовольствия покачал головой, двигая языком во рту, сказал:
Шмект! Зер гут! (Вкусно! Очень хорошо!)
Ординарец свернул из газеты козью ножку, наполнил её махоркой, раскурил и протянул немцу, когда тот управился с салом и хлебом.
Битте, раухен! с достоинством предложил он.
Данке шон! закивал головой немёц.
Немец пошарил в кармане рукой, достал пачку сигарет и в знак благодарности протянул ее мне. Ординарец, не долго думая, взял из рук немца пачку сигарет и отправил её к себе в карман.
Немец сунул в рот, раскуренную ординарцем, козью ножку и решительно потянул. Он сделал сразу глубокую затяжку и от крепости махорочного дыма задохнулся. Сначала он заморгал быстро глазами, потом у него на глазах выступили крупные слезы. Он громко закашлялся, не мог перевести дыхания. На лбу у него выступил пот.
Вспомнил свою фрау, Прослезился! сделал вслух замечание я.
Все, кто сидел и стоял в землянке, прыснули от смеха. Разное было написано на лицах у наших солдат. Один молча улыбался, другой неожиданно фыркнул. А когда немец затянулся еще раз, и у него внутри что-то екнуло, оборвалось, и он замотал головой, все покатились от хохота. Дружный солдатский смех вырвался из землянки наверх, в траншею и разорвался как мина. Солдаты в траншее вздрогнули. Уж очень неожиданным и дружным был этот смех.
Просто потеха! Умрешь! Настоящее представление!
Бледное лицо немца ожило. Водка разбежалась по жилам, на лице появился румянец. Немец смотрел на солдат, шарил недоумевая глазами по лицам, пытаясь понять, причину смеха.
А ну-ка все выходи! сказал я набившимся в землянку солдатам.
Я буду допрашивать немца! А то вы ржоте здесь, как лошади, мешать будете мне!
Ординарец! Наведи-ка в землянке порядок!
Санитаров и телефонистов ординарец проводил до выхода, очистил проход от набившихся туда солдат, крикнув часовому:
Никого не пускать!
Ординарец уселся поудобней на краю нар у самого входа, чтобы турнуть наружу особо настырных любопытных зевак.
На мои контрольные вопросы немец дал вполне правильные ответы. Контрольный вопрос, это когда я сам знаю на него заранее ответ. Задавая контрольный вопрос, я знал, какой должен последовать ответ и мог достаточно точно определить врет немец или говорит правду. Он может сказать, что этого он не знает, но не дать заведомо ложный ответ. После нескольких таких вопросов я переходил к выяснению интересующих меня и неизвестных мне данных. Немец рассказывал всё, ничего не скрывая. Он видимо сразу понял, что для него война за Фюрера окончена.
Немец рассказал, что пехотные роты за последнее время понесли большие потери. Нового пополнения на фронт не поступает. В ротах осталось по пятнадцать двадцать солдат. Ранены, убиты и пропали без вести многие. В дивизию возвращались легкораненые, которые раньше получили ранения и были отправлены в госпиталя. Они ждали получения отпусков и отправки домой после ранения, но их небольшими группами возвращали обратно на передовые позиции. Солдаты, прибывшие в роты, рассказывали, что по пути их следования из тыла новые войска и техника не прибывает. По дороге из Духовщины на Смоленск везут только раненых. Боеприпасы на исходе, подвоза почти нет. Дивизию поддерживает авиация, которая базируется на аэродромах в Смоленске и Красном. Где расположена артиллерия поддержки немецкой пехоты, он сказать не может, потому что не знает. Основные силы дивизии сосредоточены на высотах 220 и 232. Два усиленных батальона расположены у брода через Царевич. Основное количество стволов артиллерии расположено именно там.
Я спросил его на счет офицера, которого он на плащ-палатке тащил. Пленный посмотрел на меня, о чем-то задумался, потом ответил:
С обер-лейтенантом было шесть человек солдат саперов. Наша саперная рота входила в состав 389 пехотной дивизии. Группа получила приказ заминировать опушку леса на склонах высоты 220, в районе д. Кулагино. Минирование опушки леса должно было обеспечить, чтобы на этом участке, не просочились русские и не обошли высоту с тыла. При подходе к лесу их неожиданно обстреляли. Случилось невероятное. На спине у одного солдата взорвалась тяжелая мина. Погибло сразу пятеро. Оберлейтенанта ранило в живот, а мне осколком задело по ноге, по пальцам. Наша саперная рота потеряла весь свой состав. Господин офицер был последним, кто остался в живых.
Допрос немца я вел по военному разговорнику. Здесь были даны вопросы и ответы на немецком и русском языках. Иногда мне было лень самому читать вопросы. Тогда я открывал нужную страницу, находил подходящую строчку, показывал её немцу пальцем и требовал от него ответа. Немец читал вопрос и давал ответ. Я ему показывал пальцем, чтобы он, листая немецкую часть разговорника, находил подходящую фразу для ответа. Я уточнял и переспрашивал его, уясняя смысл и записывал. Так часа два я беседовал с ним. В конце допроса я спросил его, не знает ли он, кто неделю назад был у русских в траншее.
О! Я-я! Их вайсе! (Да! Да! Я знаю!) ответил немец и рассказал мне следующее.
Несколько дней назад, не помню точно, когда это было, из штаба армейской группы на машине к нам в дивизию приехали трое. Потом о них все говорили. Было два офицера и один фельдфебель. Вечером они вышли на высоту 220. Два дня и две ночи они наблюдали за позициями противника. На третью ночь офицеры остались в бункере командира батальона, а фельдфебель ушел в сторону русских. Мы думали, что он собирается перейти линию фронта. Мы были удивлены. Он пошел в сторону русских в немецкой форме.
Утром фельдфебель вернулся и принес документы и значки русских. Он принес с собой одни русский автомат.
Здесь же на высоте у всех на виду, офицер из армейской группы надел ему железный крест от имени Фюрера. Говорят, что он сел в машину и уехал вместе с офицерами. Он был не немец. Это был финн. Солдаты потом говорили, что это всё специально подстроено, чтобы в окопах дух поднять.
Эту часть допроса я пересказал лейтенанту.
Вот так лейтенант!
Финн у тебя тогда побывал!
Мы вышли с ним из землянки в траншею, сели и закурили. Потом я велел телефонистам соединить меня со штабом полка. Я доложил, что взят язык, и что я направляю его в штаб с двумя солдатами 2-ой стрелковой роты.
Через некоторое время немца отправили и я вышел в траншею встретить рассвет. Перед рассветом обычно всякое бывает. Лейтенанта я отправил пройти по траншее, а сам, взяв у ординареца бинокль, привалился к передней стенке траншеи и стал смотреть в сторону немецких позиций.
Вот тебе и одиночка!
Оказывается, в нашей траншее побывал финнский разведчик! У немцев на такой выход духа не хватит. Смелости нет. Трусоваты они.
Послушай! Напарник! А мы ведь с тобой, про похлебку забыли. Ну-ка, давай тащи её сюда!
Он спустился в землянку, принес котелок, достал из мешка по куску хлеба и протянул мне ложку. Он держал котелок, и мы по очереди хлебали ложками жидкость.
Через край короче! Но ложкой вроде как бы сытней!
Да, уж! Куда там!
Давайте вы через край первый, а потом и я!
Жижу хочешь, чтобы я выпил, я густоту себе? и мы с ним, как по команде заулыбались. Он понимал, что я шучу.
Если бы немцам нужно было бы взять у нас языка, то они пошли бы на нашу траншею не меньше чем ротой. Подползли бы к нашей траншее, навалились бы сразу всей компанией, выхватили бы двух, трех солдат и назад поскорей убрались. Это уже не раз, так бывало. Но такие выходы немцев бывали исключительно редко. За три года войны на моей памяти подобных было всего три случая.
Ординарец постучал по дну пустого котелка, это он так после еды мыл свою посуду.
Вскоре вернулся лейтенант. Я позвонил в штаб полка и получил разрешение оставить вторую роту и отправиться к себе в тыл.
Мы вышли с ординарцем из стрелковой траншеи. Он шел впереди, придерживая автомат на груди. Немцы вели периодический обстрел нашей территории, сосредоточив огонь на подступах к Царевичу. Идешь по тропе и ждешь, что вот-вот попадешь под разрыв снаряда. Каждый раз всё сжимается, когда впереди или сзади с раскатистым ревом и визгом летят осколки. Теперь переправа через Царевич велась на плоту. От берега до берега был, натянут канат. Перебирая его руками и толкаясь шестом, подвигаешься к другому берегу. Стоишь на плоту, вода плескает по сапогам. Плот небольшой. Большим его и городить нельзя. Его шестом и канатом не одолеешь и не пропрёшь.
Наши, полковые и из дивизии, называют вторую роту плацдармом на том берегу. Звучит громко. А какой по сути дела это плацдарм? Заводи два полка в лес, обходи немцев со стороны Ярцевской дороги и ни какой плацдарм у высоты 220 не нужен. Может у нас сил не хватает? Кому с этим плацдармом втирают очки? Но наше мнение младших офицеров в штабе полка и выше никого не интересует. Они знают лучше нас, что им докладывать и делать.
Теперь, взяв языка, я рассчитывал избавиться от пребывания в траншее второй стрелковой роты. И, кроме того, мне нужно было лечь и как следует выспаться.
Язык, как думал я, был ценным по информации, хотя физически и не полноценным, так как хромал на одну ногу. К сожалению, я забыл спросить, откуда он родом, фамилию и как его зовут. Помню, что его звали Вальтер Гюнтер.
Вернувшись к себе в блиндаж, я позвонил в развед-отдел дивизии и попросил дежурного выслать мне опросный лист на "хромого" немца. Опросные листы нам в полки обычно не высылались. Считали, что они нам не нужны. Наше дело брать пленных и отправлять в дивизию, а анализом противника займутся они, кому следует.
Опросные листы мы в полк не высылаем! ответил мне дежурный.
Наше дело телячье? сказал я.
Что, что ты говоришь? переспросил меня майор.
Так ничего!
Что ты сказал? Повтори!
В другой раз! Как ни будь при встрече! Я передал дежурному в блиндаже трубку и велел прокрутить ручку.
Разговор окончен! Дай им отбой!
Вот брат! Слышал разговор?
Они со мной разговаривать не желают. Мы лезли ночью очертя голову за немцем, рисковали собой, а им до фонаря наши с тобой переживания.
С расстройства, что ль напиться? Надо бы напиться, да опять нельзя!
Вечером с Рязанцевым серьезный разговор. Он к вечеру сегодня должен выйти на встречу. Потерпеть придётся. Мы с тобой своего языка обязательно обмоем!
Изучением немцев будут заниматься другие. А наше дело солдатское! Мы должны не рассуждать и таскать языков!
Мы не долго с ординарцем задержались в тылу, в блиндаже. Для нас прошла всего одна ночь без бомбежки, обстрелов и нервотрепки.
Рязанцев на встречу не вышел, прислал посыльного. Тот передал, что выйдет завтра в назначенный час.
Мы с ординарцем выспались до утра. Утром затрещал телефон. Звонили из штаба. Мне снова предложили отправиться во вторую стрелковую роту. Командование дивизии требовало, чтобы офицеры штаба полка находились в каждой стрелковой роте на передовой. Чего-то боялось наше командование?

24 Фев 2019, 03:28Magus  
Глава 30 Бомбежка Август 1943

Ванька-ротный

Утром двадцать пятого августа мы снова с Кузьмой сидели в окопах второй стрелковой роты. Ночью мне позвонил начальник штаба полка и сказал, что нужно продержаться с ротой на занятых позициях два дня. А что тут держаться? подумал я. Сидят солдаты в траншее, и сидят! чешут от безделья, скребут ногтями всякие места, то ли от грязи, то ли от пота и жары, не то вшей гоняют.
Было уже утро, когда мы с Кузьмой ввалились к пехоте в траншею. Утро, как утро! Ничего особенного!
Солдаты стояли на постах, накинув на плечи шинели. Стояли они поёживаясь, подергивая пустыми рукавами.
Чего зря одевать? До жары осталось немного!
Как сложиться день? Может и не жарко будет!
Доживем до полудня увидим!
Из низины стал подниматься туман. Он пробрался в овраги и стал сползать по складкам местности. Когда серая дымка закрыла часть нейтральной полосы, солдаты навострили уши.
Лохмотья тумана расползаются и стелятся по земле. Старшина стрелковой роты занимается дележкой продуктов. Как и все старшины, он деловито покрикивает на солдат, бросает буханки хлеба и отсчитывает котелки. В подставленные ладони он бросает куски сахара, щепотями отмеряет и сыпет в солдатские кисеты махорку. На какой-то миг его возня затихает и в предутренней тишине его голос снова басит: Следующий подходи! Старшина всё делает умело и привычно. Движения его размеренны и быстры. Отмеряемые порции без обиды равны и одинаково тощи. Старшина успевает быстро закончить свои дела, собирает свои манатки, перекидывает опустевший мешок через спину и говорит командиру роты:
Ну, я пошел!
Вылезает из траншеи, подхватывает рукой телефонный провод и пускается по низине, залитой туманом, в обратный путь. Напарник его повозочный, запрокидывает на спину термос, спускается с обрыва и исчезает в тумане вслед за старшиной. Они как призраки, только что были здесь и уже исчезли! Солдаты не торопясь расходятся по своим местам.
Еще через час сизый дым тумана сползает к реке. В бледных, прозрачных остатках тумана появляются силуэты кустов и отдельных деревьев. В это время жизнь на переднем края замирает совсем. Не слышно побрякивания котелков, позвякивания ложек и кружек, притихли и солдатские голоса. Получив каждый свое, солдаты посматривают иногда поверх окопов.
Ну что Кузьма Матвеич! Пойдем прогульнемся, что ль по ротной траншее? Посмотрим, что делают наши солдатики, как службу свою блюдят!
А то ведь после кормежки, по себе знаю, в сон клонит!
Товарищ гвардии капитан! обращается ко мне, стоящий на посту солдат.
Ну что тебе?
Погодка нынче будет летная! Хрен ее подери! говорит солдат, поглядывая на небо.
Густой туман, он всегда к жаре!
Кое где в низине проглядывает еще бледный туман, а небеса уже пылают солнечным блеском. Я прохожу до конца траншеи. Солдаты посматривают то на небо, то на меня. Возвращаемся в землянку, спускаемся вниз. Здесь темно и прохладно. Садимся на нары. Трещит телефон. Телефонист объявляет:
Требуют командира роты!
Звонят к нему, хотят наверно узнать, явился ли я в роту. Проще ведь было бы вызвать меня и об этом спросить думаю я.
Из батальона запрашивают, есть ли в роте патроны. Нужно доложить, сколько гранат у каждого солдата? На артиллерию не надеются! Гранаты стали считать! Есть отвечает ротный. Командир роты всё доложил. Затем, на том конце провода появляется химик полка. Он требует от лейтенанта отчета о наличии и количестве противогазов. Вроде, как немец намеривается, хочет газы пустить!
Пехота трет себе бока, третий год таскает через плечо противогазы. Солдату даже во сне не разрешают с потертой шеи снимать лямку противогазной сумки. Так и ходит и лежит с торбой на боку! Теперь химик полка в роты стал названивать, требует отчета.
Солдаты ушлый и тертый народ. Многие солдаты из противогазных сумок выбросили маски и железные коробки. В сумках теперь лежит солдатское барахло. А чтобы ротный и высшее начальство не цеплялось, не полезут же они в противогазную торбу разглядывать дно, солдаты поверх своих вещей клали пустой гофрированный шланг, без маски и коробки.
Разве кому придет в голову, что в противогазной сумке солдаты таскают барахло.
Химик полка строчит по два отчета в месяц о наличии в полку противогазов, а у солдата пехотинца жизнь на фронте рассчитана по дням и по часам.
Когда солдата ранило, то с него спрос ни какой! Он тебя на счет противогаза пошлет подальше к евоной матери, если ты вдруг с него во время перевязки в сан роте будешь требовать, тот самый противогаз.
Некоторые, наиболее шустрые, из солдат специально из-под накладного клапана высунут шланг гофрированной трубки петлей и ходят по траншее на глазах у лейтенанта, цепляют этой кишкой за что попало. Лейтенант останавливает разгильдяя и читает ему мораль.
Только сейчас химик полка звонил, по телефону! Разве ты сам не видишь, что у тебя из сумки вываливается противогазная трубка?
Смотри, трубка, висит! Ходишь, цепляешь ей за что попало! Неужель не можешь сообразить, что дыхательную трубку от проколов нужно беречь?
Слушаюсь товарищ гвардии лейтенант! Будет полный порядок! Разрешите идтить?
Мы с Кузьмой смотрим на это представление и смеёмся до упада.
Простое дело! А не могут сообразить! оправдывался лейтенант, а мы еще больше закатываемся от смеха.
Солдаты знали причину наших улыбок. Они даже подмигивали нам. Вот, мол, разведчики без слов все понимают! Я видел по выражению на их рожах, чтобы мы их не выдавали.
Дело тут было не в понятливости лейтенанта. Мы ничего не говорили ему. Когда сам додумается, тогда и откроет глаза. Главное, на мой взгляд, было в другом. У солдат было веселое и хорошее настроение. А присутствие духа на фронте, это кое-что значит. Пусть посмеются и поиграют. Пусть поводят вокруг пальца своего командира роты. Ведь это они делают, чтобы подвеселить других. Важно не убить хороший настрой и боевой дух солдата.
Ты Кузьма лейтенанту на счет противогазов смотри, ни гу-гу!
Что касалось разведчиков, то мы противогазы не носили. На этот счет по дивизии был издан специальный приказ. Химик полка нас по своим газовым и противогазовым делам не касался. А все другие и прочие носили их, как лошади хомуты на шее. Не дай бог, если кого в расположении полка, химик поймает без противогаза. Это была его святая обязанность вести досмотр за всеми. Увидит без противогаза, поднимет крик на весь лес, чтобы в глубоких подземельях, где сидит полковое начальство было слышно, что химик и здесь на своем боевом посту. Такая, у химика была матерная работа.
Телефонные разговоры на линии прекратились. Мы вышли с лейтенантом наверх и присели на ступеньки, в проходе. Мы сидели, вдыхали свежий утренний воздух и прислушивались к тишине.
Вдоль траншеи я замечаю какое-то движение. Смотрю влево и вправо, пытаюсь понять. По вытянутым шеям и напряженным лицам солдат можно определить, что со стороны Духовщины в нашу сторону что-то движется. Несколько солдат часто выглядывают поверх траншеи. Вот один из них оборачивается и кричит не обращаясь ни к кому: Немецкие самолеты на подходе!
Когда немцы летят и держат курс куда-то в сторону, солдаты стоят спокойно. Никого не волнует куда они летят и кому на головы будут сыпаться бомбы. Никаких постов ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи) в полках, батальонах и в стрелковых ротах у нас тогда не было. Об этом говорится только в мирное время в уставах.
Какой там ВНОС, сейчас налетят, кровь из носа будет! Одного солдатского крика достаточно, чтобы все и даже мертвые вскочили на ноги, задрали головы кверху и стали гадать. Как? Накроет или пронесет?
Мы поднялись на ноги и посмотрели в ту сторону. На фоне светлых кучевых облаков видны темные силуэты немецких самолетов. Они медленно, обремененные тяжестью, держат курс в нашу сторону. Мы смотрим за ними, не отрывая глаз. Мы пытаемся их сосчитать. Считают все, но каждый про себя.
Вот немцы зашли в облака. Мы заранее знаем, где они вынырнут. Теперь их темные силуэты становятся крупнее. Мы пытаемся угадать, не отвернут ли они в последний момент в сторону. Такое тоже бывает, когда они к своей жертве хотят подобраться с разворота в последний момент.
Напряжение растет! Слышно, как по жилам пульсирует кровь. Солдаты стоят, задрав головы, начинают поглядывать вдоль траншеи. Где место поуже? Где крутой поворот? Где можно надежно укрыться? Где выгодней присесть или привалиться к стене? По лицам видно, что на душе у каждого из них. По себе знаю, что чувствует каждый солдат в такую минуту.
Дай волю нервишкам, не придержи полёт фантазии, представь наяву весь ужас массированного удара, у любого по спине мурашки побегут, в коленях появится мелкая дрожь.
Самолетов, считай, не меньше пяти десятков! Если даже один из них удачно сбросит свой груз и накроет нашу траншею, то считай, что здесь не останется ни одной живой души.
Отдельный зенитный дивизион, как его навивают 257 ОЗАД, прикрывает зад нашей дивизии, где расположен штаб и её командир полковник Квашнин Александр Петрович. У нас никаких зенитных средств нет, и нам их не дают. Говорят так: "Будут бомбить отбивайтесь винтовками!" Если после бомбёжки в траншее останутся только мертвые, нам простят потерю рубежа и нас с лейтенантом под суд не отдадут. Мертвых не судят!
Страх наползает на спины солдат. На лицах солдат выступает пот крупными каплями. Выхода нет. Все великие замыслы свыше, окупаются, каждый раз тысячами человеческих жизней. Смерть не страшна, если есть какая-то надежда уйти от неё. Главное не в смерти! Обидно умирать вот так под бомбами, а оставить окопы, мы не имеем права.
Я лег грудью на стенку окопа и посмотрел на высоту 220, опоясанную немецкой траншеей. Гул самолетов с каждой минутой приближался и нарастал. Что будут немцы делать в своей траншее? Во время бомбёжки им могут тоже одну, две бомбы по ошибке пустить.
Из-за высоты неожиданно вывалила группа пикировщиков Ю-87. Их было больше десятка. Откуда они подошли? Мы их не видели на подлете.
Вот они перестроились в длинную цепочку, отвернули в сторону и пошли на первую роту. Там на переправе стояли наши танки, самоходки и окопавшись лежала наша пехота.
Первый пикировщик вскинулся, свалился на крыло, включил свою сирену и пошел вертикально вниз. Раздирающий душу вой раздался в небе и долетел до наших ушей.
Несколько сброшенных бомб оторвались от физюляжа и фонтаны земли, песка и дыма вздыбились в том месте. При ударах по наземным целям немецкие пикировщики предельно точны. Они вертикально срываются вниз, наводят корпусом бомбу на цель и ни что уже не может отвести ее от попадания в цель. После сброса бомбы, пикировщик свечкой взмывает вверх, освободившись от части тяжелого груза. На какое-то время он зависает в воздухе, выбирает себе новую цель и включив сирену для устрашения, с ревом бросается к земле.
Что творилось там, в расположении первой роты, не возможно передать и представить!
Немецкая пехота тем временем по всей линии обороны стала бросать сигнальные ракеты. Это были ракеты нового типа. Они пускали не одиночные цветные огни, а за один выстрел в небо взмывало сразу несколько, до четырёх, красных или фиолетовых огней.
Пока пикировщики обрабатывали передний край первой стрелковой роты, бомбардировщики вышли на нас и стали делать боевой разворот.
Квадратный чемодан с широким ремнем из натуральной кожи сегодня к утру был доставлен ко мне в траншею. Старшина принёс его и попросил, чтобы я посмотрел и определил, что это такое.
Я велел ему отстегнуть кожаную крышку. Смотрю во внутрь, чемодан внутри разделен на отдельные секции. В каждой кожаной ячейке ракетные патроны с цветной маркировкой. Все содержимое надежно прикрыто от дождя и пыли. У стенки с правой стороны два больших кармана. Заглядываю туда там лежат два новых ракетных пистолета. Вороненые стволы поблескивают холодной синевой. На каждом ракетном патроне, цветные кружочки, с обозначением цветного кода. Чемодан новый. В нем полный нетронутый комплект сигнальных ракет. Кто-то из немцев впопыхах потерял его на дороге, а разводчики случайно нашли.
Вынимаю патроны с пометкой четыре фиолетовые, заряжаю обе ракетницы и одну передаю ординарцу Кузьме.
На, держи! Стрелять будем вместе! Смотри, когда немцы начнут!
Одна из групп бомбардировщиков отворачивает несколько вправо и движется в нашу сторону. На цель их наводят по рации откуда-то с земли. Они нацелились на обрыв, где мы сидим. Мы спокойно стоим у бруствера, впялив в небо глаза, следим за пикировщиками и посматриваем в сторону немецкой траншеи. Мы ждем сигнальных ракет немецкой пехоты, которая сидит перед нами за оврагом.
Солдаты приготовились к смерти, съёжились, согнулись в дугу, смотрят на нас они удивлены. Они уткнулись в землю, дрожат, а мы стоим во весь рост, спокойно смотрим и даже немного веселы.
Вот из немецкой траншеи в нашу сторону взлетели и полыхнули ракеты. В воздух взвилась серия из четырех фиолетовых. Мы с Кузьмой без задержки пускаем свои. Наши фиолетовые из двух новеньких ракетниц летят в сторону болота, туда, где никого нет. Мы видим, как засуетились немцы в своей траншее. Они меняют код, в надежде, что нам нечем будет ответить на их новый сигнал. Но мы, не долго думая, повторяем и его. У нас полный набор ракет. В болото летят две зеленых и две фиолетовых одновременно.
Ничего, чисто сработали! говорю я Кузьме. Он улыбается до ушей.
Ну, вот лейтенант! Нам с тобой теперь нечего бояться бомбежки!
У нас полный набор немецких ракет.
Смотрю вверх. Самолеты, покачивая крыльями, отворачивают от нас чуть в сторону. Видим, мол, свои! и пускают фугасные и осколочные мимо нас в болото.
Взрывы следуют так близко, что наша траншея нервно дрожит.
Еще два, три захода! Ещё, каждый раз сигнальные ракеты! Над болотом поднимаются фонтаны жижи, воды и земли. Нас кидает в траншее то вправо, то влево. Пикировщики сбросили свой груз бомб, взмыли вверх, построились и ушли.
Смотрю чуть вправо и вперед, туда, где находится первая рота. Там бомбардировщики, сбрасывают продолговатые контейнеры. Черный железный контейнер похож на два сложенных вместе корыта. В корытах сделаны отверстия, через отверстия в нутро проникает встречный поток воздуха и контейнер ревёт. Контейнер, падая вниз, кувыркается, набирая скорость, начинает захлёбываться воздухом и неистово, со страшным надрывом реветь. Ревет на разные голоса с улюлюканьем, вроде коровы.
Перед самой землёй контейнер раскрывается. Оттуда, из двух половинок, как горох сыплются мелкие бомбы. По размеру они не больше кулака и с расстояния кажется, что сверху, на землю, кинулась огромная стая воробушек. Вот она коснулась земли и до нас долетела сплошная трескотня. Бомбочки покрыли собой большую поверхность земли. Серые барашки дыма вскинулись над землей в том месте, на большой площади.
Мы стоим спокойно, не припадая к земле. Мы уверены в себе и это поднимает настроение. Стоим во весь рост, оттопырив нижнюю челюсть и с любопытством взираем, как наших на переправе бомбят. Земля, дым и пыль над первой ротой достигли облаков. Две группы бомбардировщиков висят над Царевичем и пашут район переправы.
С самолётов бомбы несутся к земле по пологой кривой. Сначала они пошатываясь, скользят вслед за самолетом, потом постепенно снижаясь к земле, веером устремляются всё круче и круче. Летящую бомбу с большой высоты видишь, как падающую тебе на голову. И только в последний момент она убыстряя свой бег, вдруг отворачивает резко в сторону. Пикировщики построились, помахали крыльями и подались на запад. "Хенкеля" развернулись для последнего удара.
В этот момент появились наши истребители. Теперь немцы будут бросать бомбы куда попало. Им бы теперь поскорей избавиться от тяжелого груза.
Кузьма! Фляжку достань! Разопьем! Что там у нас с тобой осталось?
А то убьёт! Фляжку у тебя вынут и выпьют за наше здоровье!
Сейчас берегись! Немцы и по своим могут ударить!
Кузьма быстрым движение отстегнул лямку с мешка, достал её, отвернул резьбовую крышку и протянул фляжку мне.
Главное успеть! мелькнуло в голове.
Я, на вес, в руке прикинул содержимое фляжки. Если пополам, то тут по четыре глотка! Вытягиваю губы, прислоняю узкое горло и холодная жгучая влага течет по жилам во внутрь. Пока я делаю глотки, Кузьма изловчился, отрезал хлеба и сала.
Я отрываю фляжку от губ и делаю резкий выдох. Кузьма протягивает мне приготовленный ломоть (закусон). Знакомым приятным духом отдает от ломтя черного хлеба. Я передаю фляжку Кузьме.
Пей до дна! Это твоё!
Фляжку на ремень не цепляй, положи в мешок! Живы останемся пригодится! Повесишь на ремень между ног будет болтаться! Может тебе в полк бежать придется зачем!
Теперь, когда водка выпита и сало съедено бомбежка не страшна! На голодный желудок под бомбежкой сидеть гадко!
Сейчас бомбы будут сыпаться беспорядочно. Даже трудно сказать, чем это кончиться. Нужно пошарить глазами, осмотреться кругом. Быстро найти место в траншее. Где-то нужно приткнуться успеть!
Кузьма опрокинул фляжку, закусил и стоит у черного чемодана, поглядывая на меня. Он шмыгает носом и протягивает руку, показывая на черную кожаную крышку.
Я отрицательно качаю головой. Немцы не светят показываю, я ему глазами.
Наши ракеты сейчас не к чему!
Я хмурю брови, давая понять ему, что сейчас нужно спокойствие, выдержка и терпение! А сам думаю. У немцев разработанная система сигнализации. Нам нужно только следить внимательно за ней.
А по душе растеклась небесная благодать. Смотрю вверх. Вроде бомбы сыплются прямо на нас. А у меня нос вспотел от приятного состояния.
Хенкель-129 на последнем повороте вытряхивает сразу все. Звенящий, надсадный вой падающих бомб навис у нас над головой. Мы приседаем на дно окопа, пригибаем головы и готовы ко всему.
Но вот вой и свист на какой-то миг утихли, бомбы метнулись где-то рядом к земле. Меня ударило о стенку окопа и все вокруг заволокло летящей пылью. Я дыхнул ею, и мне забило нутро.
Окоп тряхнуло еще несколько раз и сверху огромной тяжестью на меня обрушилась, летящая с неба, земля. Кузьма сидит на корточках, прижавшись к передней стенке окопа. Он дернул меня за рукав. Показал на чемодан. Не подать ли нам сигнал цветными ракетами?
Сиди! прохрипел я, ожидая очередного близкого удара.
Наземные силы у немцев по-видимому на исходе! - мелькнуло у меня в голове. Наступает последний критический момент. Немцы ударом с воздуха решили остановить наше наступление и уничтожить нашу пехоту на передних рубежах. Бомбежку они приблизили предельно и своим траншеям.
Бомбы с воем и скрежетом сыплются к земле. На какое-то время света божьего и неба не видно. Рывком поднимаюсь к брустверу, продираю глаза и смотрю вперед. Земля под нами, над нами и мы где-то в середине её. Вижу сквозь мглу мерцание цветных огней.
Давай! кричу Кузьме. И он пускает цветную серию. Я приседаю, сгибаюсь и жду, пока грохот немного утихнет. Вскидываю голову вверх и момент смотрю на небо. Всполохи земли успели осесть. Последний "Хенкель" над нами выбросил черный контейнер. Небольшие бомбочки огромным множеством сыплются из раскрытых полу корыт. Вот они ринулись и коснулись земли. Нескончаемый и нарастающий рев их взрывов заглушает вой самолетов и завывание бомб несущихся к земле. Наш окоп задрожал мелкой дрожью, как дрожит человек, когда у него бегут мурашки по спине. Я не смотрю, что там делается за краем нашей траншеи. Но вот взрывы стали реже, я поднимаюсь на ноги и встаю во весь рост. Самолеты с ревом прошли над нами, обошли высоты, развернулись над лесом и куда-то ушли. У меня уверенность, что они нас бомбить не будут. Немцы пунктуальный народ! У них отлично работает связь и поставлена сигнализация. Они бомбят на предельном расстоянии от своих траншей. Они, на авось, по своим не бросают. Это наши, при бомбёжке переднего края, лупят без разбора, где попало. И это не анекдотики и не прибаутки про войну. Это святая правда, если хотите, мы не раз на своей собственной шкуре испытали бомбёжку от своих. Спроси у любого пехотинца, окопника! Если найдешь его живым после войны. Задай ему вопросик на счет бомбёжки по своим окопам! Он сразу оживится и за матерится на чем свет стоит. Грамотёшки у наших соколов не хватало. Да и связь с наземными войсками того... Вот они и пахали "Была, не была!"
Приятно смотреть на бомбежку со стороны. Стоишь себе в окопе, посматриваешь, поплевываешь, потягиваешь сигарету, пускаешь в воздух голубоватый дым, спокойно смотришь за бруствер и видишь как в небо летят огромные всполохи земли.
Вдруг со стороны Царевича, из-за леса, от туда, где стоят наши тылы, с гулом и с ревом, вынырнув из облаков, появились наши истребители. Я велел Кузьме достать бинокль и подать его мне. Он развязал мешок, протянул бинокль, я вскинул его к главам. Это были шустрые тупорылые И-16. Они, как обычно, прилетели с опозданием. Немецкие бомбардировщики налегке уходили на запад. Я подумал, что "Ишаки" сделают разворот и повернут обратно. Немцы уже успели построиться и принять боевой порядок. Кроме того, их охраняли с большой высоты немецкие "Мессершмидты". Мы смотрели на наших и ждали, что они предпримут.
Освободившись от груза немецкие бомбовозы, легко взметнулись вверх. Такое впечатление, будто невидимая рука подхватила их и с силой бросила в небо. Но один немецкий самолет почему-то замешкался на развороте. Эта группа немецких самолетов бомбила переправу через Царевич.
И в ту же минуту на него навалились передние "Ишаки". Первый истребитель пустил в сторону немца длинную очередь трассирующих. Немец выпустил легкий дымок. Самолет продолжал лететь. Из фюзеляжа самолета стали вываливаться темные фигурки людей. Они быстро скользнули вниз и через некоторое время над ними раскрылись парашюты. Немецкий самолет продолжал лететь. Дыма больше не было видно. Что это? Немцы со страха покинули целый самолет? По его внешнему виду можно было подумать, что с ним ничего не случилось. Но вот он стал, неестественно, клонится чуть влево. Теперь было ясно, что он получил смертельную рану. Он, как раненый в грудь солдат, продолжал, весь дрожа, по инерции перебирать ногами. Но вот силы его оставили. Он внезапно споткнулся. Дрогнул всем телом и как подкошенный ринулся к земле.
Пока мы следили за падающим самолетом, немецкие летчики на парашютах приблизились к земле.
Бей гадов! заорали солдаты, увидев, что летчики уже болтаются над землей. Вдоль всей траншеи застучали затворы, захлопали выстрелы и затарахтел ручной пулемет. Славяне редко стреляют из своих винторезов. Я, по крайней мере, давно не слышал, чтобы пехота открыла такую пальбу. Загадочна и не понятна душа русского солдата! Ее нужно поджечь, разгорячить, озарить успехом, а потом ее не удержишь! Солдат пехотинец может спокойно перешагнуть через собственную смерть, плюнув ей в глаза на встречу.
Над передним краем, тем временем, завязался воздушный бой. Шестнадцать "Ишаков" кувыркались на средней высоте. А там, выше, со стороны солнца, сверкая в небе, звенели "Мессершмидты".
"Ишаки" наши маневренные, но очень тихоходные. По-видимому, превосходство количеством подзадорило наших летчиков. Они, не долго думая, сразу ввязались в воздушный бой. Возможно летчики были молодые, неопытные?
Бомбардировщики, нырнув в облака, скрылись из вида, потеряв один "Хенкель".
Что это? От наших истребителей летят в стороны клочья?
"Мессеры" делали большие вертикальные круги. Они по очереди набирали высоту, каждый раз заходя на боевое пикирование со стороны солнца. "Ишаки" суетились и вертелись на средней высоте, делая бочки, петли, эмельманы и перевороты. (я до войны учился в аэроклубе и знал элементы высшего пилотажа.) А "Мессеры", охватив наших огромной петлей, неслись на них вертикально вниз из-за облачной высоты. Звон и свист стоял, когда немец пикировал на огромной скорости.
Шестнадцать "Ишаков" в военное время, это, считай, целая авиадивизия. И два "Мессера" сбивали их, по порядку, шутя. Интересно, что про эту дивизию сказано в официальных отчетах?
Мы в данном случае переживали, конечно, за своих. Когда один из "Мессеров" звеня и свистя, срывался вертикально вниз с огромной высоты, наши хребты невольно гнулись, кулаки сжимались и мы матерились. Нашим летчикам со стороны солнца летящего вниз немца не было видно. Мы даже орали в надежде, что они услышат нас.
Расстреляв выбранную жертву, немецкий истребитель свечой взмывал снова вверх.
Воздушный бой истребителей над рекой Царевич сложился явно не в нашу пользу. Наши, за десяток минут, потеряли десяток самолетов. Воздушный бой подходил к концу. Несколько парашютов уже болтались в воздухе. Три последних "Ишака" ревя и надрываясь, бросились в тыл к кромке леса. Они, цепляя за деревья крыльями, стали уходить от "Мессеров".
Обидно смотреть!
Наконец-то сообразили! сказал кто-то из солдат.
Черный предмет у нас над головами приближался к земле. Из траншеи тут же раздался истошный крик:
Ложись! Немцы сбросили корыто!
Идет прямо на нас! Спасайся, кто может!
Я глянул в небо. Черный продолговатый предмет, кувыркаясь, падал на нас.
Сирену забыли включить! - проголосил кто-то.
Черный предмет, не долетая до нас метров двадцать, ткнулся в землю.
Какое корыто? Это бомба замедленного действия! визгливо заорал на всю траншею другой солдат.
Ложись! подал команду лейтенант.
Солдаты мгновенно ткнулись на дно траншеи. Окрики и визгливые голоса из дресён на любого нагонят панику и страх. Окопники притихли, ожидая взрыва.
Кузьма шмыгнул носом и пошел за поворот траншеи. Он подошел к молодому солдату, наклонился над ним и что-то сказал ему. Солдат поднялся на ноги, разогнулся и ухмыляется. Они о чем-то договорились. Кузьма возвращается назад, позевывает во весь рот, прикрывает прокуренные, темные зубы ладонью. Похоже, что они что-то замышляют.
Солдаты окопники со дна окопа посматривают на них. Они ошарашены и поражены их пренебрежением к бомбе замедленного действия. Разведчик стоит, выглядывает поверх бруствера, смотрит в сторону упавшей бомбы, а солдат, их собрат стоит и держит винтовку наготове. А все остальные лежат в траншее, согнулись. А кто, давит дно траншеи своим животом.
Где еще представиться случай показать у всех на глазах свое бесстрашье, пренебрежение к бомбе и даже к смерти. Кузьма хочет показать пехоте, что он сейчас вылезет наверх и у всех на виду, пойдет проверять упавшую бомбу.
Может, у ей, запала нет? спрашивает кто-то из сидящих на дне траншеи солдат.
Политрук надысь в лесу рассказывал, перед отправленном на передовую, что у них, у немцев, везде на заводах действуют коммунисты, взрыватели портят через один, каждый подряд!
Ладно! Не бреши! обрывает его другой.
Мы эн-ти сказки давно слышали! А бомбы на своей шкуре тоже испытали!
Лучше скажи! Что дальше делать?
Траншейный разговор заставил многих других солдат поднять головы и навострить уши. Они поглядывали в нашу сторону, вопросительно таращив глаза. Некоторые не понимая, что происходит, поднялись даже на ноги. Те, что были пошустрей, задрали головы и вытянули шеи.
Куда харю высунул? одернул их Кузьма.
Щас, как рванет! Мозгами твоими заляпает всю траншею!
Кузьма что-то шепнул солдату, стоящему у него за плечом. Тот незаметно передернул затвором винтовки и шарахнул с наклоном вдоль траншеи.
Нервы у солдат в такие моменты взведены как мощные пружины. Под раскат выстрела из винтовки все мгновенно ткнулись на дно траншеи. Дернулись о землю и затряслись, как подкошенные. Кто-то даже жалобно застонал.
И вот дружный хохот Кузьмы и стоявшего рядом солдата еще раз покоробил тела упавших и согнувшихся солдат. Раскатистый смех поверг их в полное смятение и расстройство. Лежать им или вставать? Вот в чем был вопрос! А в траншее ни звука, ни голоса, ни какой хоть вшивой команды!
Лежат на дне траншеи во время бомбежки и обстрела неопытные. Лежать на дне траншеи вообще нельзя. При ударе тяжелого снаряда или фугасной бомбы, край окопа может обвалиться и заживо закопать. И ни кому в голову не придет из-под земли выкапывать человека, если из-под неё не будет торчать рука или нога и она обязательно должна при этом шевелиться. Искать после обстрела или бомбёжки солдата никто не будет. Таков закон войны!
Солдата хватятся тогда, когда старшина роты придет ночью в роту и при раздаче харчей не досчитается одного. При обстрелах и бомбежке нужно всегда держаться на ногах. Присядь на корточки или меленько пригнись, чтобы осколками по голове не задело, чтобы не ударила в харю взрывная волна.
Ко мне подходит лейтенант. Я ему говорю:
От прямого попадания нигде не спасешься! Даже несколько накатов солдатской землянки не спасут от разрыва тяжелого снаряда. Вот почему на войне опыт и солдатская смекалка надежней самых толстых бревен над головой. Я, например, при обучении разведчиков в тылу, перед выходом на передовую, приучал ребят к мощным взрывам, сажая их в открытые окопы и подрывая, с близкого расстояния, немецкие противотанковые, трофейные мины. Взрыв от такой мины потрясающий. Иногда разведчики глохли, но через пару дней после звона в ушах, слух восстанавливался. Взрывами мы проверяли, как у человека шалят нервишки. Но зато потом, в бою, эта предварительная обработка давала человеку надежную уверенность. Он видел глубокие воронки после взрыва, на каком бы расстоянии они не находились от его окопа.
А что, товарищ гвардии капитан, вы сами пробовали эти взрывы?
Нет! Я брат с сорок первого перед каждой раздачей харчей получал их от немцев в натуральном виде. Считай, что я сотни раз битый!
Кузьма в свое время тоже проходил обработку взрывами. Для него бомба с расстояния в двадцать метров не представляла ничего. Вот почему, наверно разведчики ходят без касок и не припадают животами в траншее к земле.
Нет ничего глупее, заживо оказаться засыпанным землей. Мы солдатам пехоты лекции не читали. Это личное дело каждого. Смотри на разведчика и учись! У каждого на плечах котелок, прикрытый каской, торчит! На переднем крае, нет времени учить и поучать. Тут про баб нет времени рассказывать, языком чесать, даже когда стрельба затихает.
Кузьма повернулся ко мне и просит разрешить ему вместе с солдатом на бомбу сходить взглянуть.
Руки чешутся? На какой хрен тебе сдалась эта бомба?
Охота пройтись!
Ладно, иди! Я все понимаю! Будь осторожней! Варежку не разевай!
Кузьма повернулся ко мне спиной и говорит что-то солдату. Я покачал головой, посмотрел ему в след. Он уже вылез на бруствер. Я понимал, что ему нужен этот спектакль перед солдатами стрелками. Ему нужны были зрители, которые, разинув рот, будут смотреть ему в след и следить за каждым его малейшим движением. Ему нужны завороженные глаза и взахлеб порывистое дыхание. Он хотел еще раз показать стрелкам, кто есть кто и что такое полковой разведчик.
Стрелки вытаращили глаза, с земли приподняль???. А Кузьма во весь рост наверху. Он подает руку напарнику солдату. Как будто они лезут в чужой огород нарвать по запазухе спелых яблок. Вот они оба рядом стоят наверху. Немец не стреляет. Кузьма делает первый шаг и чуть пригнувшись, они направляются в сторону, к бомбе. Вон они останавливаются. Кузьма нагибается и что-то шарит рукой по земле, потом подцепляет ее за конец рукой, поднимает на уровень своей груди. Они оба стоят и рассматривают ее. Вот он опускает её на вытянутую руку, разворачивается и идет в обратном направлении, откинув руку с бомбой назад.
Он что, рехнулся? кричит кто-то из солдат.
Зачем он ее тащит сюды?
Рванет! Разнесет всю траншею!
Солдаты заерзали, забеспокоились, некоторые кинулись за поворот траншеи. Те, что остались, сгорбились и сжались.
Я пригляделся к Кузьме. Мне показалось, что бомба у него подвешена на какой-то петле и он тащит ее не поперек, подсунув руку под корпус, а в отвес и не очень-то она его гнет своим весом к земле.
Он что совсем уже спятил? прохрипел пожилой солдат, глотая слюну.
Она всех одним махом погубит!
Солдаты были растеряны и вместе с тем недовольны, что разведчик волочет черную дуру. Аж дух перехватило! Что будет дальше!
Солдаты по себе все разный народ. Те, что были пошустрей, подались вперед и с восхищением в упор смотрели на Кузьму. А Кузьма недовольный и хмурый идет к траншее. Но, мать его так! Я знал, что внутри у него все сияло от радости и гордости, хотя он внешне совсем и не улыбался.
Солдатам из траншеи бежать было некуда. Кузьма с бомбой в руках одной ногой стоял уже на бруствере траншеи. В откинутой назад руке он держал то самое черное, от чего у всех стоявших в траншее солдат по спине побежали холодок и мурашки.
Кузьме осталось только сделать соскок вниз. Но он остановился, прищурил глаз, как во время стрельбы и искал, куда бы лучше на дно траншеи бросить бомбу.
И вот он под дружный вздох сделал широкий взмах руки, той самой, в которой держал злосчастную бомбу? И к ужасу всех и у всей на глазах, в траншею плюхнулось в кучу солдат полетело то самое круглое и черное. Кто-то взвизгнул и закашлялся, поперхнулся и замолчал. И когда это черное толо шлепнулось на дно траншеи, все увидели, что это просто кирзовый сапог.
Солдаты дрогнули и разразились раскатистым, дружным взрывом смеха. Смеялись сквозь слезы! Смеялись до пердежа падежа! Смеялись взахлеб, голосили, как бабы у гроба покойника.
Кирзовый русский сапог видно свалился с ноги подбитого летчика, когда рванул парашют.
Бывалые авиаторы на "Ишаках" не летали и кирзовых сапог не носили. Летом ходили по земле в начищенных до блеска хромовых. И на боевых вылетах были в них. Это был сапог мальчишки истребителя. Возможно это его первый и последний вылет. Больше на наших участках самолёты И-16 не появлялись.
Странно, но после бомбежки и воздушного боя на передовой установилась необычная тишина.
Наши приводили в порядок разбитые передовые роты. Немцы усиленно работали лопатами, рыли и выбрасывали землю, как кроты.
К вечеру, когда над Царевичем навалились сумерки, с нашей стороны послышался гул самолетов. В небе появились наши тяжелые "ночные" бомбардировщики. Ночными мы их звали потому, что днем они практически никогда не летали. При появлении такого самолета днем, его сбивали немцы первым снарядом. Они в сумерках ночи проходили через линию фронта, бомбили немцев где-то в глубоком тылу и назад через линию фронта никогда не возвращались.
Летающие гробы пошли! объявил кто-то из солдат.
Все эти дни в дивизию прибывало новое пополнение. До нашей траншеи пополнение ещё не дошло. В роте полсотни солдат. Может её и пополнять не будут.
День двадцать восьмого августа подходил к концу. Над землей еще висели угар и пыль от бомбежки. На зубах хрустел песок. Духота и вонь взрывчатки лезли в горло и в нос, так что не продохнёшь.
Вскоре в землянке затрещала восстановленная связь. В проходе показался телефонист.
Товарищ гвардии капитан! Вас требуют к телефону!
Кто спрашивает?
"Второй" на проволоки, у аппарата ждет!
Подхожу к телефону, беру трубку, спрашиваю.
Кто говорит?
Где вы сидите?! слышу я зычный крик.
Кто это там орёт? повторяю я свой вопрос.
Говорит зам по тылу, майор Пустовой!
Ну и чего тебе надо?
Я замещаю командира полка! Почему вы сдали траншею?!
Откуда ты взял, что мы сдали ее?
Мне комбат доложил, и офицер штаба с НП полка докладывал! Там где вы сидели раньше, немец во время бомбежки бросал свои ракеты. Предлагаю немедленно взять обратно траншею, иначе вы с командиром роты пойдете под суд! В дивизии меня предупредили! Плацдарм мы не имеем права терять!
Комбат и ваш наблюдатель на НП с перепуга в штаны наложили!
Как это понять?
Очень просто! Мы как сидели, так и сидим в этой траншее!
А доказательства, где?!
А раз ты мне не веришь, нам с тобой говорить больше не о чем!
Ты наверно сидишь в штабном блиндаже?
Нет, я здесь на НП!
Так вот! Выйди наверх, сейчас не стреляют. Я дам две красных ракеты. Ты, со своими наблюдателями и посмотри!
Я высунулся из землянки в проход и велел Кузьме дать вверх две одиночных красных ракеты. После нашего сигнала перебранка, где мы сидим, прекратилась.
Ночью в роту прибыло пополнение, человек тридцать солдат и молодой лейтенант, командир стрелкового взвода.
Ночью мне позвонили из штаба и сказали, что я могу отправляться к себе. Я ответил, что до утра пробуду здесь во второй стрелковой роте, что у меня с Рязанцевым назначена встреча. Он должен выйти из леса на переговоры ко мне.
Рязанцев подробно доложил обстановку на лесной дороге и спросил.
Что будем делать дальше.
Собирай ребят и отправляйся в тыл.
Ваша ближайшая задача, сказал я ему, пройти вдоль дороги и разведать северо-западную опушку леса в районе деревни Кулагино. Вот взгляни на карту. Здесь она помечена. Карта, картой! Нужно посмотреть на месте. Может, и печных труб не осталось? В полсотни метрах не доходя опушки отроешь щели. Они будут служить для отдыха, на случай обстрела в них можно занять оборону. На опушку леса выстави наблюдателей. Наблюдение вести непрерывно. На флангах у себя поставишь сигнальные мины. Проводами скрытно задействуешь ветки деревьев и кустов, чтобы в случае неожиданного подхода немцев от натяга провода сработали мины. Разведка не должна быть захвачена врасплох.
По моим расчетам ты должен выйти с ребятами вот в эту точку. Вот смотри сюда! При выходе на опушку леса, ты возьмешь азимут вершины со своей точки стояния. Если по карте с обратным отсчетом угла от вершины к лесу провести прямую линию, то она при пересечении с опушкой леса покажет тебе точку стояния. Ошибка может быть в пределах десятка метров. Координаты своей точки письменно запиши. Потом передашь мне при встрече. Контрольный срок выхода со мной на связь двое суток. Лично не сможешь пришлешь связного!
Наблюдение за немцами и за местностью установишь сразу. Первые двое суток с опушки леса вперед не выходить и себя не казать. Для установки мин возьмешь с собой двух полковых саперов. Я в штабе полка об этом договорюсь. Кроме саперов с тобой в лес пойдут телефонисты. При прокладке линии немецким проводом, провода под кусты и в траве по земле не прятать. Связь тянуть будете двумя проводами, как это делают немцы. Оба провода подвесите на виду. Нужно сделать так, чтобы у немцев не было никакого подозрения, если они вас стороной обойдут и наткнуться на вашу телефонную линию. Чтоб не было подозрения, что это работа Ивана! Пусть думают, что линию бросили при отступлении свои. Подключаться к линии будете на короткое время. Никаких лишних разговоров! Прежде что-то сказать продумай слова, составь короткую фразу. Трепотней о том, о сём запрещаю заниматься!
Выйдешь на место продумай задачу на поиск! Задачу на поиск проработаешь с каждым в отдельности. Послушай, что ребята скажут.
И так, еще раз! Перед нами стоят основные задачи: Разведать лес! Установить характер обороны на подступах к высоте за лесом! Подготовить ночной поиск для захвата языка! Определить наиболее безопасный участок, для выхода нашей пехоты в тыл высоты 220 и 232.
Предупреди разведчиков и особенно саперов и телефонистов. Ни какой самодеятельности! Первые двое суток вы должны наблюдать! Главное на первой стадии не обнаружить себя!
И вот что еще! С той стороны по опушке леса немцы ведут непрерывный огонь из пулеметов. Остаток ночи тебе на отдых. Можешь завалиться здесь в землянке или под бугром в кустах. Утром сюда прибудут саперы и связисты. Разбудишь меня, я им сам дам необходимый инструктаж!
Когда вся братия была собрана. Рязанцев позвал меня. Они сидели кучкой под бугром, прислушиваясь к пулеметной трескотне за лесом.
С той стороны по опушке леса немцы ведут непрерывно стрельбу! сказал я.
Они бояться, что мы их можем обойти в этом месте! Это ни какие-то там, агентурные данные! Это каждый из вас слышит сейчас.
Вот! Слышите? прищурился я и качнул головой в сторону леса.
Бьет с надрывом и трескотней, с перепугу!
Думаю, что он бьет по макушкам деревьев!
Чтобы больше шума создать!
Ведь, если он будет бить вдоль земли по стволам деревьев, далеко не пробьешь. Пули метров на двадцать полетят. Думаю, что стреляет он, для треска, для острастки. Послушаешь при стрельбе, кажется, что пули рвутся кругом. Но это только кажется. Таким манером они на нас нагоняли страха в сорок первом. Дадут несколько очередей по макушкам деревьев, которые располагаются сзади у нас, а нам кажется, что немцы нас обошли и стреляют нам в спины, с тыла. С тех пор мы эти фокусы изучили.
Понятно, ходить в лесу под такую трескотню неприятно и вроде сомнительно. Знаешь заранее, что он пугает тебя, бьет по макушкам деревьев, а сам думаешь, может он в это время целится в меня!
У кого привычки нет, под носом у немцев под пулями ходить, тому и мерещится, что вот-вот убьют!
У саперов и телефонистов в лесу от такой трескотни коленки дрожат. Под пулями не всякий может выдержать ходить и при этом сохранять самообладание.
Пуля это не мина. Мину, ту слышно на подлете. От мины можно увернуться, ткнуться за дерево, прижаться к земле. Для пули, секундное дело хлестнуть человека по груди. Пулю не слышно, когда она подлетает в тебя. Посвистывают те, которые пролетают мимо. Твоя, к тебе подлетит беззвучно и молча, ударит не больно, как кулаком по плечу. Человек кланяется пулям, которые пролетели мимо. В этом, пожалуй, и выдержка, чтобы сообразить, что эти пули не твои. Смотришь иногда на группу стрелков, идущих под пулями. Идут, пригнули хребты, глаза у них лезут на лоб, начинают метаться из стороны в сторону. Когда нет соображения далеко не уйдешь!
Помню! Был я командиром пулеметной роты. Мы тогда стояли в обороне под Белым. Пристреляем дорогу, по которой немцы иногда проезжают и ходят. Дистанция километра два. В стереотрубу все видно. Видишь по дороге идет группа немецких солдат. Приготовишься, дашь очередь и смотришь Идут себе спокойно и вдруг начинают падать. А те, которые на ногах, думают, что эти просто споткнулись. А я то знаю, что цель поражена. А когда другая, проходящая по дороге, группа солдат начинает метаться и нервно припадать к земле, то мне сразу ясно, что прицел взят неправильно и пули прошли где-то в стороне?
Вы люди в разведке новые, выдержки, соображения и реакции у вас пока нет. Другое дело, когда рядом опытные люди идут. Если от треска трассирующих наши люди не пригибаются и на землю не падают, значит, опасности нет. Разведчики идут во весь рост, как правило, до первой крови. Вот и смотрите на них!
Бывает, конечно, что шальная заденет! Но у каждого при этом имеются мозги.
У кого нет характера и выдержки, кто готов от первого звука пули на землю шлепнуться, кто не верит в товарищей и в себя, а верит в бога, в загробную жизнь, в нечистую силу, кто боится покойников и мертвых, у кого от вида крови мутит и кружится голова, тому в разведке делать нечего, пусть идет к чертовой матери в пехоту. Там каждый день живое мясо для пушек требуется.
Почему один не боится, а у другого мокрые штаны? Откуда у человека появляется страх и всякие предрассудки? Из раннего детства он приносит на своем горбу сомнения и страх. Когда человек не верит в себя, он верит в гадания, крестики и в бога. Погибнуть на фронте можно в любое время, дело не мудреное, дело нелепого случая. А эти случаи возникают, когда разум устал. Вот почему разведчики любят много спать. Знаю по себе. Чуть выдохся или устал, несколько суток подряд не спал смотришь и попал под пулю или мину. А когда мозги работают, и держишь ушки на макушке все эти тонкие моменты улавливаешь на ходу. У каждого разведчика мысль должна работать ясно и четко, голова должна быть светлой. Вот почему во время работы им водки не дают.
Я, например! Заранее знаю, что меня ранит! А все почему? Организм устал. Серое вещество в котелке секунды не улавливает.
Посмотришь на некоторых солдат стрелков. Сидят, обречено в траншее и ждут, когда их всех перебьют. Их бьют каждый день. Траншею немцы отлично видят. Траншея для стрелков, как стойло на мясокомбинате для коров. Их бьют, а они мычат и не телятся! И всё от того, что робок и пассивен иной окопник солдат. Упорно сидит в общей траншее и подставляет спину под бомбы, снаряды и мины. Ему и в голову не придет выдвинуться метров на двадцать вперед, отрыть неглубокую щель и перебраться туда от верной смерти. Боится он один в этой щели сидеть. Разведчик в такой ситуации мгновенно примет решение.
А теперь вы можете меня спросить. Сколько разведчиков погибло сидя в передней траншее? У вас, у всех на голове надеты каски, а мои ребята касок вообще не носят. А кто из наших ребят получил удар пулей или осколком по голове? Хотя мы каждую ночь ходим по передовой во весь рост и не ползаем на животе, как некоторые другие в траншее. Пехота сидит в земле, а мы в это время ходим поверху. Разведчик погибает тогда, когда он неудачно бросается в немецкую траншею.
На счет трескотни немецких пуль в лесу! Предупреждаю телефонистов и саперов! Вы обязаны делать только то, что делают мои люди. Насчет припадания к земле! Учтите! Удар прикладом по голове можете быстро заработать! Чтобы вам не было страшно, стальные каски приказываю снять!
Пойдёте с моими ребятами без касок на тот свет, прогуляетесь там маленько! Вернетесь живыми с задания снова наденете их! Каски всем снять! И быстро!
У всех на лице появились улыбки. У разведчиков от потехи, а у связистов и саперов от спертого воздуха внутри.
Федор Федорыч! Если кто при выполнении боевой задачи размякнет или в теле его увидишь испуг разрешаю тебе своей властью немедленно прикончить на месте паникера! Ко мне его, под конвоем не приводи!
Как это сделать без шума и писка, тебя мне не учить! Предупреждаю заранее всех! Из-за одного разгильдяя можно погубить всех людей!
Давай, Федор Федорыч! Строй ребят! Осмотр нужно сделать!
После осмотра я спросил:
Ко мне, по делу! Вопросы есть?
Есть! Товарищ гвардии капитан!
Задавай!
Расскажите ещё, что про войну! До выхода еще время есть!
С разведчиками перед выходом на задачу можно и нужно поговорить. Когда они вернутся, всем будет не до разговоров. Устанут, языком не буду шевелить.
Ладно! Расскажу!
... так что, когда кругом стоит страшный грохот и сыплется земля, слышен вой снарядов, завывание мин и трескотня и удары пуль, кругом от земли поднимается едкий запах немецкой взрывчатки, а из-под ног уходит и колеблется земля всё это ерунда. Главное, что ты жив! Что чувствуешь своей шкурой - войну и шумовое оформление. Серьезное дело смерти совершается беззвучно, безболезненно и тихо!
После такого рева, немцы думают, что мы все мертвы. А мы поднимаемся из земли, и встаем во весь рост! В этом, пожалуй, загадка и стойкость духа русского солдата! Они видят, что мертвые идут на них! Сами немцы, выдержать такого не могут! Вот и бегут!

24 Фев 2019, 03:30Magus  
Глава 31 Высота 235и8 Август 1943

Исходное положение перед Духовщиной
Ванька-ротный

14 августа 43г. дивизия вышла на исходные позиции и изготовилась к наступлению. Справа от нас перед Ломоносово и Афонасово стояли 219 сд, 158 сд и 262 сд.
Немцы здесь около года укрепляли рубеж обороны. Основным опорным пунктом была Духовщина, которая отстояла от передней линии обороны немцев в двадцати километрах в тылу. В Духовщине был штаб немецких войск оборонявших, так называемый "Восточный вал" обороны.
На линии Ломоносово Афонасово Забобуры Кривцы Понкратово у немцев был вырыт солидный противотанковый ров.
17 гвардейская сосредоточилась в лесу южнее деревни Отря. Наш правый фланг охватывал участок прорыва Отря Дмитриевка в общем направлении на Кривцы и Забобуры.
После мощной артподготовки наметился участок прорыва по дороге Отря Плющево. Кривцы на время у нас остались в стороне.
Наш полк наступал по лесному массиву в направлении деревни Понкратово. От Понкратово мы свернули еще раз на юг, и вышли к оврагу, где обозначена деревня Сельцо. Далее мы наступали вдоль оврага в направлении отметки бывшей церкви Никольской, что стояла когда-то на бугре, перед болотом и поймой реки Царевич.
От Сельца в направлении брода, через Царевич, идет дорога. За бродом на том берегу развилка дорог. Одна дорога, огибая Кулагинские высоты с севера идет на Духовщину. Другая дорога от развилки поворачивает на юго-восток, пересекает Кулагинский овраг и лесом уходит на Худкова и Воротышино и на Попова Скачкова. До Ярцево здесь километров тридцать.

