Зарегистрируйтесь без указания e-mail всего за 1 минуту! Скорее нажмите сюда!
Amor Ex Machina? Maybe.
 

Гильотина Иллюзий
Ванька ротный


➜ главная Домика
Вы не залогинились! Ваш статус в этом ДоМиКе - гость.
В домике онлайн: 0, замечено за сутки: 0

вернуться на 5 стр. списка тем

Magus  
Ванька ротный
Magus
По мотивам 23 февраля - предлагаю вашему вниманию САМУЮ правдивую книгу о Великой Отечественной войне. Собственно, автор - гвардии капитан запаса А. И. Шумилин - оставил не книгу, а не законченную рукопись "Ванька ротный". Его сын Николай довёл её до ума с самыми минимальными правками, уже после смерти автора.

Книга настолько правдива, что не пускалась в печать до недавнего времени.

После смерти автора, в 1984 году, в издательство "Воениздат" на рецензию были переданы части 1-8 и 16. Вот краткие выдержки из рецензии:

"Знакомство с рукописью позволяет сделать вывод о том, что автору есть о чём рассказать читателям...
Подкупает искренность, красочность отдельных зарисовок, касающихся солдатских будней, трудных, изнурительных маршей, тех невзгод, которые выпали на долю красноармейцев и командиров в начальный период войны. Всё это, несомненно, является достоинством рукописи, говорит о том, что автор в определенной мере владеет пером...
Слов нет, автором проделана большая работа, но в представленном виде рукопись не отвечает требованиям, которые предъявляются к военным мемуарам...".

То есть цензор как бэ намекает, что мемуары автора не достаточно лживы.

Однако, знакомство издательства с рукописью не помешало (а скорее всего даже помогло) ему издать позднее абсолютно лживую книженцию, где Александр Шумилин заменён какой-то еврейской фамилией а его подвиги присвоены одной каким-то богом избранной нацией и баснословно раздуты.

Например, реальный эпизод, где Шумилин четырьмя пулемётами сдерживал более суток 6 немецких танков с пехотой (до тех пор, пока не подключилось Люфтваффе) был превращён в еврейскую мишпуху, на которой выдуманный "герой одного маленького но гордого народа" сдерживает 28 панцеров... Мда. Наверное, сейчас ЭТО в школе проходят.

Но честная книга вышла всё равно. Не то что бы свободы слова стало больше и её наконец пропустили, а просто люди издали книгу на свои деньги. И закинули текст в интернет. Кстати, текст набирался добровольцами со сканов страниц рукописи.

Если бы эта книга была написана сразу после войны и её как следует изучали в школе - никакой Хрущёв и Ко (уж не говоря об остальных гнидах) НИКОГДА бы не пришли к власти.

В общем, читайте сами и давайте читать детям. Всем с малых лет полезно знать, что "Единая Россия" была всегда, и что её НИКОГДА нельзя подпускать к власти и на пушечный выстрел. Собственно, книга навевает и желание вглядеться и внутрь себя - в поисках спор "Единой России".

Кстати, это благодаря её усердию в ВОВ погибло 43, 4 млн человек (26, 5 млн военнослужащих и 16, 9 млн - мирняк). Цифра не очень точна, но наиболее обоснованная и проверяемая методологически. Нам, конечно, крепко в голову вбили цифры 26-30 млн погибших, но это - ложь. Ведь не с проста с 1944 года стали призывать 17-и летних - остальных всех уже выгребли, просто.

Читая эту книгу - вы поймёте, КАК образовались эти 43 млн погибших, поймёте истинные причины катастрофы 1941 года, да и причины катастрофы 1991 года.
Magus  
Сведения о рукописи "Ванька ротный"
Magus
гвардии капитана запаса Шумилина А. И.

Рукопись охватывает период Великой Отечественной Войны с августа 1941 по апрель 1944 г. и затрагивает события которые разворачивались на следующих Фронтах:

Резервный фронт (21. 09 07. 10. 41),
Западный фронт (07 21. 10. 41),
Калининский фронт (21. 10. 41 02. 10. 43),
1 Прибалтийский фронт (02. 10. 43 15. 04. 44)

Оборонительных операциях:
Вяземская операция (02 13. 10. 41),
Калининская операция (10. 10 04. 12. 41)

Наступательных операциях: (Информация на соответствие ещё не проверялась.)
Калининская операция (05. 12. 41 07. 01. 42),
1 Ржевско-Вяземская операция (08. 01. 41 20. 04. 42),
Бои у города Белый (02 27. 07. 42),
1 Ржевско-Сычевская операция (30. 07 23. 08. 42),
2 Ржевско-Сычевская операция (25. 11 20. 12. 42),
2 Ржевско-Вяземская операция (02 31. 03. 43),
Смоленская операция (07. 08. 43 02. 10. 43), главы 25-31
Духовщинско-Демидовская операция (14. 09 02. 10. 43)

А так же в боях местного значения, вплоть до начала Белорусской стратегической наступательной операции.
Наступление на Витебск (03. 10. 43 12. 12. 43),
Городокская операция (13 18. 12. 43),
Наступление под Витебском (??. 02??. 03. 44)

Рукопись включает в себя отдельные части, каждая из которых имеет собственную нумерацию страниц:

1941 год части 01-11, 333 стр.
1942 год части 12-18, 318 стр.
1943 год части 19-38, 420 стр.
1944 год части 39-46, 165 стр.

Общий объем рукописи превышает 1200 машинописных листов, отпечатанных через 1, 5 интервала (с учетом рукописных 1152). Каждый лист насчитывает 40-42 строк по 65-70 знаков. Автор работал над рукописью, в течении восьми лет, до последнего своего часа. К сожалению, многое не успел, в том числе иллюстрации остались "за кадром".

Все описанные события восстановлены по памяти, основным источником хронологии событий были письма с фронта. Например, складки местности описаны с такой точностью, что при желании можно выйти в конкретную точку по её описанию.

Несколько лет назад инициативная группа помоталась по местам боёв и по описанию из книги - смогла найти описанные автором места. В ютубе есть на эту тему ролик, но он очень скучно сделан. Видимо, это была их первая видео-работа.
Magus  
Предисловие
Magus
Сын собрал это предисловие из других материалов отца.

Что такое война?!
Ванька-ротный

В октябре 1975 года я получил письмо от комсомольцев военно-патриотического отряда "Маресьевец" школы 42 г. Калинина с просьбой рассказать о боях за ст. Чуприяновка.
Обстоятельства сложились так, что с тех пор я решил привести в порядок свои воспоминания, я выполнил просьбу ребят, написал тогда о боях за ст. Чуприяновка.
Собственно то первое мое письмо и послужило началом, восстановить подробно в памяти все пережитое.

Сейчас, когда финиш недалеко, хочется успеть побольше сделать. Свободного времени мало, я то болею, то работаю, а время бежит быстрее мысли.
В те суровые дни войны вся тяжесть в боях по освобождению земли нашей легла на пехоту, на плечи простых солдат. Получая пополнение в людях, мы вели непрерывные бои, не зная ни сна, ни отдыха.

Захлебываясь кровью и устилая трупами солдат эту прекрасную землю, мы цеплялись за каждый бугор, за каждый куст, за опушки леса, за каждую деревушку, за каждый обгорелый дом и разбитый сарай. Многие тысячи и тысячи наших солдат навечно остались на тех безымянных рубежах.

В декабре 1941 года мы были плохо обеспечены оружием и боеприпасами. Артиллерии и снарядов практически не было. У нас, в стрелковых ротах, были только винтовки и десяток патрон на брата.

Время было тяжелое, враг стоял под Москвой. Вам трудно будет представить, какие это были бои. Немец был вооружен до зубов, его артиллерия разносила наши позиции не жалея снарядов...

Очень многие из вас, имея поверхностное представление что такое война, самоуверенно считают, что они в достаточной степени осведомлены. Про войну они читали в книжках и смотрели в кино.

Меня, например, возмущают "книжицы про войну", написанные прифронтовыми "фронтовиками" и "окопниками" штабных и тыловых служб, в литературной обработке журналистов.

А что пишут те, которых возвели до ранга проповедников истины? Взять хотя бы К. Симонова с его романами про войну. Сам К. Симонов войны не видел, смерти в глаза не смотрел. Ездил по прифронтовым дорогам, тер мягкое сидение легковой машины. Войну он домысливал и представлял по рассказам других, а войну, чтобы о ней написать, нужно испытать на собственной шкуре! Нельзя писать о том чего не знаешь. О чем может сказать человек, если он от войны находился за десятки километров?...
Многие о войне судят по кино. Один мой знакомый, например, утверждает, что когда бой идет в лесу, то горят деревья.

Это почему? спросил я его.
А разве ты в кино не видел?

По кино о войне судят только дети. Им непонятна боль солдатской души, им подают стрельбу, рукопашную с ковырканиями и пылающие огнем деревья, перед съемкой облитые бензином.

Художественное произведение, поставленное в кино или так называемая "хроника событий" дают собирательный образ боев, сражений и эпизодов отдаленно напоминающий войну.

Должен вас разочаровать, от кино до реальной действительности на войне, очень далеко. То, что творилось впереди, во время наступления стрелковых рот, до кино не дошло. Пехота унесла с собой в могилу те страшные дни.

Войну нельзя представить по сводкам Информбюро. Война, это не душещипательное кино про любовь на "фронте". Это не панорамные романы с их романтизацией и лакировкой войны. Это не сочинения тех прозаиков-"фронтовиков", у которых война только второй план, фон, а на переднем, заслоняя все пространство в кружевах литературных оборотов и бахроме, стоит художественный вымысел. Это не изогнутая стрела, нарисованная красным карандашом и обозначающая на карте острие главного удара дивизии. Это не обведенная кружочком на карте деревня...

Война это живая, человеческая поступь навстречу врагу, навстречу смерти, навстречу вечности. Это человеческая кровь на снегу, пока она яркая и пока еще льется. Это брошенные до весны солдатские трупы. Это шаги во весь рост, с открытыми глазами навстречу смерти. Это клочья шершавой солдатской шинели со сгустками крови и кишок, висящие на сучках и ветках деревьев. Это розовая пена в дыре около ключицы у солдата оторвана вся нижняя челюсть и гортань. Это кирзовый сапог, наполненный розовым месивом. Это кровавые брызги в лицо, разорванного снарядом солдата. Это сотни и тысячи других кровавых картин на пути, по которому прошли за нами прифронтовые "фронтовики" и "окопники" батальонных, полковых и дивизионных служб.

Но война, это не только кровавое месиво. Это постоянный голод, когда до солдата в роту доходила вместо пищи подсоленная водица, замешанная на горсти муки, в виде бледной баланды. Это холод на морозе и снегу, в каменных подвалах, когда ото льда и изморози застывает живое вещество в позвонках. Это нечеловеческие условия пребывания в живом состоянии на передовой, под градом осколков и пуль. Это беспардонная матерщина, оскорбления и угрозы со стороны штабных "фронтовиков" и "окопников" (батальонного, полкового и дивизионного начальства).

Война это как раз то, о чем не говорят, потому что не знают. Из стрелковых рот, с передовой, вернулись одиночки, их ни кто не знает, и на телепередачи их не приглашают, а если кто из них решается что-то сказать о войне, то ему вежливо закрывают рот...

Напрашивается вопрос. Кто, из оставшихся в живых очевидцев может сказать о людях воевавших в ротах? Одно дело сидеть под накатами, подальше от передовой, другое дело ходить в атаки и смотреть в упор в глаза немцам. Войну нужно познать нутром, прочувствовать всеми фибрами души. Война это совсем не то, что написали люди, не воевавшие в ротах.

Тех, кто был во время войны приписан к ДКА, я делю на две группы, на фронтовиков и "участников", на тех солдат и офицеров, которые были в ротах, на передовой во время боя и на тех, кто у них сидел за спиной в тылу. Война для тех и других была разная, они о ней и говорят и помнят по-разному.

Это были не человеческие испытания. Кровавые, снежные поля были усеяны телами убитых, куски разбросанного человеческого мяса, алые обрывки шинелей, отчаянные крики и стоны солдат. Всё это надо пережить, услышать и самому увидеть, чтобы во всех подробностях представить эти кошмарные картины.

Вот и сейчас, я пишу и вижу, они передо мной как живые. Я вижу изнуренные, бледные лица солдат и каждый из них, умирая, хотел что-то сказать. Сказать тем, кто останется после них жить на этой земле, пропитанной их кровью. Эти мысли и не дают мне покоя.
С какой безысходной тоской о жизни, с каким человеческим страданием и умоляющим взором о помощи, умирали эти люди. Они погибали не по неряшливости и не в тишине глубокого тыла, как те сытые и согретые теплом деревенских изб и жителей прифронтовые "фронтовики" и "окопники".

Они фронтовики и окопники стрелковых рот, перед смертью жестоко мёрзли, леденели и застывали в снежных полях на ветру. Они шли на смерть с открытыми глазами, зная об этом, ожидая смерть каждую секунду, каждое мгновение и эти маленькие отрезки времени тянулись, как долгие часы.

Осужденный на смерть, по дороге на эшафот, так же как и солдат с винтовкой в руках, идущий на немца, всеми фибрами своей души ощущает драгоценность уходящей жизни. Ему хочется просто дышать, видеть свет, людей и землю. В такой момент человек очищается от корысти и зависти, от ханжества и лицемерия. Простые, честные, свободные от человеческих пороков солдаты каждый раз приближались к своей последней роковой черте.

Без "Ваньки ротного" солдаты вперед не пойдут. Я был "Ванькой ротным" и шел вместе с ними. Смерть не щадила никого. Одни умирали мгновенно, другие в муках истекали кровью. Только некоторым из сотен и тысяч бойцов случай оставил жизнь. В живых остались редкие одиночки, я имею в виду окопников из пехоты. Судьба им даровала жизнь, как высшую награду.

С фронта пришли многие, за спиной у нас много было всякого народа, а вот из пехоты, из этих самых стрелковых рот, почти никто не вернулся.

На фронте я был с сентября сорок первого года, много раз ранен. Мне довелось с боями пройти тяжелый и долгий путь по дорогам войны. Со мной рядом гибли сотни и тысячи солдат и младших офицеров.

Многие фамилии из памяти исчезли. Я иногда даже не знал фамилии своих солдат потому, что роты в бою хватало на неделю. Списки солдат находились в штабе полка. Они вели учет и отчитывались по потерям. Они высылали семьям извещения.
У лейтенанта в роте были тяжелые обязанности. Он своей головой отвечал за исход боя. А это, я вам скажу, не просто! как в кино, сел и смотри. Немец бьет головы не поднять, а "Ванька ротный" кровь носом, должен поднять роту и взять деревню, и ни шагу назад таков боевой приказ.

Вот и теперь у меня перед глазами ярко встали те кошмарные дни войны, когда наши передовые роты вели ожесточенные бои. Всё нахлынуло вдруг. Замелькали солдатские лица, отступающие и бегущие немцы, освобожденные деревни, заснеженные поля и дороги. Я как бы снова почувствовал запах снега, угрюмого леса и горелых изб. Я снова услышал грохот и нарастающий гул немецкой артиллерии, негромкий говор своих солдат и недалекий лепет засевших немцев.

Вероятно, многие из вас думают, что война, это интересное представление, романтика, героизм и боевые эпизоды. Но это не так. Никто тогда ни молодые, ни старые не хотели умирать. Человек рождается, чтобы жить. И никто из павших в бою не думал так быстро погибнуть. Каждый надеялся только на лучшее. Но жизнь пехотинца в бою висит на тоненькой ниточке, которую легко может оборвать немецкая пуля или небольшой осколочек. Солдат не успевает совершить ничего героического, а смерть настигает его.
Каждый человек имеет силы сделать что-то большое и значительное. Но для этого нужны условия. Должна сложиться обстановка, чтобы порыв человека заметили. А на войне, в стрелковом бою, где мы были предоставлены сами себе, чаще случалось, что каждый такой порыв оканчивался смертью.

На войне наша земля потеряла миллионы своих лучших сыновей. Разве те, кто в сорок первом с винтовкой в руках и горстью патрон шел на верную смерть, не был героем?! Я думаю, что именно они являются теми единственными и истинными героями. Они спасли нашу землю от нашествия и их кости остались в земле. Но и по сей день, лежат они неизвестными, ни могил, ни имен.

Только за одно то, что перенес русский солдат на своих плечах, он достоин священной памяти своего народа! Без сна и отдыха, голодные и в страшном напряжении, на лютом морозе и все время в снегу, под ураганным огнем немцев, передовые роты шли вперед. Невыносимые муки тяжелораненых, которых подчас некому было выносить, всё это выпало на долю, идущему на врага пехотинцу.

Жизнь человеку дается один раз и это самое ценное и дорогое, что есть у каждого. На войне были многие, но еще больше десятки миллионов, остались лежать в мертвой тишине. Но не все живые и вернувшиеся знают, что значит идти в составе стрелковой роты на верную смерть.

В моей книге "Ванька ротный", больше человеческого горя и страданий, чем радостных и веселых боевых эпизодов.

Возможно мне не удалось в полной мере и беспристрастно передать всё пережитое, но всё это было в моей жизни, на войне, в действительности и на самом деле. Вы должны понять эту суровую правду!

Окопник сразу и без домысливания понял бы меня. И не только понял, а и добавил от себя, что я больно мягко рассказал про некоторые штрихи войны и не сказал от всей души крепкое слово о войне.

Почитайте книгу "Ванька ротный" и подумайте, чем отличается фронтовик от иного "фронтовика" и что такое война!
Magus  
1941 год. Глава 1. Отправка на фронт
Magus
Глава 1. Отправка на фронт
Текст главы набирал Дмитрий!Ссылки Запрещены!
21. 07. 1983 (правка)
Август 1941
Ванька-ротный

Воинская часть, куда я был назначен после окончания училища, формировалась в лесных лагерях на берегу оз. Сенеж. Боевое назначение и номер нашей новой части мы в первые дни не знали. Мы знали твёрдо только одно, что после получения комплекта людьми и техникой мы будем отправлены сразу на фронт. Солдаты на сборный пункт к нам прибывали командами из Москвы. Они прибывали проходящими поездами и потом пешком добирались вокруг озера до лагерей. Здесь их встречали, сортировали и распределяли. Жили мы в то время в палатках отдельно от летних лагерей. Потом прибывших в сопровождении старшин разводили по ротам. Обмундирование новобранцы получали на сборных пунктах в Москве, куда они по призывным повесткам приходили со своими матерями, жёнами и детьми. Предъявив повестки при проходе железных ворот, они прощались с родными и исчезали в дверях казармы. потом через некоторое время они показывались где-то в узком окне, махали руками и смотрели в толпу, стоявшую за железной оградой. Скомплектованные команды выезжали на машинах с другой стороны. А матери, дети и жёны оставались стоять в надежде ещё раз увидеть их в узком окне. по дороге со станции вскоре загрохотали двуколки, походные кухни и армейские повозки. Потом пропылили две крытых полуторки и одна легковая Эмка. Повозки, машины и люди не сразу входили в воинский строй. Сначала была толкотня, беготня и обычная неразбериха. Решали кого куда направлять. Потом постепенно всё вставало на место. В роты поступили повозки, лошади и повозочные. Московские ломовые извозчики, отобранные быть при обозе, посматривали на солдат огневых расчётов со стороны и были довольны, что их приставили к лошадям и телегам, а не сунули к пулемётам и пушкам. Там, где будут стрелять и убивать, на телегах не ездят! В наших огневых взводах, нужно сказать, простых солдат-стрелков не было. Нас комплектовали специалистами орудийных и пулемётных расчётов. Среди наших солдат были командиры орудий, пулемётных расчётов, наводчики, заряжающие, оружейники, телефонисты. Годами все солдаты были не молоды. Средний возраст их составлял сорок лет. Были во взводе два-три молодых паренька, они выполняли обязанности подносчиков снарядов и патронов. Нашей части присвоили номер, и она стала называться 297ой арт.-пул. батальон Ура Западного фронта. (УР это укрепрайон.) Мы должны были занять огневые бетонные доты укрепрайона, протянувшегося от Ярцево до Осташково. Нам этого не говорили, мы этого и недолжны были знать. Через несколько дней в роты прибыли офицеры запаса. Появился и наш командир роты старший лейтенант Архипов. Ему было тогда около тридцати. Архипов был среднего роста, волосы русые, лицо простое, открытое. У него была добрая улыбка. Но улыбался он не всегда. Чаще он был сосредоточен и занят делами роты. Он был кадровый офицер и прибыл в наш батальон из другой воинской части. Движения и речь у него были спокойными, команды и приказы он отдавал негромко, без крика. Он вроде не приказывал, а как будто просил. сначала это было непривычно. На нас прежде орали и от нас требовали подавать команды зычным голосом, а тут был простой деловой разговор. Вскоре мы перестали суетиться, вертеться на каблуках и козырять навытяжку. Его исключительное спокойствие и, в первую очередь, рассудительность передались нам, и было неудобно подходить к нему чеканным шагом, шаркать ногами и стучать каблуками, как этого требовали от нас в училище. Вся фигура Архипова и его внимательный вид говорили за то, на войне нужна голова, а не строевая выправка. Дисциплина не в лихости и не в ухарстве, а в простых русских словах, без надрыва и крика. Вот что теперь должно было войти в нашу жизнь. На войне не нужно будет козырять и бить каблуками. На войне нужна спокойность и выдержка, терпение и спокойствие, точное выполнение приказа и команды. На войне тебя солдат должен понимать с полголоса. В один прекрасный день нам привезли и выдали каски. Командир роты призвал нас к себе и сказал:
Приучите солдат носить каски! И не на заднице на поясном ремне, а на голове, как положено бойцу по Уставу. Вижу, ходят они и бросают их, где попало. Солдаты были сугубо гражданские лица. За обедом и в курилке у них рука тянулась под скулы. Было всё время желание ослабить ремешок.
Вот когда с котелком они будут управляться, не снимая каски, считайте, что вы их уже приучили! Со дня на день ожидалась отправка на фронт. На учебных площадках мы обучали солдат штыковому бою колоть штыками и работать прикладами.
Нам это не нужно, товарищ лейтенант! Мы будем, как финны, в ДОТах сидеть. Я им не возражал, но всё же сказал:
Без физических упражнений немыслима одиночная подготовка бойца. Без физических упражнений солдат не солдат!
Ну если как учебные, то давай командуй, наш лейтенант! Уже с первых шагов они решили опробовать и прощупать меня. Они хотели узнать, насколько я упорный, придирчивый или покладисто уступчивый. Солдат всегда норовит всё знать наперёд. Я не обрывал их окриками и спокойно требовал своего. Они нехотя подчинялись, но каждый раз старались отлынить, шла проба сил. В конце концов я им сказал:
Вы призваны в действующую армию и обязаны выполнять то, что от вас требуют. Кто будет отлынивать и сопротивляться тихой сапой, я вынужден буду на тех подать рапорт для отчисления в пехоту! Последние мои слова подействовали на них исключительно проникновенно. И вот настал день отправки на станцию и погрузки в эшелон. роты построились в походную колонну и узкая, мощёная булыжником дорога под грохот солдатских сапог поползла назад. Повозки, гружёные фуражом, продовольствием, амуницией и боеприпасами, стуча и пыля, потянулись на станцию вслед за ротами. За ними повзводно зашагали солдаты. Взвод за взводом, рота за ротой уходили на войну. и теперь эта узкая мощёная дорога вокруг Сенежа стала для нас началом неизвестного пути. Смотреть на солдат было грустно и весело. Здесь действовал какой-то пёстрый закон живой толпы. Одни шли легко, шустро и даже весело, другие наоборот понуро, устало и нехотя. Одни торопились, вырывались из строя куда-то вперёд другие наоборот, едва по земле волочили ноги. Тут одна мощёная булыжником дорога в стороны не свернёшь. День был жаркий и душный. Некоторым из солдат скатки шинелей с непривычки тёрли и жгли шеи, и они без конца их перекладывали на плечо и вертели головами. Из-под касок по вискам и щекам сбегали струйки пота. Гимнастёрки на спине быстро намокли от пота и потемнели. Одни из солдат под тяжестью ноши молча, ни о чём не думая (в рукописи так прим. наборщика). Другие наоборот, шли, переговаривались, шутили, радуясь, что покончили со старой жизнью. У третьих на потном лице выражалась тоска и они мысленно хоронили себя, прощаясь с родными и жизнью. Разные, видать, были в походной колонне, одетые в солдатскую форму, люди. Тут были прямые и сильные, сгорбленные, как на похоронах. Живой поток солдат покачивался над дорогой. Он то расплывался на всю ширину до обочины, то, сгрудившись около выбитой ямы, топтался на месте. Было жарко, безоблачно и безветренно. Дорожная пыль першила в душе (в рукописи так прим. наборщика) и лезла в глаза. Пахло яловой дублёной кожей, новой кирзой, сбруей, дёгтем телег и лошадиным помётом. В движении, в жаре и в пыли, шагали солдаты и с непривычки потели. У одного каска откинут на затылок, у другого на носу. Из-под касок смотрели раскрасневшиеся потные лица. колонна двигалась то замедляя, то ускоряя свой шаг. Потом, на фронте, на прифронтовых дорогах, они усвоят свой неторопливый ритм и шаг, пойдёт без рывков, экономя силы. Они пойдут медленно и как бы нехотя, не соблюдая строя и не сбиваясь с ноги. Они со временем забудут, как солдаты ходят в ногу. "Ать-два, левой!" это не для войны. Уметь пройти полсотни километров в полной солдатской выкладке это, я вам скажу, высший класс для солдата. Эшелон тем временем стоял на товарных путях. Десятка два товарных, открытые платформы и один пассажирский зелёный. рота вышла на поворот дороги, и мы увидели стоящий на путях эшелон. Для солдат и лошадей товарные двухосные, для повозок и кухонь двухосные открытые платформы. Зелёный пассажирский для медперсонала и нашего штаба. Для солдат товарные были оборудованы деревянными нарами в два яруса из простых не струганных досок. Солдат построили вдоль состава, осталось только узнать, в какой вагон их вести. Но состав был не полностью укомплектован, план посадки пришлось изменить. Когда всё было распределено и расписано, солдаты, толкаясь, побежали к вагонам. Им не терпелось пробраться вперёд. Залезая в вагон, они галдели, толкались и спорили. Каждый старался занять поудобней место. Они, как школьники на экскурсии, бестолково цеплялись друг за друга, работали локтями и расчищали себе путь. Как будто было важно, где на нарах достанется им место. Они влезали по настилу, растопыривали руки, кричали, что тут занято и махали руками своим дружкам. Все они орали и старались перекричать друг друга. Вот люди! Едут на фронт и даже тут не хотят прогадать. Я пытался было удержать своих солдат и строем подвести к вагону, организованно по отдельности запустить их вовнутрь. Но где там! Разве их удержишь, если соседние взвода кинулись толпой к подножкам. Когда я поднялся в вагон, солдаты успели разместиться. Страсти их поугасли, они успокоились. Теперь, когда лежачие места были ими отвоёваны, и у каждого в головах остались лежать мешки и скатки, лежать на нарах стало не интересно. Теперь они полезли все снова вниз, попрыгали на землю и кучками стояли у вагона. Я имел старание всех вернуть назад. Теперь им важно было занять место у открытой двери вдоль перекладины. Они хотели иметь хороший обзор и знать, что делается снаружи. Кто ходит вдоль состава и о чём разговаривает. Они торчали в дверях до тех пор, пока я не вернулся от командира роты и не приказал им занять на нарах свои места. Начальство хотело проверить, нет ли свободных мест в солдатских вагонах.
Внизу у вагона могут стоять только я и старшина, у перил в дверях дежурные по взводу! Солдаты нехотя полезли на нары. Одеты они были все одинаково, а одежда сидела и висела по-разному на них, да и характером они были все разные. Они успели подружиться по двое-трое и уселись вместе на нарах. А так вообще они фамилий друг друга не знали. Были среди них молчаливые и угрюмые, были, как обычно, болтуны и вертлявые Эти повсюду совали свой нос. Они боялись что-нибудь прозевать, везде искали выгоду и новости, совались со своими советами. Хотя разговор их не касался, и в их советах никто не нуждался. Я смотрел на всех и думал. Кто из них на фронте струсит, кто посеет панику, бросит раненого товарища, обезумев от животного страха. Кто? Вон тот молчаливый или тот вертлявый и шустрый, а может, тот рыжий с веснушками на носу? Сейчас, когда до войны не так далеко, по их виду не скажешь, кто проявит себя человеком, а кто будет шкуру спасать! Времени у меня было мало, чтобы изучить их, и сказать, кто на что способен. Как это в песне поётся? "Этот в горящий дом войдёт..." Внизу вдоль вагонов пробегали офицеры и связные солдаты, прошли железнодорожники и постукивали по колёсам маленькими молоточками на длинных ручках, позвякивая крышками букс. Кое-где ещё у вагонов толпились запоздавшие команды солдат. На открытые платформы догружали ящики и тюки. Слышались крики, команды и ругань солдат, обозников. В одной стороне свистки и короткие гудки паровозов, в другой голоса людей, ржание лошадей. Люди, как муравьи, суетились около эшелона, подгоняя и торопя друг друга. Но вот, как первая капля дождя, гудок паровоза подхлестнул работяг, и они сразу разбежались по вагонам. Вагоны дёрнулись, звонкие сцепы их звякнули и перезвон, как эхо, как нарастающий ржавый гул покатился вдоль состава. Толчок за толчком, скрипя и повизгивая, вагоны медленно тронулись и покатились по рельсам. Все ожидали, что эшелон пойдёт в сторону Клина, а он, скрипя и стуча, по стрелкам выкатил к выходному семафору основного пути. Паровоз перецепили с другой стороны, и мы сразу поняли, что состав пойдёт на Москву. Никто точно не знал, куда будет держать свой путь эшелон. Ходили всякие слухи. Поезд набрал скорость, и мимо вагонов замелькали поля и леса. Потом в пути стали попадаться пригородные станции и платформы с людьми, ожидавшими пригородных поездов. Не доезжая до Москвы, эшелон перебрался на окружную дорогу и, петляя по бесчисленным скрипучим путям, вышел к Лихоборам. На окружной, состав часто стоял, ждал свободного перегона. В Лихоборах мы простояли около часа. Не знаю, но кто-то разрешил выпустить солдат на платформу, чтобы они истратили деньги, которые были у них с собой. В ларьках брали всё: кто печенье и конфеты, а кто, естественно, бутылки с водкой и вином. Тот, кто разрешил, сделал большую ошибку. Через каких-то полчаса в вагонах уже гудело хмельное веселье, а кое-где затянули и песняка. Я был молодой и в житейских делах и вопросах особенно не разбирался. Не усмотрел я, и не мог заметить, как в Лихоборах мои солдаты притащили в вагон бутылок десять водки и вина. Как они ловко совали бабам деньги, и как те, за минуту обернувшись, передавали им из сумок бутылки со "святой водой". Я не сразу заметил покрасневшие рожи своих солдат. Они помалкивали и потягивали из бутылок, забравшись подальше на нары. Потом нашёлся один храбрый и шустрый, он подозвал меня и предложил мне выпить для настроения немного красненького вина.
Выпейте, товарищ лейтенант! Мы расстарались для вас красненького, церковного кагора! Наши ребята все вас просят! Вон, посмотрите, даже и старшина! Я посмотрел в сторону старшины, у него от удовольствия расплылась физиономия. Я взглянул ещё раз на своего помкомвзвода, обвёл внимательным взглядом сидевших на нарах солдат, отвернулся и ничего не сказал. Моё молчание для старшины было как оплеуха. Все сразу поняли, что выпивку я не одобряю. Что всё это надо немедленно прекратить, пока командир роты об этом не дознался. Выговаривать старшине и солдатам я не стал, но на одной из остановок, выпрыгнув на землю из вагона, я увидел, как в соседнем взводе лейтенант Луконин чокался со своими солдатами. А потом, на ходу, когда я стоял у открытой двери вагона, опираясь на поперечную доску, заложенную в качестве перекладины в железные скобы дверного проёма, я увидел, как из идущего сзади вагона через такую же доску перегнулись солдаты, и их рвало.
"Дело серьёзное",- подумал я. Едут на фронт. По дороге всякое может случиться, возможна бомбёжка, в любую минуту может налететь немецкая авиация. Я не понимал особой радости тех, кто нализался до такого состояния без всякой причины. Я не находил во всём это разумного ответа. Я, конечно, не мог категорически запретить своим солдатам не брать в рот вина, когда весь эшелон гудел, перекликаясь пьяными голосами. Рассказывали, что одну дивизию МВД выгрузили из эшелона и завели в лес, они легли на травку под деревьями и не подумали окопаться. Они были трезвые, не как эти. Налетела немецкая авиация, разворочала весь лес, и всех побило осколками и щепой от деревьев. На одной из остановок меня вызвали в вагон к командиру роты, он был крайне и приятно удивлён, что из четырёх командиров взводов, я был совершенно трезв. Старший лейтенант сам не прикладывался в эшелоне к вину, но и мне ничего не сказал по этому поводу. Он просто запомнил на дальнейшее этот факт.
Эшелон подойдёт к станции Селижарово, разгружаться будем на рассвете. выгрузка должна пройти организованно. Безо всякой сутолоки и беготни. Не исключён налёт немецкой авиации. Взвод не распускать, держать всех в строю! Из вагона строем и бегом сразу за станцию! Твой взвод пойдёт на марше замыкающим! Если я отлучусь, ты останешься за меня. Всё ясно?
Разрешите идти?
Бутылки все выбросить по дороге. При разгрузке никаких бутылок не должно остаться в вагонах!
Всё будет сделано, товарищ старший лейтенант!
Надеюсь на тебя. Ступай к себе в вагон! У меня поднялось настроение и я, широко ступая, пошёл в сторону своего вагона. Вот я и получил веское подтверждение своему отношению к водке и выпивке своих солдат. Занеся ногу на стремянину, я легко вскочил в открытую дверь, перемахнул под доской-перекладиной и позвал к себе старшину.
Меня сейчас вызывал к себе командир роты и приказал покончить с вином. если через час я найду в вагоне хоть одну бутылку спиртного, пеняй на себя. Даю тебе двадцать минут на выполнение приказа ротного! И никаких допиваний и прикладываний! Всё понял? Смотри, чтоб ни в мешках, ни в противогазных сумках, ни за пазухой не осталось ни у кого!
Всё будет сделано, товарищ лейтенант! Солдаты, видя крутой поворот, не дожидаясь, пока старшина начнёт трясти их мешки, стали выбрасывать в открытую дверь бутылки. Бросали пустые, недопитые, бросали и целые. Вздыхали, охали, шутили и даже стонали.



