.....
Было смешно и жалко смотреть на Таню. Она уже вторую неделю ходила всюду за Димой, садилась рядом с ним, когда он чинил парус или отдыхал в тени, смотрела ему в глаза, улыбалась ему, внимала каждому его слову. Мы все с любопытством наблюдали за ней, тем более, что, пока не было ветра, делать было нечего, а она развлекала нас милыми проявлениями своей нескрываемой любви. Мой приятель Ден был даже немного увлечен Таней, но его комплименты не имели успеха.
Это была не первая девушка, которая влюблялась в Диму. Многим нравились его серые глаза и добрая улыбка. Он был несколько худощав, но, загорелый и спортивный, постоянно останавливал на себе женские взгляды.
Бедная девушка не понимала, почему все кроме него интересуются ею, а именно он, тот, чей один брошенный на нее взгляд она так остро чувствует всеми клеточками, уделяет ей не больше внимания, чем своему котенку. Этот котенок как-то прибился к Диме, живет у него, Дима его кормит, иногда ласково гладит. Так и Таню он ласково обнимет при встрече, потреплет по голове и дальше занимается своими досками, парусами...
Ну а чуть подует ветер посильнее, обращаться к нему бесполезно. Сначала он начинает быстро ходить взад-вперед вдоль берега, перестает что-либо видеть, и вопросы задавать ему не стоит и пробовать он их все равно не услышит. Вот костюм уже застегнут, трапеция надета, он выносит из хаты доску, парус...
Никто так не отдается морю, как Дима. Никто так не сливается с доской и парусом в одно целое, как он. Когда Андрей или даже старый морской волк Саша покоряют водную стихию, все же видно, что есть парус с доской, а есть серфист, уверенный, сильный, он держит гик и стоит на доске. Когда смотришь на полет Димы, трудно уловить, где заканчивается его тело и начинается неживой материал. То кажется, что все оно живое, то - что все это искусственный механизм, и человек превращается в такую же по качеству вещь, как парус и доска. Они действуют втроем, слаженно, безупречно, потом неожиданно оживают, поражая тонкостью, с которой они чувствуют малейшие желания друг друга и отвечают им.
Дима был лучшим серфистом побережья. Он не просто занимался виндсерфингом, он жил по-настоящему только тогда, когда ветер мчал его маленькую досочку по волнам. Больше всего на свете он любил море и скорость, эти брызги в лицо, ветер, ветер, все сильнее и сильнее, ураган... Это ощущение абсолютной свободы, когда ты властелин мира, весь мир твой, а ты мчишься в нем, над ним, вне его, ты свободен от всего человеческого, ты способен на все и нечего больше желать. Ты чувствуешь жизнь со всей остротой и силой, так чувствуешь, что готов отдать за это чувство все, что угодно, даже эту самую жизнь. Прервать такой полет почти невозможно, и всегда мучительно возвращаться на берег. Но, повинуясь остаткам здравого смысла, ты поворачиваешь назад и наконец затаскиваешь доску с парусом на песок, у тебя уже не остается ни капли сил, но ты счастлив, беспредельно счастлив!..
Как-то вечером мы собрались на берегу посидеть у костра. Таня, как всегда, села рядом с Димой. Видно было, что она на что-то решилась. Глаза блестели, щеки так ярко пылали, что это было заметно даже в темноте.
- Она ему сегодня признается в любви, спорим? шепнул мне на ухо Ден.
- Спорим, - ответила я.
Когда мы все стали готовить паруса для ночного выхода в море, я заметила, что Таня как-то слишком торопливо уходит прочь от нашего серф-клуба. Она не появилась ни на следующий день, ни через неделю.
Через некоторое время мы опять собрались у костра, речь зашла о Тане, и Ден вспомнил:
- Да, кстати, ты выйграла! Она не призналась ему в любви.
- Откуда ты знаешь?