Высота 235и8 (Духовщина)


Ванька-ротный
Участок линии фронта, между позициями первой и второй ротами, в изгибе реки Царевич, уходил клином к подножью высоты 235, 8.
Солдаты нашего полка здесь не наступали, потому что выступ излучены реки простреливался с трех сторон: со стороны высоты 220, из траншей с высоты 235, 8 и слева, со стороны брода, где еще сидели и держались немцы.
Если полк возьмет высоту 220 и отбросит немцев от брода, то на пути наступающих рот встанет сильно укрепленная высота 235, 8.
Новый командир полка, сменивший на этом посту Пустового, решил провести операцию: застать немцев врасплох и ворваться в траншею. Командир полка на этот счет имел приказ из дивизии. Боевая операция была задумана там.
Ванька-ротный
В тылах полка, где-то сзади, в лесу, была сформирована специальная штурмовая рота, из солдат нового пополнения. Ночью ее переправили через Царевич, в темноте она подошла к подножью высоты 235, 8 и залегла. Ротой командовал молодой лейтенант. Фамилии его я не знаю. Ему пообещали награду. Командир полка, ему лично отдал боевой приказ на рассвете атаковать немцев и ворваться в немецкую траншею.
Стрелки подошли к высоте и залегли. Ночью не видно, где они ткнулись. Потом, позже выяснилось, что рота не дошла до высоты, а залегла в низине, метрах в двухстах от подножья. Это и решило исход операции.
Место оказалось сырое. Где ни копни, везде на штык лопаты сочилась вода. Кругом сухота и жара. А это место оказалось сырое. Повсюду били ключи.
Обычно перед наступлением солдат нужно надежно укрыть в земле. На исходных позициях должны закопаться все. Мало ли, что может случиться?
Утром, перед самым рассветом, немцы обнаружили роту. Сначала они не показали даже вида, что знают о нашем приготовлении.
Немцы подтащили еще несколько пулеметов, и когда всё было готово, открыли из них бешеный огонь.
Кочки, где лежали наши солдаты легко простреливались пулеметным огнем. Никто из наших такого не ожидал. Но, что было ещё более странно, наша артиллерия упорно молчала. Солдаты кинулись бежать к реке и по пути получили смертельные раны. Многие были убиты на месте.
На войне и не такое бывает!
Ванька-ротный
Если солдат окопник поддался панике, то ты его не удержишь и не заставишь на месте лежать. Он срывается с места и летит, не разбирая дороги. Кругом взрывы, столбы земли и пыли, осколки и пули летят, а он ничего не видя, бежит с вытаращенными от страха глазами. Вот, если бы он так драпал в атаку, в сторону немецкой траншеи!
Командир роты получил ранение в плечо. Видя безвыходное положение роты, он передал командование ротой сержанту и побежал в тыл на перевязку. Теперь за провал операции и за потери в роте судить было некого. Командир роты был ещё раз ранен в пути. Командира полка под суд не отдашь!
Солдаты, кто мог, выбирались под берег Царевича. За обрывом крутого берега можно было стрельбу переждать. Но многие, кто не смог двигаться, остались лежать у подножия высоты, в низине.
В сан роте полка одни делали перевязки, а другие спрашивали, что и как случилось? Проводная связь с ротой была перебита. Что стало с телефонистами тоже никто не знал.
Начальнику штаба полка нужны были данные. А солдаты не глупый народ. Они сразу поняли (увидели) кто напахал, кто виноват, что рота понесла потери. Поди, его, солдата спроси! Некоторые, что были, посмелей, стали огрызаться в открытую. Посылают штабных куда подальше. "Не видишь, что раненый я?!" Солдата нахрапом не возьмешь! Он знает свои права, когда ему делают перевязку. И он, и все другие знают, что раненый солдат на особом положении. Он уже не в роте, не в батальоне и не в полку. Он тебе больше не подчиненный. "Пошел-ка, к такой-то матери и заткнись!"
Выяснить причину гибели роты ни командиру полка, ни начальнику штаба полка не удалось. Командира роты, лейтенанта, с первым транспортом отправили по этапу в тыл. Когда его кинулись искать, его и след простыл.
В это самое время на лечении в сан роте находились два наших разводчика. Наш старшина при получении продуктов на складе полка навещал ребят и подкидывал им кое-что из харчей.
Солдат, солдата всегда поймет. Раненые рассказали им кое-что, а разводчики передали разговор старшине. Старшина приехал во взвод разведки и рассказал мне, как разворачивалось дело.
Начальник штаба полка был в большом затруднении. Он должен был составить докладную записку в дивизию и дать объяснение срыва атаки и потерь. А из опроса солдат при перевязках ничего установить не удалось. Никто точно не знал, что именно случилось, с ротой. Командира роты отправили в тыл. Комбат кивал на командира полка. Я, мол, тут совсем не при чем. Боевой приказ отдавали лейтенанту. Я ничего не знаю.
А из командира полка слова не выдавишь. Сидит как боров, голову пригнул и сопит. Штурм немецкой траншеи окончился полным провалом.
Ванька-ротный
Накануне ночью я вернулся с передовой. Имел разговор по телефону с Рязанцевым. Остаток ночи и весь день я проспал. Перед вечером меня разбудили, майор Денисов меня требовали в штаб. Кузьма заправил на спину свой мешок и мы с ним пошли через поле напрямик в расположение штаба.
О том, что мне рассказал старшина, я не стал докладывать начальнику штаба. Солдатские разговоры это одно. А объективные данные это дело другое. Каждый приврет, что может, добавит кое-что от себя. Солдаты, разведчики, старшина! Три длинных инстанции! Считай половина вранья. Это имело место не только среди рядового состава. Возьмём основные и официальные инстанции. Рота, батальон, полк, дивизия и армия. В полку никогда точно не знали, что твориться на передовой в роте. Комбат всегда покажет всё в выгодном ему свете. В полку эти данные переработают в свете запросов дивизии. А в армии будут знать, что в результате сильной контратаки немцев передовые подразделения дивизии понесли большие потери. А немец и не думал контратаковать. Он сидел в своей траншее на месте и из пулеметов постреливал.
Увидев меня, начальник штаба молча кивнул головой, в сторону свободного места на лавке. Садись, мол!
Я сел на лавку, придвинулся к столу. Он пальцем ткнул в карту, взглянул на меня и осипшим голосом сказал:
Тебе предстоит сегодня ночью выйти к подножью высоты 235, 8. Нужно разведать немецкую оборону на этом участке.
За одну ночь? спросил я.
Нужно разведать подступы к высоте, подобрать рубеж для исходного положения стрелковой роты. При выходе роты на указанный рубеж, она за ночь должна успеть окопаться. Рота в восемьдесят человек, скомплектована во втором эшелоне, ждет приказа на выход.
А кто роту на рубеж поведет?
Роту выводить будет комбат. Твое дело определить исходное положение и указать его комбату. На разведку исходного рубежа тебе дается одна ночь. Комбат с ротой будет ждать тебя у реки.
Знаю, что ты сейчас скажешь, что эта работа комбата.
Конечно! сказал я.
На то он и комбат, чтобы возиться со своими солдатами.
Ты пойми! продолжал майор. Они опять в темноте, куда ни будь залезут.
Слушай майор! Что-то у вас комбаты пошли все бестолковые?!
Я был командиром роты, меня никогда, ни кто не выводил. Покажут на деревню, ткнут пальцем в карту, я поднимаю своих солдат и иду.
А теперь что? Теперь сорок третий и всех за руку води?
Ты опять за своё?
Ты за своё! Комбат про своё! И я за своё! А ты, как думал?
Твой выход к подножью высоты 235, 8 согласован со штабом дивизии.
Ванька-ротный
Звони туда! Пусть они отменят свое распоряжение.
Лично ты комбата можешь за руку не водить. Оставь проводников, пусть они его встретят у Царевича. У меня к тебе всё! Ты свободен! Можешь идти! Вернешься с задания, доложишь лично мне!
Я вышел из блиндажа, поддал ногой, валявшуюся на земле, пустую консервную банку и выругался матом.
Вы что? Товарищ гвардии капитан! услышал я голос Кузьмы.
Как что? Опять на побегушках, за других пахать! Пошли!
Как только спустились сумерки, мы вышли к Царевичу. Я взял с собой группу разведчиков. Впереди идут три. Это наше, так сказать охранение. Нейтральную зону до реки проходим быстро, без остановки. Переправляемся на другой берег и, не выжимая порки, следуем дальше. При движении вперед замедляем движение. Нужно следить за полетом трассирующих, за осветительными ракетами, которые с высоты бросают немцы. Мы идем цепочкой друг за другом, тихо ступая по земле. На всех надеты чистые маскхалаты. Человека в халате темной ночью с двадцати метров не отличишь от земли, если двигаться плавно и не делать резких движений. Каждый раз, когда мы приближаемся к немцам, каждый по-своему переживает этот момент. У одного подавленное настроение, у других сосредоточены лица, а третьи как бы мысленно ушли в себя. Каждый по-своему встречает трассирующие пули.
Где-то, правее, вдоль берега слышны глухие удары тяжелых взрывов. Полета снарядов не слышно, поэтому трудно сказать, наши бьют или немцы.
Впереди на расстоянии видимости идет головной дозор. Три разводчика. За головным дозором следуем мы с Кузьмой, остальные ребята сзади. Кузьма следит за передними, я оглядываю местность и ищу в темноте немецкий передний край. Между нами всеми локтевая связь в пределах видимости.
Но вот вдруг дозорные встали. По молчаливому правилу замирает на месте Кузьма. Я останавливаюсь. За мной, как по команде встали все остальные. Дозорные пригнулись и тихо подались в сторону. Это сигнал остальным занять оборону. Все, кто сзади лежат, смотрят в темноту. Хоть мы и привычны ко всему, натренированы, у каждого из нас темное небо над головой и смерть за плечами.
Дозорные поднимаются. Что-то рассматривают внимательно впереди. Рукой подают мне знак, чтобы я приблизился. Мы с Кузьмой поднимаемся и тихо идем вперед. Те, что сзади остаются лежать на месте.
Ванька-ротный
Подхожу к дозорной группе, у них в ногах тяжело раненый солдат лежит. Он ранен в живот, лежит на спине и тяжело дышит.
Возьми его винтовку, воткни вверх прикладом! говорю я тихо Кузьме.
А вы двое сделайте ему перевязку!
Один из дозорных уходит медленно вперед. Он будет вести наблюдение, пока мы занимаемся с солдатом.
Братцы! Не оставляйте меня! сипит на выдохе раненый солдат.
Лежи! Не двигайся! говорю я солдату.
Сейчас сделаем перевязку! А взять тебя с собой не можем!
Не бросайте меня! просит он тихим голосом.
Лежи! Лежи! На обратном пути санитаров за тобой пришлем!
Пойми ты! Мы разведчики!
Извеняйте! Понял! почти нараспев выдыхает он.
Потерпи солдат! Немного осталось!
Подзываю Кузьму.
У тебя фляжка с водой? Оставь ему! Он пить видно хочет.
На пей солдат! говорит тихо Кузьма,
Здесь чай холодный с заваркой и сахаром.
Я наклоняюсь над солдатом, еще раз оглядываю его. Перевязка закончена. Ранение не опасное. Осколком вспороло брюшину и не задело кишки. Крови он много потерял. Солдат боялся, что кишки вываляться наружу.
Теперь не вываляться! сказал я ему. Лежи спокойно! Мы их бинтами привязали!
Много времени потратили мы около раненого. Летом ночное время короткое. Ночь в августе месяце скоротечна. Чуть задержался и рассвет на носу.
А что делать? Брошенный на произвол судьбы раненый солдат действует на психику моим молодцам. Но вот все готово. Я поднимаюсь с колена и подаю знак двигаться вперед.
С каждой минутой подножье высоты приближается. Мы идем перекатами. Короткий переход, небольшая пауза, осмотрелись, послушали и снова вперед. Чем ближе к немцам, тем чаще остановки. Мы подолгу стоим, вглядываемся в темноту, прослушиваем ночное пространство. Впереди все недвижимо и тихо!
Вот мы снова тронулись с места. В темноте я оступаюсь в канаву, теряю равновесие и спотыкаюсь вперед. И чтобы не упасть, я вскидываю руку вперед, ищу рукой на земле опоры, рука моя попадает во что-то мягкое, липкое и вонючее.
Все эти дни над низиной Царевича громыхала бомбежка и стояла жара. Целыми днями мутное небо висело над окопами. Трупы солдат разлагаются за три дня.
Ванька-ротный
Моя рука попадает в разложившийся труп. Что-то скользкое и липкое висит у меня на пальцах, когда я разгибаюсь, поднимаясь с земли. Я пытаюсь эту склизь стряхнуть, а она болтается и страшно воняет.
Кузьма подходит ко мне вплотную и по запаху чувствует, что собственно произошло. Движение разведки вперёд останавливается. Мне в лицо ударяет трупный залах слизи и к горлу подкатывается приступ тошноты. Я делаю нервные глотки, стараюсь удержаться от рвоты. Немец близко. Посторонний звук может сразу обнаружить нас. Я пытаюсь обтереть руку сорванной травой. Тру кистью руки о шершавую кочку. Я сгибаю локоть, а за монжетом рукава что-то тянется и страшно воняет.
Кузьма снимает с плеча мешок, достает флягу со спиртом, рвет зубами наружную упаковку индивидуального пакета и на марлевую салфетку льет спирт. Он подает мне салфетку понюхать. Запах спиртного тут же отбивает трупную вонь. Я обтираю пальцы и рукав, бросаю салфетку, кажется все в порядке. Можно двигаться. Я подаю команду рукой.
Через некоторое время мы подходим к подножью высоты. Низина, кусты и кочки кончились. Кругом, открытое пространство, уходящее вверх. Приседаем на корточки, ждем, когда немец бросит очередную ракету или пустит очередь трассирующих над землей.
По длине промежутков между светящимися пулями и по их разбросу можно почти безошибочно определить расстояние до пулемета. Этот метод мы много раз проверяли на практике.
Когда не надо они сыплют трассирующими подряд. А сейчас, когда нам дорога каждая минута, притихли и не стреляют! Стой вроде как перед ними на коленях с протянутой рукой и как милости жди!
У немцев на высоте траншеи отрыты в полный профиль, достаточно пулеметов и минометов. Не достает только колючей проволоки в четыре кола, да минных полей перед траншеей.
До немецкой траншеи по моим расчетам осталось метров стодвадцать стопятьдесят. Мы поднимаемся на ноги и снова медленно двигаемся в гору. Склон высоты становиться все круче.
Я посматриваю влево и вправо, там постреливают и видно как летят трассирующие. Направление мы держим правильно. Здесь пока встречных выстрелов нет. Нам нужно подойти еще ближе к ним, метров на сто.
Делаю знак сержанту Данилину, он идет впереди, шагах в десяти. Он останавливается. Я подхожу к нему ближе. Показываю ему знаком лечь на землю, а Кузьме накрыть нас с головой плащ-палаткой.
Из всех разведчиков один Кузьма тащит на себе заплечный мешок. Остальные идут налегке.
Ванька-ротный
Разговаривать на таком расстоянии от немцев нельзя. Разговор в полголоса мы ведем под плащ-палаткой.
Подойдем к немцам метров на сто! Разведешь ребят по фронту! Дистанция двадцать метров. Пусть тут же окапаются. Саперные лопаты у всех есть. За три часа нужно успеть зарыться по грудь. Ты с ребятами останешься здесь до утра завтра до ночи. С наступлением темноты, пошлешь двух связных к реке. Стрелковая рота подойдет туда в первой половине ночи. Солдат стрелков будет выводить сюда лично комбат.
Приведете его сюда, укажите рубеж, дождешься стрелков, сделаешь смену и сразу назад. Часть роты будет находиться здесь, а остальных они выведут позже. У меня всё! Вопросы есть? Приступай к работе! Мы с Кузьмой возвращаемся к себе.
Разведчики остались. Мы с Кузьмой, не торопясь, потопали назад. По дороге к себе я зашел к начальнику штаба, доложил ему о намеченном рубеже. Он выслушал меня и остался доволен.
Добравшись к себе, я вызвал старшину и велел ему направить в нейтральную полосу двух санитаров.
Пусть возьмут носилки! Я обещал раненому солдату! Санитарам передай! Если раненый в живот к рассвету не будет в сан роте, то к ним будут приняты меры.
Потом мне рассказывал старшина, что посланные санитары подошли к раненому, обшарили его и сказали, что не могут взять, потому что пришли без носилок.
Я послал для проверки Валеева. Он шел сзади них до самой реки. Когда они вернулись с пустыми руками, он повернул их назад. Носилки валялись у переправы.
Вот товарищ гвардии капитан, какие проходимцы еще встречаются здесь, на фронте. Из них запросто нужно сделать пропавших без вести!
Есть старшина подонки и гниды! Но, не все! Среди санитаров есть и люди!
А ты, что скажешь Кузьма?
Разрешите товарищ гвардии капитан я с этими двумя санитарами разделаюсь?
Не разрешаю! Спать, давай ложись!
Разговор о плёвом деле
Ванька-ротный
Остаток ночи мы с Кузьмой отдыхали. Утром позвонили из штаба, меня снова к себе вызывал майор.
В полку в это время комплектовали штурмовые группы. Ночью их выдвинут на исходный рубеж, а завтра с рассветом они пойдут штурмовать высоту. На этот раз по высоте сосредоточили около двух десятков стволов артиллерии, провели пристрелку вершины. Это был основной и последний укрепленный рубеж противника. Если завтра штурмовые группы полка возьмут высоту, то дорога на Духовщину будет открыта. На флангах немцы не удержатся. Силы у немцев на исходе.
Чтоб не было, как прошлый раз путаницы, сказал мне майор, ты доведешь комбата до исходной позиции! Подождешь пока он выведет туда штурмовые группы. Снимешь разведчиков и отойдешь к реке. Во время наступления тебе нужно быть в районе переправы. Мало ли что может быть? Штурм высоты был назначен с рассвета.
Разговор был окончен. Я вышел наверх, где меня дожидался Кузьма, Я стоял около штабного блиндажа, посмотрел в сторону высоты и подумал.
Без крови, просто так, ее немцы не отдадут. Сколько солдат положили уже вокруг, с тех пор, как перешли здесь Царевич. Сотни две завтра пошлют штурмовать, половина из них останется лежать на подступах к высоте неподвижно. Нужны танки, самоходная артиллерия. А пехотой немцев с вершины не выкурить. Стрельба из пушек с такого расстояния результатов хороших не даст. Нужно бить по траншее, а они, как всегда будут вести огонь по площадям.
При проработке плана данной операции в полку и в штабе дивизии над штурмом высоты особенно не мудрили. Все делалось быстро и просто. Проработали и подсчитали боеприпасы и количество стволов, прикинули площадь обстрела, получили подходящую плотность огня и отдали боевой приказ. "Десять минут артподготовки и штурм высоты!"
В приказе было изложено всё предельно просто, ясно и коротко. Успех, казалось, должен был быть!
Не ясны были только детали. Будет ли разбита немецкая траншея? Сумеют ли наши подавить немецкую артиллерию? Артиллеристов и штабных, эти вопросы особенно, не волновали. Для пехоты важно, что наша артиллерия бьет по высоте.
Да! подумал я, Это будет не атака, а очередное избиение нашей пехоты!
Ванька-ротный
Завтра утром на подступах к высоте ляжет ещё одна сотня наших. Атака снова захлебнется кровью. Из дивизии пришлют новую сотню. Их держат подальше, где-то в тылу, чтоб до них не дошли, всякая трепотня и разговоры. Штурм высоты снова и снова будет продолжатся, пока немцы не выдохнутся и их остатки не сбегут. А что ещё наши могут придумать, если все танки потеряли, новых не дают, а сверху сыплются приказы взять высоту. А что может сделать пехота против пулеметов и немецкой артиллерии?
Сзади ко мне кто-то подошел и тронул за рукав. Я обернулся назад. Передо мной стоял наш замполит полка.
Готовим людей на завтра к штурму! сказал он мне и показал на высоту.
Не возьмешь ли ты штурмовые группы в свои руки? Ты мог бы возглавить завтрашнее наступление! Считай, что полком штурмуем высоту!
А пример солдатам показать некому!
Што? Нет надежных людей? спросил я.
Не то, что надежных! А хорошо обстрелянных!
Что же выходит, у нас в полку нет ни одного достойного комбата?
Или все боятся, лично идти на штурм высоты?
У тебя разведчики. Ты можешь отобрать и возглавить ударную группу, продолжал он, развивать сваю мысль, не отвечая на мои вопросы.
Ворвешься в траншею! Все штурмовые группы последуют твоему примеру!
Он видел однажды, как я бежал под обстрел у брода через Царевич. Меня тогда они послали в первую роту. Но тут была разница. Тогда я бежал по крутому склону вниз, а теперь мне предлагали карабкаться под обстрелом к вершине. Мне нужно не только преодолеть открытое пространство под бешеным огнем, ворваться в траншею, но и отвечать за пехоту.
Замполит видно решил, что уговорить меня пойти на высоту не так уж трудно.
Взять высоту, для тебя особого труда не составит! А если ты этого и сам захочешь, то это для тебя плевое дело!
Плёвое? переспросил я.
Нет, конечно, не плевое! Прости, я не то сказал!
В боях, за Кулагинские высоты, наш полк понес большие потери. Стрелковые роты, считай, уже получили третье пополнение. Если раньше комбаты прятались где-то сзади своих наступающих рот, то теперь им приказали находится вместе с ротами. Многие штабные вышли из строя. Их гоняли в роты, как и меня. И вот теперь из офицеров штаба остались мы двое. Пискарев ПНШ-1 и я ПНШ-2. Пискарев занимался бумагами, вел учет убитых и раненых, отправлял извещения на погибших, составлял списки на вновь прибывших. Отрывать его от этой работы было нельзя. Да он и не командный состав. Он при штабе вроде, как старший писарь.
Ванька-ротный
Со мной дело было иного рода. Приказным порядком послать меня на высоту, заставить штурмовать немецкие траншеи было нельзя. Приказом штаба армии я мог заниматься только разведкой. Перевести меня в комбаты тоже не разрешали. Согласно, приказа штаба армии я мог заниматься только разведкой. А мне предлагают пойти на штурм высоты в качестве штрафника. Штрафников обычно пускали вперед, когда не может ничего сделать пехота. Ведь знает прекрасно, что высоты нам завтра не взять!
Я мысленно оценил ситуацию, прикинул все за и против. Не было ни зацепки, ни шанса, пойти на высоту и остаться живым. Им мертвые нужны!
Траншея прикрыта мощным огнем немецкой артиллерии и пулеметов. Наши бьют, куда попало. От обстрела по площадям толку обычно мало. Пойти на высоту впереди пехоты, это пойти на верную смерть.
Тебе, рискнуть один раз и дело сделано! продолжал замполит.
Я разведчик, а не штрафник!
Мы тебя не принуждаем! Мы предлагаем добровольно возглавить атаку!
Возьмешь завтра траншею, получишь "Героя"!
И вы это на полном серьезе?
А ты думал как! Я говорил с командиром полка. Он в принципе не возражает.
А Денисов, он даже сказал: Этот возьмет! Если захочет! Вот я и решил поговорить откровенно с тобой!
Это вы между собой решили! Квашнин, тот спит и во сне видит, ждет когда ему "героя" дадут. На посмертное награждение он, пожалуй, согласится меня представить. Я воюю и под огнем хожу уже третий год. Каждый день по много раз рискую жизнью. Не сегодня, так завтра убьют! И какими наградами я отмечен? Замполит рассматривал свой сапог, шевелил ногой, молчал и о чем-то думал.
А теперь представьте себе другое. Я беру высоту и останусь живым. И ты майор, как не сдержавший слова, при всех пускаешь себе пулю в лоб. У тебя хватит на это мужества?
Позволь! Какую ерунду ты говоришь? Причем тут пуля в лоб? Мы представим тебя к награде, а что там дадут, мы это не решаем! И ты в данном случае совершенно не прав. О наградах не договариваются и за них не торгуются!
По вашему нужно ждать покорно пока наградят? Нет, майор! Героя получит Квашнин. А мы смертные! Мы будем трупами на высоте, валяться! Так, что я в Герои, не гожусь! Посмотри в стрелковых ротах, у кого из офицеров и солдат имеются награды? И обернись в тылы дивизии и полка. Там у всех гулящих девок бряцают медали! Я уж не говорю о майорах и полковниках. Все они обвешаны боевыми орденами! Нет, майор! Будем считать, что разговора между нами не было!
Ну! Ну! сказал он, повернулся и пошел к блиндажу.
Ванька-ротный
Немецкую траншею штурмовали еще три дня. Из дивизии сыпались приказ за приказом. На высоту были брошены еще две роты. Немецкая траншея у подножья высоты к вечеру была взята.
Немцы отошли на вершину, прикрывшись огнем артиллерии дальнобойных пушек. Еще три дня наши солдаты штурмовали вершину высоты. Я с группой разведчиков в это время находился в немецкой траншее у подножья. После трехдневного рева снарядов над высотой повисло темное облако поднятой вверх земли. Телефонная связь с полком была давно оборвана. Что делалось на вершине трудно было сказать.
К исходу дня вдруг наступила необычная тишина. На подходе к вершине происходило что-то непонятное. Немцы занимали вершину, а из нашей пехоты никого живых на подступах не было.
Ко мне из штаба полка прислали связных и передали приказ разведать подступы к вершине, установить, где находится наша пехота и немедленно через связных доложить в штаб полка.
Я взял с собой группу разведчиков в пять человек и в сумерках вечера мы тронулись к верху. В нескольких десятках метров, не доходя вершины, мы залегли и прислушались.
Ни выстрела, ни ракеты с той стороны! Ну что? Нужно вставать! говорю я мысленно сам себе и подаю команду своим молодцам.
Мы поднялись и вышли к окопам на вершине. В окопах сидела небольшая группа наших солдат. Они сидели на корточках и дымили сигаретами. Их было человек шесть или семь. Офицеров среди них не было.
Из офицеров я вступил первым на эту высоту. И в этом не было особого моего отличия. Я её не брал. Вершину взяли простые солдаты. Я только сумел их быстро найти.
За взятие высоты к наградам были представлены: командир полка, его замполит, начальник штаба и чины из дивизии. Мне за разведку вершины награда была не положена. Вершина была взята! Я просто на нее взошел. Хотя я мог запросто, и напороться на немцев. Но служба, есть служба! Я выполнял просто приказ.
Я даже подумал. Без наград даже лучше. Легче дышать. Свободней держишься, несвязан путами братии. Можно иногда огрызнуться и отлынить. Сколько можно без отдыха мотаться под огнем? Пошлешь, иногда, кого ни будь подальше и на душе стало легче! На войне, ведь всякое бывает!
К утру на вершину прислали стрелковую роту, протянули телефонную связь. Рота заняла оборону. Мы ждали приказа из штаба, чтобы снова пойти вперед. До рассвета осталось немного.
Видимость несколько улучшилась, когда рассвело. Я поднял бинокль и посмотрел на северо-запад. Очертания Духовщины, неясно проглядывали далеко впереди.
На Духовщину!
Ванька-ротный
Время как бы остановилось, местность вокруг опустела. Немцы всё бросили и убежали. Бои на Кулагинских высотах прекратились. Грохот и рев снарядов неожиданно оборвался и стих. Необычно как-то было в такой тишине. Пройдет пару дней привыкнем! подумал я и тронулся с высоты. Мы шли в направлении Духовщины, но немец мог на подходе к ней в любом месте окопаться. Во всей этой ситуации нужно было как следует разобраться.
3-го сентября Рязанцев, взяв пленного, вернулся из леса. Пленный на допросе ничего существенного не показал. Вот некоторые данные по опросу военнопленного Низлера Игнаца, солдата 11 роты 359 пехотного полка, взятого в плен в районе дер. Троицкое.
Родился в Верхней Силезии, по национальности немец. До армии работал землекопом. В армию мобилизован в апреле 1942 года. На военной службе ранее не был, ввиду болезни ног.
В конце апреля самовольно ушел из 8-ой запасной роты связи в городе Метц. В начале мая решением суда направлен в первую штрафную роту в гор. Гермесхайм. В сентябре 1942 года первая рота работала в районе Смоленска, в Черном Яре и на дорожных работах в лесу. Участок леса, где они работали, усиленно охранялся.
С марта 43 года пленный лежал на лечении в Смоленском военном госпитале. В мае 43 года был зачислен в 11 роту 589 пех. полка, 217 пех. дивизии. Их использовали на строительстве оборонительных сооружений. Пленный заболел и ушел из роты в Ярцево. Его задержали и 26 августа вернули в 11 роту. 3-го сентября он сидел в окопе с двумя солдатами. Фамилии их он не знает. Они почти не разговаривали, так как находились под сильным огнем. Вечером он был взят в плен. Сопротивления не оказывал.
Язык ничего существенного на допросе не показал.
В таком языке наши штабные теперь не нуждаются! сказал я Рязанцеву.
Какой он есть? Когда берешь! Знает он чего или нет? Наше дело взять языка! процедил недовольно сквозь зубы Федор Федрыч.
Я тебя не виню! Штабные скажут: "Могли бы и не брать!"
Рязанцев со вздохом покачал головой. Мы лезли на смерть! А в дивизии морду воротят!
Ладно Федор Федрыч! Плюнь ты на все! Главное в том, что он нам без потерь обошелся! А языков нам с тобой все равно придется брать! Может и нам повезет! Попадется же, когда и нам толковый немец.
Ванька-ротный
Мы идем по открытому полю, повсюду неровные изломы местности, невысокие холмы и овраги. Еще вчера здесь громыхали орудия всполохами света и дыма, летела земля. А сегодня вокруг мертвая тишина. Там сзади в низине Царевича и скатах высот, остались лежать наши товарищи. Мертвые никому не нужны, мертвые брошены.
Когда понемногу стреляют идти вперед спокойней и веселей. Видно откуда бьют из пулемета, где разорвался прилетевший снаряд? Где нужно быстро пройти, где сделать перебежку, а где, не обращая внимания, идти себе и идти.
Наступившая тишина толкает на размышления. Не могли же мы их всех перебить? Ни одного встречного выстрела, ни снаряда, ни пули.
Спустившись с высоты, мы вышли на дорогу и повернули вправо. Теперь мы шли на Духовщину. Мы идем по дороге и посматриваем вперед. Если взглянуть на карту, то все дороги здесь ведут в Духовщину. Дорог не так много, но все они сходятся в этом месте узлом. Странная привычка ходить по дорогам. Не раз войной научен и знаешь наперед, что встречные засады противник всегда устраивает именно на дорогах. Почему бы нам сейчас не свернуть в сторону и по полю пойти? Нет, же идешь по дороге! Тут легче и ровнее идти.
Впереди метрах в тридцати топает дозор. Рядом со мной, обычной манерой, в развалку, шагает Рязанцев. У него походка в перевалку. Он делает шаг и как будто приседает. Словом ни какой офицерской выправки, идет из стороны в сторону пошатываясь, по ней его издали хорошо видать.
Взгляни на любого солдата. Его сразу видно. Кто на войне по мобилизации, а кто успел в кадровой послужить. Вон идет Матвей. У него ремень висит на боку, оттянут до самой ширинки, гимнастерка и сзади и спереди в зборочку.
По дороге идти легко. Пыль слегка под ногами клубится. Некоторые из солдат притаптывают, вспоминая детство. Вспомнили, как это они дели в детстве, поднимая пыль, бегая по дороге босыми.
Мы уходим все дальше от высоты. Я поглядываю вперед в надежде теперь поближе увидеть Духовщину. Но ее нигде не видно. Она находиться где-то рядом за невысоким бугром.
Мы двигаемся по дороге. Пока все тихо. Меня это несколько тревожит. Хуже всего пребывать в неизвестности.
Дорога спускается вниз. Мы входим в ложбину. Справа небольшое болото и бурого цвета высокая трава. С каждой сотней шагов мы приближаемся к Духовщине. Вот перекресток. Две дороги сливаются в одну. Мы сходим с дороги и спускаемся в пологий овраг. Впереди пруд не пруд, какая-то заводина.
Ванька-ротный
Вскидываю к глазам бинокль, левее дороги, метрах в трехстах вижу до роты немецких солдат, стоят фронтом к нам в виде длинной цепочки. В руках у каждого саперная лопата. Офицер стоит перед ними, махает руками и о чем-то говорит. Вот он отошел на фланг. Солдаты вскинули лопаты, начинают окапываться. В бинокль видно, как мелькает перед ними земля.
Немцы по-видимому решили, что мы будем обходить Духовщину стороной. На перекрестке дорог одиночный окоп. Я показываю Рязанцеву в сторону города. Рязанцев сворачивает в высокую траву и уходит в сторону Духовшины. Я спрыгиваю в окоп, поднимаю бинокль и смотрю на немцев. Мне нужно понять, не хотят ли они ударить нам с тыла. Почему они отошли от Духовщины и окапываются в стороне? Осматриваюсь внимательно кругом, больше нигде немцев не видно. Они видно решили, что наше командование будет брать город в обход. Но наши не дураки. По военной науке в обход идти и не думают. У командира полка одно желание. Первым ворваться в город и доложить об этом в дивизию.
48-ой полк где-то справа и сзади идет. Если наши замешкаются, то в город войдет первым Каверин. А этого мы никак не можем допустить.
Рязанцев спустился вниз, подошел к окраине города и залег в высокой траве. Я его не тороплю, и он не рвется в город. Напороться на пули проще всего.
Рязанцев зря не полезет. Каждый на войне хочет жить. А вот у командира полка руки чешутся. Он под пули не лезет, он по телефону покрикивает на нас.
Ради чего собственно торопится? Никуда она не денется! Теперь она наша! Ни Рязанцеву, ни мне, ни ребятам на тот свет торопиться нет никакой охоты. Нам нужно этот день закончить. Дожить до темноты. А когда стемнеет, мы войдем в город без выстрела. Никому не охота при свете свой лоб подставлять. Дали бы пару танков! Можно бы и днем в город рвануть!
Но вот из-за города со Смоленской дороги заблеял шестиствольный немецкий миномет. По звуку слышу, мины идут в мою сторону. Приставляю к глазам бинокль. Вижу всполохи дыма. Через несколько секунд вокруг меня вскипают разрывы. Один залп за другим, летит в мою сторону.
Пора! Нужно уходить из этого окопа! решаю я.
Выбираюсь на поверхность земли, пригибаюсь и бегу по высокой траве, перескакиваю через кочки. Разведчики за собой оставили след в траве. Вот поворот следа в примятой траве, еще несколько шагов и я в не большом овражке, где лежат разведчики.
Через некоторое время к нам из тыла подходит рота солдат. В роте человек двадцать и нас около пятнадцати. Связисты за ротой тянут телефонный провод.
Ванька-ротный
Как только катушку с проводом подмотали до меня, телефонист подключил аппарат, воткнул в землю штырь заземления, два три поворота ручки и по телефону я слышу раздраженный голос нашего командира полка.
Где ты находишься?
На окраине города!
Почему залегли? Немедленно в город! Через десять минут мне из города доложить! Возьмешь батальон и с ним войдешь в город!
Какой батальон? Рота, не рота, а взвод! Двадцать солдат!
Двадцать стрелков, да твоих полтора десятка разведчиков! С меня шкуру дерут! А он там лежит! Ты мне дурочку не крути! Через час доложишь, что ты на западной окраине города!
До города мне минут десять идти. После разгона по телефону у меня пробуждается сознание, я поднимаю разведчиков и роту солдат.
Пусти троих по канаве вдоль дороги, мы с остальными цепью следом пойдем, отдаю я команду Рязанцеву.
Рязанцев назвал три фамилии, группа поднялась и быстро ушла вперед. Мы идем, пригнувшись по траве, справа от дороги. Справа около дороги два деревянных домика. А дальше, как бы фоном над ними возвышается красное кирпичное здание в два этажа. Здание старое. Стены из красного кирпича. Крыша крыта железом. Такую старую кладку снарядом с прямого выстрела не разобьешь.
Я смотрю на низкий деревянный дом, стоящий у самой дороги. Дом, как дом. Больше похож на крестьянскую избу. Крыша на доме из позеленевшей дранки. В сторону дороги смотрит чердак. Темный провал чердачного окна, как беззубая пасть дряхлой старухи. Позади дома жердевая ограда. И осматриваю дом, потому что именно из него может полоснуть первый неожиданный выстрел. Попадись на глаза сейчас такая постройка, на неё и не взглянул. Но когда из-за угла в тебя может сверкнуть первый смертельный выстрел, невольно запомнишь его на всю жизнь. За домом забор из сухих жердей. Сквозь них просвечивается побуревшая растительность огорода.
Я хочу уловить, какое ни будь движение. Немец без движения долго не просидит. За забором и на чердаке по-прежнему все недвижимо и тихо.
Смотрю на дорогу. Вижу, головная группа выходит из канавы и броском перебегает через дорогу. Встречных выстрелов нет.
Двое разведчиков стоят у стены. Один поднимается на крыльцо и осматривает дверь. Дверь наверно на висячем замке, потому что солдат нагибается и что-то трогает руками. По всему, в доме нет никого.
Ванька-ротный
Солдат поворачивается, осторожно спускается по ступенькам на землю, прижимается спиной к бревенчатой стене и подвигаясь медленно боком, исчезает за углом избы. Двое оставшихся у стены о чем-то переговариваются. Один из них поднимает руку, подает нам сигнал, что путь в город свободен. Мы разгибаем плечи и подходим к дому. Дозорная группа закончила свою работу.
Я посылаю других по два, по три в разные стороны. Дозорная группа остаётся в резерве. Это не важно, что при подходе к дому в них не стреляли немцы. Важно, что каждый их шаг был соизмерим смертельной тоской. Страшна не сама смерть! Страшно ожидание!
Пехота лежит у забора. Рязанцев сидит на крыльце. Он снял сапоги, размотал сбившиеся портянки и ковыряет между пальцами.
Ноги потер? спрашиваю, я его.
Нет! Камушки, да песок!
Он не волнуется. Спокойно вытряхивает портянки, наматывает их кульком и надевает сапоги. Он не торопится идти вперед. Он прекрасно знает наши правила. Всем сразу не следует соваться вперед. Я подхожу к нему. Он отодвигается, освобождая мне место. Я сажусь на крыльцо. Мы закуриваем, ждем, когда группы разведчиков вернутся и доложат обстановку.
У меня такое впечатление, что в городе нет ни кого! говорю я Рязанцеву.
Немцы оставили Духовщину по-видимому днем или даже утром!
Я достаю вторую сигарету и прикуриваю.
Тебе Федь нужно пойти самому и осмотреть вон ту группу домов. Выбери из них один, для нас на ночь! Чтоб был прикрыт со всех сторон! Как только найдешь, пошлешь связного! Передай всем ребятам, что это будет наше временное КП. Пусть займут оборону в пределах двадцати метров. А пехоту выведи на западную окраину. Пусть займут там для обороны рубеж. По городу не ходить! По домам не лазить! С востока к городу может подойти наш 48 гвардейский полк. Будьте внимательны! Не перестреляйте друг друга. Сюда их не пускать! Пусть обходят город той стороной, с севера.
Рязанцев забрал с собой нескольких ребят и пошел осматривать постройки.
Справа около крыльца стоит бочка залитая водой. На двери висит большой ржавый замок. Дверь перепоясана железной поперечной накладной. Дом, не склад, на магазин тоже не похож. На магазинах обычно вывески прибиты. Сбоку у крыльца валяется старая ржавая борона и разбитая кринка. Трудно сказать, когда в этом доме жили живые люди.
Не успел я докурить сигарету, а от Рязанцева уже бежит связной.
Товарищ гвардии капитан! Рязанцев вас просит туда скорей. Там пленного взяли.
Ванька-ротный
Я поднимаюсь с крыльца и иду за разведчиком. У двери приземистого дома стоит часовой. Рязанцев успел уже выставить. Разведчик встречает меня приветствует и улыбается. Может, именно он захватил здесь пленного. Я захожу в открытую дверь избы. Небольшие скрипучие и темные сени. Дальше внутренность избы в четыре бревна, железная кровать в углу с грязным тюфяком, набитым соломой. В комнате душно, темно и сыро. Прищуриваю глаза, чтоб быстрее отвыкнуть от света. Осматриваю стены. В стене два окна. Одно из них заколочено наглухо и забито тряпьем и соломой. Другое, забито досками наполовину. Свет с улицы проникает через стекло на верху. В углу между стен стол и две деревянные лавки. Над лавками образа и закопченного цвета иконы. Мои глаза постепенно привыкают к темноте.
На лавке, закинув, ногу на ногу сидит Федор Федрыч. У него в руке бутылка немецкого шнапса. Он приставляет горло ко рту и закидывает голову назад. На другой лавке рядом сидит немец с поднятыми руками.
Рязанцев жалуется, спрашиваю немца:
Вифиль сольдатен Духовщина? Молчит!
Фамилию спрашиваю, тоже молчит.
Я поворачиваюсь к немцу и задаю ему несколько вопросов. Немец молчит.
Может, он сильно контужен? Что-то он смотрит косо, и сморщился как гриб лафертовский? Где вы его взяли?
А здесь, на соломе лежал!
Вы его обыскали?
А как же! Вот я у него не распечатанную со стола взял!
Оружие где?
Вон винтовка у порога стоит!
А карманы осмотрели?
Нет, еще не успели!
Солдат приблизился к немцу, нагнулся, хотел обшарить карманы ему, но тут же без видимой причины попятился назад и прикрыл лицо рукой.
Товарищ гвардии капитан!
Ну что еще там?
К нему приблизиться невозможно! Он, как говориться, со страху в штаны наложил.
Я повел носом. И действительно! Из угла, где немец сидел вдруг понесло, как из сортира. Дыхнуть было нечем. В нос словно ударили молотком.
Исключительно редкий случай! сказал кто-то из разведчиков.
Между прочим, вся война, это вонь живых и гниющих трупов! подумал я.
На, запей! сказал Рязанцев и протянул мне недопитую бутылку.
Рязанцев даже не тронулся с места. Ему эта вонь теперь до фонаря! Он привстал, протянул мне бутылку и снова плюхнулся на лавку. А немец тем временем сидел на лавке, порывисто дышал и озирался по сторонам.
Ванька-ротный
Я велел солдату подойти и опустить ему руки. Теперь он держался за штаны и дрожал всем телом.
Выведи его на улицу! Пусть там за ним присмотрят!
У него, небось, полные сапоги? сказал солдат и засмеялся.
В это время в дверях послышался зычный голос нашего полкового.
Где капитан? Почему забились в избу? Почему не идете вперед? Я тебя спрашиваю!
А куда, собственно я должен идти? У меня задача войти в город и занять оборону! Стрелковая рота, как вы приказали, оседлала дорогу на западной окраине города.
А, что у вас тут за вонь?
Вот пленный со страху в штаны наложил!
Какой еще тут пленный? Отправьте его с сопровождающими в дивизию! Что он тут у вас, вонь распустил? Тащи его отсюда! И так дышать нечем!
Я ребятам говорю:
Там около дома бочка с водой, пусть обмоется у бочки!
Пусть в дивизию волокут в обгаженном виде! обрывает меня майор.
Пусть понюхают и они. Им там все равно делать нечего!
Я поднимаюсь с лавки и выхожу наружу.
Ты куда капитан?
На улицу!
Подожди! Я с тобой пойду!
Телефонисты уже размотали связь и соединились с дивизией. Вслед за командиром полка на окраину города пришла еще одна неполная рота. Солдаты потоптались на месте и уселись вдоль забора на дороге.
Я отошел в сторону, сел на подоконник раскрытого настежь окна, командир полка о чем-то говорил с командиром прибывшей роты.
Кузьма! Сходи, узнай! Чего они там, у бочки толкутся на месте?
Кузьма быстро сбегал и вернулся назад.
Никто не хочет вести обгаженного немца в дивизию! Говорят, засмеют тыловики!
Сбегай на окраину в роту. Скажи, что я послал. Пусть дадут двух солдат для сопровождения пленного в дивизию. Там любители сразу найдутся!
Майор отошел от роты и направился ко мне.
Расскажи, как было дело!
Я рассказал, что мы без выстрела вошли на окраину и осмотрели ближайшие дома. Немцев в городе не оказалось за исключение этого.
Командир полка пошел к телефону и стал докладывать в дивизию о том, что город взят.
Ванька-ротный
Ты должен быть здесь! Никуда не отлучатся! Я должен поехать в дивизию и подробно доложить обо всем. Остаешься здесь за меня!
А я подумал:
На кой черт ты мне сдался? Мне нужно выспаться до утра. По дорогам на Смоленск путь предстоит не легкий. С рассветом он же сам пошлет меня вперёд на разведку. А это, мол, остался за меня! Пусть думает что хочет! У меня на этот счет свои соображения.
Позови мне Рязанцева! сказал я Кузьме.
К этому времени Рязанцев с разведчиками сумел обойти всю западную окраину города. Да и город сам оказался не большой.
Вот что Федор Федрыч! Нам завтра с утра предстоит серьезная работа. К утру с пехотой разберутся и нас с тобой пустят по дороге вперед. Собери всех разведчиков, выбери место открытое, выстави смену часовых и заваливайтесь спать!
На рассвете часовые меня разбудили. Я велел поднимать разведчиков и осмотрелся кругом. Небольшая площадь. Справа кирпичный двух этажный дом. Тот самый единственный, который я увидел тогда в Духовшине. Теперь в этом доме РОНО. Чуть дальше, левее дома на площади мы увидели бомбоубежище. Два наклонных лаза уходили с двух сторон под землю.
Глубина метров пятнадцать!
Тут наверно их генералы сидели?
В бункер ребята спускались? спросил я Кузьму.
Спускались!
Он не заминирован?
Нет!
А кто проверял?
Никто не проверял! Вон в тот лаз спустились, а из другого вылезли!
А что там внизу?
Бумажки всякие валяются. А так ничего!
Вас к телефону требуют! сказал прибежавший солдат.
Я вернулся назад. На проводе был майор, наш командир полка.
По дороге на Холм, Бельково, Мошна отправишь головной походный отряд, группу разведчиков с командиром взвода и два десятка стрелков солдат. Командир батальона соответствующие указания от меня получил, он следует за головной заставой с батальоном. Ты с остальными разведчиками будешь пока в резерве. Я нахожусь в дивизии. К тебе в город приедет начальник штаба Денисов. Дальнейшие распоряжения будешь получать от него.
Рязанцев ушел вперед. Я остался поджидать майора Денисова. Кузьма сбегал к генеральскому бункеру, ему не сиделось на месте.
Ванька-ротный
О бункере можно добавить еще. Бревенчатый лаз имеет наклон градусов тридцать. Ступеньками служат обтесанные толстые бревна. Они по всему лазу уложены венцом в колоду. Бревенчатый лаз, как колодец уходит наклонно вниз. Бревна между собой укреплены стальными скобами. Бревна толстые, очищенные от коры. Чем ниже туда спускаешься, тем прохладнее становиться, а в низу отдает холодком. Внизу узкий рубленый коридор. Потолок, пол и стены срублены одной колодой. В конце коридора под прямым углом, второй наклонный лаз. Справа около стены в круглых бревнах сделаны плоские ступеньки.
Вот где спускался и поднимался ихний экселенц! пояснил мне Кузьма.
Забегая вперед, скажу, что в Смоленске, в районе Черного Яра был построен железобетонный блиндаж. Штабной бункер имел прямую связь с Берлином и был связан с деревянным бункером в Духовщине. Духовщина была последним опорным пунктом Восточного вала немецкой обороны.
Вижу, по дороге из нашего тыла едут два всадника и повозка. За повозкой, как на похоронах, идет до взвода солдат стрелков, это остатки второго батальона.
Я поднимаюсь с земли, выхожу на дорогу, стою, смотрю в сторону идущих и жду. Увидев меня, всадники от повозки отрываются и, поднимая пыль по дороге, скачут на меня. Начальник штаба полка майор Денисов подъезжает ко мне.
Ванька-ротный
Я смотрю на лошадей. Когда-то они принадлежали взводу конной разведке. Перед выходом к Царевичу лошадей у нас отобрали и раздали по полкам. Это было тогда, когда артиллеристы зашли в овраг и попали там под бомбежку. После бомбежки в овраге потрепанные артиллерийские упряжки и обозы остались без лошадей. Остались на бобах, без конной тяги. Пушки, снарядные ящики и барахло не на чем было вести. Командир дивизии приказал ликвидировать в полках взвода конной разведки. И по приказу дивизии у нас отобрали лошадей.
Хватит трясти зады! пояснил мне содержание приказа командир полка.
По штату полка, нам положен взвод пешей разведки. Вот ногами по земле и топайте! С каким удовольствием артиллеристы и обозные похаживали вокруг наших ухоженных лошадей, похлопывали их по бокам, оттягивали им губы, заглядывали им в рот, били кулаком под живот, как на конных торгах. Некоторые из обозников подходили к морде лошади, совали ей сенца, а она, сытая и ухоженная, отворачивала от него свою морду. Лошади наши не то, что в обозах заезженные и клячи. Представители были рады. Но с какой грустью каждый из наших солдат, кто кормил их и чистил, расставался с другом. Лошади чувствовали это, вертели глазами, переступали с ноги на ногу, но ничего нельзя было сделать. На войне прикажут ты снимешь с себя сапоги и шинель. Лошади этого не понимали. А у нас в душе творилось необъяснимое.
Ванька-ротный
Начальник штаба сумел отвоевать себе двух верховых лошадей. Теперь эти лошади разведке не принадлежали.
За штабной повозкой майора по дороге в город тянется полковой обоз.
Я посмотрел вдоль обоза, почесал в затылке, посмотрел на майора и сказал:
Воевать в пехоте не кому, а обозников в полку сотни две без дела торчат!
Бери у моего вестового лошадь! сказал майор,
Тебе придется с головной заставой связь держать! Маршрут движения ты знаешь! Будешь меня в курсе дола держать!
Я сел в седло, а Кузьме велел следовать в обозной колонне вместе с ребятами. Я отъехал немного и обернулся назад. А он стоял на дороге и смотрел мне в след. Он, как будто чувствовал, что в последний раз мы видим друг друга.
Мы уходили на юго-запад. Больше я Кузьмы не видал.

24 Фев 2019, 03:31Magus  
Глава 32 Через Духовщину на Смоленск Сентябрь 1943

Ванька-ротный

13 сентября 1943 года город Духовщина была освобождена. Духовщину брал 5-ый Гвардейский стрелковый корпус 39 армии. В 5-ый гв. стр. корпус входили: 17 гв. с. д., 9 гв. с. д. и 19 гв. с. д. Вместе с 5-ым гвардейским корпусом на Духовщину наступали: 184 с. д., 178 с. д., 28 гв. танковая бригада, 11-ый тяжелый 203-й танковый полк, 21 арт. дивизия, 46-я мех. бригада.
Все эти части и соединения вели бои на подступах к городу, прорывая, так называемый "Восточный Вал" обороны противника. Бои были тяжелыми, потери были огромные с той и с другой стороны.
Когда полковая разведка и стрелковая рота нашего полка ночью накануне вошли на центральную площадь Духовщины, в городе было тихо. Штурма города, как такового, не было. Все оборонительные рубежи немцев остались позади.
Ванька-ротный
Ванька-ротный
На следующий день по дороге в освобожденную Духовшину стали стекаться остатки стрелковых рот, которые по разным причинам отстали ночью в пути и задержались на рубежах. Это были уже не роты в сотню солдат, а небольшие группы числом до двадцати, которые уцелели в боях на Царевиче и на подступах к Духовшине. Не везде и подряд была взрыта и вспахана земля, где кругом с воем и скрежетом падали и рвались бомбы, снаряды и мины. Не везде всё живое превратилось в мертвое. Где-то между свежих воронок, среди истерзанной взрывами поверхности земли остались нетронутые участки и клочки земли, уцелели отдельные солдатские окопы с живыми людьми. Не все были убиты. Мертвые оставляют после себя и живых.
По Духовщинской дороге двигались небольшие группы солдат. Они шли медленно и молча, без особого желания подвигаясь вперед. В город они не спешили. Солдаты знали, что в полку их осталось мало, что привала им в городе не будет, соберут в одну-две роты, зачитают приказ и пустят вперед. И пойдут они снова без отдыха и сна по дорогам преследовать немцев. Вот такая, она, солдатская жизнь!
А следом за ними, тарахтя, обгоняя и пыля по дороге, в город катили полковые с пушками и обозные тылы.
Эй! С дороги прими! Берегись! Зашибу! кричали горластые ездовые. Погоняя и нахлестывая лошадей, они явно в город спешили.
Посмотришь на них. Они как одержимые! Можно подумать, что в городе при въезде на площадь всем кто успел, подносили порцию водки и на грудь цепляли медали и ордена.
Тыловики расторопный народ. Не то, что пехота. Потом, какой ни будь скажет из них:
Чаво? Духовщину кто брал? Мы первые заехали туды, раньше пехоты!
На узкой кривой дороге при въезде на площадь встретились солдаты окопники и тыловая братия полка.
Солдаты окопники вышли из пекла, выглядели усталыми, измотанными и почерневшими. Лица землистого цвета осунулись, глаза провалились, под глазами висели мешки. Даже у молодых солдат вокруг глаз и рта появились морщины и глубокие складки, в них въелась болотная грязь и гарь земли.
А эти полковые из тыловой братии, проворные и мордастые, торопливо приехавшие деловито слезали с передков и телег, шарили вокруг глазами, где бы им поудобней на ночь устроиться, махали руками и галдели, как на базаре.
Окопники в город вошли молча. Они в боях на подступах к городу надорвались, выдохлись и обессилили. Они вышли на площадь, сели вдоль забора и закрыли глаза. На лицах у них была тревога и смертельная тоска.
Ванька-ротный
А эти тыловые, шустрые и проворные, распаленные быстрой ездой, по дороге, по пыли и жаре, снимали с себя картузы и каски, вытирали рукавами потные лбы и улыбались, они были рады.
Наконец-то! Мать твою в дышло, до мощеной дороги добрались!
На войне, как у всех. Каждому свое! Кому свинцовые проблески в грудь где-то там впереди. А кому мощеная камушком дорога! Хоть она уложена камушком за городом версты на две, на три.
Через некоторое время на площади появился начальник штаба верхом на коне. Он легко спрыгнул на землю, огляделся кругом, показал рукой в сторону забора на спящих солдат и велел их поднимать.
Солдат набралось около сотни. Их отогнали с криками от забора, построили на дороге, разбили на две роты, назначили ротных офицеров и приказали идти. Роты двинулись вперед на выход из города. Начальник штаба поднялся в седло и подался к обозникам.
Обычно первые сутки длительного перехода для солдат бывают тяжелыми. Потом они разойдутся, втянутся в непрерывный ход, дорога полегчает, спины у них разогнутся.
И вот после жары на небе появились рваные облака и тучи. Дунул порывистый ветер и заморосил холодный дождь. Мощеный участок дороги быстро кончился. Дорога размякла и покрылась водой. Полковые обозы застряли. Роты остались без хлеба и мучной похлебки на несколько дней.
Курево вышло! жаловались солдаты,
Хоть голосом кричи!
Солдатам, им что? Им осенние дороги, лужи, грязь и распутица... Им всё по колен! Видно пришла пара ветрам, дождям и непогоде! Солдаты стрелки, скользя и разъезжаясь по грязи, молча заходят в лужи. Идут они не торопятся. Угрюмо поглядывая вперед.
От деревни Холм мы свернули направо, обошли Мошну стороной. А деревня Бельково осталась где-то справа. Около Башкевичи мы перешли насыпь недостроенного пути. Мы думали, что здесь на рубеже нас остановят и обстреляют немцы. Но немцев и за насыпью не оказалось. Взяв общее направление на Сыро-Липки мы тихо и не торопясь, подвигались вперед. Мутные лужи и грязь, серая обочина дороги медленно уходит назад.
При подходе к Самодурово нас обстреляли. Немцы здесь встали на промежуточный рубеж. Стрельбы особой не было. Так постреляли для виду, чтоб мы на них не особенно лезли. Солдаты поняли всё и сразу залегли.
Чего лежим? спрашиваю я,
Может, обойдем их, где справа или слева?
Так нет приказу! Товарищ капитан! А без приказу, кому охота лезть живьем в могилу!
Ванька-ротный
На ночь я устроился спать в какой-то сырой канаве. Солдаты лежали чуть выше по скату, а ноги у них болтались в воде. Кой где, меж торчащих кустов и травы, видны были темные согнутые спины часовых.
Я увидел ротного лежащего на земле, подошел к нему вплотную, нагнулся, заглянул ему в лицо и спросил:
Пулемет поставил? Как я тебе говорил!
Какой? Станковый?
Да, да! Тот самый станковый "Максим", который англичане в 1893 году впервые применили в Родезии. Слыхал такую песню? Трансвальд, Трансвальд страна моя! Ты вся горишь в огне!...
Всё сделано гвардии капитан! Ложись, отдохни до утра! А то утром снова начнется!
Я постоял, посмотрел ещё раз кругом. Небо, ещё больше потемнело. Ни малейшего движения кругом. Ни ветра, ни выстрелов, листва не колышется! Часовые молча посматривали на небо.
Я прилег на землю. От сырости и озноба по всему телу прошла какая-то дрожь. Но стоило мне закрыть глаза, как я тут же заснул.
Утром, не открывая глаз, я на слух уловил шуршание дождя и отдаленные выстрелы. Нужно вставать, подумал я и разбудить ротного.
Не поднимая головы, я протянул руку, хотел его за плечо потрясти, но рука моя коснулась земли. Ротного на месте не было.
Я поднял голову и увидел его. Исхудалый и с осунувшимся лицом он стоял в воде по середине канавы, молча моргал глазами и смотрел куда-то вперед.
Я поднялся чуть выше на край канавы, достал полевой бинокль и решил посмотреть вперёд. Но во время дождя, когда летят мелкие капли, в бинокль впереди ничего не видать. Оторвав бинокль от глаз, я стал различать неясные очертания кустов и травы и две, три рогатины от проволочного заграждения. На фоне темного куста отчетливо видны тонкие струи мелкого дождя, летящего сверху. А чуть в сторону, где нет темного фона, они пропадают и становятся размытыми.
Над немецким передним краем появляются осветительные ракеты. Немцы пускают их сразу по две. Они, как неясные призраки вспыхивают в туманной, серой пелене дождя.
Интересно! Зачем они их бросают? Что они при этом увидят? Я смотрю на свет летящей ракеты, она неясным, туманным пятном всплывает сначала вверх, повисает на некоторое время, и так же медленно опускается вниз. Туманное ее пятно поднялось и опустилось. Траектории его не видно. Оно привлекло на короткое время к себе наше внимание, а над землей, все та же белая пелена дождя. Мерцание света летящей ракеты казалось, только еще больше сплюснуло вокруг себя пространство.
Ванька-ротный
Когда туман или дождь сверху подсвечивается ракетой, то он становится еще гуще и плотней.
У немцев на промежуточном рубеже отрыты в полный профиль траншеи. Я представлю, как во время дождя стенки их траншеи начинают ползти и оживают. От них начинает отваливаться глина и земля. Размокшие куски падают в воду, издают шлепки и удары. А некоторые, что совсем размякли, сползают со стен без всплеска и без удара. Еще день, два такого дождя и немецкая траншея превратиться в сточную канаву. Из нее и сейчас начинают выбираться наверх немцы. Лучше лежать в неглубокой воронке, в мутной воде, чем стоять в густой тягучей жиже.
Они видно попытаются сделать прокопы в передней стенке траншеи. Рыть землю легко, отбрасывать не надо. Капнул слегка лопатой, она сама сползает вниз. Но прокоп тоже водой заливает. Тут только смотри, вместе с передней стенкой траншеи в воду сползешь.
Льет мелкий дождь. Солдаты, как крабы карабкаются кверху, лезут вперед от воды. Немцы не выдержат, так долго. Они не привыкли ногами глину месить.
Представляю! Мутные потоки воды со всех сторон стекают в немецкую траншею. Беловатая пена и пузыри кривыми полосами ползут по поверхности воды и расходится вдоль траншеи. Уровень воды с каждым часом все выше. Ногой никуда не ступи. Здесь покален, а там еще глубже. Снаряды не страшны. Они будут чмокать, уткнувшись в землю. А если и будет случайный взрыв, то из жижи и грязи булькнет облако дыма, а осколки останутся на дне.
За три года войны я испытал это не раз. Да и какой дурак, в такую погоду будет портить снаряды? Все прячутся и гнутся к земле. Солдатские блиндажи заливает.
Сейчас утро. На небе светло. А что будет ночью? Если днем непроглядная мгла стоит перед глазами. Если днем пелена серого дождя закрыла все видимое пространство. Ночью в двух шагах ни черта не будет видать.
Наши солдаты вылезли из канавы и расползлись по буграм. С бугорка вода скатывается быстрей.
Сейчас они расползлись и их не видать. А ночью пойди, ни одного их не найдешь. Кричать на переднем крае не станешь. Здесь говорят меж собой тихо. Чтобы слышно было, из-за шума дождя, притыкаются касками. Смотришь на них, вроде бодают друг друга.
Ну что лейтенант, пошли под кусты! Там вроде повыше!
Мы вышли из канавы и подались вперед. Плащ-палатка набухла. Дождь стучит по ней, как по фанере. Подходим к кусту, ложусь на бок, стягиваю бечевкой капюшон на голове, ниже подбородка оставляю дырку. Через неё видать землю, через неё я дышу. Бока и колени укрыты палаткой, сапоги торчат с наружи.
Ванька-ротный
Бока укрыты, колени тоже под плащ-палаткой, сапоги торчат под дождем. Где-то опять ударили взрывы.
Телефонной связи у нас с полком нет. Да и попробуй в этой пелене дождя нас найти. Определи, где ты находишься. Глазом не за что зацепиться. Довольно легко с направления в сторону уйти. Уйдешь, куда ни будь и будешь крутиться. В такую погоду мозги не работают.
На следующий день погода вроде наладилась. Утром серый рассвет ползет за спиной, солнце стало пробиваться на востоке. За мной из полка прислали связного.
Далеко до штаба? спросил я солдата.
Не так далеча! ответил он,
Часа три хода пеший будет!
Я попрощался с лейтенантом, пожелал ему успехов в ратных делах и мы пошли назад по открытому полю дорогу искать.
В штабе полка по распоряжению начальника штаба мне подвели оседланную лошадь. Оттянув ей губу, я посмотрел ей на зубы. Лошаденка была не старая. На зеленых кормах за лето отъелась. Костлявых боков не видать. На первый взгляд не заезженная кобылка. Попробовал ее на ходу. Пустишь рысью, на шаг ногу не тянет, идет под седлом спокойно и ровно.
Два дня я не вылезал из седла. По ночам меня посылали в роты. Я ездил искать дорогу в объезд. Я день и ночь мотался по дорогам, выполняя одно поручение за другим.
Немцы с промежуточного рубежа отошли. Наши передовые роты были на марше, преследуя немцев. Иногда головные заставы соседних полков сходились, где ни будь на дороге, принимали друг друга за противника и открывали стрельбу. Потом, после непродолжительной перестрелки солдаты узнавали, что бьют по своим и стрельбу прекращали. Но все дело пока кончалось только пальбой. Пострадавших среди солдат не было. Наш маршрут лежал по Смоленским дорогам.
Теперь на нашем пути стали попадаться обжитые деревни. В одной из деревень на нас глазели бабы, ребятишки и молчаливые старики. Бабы молча не могут стоять. У баб внутри всегда подмывает.
Вон, та шлюха, с зелеными наличниками! Она с ихнем офицером жила!
А эта! Вон та! Что стоит у калитки, у них в прислугах работала!
А та, вон из-под занавески выглядывает! В Германию ездила!
А это чей дом?
Это дом полицая! Это его ребятишки у забора стоят!
Мы постояли, поговорили и тронулись дальше. А бабы, удивились.
Ванька-ротный
Придут наши особисты, они с ними разберутся!
А какие они есть?
Чистенькие, побритые, на лицо мордастые, смеемся мы.
Как только явятся в деревню, сразу узнаете!
Сегодня мы сменили стрелковую роту. Она двое суток шла в головной заставе полка. Накануне она случайно сошла в сторону с указанного маршрута и потеряла связь со штабом полка. Штаб был уверен, что впереди идет охранение, а оказалось, что на дороге нет никого. Целая рота исчезла с дороги.
Меня верхом послали ее искать. Я проскакал вперед, влево и вправо несколько километров и никого не нашел. Я прошел рысью еще пару километров вперед, роты нигде не было, она как сквозь землю провалилась. Ни роты, ни немцев на дороге не оказалось. Мне нужно было вернуться назад или остаться на месте. С дороги нельзя мне было сойти.
Часа через два я сзади услышал голоса. Это были солдаты нашего полка. Я остановил их, велел выставить охранение, сказал, что впереди нет никого. Роту остановили. А в головную заставу назначили разведчиков. Я оставил лошадь в обозе и пошел с разведчиками вперед пешком.
Мы шли по дороге, назад уплывали кусты и поля. Бывают моменты, когда на местность не обращаешь внимания. Всё надоело. Всё однообразно и одинаково.
Как-то к вечеру поперек нашей дороги появилась насыпь. Я посмотрел на нее, огляделся по сторонам и подумал, странное дело. Кругом одно и тоже, кусты и поля, а здесь какая-то насыпь, уходящая вправо и влево. Мы останавливаемся и озираемся вокруг. Мне даже в голову не пришло достать карту и определить место стояния на местности. Об этом я подумал потом, когда мы забрались на насыпь.
Медленно поднимаемся на нее, перед нами дорога, покрытая асфальтом.
Вот это да! Мы дошли до Минского шоссе.
Солдаты вступили на шоссе и рады как дети. Сколько нужно было пройти по дорогам войны, чтобы ногами ступить первый раз на асфальтовое покрытие. Наконец-то мы вылезли из трясины и из грязи покален! Солдаты выходят на шоссе и по очереди отбивают перепляс. Какое-то новое чувство у каждого на душе. Наконец-то и мы стоим ногами на твердой земле. У нас и походка для такого покрытия не годится. Мы привыкли шаркать ногами по глине и мутной воде, а тут что ни шаг, то удар подметками о твердь. Так можно и ноги себе отбить!
Ванька-ротный
Оглядываюсь вперед и назад на шоссе ни души, ни малейшего движения. Мы и о немцах совсем забыли. Я посылаю трех разведчиков пройти вперед по шоссе и выйти на бугор. Мы будем ждать своих, когда подойдут полковые. Мне нужно получить маршрут, в каком направлении двигаться с разведкой.
Передай ребятам, -говорю я Рязанцеву,
До подхода наших объявляю привал.
Я присаживаюсь на бровку, достаю сигарету и смотрю на небо. Не будет ли дождя? Темно-серые облака лохмотьями низко плывут над землею.
Через некоторое время на шоссе появляется связной из штаба. Мне приказано двигаться по шоссе до наступления ночи. Я поднимаю разведчиков и мы уходим вперед.
На одном из переходов, при обходе разбитого моста головная застава напоролась на мины. Одного разведчика убило, двоих ранило. Я приказал прекратить движение, оставаться на месте до утра.
Утром меня вызвали в штаб.
По нашим сведениям, сказал мне начальник штаба Денисов,
Головная застава 48 полка находится у нас впереди и идет по дороге на Рудню.
Откуда у вас такие данные? спросил я его.
Квашнину доложили, что Каверин сообщил ему об этом.
Как далеко они впереди нас находятся?
Я запрашивал дивизию. Никто точно сказать не может.
Каверин? Это тот капитан, которого Квашнин привез с собой в дивизию?
Тот самый.
И теперь он что? Командир 48-го полка?
Не теперь, а с самой Духовщины.
Так это он докладывал тогда, что 48 полк ворвался первым в Духовшину?
Ну и дела! И опять он впереди?
Вот ты поедешь и выяснишь!
А чего выяснять? Мы при подходе к мосту напоролись на мины. Впереди нас не было никого.
Ты возьмешь лошадь и поедешь вот здесь в объезд, по проселочной дороге!
И начальник штаба показал мне по карте, где я должен был ехать и где предполагал он находиться 48-ой полк.
У меня мелькнуло тогда в голове, почему я должен ехать в одиночку. А вдруг никакого сорок восьмого впереди вовсе нет? Но, эта мысль на мгновение появилась и тут же исчезла. Уж очень уверенно начальник штаба говорил о месте нахождения 48-го полка.
А может, действительно солдаты сорок восьмого полка где-то идут впереди? Свои сомнения я не стал выкладывать начальнику штаба. Поживём увидим! решил я.
Ванька-ротный
Наш штаб всегда теперь на ночь останавливался, в какой ни будь деревне. И на этот раз он стоял в небольшой деревне, на опушке леса в стороне от дороги на Рудню. По мере продвижения стрелковых рот вперед, он каждый раз к вечеру занимал на несколько дней новое место.
Ночью в роты давали проволочную связь, штаб запрашивал данные и отчитывался перед дивизией.
Я оседлал лошадь и выехал из деревни. К вечеру сильно похолодало, трава побелела, деревья и кусты покрылись инеем. На белом фоне поля ночью лошадь и всадника видно с большого расстояния. Я на это и рассчитывал. Увижу солдат метров за триста, и немцы и наши примут меня за своего. Кто будет, в открытую, ехать ночью по полю? Ну, а если нарвусь на выстрелы, то ночью человека точно на мушку вряд ли можно взять. Можно будет в первый же момент уйти галопом, куда ни будь в сторону. Рассуждать легко. Предполагать можно всякое. А на деле получается все иначе и по-другому. Важно настроить себя на спокойный лад, рассеять сомнения и вселить уверенность. А как будет на месте посмотрим!
По дороге я не поехал. Дорога на Рудню осталась у меня слева. Немцы обычно седлают дороги. Я пустил лошадь по открытому полю. Справа в направлении Рудни тянулась опушка леса, слева за лощиной лежала дорога. Болотистые и топкие места на поле видны были хорошо. Бугры и сухая земля, укрытые первым снегом, белели, а низины на общем фоне видны были темными пятнами.
Я проехал по открытой местности километров пять, остановил лошадь и огляделся кругом. Ни ракет, ни трассирующих в направлении Рудни не было видно.
Проехав немного вперед, я поднялся на небольшой бугор и увидел небольшую группу построек. Два-три приземистых домика и отдельно стоящий сарай. Подъезжаю ближе, каждую минуту жду встречного выстрела.
Останавливаю лошадь метрах в ста, оглядываю крыши и чердачные окна. Смотрю между домами, не выглянет ли, где часовой.
По спине пробежал озноб. Холодным, резким ветром подуло в спину. Подъезжаю медленно еще ближе, разворачиваю лошадь боком к домам, чтобы не вертеться на месте, если раздадутся выстрелы и придется уходить галопом назад. До домов не больше пятидесяти метров.
Ночью не все как следует видно. Смотришь и ждешь, не мелькнет где-либо темный контур в немецкой каске и коротких сапогах. Заранее представляешь его себе, в какой бы позе он не появился.
Ванька-ротный
Выстрелов нет. Движения между домами никакого. Смотрю на уши своей лошади, они не насторожены. Лошадь стоит спокойно, кажется, что даже спит. Лошаденка невзрачная на внешний вид, но соображает и чутка, как собака.
Однажды как-то шла по дороге и вдруг встала. Насторожила уши, мордой стала водить. Кругом вроде тихо, ничего подозрительного, а она стоит, водит ушами и не шагу вперед. Эта невзрачная лошадёнка была исключительно понятлива и умна. Как выяснилось, потом, на дороге нас с ней ждала засада. Немцы не стреляли, ждали, чтоб я подъехал ближе. Я повел ее чуть уздечкой, она охотно развернулась и рысью стала уходить обратно. Немцы, увидев, что я повернул и ухожу обратно, открыли беспорядочную стрельбу.
Сейчас, я ей тоже ослабил повод и смотрю на темные стены домов. Она стоит спокойно и ушами не водит. Я трогаю ее слегка, она поднимает голову, трогается с места. Я выбираю дорогу ложбиной и приближаюсь к домам.
Два темных бревенчатых дома и на отшибе сарай. Кругом тишина и никакого движения. Не слезая с седла, объезжаю дома и сарай кругом. Жду несколько минут, и ловлю себя на мысли. Что я жду и оглядываюсь? Если бы, кто здесь был, давно бы себя обнаружил.
Нужно решить себе самому, что делать дальше. Ехать на Рудню или остаться здесь до рассвета, посмотреть, где проходит дорога, далеко ли она отсюда?
Разворачиваю лошадь и шагом направляюсь в сторону дороги на Рудню. До дороги не далеко, с километр не больше. Смотрю вдоль дороги никакого движения.
Я мотаюсь, уже несколько суток и мне страшно хочется спать. Глаза начинают слипаться. Смотрю вперед и ничего не вижу. Возвращаюсь, обратно, подъезжаю к домам, перекидываю ногу через седло и опускаюсь на землю. Беру лошадь за уздечку и веду ее за собой. Дверь в одном из домов открыта. Соизмеряю высоту проема двери и высоту лошади вместе с седлом. Лошадь не может войти в дом, и на пороге пригнуться. Она не пролезет спиной внутрь, если верхняя притолока у двери низкая.
Лошадь моя не породистая, не строевая, роста небольшого, седло снимать с нее не надо. Веду ее за уздечку, она послушно переступает порог. В темноте ступает ровно, стуча подковами по деревянному настилу пола. Внутри небольшое помещение с заколоченными окнами. Включаю фонарик, осматриваюсь внутри. У стены железная кровать с досками и старой соломой. А в головах лежит настоящая пуховая подушка. Вид у нее, правда, замызганный грязный, но мягкая, как из пуха.
Прикрываю дверь, закладываю за дверную ручку деревянную палку, как на засов, отпускаю подпруги и привязываю лошадь к кровати. Гашу фонарь и ложусь на солому, под головой тепло и мягко. Я закрываю глаза и тут же засыпаю.
Ванька-ротный
Утром сквозь сон слышу спокойное и глубокое дыхание своей лошади. Она стояла тихо около кровати и ровно дышала, ни фыркала, ни ржала и ни хрипела. Пока я спал она стояла как вкопанная, ни раду ни дернулась, ни стукнула подковой?
Открываю глаза, смотрю на нее. Она уловила, что я проснулся, потому что тут же чуть шевельнула ушами. В подсумке на седле лежил небольшой мешочек овса, для неё, как вроде для солдата, пара сухарей на всякий случай. Но первой мыслью было, где ее напоить.
Встаю с кровати, вынимаю засов из двери и выхожу наружу. Осмотревшись кругом, я вернулся назад и вывел лошадь.
Серое утро заметно светлело на небе. Я обошел дом, в котором ночевал, и за углом натолкнулся на бочку. Ночь была холодная. Вода в бочке замерзла. На поверхности лежал тонкий ледок. Сентябрь, а уже вода замерзает. Надавив пальцем, я проткнул тонкую пленку льда, разогнал осколки в стороны и нагнулся над бочкой. Лошади привередливые чистюли. К испорченной и тухлой воде не подойдут. Вода была без запаха и прозрачна. Я припал к воде и сделал несколько глотков, потом окунул лицо в воду, выпрямился, снял пилотку с головы и утерся.
Лошадь посмотрела на меня, шевельнула ушами и вытянула шею.
Чего смотришь? Пей, давай поскорей!
Она переступила передними ногами, нагнулась над бочкой, дыхнула горячим дыханием, опустила губу и стала пить.
Давай пошевеливайся! сказал я. Нам ехать пора!
Она шевельнула ушами и подняла голову, у нее изо рта потекла струйками вода. Я подтянул подпругу, поймал левой ногой стремя, и слегка подавшись вперед, подтянулся и перекинул ногу через седло.
Не успел я завернуть за угол дома, как со стороны сарая услышал отчетливую немецкую речь. Я мельком оглянулся назад, машинально рукой потянулся к поясу за пистолетом. На пороге увидел выходящих наружу немцев. Их было трое. Но потому, как один из них вполоборота разговаривал с кем-то, кто стался в темноте прохода, я понял, что их было больше чем три. Они о чем-то говорили, не видя меня.
Тронув слегка поводок, я отъехал за угол дома, поставил лошадь боком к стене и стал наблюдать, что будут делать немцы. Бросаться вскачь сразу было нельзя. Я видел пока лишь троих, не зная наверняка сколько их, осталось внутри дома.
Вот еще двое вышли на крыльцо вслед за первыми. Эти двое тоже о чем-то говорили между собой.
Странное дело. Мне много раз, вот так, близко приходилось видеть немцев. И всегда они о чем-то без устали говорят меж собой. Упорно молчат они только в одном случае, когда попадают к нам в плен.
Ванька-ротный
Немцы никогда не ходят молчаливой группой. Были бы это наши славяне, они вышли бы молча, моча принялись за дело, молча собрались и молча бы ушли. А эти без остановки лопочут, чешут языками.
На крыльце дома появился еще один, и теперь все шестеро направились к сараю. Откинув бревно, которым была подперта дверь, они через некоторое время вывели во двор двух короткохвостых ломовых лошадей, и направились к бочке с водой, из которой я умылся и напоил свою лошадь. Продолжая разговаривать, они напоили своих лошадей и завели их за дом, где стояла их фура. Двое вернулись в дом, вынесли оттуда металлические коробки с лентами и пулемет, погрузили в повозку, сели в нее все шестеро и покатили в сторону Рудни.
Были бы здесь со мной человека два разведчика, половина немцев и повозка с лошадьми была бы наша.
Скажу откровенно. Я часто потом раскладывал на варианты этот случай. Я спрашивал себя, что я мог сделать и верно ли я поступил, спрятавшись за дом и наблюдая оттуда пассивно за немцами. Хотя по опыту войны, я ясно представлял, что война состоит из бесчисленных промахов и неудач. И только один из десяти приносил, иногда, результаты и успех. Правда, ситуации и случаи на войне всегда бывают разными. За много лет, ни одного похожего случая. Каждая новая встреча с немцами, складывается по-новому. Из тысячи новых и не похожих на прошлые тысячу мелочей.
Разведчик, пытается каждый раз решить, в одно мгновение, задачу из двух неизвестных жизнь или смерть? А всё остальное варится в голове под сознательно, неясными образами. Многие моменты и детали ускользают из твоего внимания, потому что задачу с двумя неизвестными приходится решать в секунды и мгновения. Самое простое, пойти на верную смерть, не о чем не думая, не рассуждая. В этом случае, тоже может подвернуться удача. Кто-то должен был держать в голове некоторые извлечения из уроков войны. Кто-то должен был, обучать других думать о смерти и обходить ее всякий раз, отправляясь на дело. Кому-то после нас придется начинать все это с нуля. Где-то должна полковая разведка оставить следы времён войны.
Ну и дела! подумал я. Все в штабе уверены, что сорок восьмой полк находиться впереди. Наши сняли головные заставы с дороги.
Оглядев в бинокль всю местность кругом, я развернул свою лошаденку и не торопливо, шагом поехал назад по открытому полю. Я несколько раз останавливался, оглядывался по сторонам и назад, посматривая на поле и на опушку леса. Дорога на Рудню была совершенно пуста.
Так я доехал до деревни, из которой накануне выехал, штаба в деревне не оказалось. Деревня по неизвестным причинам опустела.
Ванька-ротный
Проехав еще километра два, на лесной дороге я встретил полковую повозку. У нее что-то случилось в пути, и она с ночи застряла на дороге.
Где наши тылы полка? спросил я солдат чинивших повозку.
С той стороны леса! С вечера подались туда!