Вот счастье подвалит человеку! Пойдёт по опушке леса, вдоль насыпи, глядь, а у него под ногами, как божий дар, бутылка с белой головкой лежит! Слышь, Спиридоныч?
Ладно, кончай зубы скалить, и без тебя на душе кошки скребут.
Нет, Спиридоныч, ты в этом деле не крути! Ты её бросай легонько, по-умному, чтобы не разбилась, чтоб человек мог её целую найти! Вот бы у меня душа возрадовалась, случись такое у меня на пути!
Все бутылки выбросить, сделаю досмотр! сказал старшина и добавил,
Если у кого что найду, разговор будет короткий! Все поняли? Поворачивайся и быстрей!
Нет, ты послушай! От такого заикой можно остаться. Шёл, шёл и бутылка водки целенькая перед тобой лежит! ночь подошла и навалилась незаметно с разговорами и вознёй. Солдаты избавились от бутылок, легли на нары и притихли. Лежали на нарах, не раздеваясь, подоткнув под головы свои скатки и мешки. Колёса мерно постукивали на стыках. Выглянешь в проём полуоткрытой двери, длинный состав, как сороконожка, ползёт по однопутному пути. Вагоны пошатываются, доски скрипят, а состав бежит по рельсам, то замедляя, то ускоряя свой ход. Где-то у Селижарово мы должны занять оборону. Подошёл немец к этой линии или нет. Ночью поезд несколько раз останавливался. Паровоз надрывно фыркал, издавал короткие визгливые гудки. Потом, видно набравшись сил, дёргал с перезвоном цепей вагоны, и они рывками трогались с места. Я несколько раз просыпался и каждый раз слышал то удары тормозных тарелок, то мерный стук бегущих колёс, то абсолютную тишину и дружный храп моих солдат. Я поднимал голову, смотрел в проём двери, где на чёрном фоне мелькающей земли маячил контур сидящего у дверей часового. То ли он спал сидя, то ли просто задумался, опустив голову. Света в вагоне не было, его зажигать не полагалось. Фигуру часового было видно, когда он курил. По огоньку папиросы, зажатой в кулаке, можно было определить, куда он смотрит, сидит ли он или стоит. Дневальные у дверей сидели молча, они или курили, или полусонно кивали головой на ходу. Дневальные у дверей сидели тихо. Они не торопясь дымили и прислушивались к звукам бежавшей ночи. Но за шумом колёс и за скрипом вагона вряд ли услышишь гул самолёта. Ночью мы проехали Зубцов, сделали остановку во Ржеве, и, свернув в сторону по другому пути, покатили на Торжок и Кувшиново. Где-то в Кувшиново к составу прицепили ещё один паровоз. Дело пошло веселей. Потому что ползли мы всё время медленно в гору. К утру паровозы дымя и бросая искры заторопились, и, посвистывая друг другу, стали набирать скорость. Вправо и влево весело замелькали опушки леса. Тёмные очертания бугров и лощин закружились то в одну, то в другую сторону. Солдаты похрапывали на нарах. Они и не знали, что слышат в последний раз стук колёс, надрывистый, сиплый гудок паровоза, позвякивание цепей, пронзительный скрип буферных тарелок, покачивание разбежавшихся вагонов. Перед рассветом поезд затормозил, загрохотал на входных стрелках у семафора, подкатил к какой-то станции и замер на месте. Потом, как бы нехотя, попятился назад, и вдоль вагонов забегали люди. Вначале было трудно разобрать, о чём кричали они. Но вот вдоль вагонов полетела одна, вторая команда. И наконец громкий голос связного, просунувшего голову в открытую дверь, возвестил, что мы приехали и приступили к разгрузке. Нужно было с вечера предупредить своих солдат, чтобы к утру приготовили всё своё снаряжение. А теперь они возились со своими шинелями и ремнями, с касками и вещмешками. Кое-кто в толчее может забыть и свою винтовку, ведь они к ней не совсем приучены, как приучили их с детства по утрам одевать штаны. Нужно сказать старшине, чтобы всё снаряжение проверил. И всё же, к моему неудовольствию, тот самый настырный и шустрый солдат ухитрился оставить на нарах свою каску и противогаз. Старшина подал команду, и солдаты дружно вывалили из вагона. Взвод построился и поспешил за пределы станции. В предрассветных сумерках слышались голоса, крики и топот бегущих по мостовой солдат. Я послал к командиру роты связного и стал дожидаться ротного построения. Из общей толчеи повозок, лошадей и солдат постепенно стали отделяться взвода, повозки, роты, и наконец весь вываливший наружу эшелон вытянулся на дороге в походную колонну. У вагонов и открытых платформ ещё остались люди, они грузили в повозки грузы, скатывали по настилам на землю тяжёлые кухни. рота тронулась и пошла вслед за уходящей колонной. Мощёная дорога медленно поднималась вверх, и через некоторое время мы вышли аз низины на свет. Несколько гудков паровоза долетело до нас со спины, и как прощальный последний голос живого мира, они потонули в предрассветном пространстве. Мы шли по булыжной дороге, медленно забираясь в гору. Перед нами постепенно открывался далёкий и сумрачный горизонт. Поднявшись на гребень, мы впервые увидели бесконечную даль. Первый взгляд всегда оставляет в памяти неизгладимую картину. Мы шли молча, не меняя и не ускоряя свой шаг, с каждым шагом удаляясь от Селижарово. Колонна рот растянулась по дороге и разорвалась. Наконец, одна из рот свернула в сторону, а мы продолжали идти куда-то вперёд. Каждая рота самостоятельно определяла свой путь. Мы шли, стуча железными набойками сапог по неровной поверхности неширокой дороги. Мимо медленно, меняясь местами, проплывали поля и леса. Солдаты посматривали по сторонам, думая, что они приближаются к линии фронта, но кругом по-прежнему всё было тихо и сумрачно. Тишина! Зловещая тишина! Кругом такое спокойствие и такое безмолвие, что казалось, в ушах звенит, после лязга и грохота колёс товарного поезда. Теперь поезда и шум людских голосов остались далеко позади. Серое утро встретило нас мелким дождём и прохладой. Булыжная мостовая кончилась, и теперь мы шли по грунтовой дороге. Если ротный, идущий впереди, не прибавляет шага, то это значит, что идти ещё далеко. обычно дальние переходы войска проделывают не торопясь, экономят силы, распределяя их на весь маршрут. Опытный командир сразу после выхода задаёт неторопливый и размерный шаг. Хотя на марше строй быстро нарушается, но всё равно кто-то идёт впереди, а кто-то, шаркая ногами, тащится сзади. Я шёл сзади исследил, чтобы никто не отстал. Мне было поручено смотреть за отстающими. Я снимал груз с плеч отставшего солдата, сажал его на телегу и возвращался в конец строя. Через некоторое время отдохнувший солдат отправлялся догонять своих товарищей, а его место в повозке занимал новый обессилевший. Недалеко от дороги, с правой стороны, показалась деревня. Серые крыши, крытые дранкой, прилепились друг к другу. Избы стояли без всякого порядка и строя. Когда мы поравнялись с домами, то заметили, что петушиного крика нет, лая собак не слышно, бабы с вёдрами нигде не мелькают, кринок на заборах нигде не висит, всё оцепенело в молчаливом рассвете. Казалось, что деревня вымерла от какой-то страшной болезни. Скорей всего, подумал я, жителей деревни эвакуировали. Что это? Война близко? Или линия фронта проходит где-то рядом? по моим расчётам мы успели пройти километров тридцать. За деревней опять показался лес, а за лесом поле. Дорога свернула круто влево и пошла лениво вниз. Мы пошли по наваленному хворосту, огибая болото, и вошли в редкий лес. Кусты и трава, грязь и земля, широкие полосы снятого дёрна, следы повозок, лошадей и машин, кучи брошенного строительного мусора, песка и гравия, подмокшие мешки с серым цементом всё это были следы каких-то строительных работ. Здесь рыли, а здесь копали, здесь клали, зарывали брёвна и ставили столбы, лили бетон, засыпали песок, ровняли землю, укладывали дёрн, прибивая его деревянными колышками. Здесь проходила линия обороны. Мы пришли на передний край укрепрайона. После недолгого совещания со взводными командир роты объявил:
Карты района на руках не будет, командирам взводов не положено. пойдём знакомиться с местностью, обойдём пешком весь район обороны. И он повёл нас по переднему краю роты. Мы гуськом пробирались за ним сквозь густые заросли кустов и деревьев, пригибались и перепрыгивали траншеи, неотступно следуя за ним. Мы взбирались на насыпи, перемахивали через ходы сообщения и за короткое время обошли весь район обороны роты. Теперь, уточнив границы взводов, сектора обстрела и наблюдения, мы должны были развести по окопам своих солдат. Приказа занять оборону ещё не поступало, поэтому благоустройство и дооборудование позиций было не наше дело. Взводам нужно было рассредоточиться по всей линии участка и ждать боевого приказа сверху. Мы заняли небольшую землянку, я выставил охрану, назначил смены часовых и объявил распорядок дня. На всё это уйдёт не так уж много солдатского времени. Солдаты в армии всего неделю, к полевой жизни на открытом воздухе не приучены. Всё они делают не так и очень медленно, часто рассуждают и дают ненужные советы. Четверо солдат во время перехода потёрли ноги, неумело и наспех завернули портянки. До учебных занятий и плановой боевой подготовки дело не дошло, сейчас было важно приучить солдат к ритму жизни в полевых условиях. Некоторые к вечеру стали поглядывать на дорогу, полагая, что ночевать их поведут в деревню. Они не рассчитывали вот так на земле остаться на ночь и лежать в сыром окопе на дне. Они и не думали, что их дом и постель отныне будет только земля. Окопная жизнь началась для них как-то сразу, без всяких вступлений и подготовки. В землянке весь взвод разместиться не мог, часть людей осталась на ночь в открытых окопах без крыши. Каждый мог на место ночёвки принести себе охапку хвороста или соломы, если где-то под боком была возможность её найти. Ещё вчера, лёжа в вагоне на сухих шершавых не струганных досках, они потягивали из горлышка сладковатый портвейн, курили папиросы и беззаботно пускали табачный дым под потолок. Сегодня, устав от марш-броска, они попали в сырые липкие окопы. От непривычки руки и ноги потяжелели, хребет и шея болели, а снять с себя что-нибудь и положить на землю солдату не положено. В чём есть, стой на ногах, в том и ложись! Да ещё винтовку свою покрепче прижми. Это тебе не с бабой в постели (мягкой) в обнимку! Тут трёт ремень, тут тянет лямка противогаза, врезаются в спину постромки вещмешка и режет плечо ремень винтовки и их нельзя ни сбросить, ни снять. всё, что надели и повесили на солдата, это как родинки на теле у него, их не снимают на ночь. А тут каска, противогаз, винтовка, патронташ, набитый патронами, поясной ремень, сапёрная лопата, заплечный мешок, фляга, кружка, котелок, пара гранат, н. з. сухарей, запасные портянки, кусок мыла и другое барахло. Всё это солдат должен носить на себе вместе с сапогами, шинелью и собственным телом, пока не убьют, пока не протянет ноги. В этой упряжке отныне он должен ходить, есть, спать, стоять, сидеть, бегать, ползать, стрелять. Солдат должен всегда пребывать в полной выкладке даже оглушённый, пробитый пулей, разорванный бомбой на мелкие куски. Всё это было у солдат впереди, а этот день был только началом. А сейчас солдаты валились от усталости на дно сырых окопов и траншей. Они желали только расслабиться. Им безразлична была окружающая природа, цветущая осень, горящие багряным огнём макушки деревьев и синие дали. Нас в училище маршами и бросками гоняли беспощадно, что-что, а физически на ногах мы стояли крепко. Для меня тридцать вёрст пройти одно удовольствие, никакой усталости. Я ходил, как на пружинах. С утра я солдат включил в работу. Они, ничего не понимая, копались в земле. Я знал по опыту, что солдат надо сразу втянуть в работу и в суровый режим. Главное сейчас не дать солдату разомлеть и расслабиться. Впереди будет немало тяжких переходов, и каждый раз после них нужно иметь запас сил. В этом, вероятно, мудрость физической закалки солдата. Теперь, когда рота вышла на рубеж обороны, обстановка могла измениться каждую минуту, об этом меня предупредил командир роты. Мы стояли на скате высоты, а впереди в заболоченной низине, виден был расцвеченный осенью лес. За лесом в любой момент могли появиться немцы. но пока там впереди всё было спокойно и тихо. Вечером, когда меня вызвали к командиру роты, я слышал там разговор на счёт немцев. Прибывший из штаба батальона офицер рассказал, что они были верхами впереди километров двадцать и слышали на западе артиллерийскую стрельбу. Орудия били залпами. Настоящая канонада! Слово "канонада" в рассказе офицера звучало солидно и весомо. Я сам никогда не слыхал гула артиллерийской канонады и мог её только представлять по сюжетам кино. А этот незнакомый офицер слышал её в отдалении. Ему исключительно повезло! Он успел побывать на линии огня и фронта. когда я вернулся в расположение своего взвода, я подозвал старшину, я посмотрел на него многозначительно и сказал ему:
Люди слышали впереди канонаду!
Это наши наверняка! уверенно сказал старшина.
Я тоже так думаю, согласился я иначе и быть не может! Устроить канонаду могли только наши! Я вспомнил, как мальчишкой мы играли в военную игру. "Ты за кого?" "я за красных!"
Все хотели быть за красных, произнёс я задумчиво вслух.
Чего за красных? переспросил старшина?
Да так, ничего! ответил я, вздыхая. Я никак не предполагал, что на Западном фронте у нас нет ни снарядов, ни артиллерии. На фронтовых складах вообще отсутствовали боеприпасы, а у отступающих солдат давно кончились ружейные патроны. Вот почему многие, кто бежали и отступали от немцев, побросали свои винтовки. Через несколько дней из-за леса, где по рассказу офицера из штаба громыхала канонада, появились маленькие группы солдат. Они шли без противогазов, без касок и без винтовок, в незастёгнутых шинелях, как говорят, душа нараспашку. Когда мы их остановили и спросили, кто они и откуда идут, где сейчас бои и грохот нашей канонады, они очень удивились и отрицательно помотали головами.
Мы идём оттуда! и они неопределённо показали рукой в сторону леса
Никакой канонады там не слышно! ответил сержант. ничего конкретного о боях и о нашей артиллерии они сказать не могли. Они шли через леса и болота, без продуктов питания и без курева. Они проходили большую деревню и видели, как жители из колхозных амбаров тащили зерно и увозили его по своим домам на телегах. в деревне они разжились двумя краюхами хлеба. местные брали зерно открыто, не прячась. Как они говорили, забирают свою кровную долю, добытую трудом. Картошку колхозную не копают, пояснил рассказчик, колхозная на зиму останется в поле, своей в огородах полно.
Что это? подумал я. Безвластие и возвращение к частной собственности, к единоличному хозяйству?
Пока были свои, хозяйство было общее. А теперь каждый сам по себе! сказал солдат в распахнутой шинели.
В деревне бабы и старики ходят в открытую, а мужики и парни призывного возраста по избам прячутся. На глаза не лезут. Войну в деревне хотят переждать, пояснил другой солдат.
А почему их заранее не эвакуировали? спросил кто-то из наших солдат, Здесь, в этой местности из деревень всех вывезли!
Не знаю! ответил тот.
Нам об этом ничего не известно! добавил рассказчик. Окруженцам показали дорогу на Селижарово, там располагались штабы и тыловые части, там на местах была советская власть. Раздобыв у наших ребят на дорогу хлеба и горсть махорки на всех окруженцы отправились по дороге на Селижарово. Ночь прошла беспокойно. На душе осталась смута и неприятное волнение. Кругом было по-прежнему тихо и с военной точки зрения вполне спокойно. Мы не знали, что перед нами наших войск у же нет. Утром снова надо позициями появились дождевые облака. Заморосил мелкий дождь. Над землёй нависла серая непроглядная мгла. В первый раз я видел, чтобы лохматые тёмные хвосты облаков цеплялись хвостами за землю. И тут я вспомнил. Ведь мы находимся на Валдайской гряде. Взвод занимает позицию между озером Сиг и Волгой. Сзади нас находится шоссе Осташков-Селижарово, а в деревне Язово расположился наш командир роты. Мы находимся на линии обороны, которая проходит по окраине деревни Вязовня. Впереди лес. За лесом дорога и деревни Ясенское, Пустоша и Семёново. За дорогой высота 288, а далее деревня Косарёво и железная дорога со станцией Сигово. Я смотрел у офицера штаба карту, когда он приезжал. Я зарисовал план местности без нанесения огневых точек и рубежа обороны. По общей схеме обороны укрепрайона взвод занимал не самую первую линию окопов и ДОТов. Я узнал, что нас вывели временно на этот рубеж. инженерные сооружения на этой линии не были ещё готовы. Мы должны были следить за качеством работ и принимать у строителей каждый объект. Мы следили за количеством бетона, чистотой засыпаемого гравия, за пригодностью опалубки, за толщиной бетонных перекрытий. Никто не знал, что через неделю из штаба фронта придёт приказ, и нас в срочном порядке перебросят на другой участок Ура, в район Сычевки. Нм придётся много дней идти пешком через леса, поля и деревни по разбитым и залитым дождём и грязью догам. Мы будем преодолевать крутые спуски и подъёмы и, наконец, к двадцатому сентября выйдем на левый фланг нашего укрепрайона, где среди многих деревень одну зовут Шентропаловкой. И действительно через неделю мы получили приказ сняться и совершить марш в указанный район. Мы вылезли наверх из обшарканных боками шинелей ходов сообщений, потолкались с непривычки у обвисших кустов. Кой-как подровняв солдат, я подал команду:
"Шагом марш!"- и взвод, шагнув, пошёл по дороге на новое место. Мы взяли направление на Язово, где нас дожидался командир роты. Подойдя в язовским избам, мы остановились около крайней избы, у крыльца. Наш брат солдаты и местные мужики. На крыльце сидели и стояли ребята из третьего взвода. Это были солдаты Луконина и среди них несколько местных девиц. Милашки, укрытые поверх кацавеек цветистыми платками, сидели на перилах и болтали ногами. На улице было темно. Цветов на шалях не было видно, они вплотную боками сидели с солдатами и изредка, певуче произносили:
"Ой! Ай!" и визгливо без умолку хихикали. Солдаты в годах, что были постарше, держались в стороне. Они дымили папиросами и посматривали на перила. Я остановил и крыльца своих солдат, поднялся по ступенькам и вошёл в избу доложить старшему лейтенанту, что четвёртый взвод прибыл в полном составе.
Придётся подождать, лейтенант, не все ещё в сборе! Как только все подойдут, я выйду на крыльцо и подам команду к ротному построению.
Мне можно выйти на улицу?
Да, иди, погуляй! Я вышел из избы, сошёл с крыльца и сказал старшине:
Никому не расходиться! Построение роты будет здесь! Я пойду посмотрю повозки. Остаёшься за меня! Я пошёл вдоль деревни к сараям, где располагался ротный обоз. Деревня небольшая, дома все стоят по одной стороне. Дорога идёт по наклонной, и дома ступеньками забираются вверх. Я спросил повозочного, всё ли готово, так как мне придётся идти опять сзади и брать отстающих от роты. Я прошёлся по деревне, просто так, без дела, закурил папироску и вернулся назад. Небо было тёмное, закрытое плотными облаками; вот дадут команду следовать отдельно от роты без карты, то в такой темноте можно запросто сбиться с пути. Компас в планшете есть, а карта на весь маршрут отсутствует. Нужно на всякий случай посмотреть дорогу на карте командира роты. Когда я подошёл к крыльцу, две молодухи уже крутились около моих солдат. Они о чём-то говорили и махали руками.
"Не хватает гармошки", подумал я.
Солдаты помоложе были оживлены. Но вот на крыльцо выбежали связной и передал команду ротного выходить на построение. Солдаты неровными рядами зашагали по зыбкой и скользкой земле, оставив девчат на пороге в ночной темноте, не обняв их на прощанье и не сказав им сердечных слов. На крыльце появился командир роты. Взвод пристроился сзади роты, с получил соответствующее указание на счёт отстающих, и рота медленно, пошатываясь, стала подыматься вверх по размытой дождём дороге. В темноте мы упорно двигали ногами и вскоре достигли следующей деревни. Пройдя деревню, мы стали снова подниматься в гору. И только вступив на мощёную дорогу, мы взяли размеренный шаг, зашагали твёрдо, чувствую под ногами твёрдую опору. На слякоть и лужи уже никто не обращал внимания. Через лужи и грязь шли напрямик, брызгая где водой, где жижей. И когда старшина предложил запеть, взвод, раскачиваясь и подстроив ногу, затянул солдатскую песню. Когда идёшь под солдатские голоса, когда прислушиваешься к словам запевалы, к неровному стуку сапог, то забываешь о дороге, о воде, о лужах и о грязи. Если солдаты по своей охоте распоются, то за одной походной песней с присвистом следует другая. Так шагают они среди ночи, подсвистывая нужные куплеты. Но стоит сделать в пути небольшой привал, после него выходят они на дорогу молча, встают в строй неохотно, и потом по дороге уже не поют. протянет запевала свой первый куплет, а подтягивать некому, никто не хочет, и получается, что он пропел вроде петуха. пропел, а там хоть не рассветай! Предупреждаю, что эта книга про солдат и про войну, про людское горе без любви и без наслаждений. В пути по дороге рота прошла заброшенную деревню. В темноте стояли избы, прячась друг за друга. Между изб сновали неясные фигуры солдат, слышен был негромкий говор, позвякивание уздечек и фырканье лошадей. Наши тыловые подразделения и обозники батальона собирались в дальний и нелёгкий путь. Кое-где среди неуклюжих изб мелькали огоньки папирос, по ним можно было видеть, сколько там толпилось людей. В темноте слышалось хлопанье дверей, скрип отворяемых ворот и топот солдатских ног на ступеньках. Всех сборов нельзя было рассмотреть, ночь загораживала от нас людей и повозки. воздух был прохладный и сырой. К ночи в воздухе появилась прохлада. Но вот и деревня осталась позади. Впереди и в стороне, если посмотреть, кругом темно и ничего не видно. Чувствуешь под ногами дорогу, а поворотов её не видно, она то подымается на бугор, то сползает и сваливается снова в низину. Неясные очертания опушки леса проползают назад. Дорога забирается в непроглядный сумрак леса и вновь выбегает в серую пелену полей и кустов. А бесконечные дали горизонта, что нас поразили накануне, теперь не были видны. Потеряв счёт времени и пройденному пути, я не мог точно сказать то, где в данный момент находились. Ещё у лейтенантов не было часов, чтобы определять время по стрелкам. По часам можно было бы сказать, сколько прошли и где на дороге мы находимся. Говорят, у немцев все солдаты ходят при часах. А здесь топаешь по дороге и не знаешь, сколько тебе ещё осталось идти. Я давно заметил, что дин солдат стал отставать от взвода. Немного отстав, он ускорял свой шаг и догонял идущих сзади. К концу марша он стал делать это чаще. Я поравнялся с ним и заглянул. Это был солдат пожилой, небольшого роста. Он как-то неестественно прихрамывал, стараясь перенести вес тела на пятку.
"Наверное, стёр ноги", подумал я.
Ты что же, братец, портянки не умеешь заворачивать?
Нет, товарищ лейтенант. У меня на правой ноге пальцев нету!
Как это нет?
Мне пальцы в больнице отрезали. Когда ещё был молодым. Обморозил сильно, вот и отрезали!
Позволь, но как же ты попал на фронт?
Не знаю. На комиссии сказали "годен".
Как годен? К нестроевой службе в тылу ты, может быть, и годен. А у нас хоть и в возрасте солдаты, но все с руками и ногами считаются годными к войне.
Пальцы у меня на руках есть. Стрелять могу. Вот и послали. Сказали, будешь сидеть под землёй в ДОТе, там ходить не больно нужно.
Ну ты и даёшь!
Ты на комиссии говорил, что у тебя пальцев на ноге не хватает? Показывал врачам ногу?
Я думал, что они сами знают про то.
Ну вот что! До Селижарово осталось два часа ходьбы, полезай на телегу! Доедешь до места пойдёшь в батальонную санроту. Скажешь, что я тебя прислал на медкомиссию, покажешь им ногу. Понял?
Ладно, товарищ лейтенант!
Да не ладно, а "Есть сходить в санчасть" нужно отвечать.
Есть, так точно! Я взял винтовку, противогаз и обоймы с патронами у солдата, положил всё на ротную повозку, сказал повозочному, что это всё останется у него: "Солдата довезёшь на подводе до Селижарово, покажешь, где стоит санчасть. Ты своих обозников знаешь". После короткого десятиминутного привала рота встала и тронулась вперёд. Остался последний небольшой переход. Я буду рассказывать, не торопясь, всё по порядку, достаточно подробно, день за днём до самого конца войны. Мне повезло, я с боями прошёл большой и тяжёлый путь. Кто хочет знать правду о войне, пусть не торопится! Обычно к концу марша привалы становятся чаще по времени и проходят быстрей. Солдатам объявили, что осталось идти пять-шесть километров. Услышав, что до днёвки идти совсем немного, солдаты оживились и прибавили шагу. Всем хотелось побыстрей дойти до места и повалиться на землю, вытянуть ноги и закрыть глаза. впереди ещё не показались станционные постройки Селижарово, а рота свернула с дорога и оказалась в лесу. Здесь роту остановили, рассредоточили, солдаты сразу повалились и распластались кто где. Я приказал составить винтовки в козлы и выделить часовых для охраны и порядка. Кое-кто ещё нашёл силы, потопал ногами, повозил-пошаркал подмёткой по траве, стараясь в темноте нащупать сухое место. Но большинство легло там, где их остановили. Они валялись на земле, как падают мёртвые, подбитые пулей тела. Только часовые остаток ночи торчали вертикально, как пни. Мы со старшиной не могли сразу лечь, у нас были разные дела, нас вызывал к себе Архипов. Освободились мы, а на небе уже легла серая полоса рассвета. День обещал быть бестолковым. Тыловые службы вечно не дают нам покоя. то им представь списки, то распишись в получении вещевой книжки, то тебе хотят выдать яловые сапоги, которые ты давно получил. С рассветом, когда налетевший ветер стал разгонять облака, со стороны дороги вдруг потянуло приятно дымком. Громыхая по булыжной мостовой, с дороги свернула батальонная кухня. Она с горящими топками мягко вкатилась в лес, побудку солдат делать было не надо. Этот знакомый запах и фырканье лошадей, позвякивание уздечек и цепей, человека поднимает без набатного колокола. В этот момент даже спящий солдат, не открывая глаз, способен подставить под черпак свой котелок. Старшина установил сразу железный порядок, чтобы никакой ловкач не втёрся без очереди. За это проворные и шустрые беспощадно карались. Их отставляли в сторону у всех на виду, и им полагалось приблизиться к кухне самыми последними. А повар неумолим, но подсчитывает в уме каждый черпак и остановится на какой-то цифре. Первым делом он с силой захлопывает над горчим котлом железную крышку, и если у кухни остались солдаты с пустыми котелками, то от повара тут достанется нашему старшине. Вот почему наваристый запах кухни в первую очередь должен учуять сам старшина. Для этого он к утру ставит на пост толкового часового, который должен зорко следить за дорогой и заранее знать, откуда покажется пара лошадей с одной оглоблей на цепях посередине. И как только он узреет дымящийся грибок кухонной трубы и по ветру почует запах съестного, он непременно должен будить старшину. Старшина сразу, без суеты приступает к делу. Ему нужно по счёту получить энное количество буханок хлеба, по весу принять кучу сахара и насыпанную мерой махорку. И весь этот ворох продуктов он должен разделить и раздать своим солдатам. Порции должны быть достаточно точными, чтобы ни у кого из солдат не было ни обид, ни сомнений. Каждый солдат будет приглядываться к порции соседа. Снабжали и нас хорошо, и кормили солдат в батальоне досыта. Еда в котлах была густая, наваристая, вкусная и сытная. Повара, повозочные, каптенармусы, кладовщики и офицеры все были новобранцы и москвичи. Они не успели сработаться, принюхаться и объединиться друг с другом. Они не спелись и остерегались открыто и тайно брать и тащить из общего котла. Здесь не было своры нахлебников, вымогателей и воров. Всё это мы познали позже, когда попали в сибирскую кадровую дивизию. А пока, можно сказать, мы наедали себе животы. Всё это были новые в армии люди. Они были отобраны специально и призваны из запаса. Они совсем недавно покинули свои семьи, своих друзей, свои рабочие места. Они не успели научиться хапать и воровать. У каждого была совесть и человеческое сознание. В первые дни войны они перед солдатским котлом, как перед Богом, были чисты и невинны. Продукты получались и закладывались под пристальным взглядом офицеров. Кладовых дел мастера и повара не вылавливали куски мяса из котлов, не тащили на продажу и не прятали. Продукты из солдатского пайка поступали целиком в солдатское нутро и делились поровну... День с самого рассвета удался ясным. После утренней поверки солдатам разрешили отдыхать. Они снова повалились на землю, но уже в каком-то естественном порядке. После сытного обеда нечего терять, и они, не теряя ни минуты, устроились посуше и помягче на траве, положив под головы свои мешки. К полудню в расположение роты подкатила крытая полуторка. Все офицеры и старшины были вызваны за получением зарплаты. Мы получали толстые пачки денежных купюр за прошлое и за будущее время. Что это? Почему так щедро выдали нам денег? Или мешки с деньгами стали в тылу не нужны? Первый раз за всю жизнь я держал в руках целое состояние.
Откуда приехали? спросил я начфина, который выдавал нам деньги.
Откуда надо! Получил и отходи побыстрей! В Селижарово телеграф работает, идите на станцию и переводите деньги домой. Ты сам откуда?
Из Москвы!
Телеграфная связь с Москвой пока работает. Набив карманы деньгами, не будешь таскать их по окопам на передовой.
"Нужно идти!"- подумал я.
Ещё несколько офицеров роты пошли на станцию вместе со мной. В этот день ничего существенного не случилось. Вечером рота построилась и вышла на дорогу. Делая малые и большие привалы, и взяв направление на Ржев, мы продолжали двигаться к Кувшиново.
Из Селижарово на Ржев шли две дороги. Одна прямая и короткая, но она была основательно разбита. Другая окольная и твёрдая, проходимая для воинских обозов и машин. Первая, прямая, шла через Б. Кощи, Суходол и Бахмутово. Но на этом пути он пересекала множество ручьёв и малых речек. Мосты были полуразрушены, а кругом непролазная грязь. Здесь и в сухую погоду с обозами не пройти. В России в то время было много дорог, обозначенных на картах жирной линией. Но все они, или многие, были пригодны лишь для крестьянских телег. По ним осенью и в распутицу могла проползти лишь привыкшая к беспутью крестьянская лошадёнка с пустой или недогруженной телегой. Другой, окольный путь, по которому мы шли, пролегал через Кувшиново и Торжок Здесь дорога была мощёная и для колёс гружёных воинских повозок вполне проходимая. вот по этой дороге мы и пошли. Из Селижарово наша рота вышла с рассветом. Других рот нашего батальона мы на дороге не видели. В пути мы сделали несколько привалов и к вечеру подошли к Кувшиново. по дороге не встретили ничего примечательного. К У В Ш И Н О В О. Когда с опушки леса мы стали подниматься в гору по склону неглубокого оврага, то за насыпью железнодорожного полотна увидели крыши домов и почувствовали запах гари и дыма. Свернув на железнодорожное полотно и зачастив ногами по шпалам, рота подошла к окраине города. Город небольшой, в сорок первом году здесь проживало всего восемь тысяч жителей. Мы посмотрели вперёд. На станционных путях стояли разбитые и обгорелые вагоны. От вагонов ещё шёл сильный запах и дым. Немцы бомбили станцию накануне нашего прихода. Кругом свежие воронки от бомб, обгорелые скелеты товарных вагонов и догорающие станционные складские постройки. Первый раз мы увидели живую картину войны. Так нам, по крайней мере, тогда казалось. Мы почему-то остановились. Стояли и долго смотрели молча. Мы с интересом смотрели на исковерканные и согнутые в дугу рельсы, разбитые в щепу шпалы и разбросанные железные листы с крыш домов. Мы попытались представить себе, как всё это произошло, саму бомбёжку и разрывы фугасных бомб. Для нас это было ново и совсем необычно. Трудно себе представить то, что сам никогда не видел и не испытал на себе. Сам посёлок Кувшиново от налёта немецкой авиации не пострадал. Немцы бомбили только станцию. Дома, где жили люди, все были целы. Дым и запах гари был только на станции. Обойдя посёлок несколько стороной и выйдя на дорогу, которая на Торжок, рота остановилась в сосновом лесу. У дороги под соснами были вырыты длинные, с двухскатными крышами, землянки. В одну такую землянку можно было поместить целую роту. Только островерхие крыши, укрытые сверху травянистым дёрном, выступали над землёй. Сверху, кроме свежего дёрна их прикрывали лохматые ветви деревьев. Это были сооружения довоенного образца. При хорошей бомбёжке, попади в такую землянку единственная бомба от расположенной в землянке роты не осталось бы ничего. Позже, на фронте, мы такие землянки не строили. Но тогда, расположив своих солдат на дощатых нарах, при свете керосиновых ламп "Летучая мышь", мы были уверены, что здесь вполне безопасно. Выставив наверх часовых и назначив внутри при входе дежурных, мы приступили к чистке оружия и проверке наличия у солдат амуниции. Старшине я велел выявить солдат с потёртыми ногами и больных. Окончив проверку и доложив командиру роты о полном порядке во взводе, я вышел подышать свежим воздухом. В соседней землянке, где располагалась другая рота, у меня был приятель, тоже лейтенант, и тоже командир взвода. Женька Михайлов, с которым я учился в военном училище. Мы были в одном отделении, когда были курсантами. Мы давно с ним не виделись и не встречались со дня погрузки в эшелон. Сегодня по воле случая мы оказались с ним рядом. солдаты ещё копошились на нарах, у них гудели ноги, а для нас, лейтенантов, такой переход не составлял особого труда. Мы и сейчас, после марша, ходили, как на пружинах. Вот что значит привычка! В училище нас гоняли на совесть! О войне и о немцах мы практически ничего не знали. Не знали его техники и тактики, и боеспособности, и взаимодействия его танков с авиацией и пехотой. Мы были хорошо подготовлены физически, умели отлично стрелять, читать карты и разбираться в топографии, но к войне мы морально, теоретически и практически не были готовы. Солдаты мои легли спать, и у меня появилось свободное время. Командир роты разрешил мне пройтись часа два погулять. Я направился к своему другу в соседнюю землянку. Женька при встрече предложил мне пройтись по Кувшиново.
Пойдём посмотрим, у них сегодня там танцы! Предупредив дежурного по роте, что я отойду на часок в местный клуб, мы вышли на улицу и пошли вдоль забора. На улице в домах повсюду закрытые ставни и темень непроглядная, нигде ни звука, ни одного огонька. Мы шли по узкому деревянному тротуару. На проезжую дорогу ступить было нельзя. Непролазная грязь, глубина по колено! А мы начистили с Женькой сапоги и натёрли их до блеска бархоткой. Дощатый настил тротуара лежал на круглых поперечинах, а они, в свою очередь, концами опирались на в битые в землю столбы. Тротуар был неширокий. Ряд досок в настиле были прогнуты, некоторые совсем прогнили, а в других местах их не было совсем. чтобы не попасть между досок ногой и не шагнуть в темноте в глубокий провал, нужно было всё время смотреть себе под ноги. Мы шли молча и не смотрели по сторонам. И если теперь меня снова заставить пройти эти дороги, я не нашёл бы её, потому что смотрел себе под ноги. На первом углу нам попался местный мальчишка. Ему было лет двенадцать, и он довёл нас до местного клуба. Мы вошли в деревянный бревенчатый дом. Сначала шёл узкий и тёмный коридор, а дальше большая освещённая керосиновой лампой комната. По дороге мы спросили мальчишку:
А под какую музыку здесь танцуют? Под гармонь или патефон?
Нет! ответил он с некоторой гордостью, Под духовой оркестр! Действительно! В углу просторной и слабо освещённой комнаты при свете керосиновой лампы поблескивали медны и никелированные духовые трубы. Их было немного. Всего несколько штук. Но музыканты! Вот что нас удивило! Это были важные сосредоточенные детские лица. Они сидели рядком на широкой лавке и ждали конца перерыва. Через некоторое время оркестр зашевелился, поднял на узкие плечи трубы и выдул несколько нестройных звуков. Потом, прогудев, как старый пароход, совсем непонятную мелодию, оркестр вскоре несколько настроился и выдал что-то похожее на марш или фокстрот. Молодёжь, стоявшая у стен и около двери стала разбираться на пары. Танцевали в основном девчата друг с другом. А парнишки, что выводили на середину своих избранниц, пританцовывая и шмыгая по дощатому полу, дымили папиросами. Для них это было пожалуй важней самих танцев. Все они были несмышлёные мальчишки, занявшие на танцах места своих старших братьев, которые уже успели уйти на войну. Старшие ушли на фронт, оставив медные трубы и охочих до танцев девчат-подружек на поколение мальцов. Кругом война. Днём бомбили станцию. А здесь танцуют, не снимая кепок и поддёвок, шаркают старыми отцовскими сапогами по дощатому полу и дуют в медные трубы. Мы действительно были удивлены. Но нужно заметить, что настоящей войны мы ещё не видели и на себе не испытали, о ней мы не имели никакого представления. До сих пор мы только совершали марши с одного участка фронта на другой. Наше свободное время подходило к концу, и мы должны были возвращаться к своим солдатам. Протанцевав ещё раз и взглянув на оркестр, мы вышли на улицу через тёмный коридор. Кругом было темно и тихо. Даже собак, которые облаивают обычно проходящих вдоль заборов, не было слышно. Кувшиново осталось в памяти: грязной размытой дорогой, деревянными тротуарами, хмурым ночным небом, запахом гари, духовым оркестром и танцами при свете керосиновой лампы. Ночное Кувшиново оставило след в памяти, потому что все последующие дни и переходы ничем особенным отмечены не были. Я Я и мои солдаты прошли большой и тяжёлый путь. Однообразный серый пейзаж притихших деревень, размытые дождём дороги и мощёные булыжником участки пути, усталые и небритые лица солдат вот что осталось в памяти от этого перехода. Где рота делала привалы? Когда к ней подъезжала походная кухня? Сколько больных и отставших солдат мы посадили на подводы обоза? Всё это смешалось и слилось в непрерывное чавканье сапог, в топот солдатских набоек по каменным мостовым, в одну совершенно серую и монотонную ползущую по дороге солдатскую массу. Человек на марше настолько устаёт, что вокруг себя ничего не видит.
Magus  
Сентябрь 1941 Укрепрайон. Отступление на Ржев.
Magus
Ванька-ротный
В один из сентябрьских дней, на рассвете, миновав несколько разбросан- ных у дороги серых, неказистых изб, рота свернула в сторону леса и вошла под деревья. Рота остановилась и солдаты упали на землю. Сколько мы прошли за эти дни? Мы потеряли счет времени, километрам, дневным привалам и ночным переходам. Командир роты все время шел впереди и меня вызывали к нему за получением дальнейших указаний. Солдаты думали, что это обычный днев- ной привал. Но прошло совсем немного времени и я вернулся обратно. Солдаты только что опустились на землю, а лейтенант (уже вернулся) явился и подал команду строиться. Подъем! закричал старшина. Солдаты, охая и вздыхая, нехотя стали подниматься. Шевелись! пробасил старшина. После некоторой неразберихи и толкотни солдаты построились, подравня- лись и пошли за мной в глубь леса. Когда на ясном небе появилось солнце и осветило всё кругом теплым и мягким светом, когда всеми цветами радуги заиграла осенняя листва, мы вышли на опушку леса. Осенние краски всех оттенков и цветов горели в листве притихших деревьев. А чуть дальше, среди зеленых кустов и белых берез мы увидели замаскированный дерном и посадками ДОТ. Это был наш ДОТ и он стоял на самом левом фланге Ржевского участка укрепрайона. Левее нас и дальше укреплений не было., там простирался лесной массив и болота. Только за лесом, где-то южнее Сычевки, снова продолжалась линия Вязем- ского укрепрайона. Мы вышли на рубеж, где должны были сдержать немцев, наступающих на Москву, Ржев и Калинин. Укрепления и бетонные огневые точки уходили от Шентропаловки в Сторону ст. Мостовой и дальше, к городу Осташков. На нашем участке линия оборо- Ны шла по склонам высоты 254. Дальше она поворачивала на Вязоваху, Борки, Дубровку и Мостовую. Это был участок обороны нашего батальона. Далее линия обороны пересекала высоту 280 и шла на Титнево, Загвоздье, Высоту 291, по берегу озера Волго на деревню Селище и на Вязовню, откуда мы только что прибыли. Потом она шла по озеру Сиг, а дальше на Селижарово, Замошье и г. Осташков. Кто бывал в этих местах после войны, тот, видно, встречал полуразрушен ные укрепления и бетонные капониры.
(перед нами был наш ДОТ). Около деревни Шентропаловка нам предстояло занять сотовый бетонный ДОТ. /неразб./ В лобовой части ДОТа была вмонтирована стальная броневая плита. В ней вращался полуметровый стальной шар, в центре которого имелось сквозное отверстие для пушки. С внутренней части ДОТа в шар был установлен ствол сорокапяти Миллиметровой пушки. Внутри ДОТа шар и ствол были соединены С механической турелью и сидением для наводчика. Турель, лафет, ствол пушки и и сидение наводчика вращались вместе с шаром. Если посмотреть на ДОТ с внешней стороны, то он выглядел в виде небольшого холма с насаженой травой, кустами и росшими на нем небольшими деревь ями. Только у самой земли, с близкого расстояния, можно было увидеть серое стальное яблоко с черным зрачком посередине. Оно, как у живого циклопа вращалось во все стороны и зорко следило, поджидая появления немцев и их танков. При открытом затворе орудия, через ствол, в котором был установ лен оптический прицел, можно было видеть всю местность, лежащую перед ДОТом. Десятиметровые волчьи ямы, замаскированные решетками и травой, были расположены кругом, в шахматном порядке перед ДОТом. Эти глубо кие ямы служили препятствием для танков противника, на случай, если бы они захотели подойти вплотную к ДОТу и закрыть его амбразуру своей броней. Дальше за ямами в полосе обороны, перед ДОТом, шли проволочные заграждения и широкое минное поле с противотанковыми и противопехотными минами. При передаче инженерных сооружений саперы показали нам извили стые узкие проходы в минном поле. Они были отмечены едва заметными деревянными колышками. На следующий день, после подписания акта о приеме сооружений, мы получили боевой приказ на оборону занимаемого рубежа. 297 Отдельный арт. пулеметный батальон Западного фронта занял свои позиции и был готов отразить атаки противника. После первого дня отдыха, свободного от боевого дежурства, солдаты приступили к земляным и строительным работам. Мы дооборудо вали подземные лазы, соединили их с жилыми подземными убежищами, усилили на жилых блиндажах накаты и приступили к строительству хозяйственных построек. Выставив дозоры на минное поле, часовых на подходе к ДОТу, охрану у ям, где хранились боеприпасы, мы занялись усиленно возводить подземные склады и баню. Через несколько дней в окопы и траншеи, что были в промежут ках между ДОТами, вошли стрелковые подразделения 119 стрелковой дивизии. Солдаты стрелковых рот тоже занялись земляными работами. Промежутки между ДОТами, в которых сидела пехота, составляли от двух до трех километров. Наши бетонные казематы имели различные технические устройства и оборудование.
В ДОТе было электрическое освещение от аккумуляторов, система сигнализации и две подземных линии телефонной связи, которые (глубоко) под землей шли на командный пункт роты и укрепрайона. Телефонные трубки были необыкновенной величины. В них можно было разговаривать во время стрельбы из пулемета и пушки. А во время стрельбы в ДОТе стоял такой гром, что крика и баса старшины не было слышно. В главном отсеке бетонного ДОТа, там, где стояла пушка и станковый Пулемет, стреляющий через ствол (орудия) самой пушки, в железобетонном перекрытии сверху был вмонтирован подъемный перископ для наблюдения за полем боя. Перископ можно было поднимать и опускать, вращать во все стороны, изменять угол наклона зрения У наводчика и меня были ориентиры /неразб./ Многие тысячи жителей Ржева и Калинина, Торжка, Старицы и Осташ Кова и других городов Калининской области работали на строительстве этой оборонительной полосы. Ржевский укрепленный район протянулся на сотни километров. Несколько сот земляных и железобетонных огне вых точек, стационарных артиллерийских бетонных установок были построены в этом районе в короткий срок. Но глубина оборонительной полосы была небольшой. Она фактически была вытянута в одну узкую линию. Прорыв ее при массированном ударе артиллерии и авиации не представлял особого труда. /Забегу несколько вперед и поясню примером. Под Вязьмой в укрепрайоне попали в окружение четыре армии Западного фронта. Время на нашей позиции в трудах и заботах шло незаметно. Мы засыпали в подземные хранилища картошку и капусту, пилили и кололи дрова, готовились основательно и долго стоять на этом рубеже. Как-то перед рассветом на минном поле рванула мина. Из темноты послышались крики и взволнованные голоса. Мгновенно была объявлена боевая тревога. Но в этот раз места по боевому расписанию были заняты с (большим) опозданием. Это явление обычное, когда объявления тревоги солдаты серьезно не ждут. Накануне всё было тихо и спокойно. Нас предупредили, что немцы должны быть где-то на подходе, но перед нами они не появлялись. Боеготовность доложили все, но ночь и темнота не позволили нам Сразу узнать, что случилось на минном поле. Я подождал некоторое время. Новых взрывов не последовало. Я позвал своего старшину Семина. Вот что, помкомвзвод! Пошли двух солдат на край минного поля, пусть выяснят у ночного дозора, кто подорвался на минном поле. Даю пять минут! Быстро вернуться и мне доложить! Вскоре солдаты вернулись и рассказали: дозорные слышали, что после взрыва кричали по-русски.
Я вспомнил, как в районе Селижарово на нашу оборону вышла группа сол дат. Возможно, эти тоже из окружения? подумал я, и велел принести железный рупор, который мы накануне сделали из жести. Дежурный по караулу пошел кричать в железную трубу, чтобы попавшие на минное поле не двигались и оставались на месте, пока не рассветет. По сигналу боевой тревоги боевой расчет остался сидеть на своих местах. Я встал к перископу, наводчик сидел на турели, заряжающие со снаря дами в руках стояли чуть сзади наготове. Останетесь на месте! приказал я и велел командиру орудия открыть поворотные винтовые запоры на задней броневой двери. Я вышел наверх, на поверхность земли и закурил. Я решил посмотреть на минное поле. С огнем папироски на виду маячить нельзя, (на открытом пространстве) могут с большого расстояния засечь, где расположен ДОТ. Я помнил об этом твердо, потому что я сам установил такой порядок. Я присел у двери за бруствер и стал прислушиваться к ночной тишине. Внутри курить тоже нельзя, я тоже запретил. Небольшой внутренний объем хоть и имел два вентилятора, один был с электро-, а другой с механическим ручным приводом, но приказ есть приказ и порядок навсегда уста новлен. Мне его нарушать тоже нельзя. Докурив папироску и затоптав окурок ногой, я поднялся на насыпь ДОТа и стал смотреть на неясные очертания минного поля. Ко мне наверх поднялся старшина и я велел послать к ночному дозору связного, узнать, как там дела (у попавших на минное поле). Старшина крикнул дневального и тот побежал вперед. Лежат на месте, товарищ лейтенант. Как вы приказали, ждут рассвета. А много их там? Ребята из дозора говорят, человек восемь! Ладно, иди! Подождем до утра! С рассветом два наших солдата отправились выручать попавших в беду (окруженцев). Через некоторое время их вывели в наше расположение. Это была группа солдат из разных разбитых частей, которые из укрепрайона под Ярцево. К счастью, никто из низ на минном поле не пострадал. А вопили и кричали они со страха, (и перепуга) как бабы. Мы знали, что отдельные, бегущие от немцев группы солдат, могут подорваться на наших минах и приняли соответствующие меры. По краю, вдоль всего участка минного поля мы натянули сигнальные Провода. От них на приличное расстояние в глубину минного поля мы отвели концы и подцепили их к взрывателям небольших фугасных мин. Когда днем или ночью человек касался этого провода и несколько натя гивал его, то взрыватель срабатывал и сигнальная мина взрывалась. Отведенная на безопасное расстояние мина предупреждала нас о появ лении на минном поле людей.
Это служило нам сигналом боевой тревоги. В группе солдат, перешедших через минное поле, был старший лейтенант, командир стрелковой роты. Он был ранен под Ярцево и в последние дни пристал к группе солдат. Старший лейтенант был ранен в руку, пулевое ранение успело затянуться. Рукав гимнастерки его был разорван, он поднял его, снял повязку и показал нам рану. Кто он? Наш или один из тех, кого готовили и засылали к нам немцы. Я подумал об этом, но сказать свое подозре ние вслух не посмел. Такими словами человека можно несправедливо обидеть и даже оскорбить, тем более, что он, будучи ране ным, проделал такой дальний путь, чтобы вернуться к своим. Как ты думаешь, лейтенант спросил он меня с таким ранением я попаду снова в часть? Или меня отправят домой? Не знаю, дорогой! Я не медик! Скажи, а ты сам откуда? Я из Владимира. Там у меня есть мать и сестра. После обстоятельного разговора, кто он, откуда и куда идет, почему оказался под Сычевкой, где пристал к группе солдат, я представил себе полную картину не только его мытарств на всём этом пути, но и всё то, что произошло и делалось сейчас под Вязьмой. Солдаты рассказали свое. Из всего сказанного было ясно, что немцы по укрепрайону нанесли такой мощный удар, что оттуда вырвались жалкие остатки в виде мелких разрозненных и неорганизованных групп. Разговор с окруженцами проходил около бани. Она стояла в глубине густого леса. Наших позиций оттуда не было видно. Группу солдат с минного поля вывели через расположение соседней стрел ковой роты. Мы очень строго охраняли отведенный нам (...)участок и к огневой точке не подпускали даже своих соседей солдат стрелков. Один перебеж чик и наша дислокация могла быть раскрыта. Считай, что не ДОТ, а в землю зарыт сверхмощный тяжелый танк, только вот пушка была мала и при выстреле лаяла, как комнатная собачонка. Нам бы сюда миллиметров сто двадцать диаметр ствола, что каждый выстрел был, как гром среди ясного неба! Мы показали бы немцам, где Кузькина мать ночует! Я принял старшего лейтенанта и солдат как собратьев. Накормил Их, в дорогу дал продуктов, показал им дорогу и предупредил строго, если они с указанной дороги свернут, то их задержат и передадут в контрразведку. Задерживать и сопровождать отступающих и выходящих из окруже ния у нас не было указаний. Когда их кормили, я отошел и позвонил командиру роты. Он мне ответил, что пусть идут на сборный пункт, прямо на Ржев. Все знали, что
Из под Ярцево бегут группы солдат из разбитых частей и мы Их должны переводить через минное поле. Они направлялись на Ржев, там был сборный пункт, там их собирали, распределяли и направ ляли по частям. Так жили мы, днем всматриваясь в цветистую желтизну и зе лень леса, а ночами вслушивались в туманную даль низины, лежавшую впереди. 7 сентября сорок первого года, приказом как у нас говорят. три ноля пятьсот девятнадцать по войскам Московского военного округа мне было присвоено воинское звание лейтенант, а 22 сентя бря, пятнадцать дней спустя после отправки на фронт, я получил ранение в ногу. Дело было так: меня вызвал к себе командир роты за получе нием боеприпасов. (...) Был яркий и солнечный день. Мы шли со страшиной Сениным по лесной узкой дороге, было жарко даже в тени. Он вытирал потное лицо своей большой шершавой ладонью, снимал с головы пилотку и помахивал ей. Ну и погодка! басил он. Настоящее бабье лето! Какая будет зима? Мы подошли к деревне, где стояли наши ротные повозки, и в это время подъехали две груженые боеприпасами машины. Командир роты направил их к опушке леса. Они въехали в край леса и мы подошли, чтобы отобрать себе боеприпасы, и в это время откуда-то прилетел немецкий самолет. Откуда он взялся? Всё произошло так внезапно и быстро! Мы не успели отбежать от машины, он сбросил несколько фугасных бомб. Сбросил и улетел. На этом всё и закончилось. Машины и боеприпасы не пострадали, прилетев ший немец явно дал маху, а мне касательно попал в ногу осколок. Пробило сапог, задело сверху ступню, пошла кровь, а боли я никакой не почувствовал. Старшина помог мне снять с ноги сапог, рана была небольшая. Осколок рассек мне ногу сантиметра на два. /Подошва была цела/ Прибежал ротный санитар, смазал мне рану и наложил повязку. Мне даже в голову не пришло, что у моих солдат во взводе отсутствуют перевязочные пакеты. Я об этом вспомнил только потом. Старшина Сенин получил снаряды и я на ротной повозке уехал к себе. Некоторое время я хромал, ходил даже с костылем, который мне смастерили солдаты. Но вскоре рана перестала болеть, по-видимому, затянулась. Я всё пишу о себе и о себе, как будто не о чем больше рас сказывать. Есть, конечно, много, о чем следует написать.
Я и сейчас ясно вижу и слышу: как ходят, что делают, о чем гово рят мои солдаты. Об этом можно было бы рассказать, но я каждый раз тороплюсь и пропускаю многие моменты. Вот хотя бы один из них: Сынок! Не пойдешь ли попариться в баньку? говорит мне один пожилой солдат, фамилии его я сейчас не помню. Слушай, что это за обращение? Сынок, да сынок! Ты вот что, папаша! Я тебе во внуки гожусь. А ты мне сынок! Теперь сообрази! Я для тебя кто? Что вы, товарищ лейтенант, это мы из уважения! Товарищ лейтенант, говоришь! Боевая обстановка на носу, а он мне "сынок, пойди в баньке попарься"! Старшина Сенин, проработай с ними этот вопрос! Они устава не знают. Разъясни им уставной воинский порядок, как нужно обращать ся к своему командиру! А то, я вижу, они мне в родны папаши наби ваются. У нас здесь служба, а не семейные дела! После этого слова "сынок" я больше не слышал. О ранении я тоже не хотел говорить, это была царапина по сравнению с настоящей раной. Ноя события последующих дней, моя хромота, которая мне мешала ходить и резкое изменение обстановки перевернули в один день всю нашу спокойную жизнь. Никто не предполагал, что наше пребывание в укрепрайоне однаж ды и сразу неожиданно кончится. Все подземные сооружения и бетон ные укрепления нам придется внезапно бросить и бежать, как тем беспризорным солдатам, которых мы только что переводили через мин ное поле. Как рассказывали они, немцы наших убитых и раненых не считали. Они под Вязьмой и Сычевкой отбирали только крепких, здоровых и молодых, и отправляли их на работу в Германию.* 9 октября, в пятницу, во взводе устроили баню. Ее закончили конопатить высушенным на солнце мхом. Уложили на обручах по-черному камни, чтобы пахло дымком и решили затопить. Старшина объявил банный день и солдаты, свободные от дежурства, пошли париться первыми, чтобы потом подменить остальных. Раскаленные камни шипе ли и фыркали, когда на них плескали водой. */Как потом стало известно, командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал фон Бок направил Гитлеру в подарок 200 тысяч военнопленных из этого района. Под Вязьмой и Сычевкой в окруже ние попали: 19-ая, 20-ая, 24-ая и 32-ая Армии Западного и Резерв ного фронтов./
Горячий пар обдавал голые тела огненным жаром, многие в баньку входили согнувшись, а некоторые и вовсе заползали туда на четвереньках. Глаза застилал обильный пот и жгучий раскаленный туман. Солдаты поддавали пару, Хлестались вениками и обливались холодной водой. От мокрых и розовых голых тел Шел березовый запах, когда они выбегали наружу схва тить ртом свежего воздуха. Из бани слышались веселые голоса, блажен ное покряхтывание, довольное сопение и вздохи. От удовольствия и приятных ощущений появились шуточки и дружный раскатисто-гром кий смех. Первый раз со дня отъезда из Москвы, за всё время после форсированных маршей и переходов, они (зачеркнуто, неразб. на теле жирные шарики) отпаривали и отмывали слои липкой грязи, земли и пота. Накануне старшина Сенин прогревал баню и парил дубовые бочки. Их привезли из брошенной жителями деревни. На завтра собирались рубить и солить капусту. Недалеко от нашей взводной кухни (лежали) горой лежали сочные кочаны. Земляные и строительные работы были закончены. После бани все разомлели и раскраснелись, собира лись попить чайку, поиграть в картишки и отдохнуть от парилки, от легкости, свежести, от веников и мытья. День подходил к концу. К вечеру во взвод прибежал командир соседней стрелковой роты и выпалил на ходу: Мы снимаемся! У нас приказ отходить за Волгу! Ваши со всей линии ДОТов еще днем ушли! Вы оста лись последние! Я через десять минут снимаюсь! У меня приказ немедленно покинуть траншею! Я кинулся к своим телефонам, у меня их по двум линиям было два. Но подземная связь УРа уже не работала. Почему нам не позвонили, не передали приказ (из роты или батальона)? Про нас просто забыли решил я. У меня нет приказа на отход. Я не могу бросить технику и боеприпасы, ДОТ и самовольно уйти за Волгу! сказал я командиру стрелковой роты. Пойдем ко мне сказал он у меня есть связь с нашим полком. Поговори с начальником штаба. Он скажет тебе, что делать. Я пошел в стрелковую роту, соединился по телефону со штабом полка и спросил: "Кто говорит?". Неважно, кто! Есть приказ немедленно сниматься и возможно Быстрее уходить за Волгу. Немцы прорвались у Мостовой. Незанятый перешеек шириной три километра расположен чуть западнее Ржева. Его надо завтра к вечеру проскочить. Взорвите матчасть и отходите немедленно. Через десять минут я снимаю роту с траншеи. Командир роты тебе объяснит, с кем ты говорил.
У нас был подвешен рельс на случай сбора по тревоге. После бани Было объявлено свободное время и любители собирать грибы могли уйти в лес. Старшина ударил в рельс, и солдаты тут же собрались. Я окинул их взглядом, все стояли в строю. Я объявил приказ и дал им пять минут на размышления и сборы. Через пять минут старшина ударил еще раз, все были в полной выкладке и сборе. Взорвав затворы у пушки и пулемета, облив керосином запасы продуктов, мы двинулись в расположение стрелковой роты. Старшина! Мы забыли яму с боеприпасами взорвать! Пошли подрывника, пусть положит шашку и шнур длиной метра на два. Да пусть без торопячки, мы подождем его здесь, на тропе! У нас пара минут есть (еще) в запасе! Я услышал последний мощный и раскатистый взрыв. Вскоре По тропинке прибежали сапер и сопровождавший его солдат (ходивший с ним).
Magus  
Глава 3. В окружении Октябрь 1941
Magus
(Отступление на Ржев)
Ванька-ротный