Я зашел в хату сразу за ними. Было видно, что Таня очень волнуется, она даже не заметила моего присутствия. Бедняжка все пыталась ему что-то сказать, а Дима, естественно, ничего не слышал. Помнишь, какой тогда поднялся ветер? Он снял сверху чехол, расстегнул молнию, осторожно достал почти новенькую красную досочку. "Это моя любимая красная женщина", - сказал он и поцеловал доску.
Это была не первая девушка, которая влюблялась в Диму. Многим нравились его серые глаза и добрая улыбка. Он был несколько худощав, но, загорелый и спортивный, постоянно останавливал на себе женские взгляды.
Бедная девушка не понимала, почему все кроме него интересуются ею, а именно он, тот, чей один брошенный на нее взгляд она так остро чувствует всеми клеточками, уделяет ей не больше внимания, чем своему котенку. Этот котенок как-то прибился к Диме, живет у него, Дима его кормит, иногда ласково гладит. Так и Таню он ласково обнимет при встрече, потреплет по голове и дальше занимается своими досками, парусами...
Ну а чуть подует ветер посильнее, обращаться к нему бесполезно. Сначала он начинает быстро ходить взад-вперед вдоль берега, перестает что-либо видеть, и вопросы задавать ему не стоит и пробовать он их все равно не услышит. Вот костюм уже застегнут, трапеция надета, он выносит из хаты доску, парус...
Никто так не отдается морю, как Дима. Никто так не сливается с доской и парусом в одно целое, как он. Когда Андрей или даже старый морской волк Саша покоряют водную стихию, все же видно, что есть парус с доской, а есть серфист, уверенный, сильный, он держит гик и стоит на доске. Когда смотришь на полет Димы, трудно уловить, где заканчивается его тело и начинается неживой материал. То кажется, что все оно живое, то - что все это искусственный механизм, и человек превращается в такую же по качеству вещь, как парус и доска. Они действуют втроем, слаженно, безупречно, потом неожиданно оживают, поражая тонкостью, с которой они чувствуют малейшие желания друг друга и отвечают им.
Дима был лучшим серфистом побережья. Он не просто занимался виндсерфингом, он жил по-настоящему только тогда, когда ветер мчал его маленькую досочку по волнам. Больше всего на свете он любил море и скорость, эти брызги в лицо, ветер, ветер, все сильнее и сильнее, ураган... Это ощущение абсолютной свободы, когда ты властелин мира, весь мир твой, а ты мчишься в нем, над ним, вне его, ты свободен от всего человеческого, ты способен на все и нечего больше желать. Ты чувствуешь жизнь со всей остротой и силой, так чувствуешь, что готов отдать за это чувство все, что угодно, даже эту самую жизнь. Прервать такой полет почти невозможно, и всегда мучительно возвращаться на берег. Но, повинуясь остаткам здравого смысла, ты поворачиваешь назад и наконец затаскиваешь доску с парусом на песок, у тебя уже не остается ни капли сил, но ты счастлив, беспредельно счастлив!..
Как-то вечером мы собрались на берегу посидеть у костра. Таня, как всегда, села рядом с Димой. Видно было, что она на что-то решилась. Глаза блестели, щеки так ярко пылали, что это было заметно даже в темноте.
- Она ему сегодня признается в любви, спорим? шепнул мне на ухо Ден.
- Спорим, - ответила я.
Когда мы все стали готовить паруса для ночного выхода в море, я заметила, что Таня как-то слишком торопливо уходит прочь от нашего серф-клуба. Она не появилась ни на следующий день, ни через неделю.
Через некоторое время мы опять собрались у костра, речь зашла о Тане, и Ден вспомнил:
- Да, кстати, ты выйграла! Она не призналась ему в любви.
- Откуда ты знаешь?
Я зашел в хату сразу за ними. Было видно, что Таня очень волнуется, она даже не заметила моего присутствия. Бедняжка все пыталась ему что-то сказать, а Дима, естественно, ничего не слышал. Помнишь, какой тогда поднялся ветер? Он снял сверху чехол, расстегнул молнию, осторожно достал почти новенькую красную досочку. "Это моя любимая красная женщина", - сказал он и поцеловал доску.