24 Фев 2019, 03:32Magus  
Глава 33 Направление на Витебск Сентябрь-Октябрь 1943

Железная дорога
Ванька-ротный

Полк находился на марше, когда из дивизии был послан связной верхом, чтобы передать полку приказ к исходу дня 22 сентября сосредоточиться в лесу южнее Холм, Бабуры, ст. Замошье.
Разведчики к лесу подошли с утра. Стрелковые роты на месте сбора в лесу появились позже. Когда солдат стрелков завели в лес и объявили привал, они повалились на землю и тут же заснули. Полковые пушки, солдатские кухни, груженые повозки и тыловая братия полка, отставшие в пути, к вечеру стали появляться на лесной дороге и располагаться в лесу.
Где-то впереди за лесом проходила немецкая линия обороны. Но, где именно, мы пока не знали. По данным нашей дивизии стрелковые подразделения соседних частей вошли в соприкосновение с немцами и заняли исходные позиции. Предварительных данных воздушной разведки по-видимому не было, нам предстояло самим нащупать передний край обороны немцев. Кроме того, мы должны были определить свои передовые позиции, вывести туда стрелковые роты, с тем чтобы они могли затемно окопаться на них.
Когда войска переходят к обороне, то линия фронта обычно проходит извилисто, не гладко и не по прямой. На одном участке переднего края она может значительно дугой выступать вперед, а на другом уйти изгибом в глубину обороны. Все зависит от рельефа местности и характера обороны. Противник всегда стремиться занять удобные рубежи, господствующие высоты и выгодные позиции. По тому месту, где окопались наши соседи справа, нельзя было точно сказать и даже приблизительно определить, где на нашем участке пройдет передний край обороны немцев. Мы знали, что немцы находятся где-то за лесом километрах в трех-пяти от места нашего сбора. Но, где именно, точно сказать не могли.
На основании приказа дивизии, по полку был тоже издан приказ. Командир полка приказал взводу пешей разведки в ночь на 23 сентября 43 г. в полосе выдвижения полка провести ночной поиск с задачей установить передний край обороны немцев, определить исходные рубежи для нашей пехоты и к исходу ночи вывести туда стрелковые роты.
Я отметил по карте двухкилометровую ширину полосы выдвижения полка, изучил характер местности и прикинул мысленно, что от опушки леса до немцев будет не менее пяти километров. Впереди были низины и болота, а там на предполагаемом рубеже господствовали бугры и небольшие высоты. Но я пришел так же к выводу, что поставленная перед взводом задача фактически не реальна и практически не выполнима. Разведать за одну ночь всю полосу полка глубиной в пять километров, определить немецкие и наши передние позиции и развести на свои места стрелковые роты, с десятью оставшимися разведчиками было не реально и не возможно.
Ванька-ротный
За одну неполную ночь мы можем облазить какой-то один небольшой участок обороны метров двести-триста по фронту, провести разведку переднего края противника и вывести на передний рубеж одну стрелковую роту. А охватить десятью разведчиками всю ширину полосы я не могу. По приказу я должен расставить разведчиков по фронту на каждые двести метров по одному. Приказать им идти вперед до встречи с противником. Но, что это даст? Бессмысленные потери! Я не имею права пускать в неизвестность, ночью, солдата одного. Он может попасть в руки к немцам, его может ранить и он останется без всякой помощи.
У разведчиков на этот счет свои законы. У нас даже в свой собственный тыл не принято ходить по одному. А поисковая группа на задачу обычно выходит строго определенного состава. Трое идут в группе поиска, двое чуть сзади в группе прикрытия и обеспечения. Разведгруппа из пяти, это минимум, когда нужно действовать в ночных условиях, на неизвестной местности и в абсолютно неясной обстановке. Подставить людей под пули просто так я не могу.
К командиру полка я не пошел и не стал выяснять и доказывать, что подписанный им приказ необоснован и поэтому невыполним. Я знал, что бессмысленно доказывать то, что уже совершилось и сделано. Командир полка мне этот разговор потом не простит. Приказ подписан. Подтверждение в дивизию отправлено. Теперь ни у кого не должно быть сомнений. Приказ должен быть выполнен точно и в срок.
Удивляюсь! Зачем писать такие приказы? подумал я и отправился к начальнику штаба. Я не стал ему развивать всякие доводы на счет нереальности изданного приказа. Я сделал вид, что пришел уточнить и согласовать с ним поставленную задачу. Я хотел получить у него конкретное задание.
Начальник штаба согласился, когда я ему изложил, что мы не можем за одну ночь прощупать немцев по всему фронту в двухкилометровой полосе. Я попросил его отметить мне на карте участок, где, по его мнению, мы должны этой ночью, провести поиск передней линии немецкой обороны.
Из оставшихся во взводе ребят я могу скомплектовать только две поисковых группы. На каждую сотню метров группа это еще, куда не шло!
Сколько у тебя во взводе ребят осталось?
Десять гавриков! Если не считать меня, Рязанцева и старшину с повозочным. Две группы по пять! Все что могу!
Да! Маловато!
Начальник штаба долго курил и думал.
Ну, вот что! сказал он наконец.
Вы будете действовать на левом, на открытом фланге. У нас слева пока нет никаких соседей. Охватите участок в триста метров шириной по фронту. Вы должны этой ночью разведать позиции и вывести туда одну стрелковую роту, с тем, чтобы она к утру успела окопаться.
Всё! Договорились! сказал я.
Закончив дела, я вышел от начальника штаба и направился в лес, где находились разведчики и стрелковые роты полка. Дойдя до опушки леса, я свернул с дороги и стал углубляться в лес, пробираясь между деревьями.
Ванька-ротный
В лесу повсюду между деревьями и под кустами лежали солдаты стрелковых рот. Две сотни солдат. Весь наличный боевой состав полка, если не считать второй эшелон: артиллеристов, связистов, санитаров, саперов, поваров, повозочных и прочих обозников из нашей полковой тыловой братии.
Я подошел к лежащим на земле солдатам ближе и даже опешил. Мне показалось, что все они мертвые, что их побило осколками и разбросало в разные стороны. Солдаты валялись на земле в каком-то хаосе и беспорядке. Самые необычные позы приняли их застывшие тела.
Три стрелковые роты. Две сотни солдат. Все что оставалось от нашего полка. Неподвижно лежали под кустами и деревьями. Одни валялись кучей. Другие распластались по земле. Эти лежали на спине с открытыми ртами, запрокинув голову и раскинув руки. А эти согнулись и скорчились лежа на боку.
Лица у всех землистого цвета, грязные и не бритые, застыли и окаменели. На войне всякое бывает. Каждый день видишь раненых, только что убитых и мертвых, брошенных на земле. Смотришь на этих, лежащих вокруг, весь лес, как будто завален солдатскими трупами. А на самом деле солдат привели и объявили привал. Солдат с марша пришел, упал и тут же заснул. У него не осталось сил искать место для себя поудобнее. Эти лежат и у них у всех глаза закрыты. А у убитых солдат, как у живых, глаза глядят по-прежнему в пространство.
Помню сорок первый. Я водил в атаку своих солдат. Идем ротой по снежному полю на деревню, где немцы сидят. Ударит немец по цепи из минометов и пулеметами, залягут в снег мои солдатики. Головы не поднять. Лежат, уткнувшись в снег, и не шевелятся. Глянешь влево, вправо, вроде все мертвые и убитые. Орешь, орешь:
Давай, мать вашу, вперед!
А толку что? Умирать ни кому не охота. Один лег, другой в снег уткнулся, остальные тут же попадали никого не видать. Связист провод с катушки смотал, подползает, пыхтит, сует тебе трубку. Сам, мол, на проводе!
Даю тебе пару минут!
Роту немедля поднять! слышишь по телефону грозный окрик самого.
Выскочишь из снега, подбежишь к одному такому, который лежит поближе. Ввалишь с разбега валенным сапогом ему под зад, а он лежит как мертвый, уткнулся в снег и не шевелится. Сгребешь его варежкой за воротник, опрокинешь на бок или на спину, глянешь в лицо, а у него глаза закрыты. Лежит в снегу вроде покойник. Лежит не дышит, спер дыхание и не сопит. За материшься на него. Смотришь, заморгал глазами.
Мать, твою так! Ты чего лежишь? Мертвым прикинулся?
Вскочит на ноги "покойничик" и во всю прыть от тебя бежит. Отбежит маленько, а сам косит глазами назад и уши навострит. Смотрит, когда ты сунешься следующего поднимать. Ты отвернулся, а его и след простыл. Отбежал метров пятнадцать, плюхнулся в снег, валяй снова к нему беги, проверяй, теперь он лежит с открытыми глазами или снова щурится.
Так и бегаешь, вдоль ротной цепи пока пулей не шлепнет или миной не убьет, ходили мы тогда на деревни под огонь с одними винтовками.
Ванька-ротный
Приказ ротой деревню взять! А деревня лежит в самой низине. Кругом на буграх немцы. А мы, как на дне сковородки. Ставь на огонь и жарь со всех сторон. Остальные роты полка лежат сзади на опушке леса. А нам приказ, деревню брать. Кому охота зря умирать? И главное за что? Потому что командиру полка жареный петух в задницу клюнул! Смысла не было эту деревню брать.
Старшина роты вчера вечером приходил. Слышал разговор начальника штаба с комбатом. Самого должны были представить к очередному званию. Вот он и решил проявить инициативу. А, что солдат нашей роты побьют, это его мало волнует. Мы тоже не лыком шитые. Понимаем, что для чего! Другое дело, когда идет общее наступление!
Я обошел стороной спящих в лесу солдат, разыскал своих разведчиков. Они тоже вповалку валялись на земле и спали. Ни где, ни каких дежурных, ни часовых. Я устроился на мягкой кочке и проспал до вечера. Без сна и еды тоже нельзя.
За двенадцать дней боев и переходов солдаты и офицеры рот были измотаны. 13-го сентября была взята Духовшина. 16-го сентября немцы были выбиты с рубежа: Донец, Судники, Избична, Самодурово, Липки, Промогайлово и Бережняны. 19-го сентября полк подошел к рубежу немецкой обороны на линии Язвище, Холм, Бабни, Стабна, совх. Жуково, Кореллы, Курдымово. Немцы на этом рубеже продержались двое суток. К вечеру 20-го сентября полк вышел на шоссе Москва-Минск в районе деревни Замощье и повернул на Витебск. 22-го сентября мы получили приказ сосредоточиться в районе Чабуры для дальнейшего наступления на Рудню. Вот так, коротко война была изложена в оперативных сводках дивизии и армии.
А что в это время делалось на передке, в стрелковой роте, во взводе, для них осталось тайной. Войну можно рассматривать с совершенно разных точек зрения.
Отставшие в пути солдатские кухни и повозки к вечеру появились в лесу. Без патрон, хлебова, буханки хлеба на двоих и махорки солдат на войну не пошлешь. Солдату, кроме того, надо выспаться и заправиться перед выходом, мучной подсоленной болтанкой.
Когда наши обозники появились в лесу, лесное пространство наполнилось разговором и криками людей, скрипом телег, стуком колес, храпом лошадей и матерщиной повозочных. Обозники суетились, торопились, располагались в лесу, распрягали лошадей, рыли котлованы, валили деревья, возводили на землянках накаты. Они готовили себе и для начальства убежища на случай обстрела или бомбежки.
Стрелковые роты из леса уйдут, а им тыловикам, в лесу придется стоять долгое время. Что ли они, как солдаты стрелки, валяться поверх земли будут.
Вечером, когда стало темнеть, мы получили еду, махорку, гранаты и патроны. Проверили оружие, подогнали амуницию, вышли из леса, вытянулись друг за другом в одну цепочку и пошли на сближение с немцами.
Впереди головная застава. Трое наших ребят. Старший сержант Серафим Сенько, рядовой Коротков, младший сержант Петя Зубов и его напарник Аникин. Следом за ними на расстоянии прямой видимости идем мы с Рязанцевым и остальные ребята из взвода разведки. За нами сзади на некотором расстоянии идут солдаты стрелковой роты. Роту ведут наших двое.
Ванька-ротный
В головной дозор отобраны трое ребят. Серафиму Сенько можно всегда поручить самое ответственное и опасное задание. Он спокойный парень и опытный разведчик. Аникин обладает чутким слухом, а Коротков ночью сквозь землю видит.
Если посмотреть на карту, впереди на нашем пути лежит однопутный участок железной дороги из Смоленска на Рудню. Потом он уходит в сторону, а нам нужно будет сойти с него и свернуть вправо.
Уже в сумерках, миновав узкую низину, мы по канаве подходим к насыпи и забираемся вверх, ожидая встречных выстрелов. Но пока всё тихо. Рельс на насыпи нет. Рельсы с полотна железной дороги сняты, шпалы оставлены и лежат на своих местах в земле. Снимая рельсы, немцы все сделали чисто и аккуратно. Ни одной брошенной ржавой гайки, ни одного гнутого костыля. Шпалы с запахом железной окалины лежат на своих местах, выступая несколько над насыпью вверх.
У немцев видать, железа нет! говорит один.
Вот братва готовые дровишки: замечает другой.
Сухие! Гореть будут с жаром! Примечай братцы куды за дровами ходить!
На насыпи мы поворачиваем в сторону Рудни и идем по шпалам, мелко перебирая ногами. Под ногами твердо. Но идти по шпалам не удобно. Солдат привык идти вразвалку по земле. Там он идет привычным размерным шагом. А тут приходится на месте ногами частить, перебирать мелкими шажками. Иначе спотыкаться начнешь, цеплять ногами за шпалы будешь. Постепенно все сходят на боковую бровку насыпи, вытягиваются в цепочку и пошатываясь идут вперед.
Километра через три участок насыпи со снятыми рельсами и лежащими в грунте шпалами кончается. Перед нами развороченное полотно, изогнутые дугами рельсы и на них висят на две части порванные шпалы. Перед нами какое-то необычное нагромождение погнутого железа и торчащая щепа в местах разрыва шпал. Ничего подобного мы никогда не видели. Мы остановились перед этим чудом согнутых выше нашего роста рельс.
Стоим и остолбенело смотрим. Чем это можно сделать? Следов гусениц на полотне нигде нет. Здесь прошла какая-то адская машина. Участок поднятых вверх и изогнутых рельс тянется дальше метров на тридцать. Это против наших, чтобы по насыпи не прошли. Приходится сходить в сторону с насыпи, иначе не пройти.
Потом, позже мы увидели эту адскую немецкую машину. На рельсах стоял тяжелый тендер с огромным крюком позади. Крюк имел винтовой подъемник, по типу тех, что ставят на речных плотинах для подъема шлюзовых заслонок для спуска воды. При помощи винтового привода можно было поднять или опустить крюк.
Пока я смотрел и думал и рассуждал, что можно и где крутить, кто-то из солдат уже залез на тендер и стал крутить приводное колесо. Завизжал подъемный винт и крюк стал медленно опускаться к шпалам.
За этими братьями славянами только смотри! Тут немцы где-то совсем рядом, а им поиграть охота, покрутить, чтобы завизжало приводное колесо. Взрослые люди, а ведут себя как дети! Посылаю Рязанцева согнать их с тендера на полотно.
Ванька-ротный
Тендер с крюком немцы цепляли за паровоз. Во время движения по рельсам крюк поднимает в воздух шпалы, изгибает рельсы и рвет шпалы пополам. Видно что-то случилось у немцев. Паровоз отцепили, и он укатил по рельсам вперед. А тендер набитый песком и камнями остался стоять на путях.
Видно застряла адская машина!
Да! Дела у немцев идут совсем не плохо!
Драпают с применением адских машин! замечает другой.
А тоже листовки бросают! Пока не поздно сдавайтесь!
При помощи этих машин они ставят противотанковые заграждения! Танки по полотну не могут пройти! замечаю я вслух.
Мы трогаемся с места и топаем дальше. А там сзади опять двое солдат залезают на тендер и начинают крутить винтовой механизм.
Кончай! Слазь быстро назад! слышу я приглушенный голос командира роты.
Надо попробовать! Товарищ гвардии лейтенант!
Слазь, говорят! К немцам подойдем поближе, там и попробуешь!
Кругом темнота. Что справа, что слева ничего не видно. Через некоторое время полотно железной дороги сворачивает влево. Мы спускаемся с него, подходим к оврагу и с километр двигаемся молча. Здесь, впереди, должна проходить немецкая линия обороны. Рота остается в овраге, а мы уходим вперед.
Вот и первая ласточка. Осветительная ракета. Она медленно поднимается на фоне темного неба, зависает на миг и стремительно несется к земле. Через некоторое время мы вышли на рубеж.
Поисковая группа вышла вперед. Она должна уточнить переднюю линию обороны немцев. По направлению, куда они ушли, из темноты летят трассирующие пули. Пули идут над землей. Поисковая группа немцами не обнаружена. Но немцы слышат и чувствуют нас.
Через некоторое время поисковая группа возвращается. Я велю Рязанцеву послать двух солдат, пусть приведут первый взвод, чтобы он начал здесь окапываться.
Две группы разведчиков уходят в темноту. Они должны уточнить положение немцев на правом фланге роты. После чего туда выведем другой взвод стрелков.
Я велю Рязанцеву выставить часового и остаток ночи использовать на отдых. К утру он и трое разведчиков должны отдохнуть. Всякое может случиться. Нельзя людей заставлять таскаться на ногах без отдыха по несколько суток. У них пропадает желание, появляется апатия и на всё окружающее им становиться наплевать.
Пехоте, что? Солдат зароется в землю и на боковую. Ему тут, хоть стреляй, хоть не стреляй. Он свое возьмет. Торчать над окопом, как дурак, не будет. Если солдату хочется спать, он готов упасть в любую придорожную канаву. Пусть думают, что он убит. Валяйся сколько хошь! К нему никто не подойдет. Убит и убит! Проснется солдат, явится через сутки, а на него уже похоронную писаря настрочили.
Ванька-ротный
У разведчиков тоже бывают такие случаи. Возвращается человек с задания. Сошел с дороги, присел на бугорок, портянку перемотать. Зевнул рада два, закрыл глаза на миг, привалился чуть на бок и заснул, как мертвый. Потом Рязанцев скажет
Ты целые сутки проспал!
Какие, там сутки! Я всего на часок прилег!
Часа через два обе поисковые группы возвращаются. Меня накрывают с головой плащ-палаткой, и я при зажженном фонарике наношу на карту участок обороны немцев, который расположен правее железной дороги.
К рассвету мы снимемся и уйдем отсюда, а солдаты стрелковой роты зароются в землю по пояс. Всё это кажется просто, когда к этому приучен.
Солдат разведчиков, которые лежат впереди в охранении, не надо учить. Они знают всё наперед. Где лечь, когда встать, когда на рассвете подняться и уйти, оставив пехоту в окопах. Они только предупредят стрелков о своем уходе.
Темная непроглядная ночь нависла над нами. Молодому солдату охота покурить. До немцев рукой подать. А ему что? Ему и перед смертью надыть затянуться махрятиной. Чиркнул спичкой и притулился к земле.
И вот она первая весточка. Впереди на ровном поле с треском разрывается первая мина. За ней летит вторая и третья. Где-то там дальше, в темном пространстве, видны всполохи выстрелов из миномета, размытые в ночном тумане.
Бывают моменты, когда ни местности и ничего вокруг себя не замечаешь, когда твои мысли, как сейчас, заняты минометными разрывами. Спроси в этот момент любого солдата стрелка, где он сейчас находиться?
А где? Нябось на передовой! Нас вывели, положили, приказали окопу рыть! Вот мы и рыли! Ротный знает, с какого края у нас оборона легла! Пойди да спроси!
А если учесть, что перед выходом на рубеж солдаты и офицеры рот несколько суток не спали, то окружающая их местность пропадает в памяти и в глазах. Все рубежи кажутся одинаковыми. После бессонницы приходит апатия и к немцам и к своим. Где шли? Куда ночью вышли? Где рыли окопы? Жизнь солдатская на три дня!
Просто хочется спать и на все наплевать. Упасть куда-нибудь в канаву, в грязь покален. Пусть думают, что ты убит. Ведь никто из своих и чужих не подойдет и не будет нюхать, пустил ты хлебный дух или трупный запах. Может, кто и взглянет на тебя, проходя мимо. Но ни один не подойдет и тормошить тебя не будет. Валяйся в канаве сколько себе хочешь. Если только ротный станет тебя искать и заденет сапогом под зад или промеж лопаток. Таков закон войны! Ничего не сделаешь!
Между прочим, это один из способов вдоволь выспаться. Проснешься через сутки, явишься к ротному, а он тебя матом обложит. А, что он может? Не может даже, как с плохого козла, клок шерсти содрать! На войне и не такое бывает.
Идет солдат с задания, сошел с дороги портянку перемотать, присел, пригнулся к земле, закрыл глаза на секунду и заснул. Считай, что тебя видели, как ты мертвым в придорожной канаве валяешься. Ты спишь себе в удовольствие, видишь ангельские сны, а тебя старшина в списках крестиком, как убитого отметил. Потом спрашивает:
Прошкин, где двое суток был?
Как двое? Ни каких и ни двое! Я прилег и может час, два проспал!
Ты двое суток у меня харчи не получал! Я тебя без вести пропавшим отметил!
Дорога на Рудню
Ванька-ротный
Немецкая линия фронта проходила с севера: Борки, Скубятино, Понизовье, Заики, Свх. Кляриново, Новоселки, Микулино, Рудня, Березино, Дубровка, Красное и Ляды.
2-го (?) сентября Рудню взяли без больших потерь. Полсотни убитых и сотни две раненых. На подходе к Рудне наши организовали легкую артподготовку. Минут на десять, не больше. Стволов по двадцать на километр фронта. Ударили и всё завертелось. Большого дыма над Рудной не было.
Два полка молодых ребят..., как поется в песне, встали и пошли. Немец открыл встречный бешеный огонь. Наши ударили по немецким батареям, через пару минут у него в стрельбе произошел затык. Немецкая пехота, видя, что дело плохо, выбралась из траншеи, сорвалась с места и побежала в тыл. Наши поднялись и без выстрела зашли в Рудню.
Над Рудной появилось два немецких самолета. Они постреляли из пулеметов, чтобы привлечь наше внимание, сбросили листовки, повернули и ушли. В листовках было напечатано обращение к нашим солдатам.
"Мы вам под Витебском устроим мясорубку. Кто хочет остаться жить, кончайте войну, переходите к нам, сдавайтесь в плен. Мы вам гарантируем нормальное питание и жизнь. Данная листовка служит пропуском для прохода в Рудню".
При наступлении, Рудня была обложена нашей пехотой с двух сторон. Наш полк шел левее шоссе, 48-ой обходил Рудню справа из-за леса. Одной нашей роте можно сказать повезло. Она вышла на Рудню со стороны Капустино и прямо по болоту обошла высоту 202. Она незаметно приблизилась вплотную к окопам немцев. После небольшой перестрелки наши солдаты были уже у крайних домов. В это время из-за леса в наступление перешел соседний 48-ой полк. Наши вышли на шоссе и находились на северной окраине Рудни. Немцев в Рудне уже не было.
Потом по дивизии объявили, был издан даже специальный приказ. В приказе было сказано, что в боях за Рудню лично отличился Каверин. А наши солдатики вроде бы были и не причем. Мы спросили потом нашего командира полка, как это понимать. Он помолчал и ответил:
Так надо!
Ха, ха, ха! три раза.
Мы знали, чья собака тут зарыта. Квашнин опять приписал всё своему протеже. За взятие Рудни дивизия была награждена орденом Красного Знамени.
Ни весенний, мелкий дождичек с неба тихо моросит...
Ванька-ротный
Начало октября было ветреным и сухим. По ночам на землю наползали заморозки. Погода вообще была холодная и ветреная, но жить нашему брату на открытой земле было терпимо.
Через пару дней погода испортилась. Всю ночь хлестал западный ветер и к утру нагнал лохматые тучи. Днем немного покапало, а вечером и ночью зашуршали дожди. Они то затихали, то принимались лить с новой силой.
Земля под ногами размякла. Шагнешь по траве, из-под ног всюду сочиться вода. Побуревшая трава выдерживает широкие ступни солдатских сапог, грязь не налипает. А когда вызывают в тылы и едешь верхом, из-под копыт лошади кусками летит земля. Гнать рысью нельзя. Ноги у лошади вязнут. Проехал шагом по травянистому полю, на нем остались глубокие рытвины конских копыт.
Солдатская жизнь под дождем и под обстрелами на передовой особенно невыносима и противна. Мелкий дождь моросит, считай третьи сутки. Солдату в окопе зонтик, как не пришей кобыле хвост. Поверх шинелей у них висят набухшие от воды накидки. Кусок палаточной ткани пропитанной дождем. Он отвис, отяжелел, прилипает к спине и коленкам.
Посмотришь на солдат в окопах, накидки на них все разные по форме и размеру. На одном она длинная висит до земли, болтаясь в воде хвостом. У другого хвост подобран и затянут шнуром на голове. Зато бока и перед короткие. Ноги до колен наружи. Если накидку разложить на земле то получиться треугольник. Вот и лепят из него солдаты накидки, кому как в голову придет.
Если около вершины в шов пропустить шнурок и затянуть его, то получится капюшон, который надевают на голову. Иногда угол накидки подгибают и собирают вокруг шеи в складки, тогда полы накидки будут короткими до колен. В общем, под накидкой сверху до пояса сыро и тепло. А ниже ремня у солдата хозяйство всегда мокрое.
Шинели тоже короткие. Чуть ниже и выше колен. Я на фронте никогда не имел шинель ниже голенищ кирзовых сапог. Капитан, а так и ходил в короткой шинелишке. Длинная до пят, тогда считалась шиком. Длинные носили тыловики и начальство, на которых их по мерки шили. А мы смертные, нам шинель в могилу по мерке не нужна.
Солдатам и офицерам рот и тому, кто шлялся всё время по передовой, длинные шинели были не к чему, им в атаку ходить, длинные полы мешать будут. Они и у коротких полы во время дождя и грязи подтыкают под поясной ремень.
Ветром чуть подует, мокрые кальсоны к телу прилипают и хозяйство свое не чувствуешь, как будто тебе при раздаче пищи из чайника в ширинку холодной воды нацедили.
"У кого еще сухо? Следующий подходи!"
Ванька-ротный
Спины у солдат согнуты. Руки под накидкой в рукава шинели подобраны. Винтовка поверх всего, под дождем, на ремне висит. Солдаты стрелки оружие свое от дождя не прячут. Это разведчики свои автоматы держат под накидками. Им нужно, чтобы оружие всегда было готово к бою, содержалось чистым и сухим.
В кирзовых сапогах тоже хлюпает вода. Портянки набухли, пускают пузыри. Руки от холода красные, лица посинели. По верхней губе жижа течет. Стоят солдаты, шмыгают носом. Зачем они эту слизь тянут обратно? Руки из рукавов шинели не охота вынимать! А сверху мелкий дождичек знай, себе моросит.
Достаешь из грудного кармана кусок газетной бумаги, хочешь щепоть махорки мокрыми пальцами завернуть. Куда там, сверху льет, не успел обслюнявить край бумаги, а она размокла. Нагнешься, прикроешься от дождя, вроде и завернул. Сунул в зубы, прикурил, и на душе стало теплее. Ниже пояса вода течет, а в зубах огонек горит, душу греет. Вот вам и осенний мелкий дождичек!
Тыловики в укрытиях сидят. Начальство под накаты спряталось. А солдату что? Ни какого тебе костра в окопе, ни сухого помещения. Сменился солдат с поста, идет в землянку, надо и ему на боку полежать. А в землянке по стенам и с потолка грязная жижа течет, лапник на нарах хлюпает. Ложись на нары, принимай хвойную ванну. Живешь день и ночь в сырости и мокроте. Пространства земли вокруг не видишь. Будь рад, что ты еще жив и в воде по горло плаваешь. А, то будешь валяться за бруствером и не почувствуешь всей прелести жизни и мокроты. В этом, пожалуй, и смысл всей солдатской жизни.
Этого еще не хватает! По спине вдоль хребта вниз сбегает холодная струя. Где-то в дырявой накидке скопившаяся вода ход себе нашла. По голому телу между лопаток под самый копчик сбегает холодная струя. Не кровь же это сочиться? На войне всякое бывает. Шлепнет пуля ни полета, ни удара не почуешь. Залезешь рукой почесать на боку, вынул руку, а она в крови, вся красная.
Холодная струя вдоль хребта по канавке бежит. Ни рукой достать, ни дыру в накидке заткнуть. Струя холодит, а ты стоишь, как идиот и ни с того, ни с чего хихикаешь. Солдаты смотрят на тебя, глаза таращат.
Передергиваешь парки вместе с ремнем и на шее затягиваешь веревочку.
Черт с ней с дырой и струей!
А она тем временем к коленям подбирается. Стоишь, аж зубами скрипишь!
Сейчас рванут немецкие снаряды. Слышен гул. Они на подлете. Сейчас забудешь про дыру, про струю, и про мокрую мошну. Тут гляди, не зевай! А тут ещё, ветер лизнет холодной мокротой по глазам и лицу, зуб на зуб не попадет и ничего вокруг не видно. Куда от разрывов ткнуться?
Положение нашего брата окопника хуже не придумаешь! Стоишь одной ногой в могиле. Сверху тебя перед смертью холодной струей поливает, а сзади тебя на смерть погоняют. Осенний мелкий дождичек в бога, в душу, в мать, в перемать!
На войне закон простой. Не выбил немца с рубежа! Потерь в солдатах нет? Все ясно! Пролежал! Не выполнил приказ! Иди под суд военного трибунала!
Ванька-ротный
По приказу дивизии я должен взять языка и к 7. 00 доложить о выполнении приказа. Тебя вызовут в блиндаж. Стоишь, что-то невнятное в ответ мычишь, под тобой лужа воды, губы онемели, пальцы не разгибаются.
Помутнели лужи, вспухли ручьи, окопы залили водой, солдаты вылезли наверх, лежат, притулились за бруствером. А дождь шуршит, не переставая день и ночь.
Погодка для нас, для разведчиков, вполне благоприятная и исключительно подходящая. В такую погоду к немцам идти одно удовольствие. Но нужно знать куда идти, где брать языка, чтобы не напороться на мины и на пулеметы. От дождя и холода немцы больше наших дуреют.
Нам выговаривают, мы сорвали указанные в приказе сроки. А что собственно сроки, спрашиваю я. У нас не готов объект. Через пару дней подготовим и тогда попытаемся. При чем тут сроки? Что, кто-то из штабных слово дал, что к исходу вчерашней ночи в 7. 00 мы возьмем языка? Нас, почему об этом не спросили?
Немцы без сухого жилья, без соломы на дощатых нарах, без сытой пищи воевать не могут. Они не только воевать, они просто не могут понять, как это русские в такую погоду могут торчать в залитых водой окопах своих. Как они могут жить по пояс в холодной воде?
Через день наступила сухая погода. Сверху не лило. Но земля по-прежнему была пропитана водой. Под ногами непролазная грязь. По утрам густые туманы закрывали лесные пространства и низины. В одну из таких ночей, когда темно, хоть глаз коли, группа разведчиков подошла тихо к немецкой траншее. Ползти было нельзя. Наберешь на себя грязи три пуда. Потом на ноги не поднимешься. Разведгруппа подошла к брустверу и залегла. Надо было перед броском осмотреться и послушать.
Передаю рассказ Серафима Сенько. Как все было:
"Мы думали, что немцы затаились и ждут, когда мы оторвемся от земли. Потом показалось, что они вот, вот ударят по нам сразу из двух пулеметов. Мы пригнулись и вплотную подобрались к траншее. Накануне здесь все время светили. А сегодня ни одной ракеты. Мы полежали немного и я решил, что пора в траншею идти. Махнув рукой, я перевалился через бруствер и тихо опустился в ход сообщения. Живое место было вчера, подумал я. Траншея вроде выглядела безлюдно. Не ушли ли немцы? мелькнуло в голове. Может у них смена и в это время окопы пустые? Я толкнул локтем своего напарника и кивнул головой вдоль траншеи. Я еще раз огляделся кругом, и мы всей группой двинулись вдоль траншеи. Сейчас пройдем полсотни шагов, и станет ясно. Брошена она и немец отошел? Но бывает часто все не так, как предполагаешь.
Шагов через двадцать показался боковой ход сообщения. В конце его стрелковый окоп. Подошли тихо, видим, немец сидит. Винтовка промеж ног. Сидит на корточках. Голова пригнута, руки засунул в карманы. Легонько, чтоб не разбудить, потянул за винтовку. Немец отпустил ремень и разжал колени. Спал он в окопе крепко.
Ванька-ротный
Ну, думаю! Теперь можно брать! Когда я его тронул за плечо, он отвернулся и продолжал посапливать носом. Что будем делать? вопросительно посмотрел я на ребят. Кто-то из ребят ткнул немца несильно пальцем. Он, не открывая глаз, только замычал себе под нос. Я приготовил ладонь, рот ему прикрыть. А он снова притих и спал, как убитый. Бери его за воротник, показал я Аникину, а мы его за полы шинели возьмем. Прошлый раз мы одного тоже, так тащили. Втроем мы его приподняли и мигом вынесли вверх из окопа. Мы на одном дыхании пробежали открытое пространство нейтральной полосы. Нейтральная позади! Ну, теперь, думаю Всё! Немец в наших руках! Мы поставили его на ноги, а он подогнул колени и опустился на землю, улегся поудобней под березой и не открывая глаз продолжал сопеть. Мы не стали его будить. Думаю, проснется, поднимет крик. Отдышались немного, подвели под него плащ-палатку и доставили сюда. Положили на нары, пусть поспит до вашего прихода".
Мы с Рязанцевым были в группе прикрытия. Мы видели, как метнулись ребята. Мы отходили последними. Так положено отходить группе прикрытия.
Где немец? крикнул Рязанцев, когда мы появились около землянки.
На нарах спит!
Как спит?
Буди! Капитан его допрашивать будет!
Не надо не буди! сказал я. Я сам спать хочу, а с ним до утра нужно возиться.
Ну, что капитан? Дело сделано! Чистая работа? Ордена и медали ребятам положены!
Погоди с орденами! Немца сначала нужно доставить живым на КП дивизии.
Это, мы щас! Быстро сообразим!
На кой черт тебе с ним самому возиться? Отправим в дивизию, пусть Клепиков допрашивает его. Нам нужно горло промыть, у нас законный отдых.
Ну что, согласен? Я сейчас пошлю за старшиной. Пусть тащит горючее.
Ладно, Федя пусть будет по-твоему! Посылай ребят к старшине! Отправляй немца в дивизию! Отметим это дело!
Зови сюда Сенько, пусть рядом с нами сидит.
Лицо у немца выражало ужас, испуг и страх, когда его подняли на ноги и он увидел нас на свету. Наверно он думал, что это только сон. Представляю себе его состояние. Земля наверно ушла из-под ног. Мы смотрели на него и покатывались со смеха. Ребята разведчики ржали, как жеребцы. Кто-то даже завизжал от радости, хотя водки ещё не давали. Немца увели. Но смех, вдруг, сам собой прорывался наружу. Некоторые фыркали и катались по нарам от восторга. Но смех этот, вышел нам потом, так сказать, боком.
Вскоре приехал старшина. Мы изрядно выпили по поводу удачного поиска. Кто-то звонил из штаба полка и требовал меня к телефону. Дежурные ответили, что мы отдыхаем после взятия языка.
Ванька-ротный
Когда я подошел к телефону и напомнил начальнику штаба о наградах для ребят, в полку уже разразился скандал.
Какие вам награды? Немец вчера с вечера бросил траншею и отошел на новый рубеж!
Вас под суд отдать надо! Вы отход немца проспали!
Чего там кричат? обернулся ко мне Рязанцев, когда я закончил с начальником штаба разговор.
Ты Федя и ты Серафим, какой же мы с вами момент проморгали.
Попутал нас этот немец. Немцы еще вчера вечером из траншеи ушли.
Как ушли?
Так и ушли. Только они ушли, вы тут и влезли к ним в пустую траншею.
Вам медалей не будет. А мне теперь месяц будут втыки давать.
Ладно. Как ни будь, и это переживем.
Вот так, каждый день на войне. То из-под лобья взгляд и "Ну!" со стороны начальства, когда на задачу нам надо идти, то угрозы и разнос за отсутствие чутья и за ошибки. Каждому ясно, что мы играем не в шашки, круглыми кругляшками, а живых людей на смерть готовим и шлем. Да и нам с Рязанцевым отведено короткое время. Один, два раза неуспехи, собирайся и сам иди. А то, что мы каждый день торчим на передовой под огнем и пулями, это мы бездействуем. Результат нужен сейчас, подай языка в штаб сегодня. О прошлом никто не думает. Сколько ты на фронте? А завтра, если тебя убьют, поставят другого.
Немец отошел на новый рубеж. Но к удивлению начальства он освободил нам километровую полосу, перешел в сухие окопы. Меня с разведкой сразу же сунули туда. Командир полка категорически потребовал, чтобы я выбил от туда немцев. В дивизии его спросили, кто виноват и кто прозевал отход немцев. Вот капитан! Чем он у вас там занимается?
Мы подошли к немецкой траншее. Немец нас встретил мощным минометно-артиллерийским огнем. У немцев был хороший подвоз боеприпасов. Снарядов и мин он не жалел. Мы потеряли двух человек убитыми и пятерых ранеными.
Земля летела клочьями, вокруг всё ревело. Он не дал нам поднять головы. Сутки продержал он нас около своей траншеи под обстрелом. Мы не могли вынести раненых.
На следующую ночь перед рассветом мы с Рязанцевым и остатками групп вышли к своим. Последующие двое суток мы ползали к немецким окопам, выносили убитых и раненых. Сколько дней подряд и какую ночь по счету он бил по нашим открытым позициям, мы потеряли счет времени. Нам казалось, что мы лежим под огнем целую вечность.
Нервы у ребят не выдержали. Немец нагнал на людей такого страха, что никто не думал выбраться живым. Попробуй, посиди в открытых воронках или окопах вырытых наспех покален, когда вокруг тебя рвутся снаряды и визгливые мины, когда всё гудит в неистовом реве.
Днем наши позиции казались безжизненными. Днем все живое замирало и пряталось. Даже раненые оставались лежать без перевязки. Все дожидались ночной темноты. Если немец замечал малейшее движение, взрывы следовали один за другим.
Ванька-ротный
К нам вперед прислали стрелковую роту. Нам, приказа отойти с рубежа назад не было. Земля кругом пропиталась вонью немецкой взрывчатки. Все нутро выворачивало от этой тошноты. Вечером, когда начинало темнеть, немцы делали перерыв в стрельбе. Им в это время подавали ужин. Наши ископаемые использовали это время. Прибегали старшины, приносили жрачку, забирали раненых и убегали впопыхах.
Нам протягивали новую телефонную проволоку и мы отчитывались перед командиром полка. Мы сидели сутками под огнём. Начальство километров в трех терпело обстрел под накатами. Им тоже было плохо. Накаты в четыре бревна. Возьмет да угодит, какой фугасный и тяжелый. Они там. А мы здесь. Каждому свое!
Часа через два немцы опять начинали обстрелы. Солдаты, кто как, по быстрому, зарывались в землю. На передовой творился какой-то кошмар. И главное, что мы ни на что не надеялись.
Родина, она дорога тому, кто на ее земле всю жизнь с утра до темной ночи гнул свою спину, кто воевал без отдыха впроголодь, кто чувствовал дыхание близкое смерти. Деваться казалось, было некуда. Вставал и такой вопрос. Мог ли солдат поддаться слабости, встать и податься к немцу. Вполне мог. Я бы никого не стал держать за порки.
А что ждало русского солдата в немецком плену? Европа для русского человека не гожа. Нет ничего милей своей русской земли.
В дивизии каждый день убивало солдат до сотни. Если мысленно прикинуть суточный потери, то за два года боев дивизия потеряла не менее 100 тысяч солдат. Задача простая, арифметическая. Только ведь, ещё в задаче спрашивается: где, кто и когда убит? Сколько тысяч наших солдат, однополчан, отдали свои жизни за Родину? Где фамилии этих ста тысяч убитых? Где их могилы? Мы не знаем даже их имен. Кто должен ответить на этот вопрос?
Здесь за спиной своя родная земля. Жить на чужбине и тосковать о родной земле? А тут в окопе у каждого своя судьба. Есть маленькая надежда. Может и ранит. На войне не всех подряд убивает. Ранит удачно и войне конец! Считай, что ты жив и тебе повезет, надеялся каждый. А русский человек способен надеяться.
Если взять и подсчитать потери, среднюю цифру за день, то по пять человек убитых в день на стрелковую роту окажется не так уж много. Если из практики знаешь, что сотни солдат в роте хватает примерно на неделю, то цифра сто тысяч вполне реальна. В каждом полку в среднем приходится по тридцать-сорок убитых на день. Если спросить ПНШ-1 по учету Васю Пискарева, сколько похоронок, в день он с писарями отправлял?

24 Фев 2019, 03:33Magus  
Глава 34 Помкомвзвод Октябрь 1943

Ванька-ротный

Дивизия подтягивалась к передовой. В боевых порядках полка осталось совсем мало солдат. Тыловиков и обозников, если подсчитать, было много. Но они при подсчете штыков в счет не шли, их берегли на развод после войны, в полку ждали из тыла нового пополнения.
Стрелка солдата учить воевать не надо. Прибыл в полк, сунули его на передок и сиди, привыкай к грохоту снарядов. А тыловички, брат, все специалисты, один по хомутам, другой по оглоблям. Тоже нужно уметь выбрать, а то ты и еловую жердь поставишь. А эти по портновскому и сапожному делу. Возьми хоть Есю парикмахера. Убёт его, где возьмешь?
Передовые подразделения вошли в соприкосновение с немцами. Тыловики нарыли землянок, закопались в лесу. Деревень в этом месте не было. Через два три дня передовые подразделения сосредоточились в полосе обороны. Солдаты стрелки отрыли ячейки, через некоторое время на буграх появились ходы сообщения.
Разведчики ленивый народ. Они не охотно берутся за саперные лопаты. Разведчики вольные бродяги, они не любят ковыряться в земле. Если их заставить строить землянку и не дать указание на счет перекрытий и глубины, то котлован они выроют неглубокий, перекрытие положат из жердочек. Такую лазейку и нору оборудуют, что внутрь заползти можно будет только на четвереньках. Не спецы они по строительству и не любят этого дела. Им что готовенькое, брошенное немцами, найти.
Что это, канаву отрыли? спрашиваю я. Федор Федорыч молчит.
А это, что за хворост лежит? Канаву что ль хотите сверху перекрыть?
Ну да! Потому как ребята считают, что прямое попадание снаряда и мины исключено.
Я тебя спрашиваю! Почему вместо землянки братскую могилу отрыли?
Как братскую?
Сам что ль не видишь? Лег в неё, согнул коленки, а они наружи торчат. Неужель котлован во весь рост лень отрыть?
Нет охоты зря надрываться. У нас как. Мы тут строим землянку, роем котлован во весь рост, а нас завтра приказом командира полка пихают на другой участок. Там отрыли и иди снова на новое место копай во весь рост. У нашего полкового в голове милашка. Он тискает её и у него в голове каждый день новая идея. Он толком сам не знает кого куда пихнуть.
Вобщем, так капитан! Пусть сперва в обстановке, как следует разберутся, определят для нас место, жердочки тогда мы слать не будем, выроем котлован и поставим палатку. А если сверху что и попадет, то и под двумя накатами не уцелеешь. Поживем, увидим. Обоснуемся на одном месте, через неделю поставим землянку в три наката.
Зима на носу! Не сегодня-завтра морозы могут ударить. Потом землю киркой не возьмешь. Вечная история уговаривать тебя.
Вы можете приказать.
Приказать легче всего. Я хочу, что бы ты сам заботился о солдатах. Будешь рыть котлован, советую рыть его на открытом месте. Славяне вон лезут в овраги и кусты, а ты место выбирай в сторонке от всех, в открытом поле. Днем наши ребята, как правило, отдыхают, а ночью со стороны немцев ничего не видать.
Проход вниз в землянку прикроешь старыми маскхалатами. Пусть их распорют, а старшина у портных на машинке сошьет.
Вот так Федя, тебя тоже заставлять приходится. А пора бы самому обо всем заранее подумать. Рыть будете ночью. Свежие выбросы маскировкой к утру прикрывать. Думаю, за три дня работу успеем закончить.
Ладно, сделаем! Только не щас! Через неделю, как договорились! Рязанцев повернулся и ушел.
Я лежал за обратным скатом небольшого бугра метрах в трехстах от немецкой траншеи и осматривал немецкие позиции. Рядом, сзади на корточках сидел помкомвзвод.
По штатному расписанию второй офицер во взводе разведки был не положен. А по делам Рязанцева нужно было иногда подменить, дать ему выспаться и привести мысли в порядок.
В стрелковых ротах и на этот раз не хватало солдат, чтобы прикрыть всю полосу обороны. Полковой разведке поэтому выделили участок переднего края.
На передний край с разведчиками должен был отправиться помкомвзвод. Ему дали два ручных пулемета и десять человек ребят. Самые опытные остались с Рязанцевым, они рыли землянку.
Помкомвзвод и десяток разведчиков должны были прикрыть около километра по фронту.
По сто метров на брата! так выразился помкомвзвод, когда отобрали ребят и построили перед выходом в овраге.
Вот что, Степа, сказал я помкомвзводу. Сделай три ночные смены и одну на целый день. Поглядывай за немцами перед рассветом. С вечера немцы (сюда) не пойдут. За всю войну не было такого случая, чтобы они на ночь глядя сунулись вперед.
Скажи ребятам, пусть поглядывают и всё примечают. Может на твоем участке можно будет взять языка. Федя тогда со своими придет.
Обязательно всякий раз отвечает помкомвзвод. Слово "обязательно" у него употреблялось в смысле:
Так, точно! Будет сделано! Он сидел на корточках боком ко мне.
Помкомвзвод имел привычку, когда разговаривал смотреть куда-нибудь в сторону, устремив свой взгляд куда-то вдаль. Как будто там, вдали, находился его собеседник. И сколько раз я не пытался заставить его при разговоре повернуть голову в мою сторону, он тут же отворачивал её и смотрел мимо плеча.
Ты Степа на стрелковые роты не смотри. Немец напрет, стрелки могут драпануть со своих позиций. Ты их не держи. Пусть себе в тыл бегут. Руки у тебя будут развязаны. Если увидишь, что фронт прорван. Собери ребят около себя, местность здесь пересеченная. Танки здесь вряд ли пойдут. Они могут ударить по сухому месту где-нибудь в стороне. Назад не ходи. Отойдешь вперед, вот на тот край болота. Заранее пошли ребят отрыть там запасные ячейки. Болото прикроет тебя с тыла и с фланга. В лоб в атаку на немцев не ходи. Они к тебе не пойдут, стороной обойдут болото. Нам нужны живые люди. Трупы нам не нужны. Пусть славяне бегут. Во время паники немцы тебе фланг свой подставят. Смотри по обстановке. Можешь ударить им в тыл. Тут кусты. Подойти к ним будет удобно. Обойдешь немцев, бей им короткими очередями в спину. Немцы сразу в штаны накладут. Учти! Немец теперь труслив. Это не те, что были в сорок первом. Этих с первого выстрела заставишь руки поднять. Огонька у вас хватит. Два пулемета и автоматы. Всыплешь немцам свинца и по кустам на другую сторону отходи.
Предупреди каждого. Ни какой там паники, дисциплина и порядок должны быть в бою. И нахальства побольше!
Я сказал старшине, чтобы твоим ребятам он выдал ватные стеганые куцавейки. Шинели сдадите ему. Саперные лопаты тоже возьмешь у него. У тебя будет легкий подвижной отряд. Возьмешь по две гранаты на каждого.
Учти! Отойдете в тыл вместе с пехотой. Солдатам ничего, а тебя отдадут под суд. Соображаешь? Ваша задача затаиться около болота.
Как только немцы прорвутся, наши подкинут резервы из армии. А когда положение восстановят и станут разбираться, кто драпанул, и кто где сидит. Окажется, что вы ведете бой в тылу у немцев. Немцы начнут отходить. Вам по кустам вернуться к болоту раз плюнуть.
Запомни! При подходе наших к болоту, дашь сигнал, две зеленых ракеты подряд.
Все это я говорю на случай, если немцы сунутся в атаку. На войне, Степа, всякое бывает!
Сейчас немцы нас каждый день бомбят. Они боятся нашего нового наступления. Думаю, что в обороне у вас будет всё спокойно. Отправляйся с богом, как в старину говорили.
Помкомвзвод обернулся ко мне на какое-то мгновенье.
Что, это он? подумал я. Не всегда удавалось поймать его взгляд.
Лицо его худое и мускулистое всегда было сосредоточено, чем-то озабочено и угрюмо. Волосы и небритая щетина были цвета выгоревшей соломы или пакли. Сам он был похож на кряжистый пень, вывороченный из земли на пахотном поле. Ходил он вразвалку, и чуть согнувшись. Руки у него были сильные, узловатые и мускулистые. Оканчивались они корявыми и толстыми, мозолистыми пальцами. Ладони круглые, как толстые лепешки. Схватит он такой лапой немца. Кости затрещат у прилизанного вояки.
Мне казалось, когда я смотрел на него, вот он русский мужик, на котором стояла наша земля.
Схватит такая рука немца за горло кровь брызнет сквозь зубы изо рта, глаза вылезут из орбит.
Все до мелочей в этой приземистой фигуре я знаю. Вот только цвет глаз ни разу не уловил. Смотрит он всегда куда-то в сторону.
Ходил он легко и быстро, подметками сапогов не тер, как Федя, земли. В лесу сучка не раздавит, веткой не шевельнет. Весь он был какой-то подвижный и вместе с тем угловатый. Роста не большого, а сапоги сорок пятого размера носил. Ребята его уважали, а некоторые даже побаивались. Что-то такое сидело у него в внутри. Делал он всё быстро и точно, не то, что мы с Федей Рязанцевым. На нас тогда нападала апатия, безысходная грусть и хандра.
Если он рыл землю, вцепившись в черенок лопаты, то работал, как заводная машина. В работе с ним сравняться никто не мог. Бросая по сторонам быстрые взгляды, он всё примечал, и солдаты его понимали без слов. Вообще он был замкнут, и слыл неразговорчивым человеком.
Но когда дело доходило до постановки задачи, он выкладывал ребятам все подробно и со знанием дела. Он выкладывал боевое задание перед солдатами простым и понятным языком. Он, как бы рассказывал малым ребятам сказку. А когда разговор доходил до главного, он вставал и смотрел поверх их голов в синеватую даль. Со стороны посмотришь, можно подумать, что рассказ излагал он ни своим солдатам, сидевшим рядом, а кому-то тому, кто находился в самой дали.
Лет ему было около тридцати. Все мы, кроме старшины, были его моложе.
Худое, обветренное лицо его все время меняло выражение, когда он говорил. То грусть на лице, то полное спокойствие и уверенность, то душевная забота и доброта, то злость и необузданное нетерпение.
По его физиономии нельзя было сказать, что он при этом думает. Он всегда говорил о деле. Он, никогда не был похож сам на себя. Злым я его никогда не видел. Но злость у него к любому делу была.
После изложения поставленной задачи, помкомвзвод обычно замолкал. Он, как бы очнувшись, вспоминал, что он неразговорчивый.
Я был уверен, что помкомвзвод с заданием по обороне участка справится. Разведчикам придется посидеть в обороне, пока в полк не придет пополнение.
У Рязанцева осталась группа в шесть человек. Эти шесть самые опытные. Их нужно беречь, под огонь зря пускать нет смысла. От нас полковое начальство требует свое. А мы не хотим терять зря людей.
Кому охота умирать ради того, чтобы полковым в тылу жилось и спалось спокойней. Мы тоже не лыком шитые, тоже кой-что понимаем!
Солдат в полку не считали. Их подгоняли вперед до тех пор пока в ротах оставалось не больше десятка. Это закон войны.
Когда солдат в ротах нет, когда нечем прикрыть оборону, тогда с начальства какой спрос. Солдаты свой долг выполнили, полегли на поле боя.
Хорошо воевать, когда на головы немцам летят сотни снарядов, когда над ними рушится все и гудит земля. А тут сидишь на одних винтовочных патронах и в сторону немцев ни одного вшивого снаряда, ни одного пушечного выстрела. Артиллеристы знают своё дело. Они берегут матчасть.
А когда тебя вместо орудий снабжают газеткой на закрутку махорки, тут извените, солдат воевать не могёт.
Прошло пару дней. Однажды с наступлением темноты полковое начальство вдруг взбеленилось. Мне по телефону дано категорическое указание выйти на передовую, определить обстановку и срочно доложить. Дело в том, что на участке соседней дивизии немец взял и из передней траншеи отошел. Сделал он это потому, чтобы выровнять переднюю линию фронта или с перепугу драпанул. Сейчас этот вопрос изучается в штабах, и к утру нам скажут определенно. Но сейчас нам главное не прозевать отход немцев.
Меня отправили на передовую. Размотали за мной телефонный провод. Мне приказано докладывать.
Помкомвзвод, встретив меня, доложил, что немцы спокойно сидят на месте и пускают осветительные ракеты. Действительно, из глубины немецкой обороны блеснули вспышки и над нашими головами пронеслись, шурша снаряды. Из передней немецкой траншеи полоснул трассирующими пулемет. Над нейтральной полосой побежали мигающие проблески.
На нашем участке немцы пока сидят на месте! доложил я по телефону. Подождем до утра! Сейчас на дорогах темно. Бежать неудобно. Немцы всегда темноты боятся.
Ты смотри, там не спи!
Боятся! подумал я.
Перед рассветом часа за два на переднем крае у немцев прекратилась стрельба. Я позвонил в штаб полка и доложил о случившемся.
Когда прекратилась стрельба?
Только что!
Смотри на карту. Уточняем тебе маршрут. В головную заставу пошлешь командира взвода. Оставь себе группу охраны пять человек. Командир полка выходит к тебе. Вперед пойдешь вместе с ним. И последнее! Держи связь с головной заставой посыльными.
Ночь была тихая и темная. После обстрелов и грохота тишину воспринимаешь как-то тревожно.
Я подождал командира полка, и мы тронулись вперед по указанному направлению. Я одного не понимал, зачем майор подался с нами в неизвестность. Решил попробовать, как это делается?
Кругом впереди нет никого и ничего не видно. Мы двигаемся цепочкой, обходя кусты и деревья.
Первую немецкую траншею мы перешагнули в темноте. Рассвет незаметно и быстро распластался над землею.
Вот мы подошли к второй немецкой траншее. Еще полсотни шагов и за колючей проволокой немецкие окопы. Пока мы в проволоке проделываем проход, вокруг становится светло. Перед нами заминированная полоса. В земле повсюду набиты колышки и натянута проволока. Искать проходы, у нас нет времени. Разминированием потом займутся полковые саперы. На это немцы и рассчитывали, оторвавшись от нас. Я останавливаю группу и оборачиваюсь к командиру полка.
Впереди минное поле. Будем обходить или пойдем напрямик. В обход нужно идти вон в ту сторону к болоту. Мы сворачиваем и идем след в след. Острыми щупами будут колоть землю завтра саперы с утра.
Идти след в след! подаю я команду.
Командир полка идет сзади и молчит. Мы идем по какой-то изрытой снарядами узкой низине.
Что это? Брошенные ящики из-под снарядов или немецкие гробы, привезенные из Германии для солдат и офицеров? По спине бегут мурашки от вида гробов. А то, что под ногой может оказаться немецкая мина, это нас не беспокоит. Неприятное чувство видеть на фронте гробы.
Пока мы разинули варежку, метах в пяти разорвался тяжелый снаряд. Его можно было бы уловить на слух при подлете. Всплеск огня и дыма и осколки веером разлетелись кругом. Мы даже пригнуться не успели. Взрывная волна ударила сразу по челюсти. Снаряд, как бы облаял тебя.
Пехотная мина, зарытая в землю, неприятней любого снаряда. Она ждет тебя тихой сапой, не шуршит, не гудит на подлете. Идешь по краю минного поля и кишками её чуешь. От одной мысли, что она под ногой, внутри все воротит.
Плывет из-под ног изрытая, бугристая земля. Под ногами то травянистый покров, то ямы и серые выбоины. Мы спускаемся вниз и снова поднимаемся вверх.
Впереди идет группа головного дозора. За ними в пределах видимости следуем мы. Бокового охранения и дозоров мы обычно не ставим. Следов гусениц нигде не видно. Только на дорогах колесная колея.
По всем признакам на местности здесь лежит новая линия немецкой обороны. Мы прошли в темноте и после рассвета всего километров шесть, а кажется, что отшагали больше десятка.
Но что это? Немецкая линия обороны пуста? Мы переступаем через ход сообщения и останавливаемся. Небо совсем просветлело. Кругом хорошо всё видно. Немецкие окопы и хода сообщения отрыты в полный профиль. Боковые стенки и укреплены стояками и за них положены строганые доски. Землянки глубокие, сверху укрытые дерном, потолки в четыре наката.
Нам нужно осмотреть здесь всё, как следует. Впереди могут попасть такие рубежи. Нам нужно знать характер немецкой обороны. У немцев каждая дивизия по своему оборудует траншеи.
Командир полка меня торопит. Мол, хватит лазить. Давай, посылай людей вперед. А я Рязанцеву говорю, давай, еще там посмотрим. Здесь и там окопы, пулеметные ячейки. Тут укрытие для расчета и огневая для пушки 85-ти. Ни сора, ни мусора, все убрано и чисто. Я показываю на артпозицию и спрашиваю командира полка:
Почему наши с пушками все время прячутся сзади? Пехота воюет, а эти господа у нас сидят за спиной. Сколько лет воюем, а пушек не видать на передке. Командир полка закуривает папиросу и упорно молчит.
Я смотрю на немецкую траншею. Брустверы обложены свежим дерном. В каждом срезе дерна вбиты деревянные колышки, чтобы при обстреле не стряхивало в сторону дерн.
Трогаемся с места, подходим к кустам. В кустах, параллельно первой траншее, тянется запасная. Она не глубокая, всего покален. С отсыпанной землей в обе стороны, будет по пояс. Но отрыта она не вручную лопатами, а специальной роторной траншейной машиной. Прикосновения лопаты нигде не видно. На всем протяжении и вправо и влево она одинакова, ровна и гладка. Видны лишь следы вращающегося ротора.
Вот это да! восклицают солдаты и молча посматривают на командира полка.
Траншеи на фронте машинами роют!
Сколько же нужно минут, чтобы километр пройти?
Тыр-пыр и траншея готова!
Она как человек шагом идет. Им от Балтики до Черного моря прокопать, что плюнуть!
Могут! Могут!
А толку что? Траншеи машиной роют, а драпают каждый раз.
Я бы в такую траншею садиться не стал. Траншея должна быть зигзагами. А это что? В одном конце сядешь, а с другого на тебя ротный смотрит.
Мы переходим через траншею. Солдаты продолжают рассуждать.
Смотреть противно! Такая канава нам ни к чему!
Ладно, заткнись! Разговорились как бабы! обрывает всех командир отделения. Командир полка молча смотрит на своих солдат. Редко приходится слышать ему солдатский говор. Своего просвещенного мнения он вслух не говорит. Махнул рукой неопределенно вперед, давая понять, что надо двигаться.
Мы снова идем один за другим, раздвигая кусты. Мы лезем через какие-то канавы и овраги. Теперь у нас под ногами проселочная дорога. Сколько мы прошли, где сейчас находимся? Я за картой не следил, сказать не могу.
Мы ждали, что вот-вот наткнемся на укрепленную и занятую противником линию обороны. Но случилось нечто такое, что немцы все бросили и неизвестно куда отошли. Наша задача теперь догонять их спокойно. Видно где-то соседи ударили и отрезали немцам пути отступления.
Ноги чавой-то не идут!
Брюхо, наверно, отвисло и отяжелело! переговариваются меж собой солдаты.
Мы останавливаемся на привал. Командир полка шлет в тыл своего ординарца и вскоре командиру полка присылают жеребца, и он уезжает назад.
Вперед посылают стрелковую роту. Мы сходим с дороги, садимся на бровку, закрываем глаза и ждем, когда подойдут наши обозы.
Я поднялся с земли сел в повозку к нашему старшине и завалился спать. Походная колонна медленно подвигалась вперед по дороге. Повозки то ускоряли свой бег, то ползли еле-еле, то совсем останавливались и собирались в толкучку. Отчего стоим? Никто не знал, никто не выяснял. Стоим, значит надо.
Повозочные, сидя около оглоблей, закрывали глаза и тут же давали храпака.
Лошади в упряжках стояли смирно. Тоже видно спали. Но кое-где лошаденки тянулись к краю дороги, тянули губы, щипали клоки зеленой придорожной травы.
Эй! Давай пошли! Чего поперек дороги встали!
Повозочные таращили глаза, подбирали обвисшие дудкой губы, трогали лошадей, и обоз снова стуча и скрипя, тащился вперед по дороге.
Лежа в телеге, я открывал глаза, потом поднял голову и огляделся. Сквозь сон я слышал чей-то голос, но не мог разобрать, о чем собственно кричали.
Что-то у меня голова болит сказал я поднимаясь и садясь в телеге.
Пощупай-ка мне лоб старшина. У меня вроде температура. Жарко мне что-то!
Старшина обошел телегу и положил мне руку на лоб. Я почувствовал его шершавую ладонь, она у него была холодная.
У вас температура большая, гвардии капитан.
Пока обоз стоит, я сбегаю мигом за фельдшером. Их повозка здесь, сзади недалеко. Я давеча их видел на дороге.
Пока стоял обоз, я перебрался в повозку к фельдшеру.
У тебя малярия! сказал мне фельдшер и дал хинина.
Октябрь месяц! Какая может быть малярия? ответил я.
С неделю я провалялся в телеге и в санитарной палатке у фельдшера.
При выписке за мной заехал старшина. По дороге он рассказал мне, что взвод разведки понес большие потери. Помкомвзвод получил тяжелое ранение в бедро. Потеряли убитыми четырех человек.
Как только вы заболели, продолжал старшина Рязанцева вызвали в полк и приказали взять высоту. Обоз стоял (три дня) на дороге при подходе.
А где же пехота была?
А что там их в пехоте! Подошли к высоте и залегли.
Рязанцев знал, что на высоте немцы?
Как не знать. Все знали и видели, как они постреливали. А что он мог сделать, раз командир полка приказал.
Телега долго тряслась и качалась по избитой дороге. Справа и слева стали попадаться камни и пни. Валуны были на разный размер, цвет и оттенок. Они лежали в земле уткнувшись в... Под ними, по-видимому, влага сохранялась, потому что вокруг них росла густая трава.
Вот такой же твердый, как этот камень, был помкомвзвод. А теперь, что? Теперь, он калека!
Не помню точно, как и где мы ехали дальше. Потому что когда тебя везут, за дорогой не следишь. Мысли о другом донимают.
Запомнилось одно. Я велел дежурному солдату, стоявшему на посту, найти Рязанцева и передать, чтобы он построил взвод. Солдат козырнул и побежал искать Рязанцева.
Постой! Ребят строить не надо. Пусть Рязанцев зайдет ко мне в палатку к старшине.
Чем воевать будешь? спросил я Рязанцева, когда он отдернул полу палатки и подался во внутрь.
Тебе ребята этого не простят. Ты без разрешения дивизии в атаку вместо пехоты ходил.
Я думал, что командир полка согласовал с ними это дело.
Тебе Федя, считай, повезло. На высоте ты мог оставить не четверых, а всю разведку в мертвом виде. Тебе что! Твоя жизнь у тебя в руках!
А ребят губить просто так ты не имеешь права. За потери с тебя начальство не спросит. Погибли солдаты? Ну и ничего! Для того и война, для того и воюем! Командиру полка нужна высота, подавай ее сейчас и немедля. А на потери и что будет потом ему наплевать. Брать такие высоты посылают обычно штрафников. А ты лучших ребят уложил. Ты знаешь, почему они туда пехоту не пустили?
Потому что знали, что она до середины высоты не дойдет. А теперь расскажи, как было дело.
Как было? Вызвали и сказали, пойдешь и взводом возьмешь высоту.
Я разделил взвод пополам. С первой группой шел помкомвзвод, а я со второй с другой стороны.
Помкомвзвод дошел до половины, а я в это время обходил высоту несколько вправо. Кругом ни выстрела ни какого движения. Я думал, что немцы, увидев нас, со страху драпанули. Поднял ребят во весь рост и мы потопали кверху. Помкомвзвод увидел, что мы поднялись и идем в открытую, решил броском подойти к вершине. Но вышла неувязочка. Мы двигались с ним одновременно. Нам нужно было перебежками, накатом идти. Метрах в ста от вершины по нему полоснул пулемет. Сначала один, потом еще два. Под кинжальный огонь попала группа. Подступы к вершине открытые и гладкие. Днем где ни ткнись, всюду видать. Вертись, не вертись, а все пули твои. Не знаю, как остальные уцелели. Из его группы четырех убило. Из моей, одного ранило. Жалко самого. В бедро его ранило. С наступлением темноты вынесли убитых и раненных. Двое суток держал немец высоту. А на третий день утром сам удрал.
Не знаю, что тебе сказать Федя. Как ты ребятам в глаза будешь смотреть? Они ведь Федя не дурачки. Не хуже тебя и меня все понимают.
Мы им внушаем, что у нас чистая работа. Нас интересуют только языки. А их, как штрафников гонят на высоту, на истребление. Что-то одно должно быть. Или языки, или в атаку ходить. Тебе что? Орден за высоту обещали?
Я так и знал!
Ты же их, как штрафников сунул под пули!
Говорить можно что угодно. От слов отказаться можно всегда. Ты знаешь, почему командир полка при мне не пихает разведку куда попало?
Потому, что я письменный приказ потребую от него. Ты посмотри на него и скажи, кто верит ему?
В его распоряжении может быть подвох и личная выгода. Почему ему комбаты поддакивают. Потому что видят, что пехоту суют без подготовки. Потери никого не волнуют. Чем меньше осталось, тем легче живется. Разве ты сам не видишь, что делается вокруг.
Тебе с командиром полка было спорить не охота. Сколько времени, потом брали высоту?
Дня три не меньше!
А людей сколько положили?
Не меньше полсотни!
Мы учим разведчиков, чтобы под пули не лезли как дураки.
Рязанцев хотел, было встать и молча уйти от разговора.
Ты сиди, сиди! Тебе это на будущее, как наука! Разведчик не окопник солдат. Разведчика нужно долго и терпеливо учить и готовить.
Возьми простого солдата. Подведи его ночью к немецкой траншее, он живого немца от корявого пня не отличит. Выведи его обратно и спроси. Видел?
Видал!
А чего ты видал?
Видел, как под проколкой ползли.
А немца в окопе видал?
Немца? Нет, немца не заметил!
За сколько времени ты можешь из простого солдата сделать разведчика? Месяц, два, три или полгода.
Пехотинца делают просто. Спросят во время призыва. Жалобы есть? Нет! Годен к строевой! Можно на фронт отправлять. А разведчик Федя должен многое уметь и знать. Сказал бы я тебе да долго перечислять.
Жизнь опытного разведчика дорого стоит. Жизнь, она Федя, дается один раз. Нам с тобой нужны живые люди, а не мертвые и трупы. Да и сам ты знаешь, у одного получается хорошо одно, у другого другое.
Звезд на небе много, а полярная одна. Аникин видит хорошо, а Коротков любой шорох на сотню метров ухом уловит. Один другого стоит. У одного лучше одно, у другого другое. Серафим может выбрать удачный момент, изловчиться и тихо как кошка опуститься к немцу в окопчик, придавить его на секунду, пока остальные поспеют. А эти двое, что с Сенченковым ходят, могут без звука перейти линию фронта.
В разведке нельзя без умельцев. Но есть и такие, которые все могут. Не буду называть их фамилии, ты их сам знаешь.
У нас, как в сказке про Аленушку. Один брат приложил ухо к земле и слышит, как за много верст всадник скачет навстречу. А солдат из пехоты, что слышит? Как ротный матерится и славяне котелками стучат.
Потерял ты Рязанцев сразу пятерых, и считай обрубил нам руки. Остались мы без рук и без глаз, оглохли мы с тобой Федя. Потерять разведчика легко. Не потерять, вот в чем наша задача. За убитых с тебя никто не спросит. Они на совести твоей будут. Вон командир полка. У него совесть вроде чиста. Послал под пулеметы солдат, а сам Маньку за сиську держит. Вот так, Федя. Мораль тебе приходится читать!