Вечерние сумерки спустились нал дорогой. Мы шли за стрелковой ротой, и каждый был занят своими мыслями. Я думал, хромая, почему нас не предупредили и бросили в Доте? Как случилось так, что мы остались одни? Интересно знать, где сейчас находятся немцы? Не закрыли ли они трех километровый перешеек, к которому мы должны будем целые сутки идти? Рассуждая и строя догадки, я совсем не заметил, как стемнело, как на землю спустилась ночь. Впереди в нескольких шагах почти бесшумно идут солдаты стрелковой роты. Роту ведет офицер, представитель полка. У него есть карта и маршрут движения. Рота вслед за полком отходит последней. Подразделения полка успели сняться раньше. Из всех отступающих войск мы шагаем сзади, последними. Впереди идет рота, а за ней топаем мы! А что мы? Мы им посторонние и чужие люди! Им все равно поспеваем мы за ними или нет, хорошо что предупредили и не оставили нас сидеть в Доте. Во время марша, когда по дороге впереди идут другие солдаты, за дорогой не следишь и о ней не думаешь. Мы пристроились сзади, идем у них на хвосте, стараемся не отстать. Идёшь себе спокойно рассуждаешь о чем-нибудь, шагаешь размашистым шагом, то догоняешь стрелковую роту, то отстаешь. И вот моя задумчивость и хромота обернулись для нас неожиданной развязкой. За одним крутым поворотом стрелковая рота нырнула в темноту, оторвалась от нас и пропала из вида. Мы ускорили шаг, что на марше обычно не делают, и попытались догнать её. Минут двадцать в темноте мы гнались за ней, но впереди на дороге никого не оказалось. Впереди на нашем пути по-прежнему все было тихо, неподвижно и пусто. Такое впечатление, что люди провалились сквозь землю. Разогнавшись по дороге, мы не сразу сообразили, что мы напрасно бежим и что нам нужно остановиться. Тяжело дыша, мы, наконец, в растерянности встали и попытались на слух уловит топот солдатских ног уходящих от нас. Но солдаты по ночным грунтовым дорогам ходят беззвучно, если вместе с ними на дороге не тарахтят телеги и не скрипят колеса, если не фыркают лошади и не ругаются ездовые. Мы потеряли стрелковую роту и остались стоять в темноте одни на дороге. Тяжело вздохнув, я виновато окинул взглядом своих солдат. Они столпились в кучу и молча смотрели на меня. Вот растяпа!- наверно думали они. Лейтенант, командир взвода, идет впереди, ведет за собой целый взвод солдат, а сам спит на ходу. Взял и упустил стрелковую роту! От одной этой мысли меня бросило в жар. На носу выступил пот, от волнения загорелись уши. Вот и первая твоя промашка лейтенант! Когда-то ты должен был сделать ошибку! Это тебе не походная колонна, в строю которой тебя ведут и даже направляют на поворотах дороги. Вот поучительный пример твоей беспечности и отсутствию внимания. Теперь ты как ночной сыч будешь смотреть вперед. Не даром говорят: за одного битого, пять не битых дают! Что будешь делать, лейтенант? спросил я сам себя. Случилось самое непостижимое, неприятное и почти непоправимое! Все что угодно! Но именно теперь, в темноте потерять стрелковую роту, я никак не предполагал. Я стоял на дороге, смотрел на своих солдат, стирал рукой пот с лица, и не находил ответа. Ни маршрута движения! Ни карты местности! Куда идти я совершенно не знал. При выходе из леса, когда мы пристраивались в хвосте стрелковой роты, я забыл попросить у штабиста взглянуть его карту. Теперь в руках у меня только компас и на плечах голова. Дунай! Соображаю... Что будет дальше? Что сказать своим солдатам? Мы вернулись назад, где по нашему мнению рота могла свернуть с дороги в сторону. Мы потоптались на месте, пошарили в темноте, потеряли ещё не мало времени, пытаясь отыскать следы на дороге. Но все дороги войны одинаково разбиты, размыты и утоптаны, и наши поиски следов ничего не дали. Мелькнула мысль разослать солдат в разные стороны. Но другая подсказала совсем обратное. Ночью бегай, не бегай, ничего не найдешь! Пошлёшь солдат на поиски в разные стороны и всех в темноте потеряешь! Главное пусто кругом спросить некого! Куда ведут эти дороги? Какую выбрать? По какой из них идти? Стрелять в воздух и кричать бесполезно. С ротой на этот случай договоренности не было. Услышат выстрелы и крики, подумают, что напоролись на немцев. А потом неизвестно, может немцы на самом деле где-то близко стоят у дороги и мы обнаружим себя. Нельзя забывать, что весь район окружен немецкими войсками и где мы встретим их трудно сказать. Я посмотрел на компас, прислушался к ночной тишине, взглянул на черное небо и ослабил защелку на стрелке. Голубой, светящийся треугольник дрогнул и закачался вместе со стрелкой. Взяв азимут на северо-восток, где по моим расчетам должен был находиться город Ржев, я повернулся лицом в сторону прорези. Когда-то в (НЕ РАЗОБРАЛ) я видел карту этого района. В памяти остались города и точки, разбросанные в пространстве. Я представляю себе извилистую линию Волги и положение Ржевской железной дороги. Я тронулся с места, и мы пошли по дороге вперед. Темные густые ветви кустов и лохматые развесистые лапы колючих елей тянуться к нам с двух сторон на дорогу. Кажется, что они в темноте стоят как живые, раскинули в стороны руки и хотят нас захватить, остановить, предостеречь от немецкой засады. Какие-то неподвижные черные силуэты пригнулись к земле, ждут, когда мы подойдем к ним поближе. Возможно именно за этим бугром мы и попадем под немецкие пули. Они хотят подпустить нас, и ударит в упор. Не будем же мы ложиться каждый раз, когда нам кажется за кустом или бугром засада, пригибаться к земле, ползти по дороге, и крадучись приближаться к подозрительному месту. К тому же мы вовсе не знаем, когда и где на пути нас действительно встретят немцы. Кругом темно, дорогу тоже не видно. Непроглядная ночь заслонила собой всё пространство! Мы ступаем по дороге и чувствуем её только ногами. Небольшая канава и каждый из нас оступается в ней. Что лежит впереди в этом темном и мрачном пространстве? Можно лишь представить в своём воображении. Вы никогда не ходили в темную ночь по лесным и полевым дорогам? В темноте, когда ты осторожен, всегда мерещиться всякая ерунда. Куда поворачивает эта дорога, почему она всё время крутиться и петляет? Мне определенно кажется, что мы идет в обратном направлении. Вот-вот покажется опушка березового леса, и мы вплотную подойдем к нашему Доту. Нелепая мысль заставляет меня очнуться. Я достаю из планшета компас, быстро оттягиваю кольцо защелки, смотрю на стрелку и убеждаюсь, что мы идем в правильном направлении. Я постепенно успокаиваюсь и отбрасываю в сторону всякие мысли. Так мы и идем в ночной темноте. Встречу с немецкими танками я почему-то себе не представлял. Что должен делать я, если выстрелы раздадутся? Какую команду своим солдатам я должен отдать? В таких делах мы не имеем никакого опыта. Солдаты мои сугубо гражданские лица. В боях и под пулями они не разу не были, и кроме знания техники ничему не обучены. Так что, попади мы сейчас под огонь, я отдам команду ложись! Лягут они в темноте как дрова, и потом их не сдвинешь с места. Мы прошли лощину, по дну которой тянулась дорога, поднялись на пригорок и неожиданно вышли на большак. (Не особо связно с последующим абзацем) Это даже ни боязнь и ни страх. Под обстрелами мы не были, крови, убитых, и смерти не видели, страха вообще не испытали. Так, вероятно, молодые и несмышленые мальчишки, не обстрелянные солдаты, без боязни и страха лезут вперед и гибнут в первом бою. Потом, они познают мудрость солдатской смерти и жизни, если после первого боя останутся в живых. Войны я тогда не боялся. Мне казалось, что война это стрельба с огневых рубежей. И засада появляется в воображении на первых порах, на первых километрах, в начале пути, пока ждешь в темноте и постепенно привыкаешь. А пройдя с десяток километров, обо всем забываешь, не думаешь о немцах, привыкаешь к одиночеству, к запутанным перекресткам дорог, к ночным силуэтам, к ночной тишине, и все это вместе с дорогой в такт медленным солдатским шагам уплывает назад. Темное небо распласталось над нами. Безграничное ночное пространство повисло над землей. А кто мы? Маленькие крупинки, затерянные в ночном пространстве, ничтожные букашки, ползущие по земле. Да и какое мы имеем значение на этой огромной и бескрайней земле! Где мы? В какой точке земли сейчас находимся? Уготовила ли нам судьба увидеть рассвет и ясное утро, которое придет на смену ночи? А ночь, как и небо, необъятна и необъяснимо велика. Как-то (Я бы убрал слово "как-то") спускаясь с пригорка, мы заметили впереди неясные очертания людей. Мы сразу насторожились и стали прислушиваться. Видно было, как темные силуэты людей, ступая ногами, покачиваются над дорогой. Они молча удаляются от нас. Мы решили их осторожно догнать. Подойти ближе и разглядеть с расстояния. Так оказались мы снова в хвосте у группы солдат, шагавших по той же дороге. Но это были совсем другие солдаты, не те, которых мы потеряли в начале пути. Их было немного всего десятка два. Мы пристроились к ним сзади и прошли остальную часть ночи. Утром на нашу дорогу стали выходить ещё и ещё отдельные группы солдат. Они неожиданно появлялись на опушке леса, выбирались из оврагов и вливались в нашу дикую колону, которая шла, постукивая подковами по каменистой дороге. Откуда-то из низины на дорогу выехали две армейские повозки, а затем за ними по дороге появилась пушка. Она свернула в нашу сторону и влилась в общий поток. Но все эти: пушки, повозки, и солдаты, шедшие впереди и сзади нас, представляли собой небольшие разрозненные группы. Они случайно сошлись на одной дороге и теперь растянувшись, шагали не спеша друг за другом. Никто из них точно не знал, куда ведет эта дорога, и почему они по ней идут. Никто из них не мог точно сказать, где находиться трехкилометровый проход из кольца окружения. По началу встречные (может лучше "встреченные"!) солдаты думали, что по дороге идет организованная часть, с пехотой и артиллерией. Одна пушка на полк, по тем временам было солидное вооружение! Никто из нас не думал тогда, что в современной войне на узких участках будут участвовать вереницы сразу сотни самолетов и танков, и по несколько сот стволов артиллерии. (Предложение требует доработки). А пехота будет применяться так, для подчистки после грохота. Впереди нас иногда появлялись новые группы солдат, но, пройдя вместе с нами с десяток километров и выяснив, что мы дикари и неорганизованные бродяги, что у нас нет запаса махорки и сухарей, они сворачивали в сторону и уходили куда-то в деревни. Мы были в растерянности и недоумении. Повозки и пушки от нас оторвались. Бежать вниз под гору за громыхавшими повозками мы не могли. Медленный размерный ритм шага взятый в начале пути, обеспечивал нам непрерывное движение без всякого надрыва и остановки. Мы шли без привалов на всём протяжении пути. Каждый солдат нашего взвода нёс на себе оружие, боеприпасы и ранцевый инструмент. Он шел в полной выкладке и нёс на себе все, что должен иметь солдат на войне. Во взводе был пулемет с запасом дисков и несколько цинковых коробок с патронами. Весь этот груз был равномерно распределен на каждого солдата. И тяжелая поступь солдат не позволяла нам бежать по дороге. Я не торопил своих солдат и не хотел увеличивать скорость ход. Но я предупредил каждого на счет амуниции, оружия и боеприпасов, что ничего не должно быть брошено или потеряно. Сейчас это наша основная и главная задача. Несмотря на усталость, каждый должен выйти к своим в полной выкладке и с оружием. Это наше лицо, наш воинский долг. По нему о нас будут судить, по нему нас встретят и окажут доверие. Солдаты идут медленно, тяжело передвигая ноги. Каждый понимает и сознаёт, что нужно идти во чтобы-то не стало. Нужно сегодня успеть покинуть район окружения. Это наша задача номер один. Это наша надежда! А чем собственно живет человек, если не надеждой! В этом году сухая и короткая осень. Сегодня 10 октября. Утром все придорожные канавы и кусты покрыты инеем. В движении, когда идёшь, холода не чувствуешь. Но белые выдохи горячего дыхания отчетливо видны. Начало октября, а ночью уже успел прихватить холодок! День выдался... К полудню мы проходим какую-то деревню. Мы не спросили, как она называется, нам не до неё. Деревня как деревня, большая, в несколько посадов. На крыльце одного из домов стоит мужик на вид лет сорока, на нём кирзовые сапоги, солдатская гимнастерка, на голове пилотка со звездочкой, а вместо шинели надета деревенская поддёвка. По всему видно, что он, отступая, дошел до своей избы и дальше идти не захотел. Маленькие, пустые глазки так и бегали на его худом и не бритом лице. То ли он ждал от нас поддержки, то ли порицания. Но, видать, идущая по деревни колона солдат, вызвала в нём чувство сомнения и замешательства. -Куда же вы братцы, русские люди, идете? обратился он к нам, когда мы проходили мимо крыльца. Ладно там молодые, глупые и несмышленые! Вы-то кажись все в возрасте и в летах. И он посмотрел поверх касок солдат куда-то в (слово не разобрал) даль. Неужто и у вас никакого понятия? Он внимательно разглядывал моих уставших солдат, и от его быстрого взгляда я, лейтенант, тоже не ускользнул. Немец вчера взял Старицу и Зубцов. Сегодня он двинул войска на Калинин. Вашему брату деваться некуды! Глянь через неделю и Москву. Офицерам и лейтенантам, тем, конечно, нужно драпать в лес. А я вот солдат, до дома дошел и стоп! Хватит, навоевался! Идти больнее некуды! Всей войне скоро конец! Он говорил, убеждал, шарил глазами солдат, а в душе у него была неуверенность и сомнение. Будь он решителен и тверд в своём решении, он не стоял бы на крыльце и не искал бы у нас одобрения и поддержки, у нас, у проходящих мимо, усталых и измученных солдат. Он смотрел на нас сочувственно, а сам чего-то боялся. Солдаты молча, медленно передвигали ноги, проходили мимо него, ещё ниже склонив свои головы. Они шли как на своих собственных похоронах. Возможно! подумал я. Кто совсем обессилел, захочет остаться где-нибудь по дороге в деревне. Солдаты не в силах нести на себе больного или безногого. Подумал! Но ничего не сказал своим солдатам и не ответил стоящему на высоком крыльце оратору. За такие речи его могли расстрелять на месте. Но на его счастье, среди нас не было тех людей, которые занимались этим делом, как своим ремеслом. Они давно, при первых признаках немецкого прорыва, подобрали длинные полы шинелей, сели в машины и укатили в глубокий тыл. Солдаты мои все были москвичи. А это, скажу я вам, не маловажное значение. Никто из них без особой на то нужды не захочет оседать в первой попавшейся деревни. К тому же мы верили, что доберемся до Волги, и что на том крутом берегу нас ждут и встретят с уважением. Мы не только надеялись, мы были уверены, что за Волгой проходит одна линия укреплений, что для нас там оставлено место в бетонном каземате, и они только ждут, чтобы мы (слово не разобрал). Нам и в голову не пришло, что за Волгой нет никаких укреплений, что мы в спешке просто забыты, и никто нас больше не ждет. Оборона нашего укрепрайона была построена в одну линию и при первом же ударе немцев была прорвана. Дорога не Зубцов, Старицу, Погореле-Городище, Калинин и Москву была открыта. Связь со штабом оборвалась. Образовался котел, из которого, теперь задыхаясь, бежала солдатская масса. А то, что мы идём и выбираем себе дорогу, хотим вырваться из немецкого котла, то это зависело только от нашего желания, сознания и совести. Сверни мы сейчас в другую сторону, возьми мы случайно неверное направление, и мы навсегда останемся за пределами войны. Мы были представлены сами себе, но у нас есть в душе вера и воля. Мы с трудом передвигаем тяжелые ноги, всё тело ноет и бесконечно болит от ходьбы. В начале пути почему-то болела только шея, потом боль перекинулась в поясницу, а к вечеру нестерпимо болели ноги, мы их просто за собой волокли. Для нас было важно одно. Мы держались друг друга, мы шли по дороге все вместе, никого не потеряли, и никто не отстал. Это было, пожалуй, наше основное преимущество. Отстань кто один, свались больным в деревне, ему никто там не поможет, ему никто там ничем не обязан. Так что держись солдат за своих! Ничего, что мы выдохлись и устали, из последних сил передвигаем ноги. У нас, брат, другого выхода нет! Нужно идти! Сам понимаешь! На другом конце деревни мы попытались спросить старуху. Но она о дороге ничего не могла сказать. Она сама была беженкой, и только что ночью приехала на телеги из-под Зубцова. Хотя все мелкие группы шли одной колонной и в одном направлении, но единства с военной точки зрения среди них не было. Теперь с падением Зубцова и Старицы идущие впереди заметно поубавили свой шаг. Среди солдат отдельных групп тоже были лейтенанты, но они, как и я, маршрута и карт не имели. Они шли наугад и опекали только своих солдат. Бесконечные группы немецкой авиации летят у нас над головами. Они летят в том же направлении, куда двигаемся мы. Видя всё это, отдельные группы солдат начинают отделяться от общего потока. Они сходят с дороги и сворачивают куда-то в сторону. Одна группа солдат, что идёт рядом с нами, предлагает взять направление на восток, сразу идти на Москву. Другие, наоборот, предлагают идти на Оленино. Но вот нам навстречу, по дороге со стороны Зубцова, вываливается на большак большая группа солдат. Они где-то там впереди напоролись на немцев, постреляли сами и были обстреляны. Побросав убитых и раненых, обгоняя друг друга, они бежали нам навстречу. Забавно и жалко было на них смотреть. Грязные, усталые, с перепуганными лицами. Увидев нас, они обрадовались, замахали руками, прибавили шагу и поспешили к нам. Подойдя ближе, они остановились, и, перебивая друг друга, сразу загалдели. Они стали рассказывать нам о том, что произошло с ними в дороге. На большаке сошлись две встречные партии. Одна шла на Ржев, другая прибежала из-под Зубцова. А где был тот перешеек шириной в три километра, никто точно не знал. Пошумев, погалдев, и солидно полаявшись, солдаты выяснили свои отношения, стратегическую обстановку на фронте и, как встревоженный рой пчёл, загудели, закружились, колыхнулись и сорвались с места, и побежали в сторону от дороги, толпой скатились с большака и, взяв направление на Оленино зашагали от нас. Удерживать их было бесполезно. Здесь действовал закон стихии масс. В один миг всё изменилось. Спокойно шагавший, усталый поток измученных солдат вдруг сорвался с места и, торопливо перебирая ногами, скрылся на повороте дороги, за опушкой леса. Просёлочными и лесными дорогами, куда боялись сунуться немцы, солдаты разбежались и пропали без вести. Возможно кто-то среди них торопился домой, а другой не против пристроиться примнем, и пожить на хлебах у безмужней хозяйки. Глядя им вслед, мы недоумевали и не знали, что делать. Вот мы и одни! Мы по-прежнему продолжали стоять на дороге. Теперь нам снова нужно выбирать свой путь. Немецкие самолеты, тяжело завывая, летят боевыми группами у нас над головой. Они идут ровными косяками, не обращая на нас никакого внимания. У них дела впереди поважней. Поговорив со старшиной и выслушав, что скажут солдаты, я мысленно прицелился в то место, куда летели самолеты. Подал команду и взвод тронулся. Там, куда летят самолеты, рассудил я, идут бои и должен находиться проход из котла окружения. Мы идём по тому же большаку, но настроение подавленное, состояние растерянное и топаем мы по дороге молчаливо. Иногда нам кажется, что мы идем не туда и нашему пути не будет конца. На дороге пустынно, кругом безлюдно и всё неподвижно. Тяжелый путь и тягостное настроение! Я только потом осознал, что война с немцами не занятия по военной тактике у ящика с песком. Это не полевое занятие в училище, когда, разинув рты, бегали и кричали Ура! Тогда мы, кололи гранеными штыками налево и направо воображаемого противника. Теперь войну предстояло узнать с черного хода, познать её на собственном опыте, представит в другом свирепом виде. Иногда над нами появлялась немецкая стрекоза. Это несколько оживляло нас в пути и отвлекало от всяких унылых раздумий. Немецкий костыль, как приелось потом к нему это название, крутил и вертелся над дорогой, где мы шли. Он переваливался с крыла не крыло, спускался вниз, так что было видно в кабине одинокого летчика. Потом он взмывал вверх, улетал вперед и через некоторое время возвращался снова. Но так как он не стрелял и не бросал бомбы, а только назойливо стрекотал и кружил над дорогой, мы шли вполне спокойно. Я иногда посматривал вверх и старался рассмотреть его получше. Война шла уже полным ходом, а мы не знали ни типы, ни опознавательные знаки немецких самолетов. Кресты на крыльях и на фюзеляжах были обведены красной каймой и нам снизу они казались красными звездами. Мы останавливались и, задрав головы, рассматривали их. Возможно в том направлении, куда улетал немецкий костыль, и находился узкий перешеек, к которому мы спешили. 11 октября, в субботу, сбив наш заслон под Старицей, немцы устремились на Калинин. Перерезав железную дорогу под Зубцовым, немцы бросились на другою основную магистраль. Люди, бродившие в это время в окружении, знали все последние новости от других разбитых (не уверен, что это слово) солдат и беженцев. Мы шли так остаток дня и весь вечер. День угасал, надвигались сумерки. Под ногами на дороге то песок, то камни, то камни, то застывшая от холода земля. А когда вошли в лес, в лесу дорога была местами перехвачена корнями деревьев. Время бежит, а мы продолжаем упорно и медленно двигаться вперед. Когда стало совсем темно, мы свернули на широкий прогалок и, поднявшись на бугор, вступили на хорошую, замощенную булыжником мостовую, и солдаты сразу застучали сапогами. По состоянию дороги чувствовалась близость большого города. Под ногами исправно мощеная дорога. В пригороде такие участки обычно не большие и тянуться они сравнительно недалеко (может лучше "не долго"). Городские власти, так сказать, поддерживает только парадный въезд. Мы идем, а кругом по-прежнему всё неподвижно, сумрачно и неуловимо тихо. За обочиной дороги видны чёрные силуэты одноэтажных домов и заколоченные досками оконные рамы. Некоторые из домов имеют железные крыши. Но это не Ржев, это узкая полоска домов, вытянувшаяся в один ряд вдоль дороги. Дома кажутся сумрачными, люди как будто вымерли. Где-то на ветру поскрипывает раскрытая дверь. На фоне негромкого перебора солдатских ног по краю мостовой этот скрип слышно на ходу, не надо останавливаться, чтобы прислушаться. Возможно люди где-то и есть. Не все расстались со своим скарбом и сбежали. Они только делают вид, что дома пустые и всеми брошены, а сами прячутся от неизвестности и от нас. Кто там шагает с оружием на плечах? Мы идем вперед и ног под собой не чувствуем. Кругом темнота и впереди ничего не видно. "Ночью немцы не воюют!" рассказывали нам отступавшие солдаты, которые успели побывать в перестрелках и боях. "По воскресеньям у немцев выходной!" Сегодня одиннадцатое число, а завтра двенадцатое воскресенье. Возможно нам повезло, мы можем проскочит через Волгу. Сейчас впереди пустой большак и по нашему мнению он должен привести нас к берегу Волги. Но дело в том, что мы пока точно не знаем, где и как мы переправимся через неё. Попадись нам сейчас кто навстречу, скажи, что сейчас мы находимся на подходе к Зубцову, мы сразу поверим и повернем поспешно назад. Так двигались мы в темноте, как бы наощупь, в беззвучном пространстве. Сейчас будет Ржев сказал старшина. И действительно, впереди стал разгораться бледный закат. Я посмотрел на стрелку компаса. Закат был на севере. Что это? Обман зрения или отсвет пожара? Я ещё раз беру азимут на светлое пятно, которое отражается в небе. Первые сутки кончились с момента нашего выхода из Ура. В час мы делаем километра три, не более. Сколько мы успели пройти, если на всём пути не разу ни остановились и ни присели? Но вот, за поворотом дороги снова показались ярко освящённые облака и в тёмной низине на берегу, мы увидели неясные очертания моста. Деревянный мост был цел. Под мостом тихо плескалась вода. Думаю, что мы подошли ко Ржеву! сказал я старшине, стоявшему рядом. Вот Волга, а на том берегу Ржев. Узнаешь старшина? Когда-то мы здесь с тобой проходили! Только в обратном направлении! Узнаешь? Вот она та дорога, по которой мы свернули, когда совершали марш в укрепрайон. Мы её с тобой в темноте не узнали!
Magus  
Глава 4. Ржев Октябрь 1941
Magus
Ванька-ротный

