(отставив ножку)
Стехи. 
Вадим Степанцов! За письку... Записки отшельника. То есть Дневник отшельника. 
   Запись первая
   Я стар, плешив и неопрятен,
   я отравил свою жену,
   мой череп от пигментных пятен
   весьма походит на луну.
   Меня за это Луноходом
   соседка Маша прозвала.
   В соседстве с этаким уродом
   зачем ты, Маша, расцвела?
   Увы, спасти тебя не сможет
   парализованная мать,
   когда, швырнув тебя на ложе,
   твой чудный бюст примусь я мять.
   Нас в коммуналке стало трое
   сосед Колян мотает срок.
   Пожалуй, завтра я устрою
   девятикласснице урок.
   Запись вторая
   Вот минул день. Уже четыре.
   В двери скрежещет Машин ключ.
   Я начал ползать по квартире,
   неряшлив, грязен и вонюч.
   "Глянь, Машенька, беда какая!"
   "Ага, допился, Луноход",
   так мне предерзко отвечая,
   к себе прелестница идёт.
   "Нет-нет, постой, ужель не видишь
   я болен, милая газель!
   Уж так меня ты ненавидишь,
   что не поможешь лечь в постель?"
   На несколько секунд застыла
   у бедной девочки спина
   и, повернувшись, наклонила
   головку надо мной она,
   Согнула худенькие ножки,
   взялась за кисть и за бедро
   и я услышал, как у крошки
   колотит сердце о ребро.
   Мы подбираемся к постели
   всё ближе и сильнее вонь
   и вдруг за пазуху газели
   просунул я свою ладонь.
   Сдавил ей маленькие грудки,
   колено в спину а потом
   носок ей запихал под зубки
   и руки затянул жгутом...
   Всё дальше помнится в тумане,
   я был горяч и зол, как вошь.
   И через час сказала Маня:
   "Ну, Луноход, ну ты даёшь!
   Да, наших пацанов из класса
   с тобою не сравнить, урод".
   Затем добавила: "Напрасно
   ты мне носок засунул в рот".
   Она пошла решать задачки,
   пообещав зайти сама.
   Запись третья... От этой чёртовой соплячки
   едва я не сошел с ума.
   Она в любовь со мной играла
   по восемь десять раз на дню,
   бельишко мне перестирала,
   улучшила моё меню.
   Я стал ухоженный и гладкий,
   почтенный с виду старикан.
   Куда брюзга девался гадкий,
   тот дурно пахнущий букан!.
   Людей дивили перемены,
   происходившие со мной.
   А я уж начал лезть на стены,
   когда Машутка шла домой
   будить мои резервы силы
   и грабить фонд мой семенной.
   И ровный холодок могилы
   уж ощущал я за спиной.
   Однажды утром, встав с кровати
   и еле ноги волоча,
   собрав в рюкзак бельё и ватник,
   решил задать я стрекача,
   парализованной соседке
   ни полсловечка не сказал,
   доел Машуткины объедки
   и устремился на вокзал,
   до Комсомольска-на-Амуре
   купил плацкарту, сел в вагон,
   шепнул "прости!" любимой Муре
   и из Москвы умчался вон.
   Запись четвёртая... Один в тайге уже лет тридцать
   я жизнью праведной живу.
   Лишь фрицы да самоубийцы
   стремятся в матушку-Москву.