24 Фев 2019, 03:34Magus  
Глава 35 В обороне после Лиозно Октябрь 1943

Ванька-ротный

Серым и беспросветно-мокрым выдался конец осени. То холодный и липкий снег, то моросящий дождь, то пронизывающий ветер до костей. Когда погода резко меняется от тепла к холоду, становиться не по себе, холод добирается до костей.
Но вот к концу месяца немного просветлело. Солдаты зашевелились в окопах. Наш полк располагался, справа от железной дороги, которая проходила на Витебск. Место низкое. Земля пропиталась влагой.
Вскоре проходы землянок стало заливать водой. Пришлось снимать перекрытия, резать пласты из дерна, выкладывать ими вокруг котлованов полуметровые завалинки, и снова накрывать и сверху засыпать землей.
Я находился на передовой в одной из таких, торчащих наполовину из земли, землянок. В середине проход, залитый на четверть водой, по бокам с двух сторон земляные нары. На нарах с каждой стороны по шесть человек разведчиков. В землянке теснота повернуться негде. Мы находились на передней линии пехоты и занимали отведенный нам участок обороны.
Командир полка рассчитал так: разведчики принесут двойную пользу, если будут сидеть на передней линии, удерживать участок обороны и вести за противником наблюдение. Солдат стрелков в полку не хватало. Давно ждали пополнения, но оно все не прибывало.
Немцы ночью и днем по нашему рубежу вели огонь из артиллерии, минометов и пулеметов. А наши славяне, как всегда, на их стрельбу не отвечали.
Как-то раз в конце недели я пошел в тылы полка, зашел к начальнику штаба и завел с ним такой разговор:
Вот здесь на углу леса, и я показал по по карте,
Стоит сложенная из кусков дерна, небольшая лачуга. В ней сидят наши стрелки солдаты и обороняют участок метров пятьдесят. Прошу поменять нас с ними местами. За лесом находятся немцы и наших впереди, и справа, и слева там нет. Солдат из пехоты там трое. Я с двумя разведчиками займу эту лачугу, а Рязанцев с ребятами будет действовать за лесом и в лесу. Немцев за лесом никто не тревожил, Может нам повезет, и мы там схватим какого одного. Это место для нас вполне подходящее.
Начальник штаба не возражал и дал свое согласие. И мы на следующий день перебрались на новое место.
Я, конечно, думал о своем. Мы сидим в обороне, за языками нас идти никто не торопит. А в одно прекрасное время из дивизии может прийти приказ. Назначат нам срок, сунут в открытое место и скажут, давай языка. А здесь за лесом мы не торопясь, подготовим поиск, облюбуем подходящее место и подготовим объект. Немцев здесь никто не тревожил. Сидят они за лесом спокойно. А у нас одна задача, нам нужно взять языка без потерь. У немцев иногда ротозеи есть.
Ванька-ротный
У нашего начальства на этот счет свои соображения. Они воюют по карте и не имеют понятия, что делается на том или ином участке впереди. Они не задумываются над тем, что люди пойдут на верную смерть. Они это считают просто обязанностью разведчиков. Не хочешь сам умереть, убей полсотни немцев! У меня на этот счет, понятия свои! Мне нужно взять языка и сберечь своих людей.
На углу леса стоит сложенная из кусков дерна небольшая конура. От нее лес под прямым углом поворачивает и уходит в сторону немцев. Справа от опушки находится неширокий прогалок. За прогалком по ту сторону мелколесье и небольшие кусты. Оттуда иногда постреливают немцы. Где точно, в кустах или за кустами они сидят, мы пока не знаем.
На следующий вечер к опушке леса подошел Рязанцев с разведчиками.
Нам щас в лес идти или подождать до утра?
Ночью там делать нечего! Дождетесь утра! Позвени старшине, пусть палатку для ребят привезет. Поставишь ее вот здесь на ночь, а с утра после кормежки пойдете в разведку.
За лесом, метрах в двухстах, проходит немецкая линия обороны и траншея. Вчера я посылал туда двоих ребят. Ваша задача с утра почесать лес, выйти на ту опушку леса, выставить охрану и организовать наблюдение. Чуть в глубине леса отроешь одиночные щели на случай обстрела. Раз в сутки будешь посылать мне связного. Я буду находиться здесь, в этом особняке.
На следующее утро Рязанцев ушел и через два дня явился лично, для доклада. Он обрисовал мне обстановку и предварительные данные о немецкой системе обороны. После этого я решил сам сходить туда и посмотреть на немцев.
Мы прошли лес, вышли на опушку и из-за больших елей, за которыми мы встали, осмотрели их переднюю полосу. Смотришь в бинокль, видны каски, пригнутые спины, стволы пулеметов, торчащие над бруствером. Немцы копаются в земле, стоят, сидят, разговаривают. Кое-где видны свежие выбросы земли из траншеи.
Иногда, отрываясь от дел, они посматривают в нашу сторону, таращат глаза их тревожит безмолвие леса. Странные эти русские. Они не только не стреляют, их вообще нигде не видно. Возможно, немцы тоже на опушку леса смотрят в оптику. Но, где сидят их наблюдатели, мы не знаем. Мы пробуем с Федей забраться повыше на сучковатое дерево и взглянуть на немцев сверху. Но сидеть верхом на сучке неудобно и жестко. Ветви сосны от ветра шатаются. Сидишь, одной рукой держишься за ствол дерева, а в другой руке у тебя бинокль. Объектив все время шатается, местность уходит то вправо, то влево.
Немцы по лесу иногда пускают редкие мины и постреливают из пулеметов. Это у них в обычае. Вроде успокаивают себя и путают наших солдат. Но бьют они наугад. Славяне на этот счет молчуны и безответный народ. В такой стрельбе нет никакого толку. Немцы, те со страха стреляют. А нашим вроде и не к чему зря воздух выстрелами колебать. Немцы в сорок третьем не те стали. А наш солдат стрелок зря ничего делать не будет. Вот, для примера, взять ночью и посмотреть сверху на линию раздела. На нашей передовой полнейшая темнота. У немцев на душе аж тошно становиться. А сейчас, с опушки леса разведчики не подают даже признаков жизни. Передвигаются скрытно, ответной стрельбы не ведут.
Ванька-ротный
Как думаешь Федя? Может нам по кустам пройти до того бугра? Если тихо пойдем, немцы не заметят.
Давай сходим!
Мы выходим из-за двух больших елей на открытое место и оглядываемся по сторонам. Впереди, метрах в ста, небольшой бугор, поросший кустами. Киваю головой Рязанцеву, мол, подходящее место.
Давай пригнемся и сходим туда! Отрываемся от опушки леса и медленно, гусиным шагом двигаемся к бугру. На нас надеты пятнистые маскхалаты. Зеленые марлевые накидки опущены на лицо. В марле проткнуты небольшие дырки для глаз, через них все видно кругом. Поднимаемся на бугор, выходим на ровную площадку, прикрытую со всех сторон мелкими кустами. За нами вслед идут два разведчика. Я велю Рязанцеву послать их за стереотрубой. Пока они ее принесут, на это уйдет часа два, не меньше. Отличное место! показываю я Феди рукой.
Ребята уходят назад, а мы садимся под куст, откидываем наверх под капюшон марлевые сетки и закуриваем. Пригасив окурок, я приваливаюсь на локоть, закрываю глаза, и на меня наваливается сон. Я с усилием открываю глаза, смотрю на Рязанцева, он тоже привалился к земле и тихо салит. Я протягиваю ноги, ложусь поудобнее и опускаю тяжелые веки. Я знаю, что немцы от нас довольно близко, но с собой совладать не могу. Кругом тишина. Тут нет тебе ни телефона, ни телефонных звонков. Тут ты сам по себе, хочешь спи, хочешь просто так с закрытыми глазами лежи.
У нас обычно принято, когда мы очень устанем, подаемся поближе к немецким позициям, ложимся спокойно и спим. В таких случаях нас никто не тревожит и не вызывает.
Слышу сквозь сон какой-то назойливый звук. Вроде мина на подлете ворчит. Куда полетит? соображаю во сне. Что-то она долго воркует? Пора бы ей, мине, ударить или пролететь. Немного пробуждаюсь и слышу, что это Федор Федорыч вполголоса храпит. Вот дает! Вроде не сильно. Пусть поворкует. И я опять засыпаю.
Двое разведчиков вернулись с трубой, пробрались сквозь кусты, глядят, а мы неподвижно лежим на земле.
Вроде убиты? шепчет один.
Подобрались поближе, слышат, Федя храпит. Все стало ясно. Начальство притомилось! Положили под куст стереотрубу, присели, покурили.
Будем будить?
Пусть поспят! Мы тоже приляжем!
Через час я проснулся, открыл глаза. Огляделся кругом, смотрю стереотруба лежит под кустом и около нее спят двое разведчиков. Солнце припекает. У одного, аж нос вспотел. Разведчики! Ничего не скажешь!
Ванька-ротный
С нашей стороны вроде бы и нехорошо, что мы завалились спать. Мы с Рязанцевым не солдаты и при исполнении служебных обязанностей. Плохой пример для подчиненных показываем. А с другой стороны, как на это посмотреть. Подошли поближе к немцам, и спать завалились. Нам вроде и немцы не почем. А при выходе к немцам не всякий идет без муки в душе. Иного пробивает мелкая дрожь. Но и потом она проходит. Человек быстро со всем свыкается.
Я разбудил солдат и велел им ставить стереотрубу.
Вот здесь, на краю кустов! И можете к ребятам в лес отправляться!
Ребята поставили трубу и ушли. Они вернулись на опушку, где находились остальные. Потом разговор их, мне передали.
Ты чего за дерево встал? От каждой пули к земле приседаешь?
Вон мы пришли на бугор, смотрим, а капитан и наш любимый Федя спят под кустом. Лежат у немца под носом. А Федя наш, тот аж, как кот во сне мурлыкает. Лежит и храпит. Немцы наверно подумали, что это лягушка в болоте пузыри пускает.
Ну да?
Вот тебе и нуда!
Труба обмотана пятнистыми лоскутами маскхалата. Ничего яркого и контрастного нет, если смотреть на нее из близи. Не знаю, видят ли немцы нас в открытом пространстве. Мы шевелимся осторожно, стараемся не делать никаких резких движений. В первый момент как-то неприятно, вроде не по себе, будто кишки прилипли к хребту. Внешне я абсолютно спокоен, не подаю никакого вида. Хотя каждую секунду со стороны немцев может грянуть выстрел.
Смотрю на Рязанцева, он сидит, растопырив ноги. Мы, как будто друг перед другом на пули плюем. Но я знаю по себе, что он тоже ждет первую пулю. Чья она будет? Его или моя? Первые минуты, когда мы поднялись из-за кустов проходят томительно. Но прицельных выстрелов со стороны немцев, кажется нет. Они нас не видят. Это были шальные пули.
С бугорка хорошо все видно. Поворачиваю голову назад, смотрю на опушку, разведчики с опушки посматривают на нас. Пусть смотрят. Когда на тебя подчиненные смотрят, а ты сидишь на открытом месте, впереди слова не к чему! Доказывать на словах ничего не надо! В нашем деле важен живой пример.
Мы с Федей знаем, как нужно вести себя на открытом месте. Мы сидим, как истуканы, не двигаясь. Один резкий поворот головы или не осторожный взмах руки и немцы нас тут же обнаружат. Мы торчим вроде, как пни из земли. У нас с Федей сидячая, устойчивая поза.
Я сижу за стереотрубой и смотрю в прикрытую зеленой марлей оптику. Слева на право видна немецкая траншея. Чуть дальше, в глубине, невысокая насыпь солдатского блиндажа и минометная ячейка. При выстрелах миномета над бугром появляются всполохи дыма. Вот из траншеи высунулся немец, вытянул шею и смотрит вперед.
Ванька-ротный
Немцы ни одной минуты не могут спокойно посидеть на месте. Все о чем-то болтают и треплют языком. Наши давно бы спать, среди дня завалились. А эти, все время о чем-то толкуют. Из немецкой траншеи слышаться возгласы:
Ан! Хай! Аляй! и Ля-ля-ля!
В стереотрубу с талого расстояния отлично все видно. У немца прыщ на носу можно разглядеть. Вот, что значит оптика! Так и тянется рука, немца двумя пальцами за нос схватить.
Федь! А Федь! говорю я шепотом.
А, что?
Как думаешь? До вечера далеко? Может скоро смеркаться начнет?
А, долго еще сидеть? Может пора уходить? и Федя, не поворачивая головы, смотрит на небо. Мы живем по дневному светилу. Часов ни у меня, ни у него нет.
Я понаблюдал еще пару часов, сложил стереотрубу, надел на нее чехол и положил под кусты.
Завтра с ребятами продолжишь здесь наблюдение!
Мы покинули наблюдательный пост, и я ушел к себе, в сложенную из дерна обитель. Рязанцев вернулся к ребятам на опушку леса. Я знал, что он на ночь выставит часовых и завалится спать. Спать будут все свободные от ночного дежурства.
Рязанцева я с поиском не тороплю. Приказа на захват контрольного пленного из дивизии не поступало. Полковое начальство меня не трогает. Разведка идет своим чередом. У нас каждую ночь одна группа выходит к немецкой траншее. Ребята полежат, послушают и перед рассветом возвращаются назад. На следующую ночь, выходит к траншее другая группа. Мы ведем поиск. Нащупываем у противника слабые места.
На четвертый день в кустах, на подходе к опушке леса, разведчики схватили русского солдата. Он шел с той стороны, пробираясь к лесу в сторону нашей обороны. Его быстро доставили ко мне.
Одет он был в солдатскую шинель, но поясного ремня и винтовки при себе не имел. Он чисто говорил по-русски, без всякого немецкого или еврейского акцента. Ребята сказали ему:
Ну-ка, матом пусти! Если, как ты говоришь, что ты русский? Он выругался, как положено солдату.
Вроде и, правда, ты свой!
Это был пожилой стрелок солдат, не бритый, как все наши славяне. Он был из соседней дивизии, с которой наш полк наступал неделю назад. Он назвал номер своего полка. Все точно совпало.
Разведчики взяли его в кустах без шума и тут же привели его ко мне. Неделю назад, как рассказал солдат, во время атаки он случайно нарвался на немцев.
Где именно? спросил я его.
Не знаю! Мы с взводом сидели в низине. Когда нас подняли в атаку, я подумал;
Пока немец не бьет, нужно быстрей двигать вперед. Я шел впереди. За мной паренек молодой.
Ну и как тебя взяли в плен?
Ванька-ротный
Как? Вроде очень просто! Я шел, шел! Прибавил шагу. Поднялся на бугор. Смотрю! Вроде наши лежат. Я к ним. А они мне Хенде хох! Значит руки кверху. Поднимаю руки, оборачиваюсь, слышу, кто-то сзади сопит. Смотрю тот паренек с нашего взвода. В трех шагах прет за мной. Вот мы и попали к немцам.
А потом?
Потом нас взяли, отобрали винтовки, отвели куда-то и посадили в сарай. Дня три или четыре мы там сидели. Как-то ночью вылезли мы через разбитую крышу. Подались к лесу. Вот и добрались к своим.
А паренек, твой напарник, где?
А он там. Остался в кустах, сидеть. Я пошел вперед посмотреть. А он лег и небось, дожидается в кустах меня.
Я повернулся к Рязанцеву и мотнул головой. Велел ему быстро послать ребят и обшарить кусты.
Ребята обыскали все кругом но, к сожалению его не нашли.
Ну вот что, солдат! Придется тебя направить в штаб для допроса и установления личности. Из штаба тебя, сам понимаешь, передадут в контрразведку. Живых свидетелей у тебя нет. Ранения ты не имеешь. Фактов и доказательств никаких. Говоришь ты вроде все складно и гладко. А слова без фактов и доказательств пустой звук. Туго тебе придется, если из вашего взвода никого в живых не осталось.
Ты лучше мне вот что расскажи! Какая у немцев здесь оборона? Где укрепления, где болото, по которому ты шел. Где тебя взяли в плен? Где ты в сарае сидел? По карте можешь показать? Обратный путь вспомни, как следует. Вот немецкая траншея. Вот кусты, где тебя мои ребята взяли. Вот карандаш! Бери и на бумаге все изобрази!
Мы товарищ капитан ночью по болоту и лесом шли. Где мы перешли немецкую линию обороны я не знаю. В лесу и по болоту мы ночью плутали. Я не знал, что здесь в лесу наши стоят. Может, не умею, как правильно все рассказать? Вижу вроде солдаты и наши автоматы. Я из кустов и поднялся.
Конечно! подумал я. Солдат ничего толкового не скажет. Где и как он шел? Ночью ничего не видел. Да и внимания не обращал. Это и понятно. Он смотрел, как бы не напороться снова на немцев.
Смотрю на небритое и исхудавшее лицо солдата. Ему лет сорок. Держится он естественно и спокойно. Рад, что добрался к своим. На лице у него иногда мелькает улыбка, глаза загораются радостью. Вернулся к своим!
Жаль мне его. Если солдаты в его взводе остались и подтвердят, что он не трус страшного с ним ничего не произойдет. В свою роту он обратно не попадет. Не было еще случая, чтобы сбежавший солдат из немецкого плена после проверки возвращался обратно в свою стрелковую роту. Так уж заведено. Я не мог отпустить его на волю, чтобы он самостоятельно вернулся в свою роту. Разведчики повели его в штаб.
Мы каждую ночь продолжали ползать по немецкой передовой. Теперь мы подались левее и ближе к болоту. Поисковые группы уходили туда каждую ночь. Дня через два группа Сенченкова вернулась из ночного поиска и доложила, что за болотом можно спокойно и без потерь взять языка.
Ванька-ротный
Где-то там за болотом проходила дорога. На рассвете в сторону переднего края немцев по дороге прошла немецкая повозка. На повозке ехали двое немцев. Здесь, по-видимому, они на передовую доставляют боеприпасы и продукты. Сенченков предложил:
Если ночью где-либо взорвать дорогу, то повозка поедет с рассветом и ей придется воронку объезжать стороной. Нужно только выбрать подходящее место, чтобы съезд с дороги подходил близко к кустам. Немцы замедлят ход. Подъедут близко к кустам, в этот момент мы их и возьмем. Захват группа сразу отойдет через лес, а группа прикрытия прикроет отход.
Как думаешь Федор Федорыч? Сенченков предлагает отличный план.
Это, не я один. Это, мы всей группой обдумали.
Думаю, что дело здесь чистое! Ты Федя с ними пойдешь? Или они сами без тебя это дело обделают?
Пусть сами! Зачем у них хлеб отбивать!
Только вот что Федя! Ты должен им обеспечить две надежных группы прикрытия. Взрывные работы пусть возьмет на себя Хомутов! Отбери сегодня ребят в группы прикрытия. Соберите всех. Обговорите еще раз план действий по минутам. Каждый должен знать свое место, время, порядок действий и задачи, стоящие перед ним.
Не будем Сенченков в этот раз тебе мешать. А то ребята подумают, что как только дело верное, командир взвода хочет взять его на себя. Сделаете еще один выход. Закончите подготовку, придете ко мне, обсудим все детали подробно. Может, я критику наведу. Для пользы дела, конечно. И вот что еще! Зачем вам на дороге ночью ямы рвать? Прикиньте, подумайте, возможно, есть другие варианты? Потом выберем один из них и утвердим один вместе.
Группа Сенченкова стала готовить задачу. Захват языка наметили провести через два дня.
Утром меня вызвали в штаб. Начальник штаба мне сообщил:
Командир дивизии устраивает прием офицеров дивизии по поводу какого-то торжества.
Будет банкет? спросил я начальника штаба.
Не банкет, а прием офицеров, организованно и как положено.
На сухую, что ль?
Каждому из вас выдадут по сто грамм водки, хлеба и по куску сала на закуску. Водку, сало и хлеб потом вычтут из вашего пайка.
А махорку брать с собой? Может папирос выдадут по пачке на брата?
Не язви! Табачные изделия на приеме не фигурируют! Не все, как ты, курящие.
А, где будет прием? В сарае, в блиндаже у Квашнина или в кустах, на чистом воздухе?
Опять ты за свое! Саперы поставили большую санбатовскую палатку, сбили из досок длинный стол, лавки поставили.
А я думал, будем в строю стоять.
От нашего полка на прием поедут не все. По списку, туда могут поехать командир полка, его замы, я, ты, два комбата. От командиров рот один делегат. Тебя включили в список. На приеме Квашнин выступит с речью.
Ванька-ротный
Интересно! Как он будет, так говорить или по бумашке читать? И вообще как-то странно. К командиру дивизии по списку будут пускать.
Не пускать! А продукты потом вычитать!
Ладно, поеду! Интересно посмотреть на наше высшее доблестное офицерство!
Ты, как всегда, иронизируешь капитан!
Дела разведки и подготовку к поиску я поручил Рязанцеву.
Особенно не торопись! сказал я ему.
Сходи сам на место и посмотри! Может, что придумаешь попроще и покороче?
Тут Федя нужна простота и предельная точность. Меня завтра не будет. Нас повезут на прием к командиру дивизии. К вечеру вернусь, обо всем расскажу.
Утром на следующий день начальник штаба позвонил мне по телефону.
Первый приказал всем офицерам полка привести в порядок свой внешний вид. Ты почистил сапоги и пришил белый подворотничок?
Сапоги я в воде помою, гуталина нет.
А воротничок ты подшил?
Нет, и не думал.
Это почему?
Нам, разведчикам, нельзя с белой полоской на шее ходить. И у старшины белой материи нет. Вам, наверно, полковые батистом подшили?
Придешь сюда, я прикажу, тебе подошьют. В дивизию поедем верхами. Лошадь под седлом, для тебя тоже есть. Давай топай сюда и без опоздания! В дивизию поедем все вместе.
Впереди ехал наш полковой командир. Рядом с ним, стремя в стремя, на боку в седле сидел его ординарец хохол. За полковым, сзади ехали два зама. Я и начальник штаба за ними. А позади нас комбаты и младший лейтенант представитель от роты. Ехали где рысью, где шагом. В галоп не переходили. Командир полка спиной показывал, что держаться в седле нужно с достоинством и солидно. Он не хотел вспотевшим, как взмыленная лошадь, предстать перед глазами офицеров дивизии и самого. От нас, тоже требовалось степенство и скромность.
В большой санитарной палатке нас, офицеров, сажали по списку. Кто чином больше, садился ближе к алтарю. А нас смертных лейтенантов и капитанов расположили ближе к выходу и концу стола.
На столе стояли латунные гильзы, заправленные бензином и фитилями. Когда их зажгли, мне показалось, что они очень похожи на толстые сальные церковные свечи.
Говорили все мало, входили, здоровались кивками головы. Молчали по всякому, кто из скромности, кто из солидности, а кто просто так, на сухую, не привык говорить.
Там, в начале стола, переговаривались между собой командиры полков. А те, кто сидели на лавке по списку и ближе к выходу, опустили вниз руки и держали их под столом. Они из темного конца стола смотрели на другую, залитую светом половину.
Ванька-ротный
Я посмотрел на лейтенантов, сидевших рядом, около меня. Они не сверкали орденами и медалями. У них в гимнастерках были ввернуты гвардейские значки. Значки выдавали офицерам не сразу по прибытию в дивизию. А солдаты для себя добывали значки, снимая с тяжело раненых и убитых.
Во время ожидания начала торжества на меня посмотрел майор, наш начальник штаба полка. Я ткнул себя пальцем в грудь и показал рукой на выход. Майор отрицательно покачал головой и ладонью придавил воздух, как бы осадив меня к лавке, на место. Сиди, мол, и не рыпайся!
Грустно вот так сидеть и смотреть на ту половину стола. Собрались бы без нас и улыбались бы до самых ушей. А им надо, чтобы мы на них со стороны смотрели.
Сидишь, как в коридоре на прием к зубному врачу, слушаешь разговор, о чем они между собой бормочут. Прислушается, вроде одни и те же слова. "Ты мол! Да я мол! Помнишь, как мы с тобой!" Как старики на завалинке. Зачем нас сюда привезли? Нужно же перед кем-то показать себя в орденах и при шпорах!
За столом с той стороны, если подсчитать, сидят офицеры штаба и служб дивизии, представители артполка, зенитного дивизиона, командиры стрелковых полков, их замы, начальники штабов, полковые артиллеристы и прочие чины из снабжения, их больше полсотни. И нас в темном углу, на отшибе два десятка боевых офицеров со всей дивизии.
Некоторые из наших, вновь прибывшие и молодые от восторга разинули рты и смотрят на доблестное офицерство дивизии.
Из второго эшелона полков и дивизии, здесь собраны не все интенданты и жулики в офицерских погонах. Если к этой полсотни элиты прибавить еще сотню тыловиков в погонах с одним просветом, то легко можно подсчитать, сколько их сидит за спиной окопников.
Нас в дивизии всего десятка три. Это тех, кто воюет и сидит вместе с солдатами в передней траншее. Что же получается? Сколько тыловиков мы имеем за своей спиной? Все они сытно едят, спят в обнимку с бабами. А мы держим фронт, кормим вшей, получаем раны и умираем впроголодь?
Мы знаем, что это наш Долг! Долг перед Родиной, перед нашей русской землей, перед нашей историей и перед всей этой тыловой братией.
Мы простые смертные вместе с солдатами делаем историю. Мы идем на смерть за святую правду. Иначе нельзя. Как мы будем смотреть в глаза своим солдатам?
Но мысли мои прерваны. В проходе с той стороны откинуты полы палатки. Кто-то зычно и громко рявкает, голос басовитый, как у дьякона.
"Товарищи офицеры! Встать!"
Голосище, подавшего команду, специально подобрали. Чтобы не было писку и хрипоты с перепоя. Мы встаем и выпячиваем грудь.
Квашнин подходит к столу в окружении личной свиты. Тот конец стола расположен в виде буквы "Т". Он обтянут красной материей.
Ванька-ротный
Товарищи офицеры! Здрась-те! произносит он баловито и шепелявит при этом.
Здравия желаем! орем мы, во всю глотку.
Не помню, о чем он говорил, вернее, читал по бумажке. Речь его мы слушали стоя. Во время его речи у меня в голове застряла какая-то мысль. Всегда так бывает, когда я очнулся, он уже кончил. Когда он кончил, мы захлопали в ладоши, нам подали команду и мы сели. Теперь мы смотрели на командира дивизии.
В палатку гуськом вошли солдаты комендантского взвода и против каждого из нас поставили железные кружки, налитые водкой. Кружки сверху были накрыты куском хлеба и сала. Под закуской на дне плескалась стограммовая порция водки. Тут без всякого недолива, капля в каплю и заметьте без добавления воды.
Впереди сидящие встали, мы тоже оторвали задницы от лавок и стояли на ногах. Опять что-то говорили и потом мы опрокинули кружки. Мы снова плюхнулись на лавку, положили локти на стол, и прикусывая хлебом, стали зубами отрывать ошметки от куска жилистого сала. А, что нам? Мы были зубастые, бестолковые и молодые.
По правую руку от Квашнина сидел молодой, преуспевающий подполковник Каверин. Это его любимчик, как говорили тыловики. У тыловиков, как и у баб, чесались языки по поводу Каверина. Говорили, что он внебрачный сын Квашнина, что Квашнин привез его с собой и быстро двигал по служебной лестнице.
Квашнин считал его исключительно одаренным и выдающейся личностью. Его замы и начальники служб говорили Конечно! А среди тыловиков находились и такие, которые могли пустить слушок и он доползал даже к нам, к смертным, в окопы.
Прибыл Каверин в дивизию капитаном, под Духовщиной он был уже майором, а после Рудни стал подполковником, с тремя боевыми орденами, не то что два майора, командиры других двух полков. Рядом с ним на лавке сидела его ППЖ ст. лейтенант мед. службы. Она, говорят, вроде раньше пустое место в медсанбате была, а теперь, смотри, сидит рядом с Квашниным при орденах и медалях. Она теперь состоит в свите самого.
А что мы смертные? Мы землю роем рылом и кормим в окопах вшей. У нашего брата лейтенантов ни заслуг, ни орденов, ни медалей. У нас в груде ввернуты гвардейские значки, для приличия. Я не говорю о себе. Я разглядываю сидящих рядом со мной лейтенантов. У меня Звезда. Я ее под Духовщиной схватил.
За столом идет оживленный разговор, при ярко горящих снарядных гильзах на той половине. А у нас на краю, молчаливый покой. Мы не знаем друг друга. Мы переменный состав в полках. Нас никто здесь не знает ни по фамилии, ни по должности. Нас отмечают полковые писаря по списку, когда считают на роты количество солдатских пайков.
Ванька-ротный
Я вылез из-за стола, вышел из палатки, прикурил и затянулся сигаретой. Часовые, стоявшие у входа, кинулись, было ко мне, хотели сделать замечание, что на открытом воздухе я появился с огнем. Но увидев, что я без противогаза и поняв, что я разведчик, отошли назад и решили не заводить со мной разговор. Я поманил пальцем солдата, стоявшего у коновязи, и велел ему подвести мою лошадь.
Передай начальнику штаба, что я, уехал к себе!
Вскочив в седло, я не торопясь, пустил лошадь по дороге.
Добравшись до своей лесной хибары, соскочил на землю, кинул повод на руки, стоявшему часовому, позвал ординарца и велел ему садиться верхом.
Поезжай к старшине! Кобылу в тылы полка сдай! Разрешаю тебе на сутки остаться у старшины в палатке. Отдохни! Потом вместе со старшиной, через сутки, сюда вернешься!
В хибаре вместе со мной находился ординарец и иногда приходил Федор Федорыч. Когда являлся командир взвода, ординарец уходил спать в палатку к ребятам, где сидели и дежурные телефонисты.
Не успел я развалиться на нарах в своей хибаре, слышу за занавеской, перед входом, покашливание нашего старшины. Ординарец уехал. Они видимо встретились где-то на дороге. Тимофеич молча прилез в хибару, достал откуда-то из-под себя обшитую войлоком фляжку и постучал железной кружкой по краю стола. Это он из нее карманный мусор вытряхивал.
Отвернув горлышко у фляги, он нацедил в кружку спиртного и осторожно, молча подвинул мне. Я посмотрел на него, покачал головой, взял кружку, сделал несколько глубоких глотков и вернул ее старшине. Он обхватил кружку своей шершавой ладонью, опрокинул в нее горлышко фляги, нацедил, сколько нужно и молча, вздохнув, вылил в себя. Не говоря друг другу ни слова, мы выпили еще раз и закусили сальцем.
Ну что, товарищ гвардии капитан? пробасил старшина, когда я прожевал и затянулся сигаретой.
Как вас, там угощали?
Не спрашивай старшина! Там по списку и по сто грамм на каждого, что положено!
С меня на складе за вас продукты и водку вычли.
Может еще, грамм по сто махнем? Что-то на душе не спокойно?
Нынче я получал на складе продукты. Кладовщик отмерил водку на взвод и одну мерку выплеснул обратно в бочку.
Больше по краям разплескаешь! говорю ему. А он свое:
Положено и отбираю!
Я протягиваю ему часы с браслетом и говорю:
С тебя Филичев четыре фляжки чистого спирта причитается! А ты стограммовой меркой водку переливаешь. Больше по краям разплескаешь, чем обратно в бочку попадет!
Это казенное! А это свое! А свое, это совсем другое!
Взял у меня часики, прислонил к уху и давай наклонять голову туда и сюда. Это он слушал, не измениться ли звук хода при наклоне головы, как в старых часах.
Не верти головой! Ходят как надо! Разведчики старые часы в обмен на чистый спирт не дают. Я вот проверю сейчас твой спирт, не подлили ли ты туда водицы?
Ванька-ротный
За товар первого сорта, я тоже даю не разбавленный! Из этой бочки я для начальства даю.
Давай лей Филичев четыре фляжки чистого и смотри, чтоб как детская слеза!
Если ребята узнают, что налил разведенного, повесят тебя Филичев на первом суку. И никто не будет знать, где ты отдал концы.
Так что теперь, товарищ гвардии капитан, у нас есть запас спиртного.
Разрешите идти ребят кормить?
Иди старшина! А я отдохну немного.
Прошло три дня. Я по-прежнему находился в своей избушке слаженной из земли и дерна. Рязанцев с ребятами лазил по передку, высматривал и вынюхивал, как квартирный вор, где бы легко, без лишнего шума чего стащить. Ко мне он уже несколько дней не являлся. По-видимому, ничего хорошего пока не нашел.
На третий день он пришел угрюмый и недовольный.
Ну, что с повозкой? спросил я его.
Немецкая повозка на дороге была случайная. После нее на дороге ни свежих следов, ни кого! Трое суток лежали в кустах. Никакого движения! Есть одно место! Давай вместе пойдем, посмотри!
На рассвете мы вышли с ним, и он показал мне свое облюбованное место.
Я отмел его предложение начисто. После выхода мы вернулись на угол леса к себе в домишку. Я улегся на нары, лежал и глядел в потолок. Рязанцев садился на толстый обрубок бревна, стоявший в углу у входа, молча курил и моей оценкой был не доволен.
Самому, что ли мне искать? Или подождать пока он сам найдет? думал я, разглядывая потолок.
На меня последнее время, иногда, наваливалась усталость войны. Ко всему появлялась апатия, пустота и какое-то безразличие. Три года на передке и все одно и тоже!
Ищи что-нибудь другое и в другом месте!
А чего искать? Надо и тут попробовать!
То, что ты предлагаешь не годиться! Мы понесем здесь большие потери! Нужно найти другое место, где без лишнего шума можно взять языка!
Неужель, у ребят фантазии нет, а у тебя понятия никакого? Мы здесь можем потерять половину людей! А потом, что будем делать?
Как хочешь! Другого места нету!
Как это, нету?
После этого разговор прерывался, и на некоторое время наступала пауза.
Позвони старшине! У Бычкова сапоги развалились. Подвязал подметку проводом и ходит скоблит по земле. Ноги собьет, а ты взводный не видишь.
Ему сапоги нужно заменить немедленно! Позвони старшине, сообщи размер сапог и скажи, чтобы сегодня вместе с кормежкой пару исправных доставил Бычкову.
Связь не работает! Где-то на линии обрыв! Послали связиста на линию, а его минометным обстрелом прибило. Может, исправят к вечеру.
Ванька-ротный
Откуда ты знаешь, что связь перебита?
Часовой доложил.
Опять в голове какая-то ненужная мысль застряла. Три года в боях и чего-то все ждешь. Вот так придешь, ляжешь на нары, уставишься в потолок и в голову лезут всякие мысли. Ну, что капитан? Сколько тебе осталось жить? Когда она, костлявая, навалится на тебя? Сегодня или завтра? Сама-то она не страшна. Ждать надоело. Хорошо и легко когда ее не ждешь!
Вон, как связист! В тылах полка, далеко от передовой, а попал под минометный обстрел, шальная ударила и сразу!
Стоп! Вроде хорошая мысль пришла!
Федь, а Федь!
Ну что?
Телефонная связь там проходит?
Где?
Где, где! Там вдоль опушки, около дороги, за болотом?
Где ты имеешь в виду?
У немцев, за болотом, где вы за повозкой охотились!
Вроде проходит! А что?
Не вроде, а точно надо знать! Где она и как проходит? Как подвешена? На земле лежит или идет на шестах? Далеко ли от опушки леса проходит? Может где местами на сучках деревьев висит? Сегодня же ночью пошли туда поисковую группу. Пусть полежат, послушают, оглядятся кругом. С тех пор, как вы туда последний раз ходили, считай, дня четыре прошло. Нужно снова все кругом проверить, чтобы не нарваться случайно на немцев. Ночью пусть вдоль дороги пройдут. С рассветом нужно будет эту связь отыскать и оглядеть ее, как следует. Предварительно план поиска будет такой:
Делаем на линии обрыв провода в двух местах. Чтобы было все натурально и естественно, завалите сухое дерево где-то на линии. Немцы подумают, что обрыв произошел именно от него. На исправление линии выйдут двое. Немцы по одному, как наши на линию не ходят. Первый обрыв мы дадим им исправить. Их нужно успокоить. А на втором мы их и возьмем.
Мы не знаем, с какой стороны они пойдут.
Нам Федя этого и не нужно знать. Нам все равно, откуда они появятся. Мы сделаем два обрыва. К каждому обрыву выставим захват группу. Если немцы пойдут с переднего края, то правая группа их пропускает, а левая будет брать. Немцам нужно дать спокойно исправить первый обрыв. Пойдут дальше, увидят, что дерево натянуло провод. Подойдут ко второму обрыву, тут мы их и возьмем. Групп прикрытия буде тоже две. Их задача обеспечить отход и прикрыть с флангов группы захвата. Они возьмут огонь на себя, если на дороге случайно появятся немцы.
К этому плану нужно все заранее изучить и просмотреть. Могут появиться и другие варианты во время разведки. Советую первый выход тебе туда самому сходить. Мне важно знать твое просвещенное мнение. Завтра, когда вернешься обсудим заново план и внесем в него коррекции.
Ванька-ротный
Но не так все случилось, как я предполагал. В нашем деле часто случайность, успех вершит. Федя ночью вышел с группой ребят на дорогу и на рассвете случайно наткнулся на двух немцев, которые по дороге здесь шли. Один из немцев оказал сопротивление, ранил двух наших ребят из автомата, его пришлось пристрелить. Другой, видя, чем это может кончиться, бросил свое оружие и поднял руки вверх. После этого мы имели неделю законного отдыха.
Однажды вечером в походе моей землянки появился наш старшина.
Ну, как старшина, накормил наших молодчиков?
Ребята довольны! Я к вам по другому делу.
Что там у тебя?
Меня в штаб полка вызывали. Сказали командир 48-го полка убит. Велели спросить, вы поедете на похороны?
Какие еще похороны? Ты о чем старшина говоришь? Разве на фронте, здесь у нас, кого всей дивизией хоронят?
Вы не в курсе дела. Убит Каверин. Вчера снарядом его убило. Начальник штаба велел вам передать, что от разведки одного представителя нужно послать. Похороны с оркестром завтра в 11 в Леозно. Это тот самый молодой подполковник, которого в полку никто не любил? Родственник Квашнина?
Он самый, старшина.
Старшина присел на край нар, достал свой кисет в виде женских панталон, со шнурком на поясе. Растянул шнурок, достал щепоть махорки и закурил.
Кисет у старшины был здорово похож на нижнюю женскую часть без юбки. Старшина не любил курить трофейные сигареты. Они пахли веником, как он говорил, и крепости никакой не имели. Мы сидели на нарах некоторое время молча.
Я вспомнил первый момент, когда впервые увидел Каверина. Тогда, он был еще капитаном. В дивизии он появился вместе с Квашниным. Числился в штабе, а появлялся на глаза вроде как адъютантом. Под Духовщиной он получил полк и быстро стал майором. А после Леозно он был уже подполковником. Не долго он поднимался по лестнице. И вот теперь пришел его конец.
Интересные дела, творились тогда на фронте. В боях отличались подставные лица, а те, кто шел на смерть, оставались в тени. Духовщину брал наш полк. На следующее утро в городе появился Каверин. И что вы думаете? В официальных отчетах дивизии взятие Духовщины было приписано этому Каверину.
На похороны поедешь ты старшина. Будешь, так сказать, представителем от разведки. Надень свой новый картуз. Тыловые все в картузах на похоронах будут. Побрейся, подмойся, одеколоном надушись. А то все время ходишь не бритый и от тебя запах идет, как от солдатской портянки. Ты старшина разведчик. У тебя должен быть гвардейский вид. Потом придешь, расскажешь нам с Федей, что там было.
Старшина с похорон явился трезвый. На поминки к столу его к Квашнину не пригласили. Старшина рассказал:
Каверина хоронили в гробу, обтянутом красной материей. Венки из лапника наделали. Ленты с надписями подвесили.
Ванька-ротный
Саперы бревна пилили на доски, отстрогали и пригладили их фуганком. Гроб сколотили по всем правилам похоронного дела. Перед опусканием в могилу гроб накрыли гвардейским знаменем дивизии. Оркестр жалобный марш играл на трубах, Батарею пушек сняли с передовой. Боевыми стреляли, когда гроб опускали в могилу. Всю тыловую братию согнали туда. Командиры полков стояли у гроба. Ружейный салют из семнадцати залпов в воздух дали.
А почему семнадцать? спросил я.
Наша дивизия семнадцатая, вот семнадцать и дали. В общем, похороны прошли на высоте! Дело сделано. От судьбы не уйдешь! Кто шибко торопится, тот высоко взлетает и быстро падает! Уж очень жалостную музыку на трубах играли. Квашнина и эту ППЖ Каверина под руки держали.
А куда теперь его сожительница денется?
Не знаю! Не могу сказать тебе старшина. Найдет в тылах себе какого старпера.
Я так, для интереса спрашиваю. Ребята могут вопрос такой задать.
Ребятам не о сучках старшина нужно думать. Ребятам к смерти нужно готовиться, а не об занюханных бабах думать.
После разговора со старшиной, мы несколько дней простояли на том же месте. Лежим как-то мы с Федей в своей дерновой лачуге, или как мы ее иногда называли в дерьмовой конуре, и разговор зашел почему на войне люди друг друга убивают.
Почему мы на войне убиваем немцев, а они бьют нас? Я понимаю, что они на нас напали, зашли на нашу территорию и мы должны выбить их с нашей земли. Но почему люди вообще друг друга убивают?
Потому что один хочет показать себя, что он сильней. Вот, например ты:
Увидишь немца, а он в тебя целиться, а ты первый стреляешь. В Душе у тебя злость и азарт. А когда видишь, убитый немец лежит, у тебя ни злобы, ни гнева, и ты даже сожалеешь, что видишь убитого. Но ты доволен. Он был слабее тебя и ты его убил. Ты можешь в горячке убить и командира полка, который орет и угрожает тебе несправедливо. Но тебя что-то удерживает.
А немца, что? Взял и убил. С сознанием дела, что выполнил долг перед Родиной. Или еще один пример: помню, где-то после Духовщины задержались мы на открытом рубеже. День был жаркий и даже душный. Кругом тишина. Мы лежали в траве. И от куда-то вдруг на нас налетели слепни. Сядет такой, где на бок, проткнет хлопчатую гимнастерку, кольнет в кожу, чтобы крови напиться. Ты его ладонью, а он взял и слетел. Досада такая! Он тебя укусил, а ты мимо промазал. Ждешь другого. Этого не прозеваешь. Только сел и слегка чуть кольнул, ты его хлоп и зажал между пальцев. Отрываешь ему голову. Вот теперь и рассуди. Он тебя чуть-чуть, а ты ему голову набок. И приятно самому.
Ванька-ротный
Вот так и с немцами мы. Ранит, кого из ребят, берешь винтовку с оптическим прицелом и идешь с ночи куда-нибудь вперед. На рассвете, ловишь двух, трех на мушку, сползет безжизненно немец на бруствер и у тебя на душе удовольствие и покой. За двух раненых наказал жизнью нескольких немцев. На них по немецким потерям, в полк отчет не даешь. Это, так сказать, твои жертвы для успокоения, в отместку. Все делается просто. И не идешь на обратном пути и не орешь, "Я за Родину отомстил!" Просто взял и убил.
Ты капитан всех немцев здесь перебьешь! Не останется ни одного.
Всех, ни всех, а если заняться серьезно? Как ты думаешь? Можно за месяц в немецкой траншее с полсотни уложить? Выделишь мне человек пять ребят выслеживать цели, а я буду приходить и всаживать немцам по пули. Это будет похлеще, чем ты одного живого за месяц приволочешь. Вот так Федя! Командир полка не знает, какие возможности и таланты зря пропадают.
А чтобы без трепотни, скажи старшине, чтобы завтра винтовку с оптическим прицелом сюда доставил. Давай на охоту сходим вдвоём. Ты будешь смотреть в стереотрубу и указывать мне цели, а я буду по одиночным целям стрелять. Промахи и попадания ты будешь видеть в трубу. Давай все готовь. Завтра на практике с тобой все и проверим.
На завтра старшина винтовку только к вечеру привез. Искал, говорит, с хорошим боем. Всю дорогу пока на повозке трясся, держал ее на плече, от ударов берег. Бронебойных патрон целый цинк приволок.
Ну и куда мы пойдем?
Пойдем Федя за лес на бугор, откуда в трубу мы с тобой когда-то смотрели. Сегодня ночью пошли туда ребят. Пусть лопаты возьмут и дерна нарежут. Нужно площадку из дерна там соорудить. Уровень ее должен быть чуть ниже кустов, чтобы я мог лежа целиться. Пусть отроют щель на случай обстрела. Днем с опушки леса всех ребят придется убрать. Как только первый немец получит нашу пулю, немцы тут же по опушки артиллерией начнут бить. Им в голову не придет, что мы стреляем с близкого расстояния.
Вдвоем пойдем?
Ординарца на всякий случай с собой возьмем. Мало ли, что может случиться? Вот и все! Считай, делю решено! Утром завтра на охоту выходим. Взбодриться надо немного. А то залежались мы, завшивели мы здесь с тобой совсем.
Когда все было готово и когда на рассвете мы вышли, все было так, как я предполагал.
После первого моего выстрела немец остался лежать неподвижно, уткнувшись лицом в невысокий бруствер.
Давай ищи следующего! показал я пальцем в сторону немецкой траншеи. Минут через пять Федя показал мне два пальца. Потом он мне на пальцах показал расстояние вправо в тысячных. Я отсчитал от ориентира расстояние вправо, навел прицел на край бруствера и увидел новую цель.
В проходе между двумя стрелковыми ячейками стояли и разговаривали два немца. Какого бить? подумал я. Тот, что стоит ко мне спиной? Или того, у которого видны лицо, шея и плечи? Пуля ударит без всякого звука. В тело войдет без щелчка. Второй будет стоять и ничего не услышит. Нужно только успеть быстро, перезарядить затвор и вторую пулю пустить. Пока до немца дойдет, что приятель его умирает, он свою получит взахлеб.
Ванька-ротный
Сейчас вопрос. В кого из них делать первый выстрел? Этому, что стоит спиной, можно перебить хребет. Только нужно точно угодить в позвоночник. Попадешь случайно в плечо немец заорет, как недорезанный поросенок. Этого или того? Танцы или песня? Я махаю Феде пальцем смотри, мол, делаю первый выстрел! Подвожу перекрестие оптического прицела под того, что стоит ко мне лицом. Тот, что стоит спиной, обязательно повернется в сторону леса. Откуда, мол, смерть целит в него, когда увидит, что тело приятеля вдруг размякло и осело. Такая уж психология у человека. Первое, что нужно узнать, это посмотреть, откуда стреляют.
У меня очень мало времени, чтобы перебросить затвор и подвинуть задней частью тела перекрестие оптики на новую линию прицела. И так, решено!
Я делаю глубокий вздох и с задержкой медленный выдох. Плавно тяну на себя спусковой крючок. У него ход несколько миллиметров, а я чувствую, как долго он скользит и жду когда оборвется. После удара приклада в плечо, перекидываю пальцами затвор и подаю тело чуть в сторону. В разрыве оптики очертания второго немца. Делаю вздох и снова медленный выдох. Смотрю на точку прицела, она стоит на месте. Веду спусковую скобу, и после выстрела опускаю голову на подстилку из дерна. Слегка поворачиваю голову в сторону Феди и жду, что он мне на пальцах покажет.
Он некоторое время, не отрываясь смотрит в трубу. Я лежу на подстилке, прижимаюсь щекой к холодному дерну. Мне головы поднимать и высовываться сейчас нельзя. Малейшее движение и немцы могут нас заметить. Вот Федя откинулся от окуляров. Они находятся ниже кустов. Только штанги возвышаются чуть над кустами. Они стоят неподвижно. Никакого движения с нашей стороны. Пусть немцы думают, что выстрелы идут с опушки леса. Те из них, кто стоит в стороне, их слышат.
Я вскидываю брови и устремляю глаза на Федю. Ну, что там?
Федя улыбается и показывает мне два пальма. Он отмахивает мне ладонью, мол, потом расскажу и припадает к окулярам трубы. Я конечно от обиды вздыхаю.
Не интересно, вот так стрелять. Ловишь немца на мушку, делаешь выстрел и кина никакого! А самое интересное, начинается после того, как пуля в него вошла. А так, ты вроде стрелял в чучело вместо мишени.
Лежу и думаю. Нужно какой-то способ найти, чтобы представление самому смотреть после выстрела. Нужно поставить рядом вторую стереотрубу. Сделал выстрел, опустил вниз голову и по наведенной трубе лежи и себе смотри. Вот это будет наглядно и интересно!
Убить немца дело не хитрое. Интересно, что будет потом. Как немецкие собратья поползут к нему? Как будут испуганно выглядывать на миг из-за бруствера. Разные можно увидеть рожи, в такой момент с их стороны.
Главное хребет у них со страха согнется, страх в глазах и пугливое озирание по сторонам. Потом, остервенелый налет на опушку леса начнется.
Немцы воспрянут духом, выставят свои рожи, а ты не торопясь, выберешь себе еще одного и шлепнешь его бронебойной. Глядишь и дыра в каске с вмятиной появится у немца на лбу. Главное ведь не попадания. Главное посмотреть на представление и на артистов.
Ванька-ротный
Я дергаю за штанину Федора Федорыча и делаю ему знак рукой, что охота закончена. Показываю на трубу и жестом даю ему понять, что нужно сворачивать и в чехол класть трубу и треногу. Он укладывает трубу в брезентовый мешок, кладет его под кусты и накрывает ветками. Мы некоторое время лежим и курим в рукав, отмахивая дым, чтобы его не было видно немцам.
К вечеру мы возвращаемся через лес к себе. Идем торопливо, разговаривать не когда. Нужно ухом ловить гул снарядов. В любую минуту мы можем попасть под артобстрел. Потревожили немцев маленько. Они, как муравейник всполошились и бьют. Но ничего! Через пару дней они успокоятся, и стрелять перестанут.
Ну, что Федя? спросил я, когда мы вернулись к себе.
Троих убрали?
Когда ты первому врезал, он даже подпрыгнул и ртом воздух зевнул. Второй успел повернуться в профиль. После выстрела у него каска с головы слетела. Ты ему в каску долбанул. Винтовка на бруствере осталась лежать, как и лежала, а он потихоньку стал сползать на дно траншеи. Потом трое немцев к нему подбежали. Один из них вскоре поднялся и, пригнувшись, назад побежал. В это время ты меня за порки потянул.
Ну, вот, теперь мне скажи! Можем мы за месяц опустошить немецкую траншею?
Да! Стрелять ты умеешь, капитан!
В училище научили. За год учебы курсант тринадцать патрон для боевой стрельбы получал. А остальное время, так, в холостую щелкал затвором. Подойдет иногда взводный, наденет на прицельную планку стереоскоп и подает тебе команду
Взять прицел! Делаем выстрел! Щелкнешь бойком, а он смотрит куда после щелчка у тебя ушел прицел. Вот, так нас учили в училище Федя!
Дня два мы с Федей проспали на нарах. На третий день пришел приказ. Дивизия снялась и мы перешли в наступление. В наших рядах были убитые и раненые. Потеряли хороших ребят. Убитых хоронили без жалостной музыки, без красного знамени и гробов. Разведчиков клали в могилу, в чем были одеты. Солдатская шинель, она и тут укрыла тело солдата бойца.
При выходе на новый рубеж Рязанцев берет языка. Рыжего, небольшого роста, настоящего "Фрица". Нос у него картошкой, вроде, как после драки припух.
Ткнули, что ль его по морде?
Нет, товарищ капитан, раз под ребро прикладом сунули. Сопротивляться хотел. А по носу не трогали!
Ну ладно! Видно у немца такая порода.
По телефону докладываю в штаб полка, что взят язык. Начальник штаба полка звонит в дивизию. На проводе дежурный разведотдела переводчик Сац. Сац говорит майору:
Немец, наверно, сдался сам? Добровольно перешел на нашу сторону! А вам капитан докладывает, что взял языка. В связи с нашим наступлением переходы немцев на нашу сторону участились.
Майор берет другую трубку и передает мне разговор.
Ванька-ротный
Сац утверждает, что не вы немца взяли, но он сам на нашу сторону перешел! Вот Сац не верит, что вы его взяли в бою. Сац велел пленного без задержки переправить в дивизию.
Откуда он знает, если сидит черте где?
Велел? Я построю разведчиков, а он пусть явиться и допрашивает пленного при всех ребятах. Посмотрим, как он начнет здесь, вилять хвостом. А пока немец останется у меня.
Ты, что гвардии капитан, обиделся?
Ну, за чем же, гвардии майор? Пусть он придет сюда и в присутствии всех допросит этого немца. А разговор, я прошу доложить начальнику штаба дивизии. Ребятам и Рязанцеву за этого немца положены награды. Рязанцев за Духовщину ничего не получил. А сколько он там был под огнем впереди стрелковых рот. Первым вошел в Духовщину и медали не дали. А Сац, протер порки в блиндаже и Красную звезду имеет. Разве это справедливо?
Ладно, гвардии капитан. Не кипятись!
На этом разговор по телефону был окончен.
Начальник штаба был порядочный человек. Я сказал ему в конце разговора:
Мало ли, что немец на допросе покажет. Он за свою шкуру со страху может чего угодно по наводящим вопросам Саца наговорить. Выходит там, в дивизии пленным немцам больше верят. А наши доклады принимают за вранье.
Начальник штаба был человек! Вон попробуй с командиром полка поговори! Он тут же все повернет и вывернет в свою пользу.
На войне ведь как? Кто-то угодные кому-то слова говорит и на них политику строит. А кому они поперек горла, тот должен заниматься черной работой.
На следующий день за мной прибежал телефонист.
Вас требуют к телефону! Начальник штаба ждет на проводе!
Начальник штаба мне сообщил, что Рязанцев и трое ребят представлены к награде.
Давай отправляй своего рыжего "Фрица"! Переводчик официально извинился. Начальник штаба дивизии в курсе дела.
Побоялся Сац, идти на передок, подумал я. Шкуру свою в тылу под накатами прячет. Мне что? Мне за ребят обидно! Они своей жизни не щадят! А Сацы, там всякие, политику строят.