Из-за края обрывистого берега, на той стороне Волги, были видны тёмные крыши домов и освещенные снизу огнем нависшие низкие тучи. Только теперь, спускаясь к мосту, перед собой мы увидели зарево огромного пожара. Пламя висело над городом и зловеще [колебалось] металось *** над крышами. Снопы летящих искр кружились в воздухе и поднимались в небо. Огненным отблеском были освещены клубы черного дыма. Тяжелые, налитые дымом облака плыли над городом. Вступив на бревенчатый настил моста через Волгу, мы сразу заметили перебегающих от перил к перилам людей. Какие-то неясные фигуры метались в темном пролёте моста.
Возможно, телега застряла? подумалось мне, Лошадь ногой сквозь настил провалилась. Теперь её нужно вытягивать на себе. Хорошо, наверно думают, что мы подоспели! Но на мосту, занятые своим делом солдаты не обратили на нас никакого внимания. Подойдя ближе и рассмотрев их, мы остановились и хотели спросить, где находятся наши и куда нам следует идти?
Давай быстрей! закричали они, увидев нас на мосту. Бегом на ту сторону!
Мы мост взрываем! Это были саперы всё той же 119 стрелковой дивизии, И это всё, что нам удалось узнать у них на ходу. Взвод, тяжело ступая, загрохотал по деревянному настилу, перебегал пролеты моста и стал подниматься медленно вверх по боковой наклонной дороге. Берег Волги со стороны Ржева был крутой по склону. Опоздай мы на минуту *** взлетели бы вместе с мостом. Не успели мы сделать и нескольких шагов по дороге, как сзади нас, над рекой раздались два мощных взрыва. В воздух полетели доски и бревна, вздыбилась земля, в небо поднялись фонтаны воды. Мы сразу повалялись на дорогу. Упали, кто где стоял, не зная как укрыться от взрывов. Некоторое время мы лежали, прильнув к холодным камням мостовой. Мы думали, что у саперов ещё не взорвано несколько поставленных зарядов. Сверху на нас стали падать деревянные обломки, нас обдало водой. В воздухе носилась водяная пыль и брызги. Такое впечатление, как будто тяжелые налитые дождём тучи, нависшие над рекой, не выдержали своей тяжести и с грохотом хлынули на землю. Мы были уверены, что саперы, взорвав мост, нас тут же догонят, покажут нам дорогу и направление, куда нам следует идти.
2- Но пока мы, оглушенные, мокрые и окончательно обессиленные, поднимались, отряхивались и приходили в себя, сапёры в темноте бесследно исчезли. Мы поднялись наверх, и вышли на [площадку] бугор. Перед нашим взором предстал город, охваченный огнем. Всё кругом, и дома, и заборы, разбитые стекла, и сорванные рамы с петель, обрушенные стены, осевшие крыши, безлюдные улицы, отражались как в кривом зеркале и колебались в потоках нагретого воздуха. Черед взором куда-то все плыло. Город был брошен. Людей на улицах не было видно. Где искать нам дорогу? Куда поворачивать? И куда вообще нам идти? Мы стояли и смотрели на пылающие дома. Огромные черные клубы дыма, они как гигантских размеров шары, переваливались, крутились, и медленно уползали вверх. Не слышно было ни грохота, ни стрельбы. Потрескивали и шипели объятые пламенем деревянные переборки домов. В воздухе стоял противный запах гари. Под ногами, на мостовой серый слой легкого пепла. Прошел по нему первым, видны твои следы. Летящая сверху гарь и зола оседает у тебя на плечах и на каске, Яркие летящие и горящие огоньки углей носятся в воздухе и сверкают на темном фоне пространства. Мы сунулись было по одной из улиц [идти], но горячий воздух отбросил нас обратно. Оглядевшись кругом, мы подалась в другую сторону, где было меньше огня. Что там воздух, и ***! Передохнуть, перевести дух было нечем! Солдаты валились с ног, дорога их довела до изнеможения. За сутки пути мы ни разу не присели! Когда-то от этого города до укрепрайона весь путь мы проделали за три перехода. После каждого ночного перехода солдаты имели целый день отдыха и горячее питание. Три перехода! А теперь? Весь семидесятикилометровый путь пройден нами за сутки! Мы полагали, что в городе стоят войска, что здесь на крутом берегу выгодная линия обороны. Мы думали, что нас здесь встретят, дадут отдохнуть, и конечно накормят. А потом уж пошлют на новую точку обороны. Кроме небольшого запаса хлеба и [сала] сухарей у нас с собой ничего не было. Измученный и усталый человек всегда на кого-то надеется. Надеется, что кто-то другой позаботиться о нем и поможет. Солдат вышел с оружием, вынес на себе патроны, прошел такой путь, а здесь! Кроме огня и дыма ни одной живой души! Здесь нас не только [с барабанным боем] никто не встретил, но и котелка похлебки никто не сварил! [Чем они собственно были здесь заняты?] Мы никак не рассчитывали, что в таком большом городе мы будем одни, что город брошен, что нам нужно снова идти и искать себе дорогу.
3- До cих пор у нас была уверенность, что нам нужно только добраться до Ржева. Все свои силы мы рассчитали и истратили на этот переход. Но где мы разошлись с немцами, почему они не обстреляли нас при подходе к городу? Возможно, нас укрыла [и спасла] темнота? Возможно, они нас приняли за своих, за взвод немецких солдат, неспеша и спокойно [приближающихся] шагавших по дороге к берегу Волги. [Но нет, это исключено!] Но скорей всего наши саперы поторопились, закричали нам, когда мы перебегали мост.
"Давай скорей! К берегу подошли немецкие танки!" Никаких танков на том берегу не было видно. Шума моторов не было слышно. Просто они захотели побыстрее закончить свои дела на мосту. Здесь на улицах и в домах было совершенно пусто. Ни одной живой души! Даже ночные обитатели, любимицы старушек кошки куда-то исчезли. О собаках я не говорю! Мы стояли на развилке дорог, перед нами разбитый бомбой, пылающий каменный дом. Внутренность его охватило пламя. Видно, что дом загорелся [от падающих сверху углей] потом от брошенных зажигалок. Фугасная бомба дома не зажигает. Солдат, с веснушками, молодой паренёк, *** побежал к горящему дому. Он хотел заскочить в нижний этаж, ещё не охваченный пламенем.
Куда в пекло полез? закричал старшина.
Вернись назад!
Живьем сгореть захотел!
Я ложку хотел поискать, ответил он, возвращаясь к стоявшим солдатам.
У него ложки нет! подхватил кто-то ив стоявших солдат.
Он её по дороге потерял. Растяпа!
Ну и дела!
Он, товарищ лейтенант, щец со свининкой собрался похлебать. Сунулся в карман, а ложки на месте нету!
Ты случайно не к теще притопал на блины?
Нет. С чего ты взял? Чего вы смеетесь?
А ложка тебе зачем?
Думаешь, что сюда сейчас подъедет кухня?
Всем стоять на мосте! По домам не шарить! Слышали все? Это приказ лейтенанта! пробасил старшина. Я стоял и смотрел на огонь. Вспомнил, как раньше [далёкой] юности, подкладывая в горящую печку дров, сидел и смотрел, как шевелятся огненные поленья охваченные пылающими красками. *** На горящие дрова и огонь можно было подолгу смотреть и думать. И теперь я стоял, смотрел на огонь и думал. Мне нужно
4- было собраться с мыслями. Мне нужно было решить задачу со многими неизвестными. В какую сторону вести своих солдат, где их лучше устроить на ночлег [до утра]? Днем, вспомнил я, когда мы шагали сюда, над нами строй за строем гудели самолёты. Вот их работа! Немцы, взяв Зубцов, прорвались к Старице. Они боялись флангового удара со стороны Ржева, разбомбили и подожгли его. Они сделали все по науке, направив в сторону города авиацию. Бомбёжкой города они прикрыли свои войска, рвавшиеся на Калинин. Действуя расчетливо и по науке, они, однако на этот раз дали ошибку. Предполагая, что в городе находятся наши войска, и что они рассредоточились по домам, и ждут только удобного момента для атаки. И немцы огромный запас бомбового груза обрушили на совершенно пустой город. Самолёты весь день десятого октября бомбили пустынные улицы, а наши войска, которые накануне тянулись к городу, покинули его ещё ночью. Сверху не видно [когда летала стрекоза] идут войска или разрозненные мелкие группы. Гражданское население покинуло город тоже перед рассветом. Так что немцы напрасно бомбили и подожгли тогда город. И вот мы, последний взвод солдат, проходим горящим улицам города Ржева. Видите, на скольких страницах уложилась одна только ночь. Длинная, бесконечная и один тяжелый день 10-го октября 1941 года. А сколько их будет потом, бессонных, невыносимых, кровавых и не по силам тяжелых!
Magus  
Р Ж Е В
Magus
1-
Прежде чем рассказать о нашем пребывании в горящем Ржеве, я хотел бы коснуться истории и облика [этого] города, каким он предстал тогда перед нами. *** Я не располагаю подробными данными по истории этого края. *** И меня особенно интересуют города Ржев, Старица и [особенно город] Белый с ними связаны *** долгие годы тяжелой войны. Ржев довольно старый город на Руси. Об этом сообщает одна из ранних летописей. Впервые в летописях Ржев упоминается в 1216 году, когда князь Святослав пытался захватить город со своей дружиной. Ржев тогда нё сдался. Но в начале следующего века, город пал от нашествия Литвы. И только после Куликовской битвы и разгрома орд Мамая, город освободился от иноземного ига. В I485 году Ржев вошел в состав Московского княжества. Во время Ливонской войны Ржев был снова захвачен литовцами и поляками. Во Ржеве некоторое время находился Лжедмитрий III, когда поляки вторглись в пределы Руси. [В старину на верхней Волге шла бойкая торговля и развивались ремесла. В те далекие времена люди селились по рекам и перевозили грузы в основном по воде. Лодки и струги здесь появились раньше, чем появились *** возить по земле. Волга в те далекие времена служила столбовой дорогой. *** Широкое развитие ремесла и торговля получили позднее, когда через Ржев прошла Виндавская железная дорога. Теперь она/называется Рижская. Город до [Отечественной] войны был в основном деревянный. Строительный лес здесь был доступным и дешёвым. Ржев и сейчас с запада окружают большие леса. В 1941 году во Ржеве проживало 51 тысячи жителей, Улицы в то время были узкие и кривые, сильно запутанные. Дома деревянные, одноэтажные, крытые щепой, дранкой и железом. Каменные дома были разбросаны по городу. Они стояли в основном в центре и на крутом берегу Волги. Мостовые, тротуары и газовые фонари были только на основных проезжих улицах, которые служили магистралями. По ним в мирное время с раннего утра и до позднего вечера громыхали ломовые извозчики, да скрипели неторопливые крестьянские подводы.
2-
Из города по главным [направлениям] выходило пять основных [мощёных] дорог. Первая столбовая юла на Старицу и Калинин. Вторая мощеная шла на Зубцов и Волоколамск. Третья, почти совсем разбитая, петляла лесами и болотами в сторону Нелидово. Четвертая, совершенно не годная для [тяжелых]войсковых обозов *** и артиллерии, шла вдоль левого берега Волги на Селижарово. От нее, если повернуть на север, можно было уйти *** на Торжок. И последняя пятая подходила к городу Ржеву из- за Волги, по ней мы ночью через мост вошли во Ржев. Вот собственно все пути и дороги, которые проходят через Ржев. [Все выходы и выходы в город и из города.] Я представлял себе по памяти их примерное расположение. Но, находясь среди узких и запутанных улиц, я не мог разобраться [какая из них куда идёт] и выбрать нужное нам направление. Я видел когда-то карту этого района, но не думал, тогда, что мне придется вести своих солдат через пустой и безлюдный город. Если бы знать заранее, я запомнил бы всё как следует, [подробно и точно]. А теперь я шел, и с усилием извлекал из памяти расположение этих пяти дорог. Я по компасу выбрал улицу идущую в северном направлении. Мы тронулись и пошли по ней. Но улица вскоре круто завернула и вывела нас обратно на берег Волги. Без карты трудно было определить, где мы находимся в данный момент, и куда нам следует лучше идти. Карты города у нас с собой не было, а из горящего города нужно было поскорей уходить. Пожар охватил всю южную часть и вокзальную сторону города. Я смотрел на море огня и думал город сгорит за ближайшие дни. Пламя повсюду бушует, гудит и набирает силу! Огонь перебрасывается с одного здания на другое в одно мгновение. Это происходит так быстро, что не успеваешь даже глазом моргнуть. Разогретая до предела стена соседнего деревянного дома покрывается слоем огня в доли секунды. Лизнул её огонь широкой кистью красного пламени, и она из бледно-серой вдруг стала ярко-огнедышащей. Через несколько дней в городе останутся голые каменные стены, пустые коробки [домов], обгорелые остовы печей и одиноко торчащие в небо трубы. Кое-где из золы и пепла будут торчать спинки железных кроватей, обгоревшие [помятые] листы железной кровли. Над городом повиснет сизо-черным облаком удушливый запах паленого жилья, сгоревшего тряпья и отбросов. Мы стоим на углу двух мощеных улиц. Слева и справа пылающие дома. Мне нужно снова выбрать направление по какой из этих улиц лучше идти. Куда ведут эти дороги? По какой из них мы выйдем на северную окраину города? Мои уставшие солдаты стоят позади. *** Они ждут и выжидательно смотрят мне в спину. Я это чувствую и тороплюсь. Но вот наконец я решаюсь, выбираю ту, что уходит влево, и мы медленно трогаемся с места и уходим куда-то в темноту.]
3- Идти приходится часто прижимаясь к одной стороне улицы. *** Другая охвачена пылающим огнем. Едкий дым застилает и режет глаза. Иногда приходится по одному, прикрыв лицо рукавом шинели, перебегать вдоль узкого пространства между пожарами. Говорят, что при кремации умерших людей, они в огне начинают шевелить и двигать суставами. Возможно от огня натягиваются сухожилия. Случается это или нет, утверждать не берусь. А вот во Ржеве, в горящих домах я сам видел, как домашние вещи, детские коляски, железные кровати, луженые самовары в неистовом огне корёжились, кривились и изгибались как живые. В огне рушилось всё, не только крыши и стены, вверх улетали железные листы кровли, сгорали и ломались, как спички, толстые бревна, рушились, кирпичные *** стены. Но вот позади остались огненные клубы дыма и пылающие здания. Мы медленно уходим в темноту пустынных улиц и закоулков. Мощеная булыжником мостовая должна нас вывести на тихую окраину города. Солдатам нужен отдых. Считай, уже целые сутки мы на ногах! Силы у людей уже на исходе! Мы долго и медленно идем стуча стальными подковами сапог по мостовой и этот звук солдатских сапог раздается в гробовой тишине особенно зловеще. Темная улица неожиданно свернула и так же внезапно оборвалась на краю открытого непроглядного поля. Мы оказались на окраине Ржева. Самым последним у дороги стоял небольшой деревянный дом. Окна закрыты плотными ставнями. Дверь поперек опоясана стальной перекладиной, а на нее навешен массивный замок. Склад не склад! На магазин тоже не похоже! По середине дома высокое в четыре ступеньки крыльцо. Крыша железная, и под ней никакой казенной вывески. Мы вышли из города неожиданно и поэтому сразу остановились. Вперед, в темноту уходила мощеная дорога, по которой мы только что шли. Я огляделся кругом. Рядом со мной старшина Сенин, солдаты чуть сзади стоят у забора. Небольшие деревянные дома, больше пoxoжие на деревенские избы. Они чернеют по обе стороны улицы сзади. Впереди открытое поле и никакой практической видимости на сотню шагов. Здесь воздух чист. Носом потянешь ни запаха, ни гари. Только осевшая ранее копоть першила в горле.
Где заночуем? спросил я старшину.
Дома все маленькие. В один дом все не влезут. Старшина не успел ответить. Кто-то из стоявших сзади солдат чиркнул спичкой и решил закурить. На мелькнувший огонь из темноты, со стороны открытой дороги сразу полоснул пулемет горящими трассирующими пулями. ***
4- ***[момент], что ложиться не надо. Старшина Сенин тоже остался стоять, сопровождая их взглядом. Мы смотрели вперед, туда, где дорога уходила в темноту и резко опускалась вниз. Оттуда из низины в нашу сторону летели горящие [в воздухе] пули. Следом за первой очередью ещё несколько длинных очередей разрезали темноту и задребезжали по соседней железной крыше. Мы невольно пригнули головы, но остались стоять. Было слышно, как ударили они и завизжали по кровельному железу. Но что в этом обстреле было странного и необычного? Ни окрика Стой! Кто идёт! ни других русских слов [и матерщины, ни немецких]. Я не подал своим солдатам команду Ложись! Все произошло само собой в одно мгновение. Солдаты увидели пули, быстро отбежали назад и теперь, прижав животы, лежали в придорожной канаве. Мы со старшиной стояли и смотрели, откуда бьет пулемет.
Кто это, немцы или наши? сказал я вслух глухим негромким голосом.
Если это наши, почему не окликнули, как положено и бьют без разбора по своим?
Это немцы, товарищ лейтенант! сказал старшина хриповатым басом.
Они могли подойти к городу по железной дороге со стороны Оленино! [добавил он] Я поднялся по ступенькам на открытое со всех сторон крыльцо и решил высоты посмотреть, откуда бьет пулемет. Они не должны меня видеть в темноте, решил я, прямое попадание почти невозможно. Старшина оглянулся назад, он что-то сказал лежавшим в канаве солдатам. Солдаты по возрасту все были гораздо старше меня. Их жизненный опыт подсказал им, что здесь стоять нельзя, можно схлопотать пулю. Они сразу отбежали назад и спрятались в канаву. А я, на то и лейтенант, чтобы стоять на крыльце и смотреть вперед на дорогу. Я должен решать, что дальше делать. Мы со старшиной переждали обстрел, хотя каждый из нас мог получить шальную пулю в живот [запросто], возьми пулемет прицел несколько ниже. Под пулями мы были впервые и естественно не совсем понимали, как они убивают людей. У нас при себе даже перевязочных средств не было. При отправке из Москвы все думали и полагали, что по прибытии на фронт нам их выдадут и всем обеспечат. Но обстановка сложилась так, что мы остались без перевязочных средств. Мы стояли по-прежнему и смотрели в темноту, я на высоком крыльце, а старшина на четыре ступеньки ниже.
А может это наши? спросил я старшину, спускаясь по ступенькам на землю.
У наших, лейтенант, я трассируюших [до сих пор не видал]. Мы стояли в раздумьи, молчали и не знали что делать. Посвист пуль на время прекратился. Но вот пули снова со звоном ударили по крыше и заставили нас приг- ***
5- вали настоящие пули. Они издавали какой-то противный дребезжащий звук. Я не представлял себе, что они могут вот так просто царапнуть и лишить жизни человека. А солдаты мои разбирались в этом [куда] лучше меня. Они сразу прикинули, что соваться вперед им не следует. Я видел впереди, как пули, пролетая над самым бугром ***, цепляли за землю и веером вверх и разлетались в разные стороны. [Я понял сразу, что ложиться на землю нет никакого смысла.] Пулемет ещё раз полоснул в нашу сторону, пулеметчик видно хотел взять прицел чуть ниже, [вот почему] но впереди на мощеной дороге веером вырос горящий сноп трассирующих пуль. Они, ударяясь о камни дороги, улетали веером вверх. Мне стало ясно, что мы находимся в мертвом пространстве. Стоим в таком месте, в промежутке местности, куда пули не залетят. Старшина видимо тоже подумал об этом.
Но позвольте спросить? обратился я мысленно сам к себе. Как они тогда могли увидеть огонь зажженной спички или папироски, если пулемет задевает пулями за камни на дороге, когда пытается взять прицел несколько ниже? Кто-то у них там стоит во весь рост и корректирует огонь пулемета, а пулеметчик стреляет из положения лёжа. Пулемет явно хочет нащупать нас и пытается пустить очередь под основание дома, но это ему не удается. Мы отошли с Сениным от крыльца, пули теперь грохотали по железной крыши с нашей стороны. Не зная, что делать и что предпринять, я в нерешительности стоял за углом дома и думал. Я смотрел на дорогу и вспоминал подходящий пример из учебной практики в военном училище, но ответа для себя не находил. Не могу же я позорно бежать от первой встречной пули или очереди из пулемета. Я оглянулся назад. Солдаты больше не курили. Их лица из-под касок торчали над канавой. На лицах у них было недоумение.
Что он ждет? Чего он собственно хочет?
Нужно скорей уходить! А он стоит и тянет время!
Возьмет да ещё прикажет: Вперед по-пластунски! Но, к сожалению, было темно, чьи это были лица, по фамилиям назвать я не мог. А по делу, нужно было бы знать [всех нетерпеливых] своих солдат, кто из них в канаве боязливо [прячется]. Стрельба прекратилась. Я точно заметил, откуда бил пулемет. Бугор, за которым скрывалась дорога, был ближе к немецкому пулемету, чем от меня. Я мог его достать настильным огнем, взяв прицел по летящим навстречу пулям. Я мог срезать тех, кто стоит во весь рост около пулемета [и на дороге].
Старшина! сказал я твердо, Ручной пулемет на крыльцо быстро!
Что вы, товарищ лейтенант! Мы перевязочных средств не имеем!
Давай пулемет! Тебе говорят! Я буду сам стрелять! Пулеметчика оставь у забора! Солдаты в канаве попятились назад.
Я потом себе всю жизнь не прощу, что на глазах у всех немецкого пулемета испугался!
6- Старшина позвал пулеметчика, взял у него из рук ручной пулемет, поставил его на крыльцо, положил рядом диск, набитый патронами и отошел за угол дома.
Правильно сделал, сказал я, ложась на крыльцо, рисковать сразу вдвоём совсем не надо. Я поставил планку прицела на нужную дистанцию, ударом ладони вогнал диск под защелку в патронник, закинул за локоть ремень, прижал приклад пулемета к плечу и щеке, и стал спокойно ждать появления трассирующего огонька над переломом дороги. Из стрелкового оружия [в училище] я стрелял отлично. Я долго ждал появления трассирующего огонька [над дорогой] и вот он мелькнул в темноте, наконец, и я нажал на гашетку. Пять пуль, ещё пять и снова короткая очередь в ту сторону. Прицельный огонь нужно вести короткими очередями, успокаивал я сам себя.
Веди огонь прицельно, спокойно, не торопись! говорил я сам себе, пустив под обрез дороги ещё три короткие очереди.
Товарищ лейтенант! Пулемет замолчал! Заткнулся при первом же вашем выстреле! пробасил старшина, выходя из-за угла дома. Я даю еще три короткие очереди, вглядываюсь и чутко вслушиваюсь в темноту, и подымаюсь с крыльца. Я велю старшине забрать пулемет и отдать пулеметчику.
Ну вот, старшина, теперь полный порядок! Теперь у меня на душе благодать и покой! Как это тебе лучше выразить?
Теперь можно спокойно топать обратно и искать другую дорогу!
Но с солдатами нашими мы с тобой горя хлебнем!
Попомни мои слова! И действительно, старшина потом с ними попал в плен, а мне эти слова надолго запомнились. У меня было хорошее настроение. Я заставил замолчать немецкий пулемет. Хотя, по сути дела, я ничего особенного не сделал.
Пошли назад! подал я команду, повернулся обратно и пошел вдоль забора. Возможно, немцы успели переправиться через Волгу и подобраться, к городу с этой стороны. Не по своим же я стрелял? Солдаты вылезли из канавы, разогнули спины, закинули через плечо [на ремень] свои винтовки, и пошли, скобля набойками сапог по мостовой. Ну и трусливы же они подумал я, искоса посматривая в их сторону. У всех солидный возраст и внушительный вид. Когда не стреляют, они говорят *** рассуждают обо всем уверенно и [просто] даже настырно. Наверное, чем меньше знает человек, тем больше он в своём мнении уверен. И это идут, скобля сапогами по мостовой, мои солдаты, с которыми мне завтра начинать настоящую войну. [Попали под пули, попадали все в канаву!] Услышали повизгивание пуль и попрятались! А может я зря, может я не прав? Возможно, я ошибаюсь? У них сейчас действительно усталый и замученный вид. Ведь мы без малого прошли километров семьдесят и за сутки на марше ни разу не присели. Мы шли весь вечер, всю ночь, и потом весь день. Теперь уже ночь, и теперь ещё конца дороги не видно! Они просто уста- ***
7- ногах, а для них полежать в канаве давно желанный отдых, Как считать этот обстрел? Началом войны? Боевым крещением? Или первым испугом? Сорокалетние солдаты мои не только не захотели вести перестрелку, но и по их твердому убеждению они должны воевать только в подземных ДОТах. Они никак не предполагали попасть простыми солдатами, стрелками, в пехоту. Годными к строевой службе они себя не считали, потому, как они были отобраны сидеть под землей [в бетонных капонирах]. На поверхности земли могли воевать я, старшина Сенин и солдат Захаркин. Все остальные были специалисты и могли обслуживать только подземную технику. Их и на фронт отправили с тем, чтобы сидеть в укрепрайоне, а не бегать [как дуракам] с винтовками наперевес и под пулями кричать "Ура!" О многом передумал я тогда, шагая по темным улицам Ржева. Завернув за угол, мы пошли обратно в город. Через некоторое время мы добрались до другой мощеной улицы, уходящей на север. По ней мы свернули в темноту, и пошли по новому направлению. В городе по-прежнему было безлюдно, безмолвно и тихо. Только звонкие удары стальных набоек солдатских сапог раскатисто и резко гремели по каменной мостовой. Я иду и разглядываю фасады домов, дубовые ворота и глухие заборы. Я шагаю по середине булыжной улицы, смотрю по сторонам и пытаюсь понять, что собственно особенного и примечательного в облике этого города. Куда девалось пятидесятитысячное население города? Через два дня дома, улицы и весь город исчезнут в огне, и образ старого города останется лишь в памяти живых людей. Совсем недавно здесь бурлила настоящая жизнь и кипели людские страсти. Дни уходили в заботах и труде. В домах жили люди, в печах кипели чугуны, на плитах шипели сковородки, на углях пыхтели самовары, скрипели половицы, хлопали двери, на веревках висело бельё, у сараев кололи дрова и складывали их вдоль забора в поленницы, по улице грохотали телеги. И что характерного? Куда не взгляни, кругом одноэтажные, деревянные с глухими заборами собственные дома и ворота, запертые на засовы и запоры. Окна домов плотно закрыты двухстворчатыми ставнями. Стекла берегут или воров опасаются? Стоят среди них и ветхие, совсем покосившиеся домишки, крытые дранкой, позеленевшей от времени. Крыши у некоторых из них поросли мелким мхом, похожим на бархат. Ржев разнолик. Но большая часть домов ещё крепка и на совесть сколочена. На улице стояли и двухэтажные деревянные жилые дома. В них, по всему, видно, жили рабочие люди. Дома эти фасадами выходили прямо на улицу, окна у них были настежь раскрыты, двери болтались на обвисших петлях. В домах гуляли сквозняки и ветер, на улицу доносились изнутри разные запахи [и скрипы]. Пахло жильём, кухонной утварью, керосиновой гарью, чем-то кислым, вроде прокисшей вареной картошки или квашеной капусты. ***
8- подкашивались ноги, урчало в животе. Старшина Сенин настояний злодей! Зря он тогда на пожаре обругал старательного солдата Захаркина. Из раскрытого окна явственно подуло запахом квашеной капусты. Вот сейчас бы щец со свининкой? Вся бы усталость прошла! Старшина Сенин шагает рядом. Он потягивает из кулака папироску и молчит. Вот и он повел носом в сторону открытого окна, мотнул головой как бык, но ничего не сказал. Молчат и солдаты, улавливая запах.
Ладно! решаю я. Не буду на счет кислых щей разговор заводить. У старшины нюх лучше, чем у меня. Когда мы подходили из-за Волги ко Ржеву, света и самого пожара за лесом не было видно. Старшина тогда повернул ко мне голову и сказал:
Пахнет гарью, лейтенант! Город Ржев где-то рядом, должно быть, горит. Я шел тогда по дороге и запаха гари не чувствовал. Вот и сейчас, проходя мимо раскрытых окон, в нос мне ударил запах подгорелой картошки на сале. Старшина покрутил носом, потер ладонью за ухом, помял небритый подбородок, взглянул сердито в ту сторону и, глубоко вздохнув, молча ускорил шаг.
Братцы, съестным пахнет! сказал громко кто-то из солдат.
Топай, топай! услышал я голос Захаркина.
На меня за ложку орали!
А сами?
Чуть паленой картошкой запахло, слюни [распустили] потекли!
Не отставать! басом крикнул старшина, солдаты прибавили шагу и сразу как-то сгорбились и приуныли. Не все жилые дома одинаково серые и друг на друга похожие. Фасадами смотрят на улицу коммунальные. А частные и собственные в основном прячутся за заборами. У ветхих домишек завалинки из земли, а совсем древние и полуразрушенные опустились в землю и вросли по самые окна в нее. Века простояли, а теперь наравне с другими доживают свой последний день. Улица, улица! Все здесь притихло и ждет приближения огненной бури! Дома как живые люди. Они разные на характер, на вид, и на манер: серые, темные, гладкие и корявые, сгорбленные и прямые с могучей красой и осанкой, по виду вроде как наш старшина. Все они разные и вместе с тем чем-то похожие, по виду своих крылечек, наличников, дверей, и окон. Все они были когда-то заново срублены [умелой и мозолистой рукой]. Много лет простояли, служили людям, были для них родными. У многих людей прошло здесь детство и юность, незаметно и тихо протекла целая жизнь. У каждого здесь свой уголок, своя на ощупь знакомая калитка, распахнутая на улицу дверь, скрипучая лестница или половица, небольшая комната и дешёвые обои на стене. Здесь в рамке [из багета] под стеклом на стене висят фотографии, когда-то здесь живших людей, все они давно ушли из этой жизни, не оставив свой след на земле. ***Вон открытое ***
9- на окне. Всё это сегодня стоит и ждет [своего] последнего часа. Всё завтра сгорит, превратиться в кучу серой золы и ненужного пепла. Не станет ни города, ни знакомой улицы, ни родного дома, где раньше был и жил человек. И будут они потом лишь являться человеку во сне. Родного дома ему никогда не забыть! Пожар где-то сзади бушует и ревет. Пламя вдоль улиц движется всё быстрее. А может, в этих домах окруженных заборами сидят и затаились живые [и здоровые] люди? Ну скажем, владелец дома бывший торгаш, или с частным патентом ломовой извозчик, скопивший золотишко, или какое другое добро. Сидит он внутри и ждет перемены власти. А раз мы идем и сапогами по мостовой, значит власть ещё на месте и [ещё] не переменилась. Сгорите вы отступники живьём вместе со своим добром, если в ожидании новой власти вы будете настойчивы и упорны. Нельзя предавать свою землю и русский народ. Напрасно вы затаились и заперлись на засовы. Крыша и стены дома, заборы, окна и двери нагреются незаметно, пламя охватит всё разом кругом. Сгорите вы в страшном огне, и пикнуть не успеете. Солдаты идут по булыжной мостовой, гремят стальными подковами среди безмолвия ночи. Зря они скрываются и прячутся от нас. Мы простые солдаты и такие же русские люди. Нас тоже ждёт неизвестность. Нам нужно только спросить, куда ведет эта дорога? У нас нет сил стучаться подряд в каждый запертый дом [где сидят тихо отшельники, закрылись и затаились] и спрашивать о дороге. И не знают они того, что в Великой Германии собственность охраняется законом только для немцев. А остальные, другие и прочие нации подлежат ликвидации вместе с добром. Нам солдатам войны чужого добра и барахла не надо. Нам, как нищему, пожар во Ржеве не страшен. Солдату винтовка ремнем натерла плечо, мешок вещевой, набитый патронами лямками режет шею. Так рассуждал я, шагая по мертвому городу. Улица, улица! Пустынна ты и тиха! Дрожишь ты и колеблешься в отблесках пламени пожара и темени ночи! Что будет завтра с тобой при ярком солнечном свете? Мы те последние, кто шагает по твоей мостовой! На углу двухэтажного дома, прямо на мостовой, вниз лицом лежал человек в солдатской шинели. Он лежал и не шевелился. До сих пор мы ни разу не видели убитого. И это для нас было конечно ново и необычно. Солдаты все сразу обступили его. Они стояли и смотрели на него сверху и глазами искали темные следы крови на мостовой. Каждый по-своему думал и представлял, как это случилось, и как смерть настигла его. Вот они трассирующие, горящие в темноте свинцовые пули. Одна такая быстрая и проворная, как маленькая пчелка, прилетела, ужалила, и нет человека [солдата не стало]! Осталась шинель, сапоги и бесформенное тело убитого, лежащее на ***мостовой.
10- Это был простой рядовой солдат, в помятой шинели, без поясного ремня, без каски и пилотки на голове и без своей солдатской винтовки. Многие из наших стариков, поглядев вниз, обнажили свои головы. Они стояли над мёртвым телом солдата и как это принято некоторое время молчали. Старшина Сенин подошел к толпе, растолкал солдат, подался вперед и нагнулся над трупом.
Что он там нюхает? подумал я, Хочет по запаху определить, давно ли убили? Старшина подхватил, лежавшего на животе, за рукав и потянул на себя, перевернул его осторожно на спину. И тело солдата вдруг вздрогнуло и стало дышать. Он промычал что-то невнятное и у всех сразу вырвалось Живой! Старшина наклонился ещё ниже и недовольно повел в сторону носом. Затем он выпрямился, хмыкнул под нос, покачал головой и повернулся ко мне.
Он, товарищ лейтенант, пьяный! пояснил старшина, поглядывая на солдат.
Вот это гусь! протянул кто-то. Старики недовольно стали натягивать пилотки и каски.
Узнать бы, где брал?
Сам видишь, от него слова не добьётся!
Мычит от удовольствия!
Наверно думает, что это жена его толкает! заговорили солдаты.
Лежачего потрясли еще раз за рукав, но кроме протяжного My! от него ничего не добились. Он был в непробудном состоянии.
Я подошел к старшине, посмотрел на лежащего забулдыгу и обратился к своим солдатам:
Кто понесёт? Нельзя бросать человека в горящем городе!
Солдаты стояли, смотрели на пьяного и упорно молчали. Я понимал. Каждый из них до предела устал. Никто не знал, сколько осталось шагать по городу. Нести на себе пьяного никто не хотел. Я не стал настаивать и принуждать их к этому. Каждый был на ногах уже больше суток. Они двигали ногами по мостовой, словно переставляли чугунные чушки. Ноги у всех отекли, коленки не гнулись. А тут ещё на себе нести такой груз. Я ещё раз обвел всех солдат вопросительным взглядом, увидел их понурые, осунувшиеся и почерневшие лица, отошел на середину мостовой и решительно сказал:
Пошли! Солдаты облегченно вздохнули и сразу заторопились. Только что они перед ним стояли с обнаженными головами, а теперь живой он стал им *** в тягость, и не нужен. Освещенные всполохами пожара дома и заборы снова поплыли назад. Отблески пламени и вспышки пожара иногда прорывались сквозь черные ***
11 Через некоторое время под забором мы увидели ещё одного упившегося солдата. Этот удобно лежал на мягкой траве и храпел, как говорят, на всю Ивановскую. Будить и толкать его солдаты не стали. На углу темного переулка лежали еще двое мертвецки пьяных солдат. Один устроился на крыльце, а другой, как бы чином пониже, валялся на земле в ногах у верхнего. Хорошо, что мы не понесли на себе того, первого! Тут нужен целый обоз, чтобы собрать всех пьяных и вывести их города! Ничего! Подберется огонь, клюнет им жареный петух в задницу, сразу отрезвеют и вскочат на ноги!
Мы идем по верному следу! говорит мне старшина. И действительно, завернув за угол мы подошли к раскрытым железный воротам. На полукруглой вывеске из металлической сетки, обрамленной литыми завитушками и вензелями, красовалась рельефная надпись: "Ржевский спирто-водочный завод. " А ниже под ней и гораздо мельче и тоже литыми буквами было указано, что основан [он] в 1901 году. Солдаты задрали носы, из под касок не очень видно, и стали читать надпись на вывеске. Я приказал стоять всем на месте и к открытым воротам не подходить.
Читайте издалека! Котелки не отвязывать!
У меня плохое зрение, товарищ лейтенант! пробасил верзила солдат хриплым голосом. Я отстегнул кобур, вынул наган, перебросил его в руке, как это делают в кино на экране, и погрозил стволом в его сторону.
Ты у меня сразу прозреешь!
Отойти всем к забору, с тротуара никому не сходить! Солдаты послушно и нехотя попятились все к забору.
Еле ноги волокут! А туда же!
Учуяли спиртное и губы развесили! На спиртное, видать, у вас губа не дура!
Только сделай кто шаг вперед, уложу на месте!
Я не шучу! Это всем понятно?
Вам видно мало четверых, которые валяются на улице?
В разведку пойдет старшина. Разрешаю ему взять с собой одного солдата! А вы стойте на месте, смотрите на вывеску и нюхайте издалека! И не курить никому! А то от одной спички на воздух взлетите! Старшина позвал с собой солдата Захаркина. Старшина и солдат, которому теперь было оказано особое доверие, скрылись в проходе железных ворот. Я понял сразу, что солдатам нужно выдать определенную порцию водки. Пусть немного оттает солдатская душа, и отойдут одеревеневшие ноги. Грамм по сто пятьдесят, не больше, прикажу старшине выдать каждому. И без всякой личной инициативы с их стороны, когда придем на место ночевки.
12- Наш командир роты старший лейтенант Архипов, которого теперь не было с нами, осудил бы меня. Я дал старшине по сути дела молчаливое согласие. "Додуматься надо!" сказал бы мне старший лейтенант. "Взял и разрешил старшине отправиться за спиртом!" Но попробуй, не разреши, удержи их насильно говорил мне внутренний голос. Они ночью, когда все уснут, потихоньку уйдут и напьются [в три горла] как ***. Накачаются до потери сознания, потом их бегай, ищи, собирай [в полыхающем городе]. Трудно знать наперед, что это за народ и на что они [ещё] способны? Больше месяца вместе и ни одного из них как следует, не знаю. Приглядываться приглядываюсь. Но и жду от любого какой-нибудь выходки. Кто из них надежный? А кто всю жизнь разгильдяй? Возраст тут не причём. Всё зависит от привычек и характера человека. Пусть лучше идут за ведром со спиртом, как телок за ведром с пойлом. А на счет выпивки, они однажды себя уже проявили. В эшелоне, когда ехали на фронт, поезд стоял в Москве на станции в Лихоборах, сумели они тогда незаметно от всех пронести в вагон бутылки спиртного. "Выпей, лейтенант! просили они. Мы для тебя расстарались, красного церковного кагора достали" вспомнил я их елейные голоса. А что собственно с тех пор изменилось? Что, они стали лучше? Почему я сегодня не пресек старшину? И все же, лучше им выдать по норме, чем с ними бороться и держать их в узде. Придут на место ночевки, [лягут на пол], проглотят положенную порцию и сразу уснут. Утром проснутся, а спирта уже нет. Часовых на ночь ставить не буду. Ставь не ставь, все равно все заснут! Вскоре из темноты ворот показался старшина, а сзади шел Захаркин. Он нёс в руке ведро, наполненное спиртом. Солдаты, стоявшие у забора, сразу оживились. Куда девалась усталость, они разогнули спины и заулыбались. Рты у них при этом растянулись до самых ушей. Пошли шуточки, прибауточки, и разные непристойные словечки.
Направляющие! Взять интервал! Шагом марш! подал я команду, и мы тронулись с места. Я шел за дозором, старшина Сенин рядом, а Захаркин с ведром в трех шагах сзади. И когда оживление и солдатские шуточки перешли в общий порыв, я обернулся и сказал:
К ведру не подходить на пять шагов!
Кто не хочет остаться без водки пусть держит дистанцию! Это мой приказ! И шуточки в сторону!
Товарищ лейтенант! Разрешите ведро понюхать? А то может старшина для хохмы туда простой воды налил. А мы идем как дураки и дистанцию держим.
Захаркин!- сказал я солдату.
Тебе жизнь дорога?
Отвечаешь головой, если кто из солдат подойдёт к тебе хоть на полметра ближе! [Старшине] Приказываю применить оружие! Стрелять в упор без предупреж- ***
13-
Они у меня к ведру не сунуться! Захаркин поставил ведро на мостовую, скинул с плеча свою винтовку, перебрал рукой затвор, вогнал патрон в казенную часть, и взвел предохранитель. И все солдаты сразу поняли, что с Захаркиным шуточки плохи. Захаркин тот самый солдат, над которым смеялись, что он по дороге потерял свою ложку. Теперь во взводе, считай, он был третье лицо. После лейтенанта и старшины он с ведром был на самом видном месте. Вот так потеря ничего не стоящей ложки обернулась для него вдруг всеобщим вниманием. Сержанту, командиру орудия не доверили нести ведро, а ему, вечно бывшему у всех на побегушках, оказали такое доверие и особую честь. Мы вернулись по переулку назад, и вышли на главную улицу. Впереди пошел дозор, метрах в двадцати Захаркин с ведром, потом я и старшина Сенин, а за нами чуть сзади остальные солдаты, Я иду по середине улицы и смотрю по сторонам. Нам нужно выбрать подходящий дом для ночлега. Вот такой двухэтажный, думаю я, нам подойдет, если попадется дальше, то мы зайдем и переночуем. Чувствуется окраина города, но конца улицы еще не видно. Мимо проплыли закрытые ставни, глухой досчатый забор и железная крыша. И вдруг в следующем доме через щель двухстворчатой ставне мелькнул огонек. Я видел довольно ясно, как мелькнул он и погас. Я сразу остановился. Может, мне показалось подумал я.
Вы что лейтенант? Ногу подвихнули? спросил меня, обернувшись назад, старшина.
Нет, Сенин!
В окне огонь мелькнул.
Я ясно видел его вот в этой закрытой раме.
Видишь старшина, в доме темно, окна закрыты, ни голосов, ни детского плача, никакого движения, ни шороха.
Кто-то через щель смотрел изнутри, увидели нас, задули огонь, или задернули штору. Услышали наши шаги по мостовой и решили посмотреть, кто там идет: наши или немцы. Если в этом доме есть живые люди, нам нужно туда зайти и узнать, куда ведет эта дорога.
Сейчас все сделаем, товарищ лейтенант! Старшина подозвал к себе четырех солдат и сказал им:
Пойдете со мной! Нужно этот дом проверить! Я сделал три шага назад и стал внимательно смотреть на ставню. Я хотел разыскать ту самую щель, из которой блеснул огонек, но его больше не было видно. Старшина подошел к калитке, подергал за ручку, калитка была заперта. Ворота тоже были закрыты изнутри на засов. Старшина отцепил от пояса свой тесак, подсунул лезвие ножа под щеколду и потянул калитку на себя. Железная щеколда подалась вверх, нехитрый запор ***
14- Старшина показал солдатам на запертые ворота, велел им снять поперечный брус и раскрыть ворота пошире.
Прошу, товарищ лейтенант, дорога открыта! Обернувшись к солдатам, которые остались стоять на мостовой, я показал им молча рукой на окна и добавил:
Смотреть в оба и быть начеку! А сам вместе с четырьмя солдатами и старшиной вошёл во внутренний двор дома. Двор небольшой, кругом обнесен глухим высоким забором. Прямо сарай, справа забор, слева крыльцо в одну [с четвертью] ступеньку. Перед нами стена четырехстенного рубленого дома. Окон, выходящих во двор, дом не имеет. Старшина ступил ногой на крыльцо, потянул за ручку двери. Дверь была заперта изнутри на запор. Старшина размашисто и громко постучал кулаком по двери, но на стук никто не ответил. Нам в голову не пришло, что в доме могли засесть и притаиться ненцы. Мы действовали открыто, ничего не опасаясь, как у себя дома. Старшина повернулся к двери спиной и каблуком сапога ударил несколько раз со всей силой. И на этот раз, на грохот сапогом, никто не ответил. Старшина ударил еще несколько раз. Но внутри и вокруг по-прежнему было мертво и тихо.
Возможно, я ошибся? сказал я старшине. Но он, как борзая на гоне, ничего не хотел больше слышать. Поднести квадратный брус от ворот! не отвечая мне, приказал он солдатам.
Чего зря время терять! Раз сами не открывают, снесем дверь вместе с петлями и запорами! Они сейчас у нас попляшут! Солдаты подхватили на руках тяжелое бревно и подали его конец старшине. По команде старшины брус раскачали и ударили в дверь. Первый удар был неудачный. Петли и запоры остались на месте.
Ну-ка, подали маленько сюда, в сторону!
Ударим вот здесь!
Ну, дружно взяли! Раз, два, раскачали... Приготовились!
По моей команде... Пошел! Второй удар пришелся в расчетное место. Дверь под ударом хрякнула и с грохотом отворилась. Доски, щепки, гвозди, и сломанный запор всё посыпалось на пол.
Ну, вот и все! Полный порядок! сказал старшина, подавая бревно назад на руки солдатам. Я стоял перед открытой дверью. Впереди был узкий и темный коридор. Дверь во внутреннюю часть дома была с левой стороны. Между дверью и притолокой видна была узкая цель света. Эта дверь была, кажется, не заперта. А может, хозяева дома предусмотрительно откинули внутренний крюк, полагая, что и эту дверь могут высадить вместе с запорами. Старшина легонько потянул её на себя. Дверь жалобно пискнула и немного открылась. Двое солдат по указанию старшины быстро встали ***
15- Старшина еще раз потянул за ручку двери, и она тоненьким голоском снова запела. Мы стояли в темном коридоре и смотрели в полуоткрытую дверь. Из темноты коридора, за порогом, была видна освещенная внутренняя часть дома. Мы никак не ожидали увидеть перед собой зажжение свечи и горящие лампады. Снаружи, со стороны улицы и со двора это был обыкновенный бревенчатый серый дом, больше похожий на деревенскую избу. А заглянув во внутрь, в освещенную мерцающим огнем покои, мы увидели что-то похожее на алтарь, на божий храм, на святую обитель. Посередине комнаты стоял длинный стол. На столе лежали расшитые полотенца, на них караваи хлеба, солонки с белой солью, и церковные просвирки. Не было только на столе церковного кагора, которым когда-то в эшелоне хотели угостить меня мои солдаты. Здесь на столе стояли начищенные до блеска тяжелые бронзовые подсвечники. Они были утыканы тонкими, как гвозди, восковыми свечами. Свечи горели ярким и желтым огнем. На ум сразу пришла когда-то знакомая песенка: "Помнишь ты ноченьку темную. В тройке мы мчались вдвоём, Лишь фонари, горят одинокие, тусклым и желтым огнем..." (Кстати, мотив песни "Синий платочек" был списан именно с этой). Пламя с нескольких свечей слетело, его сорвало воздухом, когда открылась дверь. Теперь они дымили и пускали неприятную вонь. Запах от них был как от сгоревших отбросов. Мы вошли в дом со свежего воздуха и теперь нам из комнаты в лицо ударил спертый [угар и] запах человеческих тел. Пахло потом, маслом горевших лампад и церковным ладаном. Низкая избенка, где рукой можно достать до потолка *** это вам не купол и не своды церковного собора.
Кругом война, а тут божья благодать! сказал старшина переступая порог избушки. В первый момент мы были ошеломлены и даже опешили. Но, оглядевшись и придя быстро в себя, мы смело шагнули вперед, согнувшись под низкой притолокой двери. Повсюду на стенах и в красном углу висели иконы и на нас с них смотрели святые спокойные лики. Куда не отодвинься, *** не отойди, взгляд святого повернут всё время к тебе, глаза сосредоточенно смотрят в твою сторону.
Центральная перспектива подумал я. Когда-то нам в кружке рисования рассказывали об этом. Перед каждой иконой горящая лампада. Отблеск её пламени тихо колеблется в прозрачном сосуде, наполненным маслом. Большая, красного стекла, в серебряной оправе, лампада горит перед большой иконой в углу. Она подвешена к потолку на трех ажурных, расходящихся вниз, медных цепях. У окон, вдоль передней стены, стояла широкая деревянная лавка. Около неё на полу в черных покрывалах молились монашенки. Лица их были скрыты черными накидками, но из-под них торчали носы, костлявые подбородки, и покрытые морщинами губы. Богомолки молча шевелили губами и раз от раза, как по команде, крестились и отбивали поклоны.
16- Они не повернули головы, когда мы вошли. Они не шевельнулись и не вздрогнули, когда мы переступили через порог их обители. Они не повели даже глазом, когда мы подошли вплотную к столу. Они еще с большим старанием, рвением и усердием стали креститься, желая пробить деревянный пол своими лбами. Так, во всяком случае, мне показалось.
Ну, божие коровки! Почему дверь не открывали? сказал старшина, рявкнув своим могучим басом. Даже пламя свечей заметалось в подсвечниках и лампадах. Но богомолки не ответили и даже не вздрогнули от его громогласного баса. Они только перестали креститься, замерли, оцепенели, и закатили кверху глаза. Старшина подошел ближе к столу, оттопырил большой палец, надавил на круглую буханку черного хлеба, и сказал:
Теплый еще и совсем свежий! Он собрал со стола несколько буханок хлеба на согнутый локоть, взглянул на меня и передал их стоящему сзади солдату.
У нас хлеба нет! Солдаты грызут сухари. По три сухаря осталось на брата. А тут хлебом и солью немцев собрались встречать!
Мне нечем кормить солдат! обратился ко мне старшина, как бы оправдываясь. Богомолки не только не взглянули на него, они сделали вид, что ничего не видели и ничего не слышали. В мертвом горящем городе мы столкнулись с онемевшими существами. Перед нами в свете горевших лампад мрачно мерцала гнетущая средневековая картина. Старушки, от которых веяло неотвратимым потусторонним миром, сидели в избе со спёртым могильным воздухом, с противной примесью горящего в лампадах масла и затхлого жира свечей. Используя наше молчание, старуха, что стояла на коленях впереди ближе всех к висевшей в углу большой иконе, затянула глухим грудным голосом какой-то молебен. "Внемите люди закон божий. Внимайте себе, бдите и молитеся. Стойте в вере неподвижными. Мужайся и крепитеся сердце ваше. Блюдетеся от еретиков. Стерезитеся от иже развратников веры. Мужаитеся, да и крепитеся сердце ваше, вси уповающи на господа бога нашего... "
Чего она там мелит, старшина? обратился я к Сенину.
Ты в молитвах чего понимаешь?
Священным текстом напутствует своих богомолок.
Говорит, берегитесь еретиков. Требует от них твердости духа,
Она у них, вроде как старшая,
Вроде как ты старшина! Солдаты, стоящие в избе и на пороге, дружно засмеялись. Старуха умолкла, услышав раскатистый смех и наши голоса. Но как только хохот утих, и мы замолчали, она снова запричитала: "Господи, перед тобой все желание моё! В делах руку свою увязе ***
17- Это она про нас лопочет? Грешниками нас называет? сказал я. Нехорошо бабка! Сама русская, православной веры, стоишь на коленях перед святой иконой, богу молишься! А нас солдат-защитников русской земли грешниками называешь! А по всем приготовлениям сразу видно, кого ты божий человек здесь поджидаешь! Немцев врагов наших! Попомни мои слова! Бог тебя за это накажет! Сгоришь ты в страшном огне! И не позже, чем завтра, останется от вашей обители пепел и зола! И немцев не дождетесь! Старуха чуть вздрогнула, часто закрестилась, и сразу обмякла. Она осела всем телом на пол. А богомолки с испуга вытаращили глаза. Одна из них, распластавшись на полу, вдруг всхлипнула и заголосила. Старшина, стоявший рядом, крякнул в кулак, откашлялся, и рявкнул на неё раскатистым басом. Да так решительно и громко, что свечи в начищенном подсвечнике погасли, а в большой лампаде с красным стеклом, висевшей в углу, колыхнулось и забилось горевшее пламя. Визгливый и жалобный голос её, как ржавая дверная петля, застрял где-то в горле. В избе на некоторое время воцарилась тишина. Слышно было сиплое дыхание тощих старух, видно было как от общего дыхания мерно колебалось пламя в лампадах. Прошло несколько безмолвных секунд. Старушки несколько оправились и оживели, они начали креститься, но голоса не подавали. Под черными одеяниями видны были их костлявые спины, заостренные затылки и впалые дуги глаз. Я обошел комнату, окинул взглядом углы, заглянул за печку, вернулся на место, и сказал: Может они здесь где немцев прячут? Черные богомолки склонились еще ниже. Куда ведет эта дорога? обратился я к передней старухе. Вы что глухонемые? гаркнул за мной старшина. Вас лейтенант спрашивает! А они и ухом не ведут! Старушки склонили головы еще ниже. Товарищ старшина! обратился солдат, стоявший у порога. разве вы не видите, они нас просто дурачат. Думают, что своими молитвами нагонят на нас дурман. Вон как энта старуха бельмами косит. Разрешите, я им из винтовки разок по лампадам пальну? И солдат заклацкал затвором своей винтовки. Богомолки поняли, что простой солдат долго ждать не будет. Они оторвали головы от пола, перекрестились на всякий случай, и зашипели на свою предводительницу. Та легонько поднялась с пола, машинально рукой поправила платок на лбу, провела пальцами по щекам и подбородку, повернулась к нам лицом, и обвела нас внимательным и строгим взглядом. Перед нами стояла складная и крепкая пожилая женщина, высокого роста, широкой породистой кости, прямая, с крупными и даже приятными чертами лица.
18- И что самое главное, с умными и проницательными глазами. Взгляд её был уверенным и даже немного добрым. Мы были удивлены. Похожа oнa была на властную игуменью, которая в этой тесной обители строго держала своих божих послушниц.
Хватит в молчанки играть! пробасил, не повышая голоса, старшина. Она окинула его мощную фигуру одним и всепонимающим взглядом. Она на секунду задумалась, смотря на него и повернулась ко мне.
Куда ведет эта мощеная дорога? переспросил я.
На Старицу и на Торжок! ответила она достойно ровным голосом.
У деревни Тимофеево будет поворот налево. Если пойдете прямо попадете на Старицу. Там немцы уже три дня. Вам нужно повернуть налево пойдете на Торжок.
А далеко до Тимофеево?
Нет, не далеко! Версты четыре будет.
Смотри, не соври! вметался в разговор тот солдат, стоявший у порога, А то вернемся назад, разнесем твой божий теремок. Мокрого места не оставим!
Я не стал одергивать его и промолчал. Мне было интересно, что старуха ответит,
Правду говорю! Вот тебе крест! и старуха повернулась к иконе и старательно перекрестилась. Богомолки на полу тоже осмелели. Переглянувшись между собой, они стали рассматривать нас с нескрываемым любопытством. Уж очень им понравился наш старшина. Он был действительно представительным мужчиной. Косая сажень в плечах!
Ну, райские пташки, божие создания! Как вам только не стыдно! Русские люди, а ведете себя как предатели! Ведь вас за эти приготовления перед строем солдат мало расстрелять! сказал старшина, на которого они все смотрели.
Вот на прощание мои вам слова! сказал он, и мы направились к двери.
Я, пожалуй, хлеб остальной со стола заберу, товарищ лейтенант,
У нас хлеба на дорогу маловато. А идти завтра наверно придется далеко. Я обернулся, посмотрел через открытую дверь на освещенный стол и велел забрать хлеб для солдат на дорогу.
Остальное не трогай! Пусть сидят и молются! Черт с ними с этими убогими старушками! С этими словами я выпроводил солдат на крыльцо, подождал старшину и велел прикрыть обе входные двери. А выйдя со двора на улицу, к с силой захлопнул калитку, дав им понять, что мы покинули двор. Железный запор глухо звякнул, и калитка сама заперлась изнутри. Когда я вышел на улицу, заговорили стоявшие на мостовой солдаты.
Немцев хлебом и солью встречают!
Поджечь их надо!
Плеснуть пару кружек спирту и поджечь с двух сторон! подсказал другой.
Вдарить из пулемета по окнам!- добавил третий.
19-
Жить захочешь, крест на шею повесишь! заметил голос из темноты.
Небось, припрятал серебряный или оловянный.
Таскаешь покуда в тряпице, чтобы старшина или лейтенант не заметили! Этот умолк, а другой продолжал:
Сдуру и в старух можно из пулемета пальнуть. Храбрости на это не надо. Небось, когда лейтенант из пулемета по немцам стрелял, ты в канаве на брюхе сзади ползал.
А то, где же! подтвердил кто-то. Я подал команду. Мы тронулись. Разговоры сами собой прекратились. Только что мы видели людское суеверие и темноту. Не по своей воле собрались они в этой избе. Война загнала их туда, страх в одиночку оказаться перед немцами. Отдельно каждому не под силу одолеть свои сомнения и страх. Сказать всегда просто! Со стороны всегда легко! Кому и зачем нужны эти немощные и одинокие старухи? Уйди они сейчас из дома, брось свой ветхий скарб, выйди на пустую дорогу! Ясно одно, что многие теперь по дорогам и лесам мечутся, не зная, что делать, куда податься, где приложить свою голову, где опору найти! Миновав несколько домов и заборов, мы вышли на окраину и остановились около двухэтажного деревянного дома. Осмотрев его кругом, мы пришли к выводу, что дом вполне годиться нам для ночлега. Вход со двора. На второй этаж ведет прямая скрипучая лестница. В доме мы можем уместиться все, на втором этаже. Весь взвод тут же поднялся наверх, и солдаты с ходу повалились на пол. Теперь никого из них на ноги не поднять.
Захаркин!
Слушаю вас товарищ старшина!
Посмотри там за печкой какую посудину! Нужно за водой на колонку сходить! Захаркин подал старшине пустое ведро. Тот оглядел его, повертел перед глазами, понюхал, и сказал:
Годиться!
Колонка напротив! Давай за водой, да гляди побыстрей! Солдат, громыхая тяжелыми сапогами по деревянным ступенькам лестницы, скатился вниз и вскоре вернулся с наполненным ведром.
Дай попить! накинулись на него солдаты.
Я для старшины... Но ведро уже пошло по рукам. Захаркину ещё раз пришлось бежать на колонку. Я смотрел на солдат и думал, что будет завтра, когда подниму, их на ноги. Подам команду выходить, а они останутся лежать на полу? Старшина из ведра черпал кружкой спирт, опускал [её наполненную до половины] стакан в ведро с водой, заполнял кружку водой до краёв и наливал теплую смесь в стеклянную стопку. Каждый поднимался с пола, подходил к старшине, получал из его рук установленную норму, опрокидывал, и довольный возвращался на место.
20 -
Подходи следующий! Кто не причащался? басил он, как дьяк на церковной паперти.
Ты вроде той игуменьи! сказал я.
Напутствуешь свою братию в твердости духа на сон грядущий!
На добавки не рассчитывай! пропел он басом.
А то я вижу, кой- кто губу оттопырил!
Правильно, старшина, лучше на завтра оставим, перед дорогой на посошок полагается подсказал кто-то. Оделив всех по одной порции, старшина подошел к раскрытому окну и одним махом выплеснул из ведра остатки спирта на мостовую. Кто-то из солдат громко ахнул, а другой застонал. Третий сказал зевая:
Братцы, чистый спирт течет по мостовой рекою. Бери котелки, черпай, кто сколько хочет! На этом со спиртом всё было покончено. Входную дверь внизу заперли на засов. По лестнице спустили кухонный шкаф и припёрли им двери. Сверху поставили табуретки. Поверх табуреток положили скамейку и для большего грохота на неё водрузили два больших чугуна. Я рассчитал так: если немцы ночью подойдут и откинут дверную защелку, то всё сооружение с грохотом обрушиться на них и мы, услышав грохот, вовремя сумеем вскочить на ноги. Но я почему-то надеялся, что немцы ночью в город не подойдут и всё обойдётся без грохота. Ведь мы тоже шли по улице к не лезли в каждой запертый дом. Я махнул рукой и подал команду "0тбой!" Солдаты были довольны, что никого не поставили в караул. Старшина устроился на диване, а мне, как старшему по званию, отвели двуспальную кровать, покрытую белым коньевым одеялом.
Он у нас один! сказал старшина.
Пусть последний раз поспит на перине!
Когда ещё вот так придется ночевать? Я положив в ноги: шинель, чтобы не испачкать сапогами белое одеяло, сбросил на пол гору пуховых подушек и велел их разобрать солдатам. А сам, не раздеваясь, повалился в кровать. Постель была мягкая, и я провалился в перину. Вздохнув один раз глубоко, я закрыл глаза, и передо мной снова засветились и замигали свечи и лампады. Там среди богомолок, как я тогда успел заметить, не все были старые и сморщенные как старухи. Я увидел среди них одно | чистое и гладкое лицо. Из под черного платка видны были округлые щеки. Она хотела повернуть голову и посмотреть на старшину, но на неё тут же шикнули, она послушно согнулась и затерялась среди черных платков.
"Разрешите, товарищ старшина, я им пальну из винтовки?" перебирая в памяти, вспомнил я голос солдата, и тут же заснул.
21- Война это игра не забава. Война это страшное горе для многих тысяч и миллионов людей. Лично для нас этот период войной еще не был. Мы отступали и не испытали тогда на себе нечеловеческих лишений, страданий, несправедливости, мук холода и голода, смертельной тоски и настоящего страха, вшей, крови, и самой смерти. Все это придет потом и для каждого в разное время. Для одной солдатской жизни хватит недели, для другой несколько месяцев, а на плечи третьей смертельный груз ляжет на весь последующий период войны. "Каждому своё!" [- как изрекли крылато немцы на воротах Бухенвальда, хотя] Мы до сих пор держались друг друга и шли все вместе [вперед плечо к плечу]. Я рассказал только то, что сам пережил за эти дни. В памяти свежо сохранились и все последующие дни войны.
[Что было на следующий день и как развивались во Ржеве дальше события, я постараюсь написать вам в следующем письме. Сроков не оговариваю. Свободного времени очень мало. Часто болею. Но обещаю продолжить рассказ. Жду от вас письма. С уважением, Александр Ильич Шумилин. "." Ноября 80 года]
22- Мы договорились со старшиной встать пораньше. Нужно будет после ночи осмотреться кругом. Нам в городе оставаться нельзя. В любой момент может измениться ветер и перекинуться пламя. К окраине могут подойти немцы с танками. Ночью они в город не пойдут. Для танков и машин пылающие узкие и кривые улицы опасны. У нас тоже нет уверенности в себе. Мы не знаем обстановки и у нас нет карты. Мы не знаем, где находятся наши войска и куда нам следует идти. У нас нет перевязочных средств, если кого из нас ранит. Солнце уже встало, когда я открыл глаза. Утро было тихое, но какое-то тревожное. Над городом неподвижно стояла черная туча дыма, и только часть окраины была освещена. Дышать было легко, но в горле першило, был осадок и запах вчерашней гари. Спустив ноги на пол и сев поперек кровати, я окинул комнату взглядом. На полу вповалку спали мои солдаты. Откровенно говоря, спать поверх перины было и душно, и жарко. В лицо лезли какие-то кружева. В молодости я спал на деревянном сундуке, в армии приучили к жесткому настилу из досок и солдатскому матрасу. А пружинная кровать с периной мне была совсем ни к чему. Солдаты мои наверно подумали, что я на ней отдохну по барский, а мне на ней было не по себе. Через раскрытое окно с улицы я услышал раскатистый голос петуха. Вот кто разбудил меня своим райским пением! Старшина уже встал. Он стоял у раскрытого окна и курил папироску. Он был задумчив и смотрел куда-то вдаль. Он повидимому давно не спал, и будить меня не собирался.
Сам уже на ногах! А меня почему не разбудил?- сказал я, подходя к другому открытому окну.
Уж очень вы сладко спали, товарищ лейтенант!
Смотрю, даже нос у вас вспотел. Видно от удовольствия!
На этой перине не отдых совсем, нательная рубашка и та влажная.
Что там в городе?
Где немцы?
В городе тихо! Немцев на улицах нигде не видать!
Вон куры с петухом копаются в земле под забором. Я сел на подоконник, взялся рукой за верхнюю перекладину рамы, откинулся спиной наружу, на улицу и стал смотреть на освещенную часть города. Я не узнал ночную темную улицу, по которой мы сюда накануне пришли.
Как изменилось всё! сказал я старшине. В темноте эта улица казалась узкой и тесной. Старшина продолжал смотреть куда-то вдаль и на мои слова ничего не ответил. О чём он думал? Вчера улица мне казалась зловещей, черной и мрачной. А сегодня я увидел в окно зелёный простор, залитый солнечным светом. Дома, мостовая и внутренние дворики, обнесенные глухими заборами, теперь были
23- не серыми и совсем не такими тесными, а даже наоборот, светлыми и вполне живописными. Я долго смотрел вдоль улицы и поверх крыш домов, на заборы и узкие тротуары, на редкие покосившиеся чугунные столбы фонарей. Я вглядывался и искал малейшее движение между домами, прислушивался к посторонним звукам, не слышно ли где урчания моторов или топота солдатских ног по мостовой. Но город как будто застыл при свете солнечного утра. На той стороне улицы стояла литая чугунная колонка, Из её толстого, загнутого книзу крана небольшим ручейком сбегала прозрачная струя воды, И кругом, кроме этого живого звука струи и храпа солдат на полу, всё настороженно замерло и молчало.
Разбуди трёх солдат! Пусть разберут на лестнице завал и откроют входную дверь! Выход из дома нужно держать открытым! сказал я старшине и стал рассматривать внутренность комнаты. Комната, где лежали солдаты, была большая и светлая. В углу около русской печки стояла деревянная лохань с одинарной, вверх торчащей дощечки, ручкой. Над ней висел пузатый рукомойник. На конце медного соска изредка появлялась круглая капля воды. Она постепенно росла, падала в кадку и разлеталась на мелкие брызги. Видно, что вчера до бомбёжки люди залили рукомойник водой. На веревке, перекинутой поперек угла, висели полотенце и женский лифчик. Я спрыгнул на пол с подоконника подошел к кадке и нажал на сосок рукомойника, тонкая струйка воды потекла мне на руку.
Надо умыться! подумал я.
Пойду к колонке на улицу, сказал я вслух. Старшина отошел от окна, растолкал Захаркина, велел ему взять полотенце и идти вместе со мной.
Нажмешь кран, пока лейтенант умывается!
Есть пойти с лейтенантом к колонке! Мы спустились по скрипучей лестнице, огляделись во дворе, вышли из ворот, перешли на другую сторону улицы, и я долго плескался у колонки студеной водой. Я умылся до пояса, растерся полотенцем, на душе стало спокойнее и даже веселей. Пригладив рукой мокрые волосы, я огляделся по сторонам. Дома, заборы, деревья были залиты солнечным светом и на фоне зловеще черной тучи они были особенно ярко освещены, Вернувшись назад, я приказал старшине поднимать всех людей.
Пулеметный расчет поставь у ворот. Пусть ведут наблюдение в сторону города и в направлении поля. Остальным умываться во дворе. Воду с колонки носить ведром во двор. На улицу не выходить и зря не болтаться!
Товарищ лейтенант, мы тут крупу нашли! Печку можно затопить?
Разжигай, топи, только дров посуше возьми! На фоне пожара дым из трубы не будет в глаза бросаться!
Жарь, парь, самовар раздувай! Ведь здесь все московские водохлебы. Им чай с заваркой после еды подавай! И на всё я вам даю два часа по часам, что висят на стенке.
Кстати, поднимите-ка им гири!
24-
Маловато времени дали, товарищ лейтенант! Каша в печке не упреет!
А ты её с сырцой! Так витаминов больше! Около печки на полу стоял чугун с углями. А рядом на скамейке, поверх старой сковородки, в виде подставки, стоял медный самовар с худой прогоревшей железной трубой. На полке у окна бутылка с постным маслом. У стены приткнуты две табуретки с косой овальной прорезью по середине. Тогда семейные люди сидели за столом на длинных скамейках и табуретках. Я сунул руку в прорезь, поднял табуретку и походил у стола.
А что! сказал я, удобно и разумно! На комоде, покрытым салфеткой, лежали ножницы в железную коробку из под монпасье были н***аны иголки, булавки и пуговицы. Чего тут только нет! Банка с мазью, склянка, с микстурой и прямой частый гребешок важная деталь для вычесывания [вшей из длинных] волос и для экономии мыла. Чтоб не скрести ногтями в голове и не гонять надоедливых вшей, частым гребешком вычесывали волосы. На стол клали газету, стучали по столу гребешком, они падали на бумагу, и их давили ногтями. Не удивляйтесь, в наше время теперь этот способ забыт. А тогда он применялся не только во Ржеве, но и *** в Москве, особенно у женщин. Около кровати женские *** туфли на каблуке. У порога мужские стоптанные сапоги из яловой кожи, На обоях кой где следы раздавленных мух и [спутников людей -] клопов. *** На стене около зеркала висят старые ходики с цепью, гирями и медным маятником. Они мерно постукивают, маятник болтается не спеша. Он отбивает время, навсегда уходящее от нас куда-то в вечность. По часам тоже видно, что жители покинули свою квартиру не так давно. В переднем углу на стене висит застеклённая рамка с фотографиями. Здесь карточки всех поколений, с тех пор, когда в городе появился *** фотограф. Вот дед с окладистой бородой в рубахе косоворотке подпоясанной витым пояском с бахромой. Здесь бравый солдат с лихо закрученными усами. На нем военный мундир с погонами и фуражка с кокардой. Рядом полногрудая молодая женщина с русой косой. Полные, сильные руки её сложены на груди калачиком. Отрываю взгляд от фотографий. Смотрю, Захаркин подходит к печке, нагибается и поднимает крышку над сковородкой. На ней лежат белые блины.
Ну вот, Захаркин! Ты к теще на блины в самый раз и поспел!
Чего стесняешься? Бери, разогревай, и ешь в удовольствие! Я немного отвлекся с Захаркиным и снова смотрю на застекленную раму. Здесь портретная галерея [всей живой истории города и людей] родных и знакомых. За стеклом молодые и старые лица. Все они, как святые с икон, смотрят на меня. Вот женщина в годах с добрым открытым лицом, она, поджав губы, выглядывает из-под ситцевого платочка. Рядом с ней на лавке мужик в белой рубахе навыпуск, подпоясанный тонким ремешком. Он сидит, растопырив ноги, животик у него сытенький и кругленький навыкате. Но вид у мужика скучающий, выражение лица угрюмое, губы расплылись недовольной [гримасой] улыбкой, и если хотите, нетерпением. У него давно сосет под ложечкой, он давно томится с похмелья. А тут сиди перед аппаратом, а дружки его давно
25 опохмеляются в кабаке. Зачем он только сел сюда? У него душа болит. Он теряет драгоценные минуты. А "хватограф" накрылся черной тряпицей и говорит:
Улыбайся! Он ему давно машет рукой, давай мол поскорей душа изболелась, а он на Прасковье его поправляет платок и твердит: Сию минуту! Сейчас мужик возьмет и встанет, кашлянет в кулак, в сердцах на отмашку махнет рукой и поспешит к дружкам в кабак. Руки у него большие, сильные, и лежат они неуклюже, как плети, на коленях. В нижнем углу под стеклом вставлена фотография дальнего родственника. На голове у него меховая шапка пирожком из каракуля, а на плечах подбитая лисьим мехом суконная шуба. Воротник, как положено, в виде шали. Почему такое видное лицо и посажено в самый нижний угол? Видать Никодим Пафнутьич раскулаченный мироед. Когда-то с набитой мошной в коляске на дутых шинах катал по городу. Дело солидное имел. Рабочие люди гнули на него свои спины. А в нынешнее время, фотографии такого пошиба были уже не в почете. Все же дальний родственник! Вот и засунули его подальше в угол, чтобы гостям глаза не мозолил. Промеж фотографий под стекло вложены тесненные цветные открытки. Тут райские птички, декольтированные дамочки и эффектно одетые в черную пару кавалеры, гладко причесанные на пробор, в накрахмаленных воротничках с бабочкой в манишке и с томной страстью на лице. А дамочки? Что дамочки? Вас интересуют они? Дамочки на открытках, простите, со спущенными фильдеперсовыми чулками. Потому как они, пребывают в изящной картинной позе. Из-под кружевной бахромы они выставили напоказ бутылочкой ножки. На другой такой же меланхолической открытке неотразимый взгляд красавца мужчины зовет вас совсем в иной мир грёз. Рядом в изящном изгибе протянутая для поцелуя ручка. На пальчиках женской руки с заострёнными ногтями изумруд в золотой оправе и сверкающий бриллиант. Внизу на свободном поле открытки рельефное теснение "Сан-Петербург. Издательство Сытина и К. " Смотришь на них и невольно думаешь, откуда вся эта распомаженая тля взялась. Кто-то ведь гнул спину на них, чтобы вот так им сиять и сверкать бриллиантами. Под стеклом еще одна фотография, на ней тот самый лихой солдат с закрученными усами. Но теперь на нем не царская кокарда, а остроконечная буденовка с пятиконечной звездой. Стоит он во весь рост, стоит твердо на ногах и уверенно смотрит в светлое будущее. Левая рука на эфесе сабли, а правая согнута в локте и лихо уперта в бок. Опоясан и затянут он хрустящими ремнями новой портупеи. Революция разом смела весь старый и затхлый мир. [Стоит солдат перед аппаратом, а сам повел в сторону глазами. Он весь в]
26- [Он весь в ожидании и нетерпении. *** *** *** "По коням". Боевой эскадрон пылит по дороге. *** *** *** колпачком объектив. Лихой кавалерист сорвется сразу с места, вскочит в седло и пойдёт догонять эскадрон. А кони уже разворачиваются на дороге.] А вот фотография не четкая и даже неумело сделанная. Сразу видать, что снимал любитель фотограф. Здесь по середине деревенской улицы собрались мужики, вся честная компания. На мужиках запыленные кепки, выгоревшие на солнце картузы, серые помятые пиджаки, и такие же затертые землёй и пылью брюки. Они сложили пониже живота свои руки, стоят всем сходом около трактора присланного в деревню из города. На земле, около колёс, чтобы не загораживать взрослых, сидят мальчишки. На улице теплынь, солнце шпарит, а они мальцы в старых отцовских валенках, ватных: поддевках и потертых зимних шапках. Вот вам [и полная фактическая] ещё одна картина появления на селе первого трактора. И наконец под стеклом ещё одна предвоенная фотография. На ней снята базарная площадь. На переднем плане мордастая физиономия ломового извозчика. Он стоит и держит свою лошадь под уздцы. Ломовая лошадь его ухожена и упитана. А сам этот частный предприниматель, чуждая нам и отмирающая личность. Около него разинув рты стоят такие же уходящие из жизни типы. Похожи они то ли на торгашей, то ли на перекупщиков. Передний план, где толкутся жадные до жирного куска темные личности, для нас не имеет серьезного значения, время уйдет и со временем исчезнут и они. Но что характерного и замечательного в этом базарном пейзаже? Это то, что изображено дальше на заднем плане. Там виден угол каменного дома и на этом углу висит динамик громкоговоритель. По мостовой, вдоль улицы, несется грузовик отечественного производства. Вот вам и весь рассказ в картинках и фотографиях о городе Ржеве. Здесь нет шапок из каракуля пирожком, нет размалеванных девиц с тупыми и смазливыми физиономиями. Здесь везде и повсюду видны трудовые люди с мозолистыми от работы руками. Вот за кого мы должны идти на войну.
Сколько там время? Не пора ли нам уходить? сказал я и взглянул на часы. Каша давно сварена. Солдаты сидят на полу, едят кашу и роются в своих мешках. Покончив с едой, мы спускаемся вниз по скрипучей лестнице. На веревке во дворе висит бельё и болтается на ветру. Ветер переменился, резко усилился и дует от пожара в сторону города. Что-то ждет нас теперь впереди, на дороге? Старшина во дворе строит взвод и объявляет порядок движения. Я от себя добавляю тоже несколько слов. Мы выходим на улицу и поворачиваем в сторону открытого поля, оставляя позади себя последние дома [сараи и заборы].
Magus  
"От Ржева до Торжка"
Magus
27-