24 Фев 2019, 03:35Magus  
Глава 36 Выход к шоссе Ноябрь 1943

11 ноября перешли шоссе. Первый снег.

Ванька-ротный

Перешагнув через чистую немецкую траншею, я прошел шагов пять вперед, огляделся кругом и сел на старый, высохший пень на открытом месте.
Кругом тишина, даже листва не колышется, ни отдаленного гула, ни всплеска мины, ни одного винтовочного выстрела. Как будто всё замерло и чего-то напряженно ждет.
Федь! А, Федь! говорю я Рязанцеву.
Пошли двух ребят в полк, надо доложить, что мы немецкой траншеи достигли. И пусть спросят, нам здесь оставаться или дальше идти.
Ванька-ротный
А остальным ребятам скажи, чтобы спустились в траншею. Чего они у тебя все поверх земли торчат? Немцы могут в любую минуту вернуться. Наши тоже иногда от страха бегут. Бросят траншею, ротному шею намылят, а потом лезут по кустам брошенную траншею у немцев отбивать. У немцев это чаще случается. Не думали мы в сорок первом, что немцы будут так драпать от нас.
Я сижу на высохшем пне, смотрю себе под ноги и думаю:
Мне одному недолго спрыгнуть в траншею, если вдруг появятся немцы.
Проходит час, другой. По-прежнему кругом всё тихо и почти недвижимо. То война, кругом вой и грохот стоит, пули и мины летят. То вот, как сейчас полное затишье. От такой тишины глаза слипаются, мозг перестает работать.
Через некоторое время появляются связные.
Чего там? спрашиваю я.
Нам велено дождаться подхода стрелковой роты. За стрелками тянут провод. Сюда дадут телефонную связь.
Ванька-ротный
Вам товарищ гвардии капитан, велели со штабом связаться.
Немецкая траншея отрыта в чистом поле. Извилины ее идут параллельно обрубу кустов и леса. Передний бруствер замаскирован свежим дерном под цвет окружающей травы.
Между траншеей и лесом находится низинный участок поля, полоса земли шириной пятьдесят-семьдесят метров. Если смотреть на траншею со стороны нашего переднего края, где сейчас наша пехота сидит, то будет казаться, что траншея проходит по самому обрубу леса.
Это зрительно и ввело в заблуждение наших минометчиков и артиллеристов. Когда они занялись пристрелкой траншеи, то все снаряды и мины легли по краю кустов. А до кустов больше полсотни метров. На войне и в этом деле есть свои хитрые приемы.
Примерно еще через час к траншее подошла стрелковая рота. Это наш первый батальон. В нем всего полсотни солдат. Следом за ротой, через некоторое время, появились связисты.
Разговор по телефону короткий. Я получаю приказ выдвинуться вперед, перерезать шоссе, закрепиться на нем, выслать связного и ждать подхода нашей пехоты.
Боевая обстановка ясна! Кто находится правей, кто левей неизвестно. Где находятся немцы, в полку тоже не знают.
Обстановка на войне быстро меняется. Мы должны двигаться вперед, как бы с завязанными глазами, тыкаться на ощупь, авось повезет.
Ванька-ротный
Нам известно одно, что некоторое время назад где-то здесь, на этом участке, 158 Московская дивизия Безуглого с двумя танковыми ротами армейского резерва прорвала фронт и ушла к немцам в тыл. Сейчас она действует где-то впереди по тылам противника. На участке прорыва немцы сбежали. Где теперь находятся немцы, никто точно не знает. 158-я с боями продвигалась вперед и понесла значительные потери. Нас предупредили, что люди 158-й могут выходить из окружения.
На флангах у нас постреливают немцы, а где они точно сидят никто об этом не знает. При движении вперед мы можем запросто влипнуть в засаду.
Наш полк получил приказ прикрыть весь участок прорыва. Командир полка сделал просто, возложил выполнение этого приказа на меня. Иди и прикрой! Вот и весь разговор при отдаче боевого приказа.
Мне приказано находиться во взводе разведки, выдвинуться вперед и перерезать шоссе. Где-то здесь находится участок прорыва. Но какой он ширины, нам этого не дано разведать. Возможно, мы уже вошли в него.
Солдаты-стрелки уже занимают траншею. Сгорбились, насторожились. Но когда они узнали, что разведчики уходят вперед, лица у них просветлели, пехотинцы разогнули спины, таращили на нас глаза.
Ванька-ротный
У солдат-стрелков с души, как бы тяжелый камень свалился. Еще бы! За спиной разведчиков можно сидеть!
Я подаю команду. Федя поднимает разведчиков. Мы пересекаем низину и уходим в кусты. Маршрут движения можно выбрать и другой. В кусты не идти, а свернуть круто влево и выйти на полевую дорогу, которая огибая угол леса, идет в нужном нам направлении.
Где мы пойдем, это сейчас не важно. По кустам мы будем идти скрытно, а на дороге нас будет видно издалека. Везде можно нарваться на немцев.
Перестрелка может быть короткой, кому как повезет. У меня сейчас одно желание пройти тихо и незаметно, не вступая ни в какие стычки. С немцами мы можем встретиться везде, в любую минуту, неожиданно попасть под огонь или обойти их тихо стороной.
Хорошо идти, когда ты всё знаешь и видишь. А тут на душе кошки скребут, когда вот так вслепую пялишь глаза, а тебя стерегут.
Кругом тишина и полная неизвестность. Тишина хуже грома и рева, она действует на нервы. Впереди только голые кусты, и опавшая листва шуршит под ногами.
Если немцы, при встрече, будут, как и мы, находиться на поверхности земли, то они нам не страшны. У нас автоматы и по паре гранат. В ближнем бою, метров с десяти, у нас огневое преимущество. А вот, если мы нарвемся на немецкие окопы и пулеметные гнезда, то мы понесем значительные потери. Убитые и раненые свяжут нас по рукам.
Ванька-ротный
Смотрю на Рязанцева. Федя лениво шагает рядом. Раздвигает руками кусты, смотрит угрюмо, немцы его не интересуют совсем.
Вот выдержка! думаю я, и замечаю в его лице явное неудовольствие.
Я тоже иду и не приседаю. По внешности моей не видно, что каждую минуту, секунду, каждый новый шаг, на вдох и выдох я встречную пулю жду.
Мой Федя видимо недоволен, что я пошел не по дороге, а по кустам. Я чувствую это и говорю:
Можно принять левее! Выходи на дорогу!
Мы проходим по кустам еще метров сто, и они внезапно обрываются. Впереди открытое поле и проселочная дорога вдоль опушки леса.
Рязанцев не останавливаясь, а нужно бы оглядеться, вываливает на дорогу и топает вперед.
Мы обходим край поля, дорога идет вдоль опушки леса. Рязанцев приближается ко мне и трогает меня за рукав. Я тут же останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам, пристально смотрю вперед, шарю глазами вдоль дороги. Немцев нигде не видно.
Я поворачиваюсь к Рязанцеву и вопросительно смотрю на него.
Тебе, капитан, выпить надо! У нас с тобой бутылка шнапса есть. Ребята в траншее пошарили и несколько бутылок нашли.
Давай хлебнем по маленьку! Чтоб на душе было спокойней и веселей, и он подмигнув мне, достал из-за пазухи бутылку немецкого шнапса.
Я посмотрел ему в глаза, как бы спрашивая:
А ты уже хряпнул?
Ванька-ротный
Перед моими глазами уходящая дорога и протянутая с бутылкой рука. Красивая цветная этикетка с надписью не на нашем языке. Я еще раз взглянул на Рязанцева, у него на лице довольная улыбка.
Вот почему ты идешь спокойно и выдержка у тебя.
Пей, капитан! Не тяни напрасно время!
Ты, я вижу, уже успел лизнуть?
Малость для пробы! Рот ополоскал! Надо же определить, может отравленная.
Я сплюнул на землю, огляделся по сторонам и сказал:
Давай, открывай!
У Рязанцева на душе отлегло. Он уже, наверное, полбутылки высадил. То-то у него улыбка довольная и земли под собой не чует.
Рязанцев вынимает тесак, срезает ветку, очищает ее от сучков и протыкает пробку во внутрь. Я беру у него из рук бутылку, запрокидываю голову, делаю несколько глубоких глотков.
Пей, пей! Мне половину оставь!
По внутренностям льется приятная влага с привкусом тмина, градусов в тридцать, не больше.
Пей, пей! Меньше половины мне оставь! Почитай, я уже половиной бутылки горло промыл.
Объем немецкой бутылки семьсот пятьдесят. Я делаю передых и снова припадаю губами к зеленой бутылке. Рязанцев понимающе смотрит на меня.
Теперь на извозчике можно ехать до Витебска!
Все помаленьку хлебнули, один ты у нас ни в дугу остался.
Вот теперь можно спокойно идти на шоссе.
Ванька-ротный
Вообще-то это было в первый раз, когда я в разведку шел в приподнятом настроении. Три года непрерывной, беспросветной и тяжелой войны. Постоянное непосильное напряжение, жизнь без проблеска и без всякой надежды. Сколько можно вот так, под пулями и снарядами ходить? Мы, наверное и были созданы, чтобы за тенью смерти ходить.
После двух опрокидываний на душе просветлело. Вроде, как медаль за усердие дали. По всему телу растеклась незримая лёгкость и неземная благодать. В таком ангельском состоянии и умереть не страшно. А ведь не убьют, и не ранят.
По законам войны смерть надвигалась, когда ты измотан, опустошен и падаешь от бессилия и усталости. Для меня сейчас, командир полка и немцы вовсе не существуют. Двумя опрокидываниями бутылки я снял с себя заботы и сбросил тяжесть войны.
Дорога идет вдоль опушки леса. Мы идем, разговариваем с Рязанцевым и посматриваем вперед. Теперь я уверен, что с нами ничего не случится. Нас может остановить только танковый выстрел в упор. Вместо сосредоточенного внимания, у нас в душе спокойствие и безразличие ко всему.
До выпивки сознание работало предельно чутко и остро, выхватывая каждую мелочь на ходу. Теперь мои мысли вертятся внутри. Теперь я рассуждаю большими и общими категориями. Вроде, как наш командир полка Григорьев. Он конкретно, никогда ни о чем не говорит. У него на языке только одно. Он изрекает только:
Давай!
Видно, он всё время пребывает в ангельском, поддатом состоянии.
Ванька-ротный
Внешне я был совершенно трезв. Мыслил легко и свободно, и даже с размахом. Разведчиков мне было не жалко. Я думал о них примерно так:
Все за одного и каждый сам за себя.
По земле я шел твердо, бодрым шагом, пружиня сильными ногами. А что? Хорошо!
Я больше не мучился мыслью, что мы профессиональные смертники и убийцы, что нас специально посылают на смерть. Теперь, я посылал всех куда подальше.
Лёгкий хмель в голове держался недолго. Я шел рядом с Рязанцевым и в ответ бросал ему короткие фразы. Но о чем он говорил, я по-честному не вникал.
Это неплохо, думал я, что мы сегодня немного поддали. Нужно лично убедиться и побыть самому в этом состоянии. Опытные жулики и воры, выпивши, наверное, на дело не ходят. Работа есть работа! Попробуй, залей глаза и улови мысль. А в деле нужна тонкая, быстрая, неуловимая мысль. Выходит, что разведчикам нельзя давать спиртного за два дня до выхода.
У Рязанцева вывеска покраснела. Он бутылкам счет потерял. За руку его не возьмешь и от бутылки не оторвешь. Федя не просто командир взвода, он, прежде всего, сам разведчик. И если он захочет выпить, шагая рядом с тобой, то он обдумает всё ловко и хитро, выдует из горла прямо на ходу, ты и не заметишь.
Поперек нашего пути видна какая-то канава. Дорога вильнула в сторону на отлогий переезд. Я проверяю направление по компасу, мы переходим канаву, поднимаемся по косогору вверх, продираемся через кусты и неожиданно ступаем на шоссе.
Ванька-ротный
Вот так! ловлю я себя на мысли. Издали шоссе не заметили.
Мы пробуем ногами асфальт. Шоссе не широкое. Двум машинам разъехаться трудно. Я подаю команду рассредоточиться и приказываю Рязанцеву занять круговую оборону.
Пошли в полк связного. Пусть доложит, что мы вышли на шоссе.
Связной скатился вниз под бугор. Его фигура мелькнула за кустами, и через некоторое время он исчез из вида.
Я обошел разведчиков, осмотрел сектора обстрела, поставил каждому задачу на случай появления немцев.
Полковая разведка это не просто взвод солдат-стрелков, оцепивших участок шоссе. Разведчик это боец-одиночка, умеющий всё или почти всё, он может встретить немца в любой обстановке. Разведчик во время боя многое решает сам. Моя задача в засаде на шоссе общее руководство.
При появлении на шоссе обоза или пехоты, мы не только должны удержать свой рубеж, а взять языка. Здесь всё проще. Здесь мы скрыты от противника. Здесь брать проще, чем из немецкой траншеи, из-за колючей проволоки.
Здесь я могу послать в обход двух-трех. Немцы увидят, что кругом обложены, побрасают оружие, лапы поднимут вверх. Здесь у нас явное преимущество. Мы сидим в засаде, а они у нас будут на виду. Сколько нас здесь? А немцы у нас все на счету! Подам команду бери на себя пятерых и каждый возьмет пятерку. На выгодной позиции можно и одиночный Фердинанд поджечь. Была бы на то Божья воля, в смысле, везение.
Ванька-ротный
Часа через два вернулся связной. Нам было приказано оставаться на шоссе и завтра ждать подхода пехоты. Шоссе сдать стрелкам, а самим двигаться вперед к перекрестку проселочных дорог.
При выходе на перекресток ждать подхода нашей пехоты и батареи полковых орудий. Участок прорыва немецкой обороны теперь уточнен. Перекресток дорог является последней точкой отсчета при выходе 158 с. д. в глубокий тыл противника. Справа и слева от перекрестка дорог могут находиться немецкие части прикрытия.
52-му полку приказано сосредоточиться на этом участке, занять оборону и не дать немцам закрыть участок прорыва и выйти на шоссе.
Мы прошли по шоссе несколько вправо, свернули на проселочную дорогу и пошли в направлении перекрестка дорог. Я посмотрел на карту. Участок, где должен занять оборону наш полк, был расположен в узком пространстве между двумя опушками леса. Проселочная дорога, проходящая здесь, идет в район высоты 305.
Мы спустились с не крутой насыпи шоссе. Прошли метров триста, и подошли к немецкому блиндажу. Около блиндажа артиллерийская позиция и брошенное дальнобойное орудие.
Ванька-ротный
Длинный ствол круто поднят вверх, рядом валяются ящики с головками от снарядов и длинные латунные гильзы, набитые бездымным порохом в виде макарон. Снаряды уложены в ящики, а гильзы кучей валяются на земле. Рядом на земле стоят ящики с белыми мешочками дополнительных зарядов. Вскрытых ящиков кругом очень много. По-видимому, солдаты 158 с. д. здесь побывали.
Старший сержант Сенько сбегает по ступенькам в проход блиндажа и из-под земли кричит:
Товарищ гвардии капитан! Большой блиндаж! Человек на двадцать! На полу свежая солома! Вот поспать бы сейчас! Может, поставим часовых, чтобы никто не занял?
Не суетись! Нам на перекресток надо идти!
Сенько вылезает наверх. Я подаю команду, мы сходим с дороги и идем вдоль опушки леса.
Смотрю снова на карту, до перекрестка метров двести. Впереди между двумя выступами леса неширокое открытое пространство. Над поверхностью земли торчит врытая в землю бревенчатая изба. Видна только крыша. Подходим ближе.
Я смотрю на врытую в землю избу и думаю: что это, убежище от бомбежки, постоялый двор или контрольный пункт на перекрестке дорог? Подходим еще ближе. Тишина, ни движения, ни встречного выстрела. Обходим избу молча кругом.
Вот проход, идущий вниз, входная дверь в конце прохода закрыта. Крыша избы из почерневшей дранки. В крыше нет отверстий, не видно бойниц. В чердачном окне темнота. Стекло покрыто толстым слоем пыли.
Киваю головой. Разведчики занимают места по углам избы, автоматы берут на изготовку.
Двое ребят тихо спускаются по ступенькам в низ прохода, подходят к двери, останавливаются, прислушиваются. Мы наверху стоим начеку.
Ванька-ротный
Все ждут, когда эти двое толкнут дверь ногой вовнутрь, и она, скрипнув, откроется. Разведчики наверху затаили дыхание, приготовились.
Рукой подаю знак стоящим перед дверью. Все видят мой лёгкий взмах кисти. Один из двоих, что внизу, слегка нажимает на дверь. Дверь не заперта. Она тихо скрипит и открывается вовнутрь. Пока всё тихо.
Первый из разведчиков делает шаг вперед. Вот он исчезает в темном пространстве прохода. За ним вовнутрь избы быстро подается другой. А их место снаружи занимают двое других.
Смотрим в дыру прохода и терпеливо ждем. Наконец, один из разведчиков появляется в проеме двери и спокойно говорит в полный голос:
Там люди, товарищ гвардии капитан. Бабы, старухи и двое стариков с бородами. Говорят не по-нашему, непонятное что-то лопочут.
Вот жалость! восклицает кто-то из ребят, весь шнапс выпили, а там молодухи!
Я киваю Рязанцеву следовать за мной. Мы спускаемся, не торопясь, по ступенькам узкого прохода. Федя следует вплотную за мной.
Разведчики, стоящие по углам, опускают автоматы, но остаются на месте. Без команды они со своих мест не имеют права сойти.
Нагибаюсь в дверях под низкой притолокой и сразу из света попадаю в темноту. Молодые бабенки стояли у стены, старухи и старики сидели на узлах и тюках. Они сгрудились в углу и прижались друг к другу. Как рыбья стая мальков сбились в одну кучу от щуки.
Спрашиваю по-русски. Все молча, исподлобья смотрят на меня. Я повторяю вопрос никакого ответа.
Ванька-ротный
Вы что? Глухие? возвышаю я голос до крика и для понятливости пускаю в их сторону трёхэтажным матом.
Кто такие? Почему здесь находитесь?
Они в ответ бормочут не по-нашему.
Все-таки наш мат действует на них делает заключение кто-то из стоящих у двери солдат.
Кто такие? спрашиваю я их по-немецки.
В ответ опять невнятное бормотание.
Немцы не немцы, скорее, из Прибалтики литовцы.
На стариках и старухах черные длинные одежды не нашего, не русского покроя. Да и рожи не те. Не славянского мордоворота.
Две бабенки, сидящие впереди у стены одеты в национальные юбки с фартучками и кофты с оборочкой. Поверх надеты безрукавные душегрейки с вырезом на грудях. Одна из молодух подалась к двери и застыла на месте. У нее толстая задница и крутые бедра под юбкой. Стоит, переступает с ноги на ногу, как молодая необъезженная кобылица.
Я спрашиваю их еще раз, но по-немецки, кто они, откуда и почему находятся здесь. В ответ слышу непонятную гнусавую речь старика. Бабенки молчат.
Видать, вон та стерва немецкого хахаля поджидала! Как скрипнула дверь, она тут же и выскочила вперед! сказал солдат, вошедший в избу первым.
А что, это идея! подхватил я.
Давай, капитан, ее в дивизию отправим, там с ней быстро разберутся! сказал Федор Фёдрыч.
Ты, Федь, самого главного не уловил! Солдат нам хорошую идею подал, а ты в дивизию!
Давай выйдем, наверху потолкуем.
Ванька-ротный
Я поворачиваюсь к солдатам и говорю:
Останьтесь здесь, Всех держать на местах и не разрешать шевелиться! Кто шевельнется разрешаю стрелять!
Мы вышли наверх, и я сказал Федор Федоровичу:
У меня, Федя, план, а ты говоришь в дивизию. Давай присядем вот тут, закурим, я тебе план изложу.
Посадим в избу на ночь наших молодцов. Старикам и старухам жестами прикажем сидеть и не двигаться. В избе должна быть полнейшая тишина. Прикажи от моего имени, пусть им покажут ножи, что кто шевельнется или пикнет тут же прирежут. Самим тоже сидеть тихо.
Сейчас вокруг избы по углам стоят ребята. Ты их снимешь. Всех лишних отправь в лес, вон туда. На лесной дороге выставишь группу захвата. Не исключено, что с наступлением темноты к этим бабенкам явятся два немца. Немцы к избе могут подойти с любой стороны. Думаю, что ночные гости к перекрестку дорог явятся обязательно. Видел, как эта стерва нервно топталась на месте?
Итак! Четверо в избу, трое вместе с тобой в засаду на лесную дорогу. Двоих положи вот здесь, около избы под кустом. Они пропустят немцев вовнутрь, а обратно чтоб немцам не было хода.
Я буду находиться с отдыхающими в ельнике. По боевой тревоге сбор всех в густом ельнике, сигнал две красных ракеты. Если придется вступить в бой с превосходящим противником, рубеж обороны на опушке ельника.
Ванька-ротный
Передай всем, что с наступлением темноты ожидается взятие контрольного пленного. Связь со мной будешь поддерживать посыльными.
Да, вот еще что! Выдели мне одного, чтобы всё время был при мне. Ординарца, сам знаешь, у меня теперь нету.
Особо предупреди двоих, которые будут лежать около избы под кустом. Ни одной живой души они не должны выпустить на волю. С прохода глаз не спускать. Распоряжений больше нет. Давай, действуй, и поскорее!
От врытой в землю избы под прямым углом расходятся во все стороны дороги. Одна идет назад, в сторону шоссе. Там, на шоссе сидит наша пехота. Другая, левая, изгибаясь не круто, уходит в лес с густым ельником и сосняком. Прямая, по ходу идет по открытому полю через прогалок в сторону высоты 305. А правая, переваливаясь через невысокую гряду, уходит в кусты, откуда постреливают немцы.
Главное не в том, что на одной из дорог должны появиться одиночные немцы, главное то, что мы должны продержаться здесь до подхода пехоты и нашей артиллерии. Мы должны удержать перекресток, потому что в армию доложили, что перекресток в наших руках.
По высоте солнца можно было сказать, что до вечера осталось немного. С наступлением темноты немцы не сунутся сюда, не в их привычке завязывать бой, на ночь глядя.
Что будем делать с этими? мотнув головой в сторону избы, спросил Федор Федорович.
Ванька-ротный
Я посмотрел на него, перевел взгляд в сторону серой крыши и подумал:
Почему эта семейка оказалась здесь, на нашей белорусской земле? Кто они, эти пришельцы? Безземельные переселенцы или колонизаторы, помещики из Литвы?
Хотели, наверное, прибрать к рукам наши русские земли. Когда-то в далекие времена, в средние века Великое Литовское княжество царствовало здесь.
Вернулись на свои, так сказать, исконные владения. Эту мерзость надо давить на нашей земле, чтобы отбить всякую охоту занимать здесь поместья. Расстрелять их недолго. Подождем до утра.
По всему, Федя, видно, что сидят они здесь не день и не два. Помещики в Россию пожаловали. Эксплуататоров здесь не хватало. На чужую землю позарились. Наши славяне на них должны были спину гнуть, а они пришли вотчины свои возделывать. По законам военного времени всем захватчикам, в мундирах они или в юбках, положена пуля в лоб. "Рот не разевай на чужой каравай!"
Витебск и земли с окружными городами в средние века были захвачены Литвой. В 1670 году с окончанием Ливонской войны все эти земли по договору были возвращены России. Видать, старички эти следом за немцами явились сюда. Поделили нашу землю на фольварки и поместья.
Ванька-ротный
Это не важно, что они не военные. Они, как оккупанты, тоже подлежат уничтожению. Другое дело, когда мы придем к ним в Литву. На их земле мы не имеем права тронуть их пальцем. А здесь они не пленные и не местные жители. Они оккупанты, и нечего с ними возиться. Сегодня они нам нужны для приманки. Другое дело, когда мы однажды в деревне ночью вместе с немцами взяли француженку-проститутку. Та занималась честным трудом и на имение не рассчитывала. А этих гнид нужно давить.
Со свободными от вахты ребятами я отправился в густой ельник. Там, за ельником, в глубине леса валялись какие-то ящики. Я велел ребятам принести пустых ящиков и сложить лежанку. Валяться на холодной земле нет никакой охоты.
Сходите, взгляните, что там за склад. Ребята вернулись и показали консервные банки, бутылки анисовой тридцатиградусной и несколько буханок хлеба.
Там у немцев брошенный продуктовый склад! До склада недалеко, каких-то метров сто, не больше. Я посылаю туда еще ребят, чтобы они притащили всё сюда, в ельник. Сюда в ельник из чужих солдат никто не войдет. Это наша территория, и часовой никого из наших полковых сюда не подпустит. А на склад может припереться завтра всякий народ. Это ничейная территория и общее достояние в виде трофеев.
На складе кругом валяются разбитые ящики. Тут же на земле стоит железная печка с трубой и вмазанным котлом. Немцы здесь грели воду, разогревали консервы, варили еду и сидели за длинным обеденным столом. Поодаль яма и целая набросанная куча пустых консервных банок.
Посланные разведчики быстро перебрали все ящики и вместе с банками и бутылками приволокли их в ельник. В ельник ни один офицер или солдат не сунется. Здесь разведчики стоят. Так что закусь и выпивка у нас опять появились.
Ванька-ротный
Я накладываю на добытое запрет, приказываю послать за старшиной и сдать ему всё на хранение.
Мимо вашего рта ничего не пройдет. Все получите сполна, как только встанете на отдых.
Вы, трое, всё заберете, отнесете, сдадите старшине и немедленно назад. Через три часа вы с этим заданием должны управиться. Я лёг спать, проспал три часа, меня разбудили, я встал на ноги и отправился к Рязанцеву.
Ну, как тут у вас? спросил я его.
Тихо пока! Рязанцев лежал под елью метрах в десяти от дороги. Трое разведчиков расположились впереди. Только я опустился около Рязанцева, как один из них метнулся в нашу сторону и шепотом доложил:
Кто-то по дороге сюда идет.
Мы поднялись с Рязанцевым и шагнули вперед к дороге. По дороге в темноте лесного прогалка в нашу сторону двигалась одинокая фигура человека. Темный силуэт шел в нашу сторону спокойно, уверенно и совсем не пригибаясь.
Впереди у дороги лежат двое наших ребят. Немец пройдет еще метров десять, и его сейчас возьмут. Вот он вышел на поворот, и сзади него выросли две неслышные фигуры. Один из ребят приближается к немцу и трогает его за плечо. Другой берет его за руку, и все трое приседают в кустах. На дороге нет никого. Через некоторое время к нам приближается третий из наших.
Есть один! докладывает он тихо.
Куда его?
Веди туда, в ельник!
Ванька-ротный
А мы, Федя, вернемся сюда. Поставь на дорогу другую пару, пусть посидят у дороги до утра. Может, еще один придет.
На разведчиках летние маскхалаты. Сразу и не поймешь, русские мы или немцы. Если надеть нам немецкие каски, то мы молча точно за немцев сойдем.
Немца приводят в ельник. Я предлагаю ему сесть на ящик.
Садитесь!
Вы курите? спрашиваю я.
Немец достает сигареты, я беру из его рук пачку, закуриваю сигарету, кладу пачку себе в карман и говорю ему: Данке шон! Он смотрит на меня невинными глазами, удивлен, что исчезла пачка. На лице у него знак вопроса: кто я? На мне маскхалат и до самых глаз опущен капюшон. Ночью в лесу попробуй, разбери, кто мы такие.
Во всяком случае, мне кажется, что он не принимает нас за русских. Ребята взяли его тихо, беззвучно и молча. Такая у них привычка. Немец он смотрит на меня, как будто мы ангелы смерти. Я достал одну сигарету, дал ее немцу, щелкнул зажигалкой и протянул руку, чтобы ему прикурить. Он прикуривает и смотрит вопросительно мне в глаза.
Ребята видят мою игру, улыбаются и молчат, как будто набрали в рот воды. Им интересно, что будет дальше. Мы сидим, курим, и в это время возвращается Рязанцев и Серафим Сенько. Ребята ему шепчут что-то на ухо. Рязанцев прыснул со смеху.
Ты мне своим фырканьем всю игру испортил. Вечно что-нибудь перебьешь.
Слышь, капитан! Как ты эту милашку раскусил?
Это не я. Это мне рядовой Данилов идею подсказал.
Ванька-ротный
Вот это дела! Немец сам к нам пожаловал! Ребята говорят, ты здесь консервы и шнапс обнаружил? По полбутылки нужно бы на брата! А то в горле всё пересохло. С позавчерашнего дня во рту росинки не было. Болотную воду пить сам понимаешь!
Бутылку на троих я оставил для всех. По банке консервов на двоих. Остальное отправил к старшине на сохранение.
Слушай, и жадный ты стал, гвардии капитан! От двухсот пятидесяти ни внутри, ни в одном глазу ничего не будет! Я обернулся к Рязанцеву:
Ты вот что, давай. Пошли двух ребят, пусть волокут немца в полк и в дивизию. Его допросить срочно нужно. Может ценные данные даст. Я его допрашивать не буду. Я вторые сутки как следует не спал. Мне нужно выспаться. Завтра горячие дела будут. Ребят из засад и из избы сними. Поставь парный пост часовых на опушке леса. Дверь колом через ручку снаружи закрыть. Если сунутся через дверь дайте очередь из автомата по крыше. Пусть бабенки, старики и старухи сидят тихо внутри. Остальным всем отдыхать до утра. На рассвете меня разбудите.
Перед самым рассветом на перекрестке дорог появились наши стрелки, и прикатила батарея пушек калибра 76 мм. Когда рассвело, я снял своих разведчиков, поднял спящих ребят и отправился искать штаб полка. Я хотел получить для разведки разрешение на отдых.
Ванька-ротный
Начальник штаба, как мне сказали, находился в том самом блиндаже у брошенного дальнобойного орудия. Мы пошли вдоль опушки леса.
Блиндаж, как я посмотрел, был большой и крепкий. Накаты из толстых бревен, каждое в обхват. Вот почему майор со своими штабными перешел шоссе и занял это блиндаж. Здесь можно было сидеть и не бояться любого обстрела. Командир полка со своим окружением остался по ту сторону шоссе.
При подходе к блиндажу мы сразу попали под минометный обстрел немцев. Миномет бил веером одиночными. Мины рвались с небольшим интервалом вокруг блиндажа. Немец как бы загонял всех в блиндаж.
Когда мы подошли к узкому проходу, уходящему под накаты, я увидел, что не только в блиндаже, но и в проходе набилось полно всякого народа. Рядом проходил неглубокий извилистый и узкий овраг.
Я посмотрел в проход, там, тесня друг друга, жались под дверь связные стрелковых рот, телефонисты и полковые артиллеристы. Ни мне, ни моим ребятам не было свободного места даже в проходе.
Я подал разведчикам команду рассредоточиться вдоль оврага. А мины, завывая, шарахались почти рядом. От каждого такого взрыва мурашки бегут по спине. Хрякнет одна такая под ноги и, считай, твоя песенка спета. Осколки веером с визгом летят то справа, то слева. Все это действует на нервы, и уйти из-под обстрела нельзя. Никому не охота получить прямое попадание мины.
Ванька-ротный
Я шагнул в проход и попытался протиснуться в блиндаж. Оттолкнул двух солдат, а на третьего закричал, потому что он, как клещ, вцепился в переднего.
Мне нужно было пройти к начальнику штаба, сличить по карте расположение наших двух рот, батареи пушек и минометов, нанести позиции немцев на флангах полка. Но повторяю, не тут-то было.
Кто там рвется ко мне? услышал я голос майора Денисова из глубины блиндажа.
Это капитан-разведчик. ответили солдаты, стоявшие в дверях.
Оборону заняли стрелки? Пушки подошли? услышал я снова голос майора.
Заняли! Подошли! Крикнул я поверх голов и солдатских касок.
Ты там, наверху подожди! Я сейчас с командиром полка свяжусь! Переговорю по телефону! Майор стал звонить, а я пнул ногой последнего. Он обернулся и я спросил: чья это шушера набилась здесь?
Это связные начальника артиллерии.
Анекдот! По двадцать человек связных таскает за собой, а в ротах по полсотни солдат, не больше!
Ко мне подошел Рязанцев.
Что, капитан, будем делать?
Ванька-ротный
Вот, видишь, мордастые долбоеды набились в блиндаж. Их и колом не вышибешь оттуда. Их, Федя, стрелять надо. Какая от них польза, дармоеды и долбоеды одни. Пушки выкатили вперед, а снарядов у них нет. Ну их к черту, Федя! Ты рассредоточь и отведи подальше ребят. Нам лучше поскорей уйти отсюда. Подожди пару минут, сейчас майор с полковым разговаривает.
Я сел на край спуска в блиндаж, свесил ноги в проход, достал сигареты и закурил. Рязанцев, пригнувшись, пошел вдоль оврага. Я крикнул ему вдогонку: "Ребят подальше в сторону отведи! Пусть лягут в открытом поле!".
И в этот момент из верхней части двери блиндажа вырвался непонятный гул, и над головами стоявших в проходе вырвалось пламя. Огненный шлейф с огромной скоростью вырывался наружу и в конце загибался вверх. Внутри раздался вопль, визг, раздирающий душу крик. Прощались с жизнью человек тридцать. Взрослые мужики визжали как дети. Ни одного низкого, басовитого крика. Крик отчаяния это неописуемый звук. Это не вопль живого, это крик мертвого. Похоже было, что свинье всадили острый нож под сердце.
Все, кто был в блиндаже, в одно мгновение оказались объятыми раскаленным пламенем. Это был настоящий ад-преисподняя. Блиндаж и люди внутри были объяты пламенеющим ревом. Что горело внутри, никто не понимал.
Ванька-ротный
Мне ударом пламени опалило брови и веки. Обожгло волосы на руках. Я сделал резкое движение, рывок назад и через спину и голову перевалился в овраг. Я броском откинулся от прохода, когда услышал гул и визги из подземелья. Я скатился подальше в овраг, а пламя уже вырвалось наружу. Я еще кувыркался на дне оврага, не успел подняться на ноги, а пламя, набирая силу, ревело и гудело, клокотало, к небу неслись человеческие вопли.
Начальник штаба и телефонист, сидевшие за столом в дальнем в углу, сгорели и обуглились. У стола мы обнаружили два трупа. Кто из них кто, сказать было нельзя. Нос, уши, глазные впадины и пальцы на руках, всё сгладилось и приняло тёмно-коричневый оттенок.
Эти, шоколадного цвета, обгоревшие фигуры остались сидеть за столом. На фигурах ни сапог, ни одежды не было. Рука одного лежала на столе, вероятно, ладонью придерживала карту. Но ни пальцев, ни карты, ни стола не стало. Ни погон, ни званий, ни заслуг мертвый все теряет.
Остальные двадцать с небольшим получили ожоги лица, шеи, ушей и рук. Ожоги тут же у всех на глазах покрылись водяными пузырями. У одного выбежавшего из блиндажа не видно было глаз на лице, вместо лица месиво из красного мяса и слизи. А другой выбирался из блиндажа по спинам и головам упавших в проходе.
В дверях произошла страшная давка, давили, топтали друг друга, не щадя, сапогами сдирали до кровавого месива руки упавшего на колени. А у этого, посмотришь, всё перемешалось, где брови, где нос, где уши, где рот, только глаза одни живые и страшные, расширены и смотрят в упор.
Ванька-ротный
На этого страшно смотреть. Вместо волос у него на голове терновый венец из кровавых полос, сквозь которые просвечивает обнаженная кость белого черепа. Он, видно, сорвал с головы свой картуз и успел надвинуть его на лицо до подбородка.
Этот прикрыл лицо ладонями и растопыренными пальцами. У него обгорели руки, а на лице отпечатались все десять пальцев. У этого, как у испанского гранда, стоячий воротник из водяной колбасы, обвитой вокруг шеи.
Из блиндажа они карабкались и безжалостно давили друг друга. Двое солдат, которых я оторвал от двери, ходили за мной как жалкие псы. У них на лице были настоящие слезы счастья. Они как бы по очереди нагибались, пытаясь целовать мне руки.
Некоторые пострадавшие, очумев от пережитого и от страха, ходили и мотали головами. Потерявшие зрение стояли на дне оврага, беспомощно растопырив вперед руки. Обгоревшие и пострадавшие были отправлены в тыл, в медсанбат.
Некоторые из несчастных попали по дороге под мины, которые бросал немец. Картина была кровавая, потрясающая и ужасная.
После, потом я встретил одного офицера из обгоревших. Это был начальник артиллерии полка Славка Левин. Обожженные руки его не выдерживали холода, и на морозе быстро наступало обморожение.
Что же произошло? Немцы на пол насыпали толстый слой пороха, опростав снарядные гильзы. Под столом они слой этот увеличили в несколько раз.
Ну, что, Федь? А ты был не доволен, когда узнал что майор и тыловая братия заняли этот блиндаж. Нас в блиндаж не пустили. Нам повезло, что мы лежали в овраге под минометным обстрелом.
Ванька-ротный
Майор мне крикнул тогда: ты, капитан, их не трогай! Из прохода не вытаскивай! Ты там, у входа подожди.
Теперь можно подумать, что он хотел их всех забрать с собой в могилу.
Через некоторое время за мной прислали связного и меня вызвали к командиру полка.
Я взял с собой двух разведчиков и отправился за шоссе. Командир полка боялся, что немцы могут по шоссе пустить танки и отрезать его вместе со свитой.
С той стороны шоссе, в канаве на обратном скате была отрыта землянка. В ней помещался командир полка и еще кое-кто из тыловых.
Возьмешь с собой разведчиков, пойдешь на перекресток. Вернее, с разведкой позади пехоты организуешь заслон. Они расположены вот здесь и он ткнул в карту пальцем, а ты метров пятьдесят позади них.
Твоя задача задержать людей, если они побегут во время немецкой атаки. Это единственный выход. Рубеж надо во что бы то ни стало удержать. Если немцам удастся захватить перекресток и выйти на шоссе, то мы поставим под удар других и стрелковую дивизию Безуглова.
Нам категорически приказано держать этот рубеж. Связь со мной будешь держать через посыльных. На телефонную связь не рассчитывай. Третий раз меняют провод, сплошные обрывы. По шоссе немец бьет почти беглым огнем. Всё понял?
Всё! отвечаю я, и возвращаюсь на передовую.
Ванька-ротный
От шоссе в сторону опущенного в землю дома идет не высокая гряда. Артдивизиону противотанковых пушек, приданному полку, приказано окопаться вдоль дороги на гряде. Шесть пушек 85 мм зарывают в землю, располагая в один ряд. Стволы пушек почти касаются земли, над землей щиты выступают сантиметров на десять.
День проходит быстро, как в галопе. Ночью резко холодает. К утру выпадает первый снег. Все вокруг покрывается белой порошей. Что вчера было черно, сегодня бело режет глаза. Что вчера было видно по темному контуру, теперь засверкало ослепительной белизной. Слой снега не большой. Следы на земле остаются черными. Утро проходит в томительном ожидании.
Я с ребятами располагаюсь на опушке леса около густого ельника. В глубине леса куча пустых проверенных нами ящиков. Среди пустых ящиков нашелся один с бутылками шнапса, другой, с открытой крышкой, до половины заполненный банками мясных консервов.
Что это? Случайно нашими ребятами забыто или принесено и оставлено как отрава, или это предметы, доставленные для обитателей дома? Сейчас важно, что это попало в наши руки. Рязанцев ходит гоголем, потирает руки, причмокивает языком, поглядывает на меня.
Без разрешения ничего не трогать! подчеркивает он строго, поглаживая ладошкой круглые бутылки. Разведчики таскают пустые ящики на опушку леса и укладывают их рядом друг к другу дном вверх в один слой на земле.
Ванька-ротный
Они выкладывают из ящиков как бы помост. На нем мы будем посменно спать. Лежачее место кругом огораживается срубленным ельником. За ельником не видно, что на ящиках делается когда тут спят, а когда тут пьют.
Важно, чтобы посторонние славяне, стрелки и артиллеристы о шнапсе не узнали. Дойдет до командира полка, вызовет и прикажет всё до последней бутылки своему денщику по счету сдать. Рязанцева с досады понос пробьет.
Место в полста метрах от передовой и в полсотни шагах от противотанковых пушек. Разведчики попарно сидят на постах. Остальные на ящиках в загоне справляют праздник седьмое ноября. Белые сухие ящики. Кругом зеленые елочки, как под новый год на елочном базаре. Тут тебе и выпить, и закусить! Красота!
Ночь проходит тихо, без тревог, в приятном забытье. Мы заслуженно организовали на передовой себе отдых, хотя на этот счет от командира полка согласия не имели. Он там с бабой в землянке спит. К нему на ночь ППЖ из медсанбата является.
Язык, пойманный нами на дороге, был сразу отправлен на допрос в дивизию. А мы, хоть и торчим сейчас на передовой, но ведем скрытный образ жизни и никому не подчиняемся. Нам положено было бы сейчас находиться в тылу.
За оборону и позиции пехоты мы не отвечаем. Куда и когда наши будут бить из пушек, это тоже не наше дело. Мы своим присутствием показываем, что драпать славянам будет некуда, дорога в тыл перекрыта.
Ванька-ротный
В общем, мы были наблюдателями, и потому нам выпить и закусить было и можно, и положено. Такие у нас в разведке были традиции, после взятия языка нам положен был отдых.
Мы же не сукины дети, чтобы ходить по позициям и будить часовых. Пусть спят, пока немец не стреляет. Наше дело петушиное пропел, а там хоть и не рассветай. Мы в чужие дела свой нос не суем. Мы должны во время встать на ноги, когда немец подымет стрельбу.
А до тех пор можно лежать на боку. Выдержит пехота или побежит? Мы их автоматами не обязаны загонять назад в окопы. Мы не способны на такое подлое дело. Наше дело командиру полка доложить, что линия обороны немцами прорвана, что пехота сбежала, и что немецкие танки идут на шоссе. Славяне, стрелки перебегут через шоссе, там их сам командир полка может встретить, если раньше всех не даст тягу. Пусть разбираются сами.
Отсюда, лёжа на ящиках, если раздвинуть ветки, всё отлично видно. Торопиться не следует. Немец с танками в лес не пойдет. Даже из танков он будет бить по дороге и по бегущим. А мы вроде в стороне.
Со страха обычно бегут прямой дорогой. Со страха не сворачивают в сторону и в обход. Немец будет бить по драпкомпании. А мы останемся в лесу, у него в тылу незамеченными. Наше дело выждать и поймать айн (один) момент.
Нас шестнадцать, с полсотней немцев мы можем ввязаться в драку. С полсотней плюгавых фрицев мы запросто разделаемся. При соотношении больше, чем один к трем, мы в бой не вступаем и лесом уходим.
Ванька-ротный
Немец бьет по пехоте, а мы на ящиках лежим! Всем ясен наш план? обращаюсь я к ребятам.
До утра было достаточно времени, чтобы после полбутылки обсудить все военные вопросы. Нам сейчас положено вручать ордена и медали, а нас в насмешку загнали пехоту с тыльной стороны прикрывать. Ни одна штабная шкура сюда не пойдет. Пусть думают, что мы, как идиоты, охраняем пехоту.
Я беру бутылку и пускаю ее по кругу в одну сторону. Рязанцев пускает свою ей навстречу. Все видят, по сколько надо хлебать. Мы пьем из расчета по полбутылки на брата. До утра на чистом морозном воздухе можно выспаться и протрезветь. Круг за кругом гладкие бутылки плывут по рукам.
Утро приходит, как обычно с рассветом. В течение дня выясняются некоторые детали. От перекрестка вправо по дороге в кусты далеко не уйдешь. Как только какой-нибудь солдат пытается приблизиться к кустам, следует пулеметная очередь и падает подстреленным. Из кустов бьют прицельно и точно.
То ли солдаты из любопытства шарили вокруг, то ли по запаху учуяли съестное. Вот и решили пошарить по кустам. В общем, за день выяснили, что в кустах засели немцы. А сколько их там, и почему они упорно сидят в кустах об этом я подумал, но выяснить не попытался.
Ванька-ротный
Чтобы установить все точно, нужно разведку боем провести, а это приведет к большим потерям. Пустить группу солдат для прочесывания по кустам значит послать их на верную смерть, под пулеметный огонь поставить.
Я пошел к командиру батареи и предложил ему ударить из противотанковых орудий по кустам. Он отказался, ссылаясь на нехватку снарядов. "Что зря бить в темную, по немецким окопам мы все равно не попадем, если цель скрыта в кустах". Я посмотрел на него, повернулся и ушел к ребятам, на опушку густого ельника.
К вечеру меня вызвали на командный пункт командира полка. Я не застал его. Пока я шел и петлял в темноте, его вызвали на КП дивизии. В землянке сидел какой-то нацмен майор. Он вежливо поздоровался со мной, спросил, много ли людей в полковой разведке. Сказал, что в политотделе знают о нашем пленном. Чего-то кружит, и куда он клонит? подумал я.
Я спросил его, кто он такой. Он охотно ответил, что из политотдела дивизии. Его послали в полк познакомиться с делами и обстановкой.
Тебе, майор, нужно на передовую идти, а не сидеть здесь в землянке под тремя накатами. Здесь ничего не узнаешь и ничего не увидишь.
Я не могу сейчас уйти отсюда, мне из дивизии должны позвонить. Командир полка просил передать вам вот это и он протянул мне исписанный листок бумаги. Внизу стояла подпись командира полка.
Наш замполит вошел в это время в землянку, увидел меня и сказал:
Ванька-ротный
Да, да! Командир полка приказал тебе, капитан, взять второй батальон, провести его через линию фронта, выйти скрытно к подножью высоты 305 и штурмом овладеть вершиной, если там располагаются немцы.
Ну что? Как ты думаешь, лихо задумано?
Вы что-то перепутали! ответил я. Я не командир батальона и не зам. командира полка. Как вы знаете, я разведчик. Я могу провести ночью в тыл к немцам батальон, разведать высоту, сказать комбату, есть ли на высоте немцы, а брать штурмом высоту я не обязан и не буду. Пусть ее берет комбат. Сколько у него солдат? Полсотни будет?
Ты же знаешь, капитан, что он малоопытный.
А вы на фронте давно?
Давно!
Вот и ведите их на высоту в атаку! Что вы здесь сидите?
Мое дело разведка, и я не хочу за других дерьмо чистить. Вот когда я буду ротным или комбатом, я свою роту сам на штурм поведу. На войне каждому свое, опытный он или малолетний. В общем, я довожу батальон до высоты. Поднимаюсь лично с разведгруппой к вершине, обнаруживаю немцев и, не медля ни секунды, возвращаюсь к подножью.
А вас, майор, в дивизии я раньше не видел. Думаю, что в дивизии вы свежее лицо. А у нас по армии насчет разведчиков специальный приказ есть, где нас использовать, и на штурм ходить этим приказом нам категорически запрещено. Опыт тут ни при чем. Вы, вероятно, в курсе дела. А, может, вы замполитом в батальон назначены и по скромности своей в штаны накакали?
Ну, ладно, капитан! Видно, ты упрямый.
Смотря в чем. ответил я.
Ванька-ротный
Комбат, старший лейтенант, стоял у входа в землянку. Его для получения задания тоже вызвали сюда.
Вот комбат! показал мне посыльный полка.
Старший лейтенант приблизился ко мне.
Ну что, старший лейтенант, много у тебя в батальоне солдатиков, и какое оружие?
Русских девять человек, остальные сорок казахи и узбеки. Солдаты сами понимаете!
А всего сколько же?
Всего около полсотни.
А офицеров?
Офицеров нас трое. Два лейтенанта и я.
Да, войско у тебя и впрямь отменное.
Ну что ж, пошли к твоим солдатам. Я взглянуть на них хочу.
Второй батальон был в резерве и находился около шоссе. В полутьме шагах в двадцати раздался храп и кашель. Солдаты лежали на земле, изредка шевелились, побрякивая котелками. Им не говорили, когда и куда они пойдут. Они не знали, что будут шагать друг за другом, вытянувшись цепочкой, в глубокий тыл противника, и что их там бросят, и что они исчезнут с лица земли. Пожалуй, не следует им говорить, подумал я, так будет спокойней.
Строй их в затылок друг другу в одну линию и не растягивай шибко! говорю я комбату. Пока солдат подымают и строят, я сажусь на кочку и курю. Потом я обхожу строй солдат, предупреждаю строго: кто будет курить, греметь котелками и пустыми банками или кашлять во время движения, расстрел на месте без слов и предупреждения. Они понимают, что с разведчиками шутки плохи.
Ванька-ротный
Куды-то нас с собой поведут полковые разведчики? переговариваются старики.
Поговори мне еще в строю! одёрнул их Сенченков, который идет с нами в тыл.
Я с группой в шесть человек ухожу вперед, впереди нас, метрах в двадцати идет головная застава из трех разведчиков. На нас на всех одеты новые белые маскхалаты. На фоне выпавшего снега нас не видеть. Да и глазу непривычна свежая пороша. За нами, держа дистанцию метров пятьдесят, идут два разведчика. Они ведут по нашим следам батальон.
Из наших жизнью рискуют эти двое. Мы идем на отрыве от батальона. И в случае обнаружения мы можем метнуться в сторону и залечь на снегу. Сзади батальона топают еще двое наших ребят. Их задача всем солдатам стрелкам понятна. Мы не спрашивали у солдат батальона, есть ли среди них калеки и больные. Только заикнись!
Какой-то странный запах. Как будто пахнет свежей краской. Я иду вдоль строя. Рядом шагает комбат. Я останавливаюсь, принюхиваюсь, делаю несколько шагов назад. У одного из солдат из угла мешка стекает на шинель тоненькая струйка чего-то жёлтого. Я подхожу ближе, поворачиваю его спиной к себе, у него весь бок в свежей масляной краске.
Что это, комбат?
Ванька-ротный
Это они ящик с консервными банками нашли. На банках написано по-иностранному и пахнет вроде подсолнечным маслом. У одного я их выкинул. А этот припрятать успел.
И у многих эти банки с краской в мешках?
Думаю, целый ящик.
Давай, выгружай! И действуй побыстрей!
Скажи, кто оставит, выведу из строя!
С краской вскоре все было покончено. Разведчики держались за животы. "А что было бы, если в темноте ее наешься?".
Когда колонна тронулась, разговоры прекратились. Мы шли, не торопясь, внимательно смотрели вперед и по сторонам, постоянно оглядывались назад.
Темная живая цепочка, извиваясь на белом снегу, подавалась вперед по нашим следам. Стрелки шли друг за другом на расстоянии вытянутой руки.
Я несколько раз останавливался, приседал к земле, меня накрывали одеялом, подшитым сверху белой простыней. Я разворачивал карту, зажигал карманный фонарик, ориентировал карту по компасу и проверял азимут нашего движения.
Мы прошли уже приличное расстояние, минули лес и теперь находились в открытом поле. По моим расчетам, мы должны пройти еще одно поле и войти в лесной массив. Там, за лесом и находится высота 305.
Ванька-ротный
Мы идем по немецким тылам. Стрелки гремят кружками, дребезжат котелками жалуется подошедший разведчик. Он ведет за собой пехоту. Эту пару ребят приходится периодически менять. Солдаты стрелки действуют им на нервы. Каждая пара подвергается риску.
Дребезг котелков действует мне на нервы! Так и хочется полоснуть из автомата по этому сброду!
Стрелять нельзя! приказываю я.
Приходится терпеть! согласился он.
С приближением к опушке леса каждую минуту ждем встречной очереди из пулемета. Поле ровное, ни низинки, ни бугорка. Но на этот раз всё идет хорошо. Впереди лес, с души снимается тяжкий груз ожидания. Никто не шипит и не ругается на солдат батальона. Среди тёмных стволов елей солдатские шинели сливаются с лесом и тают в ночи.
Прибавляем шаг. Идем напрямую. Интервала между нами и батальоном нет. Спускаемся и поднимаемся по лесным складкам местности. Высокие сосны и ели тихо уплывают назад. Так двигаемся чуть больше часа.
У меня теперь есть часы. Разведчики преподнесли. С того немца, который к бабе шел, сняли. Через некоторое время неожиданно выходим на опушку леса. Куда идти?
Мы стоим метрах в ста от угла леса. Дорога полем в направлении подножья высоты проходит где-то здесь, за углом. Сейчас ее занесло белым снегом, от поля ее с такого расстояния на глаз не отличишь. Идти прямо с выходом на дорогу или свернуть в овраг и обойти высоту с другой стороны? Тут, с правой стороны к высоте можно выйти лесом. Стою и решаю.
Я заранее не планирую, как пройти весь маршрут. По карте видно одно, а на местности все по другому. Преодолев определенный отрезок маршрута, я на месте решаю, куда нам идти и как быстро двигаться. Так лучше сообразовать все с обстановкой.
Ванька-ротный
Идем лесом, я показываю рукой вправо. Вот долгожданный спуск вниз. Небольшая ложбинка. За ней скат, уходящий в высоту. Небольшие редкие кусты повсюду торчат по склону. Высота покрыта снегом. Белый скат ее уходит куда-то в небо, вверх. Комбата с солдатами оставляю внизу по краю оврага. Собираю разведчиков и веду вполголоса разговор.
Тремя группами будем двигаться к верху. Сенченков с ребятами справа, я с группой Камышина посередине, а ты, Данилов, со своими вправо, в обход высоты. Подниматься будем медленно, не забегая вперед, не отставая на подъеме. Другого мнения нет? спрашиваю я. Отдельные предложения тоже отсутствуют? Значит, идем до вершины в открытую и никому не стрелять.
Мы идем медленно, сохраняя дыхание и силы. Где-то там впереди наверху чувствуется вершина. Мы ее не видим, она сливается с белой порошей, но мы ее чувствуем каждым дыханием и каждой печенкой.
Сверху неожиданно раздается немецкий оклик. Говорят двое, направляясь к нам. Мы, как по команде, ложимся и замираем. Окрикнувший идет и всматривается в белую пелену прикидываю я. Сейчас он подумает, что ему просто показалось. Каких-то еще пара брошенных в нашу сторону слов.
Ванька-ротный
Я жду очереди из немецкого автомата и взлета осветительной ракеты. Но ни тугого выстрела ракеты, ни резкого выстрела пули пока нет. Мы лежим еще некоторое время, выбирая момент тихо подняться и легко сойти вниз, к подножью высоты. Нужно только дать время, чтобы немцы успокоились и решили, что им показалось, что кто-то тут есть.
И в это время прямо на меня из-за куста вывалила огромная фигура немца. Он попятился задом, поддерживая на весу запутавшийся в кустах между голых веток, телефонный провод. Я только успел в его сторону рукой показать, как двое разведчиков метнулись к нему, схватили его за руки и в рот воткнули тряпичный кляп. На него накинули простынь и тут же положили на брюхо, подмяв под колено, за куст.
Рядом свободному разведчику я показал на катушку с телефонным проводом и движением руки дал понять, что ее надо размотать и провод положить дальше. Он подхватил катушку и, поддерживая провод, стал спускаться вниз, подергивая на себя телефонный провод.
Ванька-ротный
Ко мне броском перекинулись ребята из соседних групп. Они легли за кустом по правую сторону от провода. Немца, которого укрыли простыней, осторожно за руки и за ноги волоком спустили вниз. Я тоже несколько отполз, поднялся и отошел в сторону. Встав на колени, чтобы было видно, я затаился, смотрел вверх и ждал. Сверху, держа провод в руке, спускался второй немец. Он что-то крикнул вдоль провода своему напарнику вниз, но, не получив ответа, почувствовал натяжение провода в руке и стал спускаться молча вниз. Его пропустили и тихо последовали за ним. Отойдя за куст метров двадцать, чтобы сверху, с вершины не увидели возни, разведчики с разбега сбили его с ног, и он с перепугу не пикнул. Два немецких телефониста были в наших руках.
Вот это дела! сказал кто-то из ребят и шмыгнул носом.
У нас, у разведчиков были свои правила и понятия. Мы, например, зимой, уходя на задание, всегда брали с собой пару новых маскхалатов и пару простыней. Мало ли как все сложится. Каждый нечаянно может порвать свой маскхалат. На группу из шести всегда есть один запасной. При выходе на задание я не напоминал ребятам на счет маскировки. Каждая вторая тройка знала, что необходим один новый комплект.
Надеть на немцев маскхалаты! подал я команду вполголоса. Мы в это время уже спустились к подножью высоты. Я буду разговаривать с комбатом, а вы с немцами держитесь в стороне. Ему не нужно знать, что мы здесь взяли пленных. Сенченков и Филатов, пойдете со мной! Остальным ухо держать востро!
Я окинул взглядом оставшуюся группу немцев от разведчиков не отличишь. Заходим в лес. Славяне сидят, опершись спинами о стволы деревьев. Кое-кто уже и посапывает, губы дудкой, кое-где храп раздается.
Слава Богу, ночь в ноябре длинная. До рассвета еще далеко, пехоте еще хватит времени выспаться и занять высоту. Нахожу комбата. Показываю на высоту.
Ванька-ротный
Ну вот что, гвардии старший лейтенант. На вершине у немцев наблюдательный пункт. Начальство сидит. Два пулемета и человек двадцать охраны. До вершины можно идти спокойно. Если котелками не будете греметь. Как только пройдете кусты, приготовиться к атаке. Советую вершину брать охватом. Меньше потерь будет.
А вы разве с нами не пойдете?
Ты опять за свое? По-моему, тебе все ясно. В штабе полка об этом договорились. Я, старший лейтенант, свою работу сделал. У меня люди особые. Я не могу своими людьми рисковать. Я тебя подвел к высоте. По немецким тылам ты прошел без потерь. Теперь очередь твоя. Наша работа кончилась. Веди своих солдат на высоту. Ты на этот счет имеешь от командира полка приказ. Возьмешь высоту, глядишь, и Красное Знамя получишь. У тебя приказ высоту брать есть?
Есть!
А у меня такого приказа нету! Тебе это понятно?
Понятно! Они по-русски ничего не понимают, как мне ими командовать?
Это я тебе растолкую. "Давай, давай!" Это они у тебя понимают?
Ну! Это понимают!
Ты, лейтенант, надеюсь, умеешь ругаться?
Ну да!
Скажешь им: "мать-твою-мать!". Они это сразу поймут.
Ну да, поймут!
А ты знаешь, как командир полка по телефону руководит боем?
Ванька-ротный
Давай! Мать твою так! А то расстреляю! Вот и вся тактика и весь боевой приказ. Ты, наверное, думал, что на войне все по науке и по уставу. У него грамотенки, наверное, всего пять или шесть классов. Он не любит всякие ученые книжки читать. Ну, давай, действуй! Жму твою руку. Желаю успеха.
Слушай, капитан, а откуда ты знаешь, что наверху КП и сидят немцы?
Ну ты, парень, и гусь! Вон, идем. Там провод с катушкой и аппарат есть немецкий. Я тебя с вершиной соединю, ты сам у них спроси. Ну как, будешь с немцами по телефону говорить?
Да ладно, я так. Думал спросить тебя для проверки.
Сенченков! позвал я командира разведгруппы.
Пойдешь в головном охранении, по старым следам не ходи. Путь держи напрямую. Азимут, дистанция двадцать метров.
Мы шагнули в овраг, завернули в излучину, и батальон стрелков исчез на повороте за елями. Идти было легко, не было тягостного чувства, что за тобой идет стадо коров с дребезжащими котелками на шее. Мы быстро прошли лес, вышли в открытое поле.
Когда мы шли к высоте, то по времени могло показаться, что мы сделали километров двенадцать. Теперь на обратном пути и восьми, вероятно, не было.
Всё было тихо, мы прошли и поле, и лес. Теперь мы находились на опушке у правой дороги, которая от опущенного в землю дома уходила в кусты. В те самые кусты, где засели и откуда постреливали немцы.
Ванька-ротный
Мы оказались на одной линии кустов, торчавшей над землей крыши и наших противотанковых пушек. Куда, собственно торопиться? подумал я. Надо передохнуть. И я остановил разведчиков. Здесь наши рядом совсем. Считай, из тыла немцев мы вышли.
Нам оставалось повернуть вправо, через гребень, где стояли наши пушки. За пушками густой ельник, там находится Рязанцев с остальными ребятами. Считай, теперь мы дома.
Я остановил разведчиков и подал команду "ложись". А сам про себя подумал действительно надо передохнуть. Сейчас, как только придем, командир полка опять куда-нибудь сунет. Третьи сутки на исходе, а мы все на ногах.
Какая бы мысль не пришла командиру полка с похмелья в голову, меня тут же найдут и пошлют в первый батальон помогать держать оборону. На кой черт мне вся эта братия? У стрелков есть комбаты, замполиты, командиры рот, а организацией обороны должен заниматься вечно я.
Кто я? Зам. у командира полка или посыльный на побегушках? Был бы я замом сбегал, на боковую и спи. А я всё время на передовой и все дыры свои командир полка хочет заткнуть разведчиками.
Командир полка сам в батальон не пойдет. Начальник штаба в немецком блиндаже сгорел, зам по политчасти на передовую носа не кажет. Комбаты, как ребятишки, ни на что не способные, прикидываются бестолковыми, мол, опыта войны не имеем. Вот он и дергает меня.
Ванька-ротный
Ложись! Отдыхай! пояснил я свою команду.
Немцев тоже положили. Ребята привалились на них. Я лег на спину и закрыл глаза. На опушке тихо, ясный день на небе, даже пригревает. Лежу на спине с закрытыми глазами, а сам думаю:
Рязанцев со своими ребятами находится в густом ельнике. Сейчас придем туда, нужно будет старшину срочно вызвать, пусть жрачку несет, ребята голодные.
Может, я заснул, может, в полусне на секунду забылся. Открываю глаза. Смотрю, надо мной чистое небо, ни серых холодных облаков, ни хмурого горизонта. Выпавший накануне снег повсюду растаял. Солнце лезет в глаза.
И меня вдруг что-то от земли вверх подбросило. Вскакиваю на ноги прямо передо мной длинный танковый ствол торчит. Поворачиваю голову черны с белым кантом кресты на боках. Как он мог подойти? Никто рокот мотора не слышал. Вот, оказывается, почему все время из кустов постреливали. Били из пулеметов прицельным огнем, чтобы к ним вплотную подойти не могли. Они не давали себя обнаружить.
Танки! подал я ребятам команду. Одним вздохом, одним порывом ветра, налетевшего на опавшую листву, разведчики повернулись и были уже на коленях. Все смотрели на танки. Их было два. Два тяжелых Фердинанда. Один стоял впереди, другой несколько левей и сзади.
Если мы не уйдем с опушки леса в сторону шоссе, то мы попадем под огонь нашей артиллерии. По опушке могут ударить реактивные установки. А они, известно, бьют по площади.
Ванька-ротный
По танкам могут промазать, а нас разнесут в клочки. Оставалось одно. Бежать под стволами у танков и преодолеть триста метров открытого пространства. Первыми пустим ребят, которые поволокут пленных немцев.
Из танков пока нас не видят, у них внимание сосредоточено вперед. Те, кто первыми пойдет, у них есть шанс проскочить невредимыми.
Вы двое, берите немца за руки и бегите в сторону шоссе! говорю я и делаю знак другим оставаться на месте. Пленные видят, что это немецкие танки, но в то же время понимают, что на них надеты русские маскхалаты. Первого немца рывком поднимают и ставят на ноги. Я даю команду пошли! И они бросаются вперед поперек стоящих танков. Немец цепляется ногами! Первая пара, пробежав сто метров, падает на землю. Танковый пулемет поворачивает ствол в их сторону, пускает длинную очередь и всё трое, вздрогнув, оседают к земле. Средний пытается приподняться, новая очередь успокаивает его. Наши двое, что лежат по бокам, замерли и не двигаются. Выжидают? Убиты? Ранены? мелькали в голове мысли. Вот тебе и легкая добыча! Одного языка уже нет. Теперь нужно пускать другого. Башенные люки танков закрыты. Но я вижу, как смотровой перископ начинает поворачиваться в нашу сторону.
Ванька-ротный
Внимание! Всем приготовиться! Сенченко, ты страчленшь немца сзади! Бежать под самыми стволами танков. Не вздумайте ложиться или драпать по диагонали к стволам. Все видели, что из этого вышло? Если немец упадет, задние тут же хватают его за ноги.
Внимание всем, подаю команду.
Вперед!
Триста метров мы пробежали за один удар хлыста. Немцы из танков пустили очередь, когда мы промелькнули у них под носом, у самых гусениц. А в спину нам не прозвучало ни одного выстрела.
Я прыжком скатился в канаву и обернулся назад. Белых халатов на поле не было видно. Где немец? промелькнуло в голове. В такой ситуации ребята могли схватить кого-нибудь из своих за руки и приволочь сюда. Все дышали прерывисто, хватая воздух открытыми ртами.
Где немец? спрашиваю я. Все молчат.
Где немец? заорал я.
Вот он, товарищ гвардии капитан похлопав немца по плечу, показал Сенченков.
На душе у меня сразу стало легче. Собираюсь с силами, сжимаюсь в комок вспоминаю последний момент перед рывком через открытое поле.
А может, лучше бы в глубь леса уйти? Переждать там? Что-то наши из пушек и реактивными не стреляют. Думаешь, как лучше, а выходит все наоборот. Пустил двух ребят с языком, потерял людей зря.
Сенченков! А где первые двое с немцем, что на поле легли?
Они здесь, в овраге. Немца убитого приволокли.
А ребята ранены?
Нет! Они без царапины.
Отправь пленного в штаб полка. Всем остальным идти в густой ельник!
Ванька-ротный
Отдышавшись в канаве, мы поднимаемся. Обходим стороной открытое поле и, пригибаясь за гребень, выходим на огневые противотанковых пушек. Со мной остались трое. Остальные ушли к ящикам, в лес.
Почему не ведете по танкам огонь? кричу я, забегая, пригнувшись, на огневые позиции.
Где ваши офицеры?
У нас бронебойных нет. Командир батареи побежал в штаб, чтобы снарядов подвезли.
Ничего себе, прохвосты! Немцы на танках идут, а он по другую сторону шоссе прячется! А это какие снаряды?
Это все осколочные.
Наводи по стволу! Заряжай по гусенице осколочным!
Гусеницу не возьмет!
Наводи! Я приказываю!
Наводчик и заряжающий припали на колено и умоляюще смотрели на меня. Как будто я их хотел схватить за шиворот, приподнять над бруствером и показать немцам. Смотрите, мол, вот они! Дайте им свинца порцию!
Я выхватил из кобуры пистолет, рыкнул на них, но они не подались к затвору ни на сантиметр. Я взглянул на разведчиков, стоявших рядом и державших на изготовке автоматы, и увидел, что они улыбались.
Действительно, на эту трясущуюся у пушек прислугу было жалко смотреть. Я сплюнул на станину пушки, сделал два выстрела по стальному щиту и покачал головой. Пули ударились и завизжали рикошетом.
Ванька-ротный
Я подумал: несколько выстрелов из шести противотанковых пушек и гусеницы у переднего могли сползти. Этих несчастных трусов нужно бы расстрелять на месте.
Но у меня не поднялась рука выстрелить в русского человека. Голос мой не слушался меня, был какой-то сиплый и хриплый. Я еще раз плюнул, убрал пистолет, подошел к краю бруствера и стал смотреть на танки.
Перед фронтом шести противотанковых пушек стояли два тяжелых танка. Стоял собственно один. Второй был сзади, прикрываясь корпусом первого.
Были бы сейчас бронебойные дать залпом по первому и дело с концом. Он даже бы и не рыпнулся. Я с пулеметами держал танки под Белым. А эти с пушками навалили в штаны. Мать их в затвор!
По дороге между нами и танками из-за крыши опущенного дома показался гусеничный трактор. На прицепе он вез за собой 152-ух миллиметровую гаубицу. Тягач, по-видимому, возвращался к своим. Где сейчас 158-я дивизия с танками и пушками, что ушла вперед? Вон ее первый вестник на тракторе появился.
Водитель сидел за рычагами, посматривал вперед на дорогу и покуривал. Ему ни к чему, что справа стоят два немецких танка. Он ни на кого не обращает внимания. Тракторист уверен, что он шлепает по освобожденной земле.
Дай две очереди трассирующих по трактору с опережением. Может, увидит, очнется! За гулом мотора кричи не кричи всё равно не услышит.
Сенченков пустил две короткие очереди поперек дороги. Трактор гремел, водитель, как сидел, так ничего и не увидел. Передний танк повел стволом в сторону и вниз. Опустил дульную часть на нужный уровень.
Ванька-ротный
Сейчас он его разбудит. Блеснул выстрел. Из ствола вырвалось облако дыма. Мы, как привороженные, смотрели на трактор и на тракториста.
Снаряд ударил беззвучно. Потому ли, что расстояние было небольшим? Выстрел и взрыв прогремели почти одновременно. Водитель свалился набок и стал медленно падать к земле. Как в замедленной съемке. Может, это было и не так, но мне именно так показалось.
Упав на землю, он подскочил на месте, сделал перебежку и снова припал к земле. Второй выстрел пришелся в бак с горючим. Тягач сразу вспыхнул, выплескивая веером пламя и дым. Выпустив облако черного дыма, он продолжал гореть и урчать на месте.
Вот удобный момент ударить нашим из пушек. Но разве у наших хватит духу собраться и выстрелить в этот момент?
Я стоял за бруствером и смотрел на танки. Если они захотят ударить сюда, то я просто присяду. Перед выстрелом он довернет ствол сюда. Разведчики, видно, поддались трусости пушкарей. Они пригнулись к земле и попятились задом. Все ждали, что танк теперь ударит сюда.
Куда попятились? крикнул я.
Если они тронутся с места и поползут сюда, мы всегда успеем отбежать к опушке леса. Ищи нас потом в лесу. А на этих прохвостов нечего смотреть. Они землю готовы есть, видишь, как они на брюхе ползают вокруг лафетов? Им бежать некуда. Им пушки бросить нельзя.
Ванька-ротный
Мои слова подействовали и на тех, и на других. В бою всегда надо чуть-чуть. Одно брошенное слово может сделать панику или поднять дух.
В это время со стороны зарытого дома послышалась пушечная стрельба. Там стояли наши полковые семидесяти шести. Всплески огня и дыма, перебежки солдат были видны в том направлении вдоль дороги. Я вскинул бинокль и посмотрел туда.
В узкое пространство между двумя опушками леса вползали немецкие танки. Один, два, три, десять. Они шли по дороге, по которой только что прошел наш гусеничный тягач. Передние танки крупные, похожие контуром на эти, а задние, в пыли и в дыму, другого калибра и поменьше.
На войне бывают нудные моменты. Ник