Так мы идем, поглядывая то вперед, то по сторонам вдоль широкой открытой и замусоренной равнины. Пейзаж обыкновенный, трава, покрытая слоем пыли, пожухшие кочки, рытвины и канавы. Вскоре откуда-то сзади и сбоку на нашу дорогу выехала телега и загрохотала по булыжной мостовой. Мужик правил лошадью стоя в телеге, нахлестывал свою лошаденку кнутом и дергал вожжами. Лошадь, широко, вразброд, бросая ногами и вытянув шею [вперед], неслась прямо на нас. Мужик поминутно оглядывался назад, смотрел по сторонам, а нас впереди, перед собой, [никак не замечал] повидимому не видел. И только когда телега и лошадь навалилась на нас, он [в то же мгновение] тут же очнулся, увидел солдат и задрожал всем своим тёлом. Мы немного расступились, чтобы он не наехал и кого не задел, а он с перепугу сразу осадил свою лошадь. Мужик стоял в телеге, широко расставив ноги, а между ног у него лежали туго набитые мукой мешки. Осадив свою лошадь и рассмотрев вооруженных солдат, стоявших по обе стороны *** дороге, он явно перетрусил, заморгал глазами, машинально сорвал с головы свою кепку, смял её в кулаке, вытер ей лицо, и стал озираться как обложенный зверь по сторонам. Он как бы *** взывал господа бога о помощи и подмоге. Он хотел было свернуть в сторону и галопом удрать. Но взглянув ещё раз на солдат и поняв, что пуля не дура, его быстро догонит, он с досады [присел] нагнулся и ударил по мешку кулаком. Старшина не торопясь подошел к холке лошади и взял её под уздцы, а солдаты стоявшие вдоль обочины дороги поснимали с плеч винтовки и для порядка передернули затворами. Мужик сразу обмяк. Он отпустил натянутые и накрученные на левую руку вожжи, колени у него ослабли и подогнулись, и он присел на мешки. Присел, а руки свои растопырил. Обхватил мешки, как бы показывая солдатам, что это мои. Старшина спросил его, откуда и куда он едет, что у него в мешках, и куда он их везёт.
Куда ты так летишь, как вор, без оглядки? добавил кто-то из солдат. Мужик промолчал.
Я его щас убедю! сказал пожилой солдат и приставил мужику под ребро ствол винтовки. Какие они все здесь дюже разговорчивые! Пока не ткнешь винтовкой, слова не выдавишь! Мужик, озираясь по сторонам и как будто боясь что-то забыть, торопливо стал рассказывать куда он теперь едет.
Я тебя спрашиваю, откуда ты братец сорвался?
Затемно я подъехал к железной дороге. Там, товарищ начальник, склады. Их бомбежкой немцы разбили и подожгли намедни. Они там горят. Я с опасностью для жизни из огня мешки эти вытягнул.
Мука тонкого помола? Крупчатка? спросил старшина.
Да браток, белая, жалобно простонал мужик.
Мародёр значит!- сказал старшина.
28- Мужик возможно прикинулся или не понял этого слова.
Да, да! ответил он, Я местный!
Товарищ лейтенант, его расстрелять надо загалдели не дружно солдаты.
Мужик вытаращил глаза, оттопырил нижнюю губу. Он не мог даже дух перевести.
Если вам тоже белой мучицы надо, так там её много. Идите, берите!
А говоришь с опасностью для жизни? Мужик от отчаяния бросил свою кепку, которую он тискал в руках, притопнул её в телеге ногой, и обратился к солдатам:
У меня братцы малые дети без хлеба сидят, больная жена! Виноват! Четверо у меня их!
А почему ты не в армии? спросил старшина.
У меня товарищ начальник белый билет. Я по здоровью освобожден,
Я по болезни с детишками... обратился он к солдатам, пытаясь найти у них поддержки, Я всё это время молчал и смотрел на него. Физиономия здоровая и даже упитанная. На больного и немощного он совсем не похож. Пятипудовые мешки в телегу заваливал, силы хватило! И я покачал головой. Мужик видно понял, что ему не отвертеться. Он возвел глаза к небу, зашевелил беззвучно губами и две крупные слезины появились у него на щеках. В душе у меня было много за и против. Ведь врет мерзавец! А с другой стороны, этот хоть не агитирует нагло. Как тот, что стоял на крыльце. Что собственно изменилось за эти двое суток? Почему на его появление с мешками мы реагируем и судим так строго. Мимо того оратора солдаты прошли понуро и молча, а тут одного моего слова хватит, чтобы он схлопотал себе пулю в живот. Мы наверно за эти тяжелые сутки другими стали. А может все это правда, как он говорит? Детишки и жена больная дома. Немцы придут кормить их не будут. Мука на складах сгорит. Не сгорит, так немцам достанется. Я посмотрел в сторону города над ним висело черное облако пепла и дыма. Наказывать его вроде и не за что. Лошадь с телегой забрать? Пулемет и патроны солдаты несут на себе. Придем с телегой к своим, скажут барахолились. Нет, телега и мука нам не нужна.
Ладно! Отпустите его! Пусть едет домой! Старшина вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что он хотел иметь телегу и я отрицательно покачал головой. Старшина глубоко вздохнул, отпустил удила лошади и почесал недовольно за ухом. Солдаты расступились и мужик, не веря своим ушам и глазам, тронул вожжой слегка свою лошаденку и она, качнув телегу, медленно пошла по дороге. Отъехав метров пятьдесят, мужик взмахнул кнутом и, нахлестывая свою лошаденку с ещё большим остервенением и злобой, вымещая на ней свой животный страх и досаду, громыхая по мостовой и подскакивая на ухабах, галопом помчался вперед. Вот он в последний раз громыхнул на повороте и скрылся из вида.
29- Спустя некоторое время мы перешли железнодорожную насыпь в одну колею. Когда-то здесь на Кувшиново мы эшелоном проехали мимо Ржева. Железная дорога и большак сходятся здесь в открытом поле, как две невысокие насыпи равной ширины. А кругом ямы, канавы и поросшие сорной травой кочки. Место переезда уложено деревянными шпалами. Но здесь нет ни сигнальной будки, ни полосатого шлагбаума. Вот собственно и вся примечательность этой точки на земле. Пройдя несколько километров по открытой местности, мы оказались у развилки дорог. Прямая и мощеная уходила на восток к Старице. А другая, грунтовая улучшеная, шла на север в направлении Торжка. Пройдя ещё с километр, солдаты остановились. Мы со старшиной шли сзади, и я ускорил шаг, чтобы выяснить, в чем там дело. В канаве у дороги лежал убитый солдат. Это был первый мертвый, которого мы видели. Он был в солдатской шинели, без оружия, лицо его успело значительно потемнеть. Отчего шел слабый запах мертвого тела. Мы прекрасно знали, что идем по дороге последними. За нами следом могли идти только немцы. Но копать могилу для убитого никто из солдат не хотел. Отрыть могилу, засыпать тело землей, отдать погибшему солдату последний долг, каждый был обязан. Так рассуждал я. Я стоял, ждал и смотрел на своих солдат, умудренных опытом жизни, и молча ждал их ответа. Если однополчане и товарищи по оружию бросили его в канаву у дороги, то почему идущие сзади чужие солдаты должны подбирать и хоронить убитых и павших от ран.
Не всё горе переплакать и не всё протужить! сказал кто-то из солдат, и все поняли, что хоронить не наша забота.
Задерживаться на открытом месте опасно, сказал кто-то.
Немецкие самолеты вот- вот налетят! добавил второй.
Хорошо, что мы все на ногах! подхватил третий.
Ну ладно! Заныли! сказал я и отвернулся в сторону. Я не знал, что делать и как поступить. Я стоял и думал о нормальных людских отношениях, которых явно не достает у моих солдат.
Ваши трупы, сказал я, будут вот так же валяться поверх земли!
Ну, что, будем хоронить солдата? Я думал, что мои слова подействуют на них. Я повернулся к ним лицом, посмотрел им всем в глаза, но в ответ увидел тупое безразличие и нежелание прикасаться к трупу. Они хотели поскорей отсюда уйти. Я уступил им, но сделал повидимому плохо, что поддался их [неправильным] взглядам на жизнь.
Ну что ж! Пошли! сказал я, и мы зашагали по дороге. На пути нам попалась деревня. Вероятно, это была та самая Тимофеево, о которой нам говорила старуха в доме с лампадами. Но деревня оказалась пустая, спросить было не у кого, и мы прошли её, не задерживаясь.
30- Дорога на север все время забирается вверх. Она уходит от нас к горизонту. Ржев, как я помню, стоит на отметке 158 береговой полосы, а дорога на север переваливает водораздел, где берут начало небольшие притоки Волги. Торжок находится на той стороне водораздела. От Ржева, считай, мы отошли километров двадцать, солдаты поглядывают на меня, не сделаю ли я привал. Дорога делает крутой поворот, мы обходим небольшое болотце и за бугром видны уже крыши домов. Как я после узнал, это была деревня Зальково. Входим в деревню, повсюду стоят повозки санитарного обоза. Лошади привязаны за деревья и заборы, слышно как они позвякивают удилами и щипят траву, телеги изредка поскрипывают чуть дергаясь вперед. По всему видно, что обоз пришел сюда накануне ночью. Ездовые, не распрягал лошадей, отпустили им подпруги, отстегнули на бок удила, и вместе с медперсоналом разошлись по избам и повалились спать. Только лежачие раненые, не сумели подняться сами, спали в телегах. Ни часовых, ни охраны, бери любую лошадь и кати в любую сторону, ни один не подымет голову, ни один не выйдет из дома и не остановит тебя. По тому, как люди спали, можно было сделать заключение, что обоз пришел Издалека. Долго мотался по дорогам, выходя из окружения, подвигался медленно и с трудом. Люди в пути устали, были измучены долгой дорогой и бесконечной ездой. Я подошел к одной, другой телеге, посмотрел на спящих раненых, им тоже досталось, их натрясло. Мы зашли со старшиной в несколько изб, двери которых были открыты, посмотрели на лежащих вповалку людей и будить никого не стали. Мы оставили спящую деревню, и пошли по дороге вперед. За околицей мы свернули несколько влево, и деревня осталась позади. Часа через два или три мы догнали [на дороге] застрявших у моста артиллеристов, помогли им выбраться [из грязи], и, пристроив свой пулемет к ним на заднюю подводу, зашагали вперед. Не доходя до видневшейся впереди деревни, артиллеристы свернули в сторону и покатили в лес. Они видно не раз попадали в деревнях под бомбежку и теперь на отдых прятались *** в лес. Нам в голову не пришло уйти в лес вместе с ними. Сняв с задней повозки свой пулемет, мы пошли по большаку в направлении деревни. Через некоторое время мы остановились у картофельного поля. Нам нужно было набрать картошки, чтобы сварить на привале обед. Солдаты расчехлили лопаты, развязали свои мешки и принялись за работу. Мы со старшиной привалились на траве у придорожной канавы. Пусть копают, а мы отдохнем! Небо было ещё светлое, но ясный солнечный день был на исходе. И в это время на бреющем полете из-за леса, где скрылись пушкари, прямо на нас вывалили немецкие самолеты. Низкий, раздирающий рев моторов услышали мы и в первый момент не разобрали, сколько их было. Посыпались бомбы, послышалась стрельба [из бортовых пулеметов].
31- Взрывы легли вдоль дороги. Крупнокалиберные пули резали и кромсали землю вокруг, повсюду летели клочья травы. Первые несколько взрывов рассеяли наших солдат по полю. Они разбежались как зайцы и все залегли. Мы со старшиной тоже отбежали и легли за кустами. Самолеты прошли над дорогой, развернулись на обратный курс. Теперь они искали, где спрятались [другие] мы. Дорога опустела.
Смотри старшина! Немцы летают в потемках! Аэродромы у них где-то совсем не далеко! Немцы с ревом прошли над дорогой, и ушли в сторону леса. Пока солдаты собирались и выходили к дороге, стало совсем темно. Проверив все ли живы и все ли на месте, мы тронулись дальше. До деревни было совсем недалеко. Когда мы вошли в деревню, то увидели, что она вся забита повозками, лошадьми и солдатами. Но что странно, здесь следов бомбежки совсем не было. Мы осмотрелись кругом и хотели попытаться где-нибудь в доме устроиться на ночлег. В избе налево стояли связисты. Повозки у них загружены и затянуты сверху брезентом. Около дома напротив ходят часовые. Охрана стоит по всей деревне. Нужно будет найти, где у них тут штаб. Но прежде нужно устроить своих солдат куда-то на ночь. Не успел я подумать, а солдаты мои уже сгрудились у колодца. Первое ведро колодезной воды разошлось по рукам.
Подождите нас здесь! сказал я солдатам. Мы со старшиной зайдем к начальству в штаб. Напившись воды солдаты уселись вдоль изгороди из жердей. Мы со старшиной отправились искать начальство. Для предстоящей войны не имело особого значения наше хождение. Оно закаляло, но не воспитывало наших солдат. Я боялся, что отсутствие продуктов питания превратит их в конечном счете в попрошаек. И поэтому я стремился поскорей дойти до штаба 22 армии. Я хотел узнать, где находиться сам штаб или его тылы. Никто в чужую часть нас не возьмет, никто не поставит нас на продовольственное снабжение. Рассчитывать можно только на пару буханок хлеба. Мы со старшиной подошли к часовому и попросили его вызвать к нам дежурного офицера. Вскоре к нам вышел [дежурный] офицер и я объяснил ему наше положение, рассказал кто мы, откуда и куда идем. В подтверждение моих слов я показал ему своё удостоверение, отпечатанное на машинке с фотокарточкой, и показал рукой в сторону солдат сидящих у забора. Вид у моих солдат был конечно неважный, они устало сидели вытянув ноги, но все были при оружии и в полной солдатской выкладке.
Штаб армии, ответил мне капитан, пятого октября проследовал на Торжок. Дойдете до Торжка, там спросите, до города от сюда не менее семидесяти километров [будет]. Дорога все время пойдет на север. Ближайшие деревни Фролово, Денежное к Луковниково.
32-
До Луковниково двадцать километров. Что будет дальше, никто не знает, Обстановка монет измениться в любой момент. Насчет продуктов в дорогу, мы не можем вам помочь. Накормить сегодня пожалуй можно. Зайдите напротив к связистам, я им позвоню. У них осталась каша с обеда. Желаю успеха, лейтенант! Дежурный капитан пожал мне руку и вернулся в штаб. У связистов напротив на столе стоял черный большой чугунный котел.
Тащите ведро! сказал мне сержант, когда мы туда явились. Наш старшина Сенин вышел на улицу, отвязал у колодца ведро и вернулся назад.
Повесь, старшина, ведро для воды на место, я дам тебе для каши своё. Раздашь по котелкам, вернёшь мне ведро обратно.
Вы товарищ лейтенант садитесь сюда за стол, я поставлю вам миску и нарежу хлеба, и добавил, на краю деревни стоит пустой сарай с сеном, вот там и переночуете!
Ночью на земле слать холодно, можно простудиться! в заключение сказал он. Мы не знали, что потом, зимой нам придется сидеть и спать в мёрзлой земле, до самой весны торчать на открытом снегу, воевать и умирать на морозе. А сейчас мы каждый раз искали укрытий и крыши над головой. Разделавшись с кашей, солдаты в сопровождении старшины пошли искать сарай с сеновалом. Они быстро залезли наверх и позанимали [себе] места. Старшина сидел внизу у сарая, он курил и поджидал меня. Пришлось поднимать солдат, уплотнять их, сгонять с насиженных мест. Нам со старшиной на сене места не оказалось.
Как маленькие дети! подумал я. "Наелись, напились, и спать повалились!" У меня у молодого шея, спина и ноги болят. А как же они, пожилые, нестроевые? У них наверно кости трещат! развивал я свою мысль. Но сон быстро справился со мной и со всеми моими мыслями. Утром, когда мы проснулись, и по умятому желобу в сене, сидя съехали вниз, надеясь опять у большого черного котла разжиться варевом, то мы обнаружили, что деревня, забитая накануне, была совершенно пуста. Солдаты, повозки, штаб и часовые ночью, пока мы спали, беззвучно снялись и уехали в неизвестном направлении. Когда и почему они исчезли, нам было не понятно. Должны же были хлопать двери, на лошадей ругаться ездовые, перекликаться в темноте солдаты, покрикивать на них начальники. Мы спали как убитые и ничего не слышали. Старшина предложил снарядить группу солдат в поле за картошкой.
Кто знает, что впереди, долго нам сегодня придется идти? На голодный желудок солдат [протянет ноги] далеко не уйдет! И хуже того! Начнут по дороге ныть, завернут в деревню, разбредутся по избам, будут искать и рыться! Попробуй их собери! Я не стал возражать, был согласен на пару часов остаться здесь, чтобы покончить с едой, проверить оружие и привести солдатские вещи в порядок. Я не стал торопить старшину и понуждать своих солдат.
33- Старшина отобрал людей и послал за картошкой, а с остальными мы отправились искать подходящую и побольше избу с русской печкой, дровами, ведрами и чугунами. Вскоре такую избу мы нашли. Притащили ещё один стол из соседней избы и поставили их посередине. Солдатская столовая была готова. Солдаты накануне вечером умололи с кашей весь хлеб, который получили у связистов. Но старшина наш расчетлив на счет запаса продуктов и строг. Круглые буханки, взятые в доме с лампадами, были в запасе. Ходить по деревням и просить пропитание он не хотел. [А брать просто так нам просто негде было. Забирать нам не хватало мужества.] Возможно, потом война заставит и научит нас всему. А сейчас на душе у солдат была лишь тоска и уныние. Когда с полевых работ вернулись посланные, в избе всё дымилось, шипело и кипело. Деревенская печь пылала жаром, в больших чугунах кипела вода. Кочерга и ухваты пошли в дело. Когда картошка упрела, с нее сняли пробу. Старшина из мешка извлёк запас соли и насыпал его небольшими кучками на столе. Картошка ещё кипела и брызгалась в чугунах, а солдаты уже заняли места за столом, толкались локтями и понукали друг друга. Картошку слили, чугуны поставили на стол, а старшина, упревший у печки, сел в сторонку и закурил. Горячий пар валил из чугунов [расходясь белым облаком к потолку]. Хватает солдат картошку из чугуна, а она как огонь, обжигает пальцы. Уголёк с шестка печки можно схватить голыми рунами, чтобы прикурить. А горячую картошку тронуть нельзя. Кто мог, тот её хватал шершавой полой своей шинели. Другой, разинув рот, сопел и дышал на нее, перебрасывая в ладонях. Третий, сложив губы дудочкой, дул на неё так, что в глазах темнело [появлялись круги и огоньки]. Попробуй сильно и долго дуть, сразу голова пойдет кругом! А старшина спокойно сидел, ухмылялся, покуривал, и смотрел, как солдаты [горячей картошкой жонглируют] горячие комки перебрасывают в руках. Потом он с достоинством встал, взял ведро с холодной водой, вывалил туда из чугуна приличную порцию картошки, и выловив ее остывшую [холодную из воды], спокойно сложил её перед собой на столе отдельной кучкой.
Прошу, товарищ лейтенант! Можно сразу [есть и] чистить!
Вот изобретение века! сказал кто-то из солдат.
Никто не мог додуматься до этого братцы! Но не все это поняли и продолжали катать горячие шарики на столе. Они ковыряли их ногтями, сдирали кожу полосками, а старшина успел приготовить две горки очищенной картошки, одну для себя, другую для меня. Он не брал с солдат махоркой или сахаром за использование своего открытия. Он закончил чистку и объявил свое решение.
Сходите на колодец, принесите холодной воды. Суйте её в ведро, а то вы будете здесь до завтра валять её в руках, дуть и сопеть. У нас времени нет прохлаждаться и сидеть здесь, ждать бомбёжки. Подам команду "Подъем", кто наелся вставай, кто не поел, разбираться не буду, голодным пойдешь в дорогу. Что удерживало солдат на месте? Жадность, лень или минутное желание поесть [насытиться]?
34- Летят по столу и на пол очистки, рукава шинели задевают за насыпанную кучками соль. Все пыхтят, усердно жуют, заправляют животы на дорогу. Первый раз за два дня солдаты вволю наелись. Ешь, сколько хочешь, сколько требует душа! Вчера на подходе к деревне, когда наш ручной пулемет лежал на подводе у артиллеристов, я видел среди поклажи привязанную за ногу курицу. На ухабах повозка подпрыгивала, курица квохтала, махала крыльями, старалась удержаться на ногах. Кто-то из солдат сказал:
Зачем мучают бедное существо? Все видели на телеге белую живую курицу. Артиллеристы торопились, повозочный ни на нас, ни на курицу не обращал никакого внимания. Они боялись, что вот-вот налетят самолеты. Но когда пушка и подводы свернули в лес, никто на посмотрел, осталась ли в сидеть повозке белая курица [на месте]. Кто-то из моих солдатиков сумел её незаметно вместе с верёвочкой переместить в свой вещевой мешок. Она даже не пикнула и не возражала, что у нее появился новый хозяин. Она вела себя в мешке совсем тихо, не как, какая-нибудь шкодливая кошка. Она скромно молчала до самого утра. Её не подбрасывало вместе с телегой на ухабах. Утром, когда старшина встал к печке, ему подали для общего котла в общипанном виде готовую и опаленую курицу. Передал старшине курицу пожилой солдат, самый скромный и тихий, не какой-нибудь молодой охальник. На солдата никак не скажешь, что это он увел у артиллеристов курицу. Старшина пытал его, хотел узнать, кто передал ему курицу. Солдат ответил спокойно:
Я слово дал! Пока солдаты по столу катали картошку, куриный суп допревал в печи. И вот накрытый тяжелой сковородкой чугун "с жаром и наваром", как выразился старшина, появился неожиданно на столе. Солдаты думали, что это чугун с заваркой для чая. Никто не предполагал, что там плавает та белая курица.
Заднюю ножку лейтенанту! объявил старшина.
А нашему старшине крылышко! добавил кто-то. Кто добавил, я не заметил, потому, что к такому вовсе не был готов.
А остальным, чем бог послал! сказал старшина.
При чём тут бог? сказал я, Сперли курицу и на бога валите!
Товарищ лейтенант, мы же у артиллеристов её переманили. Вот они её определенно где-то спёрли.
Картофельный суп с курятинкой для услады! объявил старшина. Солдаты переглянулись, удивились и испустили восклицательный звук, Ну!
Одни качали головами, другие вытянули шею и стали принюхиваться. Курицу выловили, порубили на мелкие куски, каждый получил сладкую порцию с косточкой. Куриный картофельный суп разлили на два чугуна и две противостоящие партии зачавкали, забурлили ложками [кто громче]. Потом на столе появился кипяток. У кого был сахар, припрятанный и завернутый в тряпицу, они его клали в общую кучу на стол.
36- Старшина разделил общую кучу на порции, каждый брал выделенную норму и был доволен, что сахар разделили сообща. Те, что напились, отходили от стола, садились на пол и курили. За столом постепенно пустели места. Теперь сытое войско можно было вести по дороге дальше! С момента выхода из укрепрайона я ни разу не сделал проверку амуниции и оружия. Мы бежали, как дикая стая, без передышки. А теперь, оторвавшись от немцев, можно и нужно было привести всё в надлежащий порядок и вид. Первые сутки до Ржева солдаты валились с ног. Было не до порядка и не до проверок. Ещё два дня с ночевками и неразберихой, куда идти, отвлекали меня. Сейчас как раз подходящее время сделать проверку и поставить всё на свои места. Могут же быть среди солдат неряхи, потерять в пути что-нибудь из вещей. Кроме оружия, снаряжения и личных вещей солдаты несли на себе и другое имущество: двуручную пилу, два топора и цинки с патронами. Мы были уверены, что с переходом Волги обязательно попадем в другой укрепрайон. И все это понадобиться нам, чтобы строить ходы, лазы и укрытия. Проверка показала, что вещи, имущество и оружие были в полном наличии. Это был отрадный и показательный факт. На таком продолжительном и тяжёлом марше всё сохранить, это отличный показатель выдержки моих солдат. Во время проверки солдаты стояли в одну шеренгу. После проверки старшина построил солдат по двое в походную колону. [Вот в таком порядке будете идти и проходить деревни. Теперь тут можно попасться на глаза начальству.] Это был день 15 октября сорок первого года. В начале пути солдаты шли по двое, [всё] было, как приказал старшина. Но потом, [когда было пройдено с десяток километров], собой всё разладилось [и развалилось]. Солдаты шли по дороге где гуськом, где кучкой. По пути стали попадаться деревни и мирные жители. Пройдя за день километров тридцать, мы зашли в деревню, чтобы устроиться на ночлег. На этот раз мы заняли пустой сарай без сена и соломы. Все остальные переходы были похожи один на другой. До Торжка мы сделали ещё три перехода. В какой-то деревне на подходе к городу натолкнулись на связистов. Они разматывали связь. Я обратился к лейтенанту, он направил нас в деревню, где стояла их рота связи. Через командира роты, который доложил по линии о нашем появлении, нам приказали явиться в деревню Яковлевское, что стояла в пяти километрах за городом по дороге на Вышний Волочек. Ориентир: развилка дорог и высота 186. Деревенька, в которую мы пришли, стояла на отшибе за лесом. На улице было пусто и безлюдно. Усиленный наряд часовых стоял под навесами [и не болтался по улице]. Часовые жались к домам. Видишь перед собой пустынную улицу, но чувствуешь, что в домах находятся люди и идет работа. При подходе к деревне нас остановили и завернули в лес.
36- Патрульный солдат из охраны вышел нам навстречу и сказал: Взвод [небольшими группами] заведете в пустой сарай за околицей. После чего вы, товарищ лейтенант, пойдете со мной в дежурную часть. Вскоре туда явился офицер штаба. Он проверил мои документы, выслушал мой доклад и сказал, что желает взглянуть на солдат. Мы пошли в сарай за околицу, где остались сидеть мои солдаты. Старшина подал команду, солдаты построились, капитан внимательно осмотрел их. Поговорив с ними [о том о сём], он проверил оружие, задал несколько вопросов о боеприпасах и снаряжении. Я показал ему всё, и он остался доволен.
Хорошо! сказал он, Я доложу начальнику штаба о вашем прибытии.
Солдаты останутся здесь, а вы лейтенант пойдете со мной [доложить, если] у полковника к вам могут быть вопросы. Мы прошли вдоль деревни, и зашли в большую избу. В избе чисто, полы вымыты, на окнах белые занавески. На лавке у стены сидел наш комбат майор. Он со своим заместителем по политчасти приехал сюда на легковой машине. Они были без войска и точно не знали, где находятся их огневые роты. Майор находился при штабе уже несколько дней. Он жил где-то в другой избе и его вызвали к полковнику, когда доложили о нашем прибытии.
Один огневой взвод 297 арт. пуль. батальона прибыл в расположение штаба в полной выкладке, с оружием, боеприпасами и в полном составе! доложил капитан вышедшему из другой половины избы полковнику.
Учтите майор, [обратился он к нашему комбату] это самый левофланговый и крайний взвод [в укрепрайоне].
Где же тогда остальные, что были расположены ближе к Волге и сидели на станции Мостовой? [докладывая полковнику,] спросил капитан. Майор промолчал. Штаб нашего батальона 10 октября находился в районе деревни Дядино, что южнее станции Никулино. В этот день к нам в огневые роты поступил приказ оставить Ржевский укрепрайон. Майор на машине уехал утром, роты снялись днем, а я со своим взводом из-за отсутствия связи покинул ДОТ только вечером. Как мне теперь стало известно из доклада полковнику, роты пошли дорогой западнее Ржева. Забежим несколько вперед, чтоб потом к этому не возвращаться. 11 октября, как рассказывали потом вышедшие из окружения солдаты и офицеры, роты в сумерках подошли к Волге в районе железнодорожной ветки на Сычевку. Мосты и переправы были взорваны, а со стороны Оленино по левому берегу к Волге подошли немцы. Батальонный обоз с продовольствием и боеприпасами был брошен, люди и лошади пошли на переправу через Волгу вплавь, но были обстреляны и повернули назад. Потом несколько дней и ночей подряд люди пытались [найти переправу] выбраться на левый берег Волги. [В вечерних сумерках] покинув свое войско, комбат укатил на своей машине в Торжок. Роты остались на том берегу без всякого руководства, без знания обстановки. Правда, на следующий вечер майор попытался подъехать на машине к берегу Волги, но был обстрелян. Машину пробило пулями в нескольких местах, что служило доказательством его отваги и присутствия немцев.
37- Необходимо [к месту] заметить, что комсостав [для ведения войны] в укрепрайон подбирался из наиболее надежных и преданных людей. Комбат в лицо меня конечно не знал. Раньше вот так глаз на глаз я с ним не встречался. В Солнечногорске и на станции при посадке в эшелон я видел его издалека. Но когда меня вызвали к полковнику, и я вошел в штабную избу, я сразу узнал его, хоть вид у него был подавленный и угрюмый. Я поприветствовал его. Он спросил меня: какой я роты, где занимал огневую точку, где командир роты, и где я переправился через Волгу. Я рассказал всё по порядку. 10 октября мы устроили баню. Вечером, в сумерках ко мне прибежал командир стрелковой роты, что располагалась в промежутке между нашими ДОТами. Он объявил мне, что есть приказ, и они с обороны снимаются. Я кинулся к аппарату, связь была уже отключена. Я пошел в стрелковую роту, по телефону связался с их стрелковым полком, мне приказали немедленно выходить из укрепрайона. Мы шли без отдыха целые сутки и в ночь на 12 октября подошли ко Ржеву. Волгу мы перешли по мосту. Мост был взорван, как только мы перешли на левый берег Волги. Ночевали во Ржеве и потом за четыре дня добрались сюда. Полковник спросил:
Где сейчас ваши солдаты? Я ответил:
В сарае!
Пусть будут до вечера там! Вечером зайдете ко мне, я на них хочу [взглянуть лично] посмотреть. Вас позовёт тогда капитан. Мы подготовим для вас свободный дом. Но учтите лейтенант! Хождение [в светлое время] по деревне категорически запрещается!
Вы всё поняли?
Да!
Вы свободны, можете идти! Нам отвели пустую избу. Окна в ней были изнутри забиты. На столе горела керосиновая лампа "Летучая мышь". Нас поставили на довольствие. Старшина получил на взвод продукты. Горячую пищу мы стали получать со штабной кухни. На следующий день меня вызвали в штаб, нашего комбата здесь уже не было. От полковника я получил приказ и официальное боевое задание.
Вы со [своим] взводом будете представлять собой летучий боевой отряд. Получите грузовую машину, ротный миномет и три ящика боеприпасов. Ручной пулемет у вас есть. С вечера на машине будете объезжать вот этот район, смотрите на карту. Следовать будете вот по этому маршруту. И полковник показал мне на карте дороги, по которым я должен буду ездить.
Курсировать будете до рассвета!
38-
Ваша задача обнаружить ночной немецкий десант, вступить с ним в бой и удерживать свою позицию. Вот вам ракетница и запас осветительных ракет, При встрече с противников дадите серию осветительных ракет, это будет служить нам сигналом, и мы определим место, где вы находитесь. Машину сразу отправите назад. Я на этот счет шоферу дал специальные указания. Смотрите на карту и изучайте маршрут. Вы должны его знать на память. Карты на руки не получите. Ночью она вам не нужна. Ночью темно. Все равно ничего не видно. Карта может попасть в руки немцам.
Как же она к немцам попадет? Что ж, я её по дороге потеряю?
Смотрите сюда! Вот здесь будете делать поворот. Через каждые десять минут по дороге будете делать остановки. Ночью нужно периодически прослушивать местность и небо. [Сегодня вечером с шофером объедите весь маршрут.]
Разрешите вопрос?
Что там у вас?
При встрече с противником мы принимаем встречный бой, как я понимаю.
Правильно понимаете лейтенант!
У нас могут появиться раненые и кончиться патроны и мины. При таких обстоятельствах куда нам отходить?
Вам отходить никуда не надо! Вы остаетесь на месте! И ни шагу назад! Если нужно, то мы сами пришлём вам подмогу. Вы остаетесь на месте, ведете огневой или рукопашный бой, раненых перевязывать будете потом.
Обнаружите десант, машину немедленно назад! Шофер мне обо всем и о немцах доложит.
Всё ясно?
Вопросов больше нет?
Схему маршрута запомните на память! Возьмёте сейчас машину и пока светло вдвоем с шофером объедите все дороги по указанному маршруту. Солдат посадите в машину, когда будет совсем темно. Отдыхать после ночных объездов будете днем. Теперь мы были при деле! Но я так и не понял главного. Выходит, нас бросили навстречу десанту, чтобы штаб выиграл время и смог уехать куда-то. Полковник об этом ничего не сказал, и, по всей видимости, нас никто не собирался поддерживать. Мы должны были остаться на месте при встрече с немцами и до последнего дыхания и патрона держать свой рубеж. Всё было крайне загадочно и до предела ясно!
39- Днем мы вповалку спали в избе, утром и вечером получали кормежку. А с наступлением ночной темноты отправлялись ловить немецкий десант и были готовы встретить его во всеоружии. Ездили мы с погашенными фарами, часто останавливались, вглядывались, вслушивались в ночную темноту и смотрели в сторону Калинина, ожидая оттуда десанта. Я стоял наверху, облокотившись на кабину водителя, и смотрел по сторонам, изучал звездное небо. И смотрел на вселенную. То, что город Калинин был взят немецким воздушным десантом, полковник мне ничего не сказал. Об этом я узнал на кухне у повара. Несколько офицеров штаба потом обмолвились об этом. Но наша легкая жизнь и приятная служба длились недолго. Однажды за околицей у леса в пустом сарае появились солдаты, и в расположение штаба пришел наш командир роты старший лейтенант Архипов. Один взвод во главе с лейтенантом Лукониным остался за Волгой и не явился сюда. Я знал прежде, что Луконин ходил я деревню к какой-то бабёнке. Его иногда посылали ко мне на огневую точку по вопросу увязки огня. И он всегда начинал разговор по поводу своих похождений. Он был мой сосед справа и занимал ДОТ в нескольких километрах от меня. По возрасту он был старше меня. И это давало ему преимущество в разговорах со мной. Он со знанием дела мог мне рассказывать о бабах, как несмышленому в этом деле. Он скрывал эту связь от других и особенно от ротного, но почему он со мной в разговорах впадал в откровение? Почему он передо мною хвастался и красовался своими похождениями?
Ну что лейтенант? говорил он мне и улыбался во весь рот.
Хочешь расскажу, как я с бабами обращаюсь? Возможно главной причиной того, что я не получил приказа об отходе, явилось желание Луконина остаться с солдатами в деревне, где жила его баба, и сдаться немцам потом? Он остался сам и решил оставить меня [в неведение, что есть], не передав мне приказ уходить за Волгу. Командир роты Архипов подтвердил, что взвод Луконина не вышел с линии обороны. Больше того, он приказал Луконину лично передать мне приказ об отходе, так как связь уже была снята, a я стоял на самом левом фланге обороны. Встретились мы с Архиповым 20-го октября, я увидел его и заторопился к нему навстречу.
Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! указал я и [козырнул ему] мы улыбнулись друг другу. Наш командир роты был среднего роста. Всегда подтянутый, собраний и аккуратный. Ему было за тридцать или около тридцати. Я тогда по внешности не мог точно определить возраст человека. Гимнастерка его выцвела от частой стирки и сушки на солнце.
40 Стирал он всегда лично, подворотнички пришивал тоже сам. Он доставал из планшета завернутый в холстинку кусок мыла и в свободную минуту стирал то одно, то другое. Он держал себя всегда в чистоте. Строевой выправкой он особенной не отличался, не затягивался ремнями намертво, как это делали мы. Он не выпячивал грудь колесом и не стучал каблуками, как это приучили нас делать в училище, хотя сапоги у него всегда были отмыты от грязи и начищены до блеска гуталином. Он не спускал книзу голенища своих сапог, как это делали [мы по своей глупости] некоторые молодые лейтенанты. Старший лейтенант был уравновешенным и скромным человеком. Он представлял собой образец командира умного и простого. Он не стоял [перед нами] растопырив ноги, когда разговаривал с подчиненными, и не шаркал ногами, когда подходил к своим начальникам. Он был прост всегда и везде, лицо его худое и доброе всегда было озабочено мыслями и делами. Глаза были немного грустными, но всегда излучали душевную простоту и доброту. Он никогда не кричал и не возвышал свой голос. Такое впечатление, что он боялся или стеснялся его. Он не напускал на себя театральные позы перед [офицерами и перед] строем, всегда был одинаков и со всеми внимателен и вежлив. В общем, как мне казалось, он собрал в себе всё лучшее и человечное, всё умное и рассудительное.
Помню, он даже не рассвирепел, когда Луконин перепился в эшелоне со своими солдатами. Он помолчал, а потом сказал:
Завтра поговорим, когда отрезвеет! Говорил он всегда по делу, не меняя голоса, и без выразительной мимики на лице. Вначале было даже трудно привыкнуть к нему после училища. В училище было обычаем у офицеров кричать и драть свои глотки. Я до сих пор помню искаженные злобой физиономии младших командиров и лейтенанта Клока [- остались отпечатанными в памяти на все последующие годы]. Где, у кого переняли они эту [звериную] злобу так обращаться с курсантами и солдатами. Старший лейтенант Архипов был человек совсем другой. Трудно было определить, где он просто советует и когда отдает боевой приказ [по форме]. Я его очень уважал. И до того, как я попал в его роту, и после того на всем протяжении войны мне не приходилось встречать похожего на него и достойного человека. Чаще попадались безграмотные горлохваты и злобные дураки. Он был для меня эталоном, по которому я сравнивал сослуживцев и начальников, врагов моих и друзей.
Нет! Этот совсем не похож на него! Этот, простите, безмозглый и лает как собака. Но вернемся к Архипову. Несмотря на свою мягкость и обходительность, он был в высшей степени требовательным и волевым командиром. Он следил за служебной деятельностью офицеров роты и знал по фамилии почти всех солдат. Он спокойно и без крика пресекал любую расхлябанность и нерадивость
41- делал это деликатно и тактично, не унижая достоинство офицеров или солдат. Луконин его откровенно избегал и боялся [как смерти]. Он помогал дружески молодым командирам взводов, успокаивал и подбадривал их в трудные моменты. Подойдет, подморгнет и скажет вполне серьёзно:
Я приказы отдаю, чтобы их выполнять!
А теперь при встрече в штабе армии, я спросил его:
Мне продолжать ночные разъезды или сдать машину и отправляться в роту?
Ты выполняешь приказ полковника, а мне подчиняешься по службе, как прежде. Я ездил ночами по дорогам вокруг штаба армии и знал, что подмога мне в нужный момент придет. Старший лейтенант занимался делами роты, бегал по домам, встречал выходящих из-за Волги солдат, получал обмундирование и амуницию, выдавал оружие, составлял поименные списки. Мелкие группы солдат и младшие офицеры продолжали просачиваться ночами и переправляться через Волгу. Теперь из всего [личного] состава бывшего [арт. пуль.] батальона [где-то за лесом в деревне] Архипов формировал одну стрелковую роту. Мы должны были выступить куда-то на фронт. 27 октября грузовик, миномет, две ракетницы, и три ящика мин я сдал на склад [коменданта штаба] по распоряжению полковника. Мне добавили во взвод двадцать чужих беглых солдат, и я ушел за лес в деревню, где стояла наша рота. В тот же день вечером роту построили и объявили приказ. "Новых рубежей и укрепрайонов нет, стационарные огневые точки и техника отсутствует. По указанию штаба фронта 297 батальон расформирован и в составе роты передается на пополнение в стрелковую дивизию. Все солдаты, сержанты, старшины и офицеры переводятся в стрелковые подразделения пехоты. Наша рота идет на пополнение 119 С. Д. В один день всё изменилось, и со всем было покончено. Наводчики орудий, замковые, заряжающие, электрики, связисты, оружейные мастера, саперы и минёры превратились в простых стрелков, носителей трехлинейных винтовок. Солдаты были страшно недовольны. Но, как говорят, приказ есть приказ! На горизонте играл полосатый закат. Вечер был сухой, воздух неподвижный. В нашей просторной избе собрались все сержанты и офицеры роты, это была наша последняя встреча и последняя крыша над головой.
42- Завтра, когда рассветет, рота построиться и пойдет в сторону Калинина к Волге. Для нас это было начало настоящей войны. Всё, что мы до сих пор знали и слышали о войне, все это была игра воображения! Из-под крыши этой избы мы сделаем первый шаг навстречу настоящей войне, тяжелым испытаниям и неизвестности. Каждому по-разному придется пройти дорогой войны. Одному она будет долгой, а другим она вещала быструю кончину, немецкий плен и тяжелые раны.
Magus  
Глава 5. Левый берег Волги Октябрь, Ноябрь 1941
Magus
Медное. Два танка. Бомбежка. Левый берег Волги. Паром. Командир роты с двумя

взводами уходит на правый берег Волги. Встреча с Женькой Михайловым. Бомбежка.
Комбат заблудился в лесу. Нас переводят на Тьму. Суд. Жизнь в траншее.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Ванька-ротный
Утром 29-го октября, после беготни и кормежки, рота построилась в [походную] колону и походным маршем пошла на Медное. Командир роты распорядился, чтобы я со своим взводом шел замыкающим. Это его особое доверие, выраженное мне, таким образом. Через некоторое время мы вышли на Ленинградское шоссе и повернули на Медное. Шоссе в то время было не широкое и во многих местах основательно разбито. Где выбитый до щебёнки асфальт, где участки, засыпанные землей, а где просто развороченное воронками полотно проезжей части дороги. Война везде оставила сбой след! Мы подошли к Тверце и остановились у переправы. Мост около села Медного был разбит. С той стороны к плотам наплавной переправы на подводах спускали раненых. Лошадей вели под узды. Лошади на плоты заходить упирались, их тащили на брёвна, они приседали. Одна за другой подводы с ранеными перебирались на нашу сторону. Мы стояли, смотрели на них, ожидая своей очереди. Откуда их столько? Не туда ли мы держим свой путь? В село Медное мы не зашли. Наведенная переправа была в стороне и выше по течению Тверцы. С дороги были видны дома и постройки. По краю бугра чернело несколько деревянных и одноэтажных каменных домов. Некоторые из них остались целы. А другие основательно пострадали от бомбежки. Повсюду были видны глубокие и свежие воронки. Здесь накануне как следует поработала немецкая авиация. Обойдя Медное стороной, мы свернули вправо, и пошли по мощёной булыжником дороге. Мы прошли километра четыре и впереди на обочине увидели немецкие танки. На боках у них красовались черные кресты, обведение белыми полосками. Танки стояли неподвижно, стволы орудий были опущены. Выглядели они совершенно новыми. Ни вмятин, ни царапин, ни пробоин на стальной броне не было видно. Блестящие гусеницы были в полном порядке. Почему их покинули немцы? Горючее кончилось? Испортились моторы? Но могло быть и другое подумалось мне.
2 Я конечно фантазировал, и поэтому представлял себе ситуацию так: экипажи танков свои места не покидали, а сидят внутри и ведут наблюдение. Кто передвигается по дороге, сколько и в каком направлении проходит солдат? Работая ключом, они могли передавать по рации эти данные. Люки танков плотно задраены. Все кто проходят мимо, смотрят на них и вполне уверены, что танки выведены из строя и их экипажи взяты в плен. А чтобы славяне не лазили во внутрь, люки наглухо закрыли. Впереди шел командир роты, за ним мимо танков прошли взвода, и вот наконец я тоже оказался около танков. Я позвал солдата, взял у него саперную лопату, залез на один танков и пытался саперной лопатой открыть люк. Но сколько я не старался, сколько не пыхтел, у меня из этого ничего не получилось. Когда я ковырял лопатой крышку, мой взвод ушел по дороге вперед. А я у танка остался с солдатом [, у которого я взял этот саперный инструмент.] Мне даже показалось, что там внутри кто-то есть. Рота отошла по булыжной мостовой на приличное расстояние, и мне пришлось бросить своё занятие и [нам с солдатом] бегом догонять её. Танки стояли на обочине дороги, около самой опушки леса, на перекрёстке двух мощёных дорог, а рота, повернув направо, вышла на открытое пространство. Мы догнали свой взвод, и я перешёл на шаг, чтобы перевести дух. Так некоторое время я шел вместе со взводом, а сам думал о танках. Сказав старшине, что мне нужно поговорить с командиром роты, я побежал вперед, обгоняя солдат. Командир роты увидел, что я бегу к нему, отошел от колонны, остановился и нахмурил брови. Ты что лейтенант? спросил он. В танках немцы сидят! Нужно вернуться! Я слышал внутри какую-то возню! Старший лейтенант улыбнулся и ответил: Этого не может быть лейтенант! Ты просто ошибся! Здесь по дороге мы проходим не первые. Их давно успели проверить. А у нас нет времени возвращаться назад. Старший лейтенант хотел ещё что-то сказать, но не успел [даже открыть рта] над лесом мы услышали рёв самолетов. Как только рота отошла от поворота на два, три километра, а это %%% полчаса ходьбы, из-за верхушек деревьев на открытый участок дороги навалились немецкие бомбардировщики. Никакого костыля и стрекозы до этого над нами не было [этим местом не было видно]. Самолеты шли на бреющем полете и точно вышли в створ дороги из-за макушек деревьев. Откуда они могли знать, что мы идем [одни] по дороге? Самолёты уже на подлёте начали обстрел из пулеметов, а потом [уже] посыпались бомбы. Солдаты бросились бежать в разные стороны.
3 Мы тоже залегли, отбежав от дороги. Проревев над дорогой и сбросив с десяток небольших по размеру бомб, самолеты сделали разворот, и пошли нам навстречу [с двух сторон вдоль дороги, под открытым полем обстреливая нас из пулемётов и бросая бомбы]. Как только одно звено [самолётов] отбомбилось и ушло за кромку леса, над дорогой появилось другое [тут же появилась ещё одна партия из пяти]. Не успел я повернуть голову к лесу, а оттуда уже сыпались новые бомбы. Низко летящие над дорогой бомбардировщики стреляли из пулемётов. Неожиданный налёт и [эти] обстоятельства с танками смутили меня. Их базой, повидимому, был городской аэродром в Калинине. Солдаты далеко разбежались по полю, их долго собирали и заводили b кусты около дороги. В ротах были раненые и убитые. Куда отправлять раненых, на чём их везти? Я смотрел на командира роты и думал, какое решение он примет. Хорошо, что он с нами, что все эти заботы свалились не на меня. А командир роты сделал всё просто. Он оставил при раненых старшину и в помощь ему дал трёх солдат из первого взвода. Он поручил старшине сходить на переправу в Медное и связаться по телефону со штабом армии, запросить у них повозки для раненых и похоронить в братской могиле убитых солдат. Всё вышло так просто и естественно? Мне было бы трудно всё так быстро сообразить. Мой взвод в составе роты по-прежнему шёл сзади последним. Я был избавлен от нужды смотреть за дорогой и от всяких других забот. Я шел в составе роты и за дорогой не следил. Роту вёл ст. лейтенант [зам. командир роты и я только получал указания, что и как делать] Он сам выбирал направление, решал где нужно сворачивать и по какой дороге идти. По его команде рота сворачивала в лес. Он объявлял привал. Я даже не присматривался к маршруту [следования] нашего движения. Если меня тогда спросить, какую дорогу я лучше помню от Ржева до Торжка или от Торжка на Медное? Разумеется, ту, где я сам вел свой взвод.[Я всё помню достаточно хорошо и достаточно точно. А теперь я был избавлен (от необходимости) сосредотачивать своё внимание на дороге. Я шёл и ждал только распоряжений и указаний старшего лейтенанта.] На моей обязанности, идущего последним, было следить, чтобы в роте не было отстающих. Остальное меня не касалось [не волновало, мне не нужно было что-либо делать, ни о чём не думать, ни за что не переживать]. Мне что прикажут, то я и выполнял, делал всё быстро и чётко и особенно не рассуждал. У меня была привычка [быстро и точно] выполнять приказы [и распоряжения]. К этому я был приучен, это вошло я мою кровь. Я шёл, разговаривая со своими солдатами и почти не смотрел по сторонам. Стокилометровый путь до Торжка у меня и сейчас остался в памяти [со всеми подробностями / в уме как на ладони]. А верни меня сейчас назад и прикажи %%% пойти на Медное, [я на каждом перекрестке путаться буду, стоять и решать] я пожалуй засомневался бы, где мне %%% туда идти.
4 Где мы поворачивали и откуда мы вышли? Я не следил [за местностью так же], как это делал солдат. Он идёт в строю и смотрит в спину впереди идущему. Пройдя Медное, мы должны были свернуть на Новинки и пойти на Гильнево. За Городней роту остановили, завели в лес [на опушку леса] и объявили привал. Мы долго лежали на холодной, застывшей [морозом схваченой] земле. Командир роты ушел куда-то в деревню. Потом он вернулся и с ним из деревни пришел капитан. Матвеенцев! отрекомендовался он нам. Я политработник! [заместитель командира полка по политчасти] сказал он сквозь зубы и широко расставил ноги. Вчера наша дивизия вела бои за Дмитриевское и Черкасово. Немцы остались за Волгой [и на дороге бросили свою технику]! Ваша рота вливается, как пополнение в нашу дивизию. Теперь вы будете служить в 421 стрелковом полку. Командир полка подполковник Ипатов. Но я вас предупреждаю, у нас с дисциплиной строго и порядки особые. Дивизией командует генерал Березин, за малейшие нарушение и невыполнение приказов, он отдает всех подряд под суд. Смотрите, не попадите под трибунал! Особенно это касается офицеров! У нас в полку уже есть достаточно таких. Сегодня вы пойдете за Волгу. На тот берег вас переправят саперы. Там за Волгой вы будете воевать. Капитан прошелся перед строем солдат, посмотрел сурово на нас, на младших офицеров и удалился с двумя солдатами, которые его сопровождали, обратно в деревню. Вливание было сделано, нас влили в стрелковую дивизию. Командир рота подал команду Разойдись! и солдаты легли, привалившись к земле. Командир роты заторопился. Остаешься за меня! сказал он мне и пошёл в том направлении, куда только что ушёл полковой капитан. Мы лежали и ждали, когда он вернется, нужно было в дорогу на солдат получить продукты. Нас повидимому на ту сторону отправляли надолго. Я не подумал тогда, что наши люди уйдут туда навсегда. "У нас есть приказ Березина судить всех, особенно офицеров..." остались у меня в памяти почти на крик сказанные капитаном слова. Командир роты вернулся в сопровождении сержанта сапера. Сапёр поведёт нас к паромной переправе на берег Волги. Рота тяжело встала, построилась по взводам и пошла по дороге. Вскоре сержант нас привел на крутой берег с песчаным отвалом и велел подождать.
5 Солдаты остались лежать в кустах, я пошел на берег посмотреть на переправу. Деревянный плот, сбитый скобами из бревен, как его тут громко называли "паром", должен был перевести нас повзводно на тот берег реки. Внизу, переливаясь и крутясь, неслись холодные быстрые струи воды. На тот берег был протянут канат, по канату скользило кольцо, за кольцо был привязан бревенчатый плот. Вот и все нехитрое сооружение. Здесь под берегом сидело еще несколько солдат саперов. [Это они занимались переправой]. На плот могли поместиться человек двадцать [- двадцать пять] солдат или одна армейская повозка с лошадью. Тот правый берег реки, поросший соснами, казался безлюдный и пустым. Туда приказано было перебросить нашу роту, а где находились в то время немцы и были ли на том берегу наши войска, этого никто не знал. Возможно, нам об этом не хотели говорить. Перед тем, как нашему первому взводу зайти на плот, с него под кручу съехала повозка и лошадь. Почему одна единственная повозка пришла с того берега, я не понял. Меня подозвал командир нашей роты, с ним рядом стоял круглолицый офицер в накинутой поверх шинели плащпалатке. Нашивок его не было видно, кто он был по званию, трудно было сказать. Это заместитель командира полка по тылу! отрекомендовал мне командир роты стоявшего рядом офицера. В нашей роте было около сотни солдат. [В роте было восемьдесят человек, по двадцать солдат на каждый взвод.] Сейчас на паром на ту сторону отправятся первые двадцать [пять] человек, их поведет командир первого взвода, сказал командир роты. Плот вернется, со вторым взводом поеду я. Ты! сказал мне старшие лейтенант, с группой в тридцать человек останется на этой стороне и будешь здесь за старшего. Ты со своими солдатами пойдешь на плот последним, когда он вернется сюда. Я буду ждать тебя на том берегу, а пока положи солдат метрах в двадцати от берега и жди от меня связного. Он вернется к тебе на пустом плоту. Меня с тремя десятками солдат положили за бровкой берега, и мы стали ждать своей очереди на переправу. Зам. командира полка суетился около лошади, о чём-то спрашивал и ругал повозочного. Он говорил ему что-то намеками. Не зная главного, нельзя было догадаться о чём шла речь. Почему он собственно ворчал [на повозочного] и был недоволен. Когда лошадь сошла с парома, ездовой что то [стал рассказывать] сказал саперам. Я думаю, что он ругал его именно за это. Зачем он сообщил какую-то важную новость саперам? Первая партия была уже на том берегу, командир роты со второй спустился к воде и ждал, когда плот подойдет к нашему берегу.
6 Паром вернулся, командир роты вместе с солдатами зашел на плот и на этот раз они [почему-то] очень долго переправлялись на тот берег. Внизу у воды стояли саперы, они за веревку с того берега перетащили пустой паром обратно сюда. И вдруг они почему-то забегали, засуетились и заволновались, застучали по канату топорами, оттолкнули плот, обрубили канат и попрыгали вверх. Они быстро легли за бровку, и в это время на воде послышался взрыв. Я подбежал к берегу и увидел: остатки парома, в виде разбросанных бревен плыли вниз по реке. Лошадь натужено втащила пустую повозку в гору [повозка проскрипела] по наклонному спуску и, поднявшись наверх, загрохотала по мерзлой дороге. Вслед за подводой убежали саперы. Я стоял на краю обрыва и смотрел им вслед [на эту поспешную беготню]. Солдаты, подняв головы и встав на колени, смотрели то на меня, то на удиравших сапёр. Нам и в голову не пришло, что на тот берег к воде вышли немецкие танки. Они правда на берегу не показались, они остались стоять за соснами, но мы этого не видели, не слышали и не знали, повозочный, зам. по тылу и саперы нам ничего не сказали. На том берегу в лесу остались наши солдаты и командир роты. Когда мимо меня пробегал последний из саперов, я рванулся с места и кинулся ему наперерез. Кто у вас старший? Почему взорвали паром? Куда вы все бежите? Там осталось полсотни наших солдат и командир роты! Но ответа на мои возгласы не последовало. Он обогнул меня стороной, махнул рукой и показал мне на другую сторону Волги. Что он хотел этим сказать? Я посмотрел туда, куда он мне показал и ничего не увидел. Я повернулся снова к нему, а его уже и след простыл. Не мог же я его схватить и держать за шиворот, или стрелять ему в спину из нагана. Признаюсь, я тогда растерялся. Саперы убежали, и мы остались лежать на голом берегу, у бывшей переправы одни. Я вглядывался в опушку леса на том берегу и ждал, что вот-вот [на берегу] у воды покажутся наши солдаты. И даже сел специально на край обрыва, чтобы с той стороны сразу заметили меня. Просидел я так [наверное] не менее часа. Потом спустился к воде и осмотрел обрывок каната. На том берегу было пусто и никакого движения. Кроме винтовок, небольшого запаса патрон и ручного пулемёта
7 с одним диском патрон [, и теперь] ничего другого во взводе не было. Тридцать солдат, из них десять чужие и на меня легла обязанность самостоятельно решать все дела, думать и действовать. Чем я буду кормить своих солдат, если сухари и махорка завтра закончатся? Почему нам выдали продуктов всего на одни сутки? Или у них норма другая или решили, что больше суток мы на той берегу не продержимся? Где находится их штаб полка, в который мы теперь зачислены? Куда я отправлю раненых, если во взводе будут потери? С какой боевой задачей пошла рота [через] за Волгу? В таких делах существует воинский порядок, отдают по всей форме боевой приказ! Что-то здесь не то, не по правилам и не по уставу? Не могли же они просто так послать целую роту, чтобы её сапёры переправили на плоту на тот берег. [Рота восемьдесят человек.] Офицеры должны знать, что им делать, с какой задачей они туда идут [на тот берег]. Я запомнил фразу, брошенную капитаном из штаба на счет трибуналов, и долго вспоминал его фамилию и фамилию командира полка и дивизии. Разве с одного раза забьешь их в свою память! Бросили роту через Волгу в полную неизвестность, часть роты осталась здесь, и никому до нас дела нет! Может поднять солдат и пойти искать ту деревню, найти штаб полка номер четыреста с чем то. А вдруг саперы доложили, что переправили всех? А мы явимся в штаб полка, и штабные объявят, что мы дезертиры? Попробуй докажи, что нас бросили и что мы на той стороне вовсе не были! По всей видимости, командиру роты приказали вывести роту в заданный район и занять оборону? Сунули необстрелянных людей за Волгу и припугнули их на всякий случай. А что саперы обрубили канат и взорвали паром, роли не играет. Видно в этой дивизии без трибунала ничего как следует не делают. Может мне следует послать кого вплавь, чтобы добраться до того берега. Нужно ведь выяснить, в чем там дело? Я посмотрел на лежащих солдат, подумал и вздохнул. Кого из них я пошлю в ледяную воду? Ни один из них, даже на бревне, до середины реки не дотянет. Перестрелки на том берегу и в глубине леса не было слышно. Как теперь старший лейтенант переправится назад, мне было не понятно. Куда они могли уйти? Почему они так внезапно исчезли? Вот сколько вопросов и неразрешимых проблем встало передо мной неожиданно и легло на мои плечи. И чем больше я думал, чем больше вникал в обстановку, тем больше я сомневался и ничего не предпринимал. Я посмотрел ещё раз на тот противоположный берег и решил просто ждать.
8 День был безветренный и холодный. Прохаживаясь по кромке обрыва, я только теперь заметил, как резко похолодало. Ветки, трава и кусты пригнулись к земле, отяжелели, покрылись слоем прозрачного льда. На деревьях нависали сосульки. Трака хрустела под ногами, даже песок покрылся пористой коркой льда. Холод проникал везде. Он лез в рукава и под воротник. Солдаты были в летней одёжке. Мелкие ручьи и лужи застыли и оцепенели. И лишь холодине струи реки и водовороты на поверхности воды, перекатываясь и переливаясь, неслись куда-то неудержимо [вниз]. Я подошел к своим солдатам, подозвал старшину и велел ему выйти на кромку берега и наблюдать за той стороной. Взяв с собой двух солдат помоложе, и предупредив остальных, чтобы лежали тихо, и что я отойду на некоторое время, я [%%% куда я иду] пошел вдоль берега вверх по течению. Я хотел осмотреть полосу нашего берега, деревья, низину и кусты, все, что находилось правее нас на расстоянии в полкилометра. Дело шло к вечеру, видимость ухудшалась, от воды, со стороны реки, на берег ползла сырость и изморозь. Нужно было осмотреться на всякий случай. Здесь на берегу, ни слева, ни справа нет никого. Мы одни лежим у бывшей переправы. Пройдя метров сто от места, где лежали солдаты, мы отошли от берега и спустились в низину, чтобы обойти открытый участок реки. Я не хотел, чтобы нас увидели с той стороны [противоположного берега] Мало ли, что могло быть! Осторожно пробираясь между прибрежных кустов и небольших деревьев, я каждый раз останавливался и из-под ветвей покрытых прозрачным бисером льда [и льдинками], смотрел на противоположный берег, но ничего подозрительного на той стороне не замечал. Я постоял несколько минут и неподвижно вглядывался в прибрежные заросли на той стороне. Потом мы осторожно и медленно отходили назад от кромки обрыва и неторопясь продвигались дальше вперед. Подойдя к небольшой группе сосен, густым островом стоявшим на берегу, мы заметили в глубине деревьев какое-то едва уловимое движение. Что-то живое шевелилось между стволов. Мы бесшумно изготовили своё оружие и подались вперед. И там, за стволами деревьев мы увидели одиноко стоявшую лошадь. Мы подошли еще ближе, она повернула голову в нашу сторону. Мы увидели, что у нее на шее и в плече была большая и глубокая рана. Из раны [уже не %%%, а] сочилась черная, как дёготь, кровь. Вот почему она стоит так тихо, почти неподвижно и едва заметна между стволов и ветвей.
9 Большие, грустные глаза её тоскливо смотрели в нашу сторону. О чем думала она, когда увидела подошедших людей? Лошадь умнейшее животное. Один царь как-то сказал своему визирю: " Если бы у тебя на плечах была голова лошади, ты бы не был так глуп и не говорил мне всякой ерунды!" Брошенная лошадь стояла одиноко среди холодных стволов и обледенелой травы. Ми тоже были одиноки и брошены и пребывали в полной неизвестности! Мы ещё не истекали кровью, но всё это будет потом, всё это ждало нас впереди! Что будет с теми и с командиром роты, которые ушли на тот берег? Как они будут переправлять своих раненых солдат, если там примут неравный бой? Кто их пошлет продукты и боеприпасы? С кем они держат связь? Переправа взорвана. Дорога назад им отрезана. Оттуда назад на бревне живым не доберешься. Кругом по-прежнему стояла угнетающая тишина. Холодок и небольшой ветер с реки хватали за спину. Мы постояли немного, посмотрели на тот берег и пошли назад к нашим ребятам. Выйдя по пути на край берега, я заглянул вниз. Берег в этом месте уходил в воду сплошной обрывистой стеной. Выйти на берег с воды можно было только в одном месте, там, где с парома выбралась наверх лошадь с повозкой. Это от моих лежащих за берегом солдат было не далеко. Наши солдаты лежали на открытом месте. Повсюду небольшие кочки, поросшие побелевшей от инея травой. Я положил дозорных на край обрыва, а сам прилег на кочку рядом со старшиной. К вечеру на дороге, по которой укатила телега и убежали саперы, показалась небольшая группа солдат. Они шли в нашем направлении. Когда солдаты приблизились и подошли к нам совсем близко, среди них я увидел знакомое лицо. Это был друг мой по военному училищу Женька Михайлов, с которым мы в Кувшиново ходили на танцы. Лейтенант Михайлов куда-то вёл небольшую группу солдат. Я поднялся с земли, и он увидел меня. Мы вышли друг другу навстречу и поздоровались.
Ты из штаба полка? спросил я его.
Да! А ты тут что делаешь?
Мы?
Мы лежим у моря и ждём погоды!
Наши два взвода с командиром роты переправились туда. А мы вот лежим у переправы и ждём их возвращения обратно. Нас привели, положили и велели ждать. А что делать, этого не сказали.
А ты, Михайлов, куда держишь свой путь?
10 -
Это твои солдаты?
Да! Это полковая разведка. Я, так сказать, в полковую разведку теперь перешёл. Когда нас стали распределять после передачи из штаба армии, предложили в разведку. Вот я и пошел.
Про вашу роту в штабе полка что-то говорили, но они не в курсе дела, что половина роты осталась здесь. Вашу роту целиком считают погибшей.
Как погибшей?
Так!
При мне командир полка подполковник Ипатов докладывал в дивизию, он доложил, что немцы вышли по всему правому берегу к Волге. Вырвалась одна повозка, а батальон и ваша рота попали в плен.
Он правда сказал, что солдаты сражались до последнего. Но сам понимаешь, истина, она между слов.
В какой плен? Чего ты мелешь?
Говорю тебе дело! Я сам слышал. Начальник штаба спросил Ипатова, как роту списывать? Пропавшими без вести или погибшими?
Думаю, что ты напрасно ждешь своих. Да и из полка за вами сюда никто не придет.
Как не придет? Здесь был замккомполка по тылу. И саперы на наших глазах взрывали паром.
А ты куда с разведчиками идёшь? На ту сторону будешь переправляться?
Нет, на той стороне [теперь] нам делать нечего. Мне приказано двигаться вверх по течению реки по этому берегу. Мы должны пройти километров десять и к утру вернуться в штаб. Нам нужно осмотреть правый берег, не перешёл ли немец выше по течению и не обошёл ли он штаб полка.
Послушай, Жень. Ты наверное знаешь общую обстановку. Расскажи, где немец, а где наши держат оборону.
Повозочный, которого на пароме переправили последним, в штабе рассказал, что пока немцы окружали роту, он сумел за кустами незаметно выбраться на паром.
Вы немцев отсюда видели?
Нет! Я ходил по берегу в открытую с того самого момента, когда саперы взорвали паром. Ни немцев, ни выстрелов, никакого движения на том стороне!
Послушай, Женя! Объясни мне на всякий случай, где находится та деревня, в которой стоит штаб полка.
Пойдёшь по дороге, на развилке дорог в лесу свернёшь влево, пройдешь километра три лесом, при выходе на опушку опять свернёшь в лес. Вот там при выходе из леса левее дороги увидишь деревню. %%%
11 В этой деревне и находиться штаб. В деревне живут местные жители. Офицеры штаба живут по домам. Сам понимаешь, кому хозяйки, перины и подушки, а кому, вроде нас, в холодном сарае приходиться спать.
Я вот с разведчиками в сарае на сене. А ты, друг Сашечка, я вижу, со своими солдатиками на мерзлой земле!
Ты, Михайлов, теперь работник штаба. Ты мне, вместо рассказов о пуховых подушках, посоветуй что делать.
Вот пойду завтра утром назад, зайду к тебе, возьму у тебя связного, доложу начальству, что вы лежите на берегу, пусть дадут указание. Что они решат, сказать не могу, но думаю, что тебя определят в батальон. А вообще, теперь ты можешь сам послать с запиской посыльного прямо в штаб полка.
А теперь [Сашечка, друг мой], мне пора!
Из училища ребят никого не встречал? Пуговкина Сашку не видел?
Нет, он, говорят, попал в другую дивизию.
Пошли! сказал Михайлов своим разведчикам. Я посмотрел на него, он чему-то улыбался. Возможно, он был доволен своим положением. Ясно, что ходить в разведку было приятней, чем вот так с солдатами лежать на мерзлой земле. Михайлов ушёл со своими солдатами. Он шел легко и беззаботно [впереди], и изредка поддавал ногой ледышки. Я посмотрел ему вслед и подумал: идет в разведку открыто, как на прогулку. А если немцы успели перебраться на этот берег? Окопались где либо и ждут поджидают его! Почему он не выставил, как положено, головной дозор? Вот также вляпается, как наш командир роты! Может он только здесь, передо мной держит фасон? Вскоре они зашли за кусты и скрылись из вида. Это была наша последняя встреча. Утром 30-го октября сорок первого года Евгений Михайлов на разведки не вернулся. Пропал он, пропали без вести и его солдаты. Я потом позже узнавал о Михайлове, но в штабе о нем никто не мог ничего сказать [несколько раз узнавал у Максимова, он в то время был %%% по разведке]. Родители у Михайлова жили в Москве. Я, он и Пуговкин были москвичи. Я был однажды у Михайлова дома. В то время мы были курсантами Московского Краснознаменного пехотного училища им. Верховного Совета Р. С. Ф. С. Р. Точного адреса я его не помню, но запомнилось мне одно, что жил он в одном из переулков на Ленинградском шоссе. Больше лейтенанта Евгения Михайлова и его разведчиков никто не видел. Я сообщаю некоторые подробности о нем, потому, что он был мне другом. Это не какой-то там выдуманный образ, а живой и реальный человек. И потом для справки: все люди, о которых я пишу, все они были живые и реально ходившие по земле [люди].
12 Майора Пуговкина я например встретил в I958 году, после войны. Я вышел в коридор из класса Академии, где мы, офицеры запаса, проходили переподготовку. Прошло 37 лет, а я его сразу узнал в лицо. Он помнил Михаилова. А то как же! Я рассказал ему о нашей последней встрече. Но вернемся к делу! Ни стрельбы, ни шума, ни голосов с той стороны, куда ушел Михайлов, в течение ночи не было слышно. Они ушли и так же тихо исчезли, как живые призраки исчезают в холодную даль! Кругом стояла действительно зловещая и непроглядная тишина. Через некоторое время на дороге, по которой уехала повозка и пришел Михайлов со своими солдатами, снова показались какие-то люди. Они шли большой толпой, и на этот раз их было гораздо больше. Одеты они были иначе, чем наши московские солдаты. На головах у них были надеты каски, поверх шинелей до самых пят болтались защитного цвета плащ-накидки, затянутые около шеи на шнурок. У нас таких плащпалаток не было. Вел их, как потом выяснилось, вновь назначенный комбат, старший лейтенант, не то Поливода, не то Вудко, точно фамилию его я не запомнил. Это был широкоплечий, дюжий парень, с серьезным круглым лицом и маленьким носом посередине. Когда они подошли ближе, они нас не увидели. Мы лежали между кочек и шинели моих солдат успели покрыться белым инеем. Я встал на ноги и пошёл им навстречу. Толпа солдат остановилась прямо посереди дороги и из-за спин их вперед вышел тот самый старший лейтенант, фамилию, которого я не запомнил. Он громко, как перед строем, спросил меня кто мы такие. Я рассказал ему, как мы оказались около переправы, как саперы взорвали паром, что мы ждем своих, которые ушли на тот берег. Вчера мы прибыли в состав 119 дивизии и ждём наших с того берега,
Ну ждите! ответил он мне и посмотрел на моих солдат.
Пошли! пропел он тонким голосом своим солдатам, и обернувшись, свернул с дороги в сторону к отдельной сосновой роще. Он повел своих сибиряков молчаливых и угрюмых дальше вдоль берега, туда, где в небольшой роще деревьев стояла раненая в плечо лошадь. Я пожал плечами и мы остались лежать на месте. Вскоре мы услышали [два] несколько винтовочных выстрелов из той самой рощи, где скрылись сибиряки. Мы не знали причину стрельбы и были встревожены [конечно встревожились]. Но стрельба, как началась внезапно, так же неожиданно и прекратилась.
13 Я послал старшину узнать, в чём там дело и почему стреляли. Он взял с собой солдата, пошёл [туда] и вскоре вернулся. Старшина доложил, что сибиряки пристрелили лошадь и довольные добычей разделывают тушу. И действительно, вскоре между деревьев и кустов показался дым и замелькали огни небольших костров. Мы смотрели на раненую лошадь, как на несчастное, обреченное животное, а они в ней увидели совершенно другое куски свежего мяса. Солдатской хватки у них хоть отбавляй! Они только пришли на место и сразу набросились на лошадь. Мне это было не понятно! Я понял всё потом, когда стал выяснять о получении продуктов и о величине солдатского пайка. Изморозь, холодная и зябкая, тянулась на берег с реки. Солдаты подергивали плечами, а там жарили мясо и грелись у костров. Некоторые из моих тоже оживились, хотели пройтись и повертеться около костров, но я не разрешил, а старшина осадил их. Время летело так быстро, как эти холодные струи реки, которые неудержимо и стремительно неслись под уклон на поверхности воды [сильной реки]. Я сидел по-прежнему над обрывом и смотрел то на береговую кромку леса [по ту сторону реки, и переводил свой взгляд] то на крутые водовороты реки [которые неслись мимо меня]. Сзади я услышал похрустывание льда и шуршание [схваченной морозом] замерзшей травы. Метрах в тридцати на меня шагал старший лейтенант [из того батальона]. Он подошел к берегу, постоял некоторое время молча, посмотрел на ту сторону, огляделся вправо, влево, и сказал:
Завтра я пойду в полк и доложу насчёт тебя.
Оставайся покуда здесь. Может, увидишь кого из своих.
Может ещё кто из ваших вернётся?