24 Фев 2019, 03:36Magus  
продолжение

На войне бывают нудные моменты. Никаких тебе героических дел и боевых эпизодов. Немец бьет из всех видов стволов. А мы сидим под огнем в окопах и не смеем поднять головы.
А здесь стоило нам перевалить через шоссе, не успели одного расхлебать, как тут тебе, пожалуйста, лезет одно хлеще другого.
Не думайте, что слова о войне можно высосать из пальца или придумать. Нужны конкретные факты безо всяких гнусных крылатых слов и литературных оборотов. А то и война будет звучать фальшиво и дешево.
Ванька-ротный
Если бы у меня была возможность когда-нибудь потом объехать все эти места, я бы показал вам заросшую яму, где была опущена в землю изба. Ящиков и пустых бутылок, я думаю, не осталось. А вот могилы солдат и сгоревшего майора я смог бы найти. Майора и солдат похоронили вместе. Тогда на фронте всё было быстро и просто.
Убило офицера рангом повыше, он собственно, и не воевал, а роют могилу. Погибли солдаты стрелковых рот лопаты в землю не воткнут. Живые оставшиеся солдаты зря силы тратить не станут. Вонять можно и без полковой жалостной музыки.
Из двух первых разведчиков оба вышли невредимыми. Им даже пулями не порвало маскхалаты. Пленный немец, конечно, погиб. Вот судьба, скажу я вам! Думал ли этот немец, что будет расстрелян своим пулеметом за то, что проявил старание и рвение, служа Великой Германии и своему фюреру?
Одного из разведчиков отправили в медсанбат. Он бежал из под танка с навылет простреленной грудью и с двумя пулями в плече. Его оправили в госпиталь. Дальнейшей судьбы его я не знаю. Обычно разведчик возвращался из госпиталя в свой полк. Этот ни вскоре, ни потом назад не вернулся. Помню его в лицо, а вот фамилии его не помню.
Но вернемся к танкам! Мимо меня пробежал с окровавленной рукой старший лейтенант артиллерии. Первый раз я видел артиллеристов на линии огня вместе с пехотой. Командир батареи семидесяти шести. Он был из нашей дивизии. Своих артиллеристов офицеров мы знали в лицо.
Ванька-ротный
Чуть сзади него бежали три раненых солдата. Старший лейтенант был без шинели, а из рукава гимнастерки у него сочилась кровь. Он придерживал раненую руку, как бы боясь, чтобы она не оторвалась и не упала в грязь.
Пушки разбило! крикнул он на ходу, поравнявшись со мной. Он, видно, подумал, что я останавливал всех бегущих, собираю их и гоню назад.
Разведчики, стоявшие сзади, смотрели на меня. Чего же ты ждешь, капитан? Передовая прорвана. Танки идут сюда. Сейчас начнется мордоворот. Никто мне этого не говорил, я по глазам все это понял.
Смыться всегда успеем! сказал я, как бы рассуждая вслух. Лес рядом, всего двадцать шагов. Пусть подойдут поближе. Вон два "Фердинанда" стоят и боятся подойти. Никакой паники! крикнул я.
Солдаты артиллеристы и стоявшие рядом разведчики, переглянулись. Шутит гвардии капитан или правда нужно стоять? А у меня в такие моменты появлялась какая-то особая злость. Я готов был лезть к чёрту на рога.
Солдаты всегда, когда болит душа, глазами щупают своего командира. Стоит ему вздрогнуть, они уже драпают впереди, и их не догонишь. Стоит ему сказать хохму, у них с души свалилась тяжесть, и они разогнули спины.
Я разрываю пакет и накладываю на руку старшего лейтенанта.
Ну-ка быстро замотай! говорю я Сенченкову. Да затяни покрепче!
Пойдешь вот здесь кустами к шоссе, говорю я старшему лейтенанту. Там на обратном скате в овраге командный пункт нашего полка.
Ванька-ротный
Добежишь туда, передай обстановку! У этих засранцев с противотанковыми, бронебойных снарядов нет. Видишь, они перед пушками ползают на корточках.
Какой разговор! Лично обо всем доложу!
А вы, ребята, топайте побыстрей. Там за шоссе перевязочный пункт, сразу за канавой.
Раненые подались вперед.
Обстановка аховая. Здесь, на фланге два "Фердинанда" стоят. Чего они ждут? Почему вперед не лезут? Там, по дороге целая колонна немецких танков идет. Здесь, на перекрестке дорог они должны встретиться. Эти два ждут, чтобы не ударить по своим. В дыму и пыли опознавательные знаки плохо видно. Вот-вот колонна танков должна показаться у дома.
Добежал старший лейтенант до командира полка или еще нет? Вот еще с десяток раненых пробежало мимо. Раз раненые бегут, значит, танки им наступают на пятки. Солдат на фронте бегает редко. Бежит, когда деваться от верной смерти некуда. Вот тот момент, когда казалось, что все потеряно и все рухнуло.
Нам, разведчикам трогаться с места нельзя. Мы с передовой должны уйти последними. И тут из-за шоссе, где стояли наши тылы, земля поднялась на дыбы, воздух задрожал от рева реактивных снарядов.
Вы никогда не чувствовали своей шкурой и всеми позвонками скрежет и рев бушующего пламени реактивных снарядов. Особенно вблизи. Когда этот рев заглушает пушечные выстрелы и разрывы снарядов.
Ванька-ротный
Налетевший рев и скрежет выбивает мозги и всякие мысли. Он на миг останавливает бегущих, он к земле пригибает стоящих, он лежащих заставляет на брюхе ползти. Мы невольно вздрогнули и пригнулись, но остались стоять.
Я следил, куда полетят реактивные снаряды. Звук их я слышал не раз. Раза два бывал под разрывами снарядов. Снаряды летели к земле. Скорость полета у них гораздо ниже, чем у обычных пушечных.
Пушечный снаряд можно увидеть, когда болванка ударяет в землю. Гаубичные я несколько раз видел на излете, когда они пролетают над головой мимо тебя. А "Эрэсы" видно на взлете с лафета и на снижении, когда они падают в землю.
Вот они проревели над нами. Их цель была в какой-то сотне метров от нас. Удары один за другим слились в сплошной неистовый грохот. Десятки молний одновременно обрушились на крышу врытого дома и на танки, что уже урчали за ней.
Хорошо, когда наперед все известно. Когда ты знаешь, что никого не ранит и не убьет, что и ты останешься живой. А когда над крышей и над танками, которые обходили ее, взметнулись огненные брызги и облака черного дыма, когда в узком пространстве между лесом загорелась летевшая к верху земля, места себе не найдешь. Так и стоишь, как дурак, ничего не соображая.
Грохот взрывов вдруг оборвался, и зловещая тишина воцарилась кругом. Никакой тебе похоронной музыки, никаких слез и всхлипов, ни малейшего звука, как будто ты и не на войне.
Разрешите, товарищ гвардии капитан, в танках трофеи проверить! услышал я сзади себя загробный голос кого-то из разведчиков. Кто-то вызвался, не долго думая, отправиться туда. Эта мысль вернула меня к тишине и к действительности.
Да! Да! подхватили остальные.
Подходящий момент, товарищ капитан!
А то потом будет поздно! Может, фрица живого добудем!
Не торопись! прохрипел я. Может, наши дадут еще один залп! Мне ваши трупы не нужны! Мне нужны живые люди, а не бутылки со шнапсом. Через час разрешу. А сейчас еще раз и не заикайтесь! Ясно?
Ясно! отозвался кто-то.
Густые облака дыма и языки пламени плясали над танками.
Там пехота теперь по танкам шарит. протянул кто-то.
Какая пехота? Ее теперь за шоссе ищи!
Так танки горят! Все ценные вещи огнем испортит!
Я оглянулся вправо. Посмотрел быстро туда, где только что стояли два "Фердинанда". По ним залп не давали, а их и след простыл.
Немцы на танках теперь научились пятиться задом. Увидели реактивный залп, и задом, задом, да и в кусты! Вот бы нам сейчас пару таких воротил! подумал я. Можно было бы с разведкой до Витебска махнуть! Фронт открыт. А наши с пехотой топчутся на месте!
Разрешите, товарищ гвардии капитан! Залпа больше не будет!
Ладно, черт с вами и вашими трофеями! Идите! Отпускаю пять человек!
Ванька-ротный
Когда примерно через час обратно вернулся сержант Сенченков, на роже его было выражение неудовольствия.
Ты чего хмурый такой?
А что, товарищ гвардии капитан! Просили вас сразу отпустить? Пришли к танкам, а там пехота и эти, из противотанкового дивизиона. Стрелять по танкам снарядов нет, а трофеи собирать они первые.
Как же они прошли туда? Я все время стоял здесь, на передней позиции.
Они кругом ползком обошли нас. Вот как обидно! На ногах трое суток, пленного взяли без медалей и трофеев! Даже выпить нечего от такого огорчения! У старшины резервов нет, и теперь придется жить на сухую. А у ребят от такой неудачи душа болит. Хоть бы грамм по двести на брата немного разговеться!
Не надо так сильно переживать. Может, у старшины что и осталось. Ты мне лучше скажи, все люди оттуда вернулись?
Остались двое. Хотели еще в одном танке пошарить. Надежд никаких. Я сам все танки обшарил. Вот, кроме нескольких пачек сигарет ничего не нашли.
Ну ладно, пойдем на ящики в ельник, а то скоро стемнеет.
Мы повернулись и пошли. По дороге нас нагнали те, оставленные двое.
Ящик шнапса! Где взяли? спросил, обернувшись к ним, Сенченков.
Если, сержант, рассказать не поверишь!
Пол-ящика шнапса?
Конечно!
Ну и где?
Обшарили мы все. Нигде ничего. Славяне раньше нас все обчистили. В танках всегда навалом трофеев. Не могли они быть пустыми. Я выругался и говорю Хомуту: "нужно топать назад, а то искать будут".
А кто такой Хомут? спрашиваю я.
Это он, товарищ капитан, Анохин.
А почему же "Хомут"?
Это кличка у него такая, секретная.
Ну и ну!
Идем уже к себе. Решил оглянуться. Вижу солдат с ящиком идет. Держит его двумя руками. Смотрю в сторону, в сторону, уходит от нас. Слышу, вроде бутылки в ящике побрякивают. У меня аж дух сперло, душа дернулась, ноги задрожали. Как же так, уходит такая добыча. Включаю седьмой ржавый, аж в мозгах заскрипело. Нагибаюсь к Хомуту и шепчу ему на ухо: "Я бегом и выйду ему навстречу. А ты дугой его сзади обходи". Забегаю вперед и останавливаюсь. Жду, пусть сам в упор подойдет. Видимость небольшая. Дергаю затвор автомата и ору как будто часовой: "Стой! Стрелять буду! Кто идет? Хенде хох!".
Свой я! Чего орешь?
Какой свой? Раз от немцев топаешь. Сказал, стрелять буду! Для солидности даже пустил вверх одну трассирующую.
Почему один на ночь глядя шатаешься? Власовец? Перебежчик? Шпион, диверсант?
Я с артдивизиона! Свой я!
Ванька-ротный
Какой ты свой? Прихвостень немецкий! Где твоя винтовка? Номер говори!
Винтовка там. Около пушек на позиции.
Мину в ящике тащишь! Артиллерию нашу взорвать хочешь?
Бутылки с вином это.
Врешь, ползучий полицай! Сейчас отправлю в контрразведку. Там из тебя быстро правду выбьют.
Да не шпион я.
Давай одну бутылку! Я сейчас проверю, шнапс это или горючая смесь.
Как я тебе дам? У меня две руки заняты, сам бери.
Давай, браток, ящик подержу говорит подошедший сзади Анохин.
Солдат, не долго думая, передал ящик в протянутые руки, зацепил одну бутылку и передал мне ее на пробу. Я взял бутылку левой рукой и, извиняясь, стал жать ему правую. Жму, трясу, говорю спасибо. Он руку тянет к себе, пытается оглянуться. А я держу его и тяну на себя. Когда он повернул голову в сторону ящика, а его и след простыл.
А этот, что с тобой из артдивизиона, тоже с тобой?
Я его совсем не знаю.
Ну, вот что, служивый, придется тебя арестовать. То он с тобой, то ты его не знаешь? Мы некоторое время стояли и молчали.
Ладно, черт с тобой! Отпущу тебя. Ты, видно, парень свой. Топай к своим, да не говори никому, что я отпустил тебя. У нас в заградотряде строго на этот счет. Подумают, что ты к немцам перебежать собрался. Давай иди!
Ну и как солдат? спросил я.
А что ему? Он так и не понял, что ему мозги вкрутили. Сказал спасибо и пошел в дивизион. Тыловики заградотряда боятся. Как что, их сразу на передовую и в пехоту.
Ну и ну!
Мы простояли на этом участке еще два дня. Из резерва к фронту подошла другая дивизия, нас сменили и отвели на другой участок. В полках у нас осталось по полсотни активных штыков. Семнадцатая гвардейская нуждалась в пополнении.
А как же тот зарытый дом? Что там осталось? Что случилось с батальоном, который остался у подножья высоты 305 и должен был брать высоту? О том и о другом будет рассказ особый.

24 Фев 2019, 03:37Magus  
Глава 37 Блиндаж на дороге Ноябрь 1943

Ванька-ротный

Немцы, сбитые с рубежа, отступили на Витебск. Мы идем по дороге, посматривая по сторонам. Слева, край леса стоит вдоль дороги, а справа открытая местность медленно уплывает назад. Место для рубежа немецкой обороны здесь не подходящее. Где попало, оборону они не будут занимать. Им выгодные рубежи нужны. А тут слева лес, а справа бугры и болота. Встречных выстрелов пока не слыхать. Так что мы идем, не озираясь и особенно не прячемся.
Впереди километрах в двух по карте виден крутой овраг. С той стороны оврага господствующая местность. И лес обрывается при подходе к оврагу. На этой линии по-видимому и закрепились немцы.
Слышу сзади какой-то топот. Оборачиваюсь назад, вижу по дороге вслед за нами кто-то скачет трусцой на лошаденке верхом. Видно за мной из штаба нарочного послали вдогонку. На повороте он нас нагоняет, и не слезая с лошади обращается ко мне.
Товарищ гвардии капитан! Вас в штаб полка срочно вызывают!
До рубежа, на который мы должны выйти, идти осталось немного. По предварительным данным немцы должны закрепиться где-то недалеко впереди. И сейчас, при подходе к немцам, впереди нас на дороге наших нет никого.
Нам нужно где-то здесь на подходе к немцам выбрать себе место для землянки или найти готовый блиндаж. У немцев они вдоль дорог попадаются часто.
На ходовых дорогах всякое может случиться, может быть, вынужденная остановка или произойти какая авария. А немцы на ветру, на открытой дороге в стужу не могут сидеть. Они там и тут вдоль дороги строят укрытия и блиндажи.
Пока на новый рубеж не вышла наша пехота, нам нужно где-то здесь отыскать себе пустой, брошенный немцами, блиндаж. Потом бегай, ищи! Славяне расползутся по линии фронта, не только землянки и блиндажи позанимают, все дыры и норы займут.
Мне нужно вернуться назад, а Федя пусть топает вперед и в метрах пятистах от немецкой обороны ищет готовое укрытие для разведчиков.
Если я так срочно нужен им в штаб, могли бы с нарочным прислать мне оседланную лошадь. Вестовой развернулся, и криво сидя в седле, смотрит на меня и ждет, что я скажу. А мне нет охоты пехом топать по дороге и назад потом сюда возвращаться. Я выругался, конечно. А связной опять за свое.
Товарищ гвардии капитан! Полк, следуя на марше, получил пополнение!
Теперь мне понятно, зачем вызывают меня. Обычно из сотни прибывших солдат мы отбираем в разведку двух, трех или чуть больше. А в этот раз по словам связного в разведку изъявили желание пойти сразу десять человек.
В полковую разведку мы берем исключительно добровольцев. При отборе ребят мы обращаем внимание на физические данные. Проверяем их на слух. Испытываем реакцию и зрение. Остальному, они потом научаться. Главное было бы желание!
Ванька-ротный
Я велел Рязанцеву топать вперед и при подходе к немцам заняться поиском блиндажа.
Если сойдешь с дороги, оставь на дороге двух разведчиков. Пусть они на дороге ждут нас. С собой в штаб полка я возьму сержанта Сенченкова.
Связной повертелся в седле, ударил сапогами в бока своей тощей гнедой кобыле и рысцой затрясся обратно по дороге. А мы с Сенченковым пеший потопали назад.
Пополнение дают на ходу. Что это значит? В наступление сразу перейти нельзя. Мы не знаем системы немецкой обороны. Наступление вообще нужно готовить долго. Люди, оружие, боеприпасы, питание, снабжение и направление удара! Просто так, на ура, немцев с рубежа не собьешь! Может просто решили пополнить полки и занять оборону километра на два по фронту. Сейчас в ротах осталось мало солдат. Считай в полку две неполных стрелковых роты.
Мы прошли по дороге километров пять. Здесь дорогу пересекает небольшая низина. За низиной болото. Она заросло и теперь покрылось снежной пеленой. За болотом пригорок и сплошная стена старого леса. Деревья высокие. Чтобы взглянуть на их макушки, нужно запрокинуть голову далеко назад. Где-то здесь в сторону уходит лесная дорога. Нам нужно свернуть на нее и пройти через лес. За лесом находится небольшая деревня. В ней и расположен наш штаб полка.
Проходим лес впереди открытое поле. У дороги стоит одинокий сарай. За сараем видны побелевшие от первого снега крыши.
Привалившись к стенкам сарая, сидят и лежат солдаты нового пополнения. Они все без винтовок, с пустыми вещмешками. Это маршевая рота.
В деревню, где находится штаб, им хода нет. Туда солдат вообще не пускают. К сараю подвезут кормежку, винтовки и патроны. Здесь им выдадут лопаты, каски, противогазы и прочую солдатскую амуницию. Отсюда, от этого сарая солдатики начнут последний свой путь.
Кто тут добровольцы в полковую разведку? подхожу к сараю и спрашиваю я.
От стены отделяются несколько человек. Одеты они в бушлаты, на ногах у них сапоги. Остальные, что сидят у стены, в шинелях и в ботинках с обмотками.
Отойдем в сторону! Откуда прибыли?
Мы из десантной бригады! отвечает старший сержант.
А почему вы в пехоту попали?
После неудачного десантирования нашу бригаду расформировали. А наш батальон не успели поднять в воздух. После этого бригаду расформировали и всех кто остался, отправили в пехоту на фронт.
Ты тут потолкуй с ними! обращаюсь я к Сенченкову.
А я зайду в штаб и оттуда к нашему старшине загляну. Он должен где-то здесь около штабных околачиваться. Скажу, чтоб оружие на ребят получил.
Списки на вас в штабе есть? спрашиваю я ст. сержанта.
Есть! Писарь приходил утром сюда и всех нас переписал, кто захотел пойти в разведку.
У кого какие вопросы будут, вот у нашего разведчика Сенченкова спросите.
Ванька-ротный
После разговора с начальником штаба и оформления списка у полкового писаря, я разыскал старшину и велел ему получить на вновь прибывших все необходимое.
Когда старшина все получил, мы поехали к сараю, где нас ожидали, прибывшие в разведку. Раздав автоматы, боеприпасы и накормив молодцов, мы двинулись по лесной дороге.
Я сидел на повозке за спиной старшины. Сенченков шагал рядом, он трястись на телеге отказался. Шествие замыкало новое пополнение, которое чуть сзади и в ногу шло.
Сенченков приблизился ко мне, наклонился, держась за край телеги и тихо спросил:
Чего они в ногу идут? Разведчикам так не положено!
Пусть в ногу идут! У них видно аэродромная привычка. Поживут среди наших, пообвыкнут, всему научаться и в ногу перестанут ходить.
Пять километров мы как-то прошли незаметно. До того места, где мы расстались с Рязанцевым идти оставалось немного. Два, три поворота дороги, вот и кусты, где мы повернули обратно.
Проходим вперед еще метров пятьсот, на дороге двое ребят нас дожидаются.
Вперед ушла небольшая группа поиска. Ей поручено проверить рубеж обороны немцев. Ребята из поиска еще не возвращались докладывают мне оставленные на дороге.
А, где Рязанцев и все наши?
Вот чуть вперед и вправо свернете по тропе!
Кругом открытое поле, снежные бугры и низины. По земле стелится мелкий шуршащий снег.
Не знаешь? Ребята, для взвода блиндаж, где нашли?
Точно не знаю! Но видал, здесь около дороги толкутся.
Я объявляю привал.
Сходи кто-нибудь один из вас туда и узнай, куда нам с пополнением и с повозкой ехать?
Здесь в кустах под обрывом тихо, намело толстый слой снега. Заваливаешься в снег, сидеть мягко и удобно. Где-то правее нас гудят немецкие самолеты. Бомбежка то утихает, то нарастает с новой силой. Разрывы и гул самолетов слышны то далеко, то совсем близко.
До сих пор мы передвигались только ночами. Сегодня при подходе к немцам, мы сделали дневной переход. И по дороге нас как следует ни разу не бомбили. Попали мы однажды, и то потери понес обоз.
День приближался к концу. Надо идти, решаю я. Мы поднимаемся с места и неровной толпой снова выходим на шоссе. Старшина с повозкой теперь поскрипывает сзади.
Придорожная канава, кусты и голые белые бугры уплывают назад. Ни справа, ни слева ничего примечательного. Кругом открытое пространство, серый, покрытый снегом неясный горизонт и больше ничего.
Ванька-ротный
Поперек дороги проходит неглубокий овраг. По дну оврага течет незамерзающий прозрачный ручей. Через овраг в створе дороги перекинут хорошо сохранившийся мост. Мост собран из толстых тесаных бревен и обшит струганными досками. По бокам перила сделанные из квадрата. Это не наша, это немецкая работа. По такому мосту могут вполне пройти тяжелые танки. Но почему при отходе его не взорвали немцы? Видно паника у них в это время была?
Нам навстречу бежит посланный солдат и машет рукой, чтобы мы никуда не сворачивали и стояли на месте.
Щас покажу, где объезд! кричит он.
Крутые скаты оврага у самой воды заканчиваются небольшой ровной площадкой. Чуть в стороне от моста, под крутым скатом оврага врыты рубленные из толстых бревен землянки. Накаты над ними солидные, бревна не в обхват. Тут и стокилограммовая не возьмет при прямом попадании! Около землянок стоят наши ребята. Хомутов ходит вокруг со щупом, проверяет, не заминированы ли эти сооружения. Ребята увидели нас и машут нам, показывая, где спуск с шоссе.
Здесь же рядом из-под земли торчит козырек из толстых бревен. Он сделан в два слоя накатов. Это укрытие для автомашины и прицепа.
Отлично! прикидываю я. Здесь старшина с повозкой и лошадью своей разместится. Видно у немцев здесь стояла зенитка для охраны моста.
Если по карте взглянуть, то полоса нашей обороны должна пройти по открытой и невыгодной местности. Отсюда, этот рубеж ляжет метрах в трехстах. Штаб полка сюда не полезет, а пехота будет располагаться чуть впереди.
Место приличное и подходящее для взвода разведки.
Наша пехота на передний рубеж еще не подошла. Ни слева, ни справа от нас сейчас нет никого. Но это нас мало волнует.
У ненцев под Витебском дела не совсем блестяще идут. Удар за ударом и они на новый рубеж отступают. Хотя они довольно мощно и огрызаются каждый раз, но с пехотой у них повсюду одни прорехи. Так что им теперь не до засад и не до активных действий мелкими группами. А о контрнаступлении и не приходиться говорить. И потом он привыкли, что мы при подходе к ним упорно молчим. Можно нарваться и потерять остатки пехоты.
Немцы последнее время понесли большие потери. У них основная задача закрепиться на новом, заранее подготовленном, рубеже. Так что нам вылазок их особенно опасаться нечего. По военной науке мы должны бы выставить охранение. Но мы считаем, что одного часового у блиндажа поставить вполне прилично.
На полях и буграх кругом лежит белый снег. Слой небольшой, всего сантиметры. Наши обозники еще не сменили телеги на сани. Наш старшина тоже ездит пока на колесной повозке. Тимофеич по запаху снега знает, когда на санях возка подойдет и ляжет зима. Его торопить запрягать сани не нужно.
На поля и бугры хоть снега выпало мало, но земля успела застыть. Верхняя кромка промерзла штыка на два, на три. И ее не возьмешь просто так саперной лопатой.
Мы заняли два блиндажа, выставили часового и объявили отдых до подхода нашей пехоты. К вечеру из поиска вернулась группа разведчиков.
Ванька-ротный
Они подошли к немцам в районе дороги и установили, что противник закрепился на заранее подготовленном рубеже. Теперь нам нужно было привести разведку переднего края противника по всей ширине полосы выдвижения нашего полка. По карте эта полоса у меня была отмечена.
Ночью, когда стемнело, мы пустили вперед две поисковые группы. Участок полка простирался от дороги вправо и уходил в стороны километра на три.
На следующую ночь на исходный рубеж подошла наша пехота. Мы развели роты по переднему краю и солдаты приступили к рытью траншей. Они потыкали землю лопатами и в дело пустили взрывчатку, кирки и ломы. Пока в полку узнали, что на переднем крае грохочут взрывы и идет расход взрывчатки, пока издали категорический приказ прекратить расход боеприпасов, пока он дошел до передовой, солдаты успели взорвать верхний слой и в дело пустили лопаты.
За два дня пехота израсходовала месячный запас боеприпасов и взрывчатки, можно сказать приказ выполнили и взрывы прекратили.
У разведчиков были свои заботы. Нам нужно было подготовить новое пополнение. Десантник и разведчик близкие по профессии люди. Но работа полкового разведчика имеет свои тонкости и особенности. Десантника просто так, сразу за языком не пошлешь. Его надо учить, тренировать, прививать особые приемы и навыки. Ему нужно дать время освободиться от старых привычек и освоиться с новой работой и боевой обстановкой.
Заниматься с ними нужно конечно меньше, чём, скажем, с солдатом из стрелковой роты. Десантник многое умеет, быстро все схватывает и улавливает на ходу.
Полторы, две недели срок небольшой! Разжижать мозги вновь прибывшим нельзя. Нужно, чтобы каждые сутки были насыщены до предела. После этого их можно будет по одному добавлять в боевые группы и пускать на передок.
Передний край обороны немцев проходит по той стороне крутого оврага. А передняя линия нашего полка расположена на голом снежном скате, который снижается в сторону немцев. На свежем снегу четко видны свежие выбросы земли и землистого цвета протоптанные солдатами тропинки.
Теперь по этим тропкам, сгибаясь от пуль, бегают наши славяне. Наезженная часть дороги кончается у моста. Сюда в сумерки и ночью подъезжают ротные повозки. Они подвозят своим солдатам харчи и другое разное барахло.
Шоссе, или как по карте значиться улучшенная дорога, тянется дальше, но впереди она уходит под снег. Так, кой где, укрытые снегом, видны придорожные бугры и канавы.
Если от нашего оврага пойти вправо, по протоптанной солдатскими ногами тропе, то она приведет к позициям первой стрелковой роты. А если с этой тропы еще раз свернуть правее в сторону, то другая тропа, уходящая дальше, выйдет на снежный уклон километрах в двух правее шоссе. Держа в руках телефонный провод, который лежит поверх мерзлой земли, можно добраться на самый правый фланг обороны полка, во вторую стрелковую роту.
Здесь голый скат понижается отлого вперед и подходит к крутому оврагу, за которым сидят в обороне немцы.
Ванька-ротный
Эта тропа протяженностью длинная и не так испачкана солдатскими ногами. Кой где по цвету, она сливается со снежной порошей лежащей на земле.
Днем на фоне белого снега все живое и темное прячется. Не дымят солдатские землянки, ни шатаются поверху сами солдаты. Только с наступлением сумерек и темноты передний край нашей пехоты оживает.
И как обычно в первый момент темноты начинается движение по тропе туда и обратно. Пригибаясь и горбясь от пуль, в тыл подаются легкораненые. Им навстречу ведут новичков, несут жрачку, патроны и носилки, чтобы забрать тяжелораненых.
Днем по передним позициям рот немец усиленно ведет обстрел из артиллерии. За сутки на передке всякое случается. Немец конечно ведет прицельный огонь, но попасть в солдатский окоп не так просто. И все же шальные залетают иногда.
За сутки пехота в каждой роте теряет по два, три убитых и до пяти, шести раненых. У немцев на рубеже штабеля снарядов лежат. Артиллерии сосредоточена достаточно. Только на мощном огне они еще удерживают свои рубежи. А если бы посадить им в траншею, как у нас, одну пехоту, они бы не продержались бы здесь и пару дней.
Немецкий солдат без мощной поддержки артиллерии с одной винтовкой воевать не может. В этом, пожалуй, и суть, что за загадка такая русский солдат!
На мерзлую землю незримо падает мелкий, колючий снег. Его в темноте, когда идешь, глазами не видно. Его ощущаешь лицом, подбородком и когда он нос и губы щекотит. Видимость никуда!
Но зато теперь с убитыми возиться не надо. Ни каких тебе похорон и могилы рыть не надо. С убитым на морозе ничего не случиться до самой весны. Это живого солдата мороз и снежный ветер хватает за бока, лезет холодной рукой под рубаху, ломает хребет.
Вспоминаю, как в детстве, пацаны за шиворот наложат холодного снега и чувствуешь, как он достает тебе до самого хребта. Изогнешь спину, а он еще ниже подался.
Славяне не будут для мертвых долбить мерзлую землю. По приказу на живого взрывчатки не дают. А у солдат на передке земляных работ по горло. Стрелковые ячейки нужно ходами сообщения соединить, котлованы под землянки долбить.
Убитым что! Их мороз не берет! Убитых просто вываливают и кладут позади траншеи, чтобы не мозолили глаза живым. Завтра к утру труп будет беленький, а потом его засыплет и припорошит сверху снегом. Так что через пару дней он из вида совсем пропадет.
Живые видят все это и знают наперед, что их, вот так тоже назад отволокут и до весны в снегу лежать оставят. Но каждый надеется, что его ранит, а не убьет. На долгую жизнь в окопах рассчитывать нечего! Пристынут, примерзнут трупы к земле, потом их ни лопатой, ни киркой от земли не оторвешь.
С неба сыплется мелкий колючий и холодный снег. Пехота сидит на голом, открытом склоне, который понижается в сторону немцев. Все поле, до самого гребня, просматривается со стороны немцев. Пока в стрелковых ротах идет возня и ковыряние в земле, разведчикам в нейтральной полосе делать нечего.
Ванька-ротный
Когда солдаты закончат копаться в земле, немцам надо дать некоторое время несколько успокоиться. Через недельку можно будет пустить поисковою группу в нейтральную полосу. Прошло еще несколько дней. Мы сидим на нарах в землянке, разговор идет так себе, не о чем.
Не сходить ли нам сегодня Федя с тобой в окопы к пехоте. Посмотрим, как они устроились, оглядим переднюю линию их обороны. Все равно нужно когда-то ее нам с тобой всю пройти. Без этого нельзя начинать выходы под немецкую проволоку.
Посмотрим где наши, где немцы сидят. Важно почувствовать нейтральную полосу. Возьмем с собой Сенько и сержанта Павлова из вновь прибывших. Обойдем за ночь наши окопы. Когда-то надо нам свою работу начинать.
Я согласен! говорит Рязанцев.
В сумерках мы выходим и идем по тропе на передок. Красиво смотреть! По всему открытому фронту нашей обороны над поверхностью снега в нашу сторону летят трассы горящих огненных пуль. Но вот эти пчелки начинают жужжать и гудеть рядом поблизости, только и смотри как бы они не обожгли и не ужалили тебя. И вся красота их полета сразу пропадает. Начинаешь сутулиться и припадать носом к земле.
Идешь по тропе, и бывает, реагируешь на них по-разному. Впереди топает Рязанцев и если он при подлете их, на них плюет, то все идут и никто не сгибается.
Но стоит ему чуть вздрогнуть и согнуть свой хребет, остальные не могут, выпятив грудь идти им навстречу. Кто-то дрогнул и остальные к земле припали. Все мы идущие по тропе и под пулями между собой связаны электрическим полем.
В стрелковых ротах солдатские ячейки соединены короткими ходами сообщения. Сплошной ротной траншеи пока еще нет. Нам приходиться идти вдоль окопов поверху, то посматривая на солдат, которые роются в земле, то на летящие пули с немецкой стороны.
Не будешь прыгать в окопный проход, чтобы по нему пройти каких-то десяток метров и потом снова из него вылезать. А ходить, вот так, по поверхности земли вдоль линии обороны не очень приятно. Все время приходится на пули смотреть и ждать, чтобы шальная тебя не ударила.
Командир роты идет вместе с нами и показывает свой участок обороны. Но вот мы доходим до последних ячеек первой роты. Мы прощаемся с лейтенантом, он прыгает к солдатам в окоп, а мы идем по открытому полю. От него нам нужно попасть во вторую стрелковую роту.
Учти Федор Федорыч и ты Сенько! Завтра поведете ребят по переднему краю пусть перед новичками особенно не хорохорятся. При сильном обстреле приказываю в солдатских окопах переждать!
Во второй роте примерно та же окопная обстановка. Мы прошли по всей линии обороны нашего полка. Теперь я ясно представил картину переднего края, нейтральной полосы и где немцы сидят. Подступы к немецким позициям с нашей стороны, совершенно открыты.
Ванька-ротный
Немцы за оврагом занимают господствующую местность. Сидят они в надежных укрытиях, заранее построенных и оборудованных по всем правилам инженерного искусства.
Наши солдаты торчат по пояс на голом и открытом пологом снежном скате. А немцы зарылись и сидят наверху. Им видно всё и удобно вести обстрел наших позиций.
Какая глубина обороны у немцев, мы пока об этом не знаем. А переднюю немецкую траншею с нашей стороны видно хорошо. Перед передней немецкой траншеей вдоль всей линии обороны проходит глубокий овраг. Это мы видим и по карте он четко обозначен.
Смотрю по карте овраг с крутыми скатами, глубиной метров десять. Берега, где крутые, где замытые. По дну оврага течет не то речушка, не то приличный ручей.
Немцы уверены, что мы здесь в наступление с хода не сунемся. Мы просмотрели свою линию обороны, и нам предстояло теперь заняться прощупать немецкий передний край.
Разведчики народ не разговорчивый. Все больше про себя думают и молчат. Чувствуют, что начинается серьезное и опасное дело. Дня через два придется идти под немецкую проволоку.
Ну что? спрашиваю я Федю, когда мы возвращаемся к себе, снимаем сапоги, разматываем потные портянки, чтоб дать немного ногам отдохнуть.
Да так, ничего! Обычное дело!
Под "обычным" делом нужно понимать, Немцы постреливают, бросают мины, бьют из артиллерии и снова пускают трассирующие из пулеметов по нашим позициям.
А наши, как правило, на немецкую стрельбу не отвечают. Окопник солдат из винтовки по пушкам не будет стрелять. Он ждет, когда наши из артиллерии или из пулеметов ответят. А пулеметчики считают, что нужно землю снарядами ковырять. Нечего зря жечь стволы. У ручных пулеметов прицельный по точности ресурс короткий. Вот и не отвечают наши стрелки. А вообще-то правильно делают.
Уходили мы из окопов второй роты, командир роты жалуется комбат по телефону орет. Почему наши ответный огонь из стрелового оружия не ведут? Попробуй, высунься! Сразу полроты придется в снег за окопы вытаскивать.
Я сказал ротному, передай своему комбату, что разведчики начали работу и не велели стрелять.
Вооружение стрелковой роты небольшое. Ротный миномет и два ручных пулемета системы Дегтярева на пол сотню солдат. А это считай километра полтора обороны по фронту.
Я тоже иногда думаю. Зачем солдату винтовка? Возьми сейчас ее у любого, открой затвор и посмотри на ствол. Там не только три канавки слева, вверх, направо не увидишь, там просвета вовсе нет. Я не видел ни разу в течение нескольких лет, чтобы сидя в окопах солдат из своей винтовки когда ни будь стрелял или целился.
Ванька-ротный
И я все время шляюсь по передку. Частенько приходится выходить с ребятами в нейтральную полосу и под немецкую проволоку. И из своего пистолета я никогда не стрелял. Из Парабеллума и Вальтера я стрелял и то для пробы. Парабеллум это вещь! Вот зараза, бьет хорошо!
Через пару дней с приближением сумерек, мы зашли в окопы к стрелкам первой роты. Понаблюдали за немцами перед выходом. Посидели, покурили, откашлялись. Мы пришли сюда с небольшой группой ребят, чтобы пойти в овражек к немцам. Ребята там уже раз побывали и доложили, что место там подходящее.
Здесь в окопах нас разыскал старшина. Он принес мешок с продуктами, а Валеев, как всегда, держал за спиной термос с горячей едой. Мы вышли в окопы раньше, чем у старшины похлебка была готова. Нам нужно было засветло понаблюдать немецкий передний край. И вот теперь пока хлебали, ели и снова курили, прошло не меньше чем два часа.
Кругом потемнело, и видимость пропала. Посмотреть вперед впереди все серо и какой-то мутью размыто. Видно только пули искрятся и горят на подлете.
Старшина собрал свои вещички в мешок, Валеев хлопнул крышкой термоса и надел лямки за спину. И они подались назад.
Ну что Федя? Наверно и нам пора идти? Я кивнул головой в сторону немцев и ребята нехотя поднялись. Мы вылезли из окопов и лениво, во весь рост, тронулись в перед. У них задание подобраться к краю обрыва и пролежать там до утра. С рассветом они должны вернуться назад. Нужно посмотреть и послушать, что делается ночью в немецкой траншее. По самому ли краю обрыва проходит она?
К утру, разведчики возвращаются и докладывают: В одном месте на дне оврага стоит небольшая группа деревьев. Белые заснеженные стволы и покрытые белым инеем ветви сливаются с окружающей овражной местностью. На той стороне по самой кромке оврага проходит немецкая траншея в полный профиль.
Вот собственно всё, что мы на сегодняшний день знаем о немецкой обороне и их переднем крае. Мы покидаем стрелковые ячейки и возвращаемся к себе в овраг.
У нас с Рязанцевым небольшой отдельный блиндаж с деревянными нарами, примятой соломой и немецкими вшами. В углу небольшой столик стоит и вдоль стены широкая струганная лавка. Я кладу карту на стол, сажусь на лавку и рассматриваю участок обороны немцев перед фронтом нашего полка.
Рязанцев лежит на нарах и пускает дым в потолок. Он не любитель разглядывать карту. Разные завитушки и пересекающиеся линии действуют на нервы ему. Карта, это, мол, дело твоё, капитан!
Я не настаиваю. Я знаю его склад души, характер и привычки. Сигарета погасла и он лежит, подложив руки под голову. Это мы с ним обсуждаем задачу и обобщаем данные о немецкой обороне. Он молчит. А мы вроде как бы мысленно обсуждаем план поиска на завтра.
Говоришь, траншея по самому краю оврага идет?
Идет!
Немцы ночью ходят по траншее?
Движения ночью нет!
Ванька-ротный
Ты хочешь сказать, что немцев в траншее не видно? Может, вообще их там нет?
Есть! Вроде стреляют!
Стрелять могут и из глубины обороны! И не везде, не по всей траншее сидят? У них солдат не хватает. Как ты думаешь?
Тоже, так думаю!
Траншею им рыли заранее саперные части. Рубеж заняли, а солдат на всю траншею могло и не хватить. У тебя возражения есть?
Нету!
Ты спишь, что ль? Или не желаешь говорить?
Нет, я так!
Ты будешь молчать! А я буду язык трепать?
Я думаю капитан! А ты давай говори!
Я тоже думаю, и хотел бы твое мнение знать. А то, что я не скажу? ты в ответ
Ну! Да! Конечно! И вроде так!
Если у немцев солдат не хватает, они могут заминировать часть траншеи. Ты с ребятами сунешься туда и попадешь на мины.
Это так! позевывая, отвечает Рязанцев.
Я встаю из-за стола. Моему терпению больше нет пределу. Я выхожу в проход блиндажа и велю часовому позвать мне старшину Тимофеича.
Скажи ему, что по срочному делу!
Федя по-прежнему лежит на нарах и смотрит в потолок. Я понимаю, у него сейчас на душе тревога и сомнения. Он знает, что ему завтра предстоит идти в немецкую траншею. А это дело не простое! Я знаю по себе. Иногда нападает такая тоска, что от нее некуда деться и не хочется разговаривать.
По его ответам я чувствую, что у него именно такая пора.
В блиндаже появляется старшина.
У тебя новые маскхалаты в запасе есть? спрашиваю я.
Есть! Товарищ гвардии капитан! С десяток абсолютно новых наберется.
Ты вот что Тимофеич! Нужно в сан роте достать штук шесть солдатских одеял. Обшить их с двух сторон чистыми простынями. Лестницу нужно заранее подготовить. Сделаешь из жердей и кругом обмотаешь бинтами. Лестница должна быть легкой и прочной. Высота метров пять, дня через два она должна быть готова. Изготовишь ее, под навесом у себя, ее держи. Как только нужна будет, от меня получишь команду. Одеяла завтра к вечеру доставишь сюда. Мобилизуй на эту работу новеньких. А сержанта Павлова и его напарника не трогай, они завтра вместе с нами пойдут. Все ясно?
Можно идти? спрашивает старшина.
Я молча киваю головой в сторону Феди и пальцами показываю, что мол, нужно полфляжки водки сюда принести.
На поясе у старшины болтается обшитая сукном немецкая фляжка. Я трогаю ее и провожу пальцем по середине ее.
Ты бы нас с Федей покормил, что ли! Я проголодался что-то ныне!
Тимофеич понимающе кивает головой, поворачивается и выходит наружу.
Ванька-ротный
Так он Феде, если тот и будет просить, не даст. У нас сейчас период подготовки к ночному поиску и водку старшина никому не выдаёт. Даже те положенные ежедневно сто грамм, он сливает и держит у себя неприкосновенным запасом. Только я один могу разрешить старшине.
Через некоторое время старшина возвращается, ставит на стол налитые котелки, кладет нарезанный хлеб, сало на закуску и стучит по краю стола своей неизменной железной кружкой.
Извините, товарищ капитан, ничего другого готового нету!
Я вижу, старшина у тебя спиртное на поясе во фляжке болтается.
Да так, самая малость. Валеев спрятал, а я в телеге нашел.
Я подмаргиваю старшине и киваю головой в сторону Феди.
Федя слазь! Хватит валяться! Тимофеич опохмелиться маленько нашел.
Слазь! Тебе душу поправить надо для пользы дела.
Федя охает, вздыхает, поднимает голову, переваливается через борт, (нары у немцев с небольшим бортом, чтобы на пол не падала солома) спускает ноги на пол и нехотя подходит к столу. На лице у него страдание и невыносимая мука. Старшина наливает полкружки, я двигаю ее к краю стола, он смотрит на нее, как змей на лягушку.
Давай не задерживай!
Он как бы нехотя протягивает к кружке руку и запрокинув голову одним глотком опрокидывает ее. Вздохнув облегченно и привалившись к стене, он запивает из котелка, который на столе с водой стоит. Потом берет кусок хлеба и сала, держит его в руке и посматривает на меня. Я киваю головой Тимофеичу и тот наливает Феди еще порцию. После этого мы с Тимофеичем выпиваем и оставляем Рязанцеву на третий глоток. У Феди глаза глядят веселей, но он делает вид, что стесняется.
Давай, давай, дохлебывай! Нам со старшиной и по разу хватит!
Ну что? На душе стало веселей? Может теперь, по делу поговорим? А то у тебя на сухую разговор никак не клеился!
Щас покурю! И обо всем поговорим!
Феди легче жить. Глядишь, перебросится словцом со старшиной. Тот тайком нальет ему полкружки. Выплеснет Федя водку в себя, и завалится на нары спать до утра. А я не мог, вот так, легко очистить свою душу от обид и всякой скверны. Всякие тяжелые мысли даже после выпивки не покидали меня.
Доложи мне подробно, что там в овраге? Уточни глубину, ширину! Где обрывистые и где пологие скаты? Думаю, что лезть нужно ребятам там, где самый крутой обрыв, где немцы наверняка нас не ждут, для этого я и заказал старшине изготовить лестницу. Федор Федорыч прокашлял и подробно изложил свои взгляды на немецкий овраг. Язык при этом у него нисколько не заплетался, а даже наоборот, он все излагал обстоятельно и подробно.
Ванька-ротный
Овраг не широкий. Местами шириной метров до двадцати. Скат со стороны немцев высокий и обрывистый. Есть пологие места, где можно подняться наверх легко. Глубина оврага метров пять, не больше. Подняться к немецкой траншее можно, но не везде. В траншее, где подходят обрывы, немцев не видно. На счет лестницы, я согласен. Поставим ее под самый отвесный край оврага, где человек вообще не сможет подняться к краю траншеи.
Уточни про траншею! перебиваю, я его.
Траншея идет по самому краю. Движения немцев ночью в траншее не видать. Может, сидят не высовываясь? А по делу должны быть у них впереди наблюдатели. В одном месте на дне оврага ближе к нашей стороне стоит группа деревьев, за которыми можно укрыться. Наблюдение вести из-за них хорошо. Впереди заснеженные стволы, мелкие кусты и белые ветки. На дне оврага снега больше, чем при подходе в поле и на открытых буграх. Спуститься в овраг, сесть за деревья место хорошее. Сидеть благодать! Пули летят высоко.
Скажи-ка Федя! А на день там можно остаться и продолжать вести наблюдение?
Думаю, что можно!
Я старшине одеяла обшить простынями заказал.
Я слыхал. Это дело полезное! Может мы, днем туда под деревья махнем.
Днем идти туда бесполезно. А с ночи остаться, пожалуй, вполне!
Я в этом смысле и говорю, что днем.
А я хотел Сенько с его группой послать под деревья.
Нет уж, ты сейчас реши кого посылать под деревья. Чтобы потом Сенько не обиделся, что я отбил у него хорошее место.
В это время в проход блиндажа просовывается ст. сержант Сенько. Сенько высокий, широкоплечий, здоровый парень. Движения у него неторопливы. Во всем теле чувствуется ловкость и сила. У него мгновенная реакция, когда дело касается разведки или доходит до броска. Он хочет что-то сказать. Я делаю ему знак рукой, мол, подожди, и приглашаю присесть к столу.
У тебя чего ни будь срочное?
Нет.
Старшина молча поднимается, подвигает железную кружку, колотит пальцами по фляжке, но она уже пустая. Старшина поворачивается и выходит наружу. Вскоре он возвращается и наливает Сенько полкружки спиртного.
Давай Серафим! Выпей и закуси, ты наверно голоден. Мы уже приложились.
Сенько морщится, заедает салом с хлебом и затягивается сигаретой.
Ну, что хорошего там, на участке второй роты? спрашиваю я, его.
На моем участке голо, хоть шаром покати! Негде с ребятами зацепиться, чтобы вести наблюдение. Можно, но только из стрелковых окопов.
Это верно! У тебя там голое поле. Ни кустов, ни прошлогоднего бодуля.
Вчера ходили к оврагу. Полежали немного. Вчера почему-то тихо было. Обычно они сидят в траншее и всю ночь болтают А-ля, ля! А тут тишина! Ракеты пускают, стреляют из пулемета, а разговора не слыхать. Какие-то немцы не нормальные пошли?
Ты вот что Серафим! К оврагу больше не ходи. Посади ребят своей группы в окопы второй стрелковой роты и пусть наблюдают за немцами из окоп.
Ванька-ротный
Возьми стереотрубу, но ни днем, ни ночью с немцев глаз не своди! Так и передай своим ребятам. Вообще-то лучше сесть где-нибудь в отрыве от нашей пехоты. Возьми взрывчатки у старшины. Тимофеич, для тебя специально достанет.
Взорви верхний мерзлый грунт и отрой окоп человек на пять в стороне. Старшина даст тебе пару простыней, чтобы во время рытья прикрывать на день свежую землю. Потом он тебе ротный миномет достанет. Погоняй немцев по передней траншее, посмотри, где они зашевелятся.
Там правее роты есть небольшой лесок. Но видно это участок соседнего полка. Мы хотели туда пройти посмотреть, что там делается.
Мы потом Серафим туда сходим. Нам сейчас нужно на своем участке наблюдение установить.
А ты Федор Федорыч готовь свою группу. Даю тебе два дня на подготовку, а потом ночью вместе в овраг под деревья пойдем. Одеяла у Тимофеича взять не забудь! На сегодня вроде все!
Тебе Тимофеич строгий приказ. Никому водки, ни под каким предлогом! Раненые, если будут. Им разрешаю с собою за все дни отдать. Перед делом надо голову ясную иметь!
Через два дня наступает срок выхода. Ребята молча собираются. Рязанцев строит их полукругом на площадке около блиндажа.
Больные есть? спрашиваю, я их.
Как настроение?
Все молчат. Я ставлю задачу на поиск и в конце добавляю:
Вас четверо и нас с Рязанцевым двое. Всего шесть. Цифра четная. У кого на этот счет имеется сомнение или есть суеверие. По количеству, думаю, вопрос отпадает.
Идем в овраг и ложимся под деревьями. Лежим, ночь и остаемся лежать на следующий день. К немцам в траншею пока не полезем. Остаться в овраге на день дело опасное и рискованное. Гарантий никаких!
Все обратно вернемся живыми не знаю. Из оврага днем не выскочишь, если обнаружим себя. В общем, приходится на риск идти.
Кто из нас под пулями умрет, одному ему известно! и я поднимаю указательный палец вверх, а потом медленно направляю его в нос к себе и начинаю ковырять в носу.
Ребята стоят, смотрят на меня и грустно улыбаются.
Может, кто кашляет? Носом сопит? У кого куриная слепота на нервной почве? Может, кто от простуды чихать громко стал? Может кто черняшки с салом обожрался и пускает хлебный дух так, что за версту слышно?
Старшина!
Я вас слушаю, товарищ гвардии капитан!
Ты их перед выходом как следует, накормил?
Старшина, ничего не понимая, разводит руки.
Ты их досыта? Как на убой?
Так точно! Как на убой! у солдат на лице опять тоскливая улыбка и даже хихиканье.
Ты чего радуешься Бычков?
Это кто радуется? Я? Я ничего! А что?
Ванька-ротный
Как, что? Ты мне весь молебен по покойникам испортил!
Это я, что ль?
Ты Бычков молодец! Дух в тебе боевой заложен.
А я думал, что испортил?
Ты Бычков пойдешь направляющим!
Есть идти передним!
Ну что ж! Раз отказов нет на выход, объявляю перекур! Через десять минут выходим!
У входа в блиндаж стоят новенькие и те, кто от поиска пока свободны. Новенькие смотрят на готовую к выходу боевую группу и на процедуру выхода.
Через десять минут мы выходим на тропу и идем по снежному полю. Навстречу нам, на уровне груди, летят немецкие трассирующие пули. Бычков замедляет ход, остальные замирают на месте. Идем по переднему. Он встал и все стоят. Пули проходят довольно близко. Каждый стоит и ждет тупого удара. Каждый, этот момент переживает по-своему. Переживают все. Пули могут ударить любого. И Бычкова, что стоит впереди, и тех, кто остановился сзади, на изгибе тропы.
Один стоит и зло смотрит на пролетающие пули. Другой, сжав зубы, отворачивается, чтобы не видеть их. Двое, трое стоят спокойно и тупо смотрят, как они сверкают. Я задерживаю дыхание и смотрю, как они горят голубоватым зловещим огнем.
Если трассирующая пролетает в полуметре от тебя, то видно как она горит и сверкает. Вот она приблизилась к самому лицу, сверкнула беззвучно и исчезла за ухом.
В это время один из ребят опускает автомат на снег и приседает. Это Возков, пулей в предплечье ранен.
Пули ударяются рядом в снег и визжат, разлетаясь рикошетом в стороны. На них уже никто не обращает внимания. Возкова перевязывают, он поднимается на ноги, ему вешают автомат на шею и он пробует сделать пару шагов.
Можешь идти? спрашивает Рязанцев.
Дойду, помаленьку!
Следующая очередь идет чуть левей. Слышен посвист пуль. Мы трогаемся с места и идем по тропе.
Снежный скат заметно понижается. Мы обходим стороной солдатские окопы, находим протоптанные следы наших ребят, которые здесь шли несколько дней назад и вскоре подходим к оврагу. На краю оврага все ложатся. И по одному садясь на снежный спуск, на заднице съезжают вниз, перебирая ногами. На дне оврага мы поднимаемся на ноги и гусиным шагом подходим к группе заснеженных деревьев. Здесь мы медленно опускаемся за стволы. Теперь здесь можно передохнуть и немного расслабиться.
Ванька-ротный
Из-за деревьев даже ночью хорошо просматривается немецкая траншея. Она идет по самому краю обрыва. Траншея, по-видимому, глубокая, потому что хождения солдат в ней не видно. Но где-то должны сидеть наблюдатели? Возможно, они затаились и смотрят на нас? Ждут, пока мы уляжемся и решают брать нас живьем или расстрелять в упор из пулемета. Всякие мысли приходят в первый момент.
Проходит немного времени, вокруг все спокойно и тихо. Пули летят высоко над головой. Пулеметный обстрел немцы ведут из глубины обороны.
Далеко вправо уходят очертания оврага. И там дальше, по краю, все та же траншея. Чуть правее нас, в глубине обороны возвышаются две круглые насыпи. Это блиндажи для немецких солдат. Это не только укрытия, это огневые опорные пункты. К ним с переднего края тянется ход сообщения. Федор Федорыч наверно видел их, но мне о них ни чего не сказал. Возможно забыл? А может, думал о главном как из траншеи брать языка?
Мы укрылись одеялами, лежим на снегу и посматриваем из-за деревьев. Так проходит часа два или три.
Я решаю остаться здесь на день и думаю, что нужно дать отдых ребятам.
Двоих назначаю дежурить, а остальным разрешаю укрыться одеялами и спать. Смена через каждые три часа. Мы с Рязанцевым не вылезаем из-под одеял до самого рассвета. Ночью я раза два просыпался, жестами спрашивал дежурных, что, мол, и как? Они пожимали плечами и делали знак рукой, что все идет по старому. Немцев не видно.
Утром я высовываю голову из-под одеяла, осматриваюсь кругом, толкаю ногой в бок Рязанцева. Утро, как утро! Вроде мы не под самым носом у немцев лежим. Теперь ребятам полагается спать, а мы с Рнзанцеыв будем дежурить.
Я поднимаюсь, улаживаюсь по удобней, остальные ложатся и укрываются одеялами и тут же засыпают. Весь день мы с Рязанцевым сидим и ведем наблюдение. Иногда мы с головой накрываемся одеялом, разговариваем шепотом обмениваемся мнениями и делаем перекур.
Зимний день короткий. К ночи мы поднимаемся и уходим из оврага. Обратный путь под пулями проходим, так же не спеша, заходим в блиндаж, садимся на нары и, не снимая, халатов сразу закуриваем.
Ну что? Как думаешь, Федор Федорыч? Может, завтра ночью пошлем ребят подняться в траншею? Пусть тогда до рассвета лестницу туда занесут.
Чего ночи ждать? В сумерках нужно идти! К ночи они расставят посты и усилят наблюдение. В светлое время они нас здесь не ждут. Ночью они все будут на ногах. Сам знаешь, немцы темноты бояться и перед рассветом особенно зорко следят.
Логика верная! Ты прав! Ничего не скажешь!
Может, я сам в траншею пойду?
Нет, Федор Федорыч, сейчас нам с тобой это дело не подпирает. Приказа из дивизии на захват пленного нет. Готовь группу захвата из троих и группу прикрытия. Кто старшим пойдет?
Ванька-ротный
Аникина! Он давно не ходил! Бычкова и Соленого с ним в паре.
Ладно, согласен! Группу прикрытия сам подберешь!
Теперь план действия давай обговорим. На поиск обе группы пойдут перед рассветом. Остаток ночи и день будут лежать. Перед наступлением темноты пойдут на траншею. Напролом пусть не лезут.
Может им с ночи лестницу приставить, осторожно подняться и в траншею взглянуть.
Согласен! Пусть по-тихому поднимутся и заглянут в траншею. Им нужно знать, куда потом придется идти.
При выходе на захват языка, поднимутся наверх осмотреться должны! На ту сторону пусть сразу переберутся. Группу немцев из трех, четырех, если те по траншее пойдут, нужно будет пропустить мимо. Брать только одного или двух. Главное не обнаружить себя, вот в чем задача!
Здесь Федя отличное место. Лучше с захватом языка подождать, если ситуация сомнительная будет. На этом месте можно будет в другой раз взять. Главное немцев не спугнуть. В общем, нужно действовать, как можно тише. Только в этом наше преимущество и реальный успех. Выдержит Аникин? В драку не полезет?
Нет! Ребята спокойные! Особенно Бычков.
На исходе ночи обе группы разведчиков вышли в овраг. Мы с Рязанцевым вместе с ними дошли до переднего края стрелковой роты, спрыгнули в крайний окоп и стали смотреть им вслед. Вот они растворились в снежной пелене.
Часа через два на снегу с той стороны я заметил движение. Слышу при подходе к окопу наши ребята пыхтят. Первая мысль ранило наверно двоих или троих.
Выглянул в проход, поднялся над окопом по пояс, вижу, подходят. Еще пару десятков шагов и они перед окопом стоят. Вижу между ними незнакомая рожа в маскхалате шевелится. Конечно немец! Где-то схватили черти! Аникин перед окопом стоит, и кровь на снег сплевывает. Сказать ничего не может.
Что с ним? Бычков!
Немец его каской по зубам долбанул!
Я говорю Бычкову: Проводи Аникина в сан роту! Идите вперед и не ждите нас.
Куда девать одеяла? спрашивает кто-то из разведчиков.
Несите их домой! Сдадите старшине!
Мы забираем немца, выходим на тропу и идем восвояси. Немец одет в новенький маскхалат. Его не отличишь от нашего разведчика. Впереди идут двое из группы прикрытия, за ними топает немец под личной охраной Соленого. Остальные сзади следуют друг за другом гуськом.
Мы медленно поднимаемся по снежному склону, ветер нам гонит в спину снежную пыль. Из-под ног вырываются белые шлейфы мелкого снега. Трассирующие, как обычно летят из-за спины. Немец поминутно вздрагивает, горбится, а мы идем свободно, показывая, что пули нам "муде ферштейн"!
Ванька-ротный
По тропе навстречу продвигаются стрелки солдаты. Они сходят с тропы и стоят, ждут, пока мы пройдем. Так уж на передке заведено, когда на узкой тропе встретился стрелок пехоты и полковой разведчик. Они не реагируют, что между нами шагает немец.
Вскоре мы подходим к мосту, сворачиваем в овраг, и по узкой тропинке спускаемся к блиндажам. Здесь можно расслабиться и стряхнуть с себя напряжение.
Из блиндажей, навстречу нам высыпают ребята. Тут же стоит и наш старшина.
Аникина в сан роту отправили? спрашиваю я.
Валеев на телеге повез. Бычков сопровождающим с ним поехал.
А мне, куда с немцем идти? спрашивает Соленый.
Веди его к нам в блиндаж!
А ты Федя распорядись! Пошли ребят, чтоб одеяла забрали!
Тимофеич! Готовься! говорит кто-то из стоящих солдат.
К чему?
Как к чему? Водку за неделю придется выкладывать!
За спиртным дело не станет! Закуску надо достать! Вы же не будете после выпивки солдатской похлебкой заедывать! Вам чего-то жевать подавай!
После проведения успешной операции у разведчиков наступала неделя отдыха, так уж было заведено! Если кто даже по делу звонил в разведку, ему отвечали, чтобы он больше сюда не звонил. Даже начальство полка об этом знало.
Если у начальника штаба полка было срочное дело ко мне, то он посылал ко мне с запиской нарочного. Посыльной подходил к спуску в овраг, его останавливал часовой, отбирал записку, спускаться в овраг не разрешал, вызывал дежурного и для порядка предупреждал:
С тропы не сходить!
Посыльной знал, что у разведчиков слово с делом никогда не расходятся. Так и стоял тот в отдалении, ожидая пока вернется дежурный и даст ответ.
Давай браток топай назад! Гвардии капитан позвонит начальнику штаба по телефону.
Впереди у нас целая неделя спокойной жизни. Перед глазами ни пуль, ни снарядов, ни крови. Все это начнется потом. А сейчас мы сидим в блиндажах и где-то там наверху умирают другие.
Ну что Соленый? спрашиваю я, спускаясь в блиндаж.
Расскажи, как было дело?
Я точно сказать не могу. Меня Бычков оставил лежать наверху, на краю траншеи. Они вдвоем прыгнули в траншею на немца. Смотрю они его уже по траншее ко мне волокут.
Сними с немца маскхалат и проверь карманы. Будешь находиться при немце и глаз с него не спускать! Нужно будет вести его в сортир стой при нем, смотри и придется нюхать. Ты от него ни шаг не должен отходить! При немце будешь находиться до тех пор, пока в дивизии не сдашь его под расписку.
Ванька-ротный
По дороге, когда в дивизию поведешь, тыловики будут на немца бросаться с кулаками. Они на немцев злые. Готовы любого пленного на дороге растерзать. Их только подпусти к невооруженному немцу. Тут они прыть свою друг перед другом показывают. По дороге, если кто полезет, дашь предупредительную очередь из автомата. Ты часовой и имеешь право применить оружие. Будь с ними потверже.
При опросе немца, я узнал, что у них в роте мало солдат. За последнее время рота понесла большие потери. На новом рубеже в роте не более пятидесяти солдат. В глубине обороны находится опорный ротный пункт и блиндажи для отдыха. На вооружении роты имеются шесть пулеметов МГ-34 и несколько минометов. О количестве минометов пленный сказать ничего не может. Роту поддерживают две батареи орудий калибра 85. Настроение у солдат плохое. Бывают случаи дезертирства в тыл под всякими предлогами. Пленного послали в траншею, чтобы заменить часового, который заболел. Сверху на него что-то навалилось, он хотел разогнуться, ударился каской и его начали душить. Он понял, что это русские, бросил винтовку и поднял руки кверху.
Товарищ капитан! Как его фамилия?
А тебе она зачем?
Мы с Бычковым наколку делаем. Фамилию немца на руке выкалываем, которого берем.
Не тебе надо наколку делать, а немцу на руке ваши фамилии колоть. Кто взял? Чтобы сразу было видно.
Я спросил у пленного, тот ответил:
Ерих Надель.
Соленый достал из нагрудного кармана чернильный карандаш, послюнявил его, и закатав рукав, написал фамилию немца.
Бычков придет. Колоть будем потом!
В дверь блиндажа просунулся старшина.
Товарищ гвардии капитан, Соленого надо покормить. А то он у нас вторые сутки не емши.
Неси сюда! И немцу дай поесть! Водки не давай! Ни тому, ни другому ни грамма! Когда Соленый вернется, придет из дивизии назад, вот тогда ему и нальешь. Бычков вернется сразу его ко мне. Ребят можешь кормить, спиртное разрешаю выдать. Пошли кого двоих за Сенько во вторую роту. Пускай снимает свою группу и топает на отдых домой.
Сенченкову скажи, он у нас представления к награде пишет, пусть подготовит на троих, я подпишу.
Товарищ гвардии капитан! Вы на меня будете писать, как на Соленого?
Ну, а как еще?
Я ведь не Соленый. Это кличка у меня. А по документам я числюсь, как Клякин. Меня, Соленым, ребята зовут. А на самом деле я Клякин. Клякин, вроде не звучит.
Это кто ж тебя так окрестил? Лучший друг твой Бычков, наверно? Ладно, учтем!
Ванька-ротный
Ты, вот что Соленый! Веди-ка немца в штаб дивизии. Для охраны двух новичков с собой возьми. Пусть они почувствуют, как водят в тыл пленных немцев.
Впереди была неделя с гарантией на жизнь. Вот так в один день война для нас кончается живи себе и в ус не дуй! На душе спокойно! Красота! Над кем каждый день смерть не висит, то не поймет, что значит для человека с гарантией на жизнь целая неделя.
Неделя, срок небольшой, когда валяешься на нарах, ешь, пьешь и ничего не делаешь. Такая неделя пролетает незаметно и быстро.
Через неделю меня вызвали в штаб.
Есть данные, что немцы произвели перегруппировку! сказал мне начальник штаба полка.
Нужно готовить объект! На днях придет приказ из дивизии, будем брать контрольного пленного.
К вечеру Рязанцев с ребятами выходит в окопы к стрелкам. Нужно искать новое место и готовить объект. На одно и то же место разведчики, как правило, не выходят. Где свои следы оставили, туда второй раз соваться нельзя.
Ребята сидят безвылазно в стрелковых окопах. Старшина носит в окопы кормежку. На третий день и я выхожу на передовую. По ночам ребята лазают и ползают к краю оврага, изучают и щупают, где можно взять языка. Нужно выбрать новое место, изучить и пронаблюдать его со всех сторон.
Мы сидим с Рязанцевым в ротной землянке, накануне меня вызывали к командиру полка, и я рассказываю ему, что за разговор там состоялся.
О чем говорили?
О чем, о чем? Как всегда об одном! Спрашивает:
Сколько у тебя людей во взводе пешей разведки? Я ему говорю, что у нас всего двенадцать.
Как, это двенадцать? Ты недавно получил пополнения десять человек!
Я считаю, сколько у меня в боевых группах числится. А эти пока еще не разведчики. Их натаскивать нужно.
После некоторой паузы опять задает вопрос:
Потери у тебя есть?
Пока нет!
Значит, они у тебя бездействуют! И кстати, чем ты сам занимаешься?
Я посмотрел, на него в упор и мне захотелось обложить его матом, бросить все к чертовой матери и уйти из этого полка. Разговор не по делу, а так на подковырках и на подначках.
Вон, в другом соседнем полку, сидит капитан по разведке при штабе, пишет донесения и по передку с солдатами не лазает. И считается, что он работой занят.
А тут мотаешься по передовой и он мне гадости изрыгает. Смотрю на него и говорю:
На счет меня, ты у людей спроси! поворачиваюсь и из блиндажа выхожу. У него глаза на лоб полезли.
Выхожу наверх. Под ногами ветер и мелкий снег шуршит. Смотрю и думаю, лечь вот сейчас на снег, где попало. Пусть сам идет на передок и смотрит, где немцев брать надо.
Ванька-ротный
Дело идет к тому, что я должен ребят сунуть куда попало. Доказывать бесполезно. Ему, главное, чтобы в разведке были потери. И разговор он начал, сколько людей и сколько потерь. Потеряй мы сейчас всех, с него спроса не будет, и он нас оставит в покое. После взятия здесь языка, немцы, как псы сидят настороже. А на счет передислокации, я им просто не верю. Все немецкие пулеметы стоят на старых местах. Бросают ракеты и бьют по прежнему распорядку. Если немцев сейчас здесь сменить, то вся система огня сразу изменится. Не могут другие немцы все точь-в-точь до мелочей повторить. А наш полковой, мне долбит свое. А я ему свое, что лезть здесь бесполезно.
Я, Федор Федорыч на фронте с сорок первого. Каких я только не видел майоров. Глотку драли, угрожали. По молодости я верил им сначала. А на проверку, что вышло? Людей положили. Орденов нахватали. Сделали карьеру. И этот майор с курсов пришел, не успел вшей нахватать, и туда же! Потерь нет, значит бездельники. Они не знают, сколько солдату нужно иметь душевных сил, чтобы вынести на себе войну.
Это, он что? Второй раз тебя вызывал?
Да! Во второй раз они с Васильевым решили навалиться на меня.
Это тот, что из дивизии?
Да! Из дивизии!
А в дивизии, что говорят?
В дивизии готовят приказ на захват контрольного пленного. Они решили, раз у нас так легко вышло прошлый раз, то и в этот раз взять контрольного пленного нам ничего не стоит. Ничего мы с тобой здесь, в овраге, не сделаем. Немцы, после взятия нами того языка, сидят настороже и поджидают нас, когда мы еще раз в овраг к ним сунемся.
Видишь ли, они доложили в штаб армии, что на всем участке обороны дивизии ведутся активные поиски разведчиков. Я им сказал, что мы каждую ночь выходим за передовую и ведем прощупывание переднего края противника. Но им этого мало. Им нужны результаты свою работу хотят показать.
Приказ, взять языка, легче всего написать. Ты вот два раза в овраг сунулся и потерял троих лучших ребят. А что добился? Остальные, живые, прекрасно все видят. На хапок тут ничего не сделаешь и языка не возьмешь.
Завтра пойдешь, опять будут только потери. Немцы видят, что мы лезим в овраг. И они не дураки, как на это рассчитывают наши полковые, сидят и ждут, когда на голое поле зайдем.
Может нам опять к группе деревьев податься?
Ты сам Федя видел. Немцы кругом все опутали там колючей проволокой.
Ребята тогда на радостях лестницу забыли забрать.
Товарищ гвардии капитан! Вас к телефону из штаба полка вызывают!
Я поворачиваю голову в сторону телефониста. Он стоит в проходе и переступает с ноги на ногу, как будто у него прихватило живот. Вот у кого жизнь без забот и огорчений. Так с трубкой на шее и доживет до конца войны. Придет домой скажет, я воевал!
Я поднимаюсь на ноги и выхожу в соседнюю землянку. На проводе наш начальник штаба. Он сообщает мне, что я должен явиться к "Первому".
Ванька-ротный
Ну что? спрашивает Рязанцев, когда я возвращать и сажусь на нары.
Что, что? Командир полка требует к себе. Опять разговор на тему загробной жизни. В общем, вот что Федя! Чувствую я, что нас с тобой хотят нагнуть. Мы должны загробить всех наших ребят, тогда они оставят нас с тобой в покое.
Вернусь расскажу! Он даже намекнул мне. Чего я собственно сопротивляюсь? Чего ты, мол, встал в позу? Не тебя же посылают языка у немцев брать.
Я знал, что в разведотделе дивизии готовился приказ. Теперь этот приказ лежал на столе у командира полка. Когда я вошел к нему в блиндаж, он молча сунул мне этот приказ и добавил:
Прочитай и распишись!
В приказе было сказано, что взвод пешей разведки 52-го гв. с. п. в ночь на 11 ноября 43 года проводит в районе д. Бабуры ночной поиск с целью захвата контрольного пленного.
Район Бабуры, по моему понятию место растяжимое. Люди должны пойти или взять, или вообще не вернуться. А то, что немец усилил огонь и что мы наверняка понесем здесь потери, то это мягко выражаясь, никого не волнует. Раз надо, надо брать!
Нам нужны результаты! сказал командир полка.
А то, что вы там без пользы ползаете, то это ваше ползанье никому не нужно. Нужны решительные действия. А при таких действиях неизбежны потери! Перед солдатом нужно поставить задачу, не считаясь ни с чем, он должен ворваться в траншею и захватить языка. От того, как он будет действовать, зависит его собственная жизнь. У нас здесь не сан рота, для больных, где пилюли то болезни дают. Здесь война! Боевой приказ! Языка брать надо значит надо! Не ползать надо! А брать!
Как вы себе представляете это сделать?
Очень просто! Нечего тут и мудрить! На то вы и разведчики! Ворвались в траншею и завязывай ближний бой!
Мы два раза пытались ворваться. И оба раза попадали под перекрестный огонь. Первый раз потеряли двух ранеными. А второй, троих убитыми.
Вы же можете подавить артиллерией огневые средства противника на период действий разведки? Заткните глотку немецким пулеметам! Накройте их артпозиции всего на пять минут.
Ну что? спрашивает Федя, когда я вернулся в окопы стрелковой роты.
Сколько у тебя в разведке людей осталось? спрашивает.
Двенадцать!
Трое убитых и двое раненых и опять двенадцать?
Я пополнил боевые группы за счет новичков.
А сколько у тебя в резерве этих новичков осталось?
Трое!
Всего пятнадцать! Вот приказ! В ночь на одиннадцатое пошлешь всех!
Приказ прочитал? Распишись! Все! Можешь идти!
Вот так Федя! В следующий раз к полковому пойдешь ты!
Почему это я? Я не пойду! Пусть переводят в пехоту! Вон ребята на нарах сидят, в карты играют и спят пока рожа опухнет.
Ванька-ротный
А в наступление опять же мы вместе с ними идем. И чаще пускают нас вперед, а они, как правило, сзади плетутся.
На кой мне такая жизнь в разведке нужна?
Ладно, Федя! Когда будешь уходить, организуем тебе отвальную!
Что будем делать сейчас, ты лучше мне скажи! Пока мы с тобой всех ребят не потеряем, они от нас не отстанут.
Крутом, голое поле. Овраг простреливается со всех сторон кинжальным огнем. Немцы знают, что мы вот-вот к ним сунемся. В нашей работе, сам знаешь, бывают периоды, хоть в петлю лезь, ничего не докажешь и языка не возьмешь.
Я командиру полка говорю, вы местность по карте себе представляете. В дивизии тоже не имеют представления, что делается там впереди. Пальцем по карте легко водить.
Пойдемте, я вас вместе со штабными из дивизии по овражку ночью разок проведу. Что вы мне приказом грозите? На бумаге можно черте чего написать.
Боевой приказ обосновать надо. Реальные возможности и подготовку операции провести. А это, иди, врывайся в траншею и бери, поставь солдата сейчас на их место, он подумает и такого не скажет. Пусть подготовят операцию, а я посмотрю!
Ну, а он, что?
Он? Ты мне брось здесь демагогию разводить! Кто к оврагу пойдет, это я буду решать!
Опять на тебя орал?
Нет Федя! В этот раз не орал!
Ты где, говорит, находишься? В армии или где? Ты забыл видно воинский порядок. Здесь я пока приказываю, а ты выполняешь! Это ясно тебе? Мы должны немцев бить! И не давать им ни отдыха, ни покоя!
А я ему опять свое:
Пока нас здесь немцы бьют. А мы утираемся кровью. Дайте мне десяток снайперских винтовок, пару ротных минометов и боеприпасы к ним. Через месяц на переднем крае немцев мы всех перебьем.
А он мне свое.
От тебя требуют контрольного пленного, а не немецкие трупы.
В начале следующей ночи мы с Рязанцевым выводим ребят в расположение второй строковой роты. Здесь на участке первой мы все облазили и подходящего ничего не нашли.
Вторая рота занимает самый правый фланг обороны полка. Жалко смотреть на ребят. Возможно в одну из ближайших ночей многие из них будут лежать мертвыми.
Вот жизнь солдатская! Сегодня он рядом и живой! Только на лице серая маска задумчивости. А завтра он труп.
Мы сидим в пустой снежной траншее второй роты. Землянок здесь нет. Вторые сутки мы ползаем к оврагу. Немцы нас пока не видят, но чувствуют, что мы ползаем где-то рядом, потому что, как только мы подаемся к оврагу, они тут же усиливают пулеметный огонь. Что делать, ума не приложу!
Во второй роте имеется одна землянка, но она находится на другом краю. Посылаю туда одного из ребят и велю позвонить старшине, чтобы кормежку нес сюда на передовую. Разведчик возвращается назад и докладывает, что старшины на месте нет, он еще продукты не получил. Поднимаюсь и иду по ходам сообщения в ротную землянку. Здесь в землянку не просунешься и не продохнешь.
Ванька-ротный
В нее набились солдаты стрелки, внутри сидят двое телефонистов и лейтенант командир роты. Расталкиваю в проходе сидящих солдат, дотягиваюсь до телефона и вызываю старшину. Телефонист соединяет меня с разведкой. Я слышу в трубку басовитый голос нашего старшины.
Забирай кормежку и тащи ее сюда! Мы в окопах второй стрелковой роты. Найдешь нас на самом правом фланге, мы в стрелковых ячейках сидим.
Водку не забудь! Ребята промерзли, принесешь по двести грамм на брата! На сборы даю тебе полчаса. Час на ходьбу! Ровно через полтора часа ты с Валеевым должен быть в роте! Нам надо успеть вернуться в нейтральную полосу.
Проходит два часа ни старшины, ни Валеева. Иду еще раз по извилистым проходам на ротное КП. Звоню еще раз и спрашиваю дежурного.
Где старшина?
Старшина и Валеев после вашего звонка сразу ушли!
Что могло случиться с ними по дороге? Не могло сразу двоих насмерть убить?
Проходит еще час. Ребята сидят злые и голодные. Говорю Рязанцеву:
Федя сходи, позвони старшине! Рязанцев возвращается, пожимает плечами.
Но вот в проходе траншеи появляется наконец старшина. Все смотрят в его сторону, ребята им недовольны.
Старшина весь мокрый, с лица у него ручьями льет пот. Глаза лезут на лоб, на лице выражение кошмара и страха. Подбородок трясется. Старшина ртом ловит воздух, и слова не может сказать. У ездового Валеева на лице кривая, похабная ухмылка. Смотрит на меня и рот до ушей. Носом то и дело хлюпает.
Чего ты соплей все время шмыгаешь? Высморкайся отойди!
Что случилось? спрашиваю я старшину. И в этот момент замечаю, что стоят они перед нами с пустыми руками.
Что случилось? повышаю я голос.
Где наша кормежка? Где твой термос с варевом? обращаюсь я к Валееву.
Чего ты улыбаешься, как идиот?
А ты? оглядываю я старшину.
Где твой мешок с продуктами и водкой?
Нету! выдавливает из себя старшина.
Как это нету? Чего ты несешь? Ты, что не получил на нас продукты? Или у тебя, их украли?
Хуже, товарищ гвардии капитан! переведя несколько дух, отвечает он, искоса на ребят посматривая.
Они у немцев остались!
Чиво, чиво? Что ты говоришь? У каких таких немцев? Федя! Ты посмотри на него.
Может, ты с утра лишнего перехватил? Вроде с тобой никогда такого не было.
Вот именно, спятил!
Я смотрю на старшину и своим глазам не верю.
Скажи же, наконец, что с вами случилось?
После вашего звонка, мы тут же взяли продукты и вышли. И старшина стал вытирать рукавом пот с лица. С носа и подбородка у него капало.
Ванька-ротный
Я взял мешок. Валееву на плечо термос надел. Вышли из землянки, а варежки на столе оставил. Вернулся, надел варежки и подумал пути не будет!
Бежим по тропе, а немец мину за миной кидает. Одна рванула впереди, шагах в пяти, а другая метах в двух позади Валеева. Передняя разорвалась, мне чуть по роже осколком не задело. Прибавил шагу, оглянулся назад, вижу Валеев едва успевает.
Слышу гул. Две еще гудят на подлете. Вроде, как немцы за нами следят. Видят, что мы бежим и засекли. Ну, думаю! Нужно в сторону взять, пока не поздно!
Обернулся назад, рукой показываю Валееву давай, мол, вперед! Сворачивай с тропы и бери направление по снегу!
Термос у него тяжелый. Если будет сзади бежать может отстать! Я с мешком держу дистанцию за ним сзади.
Смотрю, тропа ушла резко вправо. А Валеев, не сворачивая, бежит по снегу прямо.
Куда думаю, он прет? Нам нужно налево, а он топает прямо.
Он еще обернулся и на ходу говорит:
Здесь старшина напрямик гораздо ближе! До окопов добежим, а там по ходу сообщения во вторую роту!
Ладно, отвечаю, шуруй побыстрей!
Снег не глубокий. Но бежать все равно тяжеловато. Я вперед не смотрю, гляжу под ноги и слушаю, как у него термос булькает за спиной.
Вижу чьи-то следы на снегу. Значит Валеев бежит правильно. Пробежали еще. Разрывы мин стали не слышны. Вот думаю передохнуть надо малость. Курить охота считай, все вывернуло из души. Пробежали еще, вижу справа за кустом узкий спуск в землянку. Смотрю, из-под снега торчит железная труба и дымит помалу.
Завернем? говорю, перекурить малость надо! Здесь по траншее до наших наверно рукой подать?
Валеев ныряет в проход, я за ним по ступенькам спускаюсь. Он отдергивает занавеску, снимает лямки и ставит термос к стене. Сам садится на корточки в углу, а я опускаю мешок и верхом на теплый термос усаживаюсь.
В углу напротив небольшой столик. На столе горит коптилка. В блиндаже полумрак. Печка шипит. Что-то маловато в землянке солдат? думаю.
Куда-то ушли? Достаю кисет, отрываю газету, сворачиваю козью ножку, закуриваю и Валееву говорю:
Вот порядочек у славян! Спят все наповал! Ни часовых тебе, ни внутри дежурных! Тащи любого за ноги!
При свете огарка видно. На нарах лежит пять человек.
На мой голос с нар поднимается голова и говорит по-немецки:
Вас, ист дас и так далее...
У меня аж дух перехватило. Их пять с автоматами. А у нас ничего. Валеев свой автомат в повозке оставил, а я револьвер повесил перед выходим на стене. Ну, теперь думаю, драпать надо! Я вскакиваю и хода наверх.
По своим следам мы добежали опять до тропы. Увидели телефонный провод, взяли его в руки и сюда к своим в окопы дошли.
Вот, где сворачивать надо! говорю я Валееву.
А ты, куды меня завел?
Ну, старшина! Все тебе простим! Водку и жрачку, хлеб там и сало! Если ты без выстрела нас к блиндажу подведешь. А, если сорвется, пеняй на себя! Отдам тебя на самосуд ребятам.
Пять человек, говоришь, на нарах? Слыхали гвардейцы? Вас соколики поведет сам старшина!
В блиндаж не входить! В трубу опустим гранату!
Ванька-ротный
Гранатой всех не убьет! Осколки пойдут по проходу и в потолок, лежащих на нарах они не заденут! Старшине и Валееву дайте по автомату. Они впереди по своим следам нас поведут. К землянке подойдем, вниз никому не соваться! Трое наверх, к трубе! Старшина и Валеев у входа! Остальным наблюдать кругом! Если, что? Нужно их прикрыть! Всем все ясно? Пошли!
До немецкого блиндажа мы добрались быстро. Оказалось, что это не наш участок. Полоса обороны принадлежала 48-му полку. Но сейчас было не до раздела территории. Граната опущена в торчащую сверху трубу. Вот она застучала внутри по железу, глухо рванула, и в проходе землянки показался первый немец. Увидев нас, он поднял руки вверх.
Как выяснилось потом, двое из пяти были телефонисты. Они ушли на линию. Одного, сидевшего у печки убило взрывом гранаты.
Граната, это вещь! Когда ее опускаешь в трубу. Слышно, как она скребет, цепляя за стенки трубы и на несколько секунд затихает. Граната отличный способ выкуривать немцев из блиндажей! Открывать стрельбу из автоматов по проходу землянки не надо. Стрельбу и шум наверху далеко слыхать.
А граната внутри блиндажа разрывается глухо. В двадцати шагах взрыва ее из нутри не слышно. Печь и горящие угли разлетаются по сторонам. Дым застилает землянку, пламя горелки сбивает, можешь в темноте надевать противогаз. Но тут действует страх. В трубу может спуститься вторая граната. Хочешь, не хочешь, а сам выходи!
Когда оба немца вывалили наружу, взглянули на нас, озираясь по сторонам, Валеев быстро шмыгнул в блиндаж, забрал мешок и выволок термос наружу за лямки.
Не успели мы сделать и десятка шагов, как в нашу сторону полетели трассирующие пули. Видно кто-то из немцев был в это время на подходе к блиндажу.
Мы отходили по голой земле. Ни канавы, ни окопа, ни паршивой воронки! Метров через двести по нас ударил немецкий миномет. Перед глазами встали сплошные снежные брызги. Мы стараемся перебежками выйти из-под огня. Шарахаемся то вправо, то влево. И каждый раз перед нами снова вырастает стена осколков и в лицо ударяет вонючий запах всполохов дыма. Вот уже на снег припадают двое. Их подхватывают на ходу.
Я не помню мом

24 Фев 2019, 03:39Magus  
продолжение

Вот уже на снег припадают двое. Их подхватывают на ходу.
Я не помню момента, когда передо мной разорвался снаряд. Я дыхнул едким запахом дыма и почувствовал тупой совсем безболезненный удар в грудь. Земля дернулась под ногами и легко куда-то уплыла.
Я потерял ощущение собственной тяжести. Был это осколочный или фугасный снаряд, трудно сказать. Было ясно одно, что снаряд меня перелетел и взорвался. Осколки во время взрыва ушли все вперед, а я получил удар, взрывной волны.
В первый миг, когда я пытался открыть глаза и взглянуть на окружающий мир, я почувствовал, что огромная тяжесть навалилась на меня и давила мне на плечи.
Вскоре лицо опухло, губы набухли, веки натекли. Я не мог пошевелиться и что-то сказать, хотя пришел в сознание. Мне казалось, что у меня остались голова и руки. А все остальное оторвало и отбросило в снег.
Ванька-ротный
Не ужель у людей высшей цивилизации вся нижняя часть когда-то отомрет и останется только голова и загребущие руки.
Я хотел подняться, загрести под себя колючий снег, но руки не гребли, не было сил ими двинуть.
Когда разорвался снаряд? Я этого не слышал. Мне казалось, что я на короткое время закрыл глаза. А, когда я их открыл, то увидел, что лежу на повозке.
Потом меня отвезли в сан роту. Дежурный врач, меня осмотрев, заполнил эвакокарту по поводу общей контузии и из сан роты меня отправили в медсанбат, а затем я попал в Эвакогоспиталь 1427.
Не буду описывать, как громыхала и прыгала санитарная повозка по мерзлой земле, как стонали, матерились и кричали раненые, чтобы повозочный помедленнее их вез.
Жаль браток тебя! сказал один из раненых, посматривая на повозочного.
Винтовку в сан роте у меня отобрали! А то б на первом километре тебя пристрелил!

24 Фев 2019, 03:40Magus  
Глава 38 Эвакогоспиталь Ноябрь 1943

15 ноября 1943 г.
Ванька-ротный

Я был контужен 13-го ноября, а 15-го попал уже в эвакогоспиталь. Это был госпиталь для легко раненых, назывался он ГЛР-1427. Находился он недалеко от шоссейной дороги Смоленск-Витебск в районе Леозно, но только от шоссе в стороне.
Обычно во время вынужденного и поспешного отступления немцы оставляли в стороне нетронутые войной деревни. Им некогда было бежать в сторону и их поджигать. Деревни, лежащие в стороне, часто оставались целыми. Вот в такой одной из деревень был расположен эвакогоспиталь.
Жителей в деревне не было. Все дома и постройки занимали медицинские службы. Каждая отдельная изба имела свое назначение. Здесь солдатская кухня, здесь приемный покой, перевязочная, процедурная, там операционная, баня и вшибойка. Левее губа и лечебная физкультура, как одно из главных в то время средств, чтобы солдат и офицеров поскорей вернуть обратно в строй.
Для нас, для контуженых офицеров было отведена отдельная небольшая изба. Стояла она отдельно, на отлете. У нас, у контуженых, голова и руки целы, у нас на почве контузии заплетается только язык. Мы не лежачие! Мы заикались и жрать хотели! К нашей избе в качестве санитара был представлен пожилой солдат. Мы ему по годам годились в сынки. И он нас, когда нужно направлял на истинный путь и одергивал. Передаст нам распоряжение госпитального начальства, выкликнет по фамилии, отведет на прием к врачу. Без него мы как маленькие дети, не имели права куда шагнуть. За нами только смотри, да смотри!
В другом конце деревни жили молоденькие медсестры, фельдшера и врачи. Туда нам раненым и особенно контуженым хода не было. Не только не было, нам ход туда был категорически запрещен. Деревня была разделена на две части. Посредине, поперек зимней дороги стоял полосатый шлагбаум. Около него, как на границе, день и ночь часовые. Стоят, смердят и берегут наш покой.
Наш санитар, зовут его Ерофеич, нас офицеров строго настрого предупредил
Кто из вас будет задержан на той половине, тот подлежит немедленной выписке и отправке на фронт. Кому надоело сидеть на госпитальных харчах, можете туда прогуляться. Если не выставить охраны супротив вас, вы безобразничать к медсестрам пойдете, пояснил Ерофеич и разгладил усы.
У начальника госпиталя ППЖ отобьем?
У майора медслужбы Зенделя к вашему сведению законная жена. К тому же она в годах. А вам нужны молодые кобылы. Вы все, как один здесь на подбор жеребцы!
В нашей небольшой избушке всего два окна. Одно заколочено и забито соломой, а другое имеет замерзшие стекла. Но через них наружу ничего не видно. На стеклах лежит толстый слой намерзшего льда, потому что в избе постоянно стоит угар и сырость.
Ванька-ротный
От порога вдоль передней стены, стоит русская печь, которую мы топим. От нее до нар, во всю ширину избы, небольшое узкое пространство. А дальше сплошные нары от стены, до стены. Нары в два этажа. На верхних теплей и потому там лежат старшие лейтенанты и капитаны. А в низу соответственно холодней, там расположены мл. лейтенанты и лейтенанты.
Вы молодые кабели! За вами смотри, да смотри! ворчит Ерофеич. У вас понятия о дисциплине нет!
В углу, у входа стоит железный бак с кипяченой водой. Железная кружка, с погнутыми боками, прикована к баку. Она лежит на столе около бака, как сторожевая собака и сторожит кто бы кран не открутил и не унес. В углу напротив печки прибитая к стене широкая лавка и небольшой скрипучий стол на точеных ногах.
К нам к контуженым представлен воспитатель. При поступлении новой партии раненых Ерофеича вызывают в приемный покой. Вот этот твой, говорят ему и он приводит его к нам в избу.
Мне помогли сойти с повозки, когда я прибыл. Потом завели меня в приемную и велели раздеться. Военврач капитан сидел за, висевшей поперёк приемной избы, простыней. Я снял с себя все кроме кальсон. Поправил завязки на поясе и присел на лавку. Трусов у нас тогда в моде не было. Мы все тогда ходили в исподних.
Меня завели за простынь и посадили на стул. Врач поводил пальцем у меня перед глазами, велел оскалить зубы и высунуть наружу язык. Потом я дрыгнул два раза ногой, закрыл глаза, и вытянув руки, растопырил пальцы. Вся эта процедура заняла не более пяти минут.
Капитан медслужбы сел за стол и стал что-то писать на бумаге. А я, прикрыв руками свое бестыжество, пошел за простынь одеваться.
Через некоторое время капитан позвал к себе санитара и велел отвести меня к контуженым.
Я шея за пожилым санитаром, поглядывая по сторонам. У меня с годами войны выработалась привычка примечать все на ходу. По расчищенной от снега дороге мы подвигались куда-то в сторону, не торопясь.
Крутом тишина! Не то, что у нас на передовой. Бежишь по тропе, а немец пулями тебя подгоняет. По дороге я почему-то вспомнил, о чем спрашивал меня военврач.
Давно на передовой? Сколько раз ранен? Потом он вздохнул, покачал головой и на последок сказал:
Редкий экземпляр! Ничего не скажешь!
В избе, куда мы пришли, было темно, тепло и сыро. Пахло прелой соломой, кирзовыми сапогами и вонючими портянками, которые висели на веревке вдоль печи.
Когда я переступил порог, то увидел на верхних нарах тесным кружком, сидящую группу младших офицеров. Все они обернулись сразу в нашу сторону и во внутрь избы ворвалось белое облако холодного воздуха из входной двери. Сзади меня хлопнула дверь и солдат сопровождавший меня обратился к сидевшим на нарах:
Место для капитана! сказал санитар, помогая снять мне полушубок.
Ванька-ротный
Откуда прибыл капитан? спросил кто-то из офицеров, сидящих на верхних нарах.
Не видишь гвардеец! Из полковой разведки! ответил за меня пожилой санитар.
Я хотел спросить из какой дивизии!
Дай человеку прийти в себя! Потом узнаешь, из какой дивизии!
Я молча залез на верхние нары, укрылся одеялом и на ноги натянул полушубок. В этой избе контуженные спали, не раздеваясь до нижнего белья. Для меня эта сырая и душная изба показалась раем. Тепло, исходившее от русской печи, разморило меня, и я вскоре заснул. Спал я долго, упорно и крепко.
Меня разбудили при свете керосиновой лампы. Сунули мне в руку миску с едой и кусок черного хлеба. Потом, когда я справился с похлебкой, мне передали железную кружку полусладкого чаю. Я поднес железную кружку к зубам и моя старая пломба заныла. Во рту стало кисло, как будто я на язык пробовал батарейку от карманного фонаря.
Теперь, в наше время железных кружек не видно в ходу. Теперь их покрывают цветной эмалью. А тогда, они были просто сделаны жестянщиком из голого железа.
На нарах, не вставая, я провалялся и проспал около трех суток. Стоит заметить, что кормили нас регулярно три раза в день. Еда была не густая, поел и тут же снова есть охота.
Когда я первый раз поднялся на ноги, в избе находились два офицера. Один из них был дневальным и топил печку, а другой только что прибыл. Остальных санитар увел на медкомиссию.
Санитар разговаривал с нами, как с детьми несмышленышами. Хотя и звания был всего солдатского.
Ты опять, младший лейтенант в процедурную нынче не ходил? Врач дознается, выпишет, загремишь ты не вовремя на передовую!
Ладно, не продавай! Виноват! Постараюсь исправиться!
Я вас и так покрываю! Молодые вы все! Сообразить не можете, что вам полезно, а что не выгодно! А на меня врачи косятся. Вроде я с вами тут за одно. Нахлестались надысь самогону. До главного врача как-то дошло? Вызывают меня и говорят:
У тебя в палате попойки! А ты ходишь и ничего не видишь! Как будто слепой! Допускаешь, так сказать, разложение!
Виноват! Промашка вышла!
Главный, тот на меня зло посмотрел, а жена его, старший лейтенант мед службы ехидно заметила:
Может он сам с ними самогон попивал?
Вы меня старика окончательно можете подвести! Сколько можно ваши шалости и беспутство терпеть?
Ты Ерофеич русский человек, а начинаешь петь под евреев! Ребята завтра четверть самогона принесут! Заходи к вечерку, вместе и усидим!
Я слез с нар, подошел к баку с водой, погремел железной цепью, налил в кружку водицы и с жадностью выпил ее.
Ванька-ротный
Ну, вот и гвардии капитан на ноги встал! сказал кто-то из входящих в избу. Их сегодня Ерофеич водил к врачу на осмотр. Из десяти, трое подлежали выписки.
Ну, что братцы, с отъездом надо бы выпить? А то и пути не будет!
Старший лейтенант, командир стрелковой роты отстегнул нагрудный карман, достал из кармана колбаской скрученные сторублевые, отсчитал несколько штук и дежурному протянул. В обязанности дежурного входило не только печку топить, расчищать снег на крыльце, а и когда на стол клались сотники, бежать в соседнюю деревню за бутылью.
У одного комиссованного на выписку денег не оказалось. Он достал из кармана трофейный портсигар, постучал им по краю стола, это значило, что любой из нас может взять его и положить деньги на стол.
Кроме убывающих те, кто остался, положили половинную долю свою. Так, что при общем сборе денег дежурный прикинул, что хватит на четверть.
Дежурный взглянул на меня. Я достал и протянул ему сторублевку, но дал понять, что я пить не буду. Дежурный лейтенант понимающе кивнул головой.
Пока отъезжающие ходили на склад, пока толкались в канцелярии, получая документы и сухой паек на дорогу, дежурный с бутылью вернулся из деревни.
Старуха ворчала! На деньги не хотела давать! А, как я ей пачку сотенных показал, сразу у ведьмы глаза, так и забегали. Врет старая карга! Цену набивает!
Через некоторое время в дверях показался наш санитар Ерофеич.
Давай-ка дежурный на кухню! Ужин пора получать! сказал он, голову просунув в дверное отверстие. Сказал и тут же исчез.
Вскоре за ужином состоялись проводы отъезжающих. А на утро, рано, трое офицеров вышли в снежную даль.
Перед самым рассветом в дверях показался наш служивый солдат Ерофеич. Он просунул голову между притолокой и дверью и прокричал:
Дежурный на кухню! Завтрак приспите!
Не жидкое варево из мороженой картошки и капусты, ломоть черного хлеба и тот же полусладкий чай. Питание три раза! Ничего не скажешь! Лежа на боку, жить можно. На фронте из общего солдатского котла и этого не получишь.
Еще несколько дней я провел в лежании на нарах. Время от еды до еды тянется бесконечно долго. Других забот видимо нет. Чего только за это время не вспомнишь и не передумаешь. Лежишь на нарах с закрытыми глазами, а перед тобой опять мелькают солдаты и война. Знакомые лица живых и убитых. Ты видишь их лица живыми. Вот они рядом стоят и идут. Во время войны погибли многие, а ты видишь тех, кто был рядом с тобой.
Лежу на нарах и слышу, кто-то внизу говорит:
Видно здорово капитана тряхнуло! Лежит уже вторую неделю и ни с кем, ни о чем не говорит.
Еще несколько дней я провалялся на нарах, не вставая. Потом однажды как-то сразу встал, но разговаривать ни с кем не хотелось.
Слова я выговаривал с трудом. Первое слово скажешь, а потом ждешь когда второе к горлу подойдет. Я не заикался, как некоторые. Но говорить не хотелось и отвечал я на вопросы с трудом.
Ванька-ротный
А в это время, на верхних нарах, у окна, шла бойкая и напряженная карточная игра. Контуженые офицеры, лежа плотной кучкой на нарах, играли в карты на деньги. Банк в очко снимали солидный. Каждый новый кон выставляли по сотни.
Разговор у контуженных особый. Если хочешь что-нибудь понять к нему нужно привыкнуть. Значение не всех слов уловишь сразу.
Капитан! Х-х-х-ва-ти... лежать! Да-аа-вай са-а-дись! В картишки...
Чего са-а-а-а...
И-и-и... в карты играть!
Деньги клади!
Нужные слова, которые имели важное значение в игре, выговаривали твердо и четко.
Дай еще одну!
Смотри! Перебор будет!
Давай, говорю! Очко! Деньги гони!
А все остальное тянулось нараспев, как в церковном хоре. Слышно, что поют. А о чем понятия не имеешь!
Сидевшие здесь офицеры нисколько не стеснялись своего заикания, а даже наоборот.
С точки зрения моральной устойчивости карточная игра на деньги занятие вполне полезное. Никакой тебе здесь политики и тем более Уря-Уря!
Банк во время игры иногда доходил до тысячи. Но чтобы играющих госпитальное начальство не застало врасплох и не отобрало карты и деньги, дневальный при входе у двери вываливал пару охапок наколотых дров.
Дверь откроешь, сунешься, а под ногами гора поленьев. Пока их перелезешь, деньги и карты исчезнут за пазухой и на лицах контуженных появиться идиотское выражение и тупой невинный взгляд. Днем по избам, где лежали раненые, иногда с проверкой являлось начальство. Если кого из больных застанут за игрой в карты на деньги, то на следующий день последует выписка.
Вспоминаю я себя, когда я пошел на войну. Я рвался тогда на передовую и война мне казалась сплошным геройством и романтикой. Я считал, что мое место только там, впереди. Так и эти молоденькие лейтенанты. Хватив не раз на передовой горячего до слез, и видя, что геройством тут ничего не сделаешь, что жизни твоей от силы в окопах неделя или две, они теперь попасть в окопы особенно не торопились. Каждый из них считал, что если есть возможность лишнюю неделю в госпитале пробыть, почему бы не воспользоваться этим. Вымогательством никто не занимался и симулянтом быть никто не хотел.
Контуженный, он не ранен и не обмотан бинтами, руки, ноги у него целы, у него замедленная реакция. Выпихнули из госпиталя, попал на передовую попробуй, докажи, что у тебя голова болит и руки трясутся.
Что, что? Руки трясутся? Да он просто трус!
Ванька-ротный
Кто был в пехоте на передовой, тот знает, что под рев снарядов и мин у многих не только поджилки и руки от страха трясутся. Тут некоторые, как малые дети могут во время паники и наложить в штаны.
На войне и не такое бывает!
Стоящие выше тебя и те, что сидят позади в блиндажах имеют свой взгляд на тебя и руководствуются своими правилами и порядком. Их салом не корми, они в миг тебе подведут трусость и моральное разложение.
К концу сорок третьего игра в солдатики отличалась от игры сорок первого года. Подвести тебя под трибунал особого труда не стоило.
Все воюют за Сталина! А ты, что солдатам внушал?
Мы умираем за Родину? Разница есть? Вот и схлопотал!
Игра на карты в очко тяжелая игра! В ней, как в бою. Чуть прозевал тут же расплата!
Молодой лейтенант кричит:
Па-па-па...!
Чего па-па?
Гади!
Дай мне еще одну карту!
Пойми его, чего он хочет? На пожалуйста бери! Туза схватил?
Лейтенант набрал перебор, тряс головой и краснел от расстройства.
Ладно, успокойся! На твою полсотни, а то скажешь, что тебя обманул!
После этого игра как-то стихала. И бывало, что несколько дней подряд за карты вообще не брались. Исключение были так же дни, когда приходил наш санитар и выкликал фамилии, кто должен был идти на осмотр.
(* Дать рассказы лейтенантов о войне...)
* Истории лейтенантов автор не успел написать, откладывал на "потом". Нашел в архиве рассказ "Вишни" с пометкой "вставить куда?"
Вишни
Ванька-ротный
Ты видно в боях бывал?
Да, в сорок втором под Ржевом. В боях за знаменитый Кирпичный завод, слыхал? Атрподготовку я проспал. Открыл глаза, когда наши пошли в наступление. Я бы не проснулся, да дружок сидевший рядом в окопе стал у меня из под головы вытаскивать свою плащпалатку. Днем жара, а ночью прохладннее. Не то июль, не то август был, точно не помню. Жрать мы хотели страшно. В снабжении была пауза или перерыв. Вобщем считай двое суток не ели.
Перед самым наступлением в окопы принесли махорку. А еду не принесли, жрать было нечего. Сказали, что кухню и склады разбило. Муку по лесу распылило, не будешь же ее собирать. А хлеба почему-то не было. Тут в атаку идти, а славяне занялись делить махорку. Уйдешь вперед, и махорки не достанется. Шум подняли, что-то не поделили. Командир роты бегает, кричит, выгоняет вперед, машет пистолетом, а на него никто внимания не обращает.
Разделем махорку тады пойдем!
Лейтенант махнул рукой, плюнул и обматерил своих солдат. Сел на земляную ступеньку в проходе землянки, опустил голову и после беготни и ора решил отдышаться и несколько успокоиться.
Ванька-ротный
В них в этот момент из орудия будешь бить по траншее, не выгонешь. Чему быть, тому быть.
Пока он сидел и думал, что ему делать, драка и спор у мешка с махоркой кончился. Мешок не мешок, а так торбочка небольшая. Тридцать человек в роте, каждому по небольшой пригоршни. Десять минут и вся раздача. Получив свои порции, солдаты полезли на бруствер, вылезли из траншеи и недожидаясь вторичного приглошения, неторопясь потопали в сторону немцев. Прошли немного, метров пятьсот. Немец открыл минометный огонь, они дошли до какого-то сада, залегли под вишнями и стали окапываться.
Зарывшись неглубоко в землю, так чтобы задница была не наружи, они сделали остановку и решили осмотреться и перекурить. Вопервых, в атаку они пошли. Территорию у немцев отвоевали. Кто может сказать, что они не выполнили боевой приказ на наступление. Скажем, что был сильный встречный огонь. Наша артиллерия атаку не поддержала, вот и окопались, чтобы переждать обстрел. Теперь до немцев недалеко рукой подать. Пусть артиллерией ударят еще раз. Нечего снаряды прятать и жалеть.
Окопались, легли, закурили, осмотрелись.
Глянь ка Ерохин! Вишня какая крупная.
Ванька-ротный
Красная, спелая! Мать часна! А мы лежим мохорку с голодухи переводим. Лезь на дерево, ломай суки, а я их в одно место буду оттаскивать.
Ерохин, долго не думая, полез на ближнюю вишню. Не успел он лопатой обрубить пару хороших суков, как не удержался и с третьим суком замертво рухнул на землю. Пуля немецкого снайпера сделала быстро свое коварное дело.
Не пришлось молодому солдату попробывать сочной и спелой вишни. Пожадничал, не сорвал ни одной ягоды, торопился побольше суков обламить.
Кровавый след от пули остался на его гимнастерке.
Кроваво красные вишни лопались между пальцев, когда их стали отрывать от веток корявые руки солдат.
Еще один расторопный нашелся. Ни кто его не просил, на этот раз он сам пытался полезть на дерево.
Ты что, не видишь труп под вишней лежит! Одного убило, другой дурак отыскался. Видите, ему вишенки не досталось.
Давай назад, куда полез.
Солдат в нерешительности остановился. Постоял, подумал, почесал в затылке закинув голову и посматривая на тяжелые обвисшие от ягод суки, повернул назад и недовольный спрыгнул в свой окопчик.
Ванька-ротный
Рядом просвистела очередь выпущенных из пулемета троссирующих пуль.
На этот раз пронесло. заметил кто-то.
Солдаты сидели на корточках в своих наспех отрытых окопчиках. Они забыли про войну, про немцев и наступление. Все их внимание, все их мысли, все их голодные душы были прикованы к спелым, кровавым и мясистым ягодам. Они крутили головами, перекидывались короткими фразами. Все их помыслы вертелись вокруг одного. Как достать с дерева лакомый кусок, не рискуя жизнью.
Лежать и ждать до вечера не один из них не вытерпит. Вот только веревки нет. А то бы сейчас закинуть и вдвоем, втроем налечь и сук бы затрещал.
Давай братцы, руби ствол лопатами.
Руби без отдыха по очереди. Авось через часа два и завалим.
Двое подползли к стволу вишни и бойко принялись за дело. Только ствол вишни им не поддавался. Они сбили с дерева кору и измочалили верхнюю древесину. От ударов с дерева то там, то тут на землю срываясь падали свежие сочные ягоды. Ударяясь о землю они оставляли на ней капли кровавого следа.
Ванька-ротный
Видя, что ничего путного из этого не получается солдаты поднялись на ноги и замахав лопатами стали, подрубая, тянуть вниз большие сучки. Немцы не стали терпеть больше такого нахальства. Минометная батарея немцев стала пристреливать то место, где мы лежали.
Командир роты видя, что оставаться здесь нельзя, приказал ползком передвинуться вперед, доползти до оврага, который разделял нейтральную полосу на две части. И там под скатом оврага окопаться и занять оборону.
Оставить вишню, а самим уйти вперед. Это же не справедливо товарищ лейтенант.
Немедленно к оврагу, а то он вам сейчас здесь всыпет.
И в подтверждение его слов, снова две пущенные мины разорвались в полуметре от окопа. Солдаты вдрогнули и поныряли в свои убежища.
Чего после взрыва прятаться? Осколки уже пролетели.
Давай вперед, говорю я вам. За вишней придете, когда стемнеет.
Один из солдат глубоко вздохнул, заохал жалобно, как будто у него кишки вырвало. Поднялся на колени, перевалил окоп и обернувшись к остальным сказал:
Пошли братцы!
Солдаты, как будто только и ожидали его возгласа. Не командир роты командывал ими. Вот этот простой солдат подал им пример и они не задумываясь последовали за ним.
Ванька-ротный
Немцы вероятно заметили передвижение вперед, когда рота выползла из-под вишневых деревьев. Рота переползла по открытой местности и не успела скатиться в овраг, как немцы по оврагу сосредоточили массированный огонь. Деваться было некуда, здесь ни одной ямки, ни одной расщелины, куда можно было бы забиться и переждать арт огонь.
Солдаты повалились на дно оврага, расплостались на земле, вздрагивая всем телом от каждого нового удара мины или снаряда.
Лейтенанта ранило в бедро. Ординарец в суматохе обстрела бросился на землю где-то в стороне.
Я пополз обратно, меня ранило. Помкомвзвод Понтелеев останешься за меня.
Лежи лейтенант, по дороге убет. Немного стихнет, к вечеру тебя вынесем.
Нет браток, я сам доберусь. По одному человеку они из пушек стрелять не будут.
Сколько я полз, я совсем не помню. Завалился по дороге в воронку и решил в ней отдохнуть. Дно воронки было углублено на метр. Окопчик небольшой, но глубокий. На дне прохладно от сырой глины. А наверху жара, июль, нечем дышать. Пить хотелось, губы и во рту пересохло. Но воды достать негде.
Ванька-ротный
Ординарец с фляжкой остался в овраге. Бок болел, я устроился поудобней на левом, подложил планшет под голову и тут же заснул. От солнца сверху я на лицо положил правую руку. Когда меня ранило, я не заметил, что с двух пальцев руки у меня капала кровь.
Во сне я чувствовал, что кругом стоит грохот и сыплется земля. Мое счастье, что я дополз до углубленной воронки. Земля дрожала и ходила, но ни один осколок не залетал в мое укрытие.
На войне так бывает. Нашел случайно место. Кругом всех побило, а ты в открытом окопчике жив и не вредим.
Несколько раз просыпаясь я видел, что грохот не прекращается. Поворочившись немного я снова закрывал глаза и засыпал. Я проспал почти весь день.
К вечеру решив оглядеться, пока было светло, я поднялся на ноги и выглянул из воронки. Повернулся лицом в сторону нашего тыла и перед собой увидел наше семидесяти шести миллиметровое орудие. Артиллеристы увидели меня, когда я встал. С руки на лицо натекло много крови. Они увидели перед собой окровавленного но живого человека.
Помогите, братцы!
Ванька-ротный
Трое артиллеристов кинулись ко мне. Они выволокли меня из воронки, подтащили к стоявшим у пушки пустым зарядным ящикам, предложив мне сесть. Но сесть я отказался. Согнуть бедро мешала перевязка, я чувствовал боль в бедре и толком не знал, что там могло быть разбито.
Они притащили носилки, положили меня и отнесли на телегу. Повозочный дернул вожжами, вскочил на передок и поехал в тыл. Сколько и где мы ехали, я не помню. Помню мою повязку осмотрел врач. Что то сказал санитарам и меня переложили на другую телегу. Артиллеристая повозка развенулась и уехала обратно.
Кругом бегали санитары, медсестры. Несколько телег стоявших гужом, были не догружены ранеными. Я просил пить у пробегавших мимо людей. Но они, на меня и на мои просьбы, не обращали ни какого внимания.
Потом повозки тронулись и нас затрясло по дороге. Километров сорок проехав, нас сняли с повозок и положили на землю. Повозочные на телегах уехали, мы остались лежать на земле.
Я огляделся, кругом кусты небольшая поляна и лужи кругом. Ни врачей, ни санитаров. Неужель нас эти обозники бросили? Может немец прорвал фронт и прет напрополую.
Ванька-ротный
Над лесом, что стоит метрах в трехстах от нашей лежанки слышались раскаты взрывов бомб и гудение немецких пикеровщиков. Так продолжалось несколько часов.
Некоторые из раненых поднимались с земли опираясь на палки, ковыляли к бочагам с водой. Ложились на брюхо и жадно хватали коричневую воду ртом. Кто мог двигаться, тому это удавалось.
Я лежал на боку и не знал, что мне делать. Можно ли мне двигаться, перебиты ли у меня кости. Если кости в бедре перебиты, поднявшись я их сдвину наверняка с места. Потом врачи скажут, зачем вставал, ты сам себе нанес непоправимую травму.
Я пошевелился, поднялся на руках от земли. Страшной и раздерающей боли я не почувствовал. Сесть я не мог, а мог встать на колени. На четвереньках продвигаясь вперед я хотел доползти до ближайшей лужи с водой.
Вы куда лейтенант? услышел я женский голос над собой.
Я повернул голову, надо мной стояла медсестра с сумкой.
Пить сестричка!
Сестра отстегнула от ремня котелок, зачерпнула воды из мутной лужи. Расстегнула свою сумку достала какой-то порошок, бросила его в котелок, поболтала поднятой с земли палочкой в котелке и подала мне воду.
Ванька-ротный
Пейте! Кто еще хочет?
Вы товарищи не волнуйтесь, вас положили здесь специально. Вас не бросили посреди дороги в грязи. Немцы засекли наш полевой госпиталь, третий день бомбят деревню и палатки в лесу. Здесь у болота они вас не заметят. При облете самолетов прошу не двигаться. Каждый лежит под кустом, этого достаточно, чтобы вас сверху не видели. Мы принимаем так уже вторую партию. Там бомбили, а здесь ни одной потери нет. В виду бомбежки госпиталь вас принять не может. К вечеру придут подводы и вас повезут дальше.
Медсестра с котелком стала обходить раненых лежащих на земле.
Хоть бы покормили нас, мы считай третьи сутки не ели.
Кормить сейчас нечем. Потерпите, от этого не умирают.
Солнце еще не село за лес, на дороге загрохотали телеги. Раненых быстро растощили по повозкам и колонна двинулась дальше в тыл.
Ванька-ротный
Бесконечная трясская дорога и не подрессоренные скрипучие телеги прыгая на колдобинах и выбоинах измотали последние силы у ослабевших людей. Сколько продолжалось эта нечеловеческая тряска на телегах. Сколько прошло времени, когда пришел обоз в Торжок, ни один раненый сказать не мог.
Я открыл глаза, кругом было тихо, подводы не двигались, колеса не скрипели. День или ночь стояла, трудно было сказать. Помню только, что нас на носилках куда-то понесли и опустили. Помню смутно, что мы несколько часов лежали в корридоре, потом в светлой перевязочной над нами манипулировали люди в белых халатах. Меня о чем-то спрашивали, я что-то отвечал на вопросы.
Как следует очнулся я в просторной и чистой палате. Под головой лежала ватная подушка, под боком такой же ватный тюфяк. Все закрыто белыми простынями, на подушке белоснежная навлочка, даже как то неловко. После земли и грязи оказаться в чистой кровати.
Лежу укрытый одеялом, рядом белая тумбочка. На ней граненый стакан с водой, в воде воткнуты полевые цветы. На больших окнах марлевые подкрашенные зеленкой в бледный цвет занавески.
Открыл глаза, дежурная сестра подходит и спрашивает:
Будете есть?
Ужасно хочу! отвечаю я ей.
Несколько суток во рту ничего не было.
Ванька-ротный
Она ухадит и вскоре возвращается. В руках у нее поднос, на подносе миска ароматного хлебова, стакан компота и ломтики белого хлеба.
Я поднимаюсь на локтях. Тяну нос к миске и вижу, передомной мясные наваристые свежие щи. Жолтые блески навара плавают между разводами сметаны. Потянув ноздрей ароматный пар от наваристых щей, я задохнулся от вкусности плескавшейся в миске похлебки. Сколько лет ничего подобного не ел, не нюхал и не вдыхал такого аромата.
Медсестра подставила к кровати табуретку. Поставила миски, положила рядом на торелочку хлеб. Компот она аккуратно поставила на тумбочку.
Ешьте первое, а я пойду за вторым.
А что на второе, спросил я из любопытства. Может не налегать на щи, оставить место для жаркого.
На второе, гуляш с жареной картошкой.
Если захотите добавки первого. Скажите, я принесу вам еще. Раненые первые дни по многу и жадно едят. Такое впечатление, как будто вас на фронте совсем не кормят. Я посижу здесь, а вы приступайте к первому. Не глотайте по многу, щи горячие. Ешьте по немногу.
Ванька-ротный
Я опустил алюминевую ложку в щи, откусил небольшой кусок хлеба от тоненько нарезанного ломтика, зачерпнул ложкой и поднес ко рту. Вытянул губы, подул и попробовал горячи ли, прислонив к краю ложки нижнюю губу.
В этот момент здание, где была палата, внезапно вздрогнуло. Стены и пол как-то поплыли вдруг в сторону. Миска со щами подпрыгнула сама, табуретка зашаталась и отлетела в сторону. После всего этого в тот же момент раздался взрыв. Посыпалась штукатурка, какая-то пыль и земля. Наверху, над головой с воем и ревом пронесся самолет пикеровщик. Снова удар, из окон посыпались стекла. Щи я только понюхал, а вот попробовать их не пришлось.
Здание школы, где мы лежали, заходило ходуном. В панике заметались люди. Раненые, кто мог ходить на своих ногах, кто мог подпираясь костылями вымахать наружу, все кинулись толкая друг друга в коридор.
После третьего удара из окон выбило деревянные рамы. Я поднялся с кровати, перевалился через подоконник и опустился на землю. Огляделся по сторонам.
Ванька-ротный
Метрах в двадцати от здания были отрыты узкие щели. Там уже сидели люди. Они попеременно выглядывали. Увидели меня и замахали мне руками. Прихрамывая я доплелся до них. Мне подали несколько человек руки и я легко соскользнул к ним в окоп.
Немцы налетев на Торжок, летали безнаказанно, спускаясь к самым крышам. Бомбежка продолжалась до самого вечера. Вечером к госпиталю подошли подводы, нас погрузили и повезли куда-то в деревню.
Еще сутки прошли, а во рту у меня остался только вкус кусочка откусанного от тонко нарезанного ломтика хлеба. Стоя в ячейке с ранеными я вдруг почувствовал, что не прожевал его. Пожевав, поваляв его во рту, я усилием воли проглатил его, как комок размятой глины. А щи, наваристые щи со сметаной, я даже не успел попробовать. А там на дне миски, я видел, мелко нарубленные кусочки сосисок.
Сейчас слюни текут, курить нечего и я глотаю слюни. Когда куришь легче, затянулся разок, стоишь и сплевываешь налево и направо.
Вот какая история однажды приключилась со мной, поведал командир роты, мне грустную свою историю.

* * *

Эвакогоспиталь
На передовой под Витебском видимо наступило затишье. Раненых и контуженый в госпиталь не поступало. Немецкая авиация почти не летала. Наша изба постепенно опустела совсем. Всех, кто находился здесь больше месяца, после очередной комиссии выписывали и отправляли по своим частям.
Старик Ерофеич, наш санитар, как-то пришел сел аккуратно на лавочку, достал свой кисет, свернул козью ножку и пустил дым в пространство. Потом он огляделся крутом, убедился, что мы все на месте и сказал сам себе под нос:
Живешь, живешь стараешься, а все никак не угодишь! И вот что еще!
Слыхать гипнотизер в госпиталь приехал. Будут внушением усыплять и проверять. Сразу узнают, кто еще контужен, а кто так здесь сидит. На нарах вон кричат и в карты дуются, а придут к врачу, двух слов связать не могут. Мычат и все тут!
Ерофеич подымил своей цигаркой, покашлял сипло в кулак, поплевал на окурок, придавил его на шестке печки, почесал в затылке, встал и ушел.
Лейтенанты на нарах головы подняли.
Что будем делать, братцы? Посоветуй гвардии капитан! Ты вроде все знаешь. Старше нас и все-таки разведчик!
У меня в этом деле опыта нет! ответил я.
Ванька-ротный
Я первый раз в госпиталь попал по контузии. Слыхал, что после выпивки гипноз не берет.
Ну да?
Это точно?
Откуда я знаю, точно это или нет. Просто слыхал такой разговор.
А что братцы, наверно лекарства такие есть?
То лекарства, а тут просто водка!
Другого средства нет! Давай деньги братва! За самогоном нужно бежать!
Вам надо, вы и бегите! сказал недавно прибывший в госпиталь лейтенант, посматривая на меня.
Мы с капитаном здесь вторую неделю. Нас комиссовать теперь не будут. Так что рассчитывайте только на себя на двоих. Из всех контуженых за самогон стояли только двое.
Вам братцы нужно просто в деревню сходить и выпить на двоих! подсказал кто-то.
Назавтра назначили перекомиссию. На комиссии должны были встретиться те, кого ждали окопы и те, с кого требовали отправки молодых лейтенантов на фронт. Сначала вызвали тех двоих, которые давно здесь сидели. Первый, которого пытались "усыпить", вернулся с комиссии и рассказал.
Ну, как? встретили его вопросом ребята в избе.
Нормально! ответил он, усаживаясь на лавку.
Ты расскажи, как там было?
Посадили меня на табурет. Пожилой такой, худощавый врач старик.
Смотри, говорит сюда. И показывает мне палец. Сколько он им не водил, я не усыплялся! Иди, говорят. Следующего давайте! Я спрашиваю у нашего врача, какое будет решение. Иди, говорит, потом узнаешь! Видно ребятки самогонка в ползу пошла!
Вскоре в избу вернулись еще двое. На комиссию не вызывали лейтенанта и меня.
В избе продолжалось шумное обсуждение.
Я вышел на улицу, сел на ступеньку крыльца, насыпал в газетный обрывок щепоть махорки и хотел закурить. Мимо меня прошли врачи. Среди них был худой и пожилой невропатолог, которого наши контуженные приняли за гипнотизёра. У нашего брата дорога одна: копы, кровь, неистовый грохот и смерть в лазарете.
Я посмотрел на пожилого врача и подумал:
Врач, как врач, худой и очень усталый. Я усомнился, что он был гипнотизером. У него было простое, доброе и приветливое лицо.
Это было днем, а к вечеру вызвали нас двоих на осмотр.
Ну, как капитан? Долго он с тобой возился? Ты разведчик! Сила воли железная! Тебя не так просто, взять и усыпить!
По-моему он обыкновенный врач. А прислали его сюда, чтобы от нашего брата госпиталь поскорей очистить. Видно он специалист, главный невропатолог армии. Он осмотрел меня обыкновенно, как все врачи.
Что ж выходит? Самогонку мы зря пили?
Ванька-ротный
Выходит так!
Ну, да! А почему же меня там все время в сон клонило?
Известное дело! Выпили с вечера и всю ночь гудели.
Нет, капитан! Сижу я на табуретке, и чувствую, глаза липнут. Еле пересилил себя. Смотрю, гипноз не берет. Сразу на душе стало полегче.
На утро следующего дня пятерым назначили выписку. Возможно кто-то из госпитального начальства утку пустил, чтобы у контуженых не было сомнений.
Тот, кто побыл не раз у смерти в пасти или когтях, тот особенно не рвался, оказаться снова в цепких ее объятиях. Но каждый из нас понимал, что война есть война! Все равно надо вертаться туда днем раньше или неделей позже. Ротных офицеров в стрелковых полках давно не хватало.
По деревенской улице летит колючий снег и посвистывает ветер. Из натопленной избы выходить нет никакой охоты. Окопник быстро привыкает к тишине и сырому теплу. А там, на улице сухой и колючий морозец. А ведь только что жили в промерзших окопах, под грохот снарядов и повизгивание пуль.
И вот попал солдат на телячий зимний постой и у него мурашки бегут, от одной мысли попасть снова в обледенелые окопы. Несовершенна наша медицина. Солдат окопников нужно на открытом воздухе лечить. Вот тогда он не будет гадать где теплее. Ему не нужно будет привыкать к чистому воздуху, к холодному ветру и мерзлой земле.
Наше командование и штабные без войны спокойно жить не могут. У них в голове мыслей, как у нас в голове ворохи вшей. У них в голове роятся атаки, удары и планы. А нас, вши до крови заели!
Нужно кому-то солдатиков под огонь вести, а мы прохлаждаемся, время картишками убиваем. У нас на переднем крае лошадей стараются под пули близко к окопам не выводить. Роют глубокие стойла, перекрытия сверху в три наката кладут. А мы на войне, так сказать, сами по себе. Хочешь, себе могилу в земле приготовь, хочешь, укрой ее жердочками и валяйся с солдатами.
Мы измучены и обессилены на всю жизнь. На всю жизнь намерзлись в окопах, так что, в сырой и душной избе месяц лежания показался нам раем. Еще бы! Лежишь на верхних нарах, под тобой истертая соломка и сверху одеяльце. На ноги брошен полушубок, чтобы не сперли. Подвернешь полушубок под ноги и чуешь его, и ногам гораздо теплей.
Мы принюхались к запаху нар, к небольшому угару печки, к слежавшейся соломе, к духу давно не мытых человеческих тел, к вони грязных портянок, прожженных шинелей, полушубков и валенок.
Ванька-ротный
Выйдешь иногда на белый снег, поскрипишь на нем немного ногами, и обратно в избу шмыг. Стоит окопнику побыть недельку в тепле, душа и мозги сразу раскиснут. После этого даже от запаха снега воротит. Самое здоровое, это всю зиму валяться на снегу. Накуришься с голодухи во рту, как кошки наклали. Ходишь, сплевываешь желтой слюной. В голове прозрачные мысли, на душе уверенность и сознание, что на твоих плечах стоит целый фронт. Твердо знаешь, что сзади Родина, а за спиной тыловая братия. Торчишь в мерзлом окопе и никакая хворь тебя не берет, окромя пуль, осколков и вшей, которые тем злей и лютей, чем небо прозрачней.
Вот что обидно. На кой черт нам все эти стихотворения нашей жизни остались считанные дни.
Сегодня нас под конвоем нашего санитара заставили слезть с нар и велели одеваться. Мы нехотя натянули полушубки, надели валенки, подтянули поясные ремни и на счет по загнутым пальцам старика Ерофеича, под его строгим оком вышли и построились около избы.
Мы, конечно, не знали, для чего все это делается.
Ну, вот что! покашливая и оглядывая нас с пристрастием, объявляет с достоинством Ерофеич:
Пойдете со мной организованно на концерт!
И мы в сопровождении нашего крестного отца и батюшки направляемся на другую половину деревни. Сегодня нам великодушно разрешили зайти за полосатый шлагбаум.
Мы топаем по расчищенной от снега дороге гуськом, проходим границу, где стоят зоркие служивые солдатики. Они с достоинством пронизывают нас взглядами. Службу они несут по всем правилам караульной службы. Этих солдат придержали от фронта и они по этому стараются во всю.
Мы направляемся к пятистенной большой избе. Это, так сказать, госпитальный клуб и место собраний, здесь перед входом небольшая расчищенная от снега площадка. Небольшие группки солдат стоя, курят и ждут чего-то. Солдаты расступаются и пропускают нас к крыльцу. Ерофеич толкает дверь ногой и из избы наружу вырываются белые клубы пара, непонятный какой-то женский запах с примесью кислого аромата солдатских портянок и валенных сапог.
Там внутри уже достаточно набилось народа. Мы не спеша, поднимаемся по дощатым ступенькам, входим вовнутрь и неожиданно попадаем в освещенное электричеством пространство. Где-то за стеной глухо постукивает движок.
Перед нами все как в хорошем деревенском клубе. Впереди невысокая сцена и от стены до стены деревянные лавки. Сегодня нам раненым и больным дают концерт силами госпитальной самодеятельности.
Движок запускают, когда в клубе идет кино, дается представление, проходит собрание и когда в операционной режут нашего брата.
Передние лавки перед сценой пусты, здесь в первом ряду будут сидеть врачи и госпитальное начальство. Вторая лавка налево и направо для раненых и контуженых офицеров. А все остальные сзади заполнены сержантами и солдатами. Здесь в клубе, как на войне. Только все наоборот. Солдаты стрелки стоят и сидят у стены последними, мы офицеры ближе к сцене, а впереди само высокое начальство.
Передняя лавка постепенно заполняется. Приходят врачи, садятся по краям, середина лавки пока пустая. Все ждут появления госпитального начальства. За ним послали, и оно вот-вот должно появиться в дверях.
Мы сидим на второй лавке и изучаем сцену, смотрим по сторонам, рассматриваем публику. Здесь молодые медсестры и старики санитары.
Вот зал зашумел. В проходе показался майор, за ним старший лейтенант мед службы, худая швабра, его жена и замы по службам.
Ванька-ротный
Я вижу нашего санитара, он стоит у стены и считает нас по макушкам. Тучный майор и тощая, костлявая его жена проходят вперед и усаживаются на передней лавке.
Что же им под задницу стулья не догадались поставить? соображаю я.
Зал заждался появления начальства, оживился и зашумел. Занавес на сцене дрогнул и пополз по сторонам. Гром аплодисментов всколыхнул все пространство. Мы тоже сидели и хлопали. Хлопали все, но каждый хлопал за свое.
Полногрудая с широкими бедрами медсестра, если оценить ее по военному Ну брат держись! вышла на середину сцены и предстала перед публикой. Позади нее в два ряда, поджав губы, располагался госпитальный женский хор молодых медсестер.
Нам казалось, что именно на нас, на фронтовиков, смотрят из-под подведенных бровей глаза круглолицых милашек. Мы хлопали им и кричали ура. Что можно было ожидать от контуженных?
Как потом пояснил нам наш солдат санитар, в госпитале на счет подкраски губ и подведения бровей был заведен строгий порядок. Сестрам было объявлено, чтобы они не применяли косметику, дабы не раздражать раненых. На издании этого распоряжения настояла костлявая жена начальника госпиталя. Медсестрам не разрешали краситься и безобразно распускать волосы и делать похабные прически.
Теперь они все стояли рядком на сцене, а тощая и длинная ела их колючими глазами с передней лавки. А они стояли и таращили глаза на молодых солдат и на нас безусых офицеров.
Целый хор Пятницкого! сказал кто-то из наших ребят.
Глаз не оторвешь! уточнил рядом сидящий.
Пы-ы-ы-шечки! подметил третий.
Ра-а-а-зок обнять, можно и на передовую!
Жена майора, не оборачиваясь, заерзала костлявым задом на лавке.
По-о-о-думать только! Та-а-кие милашки и пропа-а-дают тут зря!
Главврач от этих слов повернулся и посмотрел на сказавшего контуженного. Он ничего не сказал, а наверно подумал
Чего с него возьмешь? Голодный сытого не понимает!
Со сцены в это время объявили песню.
Чего будут петь? спросил кто-то из наших.
Девочки затянули песню с чувством и душой о Священной войне. У нас аж мурашки по телу пошли, как была она нам почему-то близка и знакома.
Потом читали стихи, серые, беззвучные, но весьма патриотичные. И вот наконец объявили рассказ корреспондента о нас, о фронтовиках. Смешно было слушать словесные потуги человека, который ее не нюхал. Кто-то из ребят, сидевших рядом, сказал:
Наверно списали из писем фронтовиков при проверке в военной цензуре!
Мы то сразу почуяли, что автор не нюхал войны, а медперсоналу его слова видно задели за душу. У людей, которые во время войны находились в тылу и слова о войне были свои, нам не понятные. С каким вниманием слушали их они и с каким смехом воспринимали мы эти беззвучные фразы.
Ванька-ротный
У них и чтеца были слезы на глазах. А у нас рот был растянут до самых ушей. Потом нам пропели песню Ой Днепро-Днепро! Откровенно сказать, я так и не понял, грустная она или героическая? Потом девочки сплясали, по грохали каблуками сапогов по деревянному настилу сцены, раскраснелись, разволновались, некоторые, наиболее старательные, даже вспотели. На потную милашку, должен вам сказать, даже издалека смотреть не приведи бог. Уж очень она разгоряченная и телом небось податлива.
Потом, для успокоения, прозвучала песня Мы все на бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это...
Эта песня у нашего брата вызвала в памяти страшные дни войны. Они у каждого из нас были свои, и каждый их понимал и вспоминал по-своему. Потому, как мы знали, что значит идти и умирать в бою. Наша жизнь на войне, как чудное мгновение, как мимолетное видение! Просвистела пуля, считай, что следующая твоя, или его, или нас обоих подденет. Когда мы ехали на фронт, никому из нас в голову не пришло, что на ней может твориться. Уж очень легким делом мы представляли себе войну. Да и наши старшие братья по оружию, что сидели сзади на нее несерьезно смотрели. Воевали они в укрытиях, согнувшись над картами и по телефону. Что делалось в войсках, толком не знали, совесть их не сосала, потому что они на войне были сыты. А у сытого в голове леность мыли и тупость. Чистоту мысли способен отточить только голодный и измученный войной человек. Одному ему война близка и понятна до слез, а другой ее знает только понаслышке.
После концерта, как мы надеялись, будут танцы с грудастыми милашками. Нам бы вшивым офицерам потереться об них, почувствовать их близость и женский запах ноздрей уловить. Но этого как раз и не было предусмотрено программой вечера. Мы огляделись по сторонам и поджав губы, а губа у нас у каждого видно была не дура, покачав головой встали и к выходу пошли. Ерофеич нас собрал кучкой, и мы не торопясь за шлагбаум ушли.
Через неделю после концерта меня выписали из госпиталя. Получив документы и на складе сухой паек, я спустился с крыльца и окинул взглядом деревню. Постоял, посмотрел и сам себе сказал, что вот в последний раз я ее вижу.
По дороге к нашему крыльцу бежал госпитальный писарь.
Товарищ гвардии капитан! Тут сержант выписывается! Не возьмете его с собой? Вам с ним по дороге. А вдвоем идти веселее.
Ладно! Пусть идет со мной!
Из деревни на снежную узкую дорогу мы вышли после обеда. Сначала мы шли молча и каждый думал о своем, переключал свои мозги на войну, покончив с госпиталем.
Я шел впереди, а он чуть сзади. Снежная дорога узкая, хоть и накатанная, но идти рядом по ней, просто места нет. Потом, когда дорога стала пошире, он поравнялся со мной и мы разговорились. Я рассказал ему о разведке, а от него узнал, что он служил во взводе связи и на фронт попал в сорок третьем.
Ванька-ротный
А чего ты вдруг заинтересовался разведкой? Переходи к нам и узнаёшь! Ты же сам сказал, что жизнь разведчика тебе нравиться.
Нельзя! Товарищ гвардии капитан!
Это почему же?
Согласно предписанию я должен явиться в свою часть обратно.
Боишься, небось? Пошлем письмо в твою дивизию, сообщим, что ты добровольцем желаешь воевать в разведке. Можем запросить подтверждение штаба армии и дело с концом.
Нет, не разрешат! Скажут самовольство.
Вижу, что ты так, сболтнул.
Попутчик мой смолк и некоторое время мы шли по дороге молча. Все было сказано и мне не хотелось попусту с ним говорить.
До большака по моим расчетам оставалось около трех километров. Если сделать чуть пошире шаг, то мы засветло можем дойти до ближайшей деревни.
Выйдя на большак, мы свернули в сторону фронта. Теперь дорога шла на подъем. Впереди виднелся снежный бугор, а справа и слева обычная унылая, зимняя местность. Перевалив через бугор, мы увидели среди снежных просторов темные контуры деревенских изб. Идти под горку было легко.
Серый день быстро клонился к концу. За поворотом дороги показались белые снежные крыши и печные, торчащие над ними, кирпичные трубы. Я пригляделся к верхушкам труб, снега в виде снежных шапок на них не было видно. В избах люди живут, топят печи и варят картошку.
Порывистый ветер метет вдоль дороги мелкую снежную пыль. До нас долетает запах теплого дыма и привкус кислых помоев. Снежная дорога и сугробы, стали заметно темнеть. Мы прошли мимо двух изб, подумывая, где бы нам лучше устоится на ночь. В глаза мне бросилось, что из соседней третьей избы над трубой поднимается легкий дымок горящей печки.
Зайдем сюда! Здесь вроде печку топят! Может на сахар вареной картошки дадут.
Горячего чайку попьем! рассуждает вслух мой попутчик.
Тоже мне водохлеб! В разведке брат чай не пьют. Там, кое-что покрепче хлещут!
Мы свернули с дороги, подошли по узкой снежной тропе к избе, поднялись на крыльцо и, толкнув скрипучую дверь ногами, вошли во внутрь избы.
В избе топилась русская печь. На стене в мутном зеркале отражалось веселое пламя. Хозяйка, пожилая женщина, лет сорока, сутулая и худая, суетилась у печки.
Когда мы вошли, она обернулась, обвела нас тяжелым и недовольным взглядом но ничего не сказала в ответ, когда мы поздоровались с ней, переступая порог и закрывая за собою дверь. В избе пахло кислыми очистками, угаром фитильной лампы, горьким запахом дыма и пересушенным грязным тряпьем, которое лежало на печке, и было заткнуто в небольшие печурки. На шестке печи стоял черный чугун, из него шел белый пар с запахом вареной картошки в мундире.
Ванька-ротный
Когда ты много лет живешь на норме, впроголодь и забыл когда ты в последний раз ел досыта, запах вареной картошки улавливаешь ноздрей на ходу издалека.
Мы молча, сбросили на лавку мешки, огляделись по сторонам и углам, развязали и достали свои пожитки. Мы положили по куску колотого сахара на стол и скинули полушубки. Сахар лежал на столе, а мы сели на лавку и молча посмотрели на хозяйку. Куски сахара на темном фоне досчатого стола засверкали чистой своей серебристой белизной.
Котелка два картошки она нам даст? сказал сержант наклонившись ко мне и вопросительно посмотрел на хозяйку. Посмотрим, что эта старая карга скажет, когда обернется и увидит на столе два куска сахара, подумал я.
Хозяйка посмотрела на стол и на нас, потом молча поставила на стол большую ляменивую миску, обхватила чугун тряпицей, слила воду с него, подошла к столу и опрокинула содержимое в миску. Картошка с глухим стуком посыпалась в миску на дно. Вскоре над миской образовалась приличная горка.
Поставив чугун на шесток, она снова приблизилась к столу и заграбастав корявой рукой сахар, молча завернула его в тряпицу.
Увидев, что наше молчаливое согласие принято с двух сторон, мы сняли шапки и уселись к столу, поближе к картошке.
Ешьте! сказала она, отрезав нам по ломтю черного хлеба. Потом на стол поставила деревянную плошку с солью и перекрестившись опустилась на лавку в углу у стола. Посидев немного со сложенными на груди руками, она неторопливо встала, подошла к кухонному шкафчику, наклонилась над двумя стаканами и налила до краев мутную жидкость.
Выпейте! Другого в доме нет ничего!
Мы сидели за столом, сдирали кожицу с горячих картошек, дули на пальцы, вдыхали горячий пар, обжигали себе губы и иногда и горло, когда застревала в нем картошка. Мы старались ее побыстрей проглотить, а она прилипала и жгла где-то внутри.
Не торопитесь! Куды вам спешить?
Военные годы голодные. Особенно тяжко и холодно людям зимой. На дорогах метель и стужа, а тебе нужно пехом тащиться куда-то вперед.
Но вот на стол хозяйка поставила самовар.
Я ж говорил на счет чаю!
Давай, давай! Хлебай! У нас в Москве любителей чая зовут московскими водохлебами.
А вы капитан, что не будете?
Я чаю не пью! Чаем не напьешься! Я вон холодной водицы хлебну! А ты сержант давай хлебай с блюдца, вприкуску!
После чая хозяйка показала нам на железную кровать, которая стояла в углу, у стены, напротив печки.
Другой постели нету! На полу холодно! Из двери дует! На печке я сама!
Я посмотрел на голые железные прутья и доски. Матраса набитого соломой нигде не было видно. Хозяйка сбросила нам каждому с печи по подушке, от них шел кислый запах, и цвет был коровьего помета, навозный.
Ванька-ротный
Война повсюду и везде наложила свою руку грязи и кислых запахов. Кровать была широкая. Я надел полушубок, сержант шинель и мы завалились на кровать, упершись, друг к другу спинами.
Утром, проглотив по стакану горячего чая, куску хлеба и пригоршни холодной картошки, мы вышли на улицу и зашагали к большаку. Снег поскрипывал под ногами. Идти было легко. Морозец хватал за нос и подбородок. Я опустил уши у шапки и сказал своему напарнику:
Слушай сержант! Дальше тебе придется идти одному! Мне нужно вернуться в госпиталь! Ничего не поделаешь! Я забыл часы на нарах! Давай прощай, покедыва! Сержант пошел дальше, а я повернул в обратную сторону. Вскоре он скрылся за поворотом.
Никаких часов в госпитале я не оставлял. Мне пришла в голову мысль заехать с дороги в Москву. Я рассчитал и прикинул так мысленно:
Через пару часов я доберусь на попутной машине до Смоленска. Машины, которые идут с грузом к фронту, попутчиков, как правило, не берут. А пустые, идущие на Смоленск, могут подхватить и подбросить.
В Смоленске я зарегистрирую у коменданта свое предписание, возьму билет на Москву и за одну ночь доеду до дома. Номер эвакогоспиталя в Смоленске и Москве комендатуры наверняка не знают.
Пройдя немного по шоссе, я остановил грузовую машину, сказал шоферу, что несколько суток не спал, что я лягу в кузове и чтобы он разбудил меня в Смоленске! Я сойду у вокзала. За проезд отблагодарю!
Машина по дороге останавливалась где-то под Леозно. Я действительно спал. Шофер, как мы договорились, разбудил меня у переезда, около вокзала. Я отдал ему последний кусок сахара и пачку махорки. Шофер был доволен, а я отправился на вокзал. Отметив документы у дежурного коменданта, я получил в кассе билет и пошел искать свой вагон. Мне можно сказать повезло. Минут через десять, как только я уселся на лавке в вагоне, поезд тронулся и я покатил к Москве. Но вот снаружи послышались крики, поезд сразу затормозил и мы кинулись на выход посмотреть, что там случилось.
Когда тронулся поезд, из вокзала стали выбегать солдаты и офицеры. Они бежали вдоль состава и вскакивали в вагоны на ходу. Поручни у входных дверей сильно обледенели. За них при посадке хватались руками и на поручнях нарос тонкий слой скользкого льда. Один капитан на ходу схватился за обледенелый поручень вагона и на руках соскользнул ногами под колеса вагона. Теперь он лежал на снегу и у него были отрезаны обе ноги. Куда и зачем он так торопился? Его оттащили от поезда и вагоны снова медленно тронулись.
Ноябрь сорок третьего, а кругом не порядок, неразбериха и толкотня. Предъявляй документ, в виде от руки написанной бумажки, говори куда надо, садись и поезжай. Простого дела не догадались сделать. Проставить пометку на предписании, куда тебе следует следовать. В сторону тыла или напрямую на фронт.
Ванька-ротный
В дороге ходили по вагонам и проверяли документы. Но так, как у меня была отметка и билет на Москву, мне вернули все назад и поприветствовав, пошли по вагону дальше.
Ночью за окнами замелькали пригородные поезда. Я не счел нужным выходить на какой-то подмосковной платформе и пересаживаться на электричку, хотя мог это запросто сделать. У меня на руках был законный билет и заверенная печатью коменданта отметка о выдаче на Москву билета. Какой-нибудь проверяющий мог вполне меня задержать, отобрать документы и сказать, что у меня нет основания ехать в Москву и что у меня нет элементарной совести и чести. Я обманул Советскую власть, совершил дезертирство и подлежу наказанью теперь.
Выйдя на платформу Белорусского вокзала, я осмотрелся глазами кругом и в толпе сошедших с поезда подошел к железной решетке при выходе на площадь. Здесь в узком проходе стояли два милиционера и проверяли документы. Я не стал озираться по сторонам. Я спокойно в толпе пошел к этому узкому проходу, предъявил билет, подал документы и после минутной остановки вышел на площадь и огляделся кругом.
Все та же Москва, все те же люди, спешащие куда-то. Спустившись в метро, я доехал до центра, сделал пересадку и поехал на Комсомольскую площадь. Еще не рассвело, а я уже подходил к своему дому. Это был день 24-го декабря сорок третьего. Я впервые за долгие годы войны поднялся по деревянным ступенькам к знакомой мне двери, и нажав на кнопку звонка, за дверью услышал голос матери.
Кто там?
Свои!
Мать откинула толстый крючок, оставив дверь на цепочке, и приоткрыла дверь чтобы взглянуть. Я просунул руку, прикрыл дверь и откинул цепочку. Мать удивилась и сказала:
Действительно свои! Я вошел в кухню, посмотрел на мать и сказал, улыбаясь:
Не узнаете?
Мать вскрикнула, когда я с головы снял шапку ушанку.
Помню, как в сумерках перед работой к нам забежала Августа.
Ой! вскрикнула она, увидев меня, сидевшего за столом, повернулась и убежала на работу.
Ну куда же ты? обратилась к ней мать.
Нет! Нет! Потом, вечером!
В комендатуре, которая находилась в здании школы для слепых детей на 1-ой Мещанке я получил регистрацию и разрешение получить продукты по аттестату. В магазине у дома с колонами, рядом с исполкомом района я получил на неделю продукты. Все следовало одно за другим без всякой задержки.
Кой кто и говорил, что в наше время к людям относились не гуманно. Но подумайте сами, в какой еще стране офицер мог уехать из госпиталя самовольно с заездом домой. Я наверно в самоволке был не один такой. Взять к примеру тех же немцев. Они бы такого офицера поставили к стенке. А когда я вернулся в свою часть, там знали по отметкам в моем предписании, что я проболтался в дороге целых шесть дней.
Ванька-ротный
По прибытию в дивизию мне даже слова не сказали и не спросили, где я эти шесть дней пропадал. А вообще-то могли мне при выписке из госпиталя дать неделю отпуска перед возвращением на фронт. У немцев, как было нам известно, солдатам через каждые шесть месяцев пребывания на Восточном фронте полагался отпуск домой в Фатерлянд. Помню, как один немец ревел, когда мы его с отпускным билетом прихватили в траншее.
Из Москвы до Смоленска я доехал пассажирским поездом в плацкартном вагоне. Дальше на Леозно ходили только товарные поезда. Можно было добраться и на попутных машинах, но груженые машины обычно попутчиков не брали. На шоссе в ожидании пустой машины можно было простоять несколько дней.
Иду к начальнику станции и спрашиваю, где стоит состав на Леозно и когда будет отправка его.
Там справа! На крайнем пути! Состав сейчас подадут! Пойдут пустые вагоны под погрузку металлолома, объяснил он подробно мне.
Выхожу из здания вокзала на широкую асфальтовую площадку. С одной страны стоят поезда, с другой вокзал весь в кирпичных заплатках. Видно не раз и не два налетала на него немецкая авиация. На платформе слоняется всякий народ. В основном тут военные и железнодорожники.
Где бы купить чего бы пожрать, соображаю я и подхожу к скучающему солдату.
Слушай! Скажи, где тут у вас рынок или базар?
Вон смотри чуть выше! Видишь бабы на снежном пригорке! Там они и торгуют пирогами с картошкой.
На склоне в сторону города действительно сидят нахохлившись бабы с корзинками. Бабы все толстые, от многих одежек, которые они таскают на себе. Среди них мирно толчется человек пять, солдат. Я только сейчас их рассмотрел. Они торговали.
У меня в грудном кармане гимнастерки лежало несколько червонцев и я двинул свои стопы в их сторону. Сойдя с платформы, я немного оступился, посмотрел под ноги, а когда поднял снова голову, то невольно остановился. Бабы почему-то сорвались с места, хватали свои корзины и махая руками побежали вверх на снежный бугор.
Я прислушался к небу, но гула немецких самолетов не услышал. Я осмотрел горизонт, но там никаких немецких самолетов не было. Чего же они вдруг сорвались с места и бросились поспешно бежать? Я взглянул еще раз на снежный склон и сразу все понял.
Сзади к зданию вокзала подошел воинский эшелон. Из открытых дверей товарных вагонов прыгали и бежали вдогонку за бабами солдаты. Солдаты были без винтовок. По-видимому это были маршевые роты, которых направляли на фронт.
Вот несколько солдат вырвались вперед из общей лавины, догнали отставших торговок и с хода, с лета ногами выбили несколько корзинок с едой.
Бешеный бег солдат сопровождался воем, свистом и ревом. Несколько баб полетели и плюхнулись в снег. Над бугром прокатился бабий визг и солдатский рев.
Ванька-ротный
Хотя солдаты физически над бабами насилия не применяли. Некоторые из солдат даже бросали деньги на снег. Через пару минут вся хлынувшая ватага солдат уже неслась, улюлюкая с корзинами к своим вагонам.
Ни одна из торговок не сумела добраться до вершины снежной горы. Теперь они стояли в снегу, разинув рты и беспомощно опустив руки, как плети. Солдатская операция была проведена мгновенно. По-видимому в пути они отработали ее и досконально проверили. Вихрь ветра налетел на базар и базар в одно его дуновение сдуло. И все кругом стало серо и обыденно уныло.
Беги скорей капитан! Паровоз к эшелону подали! Семафор уже открыли! крикнул мне на ходу дежурный по станции. А я стоял и смотрел на снежный бугор, как зачарованный.
Нагоняю состав, который скрипя и рыдая, побрякивая накладными цепями, медленно раскачиваясь, набирает ход. Колеса начинают постукивать на стыках. Я прыгаю в пустой товарный вагон и прикрываю дверь, чтоб было от ветра и снега потише.
Всю ночь состав ползет, скрипит, гремит, трясется и временами сильно качается. Мне кажется, что он не только трясется и стучит на стыках, он ноет и стонет, как умирающий солдат. И еще мне кажется, что вагон катится в обратном направлении. Через некоторое время я отодвину в сторону дверь и увижу, что подъезжаю к Москве.
Я лежу на полу и дремлю под стук колес, под скрип разбитых вагонов. Я лежу на снежном полу и почему-то думаю, что стоит мне поднять голову и открыть глаза, как я сразу увижу, что паровоз прицепили не с той стороны, что я еду в Москву, а мне крайне необходимо следовать к Витебску.
Дверь в вагоне я прикрыл, чтоб не дуло и не наметало снега. В вагоне пусто. На полу слой снега перемешан с землей. Внутри темно и холодно. Хорошо, что еще мерзкий ветер не бьет тебе в спину.
К утру состав неожиданно замирает. Где мы стоим понятия не имею! Так можно стоять день, два, или несколько дней.
Быстро вскакиваю на ноги, отодвигаю с усилием дверь, вываливаюсь на вытянутых руках наружу и смотрю вперед вдоль состава. Паровоз на месте. Стоит где нужно. Пускает пары.
Я сажусь в открытых дверях, свешиваю вниз ноги и закуриваю. Но вот ударяют тарелки, сцепные крюки и накидные цепи и металлический лязг и перезвон покатился назад вдоль состава. Мой вагон тоже дернулся, закряхтел, захныкал и задрожал. Сзади послышались монотонные удары и взвизги тормозных колодок и состав торопливо стал набирать скорость.
Сейчас вагоны накидными цепями не звенят и сами старчески не охают. Сейчас и люди стали не те, не то, что солдатские телячьи вагоны. В наше время все было проще.
Ванька-ротный
Через несколько часов торопливой езды, снова послышались удары буферных тарелок и снова остановка. Гудки паровоза послышались далеко впереди. Видно его отцепили. Нужно вылезать приехали!
По обе стороны насыпи валяются разбитые вагоны, видны свежие воронки на снегу. Это последний действующий разъезд перед линией фронта. Паровоз, давая гудки, обходит состав по другой колее. Пока пустые вагоны будут стоять под погрузкой, паровоз уйдет на перегон и там будет отстаиваться до готовности состава.
Спрыгиваю вниз из вагона, осматриваюсь вдоль состава кругом. С одной стороны к полотну подступает заснеженный лес. Что там с другой, не охота лезть под колеса.
Сейчас на перевалочной базе не видно ни солдат, ни машин. Пустые вагоны открытыми дверями смотрят на покореженную бомбежкой опушку леса. Я цепляю на ладонь свой пустой вещмешок и иду вдоль состава. Сходить с насыпи нет никакой охоты. Повсюду какие-то ямы, торчащие бревна и снежные бугры. Обхожу передний вагон и иду по шпалам вперед к переезду. Рельсы уже кончились, а шпалы остались лежать на земле под снегом.
Вот и проселочная дорога. Она идет поперек полотна. Под ногами твердая, мерзлая земля. Снежок слегка поскрипывает, обхожу стороной небольшое болото. Не знаю, специально организовали около болота разгрузочную площадку. Тут сам черт не разберет, где тут под снегом военная техника, а где бурелом. Возможно, все вышло само собой. Бомбили, бросали и попадали в болото? А может здесь, просто отстаиваются пустые вагоны? А перевалочная база где-то на отведенной в сторону ветке, в лесу?
Все дальше ухожу я от последнего перегона. Проселочная дорога вскоре скатывается на большак. Отсюда широкая, укатанная дорога через десяток километров приводит меня к опушке леса, где расположены армейские тылы.
Повсюду землянки, рубленные из неотесанных бревен сараи, склады и теплушки. Около срубов, телег и саней с поднятыми оглоблями, навесы для лошадей, повозки, набитые сеном. И все это опутано паутиной бесчисленных проводов. Из железных труб к вершинам высоких сосен и елей медленно поднимается сизый дымок. Солдаты в касках, надетых поверх зимних шапок, в шинелях и в полушубках толкутся вокруг. Тыловик зимой выглядит, как толстая баба со Смоленского базара. Одежек на нем, как будто он собрался бежать.
Ванька-ротный
Около большого сугроба завалилась на бок тяжелая гаубица. С двух сторон под нее в снег подвели толстые бревна. Тракторов поблизости ее нет. Видать подергали, покричали около нее и бросили. Под размашистыми елями в стороне стоят зеленые ящики со снарядами. А здесь между стволов дерев на телефонном проводе, на морозе висит стиранное солдатское белье. Тут же рядом срубленная из свежей ели небольшая баня. Дальше походная кухня, запах съестного воротит и без того голодную душу. Кругом в лесу стоит целая ватага нашей тыловой братии. Она напихана здесь, куда не посмотри. Многовато их здесь под елями прячется. В передней траншее на километр фронта всего с десяток солдат в окопах сидит. А тут их на квадратный Га по несколько сотен, не меньше. И всех их нужно кормить, и все они фронтовики, кляп им в глотку! Я иду по дороге уже целый час, и кругом стоит наша тыловая братия. Она напихана в лесу, куда не посмотри.
Дальше за лесом, где болтается на телефонном проводе солдатское белье, простирается открытое снежное поле. В поле не души и никакого движения. Широкая зимняя дорога закуталась в снег. Отсюда дальше на передовую идут пробитые солдатскими ногами и лошадиными упряжками верховые стежки. Проходя через наши тылы, я смотрел на фанерные указатели и знал примерно в каком направлении идти.
Через десяток километров я нахожу свои дивизионные тылы. В тылах я узнаю, где расположен наш полк.
Среди снежного поля там и тут торчат одинокие кусты. По бровке кустов занимают позиции наши артиллеристы. Далековато, однако, они стоят от передовой. Еще километра через три я буду в нашем полку.
Артиллеристы всегда основательно зарываются в землю. Им носить на себе шанцевый инструмент не нужно. Они его перевозят на конной тяге. У них под рукой есть двуручные пилы, топоры, ломы, кирки и большие саперные лопаты. Они могут истратить любое количество взрывчатки, чтобы вскрыть где нужно мерзлый слой любой толщины земли.
Войсковые тылы довольно пестрая и живая картина. Чего тут не увидишь? Все идет вразброд. Все возникает, и стоиться стихийно. Одна тыловая обозная команда пришла и расположилась, к ней прилепилась другая по соседству. Еще одна, с другой стороны. Это вроде базар. Вернее Московская Сухаревка. Здесь та же толкучка, сараи и амбары, кругом тыловая братия, куда не посмотри. Здесь рядом палатки медсанбата нашей дивизии с указателями на фанерках, написанные обслюнявленным химическим карандашом. И снова за этим лесом пустой снежный прогалок, ничейная полоса земли.
Узкая полевая дорога пробивается в глубоком снегу. Мимо назад уходят кусты и снежные залысины. Впереди темнеют и слегка зеленеют невысокие сосенки бора, в котором расположен наш гвардейский полк. Там находиться штаб полка. Туда мне предстоит явиться и доложить, что я прибыл. Захожу в землянку начальника штаба. Майор здоровается со мной и говорит:
Побудь, где ни будь у сво

24 Фев 2019, 03:41Magus  
продоление

Захожу в землянку начальника штаба. Майор здоровается со мной и говорит:
Побудь, где ни будь у своих до вечера! Командир полка сейчас в дивизии. Как только вернется, я ему доложу о тебе.
Хорошо! Я буду в палатке у своего старшины. Там рядом располагается Пискарев с писарями, вы ему звякните, он передаст мне.
Сегодня 29-ое декабря сорок третьего года.
Нахожу палатку своего старшины. Небольшая старенькая в заплатках палатка на полметра врыта в снежную толщину. Она часто вздыхает и полошиться на ветру.
Старшина в сосняк, где расположен штаб полка, не полез. Он поставил палатку на открытом месте, накрыл ее сверху двумя простынями и пришил их через край к двухскатной крыше, а по бокам оставил куски. Пусть они на ветру полощутся. Палатку даже в хорошую оптику издали не разглядишь.
Сосняк немцами все время обстреливается. Бьют из орудий и минометов калибра восемьдесят двух.
Ванька-ротный
А по голому полю, немцы не дураки, стрелять зря не будут. Ну и старшина у меня! За что он не возьмись, из всего выгоду сделает! На дно палатки и у входа положена зеленая хвоя. Железная труба из палатки не торчит. Лошадь и сани старшины стоят в тылах полка, где-то сзади.
Увидев меня, старшина изменился в лице, приветливо заулыбался и пригласил в свою обитель.
Как в разведке дела? Чего нового? спросил я его.
В полк прислали нового командира полка. Говорят, что грамотный. Учился на курсах "Выстрел", фронтового опыта не имеет. Разведку поставил в охрану вокруг своего КП. Боится, что немцы могут здесь обойти. Есть в одном месте открытый фланг обороны. Рязанцев не захотел противиться несению охранной службы. Так вроде и тише и проще и ответственности никакой. Ребята на передний край совсем не ходят. Как вас отправили в госпиталь, так и пошла охранная работа! Ребята все грязные, как окопники ходят. По суткам торчат вокруг КП в снегу.
А Федор Федорыч где?
Федя наш в сосняке. У него конура отрыта в овраге под обрывом. Он все лежит на боку, не вылезает из нее на волю. Принесешь ему спиртного, он с утра до вечера и спит.
Со встречей товарищ гвардии капитан положено выпить! Я сейчас организую по маленькой проглотить и нарежем сальца на закуску. Осталось немного, вот я и берегу.
Это вам, это мне, а это Пети Хлебникову. Он у меня временно, как помощник. Валеев там, в тылах с лошадьми, а Петя здесь палатку сторожит, чтоб не сперли. Я каждый день бываю в отлучке. А у меня тут и то и се в палатке лежит. Он щас придет. Он пошел на кухню.
Петя держал кружки, а старшина наметанным глазом разливал спиртное. Петя как-то глубокой осенью провалился в замерзшее болото. Пробарахтался там всю ночь. Утром его ребята нашли и из болота вытащили. Потом по спине у него чирьи пошли. Он долго лечился в нашей полковой сан роте, а жил и кормился у старшины. Так и остался он временно у него помощником.
На следующий день меня никто не вызывал и не требовал. Мы сидели в палатке у старшины. Говорили с ним о том, о сем и о разведке.
К ночи из штаба полка прибежал связной солдат.
Товарищ гвардии капитан! Вас начальник штаба к себе требует!
Я поднялся, надел шапку, запахнул полушубок, затянулся ремнем, вышел наружу и вместе с солдатом отправился в штаб к майору.
Начальник штаба поздоровался со мной и сказал: Командир полка знает, что ты прибыл, он велел тебе передать, чтобы ты этой ночью дежурил на НП командира полка. Утром, когда рассветет, явишься ко мне сюда в блиндаж, я доложу ему, и он тебя примет.
На кой черт мне эти приемы? С какой стати я всю ночь должен торчать на НП. Я ведь никакой-то там офицер по поручениям. Я не посыльной по штабу. Мне его приказ, как слону дробиной в задницу.
Ванька-ротный
Эти приемы и приемчики они привыкли делать в тылу. А здесь он разведчика захотел, как мальчишку, заставить вести себя с послушанием. От него ко мне может быть, только один приказ, заняться полковой разведкой и привести ее в надлежащий порядок. Он на фронте вторую неделю и решил боевого офицера на побегушки заткнуть.
Знаешь, что капитан! Не кипятись! Не советую я тебе вставать тоже в позу. Он спрашивал о тебе. Я сказал, что ты опытный и боевой офицер. Не советую тебе с первого дня наживать себе недруга. Плюнь на все, отправляйся на НП и как следует, выспись. Там два телефониста сидят и один твой разведчик. Я бы не стал с ним спорить и лезть на рожон. Он может потом тебе отомстить. Каждый прибывший на фронт мнит себя полководцем. Потом оботрется, сбросит с себя важность, гениальность и всякую шелуху. Потерпи некоторое время. Может, еще будете друзьями.
Ладно, майор! Спасибо тебе! Ты меня уговорил! Давайте связного, пойду на НП.
Связной, с которым я пришел к майору, повел меня на НП полка.

24 Фев 2019, 03:42Magus  
1944 год Глава 39 Возвращение в разведку

Январь 1944

- - - - - - - - - - - - - - - - -
Возвращение в разведку. Встреча с Серегой.

- - - - - - - - - - - - - - - - -
1 января 1944 года.
Ванька-ротный
Связной солдат довел меня до самого места.
Вот, товарищ гвардии капитан, наш полковой НП. Здесь каждую ночь дежурят трое. Два телефониста и один разведчик.
Этот курятник ты называешь полковым НП?
Да, товарищ гвардии капитан. Так приказано называть. Командир полка приказали.
Ванька-ротный
Интересно! Ничего не скажешь! и я со всех сторон обошел невысокий снежный бугор, торчащий над поверхностью земли. Сложен он был из согнутых жердей и соломы. Вроде, как корзина на морозе, облитая водой. Деревенские ребятишки что-то подобное из старых лукошек делали. На таких ледянках, обмазанных навозом и облитых водой, они зимой катались с горок.
Местами из стен НП проглядывали прутья и куски соломы. Сверху снежный бугор оброс коркой льда и был присыпан слоем пушистого снега. Если встать в полный рост около него этой хибары, то потолок окажется на уровне поясного ремня. Ни окон, ни отдушин, ни железной трубы от печки, ни смотровых отверстий, как на обычных полковых НП, здесь не было.
Одна небольшая дыра у земли (узкая входная щель виднелась у самой земли) это входное отверстие было с боковой стороны. Она была завешана куском старой обтрепанной материи. Через нее можно было забраться вовнутрь.
Снежные дома эскимосов выглядели гораздо солиднее и больше, если судить по картинкам из старых журналов и книг.
И эту собачью конуру называют полковым наблюдательным пунктом! До чего же зажирел и завшивел 52 гвардейский полк!
Внутри этой будки можно было от силы разместиться троим. Как сюда воткнуть четвертого? Это задача, как ребус с картинками.
Если сунуть вовнутрь еще одного, то двоим из четверых придется сидеть на корточках. Лечь и протянуть ноги будет негде.
Не думает ли командир полка, что всю ночь снаружи здесь будет часовой и пялить глаза на снежные просторы. Хотя, задумано было, вероятно, именно так.
Кому нужна была такая из прутиков и соломы соломенная мышеловка? Около нее ни окопа, ни ячейки в земле, где бы мог наблюдатель присесть на случай обстрела. Изнутри вообще ничего не видно. И стоит этот шалаш в открытом поле, на ветру, на самом ходу.
Ванька-ротный
Рядом в нескольких метрах мимо него проходит (утоптанная) тропинка (на передовую). Параллельно тропе лежит телефонный провод в снегу. Этим проводом роты связаны со штабом полка телефонной связью. У нас другой связи на фронте не было.
Когда во время обстрела обрывается связь, вдоль телефонной линии бежит линейный. Ночью они бегают, а днем ползают на животе. Потому что вдоль тропы немцы ведут постоянные (и методичные) обстрелы. Телефонистам кажется, что днем их немцы видят. Уж очень часто совпадают появление человека на тропе и обстрел. Вот и сейчас несколько снарядов брызнули снегом в разные стороны. Каждому кажется, что именно его подловили немцы (на бегу). Некоторые даже в бога начинают верить. Это, мол, им бог перстом указал на меня. Возможно, что эта дыра была слеплена и когда-то служила перевалочным пунктом для линейных связистов. Каждый из связистов отвечал за свой определенный участок связи. А эта хибара спасала их от непогоды, снега и ветра. В этой берлоге они сидели и ждали обрыва. Она была расположена около тропы на полпути от передовой. От штаба полка передовая сейчас находилась километрах в двух. (Когда солдат повыбивало в ротах, батальонных выпихнули в траншею, а штаб полка занял соответственно их места. Всё как бы подвинулось вперед, хотя названия были старые. С прибытием в полк нового командира (полка) эту ночлежку связистов переименовали в НП и посадили туда одного разведчика.
Командир полка здесь бывал? спросил я своего провожатого солдата.
Нет, товарищ гвардии капитан, командира взвода разведки раза два сюда направляли.
Так-так! Командир полка не видел ее своими глазами. А скажи, на передовую, в окопы ты его водил?
Нет! Ни я, никто другой его не водил.
Ванька-ротный
Немцы обстреливали проходящую мимо тропу довольно точно и часто. Залпы нескольких батарей чередовались и не утихали ни днем, ни ночью. Славяне привыкли к обстрелам и не обращали на них особого внимания. Где бегом, где трусцой они преодолевали двухкилометровую снежную равнину. Прямое попадание могло быть. Но где убережешься от него? (Оно может и в тылу тебя накрыть). Снаряд и в окоп может залететь. Я вспомнил сорок первый. Тогда немцы были сильны. Они не стреляли так нервно и остервенело. Почему, собственно, немцы сейчас ведут такой бешеный и беспорядочный обстрел? Нет никаких признаков, что мы предпримем атаку или перейдем в наступление. Где-то у них слабовато? Чего-то боятся нынче рыжие фрицы? Посмотрел я еще раз на кибитку (на эту снежную нору). Пол у нее находится на уровне земли. Никакого заглубления (ни на штык лопаты, ни на вершок ниже снежной корки). Ударит рядом один, другой снаряд и осколки проткнут ее навылет через обе забитые соломой стенки. Но что интересно, ни одной царапины или дырки снаружи (на стенках) этой душегубки я не обнаружил. Командир полка по этой тропе ни разу не ходил. (за время пребывания в полку он ни разу не был на передовой в стрелковых ротах). Прибыл на фронт и не знает, что делается на передовой. Какой дурак пойдет добровольно (на смерть) под огонь? Сидит под землей в блиндаже в четыре наката. Иногда звонит на НП проверяет несение службы. Дежурный телефонист, не высовываясь наружу, докладывает ему, что противник находится на своих позициях и ведет по нашему расположению, переднему краю методичные обстрелы. Почему командир полка не вызвал саперов и не оборудовал полноценный НП? Не думаю, что от постоянного грохота (и обстрелов) он разума лишился (боится нос высунут из блиндажа). Возможно, он занят важными делами и готовит нанести по немцам внезапный и сокрушительный удар, когда в стрелковых ротах полка останется практически по пятнадцать человек на километр фронта. Здесь, на полпути от передовой он держит заслон из трех солдат (чтобы незамеченными не просочились немцы). Он боится, что немцы могут ночью (захватить) подойти к его блиндажу.
Ванька-ротный
А меня он зачем послал сюда? Решил проверить, как я буду слушаться его? Не побоюсь ли я ночью сидеть в этой дыре из соломы и снега? Наверное, всю ночь буду выглядывать и дрожать от мысли, что может убить. Нам, разведчикам, привыкшим ко всему, даже во сне не мешают разрывы. Я могу завалиться и храпеть до утра, ели почувствую, что снаряды ложатся в двадцати метрах отсюда. Я на опыте, на собственной шкуре уверен, что прямое случайное попадание исключено. Я наметанным глазом сразу вижу, когда наступает опасность, а когда можно завалиться спать. Новичку, тому, конечно, кажется, что кругом всё горит, грохочет и небо темнеет. Наша передовая, как я видел по карте, проходит по краю обрыва. Там впереди, где кончается снежное поле, тянется узкая полоса больших елей и сосен. Между ними и нами солдаты стрелки. Ниже, за обрывом в открытом поле окопы и блиндажи немецкой пехоты. Чуть дальше деревня Бондари. От нее остались два покосившихся разрушенных сарая и что-то вроде бани. Левее, вдоль обрыва, там, где кончаются позиции нашей пехоты, в лесу находится небольшая высота и шоссе. Там, на продолговатой высоте в лесу и за лесом немецкие позиции. Наши стрелковые роты сидят лицом к обрыву, а слева у них на фланге позиции немцев. Немцы могут в любой момент нас обойти. Я осмотрелся вокруг и спросил связного: "Покажи-ка мне на местности, где находятся наши, а где за кустами немцы?" Он... показывает... Отпускаю связного и залезаю вовнутрь НП. Внутри снежной хибары сидят двое телефонистов. Горит коптилка. Помещение небольшое. Один телефонист лежит на полу, другой сидит в углу с привязанной к голове телефонной трубкой.
Располагайтесь, товарищ капитан говорит мне сидящий в углу с трубкой на шее. Скоро разведчик придет. Побежал получать еду. Он дежурит здесь третьи сутки. А мы вот по очереди у телефона сидим. Я на четвереньках проползаю дальше к стене и сажусь на подстилку из хвои.
Ванька-ротный
Стены внутри обледенелые, потолок низкий. Сидишь на полу и... его задеваешь. Каморка маленькая. Надышали внутри, и со стужи здесь кажется тепло. Вскоре возле каморки захрустел снег под ногами и кто-то, отдернув лоскут занавески, молча полез вовнутрь, опираясь на автомат.
Вот, товарищ капитан, пришел дежурный разведчик. Солдат с автоматом, не оборачиваясь, ногой задернул за собой висевшую материю, поставил в угол свой автомат, подул на пальцы и потер ладонями. Он посмотрел на меня и молча уселся.
А разве у вас снаружи не ставят часового? спросил я.
А на кой он нужен? ответил солдат, доставая кисет с махоркой.
Нам и так слышно, если кто сюда подойдет. Снег скрипит под ногами. Ныне мороз, за версту слыхать, кто подойдет мы сразу замечаем. Ладно, думаю я про себя. Хрен с вами. Не буду я вас в порядок приводить, пусть будет всё как есть. Прикинусь, что я мало понимаю. Заем мне открываться, кто я есть? Так они разговорчивее будут.
А ты что ж, из полковых разведчиков будешь?
Кто? Я-то? Ну да, а разве не видать? Вот, смотри капитан, перед тобой живой и настоящий разведчик. Тебе это что-нибудь говорит? А ты, наверное, штабист? Из новеньких на фронте, только что прибыл? Ты понимаешь, кто такой разведчик? Вон у телефонистов спроси! Пока я здесь, ты здесь лежи и ничего не бойся. Обстрела тоже не боись. Он бьет по тропе, а сюда не долетает. В нашей тесной лачуге мигает свет. У потолка небольшая дощечка, на ней корит обычная фронтовая бензиновая коптилка. Второй телефонист поднимается с пола, и все трое закуривают. В землянке не продохнешь. А им дым и смрад нипочем. Я молчу. Нужно терпеть. Ведь я решил помалкивать насчет себя и поэтому пока среди них я чужой. Я притягиваю ноги и опускаю голову на хвойную подстилку. Здесь по полу идет свежая струя из-под материи, висящей в проходе.
Вот и отлично! говорит разведчик.
Я смотрю, вы отлично устроились. Скажи, капитан, ты из штабных или в стрелковые роты?
Ванька-ротный
Я из этих, которые пишут бумажки.
Я сразу усек, что вы ПНШ, учетом личного состава полка будете заниматься. Похоронные выписывать, наградные составлять.
Скажите, а на передовой раньше не приходилось бывать?
Ты про себя расскажи, видишь, человек с дороги. Отдохнуть надо. Первый день в полку, а ты допрос учинил вмешался в разговор телефонист, сидящий в углу с телефонной трубкой на голове.
Чего говорить! У нас, у разведчиков жизнь особая и совсем не простая. И солдат стал рассказывать, что во взводе, что говорит старшина, о чем толкуют ребята и какой из себя Рязанцев.
А за языками приходилось ходить? спрашиваю я.
Нет, не ходим. Какие там языки! Самого хоть хватай за шкуру и тащи. В охране штаба полка стоим. Из снега по суткам не вылезаем. Передохнуть не дают. Старшина сегодня при раздаче жрачки во взводе сказывал. Говорит, старый начальник разведки из госпиталя вернулся. Тоже капитан, четыре звездочки, как у вас. Он, наверное, сейчас с майором за Новый год наливают. А вы вот сидите с солдатами в этой дыре. Капитан на фронте воюет давно. Говорят, на передке безвылазно с сорок первого года. Одни говорили, что злой и требовательный, другие толкуют, что справедливый и заботливый. Разве нашему брату солдату угодишь? Говорят, своих солдат в обиду не даст. Ребята говорят, всё хана, отсидели в снегу, конец охране. Как отправили его в госпиталь, так разведку в охрану и запихнули. Целый месяц сидим... вокруг... торчим, как бездомные собаки. Обогреться, помыться и выспаться негде. А до этого, говорят, у разведчиков была приличная жизнь. Я посмотрел на него. У разведчика был потертый, замусоленный вид. Лицо молодое, но от грязи, от ветра и от душевного истощения сморщенное как у старухи.
А ты сам давно в разведке? спросил я.
Целый месяц. Дружки мои, с которыми я вместе пришел в пехоту кто убит, а кто с ранением в госпиталь отправлен.
Ванька-ротный
А я вот добровольцем пошел в разведчики, а попал в полковые охранники, вот и остался жив. Разве знаешь, куда повернет судьба и фортуна?
А сам-то откуда?
Я из Сибири, капитан, из Кемерово. Есть такое место в Сибири. А вы, капитан, при штабе полка будете служить? Встретимся когда вот так, вроде как знакомые.
Не знаю, куда пошлют. Вот до утра доживем. Командир полка решит, где мое место будет.
А что, немец по полю всегда так бьет?
День и ночь молотит, спасу никакого нет. А что ему не бить! У него снарядов, считай, по паре сотен в день на каждое орудие. На него вся Европа работает. Что-то вы не курите, товарищ гвардии капитан? В полку, видать, с махоркой туго. Стесняетесь у солдат спросить на закрутку? Берите, не стесняйтесь! и солдат протянул мне кисет. Я зачерпнул щепоть махорки, завернул в обрывок газеты и прикурил. Достав пачку "Беломора", я угостил их папиросами. Разговор обрывается как-то сам собой. Я достаю из планшета листок писчей бумаги, беру карандаш и начинаю писать письмо (в Москву). "Здравствуй дорогая Августа, я благополучно добрался до своей части...". Обычай это, наверное, привычка людей? Как будто по дороге в глубоком тылу ходить опасно, а здесь, на фронте, вблизи передовой я снова в безопасности, как у Христа за пазухой. Часам к двум ночи все угомонились, устроились в тесноте и завалились спать. Один дежурный телефонист остался сидеть в углу на корточках. Ему нет места лечь и вытянуть ноги. Он сидит, клюет головой, склонив ее на колени. Он сидит в углу с закрытыми глазами, а мы трое лежим рядком на боку. Утром, повернувшись на спину, я на миг открываю глаза. Разведчика уже нет. В лачуге сидят два новых связиста. Они поздоровались со мной, когда я встал.
А где мои ночные знакомые? спросил я.
Они, товарищ капитан, в расположение взвода ушли.
Я сижу на подстилке из хвои, достаю из кармана московские папиросы, угощаю связистов и закуриваю сам.
Ванька-ротный
Так уж принято у нас на фронте. Сижу и прикидываю... Пойду к начальнику штаба... Разговаривает с командиром полка... Вылезаю из снежной лачуги и иду по тропе в тыл, к штабному блиндажу. Начальник штаба звонит на КП командира полка и после недолгого (?) молчания вспоминает обо мне.
Поговори с ним сам! -... я, глядя на майора. Только не понял идею командира полка. На кой чёрт он послал меня на КП и почему он не настоял на этом. Он думал, вероятно, что я буду всю ночь не спать и ждать звонка, пока он меня вызовет. (Но вышла осечка).
2-го января 44 года
Мне нужно две недели, сказал я майору, чтобы привести в должный вид своих солдат. Три дня на баню, неделю на учебу и пару дней на тренировку. Их нужно натаскать, ввести в режим, без этого их нельзя пускать на ночную работу. От несения охранной службы освободить. Майор согласился. Я покинул штаб и ушел к разведчикам. Дорога от штаба полка до взвода разведки короткая. Метров триста в сторону, и я спускаюсь в овраг. По твердой, утоптанной ногами дорожке приятно идти. Стежка проложена глубоко в снегу. Свежий снег чуть припорошил следы и скрипит под ногами. Берега у оврага крутые, высокие, метра два, а где и больше. В склонах оврага под замерзшим слоем земли прорыты лазейки. Это и есть расположение взвода разведки. Норы отрыты прямо в земле. От ветра и вьюги они прикрыты кусками материи. Если хочешь заползти в такую нору, нужно перед ней встать на колени, опереться руками в землю, принять горизонтальное положение и, двигаясь вперед головой, не промахнуться мимо норы. (У связистов на НП тесное логово, но в нем хоть можно спокойно сидеть). А тут чтобы выбраться наружу, нужно ложиться. Залезешь в нору, ляжешь на бок и упираешься локтем в потолок, а под боком у тебя получается подстилка из хвои.
09-
Перед глазами печурка, выкопанная в земле. Туда кладут дровишки и топят по черному. Потолок из промерзшего слоя земли, как бетонное перекрытие хорошего ДОТа. Разве мог немецкий солдат даже представить себе (на миг) что-нибудь подобное и такое? Разве мог бы он хоть один день продержаться в такой норе? Немцу сруб подавай, нары, набитые свежей соломой, железную печь с регулятором поддува и пол из толстых струганных досок, паек наших полковников и генералов. И если это сруб будет опущен глубоко в землю и накрыт сверху в четыре наката толстых бревен, то немец будет чувствовать себя как в хорошем ДОТе. А что говорить о сырой дыре в промерзлой земле? Если немца сунуть туда головой вперед, чтобы он заполз туда на брюхе, то потом к утру можешь за ноги вынимать его труп.
Где Рязанцев? спросил я незнакомого разведчика, стоявшего на посту.
Вот! и он показал мне на одну такую дыру. Когда я заполз туда, я увидел Рязанцева. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Как будто он его изучал и видел впервые. Внутри горит небольшая коптилка. Я пододвигаюсь на локтях дальше, там, у стены горит огонек. Я толкаю своего подчиненного в бок, предполагая, что он спит. Старшина предупредил его, что я вернулся в полк и утром к нему на час явлюсь в овраг, в расположение. Я мог бы его не искать, не лезть в нору. Я мог приказать старшине вызвать его для разговора к себе. Но я знал, что он будет прятаться от меня и решил сам явиться к нему. Нужно подойти к человеку душевно и осторожно. Мало ли, что у него сейчас на душе. С одной стороны, он знает, что я прибыл, и с него свалится часть забот. И вместе с тем он неприятно сморщился, что медвежья зимняя спячка для него кончилась. Теперь придется не спать, а думать, где схватить языка. У меня было чувство такое, что я месяц бездельничал, отдохнул и пора приниматься за дело. У него, видно, желания возвращаться к деятельности разведки не было. Разведчики народ непростой. Иногда их сразу и не поймешь, а порой к ним и на вороных не подъедешь.
Здорово, разведчик!
Привет, капитан!
Ну, что, на сухую будем говорить или пошлем за
10-
старшиной и разговор при встрече размочим? Я знал, что Федя от размочки не откажется.
Что будем завтра делать? Я видел, во взводе у тебя новые люди есть.
Да, человек десять новеньких есть, взяли из пехоты.
Ну, что послать за старшиной или будем ждать, пока он сам прибудет?
Нет, надо послать. Чего тянуть? Раз ты прибыл, нужно начинать всё дело сначала. Ты лежи, я сам пошлю. Он ногой оттопырил занавеску и крикнул: "Эй, кто там есть? Подойди сюда!" В дыре показалась голова часового.
Растолкай кого-нибудь из ребят, пошли за старшиной, скажи, гвардии капитан его сюда требует.
Ну, как жизнь? спрашиваю я.
Да что жизнь? Вот, сунули в охрану. Говорили, временно, а уже месяц сидим.
Сегодня валяй, досыпай. А завтра сутра разведчики в охрану не пойдут. Я с начальником штаба договорился. А ты что будешь делать? Рязанцев замолчал и надолго задумался.
Завтра сутра я приказал старшине провести физзарядку. Раздеть всех наголо до пояса и снегом натереть. После еды общее построение. Перед строем выступишь ты. Скажешь, что "овец пасти" они больше не будут. Начинается подготовка к нашим главным делам. Старшина там, в тылах присмотрел рубленную из бревен брошенную баньку. Нужно ночью послать туда ребят, разобрать ее, перевезти и до утра поставить ее здесь, в овраге. Старшина докладывает, что в ней железная бочка, труба и камни есть. Утром на следующий день после построения баня парная для всех, смена белья с заменой рваного обмундирования. Вот, милый Федя, с этого и начнем. Баня, хоть и чужая, но, надеюсь, им и в голову не придет сунуться сюда. Тыловики на передовой искать ее не будут. Здесь часто стреляют. Старшине передай приказ пусть для ребят поставит здесь две палатки. На все это дело я вам с ним даю три дня.
11-
Смотрю я на наших ребят и удивляюсь. Рожи у всех у них грязные, цветом какие-то сизые. Как вас...? Стыдно смотреть! Разведчики, гвардейцы! На разборку и перенос бани старшина забрал всех. Крышу взяли четверо и положили на сани. Бревна со стен брали по паре и уходили в овраг. Пока первая партия шла через лес и через поле к оврагу, вторая увозила на санях основание и пол бани. В овраге кипела работа. Постукивая топорами, разведчики переговаривались между собой:
гвардии капитан наш старый из госпиталя прибыл. Как только явился, сразу завертелась работа. Чувствуется твердая рука. Тыловички завтра с веником попариться припрутся вот они себе зады почешут! Ногтями поскребут. Глядь, на проволоке бельишко висит, а баньки нету! У нашего старшины глаз, как у сыча, острый и наметанный. Вот только твердого руководства, считай, не было. Гвардии капитан приехал, всё завертелось.
Слушай! А он старый совсем?
Сам ты старый. Он молодой. Ему двадцать три года. А старым мы его называем потому что он давно на фронте. Вон как Сенько старый разведчик, а сам молодой.
У тыловиков там саперная рота бьет баклуши (пролежала бока). Пусть им новую баню построит. Один из тех, кто был давно во взводе разведки, рассказывал молодым:
я представляю, что завтра утром будет, когда явится капитан и старшина. Утром, ребятки, старшина объявит ранний подъем и общее построение. Я это точно знаю. Рязанцев что-то старшине намедни говорил. Так что, приготовьтесь, ребятки, место в строю занять без опоздания. И пошевеливайся, братва, гвардии капитан явится на зарядку.
На какую зарядку? На улице тридцать. Что ты еще мелешь?
Да, да! Попомни мои слова! Я тоже когда-то сомневался. Завтра сутра новая жизнь начнется, которой вы и не пробовали, соколики и птенчики мои. Про посты и про охрану забудьте. Посидели, как пешки, в снегу, развели вшей и блох, а теперь будя! Теперь за язычками будем ходить.
12-
самой смерти костлявой в пасть будем глядеть. Сначала с вас капитан для порядку десять потов сгонит. Не тридцать градусов холода, а сорок будут африканской жарой. На собственной шкуре, родимые, почуете. Сутра подъем, зарядка до седьмого пота, растирание снежком, потом усиленный завтрак, каша с наваром и мясцом. Апосля парная баня и по сто пятьдесят каждому после бани. Сам лично старшина поднесет. Капитан приказал старшине на обед щи со свининой сварить так, чтоб с наваром, из квашеной капусты, со шкварками, как положено. Пальчики оближешь! Старшина вдребезги разобьется, а у интендантов и сала, и квашеной капусты на ручные часы наменяет. У него для такого случая запас всегда есть. Учитесь, чеграши! Вы теперь в разведке, а не во взводе охраны. В полковой разведке свои законы и порядки. Говорили, даже еврея Ёсю-парикмахера старшина из тылов дивизии приволок. Сидит у него в палатке, своего часа дожидается. Стричь, брить, тройным одеколоном каждому в харю брызгать будет! За все это расплатится старшина. У него валюта (карманные, ручные часы и всякие браслеты от убитых ребят оставлены. Он их пускает в расход, когда нужно для всех, когда от капитана строгий приказ есть). Я слышал, две палатки здесь в овраге для нас поставят. А там землянки с нарами будем рыть. Недельки через две за языком начнем ходить. Не унывай, ребятки! Привыкли вы к грязной и свинской жизни. Теперь светлая жизнь наступает. Как женихи будете ходить. Капитан ваш вам все мозги поставит на место. А то вы совсем зажирели и завшивели. Противно смотреть! Старшина, вероятно, сам пустил слух, чтобы солдаты заранее мозги свои на дело настроили. В разведке нужно было сразу всё поломать и проститься со старым. В разведке нельзя жить и тянуть прошлое. Боевая работа разведчика опасная и тяжелая. Игру с немцами приходится вести на грани смерти, без риска и фортуны разведчику никак нельзя. Каждый человек должен обладать непоколебимой волей, присутствие духа и в самых безвыходных ситуациях иметь нужный настрой.
13-
Малейшее сомнение (в душе) или неверие (в своего командира) может привести к неудаче, и жизнь оборвется из-за пустяка. Здесь риск и ум, и сметливость, и хитрость, и все это держится на воле человека и на чуть-чуть. Бывали дела и случаи, когда свою ошибку и не заметишь. Утром в назначенный час старшина подал команду на подъем и общее построение. Для новичков это было новостью и вопросом. На фронте, и, пожалуйста подъем, зарядка и построение. Никогда этого еще не было. Но в строй бежали все, и старые, и молодые. Опытные сержанты, не раз ходившие за языком, бежали впереди. Молодые сразу поняли, что в разведке что-то произошло. Старшина, сдвинув брови, ревел нынче сутра как бык. Он велел подравнять мыски и раскатистым басом подал команду "Смирно!". Подошел к лейтенанту Рязанцеву и доложил, козырнув. Рязанцев выступил вперед и подал команду "Вольно!". Он приказал всем стоящим в строю снять шинели, стеганки и гимнастерки, раздеться до голого пояса. У разведчиков глаза полезли на лоб. Старшина выставил вперед нижнюю челюсть, выкатил глаза, поправил... и в одно мгновение оказался без нательной рубахи. Волосатая его грудь мерно вздымалась. Среди молодых и худеньких ребят, стоящих в строю, промелькнуло сомнение. Но видя, что старшина сапогом, словно бык копытом, роет землю и поддевает снег, и что сержанты и старики без лишних раздумий обнажились до пояса, они тоже стали кидать свои шинели и белье на снег, в ноги. Старшина выпятил грудь и, глубоко дыша, стал пускать ноздрями струи белого пара. Старички знали, что хочет капитан. Они понимали, что нужно вдруг и сразу встряхнуться. Ой! Ой! Ой-ой-ой! послышались возгласы новичков в строю. Старшина, как стадный бык, заревел на всю округу:
Разведка, за мной! Никому не отставать! И, разбрызгивая снег огромными... сапожищами, набирая скорость, ринулся вперед.
14-
Взвод сорвался с места и под общий свист, крики и улюлюканье полетел за старшиной. Связисты, тянувшие провод, остановились и смотрели, разинув рты. Теперь по полковым проводам поползет анекдот, как однажды поутру при морозе в двадцать градусов полковые разведчики делали в голом виде зарядку. Старшина назад, в сосняк прибежал первым. Никто не смел его обогнать на ходу. Кто-то из новичков и попытался, но его одёрнули на ходу. Старшина должен быть впереди. Он отец родной. Старшина прибежал, потоптался, нагнулся, покрякивая, черпнул ладонями пушистый снег и стал натирать свою грудь. Растер шею снегом, руки и шею растер, Валеев подал ему полотенце. Валеев держал на руке стопку чистых портянок и весело улыбался, глядя на старшину. Солдаты тоже подбегали и растирались снегом, кидали друг в друга снежки. Потом подбегали к Валееву и хватали у него из рук чистые портянки.
Ну вот, видать, дела наши тронулись сказал я, подходя к старшине и к Рязанцеву.
Теперь вам нужно только поддерживать порядок и бодрый дух у них. Рязанцев улыбался, а старшина посмотрел на меня как бы молчаливо спрашивая, может, по сто грамм всем налить? Я мотнул головой в знак согласия.
Братия христианская! Бога угоднички! Соколики православные! По очереди подходи! Крещение на Руси! Причащаться будем! Капитан по сто пятьдесят разрешил. В овраге осталось два лагеря. Под обрывом в земле пустые норы и лазейки, а рядом палатки и рубленая баня, в которой можно жить и топить. Потом, как рассказывал солдат, был завтрак, баня, раздача белья, замена рваного обмундирования. Старшина для некоторых ребят достал даже новые валенки.
15-
Ребята, усталые и довольные, сидели на бревнах, переговаривались негромко и курили табак.
Вам, товарищ гвардии капитан, ординарец нужен басовито начал разговор старшина.
У тебя на примете, наверное, есть такой паренек.
Есть, конечно, небольшого роста, телосложением не дюж, но в руках силу имеет, смышленый и шустрый. В захват-группу ребята его не берут. Маленького, говорят, росточка. А в пехоту обратно жалко отправлять. Через неделю убьют. Я знаю, вы приказали скомплектовать боевые группы! В деле он не был, его в деле не знают. Он может остаться не при деле. Взял бы я его, да у меня есть ездовой, и Семенов сидит у меня после ранения. Трёх, сами знаете, на одну повозку не положено.
Ладно, приводи. Погляжу на твоего племянника.
Что вы, товарищ гвардии капитан, он мне никто! Просто парнишку жалко. Да и во взводе он недавно, прибыл без вас с пополнением.
Ты же его сватаешь, вот я и говорю племянник. Он что, из новеньких?
Да, но вы его видели.
Где?
Вы с ним на НП дежурили. Он, правда, не знает, что вы тот самый капитан.
Ну и старшина! Всё-то он знает!
Должность такая, товарищ гвардии капитан.
Ладно, веди своего подопечного. Мы сидели в палатке, поставленной вплотную к обрыву. Рязанцев был доволен. Он объяснил мне, что в случае обстрела осколки дальше пойдут и в случае чего можно укрыться под мерзлый грунт. Он даже разведчикам объявил, при плотном обстреле все уходят, как он выразился, в укрытие, под землю.
А что, это ты хорошо сообразил! сказал я и похлопал его по плечу.
Всё правильно, Федя! Людей нужно беречь. В откидной полог палатки кто-то ткнулся, и в палатку вошел старшина. За ним показался мой ночной знакомый.
Заходи! сказал я, когда он из прохода меня увидел.
Ну, что замялся? промычал старшина.
Товарищ гвардии капитан как отец родной, хочет тебя от смерти спасти. Если пойдешь в пехоту, жизни тебе там неделя. Гвардии капитан согласен взять тебя к себе ординарцем. Ну, чего молчишь? -... старшина.
Как тебя зовут? спросил я.
Сергей.
Фамилия?
Курдюмов.
Ну что ж, садись, Сергей, закуривай, будь как дома. Я посмотрел на Рязанцева, который лежал на боку, подмигнул ему и добавил:
Мы с ним старые знакомые. Он мне на НП сказал: может, еще встретимся, капитан! Вот мы и встретились. Я, оказывается, не просто штабной а тот самый разведчик, про которого ты мне тогда говорил. Старшина толкует, чтобы я тебя взял к себе в ординарцы. Послать тебя в группу Сенько я не могу. Все группы подбирают сами ребята. Такой у нас порядок. Мне ординарец нужен. Если согласен оставлю тебя при себе.
Ну, чего молчишь? ткнул его кулаком старшина.
Я тоже не против. Видать, договорились.
Какие обязанности будут у тебя просветись у старшины. Он знает все тонкости этого дела. Ну, а всё другое будешь сам на ходу соображать. Завтра вступишь в новую должность. Старшина приведет твой внешний вид в порядок. Сергей Курдюмов с этого дня стал моим постоянным спутником. Ординарец в разведке это не денщик у командира полка. Ординарец это тот же разведчик, сообразительный и решительный, правая рука офицера, важное лицо во взводе, только в солдатском звании. Ему не нужно чистить сапоги своего начальника, в разведке это не принято. Мы ходили в нечищеных сапогах. Я его воспитанием не занимаюсь, но старшина ему иногда выговаривает. Старшина, как тот церковный дьяк пожурит, погладит по волосам шершавой рукой: а, племянничек пришел! Крестный отец сегодня баньку топит. Велел за тобой послать. Сегодня офицеры и наша компания будут париться.
А ты что, не мог с ребятами капитану передать?
Никак нельзя! Понимать надо! Чего не положено, ребятам не надо знать. Чтобы лишних разговоров не было. Для них баня будет потом, когда в снабжении белье получим.
Ты, Валеев, вечно что-то темнишь. Что тут особенного? На всех сразу белье не дают. Ладно, иди к старшине, он велел тебя к нему послать. Так прошел еще один день зимы.