Вернётся! подумал я. Если уйти сейчас под деревья, a солдаты мои только и ждут податься ближе к кострам, кто будет следить за тем берегом, возможно, нужна будет какая помощь? Не успел старший лейтенант дойти до своих солдат, как над лесом из-за реки послышался резкий гул моторов. Из-за макушек деревьев в нашу сторону, на небольшой высоте летели немецкие бомбардировщики. Они шли густой цепью друг за другом. Проревев у нас над головой, они развернулись и пошли обратно вдоль [нашего] берега. Недолетая до нас, они несколько снизились и по очереди стали бросать [%%% по пять-шесть бомб] бомбы и стрелять из пулемётов. Пройдя один раз вдоль берега, они развернулись и почти цепляя за макушки сосен, [где теперь лежали сибиряки] сбросили ещё серию бомб [, а потом вернулись] и открыли [пулеметную трескотню] стрельбу.
14 Все перемешалось в гуле и реве моторов, в стрельбе из пулеметов и во взрывах осколочных бомб. Послышались крики, заметались люди. Ни солдаты сидевшие у костров, ни наши, лежавшие в отдалении от берега [между кочек], заранее и не окопались. Кто знал, что всё так будет [выйдет]? А теперь за свою беспечность солдаты расплачивались кровью. Сибиряков застала бомбежка за варевом мяса [у костров], а мы остались лежать между замерзших кочек на совершенно открытом [пространстве] месте. От бомбежки укрыться было негде. Вот как бывает. Сидели, лежали, а отрыть себе щели или окопчики не додумали. Сверху на нас сыпались мелкие и крупные бомбы, с визгом и скрежетом ударяли в землю тяжелые пули. Нам казалось, что под нами рвется [и разлетается в стороны] земля. Но на наше счастье, что мы оказались среди кочек, [на открытом пространстве]. Немцы бомбили берег, а нас только [как следует] трясло. Из рощи выскочил комбат, старший лейтенант. Он, прыгая через кусты и кочки, бросился бежать по полю в направлении [той] дороги, [откуда %%%]. За ним врассыпную бежали [его] солдаты. А в роще продолжала реветь и взрываться земля. Бежавшие падали, поднимались, переползали на ходу [на четвереньках]. А сверху над берегом распластались немецкие самолеты. Я вспомнил, как в начале войны, там у Москвы по немецким самолетам по ночам светили прожектора и били зенитки. А здесь они летали свободно, как по помойкам воробьи. Наши солдаты лежали в открытом поле. Они не шевелились. Немцы сверху не видели их. Прямых попаданий не было. Но бегство из рощи комбата и его сибиряков в один миг подхлестнуло кой кого из моих солдат. Первым сорвался тот шустрый мужик, который ещё в телятнике при отъезде на фронт, нализался спиртного. Несколько человек сорвались с места и побежали за ним. Я крикнул им, но они даже не повернули головы. Немцы заметили бежавших и развернулись над полем. Хвостатые черные чушки теперь рвались между кочек и мелких кустов. [После первого разворота над полем] Двоих на бегу разорвало [где они были] заволокло летящей землёй [и дымом]. Пролетая над нами, самолеты били из пулеметов, и под ударами тяжелых пуль промерзшая земля вскидывалась кусками и разлеталась в стороны. Я кричал до хрипа на солдат, чтобы они лежали на месте. Но страх после длительной бомбежки, грохот и рёв моторов сделал своё коварное дело. Большая часть солдат поднялась и побежала [тронулась, чтобы уйти] подальше от края берега. Они хотели выйти из-под огня. Поднявшиеся отбежали метров на сто и снова залегли. Со мной остался старшина и человек пятнадцать солдат.
15 Мы лежали меж кочек, уткнув лица [и тела] в мёрзлую землю. Под вой, грохот и взрывы нас швыряло из стороны в сторону и подбрасывало над землёй, выворачивало все внутренности и било остервенело по голове [по местам с невероятной силой]. Мы цеплялись за мерзлую, покрытую льдом траву, рвали ее, готовы были вдавиться в застывшую землю, и ни холода, ни льда, при этом, мы под собой не чувствовали. [Нам было жарко.] Немцы сыпали бомбы, полизали землю свинцом. Периодически всё кругом вдруг стихало, мы поднимали головы, оглядывали себя и смотрели кругом, но в пространстве перед собой ничего не видели [и не различали], в глазах стоял какой то непроглядный туман. Время остановилось [для нас]! Минуты превратились в целую вечность! И после всего этого, каждый раз мы должны были не забывать, что в штабе полка нас немедленно расстреляют или в любой момент потом отдадут под суд [военного трибунала]. Там, где дорога от берега уходила в тыл, метрах в трёхстах от берега была небольшая высотка в виде продолговатой гряды, она возвышались над полем с кочками метра на полтора. На ней росли невысокие сосни. [Она была от берега в двухстах метрах.] Солдаты батальона залегли под деревьями и тут же окопались. Мы отошли от берега [отбежали ближе к ним], но места окопаться на высотке для нас не оказалось [хватило], и мы остались лежать в открытом поле. Все ожидали нового налета. В роще, где, пристрелив лошадь, сибиряки развели костры, горели огни и шёл дым. Там остались раненые и убитые, и туда снова полетели бомбы. Комбат решил подобрать раненых вечером, с наступлением темноты, когда прекратиться бомбежка. Теперь сунуться туда не было никакой возможности. Потерь среди моих солдат кроме двоих пока не было. А тех двоих прямым попаданием разорвало на куски. Немцы зашли для бомбежки снова вдоль кромки берега. Новая серия осколочных бомб пришлась по тому месту, где [когда-то] только что мы лежали [%%% полтора взвода]. Земля от разрывов вскипела и вздыбилась, брызнула в разные стороны, теперь мы наблюдали разрывы во стороны. Сверху летел песок, падали клочья земли и [целые] замерзшие кочки. В одно мгновение выросли новые огромные всполохи взрывов. Что было бы с нами, если бы мы остались лежать на берегу? Первые заходы самолетов по сравнений с этими показались нам не такими страшными. Юнкерсы по очереди заходили на боевой курс и повисали над берегом. Они снижались к земле, вываливали свой груз и облегченные с силой и ревом взмывали вверх. Страшный грохот и рев прокатывался над землей, а новый самолёт уже зависал над целью. Мы лежали в двухстах метрах от берега, а земля ходила под нами и дрожала, словно у нас в ногах рвались эти бомбы.
16 Из двадцати налетевших самолетов последний прошелся над берегом и помахал нам крыльями.
К чему бы это? Мы перевели дух и осмотрелись. На этот раз ни нас, ни сибиряков не задело. Мы переглянулись, посмотрели в сторону сибиряков, они копошились в земле, углубляя свои окопы. Они ждали нового налета. Но ни мы, ни сибиряки не заметили, как под прикрытием последней массированной бомбежки, когда самолеты рыли землю, до роты немцев на надувных лодках переправилась на нашу сторону. Мы увидели пехоту немцев, когда они стали рассредотачиваться по берегу. Вот цепь раздалась быстро в сторону и немцы короткими перебежками стали перемещаться по полю. Я сразу подумал, что это перешла на берег наша рота. Но почему их так много и идут они цепью короткими перебежками, а не гуртом по дороге, как это делают русские солдаты. Догадаться, что это идут на нас немцы, я сразу не мог. Мы стояли во весь рост и они видели нас и не стреляли. Старший лейтенант стоял под сосной позади нас, он тоже смотрел в сторону цепи и молчал. Мои солдаты повскакали на ноги, вытянули шеи и тоже смотрели. Они смотрели то на тех, то на меня. Они ждали, что я скажу [а у меня шла мозговая]. Все смотрели на меня, все ждали моего решения. Комбат [наверное] при этом крикнул мне:
Ну решай, лейтенант, ваши это или нет? Я подозвал пулеметчика, прикинул глазомерно, сколько метров до цели, подвинул прицельную планку на место, откинул в стороны опорные штанги пулемета и поставил пулемет на землю. Я постоял, подождал минуту не более, выбрал место повыше и поровней, перенес пулемет, решительно лег и старательно неторопясь стал целиться. Идущая фигура немца сидела у меня на мушке животом. Я дал подряд несколько коротких очередей из пулемета, каждый раз проверяя взятую точку прицела. Я даже не увидел, как ткнулись в землю несколько передних голубоватых фигурок в шинелях. Мой взгляд был прикован к разрезу придельной планки и мушки на конце ствола. Я дал ещё несколько очередей, оторвался от прицела и посмотрел вперед. После этого немцы залегли как по команде. Я видел, что несколько человек лежат неподвижно на боку. Остальные животами стали искать углублений между кочками. Я прицелился ещё точнее, с учетом, что цель опустилась, и корпусом чуть подался вперед. Я дал две, три короткие очереди по темным каскам и почувствовал, что попал в выбранную мною цель. Потому, что после выстрелов линия прицела смотрела в выбранную точку.
17 Я не стал открывать беспорядочную стрельбу, как это делают обычно при появлении идах солдат противника. Я не старался захватить огнём сектор побольше. Я выбирал себе всего две, три фигуры покучней и каждый раз после моих выстрелов они получали [свою] по очереди порцию свинца. Они это сразу почувствовали, когда стали нести смертельные потери. Я бил наверняка. Что-что, а стрелять меня научили! Немецкие темные каски на фоне кочек покрытых белым инеем были хорошо видны. Каску не спрячешь ни за кочку, ни в землю! Я спокойно целился, подавая ноги чуть в сторону, чуть вперед, чуть назад, и прижав к плечу и скуле приклад пулемета, плавно спуская крючок и давал короткую очередь. Ещё несколько пригнутых касок к земле после выстрелов вскинулись над землей. Немцы как-то нервно заерзали и зашевелились, забегали и перебежками стали отходить к обрыву. А может это наши? Почему они не стреляют? Я лежу у пулемёта. Сзади меня стоят во весь рост мои солдаты. Немцы их прекрасно видят, но ответный огонь не ведут. Прицел я поставил точно, расстояние до них метров двести [триста] пустяковое. Видно среди них много раненых и убитых и они от этого не могут прийти в себя. По моим самым грубым подсчетам, с десяток немцев наверняка получили по две, три пули. Они плашмя все уткнулись между кочками, не шевелились и не поднимали головы. Но почему они не стреляли? Вот что [собственно] смутило меня. Я никогда до этого немцев не видел. Не знал их цвета формы, одежды [в чем они одеты]. Я подумал об этом, когда они уже отошли за обрыв. Сейчас вполне было кстати их атаковать. Надо подбить на это старшего лейтенанта. А если это наши? Меня как раз и отдадут под суд. Словяне всегда ходят только кучей. Я вспомнил сзади себя эту дорогу, когда сидел и ждал своих на том берегу. Женька Михайлов с разведчиками пришел тоже кучей. Старший лейтенант привел своих сибиряков, как стадо коров. Идти навстречу своим развернутой цепью, совсем странно! Нет, это были немцы, они подошли к берегу во время бомбежки! Сибиряки старшего лейтенанта вообще не стреляли. Они видели, как я лег, как прицелился, как передние ткнулись в землю, как залегли остальные, как перебежками они стали пятиться назад. Не понимаю я только одного, какую роль здесь на берегу выполняет батальон старшего лейтенанта? Зачем они пришли на берег Волги? Оборонять его или жарить мясо? Возможно, у них приказа на оборону берега нет. Мы! Я понимаю. Мы оторванный кусок от целой роты. Нас считают погибшими, а мы напротив живые.
18 Война [это наши действия и наши сомнения.] для меня сплошные открытия и догадки. Именно сомнения одолевают нас, когда мы делаем первый шаг навстречу [смерти] врагу! Возможно, если бы мы лезли все время вперед, всегда и везде шли напролом, у нас не было бы на этот счет никаких сомнений. Какие могут быть сомнения, если ты уже убит? Какие могут быть, например, сомнения у командира полка, если он от бомбежки и сидит за десяток километров. [Но неудача вершит нашей судьбой даже тогда, когда у тебя на этот счет нет никаких сомнений.] Однако неудача сопутствовала нам на первых порах. Был уже поздний вечер. Край берега смотрелся плохо. Немцы подобрали своих раненых и трупы, они скатились под обрыв и ушли обратно на тот берег. Над бровкой обрыва ни малейшего движения. Сибиряки облюбовали продолговатую высотку под соснами, а мы остались в открытом поле. Здесь были кем-то и когда-то отрыты небольшие, едва четверти глубиной, в виде узких [щелей] полос, одинарные и двойные окопчики. Когда совсем стемнело, я подозвал старшину и велел ему выставить охранение.
Дежурить будут по двое. Передай солдатам на счет курева. Объяви порядок смены караульных и сигналы на случай ночной тревоги. Немцы убрались к себе на ту сторону. Ночью они не воюют. Но на всякий случай ухо держите востро! Это пускай запомнят все! Старшина всё проделал, а я, чтобы ещё раз убедиться, прошел с ним [по окопам] по постам и проверил несение службы.
Спать будем с тобой по очереди, сказал я старшине.
Я лягу сейчас, часа на три, пока тихо. Ты разбудишь меня. %%% я подежурю, а ты отдохнёшь!
В случае тревоги разбудишь меня немедленно!
Я лягу вон там. В одном окопе с солдатом Захаркиным. У него есть одеяло, вот мы одеялом и укроемся. Одеяло большое, нам хватит накрыться сверху и натянуть его на голову.
Пойдем, проводи меня! Будешь знать, где я лежу. Я велел подвинуться солдату, и старшина укрыл нас сверху колючим одеялом. Ночь была тихая, но довольно холодная. Когда я проснулся, то сразу понял, что проспал слишком долго. Видно старшина не стал будить меня через три часа, как об этом мы договорились. Пожалел видно и не стал беспокоить! подумал я.
19 Может с сержантом сидели посменно, и решили вообще не будить меня [а с наступлением рассвета сам завалился спать]? Вылезать из-под одеяла не хотелось. Вдвоём надышали, было тепло. Для подстилки на дно окопа Захаркин с вечера нарубил лапника. Лежать в окопе было удобно и мягко. Сегодня я за все дня как следует выспался. Приятно потянуться, ко нужно вставать! Я высунул голову наружу из-под одеяла, вздохнул свежего воздуха и еще раз потянулся. Кругом было светло. Я быстро поднялся на локтях, оперся на руки, сел на дне окопа и выглянул наружу. Окоп был неглубокий, сидя я ней можно было оглядеться по сторонам, поверхность земли была на уровне груди. Я посмотрел в сторону молодых сосенок, где были позиции солдат батальона. Там было пусто [и безжизненно тихо]. По краю дороги, где должны были сидеть мои солдаты, тоже ни одной живой души. Мы остались одни в этом окопчике, прикрытые с головой колючим одеялом. Минуту, другую я соображал! Что случилось ночью? Почему я ничего не слышал? Что теперь нам делать? Почему здесь нет никого? Я осторожно толкнул солдата. Он лежал подле меня. Солдат зашевелился, скинул с лица угол одеяла, открыл глаза и посмотрел на меня. Увидев мой палец прижатый к губам, он легко и беззвучно поднялся, подхватил свою винтовку, лежавшую сбоку на дне окопа и встал на колени. Он посмотрел в ту сторону, куда показывал я. Там на дороге, позади высотки, где ночью сидели солдаты из батальона, шевеля боками, немцы устанавливали два орудия. Возможно, немцы и подходили к нашему окопу, но не обратили внимания, что под серым одеялом лежат и опят живые люди. Мы были прикрыты с головой, а цвет корявого одеяла был под цвет окопной земли. Дорога в сторону деревни, откуда когда-то пришли сибиряки, для нас была отрезана. По дороге со стороны деревни, медленно раскачиваясь, шла парная немецкая упряжка с подводой позади. Нам представился единственно свободный путь выскочить из окопа и пригнувшись бежать поперек дороги к кустам в сторону леса. Путь этот был чуть правее в сторону берега, где вчера попытались высадиться немцы. Я посмотрел вдоль поля, куда я стрелял [из пулемета], оно было совершенно пустым. Где-то гораздо выше по течению немцы навели переправу и обошли нас слева со стороны наших тылов. Не туда ли отправился Михайлов со своими полковыми разведчиками? Пока я соображал и думал, я успел рассмотреть немецкую форму одежды. Запомнились голубовато-зелёные шинели и френчи с чёрным воротничком.
20 На немцах короткие сапоги с широкими голенищами и каски по форме головы цвета вороньего крыла. Мы осторожно перемахнули через дорогу, обогнули кусты, сделали короткою перебежку в лощину и, пригибаясь, добежали до бугра. Перед открытым пространством поля мы остановились, подобрали полы шинели, подоткнули их за поясной ремень и побежали, стуча сапогами по замерзшей траве и земле. Добежав до леса и зайдя за деревья, мы остановились и перевели дух. Нужно было осмотреться [кругом]. Я посмотрел на дорогу, ведущую в сторону деревни, по ней в направлении к пушкам шла небольшая группа немцев. Видно они к утру успели занять несколько деревень, потому что чувствовали себя вполне свободно. Но куда девались наши и батальонные солдаты? Почему старшина не разбудил меня? Куда исчез батальон вместе со своим старшим лейтенантом? Мы углубились в лес, я взял по компасу направление на северо-запад и мы пошли искать лесную дорогу. Лес просветлел, показалась опушка, и мы вышли не то на заросшую лесную дорогу, не то на давно заброшенную просеку. Осмотрев траву и мелкий валежник, мы убедились, что здесь никто давно не ходил. Такая просека, хоть она и старая, должна нас вывести на дорогу иди хожую тропу. Ходили же здесь когда-то люди по грибы и по ягоды. По просеке мы прошли километров шесть [или семь] и вышли на берег реки Тьмы. Здесь вдоль берега проходила проселочная дорога, по ней ехала повозка. Мы встали за стволы деревьев и ждали, пока из-за крупа лошади не покажется повозочный солдат. Увидев, что это наш, мы вышли ему навстречу. Лошадью правил солдат, на голове у него была надета зимняя шапка ушанка. Тыловиков уже успели перевести на зимнюю форму одежды, подумал я. Мы остановили его, когда он поравнялся с нами. Он был из той же самой дивизии, в которую мы были зачислены вчера. Он сказал, что их обоз стоит на той стороне реки.
По дороге отсюда километров пять не больше!
Как дойдете до брода, повернете по дороге направо.
А там недалёча паря и деревенька будет стоять.
В деревне спросите, как дойти до вашего полка. Солдат в шапке поехал дальше, а мы по указанной дороге пошли искать полковой обоз. Я надеялся, что в тылах полка я узнаю обстановку и разыщу своих. Штаб полка нам указать не могли, о нём пока никто ничего не знал.
21 А комбата и своих солдат я разыскал только к вечеру. Что же случилось ночью? Почему я остался в окопе? Почему ушли мои солдаты и не разбудили меня? Ночью, когда мы с Захаркиным легли под одеяло, старшина не спал, он ходил и проверял посты. Вскоре вернулся сержант, которого я с тремя солдатами посылал под покровом ночи дойти до берега Волги и посмотреть, что делается на том берегу. Старшина разбудил меня, когда сержант вернулся. Он доложил мне, что берег у переправы пуст. Я выслушал сержанта, сказал,
Хорошо! Ты можешь быть свободен. И я опять лёг под одеяло и уснул. Часа через два в расположение взвода явился старший лейтенант, комбат сибиряков. Он привел с собой двух связных и приказал старшине подымать быстро людей.
Действуйте без шума и осторожно!
Не тяните время! Пойдете вот за этими связными! сказал он и тут же ушёл.
Солдаты нашего батальона давно стоят на дороге и ждут ваших! сказал один из солдат, оставленных комбатом.
Мне нужно разбудить лейтенанта! ответил старшина.
Ваш лейтенант давно на ногах. Мы его видели там в батальоне рядом с комбатом.
Лейтенант сказал, чтобы вы шли туда побыстрей!
Батальон уйдет, а ночью, в темноте можно отстать и мы его не догоним. Старшина, думая, что я на самом деле ушел к комбату и в курсе дела, что за ним послали связных, не стал проверять окоп. Так они и ушли, забрав всех солдат и оставив нас спать в окопе с Захаркиным. Когда старшина дошел с солдатами до перекрестка, то он увидел, что на дороге их ждут ещё двое оставленных комбатом солдат.
Давай быстрей за нами! закричали они и ускоренным шагом пошли в темноту.
Комбат приказал вам бегом догонять [батальонных] остальных. Где они шли, куда и когда сворачивали, старшина не запомнил. В темноте ничего не видать. Он видел, что впереди идут солдаты батальона, и решил, что я иду где-то впереди, вместе со старшим лейтенантом. Они шли лесными дорогами, несколько раз подолгу стояли, было похоже, что батальон заблудился. И действительно они в лесу проплутали до рассвета.
21 а (вариант 2) комбата и своих солдат я к вечеру разыскал. Что случилось ночью? Почему я остался, и меня не разбудили? Почему мои солдаты ушли? Ночью, когда мы с Захаркиным спали под одеялом, старшина ходил и проверял посты. Вскоре вернулся сержант, которого я с тремя солдатами послал под покровом ночи подойти к берегу Волги в том месте, где саперами был взорван паром. Старшина меня разбудил, когда вернулся сержант. Сержант доложил, что берег у переправы пуст. Я выслушал сержанта, сказал хорошо, можешь быть свободен, и опять уснул. Часа через два в расположение нашего взвода явился старший лейтенант комбат сибиряков. Он привел с собой двух связных и приказал старшине поднимать быстро людей.
Действуйте без шума и осторожно!
Не тяните время! Пойдёте вот за этими связными! Сказал он и сам ушел. Наши из батальона давно стоят к ждут вас на дороге, сказал солдат, которого оставил старший лейтенант.
Старшина, сам сказал комбат,
Давайте действуйте побыстрее!
Мне нужно разбудить лейтенанта! ответил старшина.
Ваш лейтенант давно на ногах!
Я его сам видел рядом с комбатом.
Ваш лейтенант сказал, чтобы вы вели туда солдат побыстрей!
Сейчас ночь, темнота, можно отстать и батальон не догоним! Старшина, думая, что я на самом деле ушёл к комбату и в курсе дела, не стал проверять наш окоп. Так они и ушли, забрав всех солдат и оставив нас спать до утра с Захаркиным. Когда старшина вывел своих солдат на дорогу, то увидел, что их ждут ещё двое солдат по пути.
Давай быстрей за нами! закричали они и быстрым шагом пошли в темноту.
Комбат приказал догонять батальон по дороге! Где они шли, куда и когда сворачивали, старшина не мог сказать. В темноте было не видно. Но вот впереди они натолкнулись на людей, и старшина увидел, что старший лейтенант комбат стоит совершенно один.
А где ваш лейтенант? спросил строго комбат, увидев приближение старшины и с ним солдат.
Мне сказали ваши солдаты, что наш лейтенант ушел вместе с вами и находится здесь.
У меня был лейтенант из четвертой роты [офицер связи из штаба полка].
22 Сделали привал [, чтобы]. Нужно было разобраться в обстановке. Вперед пустили разведку, но и она [тоже] проплутала [до рассвета] в лесу. Стало совершенно ясно, что батальон окончательно заблудился [в лесу]. Карты местности у комбата не было.
Где ваш лейтенант? услышал старшина строгий голос комбата.
Мне сказали ваши связные, что наш лейтенант находиться вместе с вами впереди.
Я вашего лейтенанта не видел.
У меня был лейтенант Татаринов [из тылов полка]. А вашего лейтенанта я с вечера не видел.
Может, он к немцам удрал?
Этого не может быть! заикаясь, сказал старшина.
Он лег спать в окоп вместе с солдатом Захаркиным.
Ночью мы его с сержантом будили. Он посылал сержанта в разведку на берег Волги, сержант при мне докладывал лейтенанту обстановку. Он поднялся в окопе, сказал хорошо и потом снова лег.
Утром посмотрим! Если до утра не вернется, будь спокоен, можешь не волноваться! О том, что ночью пропал ваш лейтенант в полку будет известно! Я это я обещаю тебе!
Мне приказали забрать ваши два взвода в мой батальон. Вы будете по номеру пятая рота.
Старшим пока назначаю тебя!
Предупреди солдат, что вы теперь в составе моего батальона. Старшине ничего не оставалось делать. Он подчинился и положился на авось. Старшина только теперь понял и до мельчайших подробностей себе представил, что солдат с рубежа он снял без ведома лейтенанта. Связные заторопили его, и он запутался, затыркался и поддался их окрикам, он самовольно снял солдат и не разбудил своего командира. Теперь тот спит спокойно в окопе с Захаркиным, накрывшись с головой шершавым одеялом. Теперь лейтенанта обвинят в дезертирстве и отдадут под суд трибунала. Что он скажет, когда тот вернется? А то, что лейтенант вернется, у старшины сомнений не было никаких. Вскоре батальон подняли, и они снова тронулись в путь. Старшина шел по дороге, вел своих солдат и поминутно оглядывался. Он думал, что лейтенант вот-вот догонит их. Когда батальон вышел на опушку леса, было уже светло. Деревня, где накануне стоял штаб полка, была, как увидел старший лейтенант, занята немцам. На окраине справа у открытого со всех сторон бугра стояли тягачи и готовые к бою зенитки. Комбат не решился пойти на немцев в открытую со своей не полной сотней штыков.
23 Он отошел в глубину леса и велел всем залечь. Комбат решил подождать. Бывают на войне такие случаи, когда немцы занимают деревню и постояв некоторое время уходят совсем. Если не подымать стрельбы и шума, немцы возможно и уйдут. А чем собственно стрелять? Человек шестьдесят солдат, один пулемет и пятизарядные винтовки против батареи зениток! Прошло часа два. Комбат вскоре увидел, что немцы начинают окапываться и уходить из деревни не собираются. Оставив солдат на опушке леса, он решил сам пойти и разыскать штаб полка. Две пары связных посланные на розыски вернулись ни с чем. Он знал, что тылы полка стоят за лесом на Тьме. В тылах полка, куда мы явились с Захаркиным, мы стали искать кого-нибудь из тылового начальства, чтобы спросить, где находятся наши. Нас проводили к капитану Матвеенцеву, тому самому, который при первой [с нами] встрече грозился нас всех отдать под суд.
Вот вляпался! подумал я, увидев его перед собою. Он ничего не сказал, что утром штаб полка в полном составе попал в плен к немцам. Об этом я узнал несколько позже. Он начал прямо.
Сейчас был комбат и доложил, что ты этой ночью дезертировал к немцам.
Как это понимать? Когда я здесь!
Так и понимай!
Он что, с перепою или конины объелся?
Вот мой солдат. Он всё время [был] со мной.
Опросите его, если мне не верите.
Моё счастье, что в окопе я спал и остался не один.
У меня, видит бог, есть живой свидетель!
Вы бросьте тут про бога! Вы могли договориться заранее между собой.
Хорошо! Опрашивайте его! А потом вызовем старшину Сенина и сержанта Вострякова. Они остались с солдатами. С ними я никак не мог договориться.
Какие ещё старшина и сержант?
Как какие?
Старшина мой помкомвзвод, а сержант во взводе командир отделения.
Кстати, где они?
Что же вы? Спрашивайте! Где мы были? Почему остались в окопе? И как отстали от своих? Почему солдаты моего взвода ушли, не предупредив об этом своего командира?
24 -
А ты Захаркин чего молчишь? Говори, как было! Пойдешь под суд вместе со иной! Или здесь судят только офицеров? Солдат поправил пилотку, как будто от неё будет зависть правдивость и складность его речи, привычным движением рукава утер "слезу" нависшую от холода под носом и покашлял в кулак. Ему не часто по долгу службы приходилось говорить с капитанами. Он боялся, что с первым звуком наружу вырвется не нужное слово. Пока он готовился что-то сказать, капитан отвернулся и не стал его слушать. Он собрался было уйти, но я остановил его.
Товарищ капитан, вы обвинили меня в дезертирстве, и не хотите слушать объяснения моего солдата.
Как это понимать?
В таком случае я ваши слова могу считать просто оскорблением! Капитан повернулся, взглянул на меня недовольным взглядом и сказал:
Ну, ну! Что там ещё? Я взглянул на Захаркина, и он с хода выложил свои показания.
Мы с товарищем лейтенантом легли спать в окоп. Лёд кругом на земле! Ночью вдарил [ещё] мороз! У них нет своего одеяла. А у меня есть! Мы легли с товарищем лейтенантом и были накрымши с головой одеялом, и солдат показал на торчавшее одеяло в мешке.
Товарища лейтенанта старшина товарищ Сенин должен был разбудить через три часа. Они так договорились меняться во время ночного дежурства. А ночью нас никто не разбудил.
Утром проснулись, а наших и батальонных солдат в окопах не оказалось. Куда они девались мы и теперь не знаем. Вот мы и пришли сюда.
Могу добавить! сказал я.
Когда вы будете допрашивать старшину Сенина и сержанта Вострякова, то обратите внимание, что они полностью подтвердят мои и солдата слова.
Ваши два взвода передали в батальон. Теперь вы будете числиться в батальоне пятой стрелковой ротой. Батальон и ваша рота находятся на той стороне. Отправляйтесь туда!
А с делами комбата и с вашими лейтенант, мы потом разберёмся!
Ничего! подумал я. То я дезертир, а теперь уже командир роты!
С моим делом нужно покончить сейчас!
Прошу вызвать сюда старшину Сенина, сержанта Вострякова и командира батальона. А то потом опять скажут, что я сговорился с ними!
Хорошо, я пошлю за ними, Я присел на поваленное дерево, закурил и стал ждать. Время тянулось медленно. Я сидел и перебирал в уме возможные варианты. Старина мог испугаться и не признаться в своей ошибке.
25 Но он в то же время понимает, что неправда может поставить его в сложное положение среди солдат. Солдаты народ ушлый, они во все с пристрастием вникают. Это на первый взгляд кажется, что они кроме своего желудка вроде не о чем не думают, и ничего не видят. В сложное положение попал старшина. Я никак не мог понять, почему он снял солдат и оставил меня спать в окопе. Но вот, наконец, появились все вызванные. Старшина рассказал всё, как было. У комбата при этом глаза стали узкими, скулы расширились, лицо расплылось, он был похож на ходю-ходю. После показаний старшины, опрос сержанта отпал сам собою. И так всем стало ясно, что я и мой солдат с одеялом были не виноваты. Я ушел в роту, но случилось другое. После долгих поисков штаб полка не нашли. Деревня, где он стоял, оказалась занята немцами. Командир полка Ипатов вместе со штабом пропал. Ходили разные слухи, но никто ничего точно и конкретно не знал. Когда об этом узнали в дивизии, то приказали комбату немедленно взять деревню обратно.
Время к ночи! Когда я буду её брать?
Ночью оставили! Ночью и возьмете! ответили ему.
Я этой деревни не оборонял! И не моя вина, что её сдали немцам!
Мы в этой деревне вообще не были. Почему я должен её брать?
Потому что в полку других солдат вообще нет!
А этот участок оборонял ваш [421] полк.
Если к утру не возьмете деревню, то все офицеры батальона пойдут под суд.
Вот это ново! подумал я. Боевого приказа на наступление [ни на то, ни на сё] нет. Просто претензия и категорическое предложение забрать у немцев деревню оставленную кем-то.
Иди бери, сказал я комбату,
Я эту деревню немцам не сдавал.
А чьи то угрозы и матерщина по телефону силы боевого приказа не имеют. Так что решай сам комбат!
Слушай, а кто передал тебе такое распоряжение?
Да [майор наш, замком по тылу] какой-то майор. Но дело не в нём. Дело в том, что у немцев в деревне зенитная батарея. Без артиллерии нам деревню не взять.
Ну ну! промычал я, Чего же ты насчёт зениток не сказал?
Будет тебе лейтенант!
Дивизия наверно доложила, что деревня в наших руках. И вдруг давай официальный приказ на наступление. Они хотят это дело провернуть по-тихому. Мы сидели втроём. Три младших офицера, всё что осталось от командного состава полка.
26 Старший лейтенант комбат, я командир пятой стрелковой и лейтенант Татаринов командир четвертой роты. Он только что прибыл к нам в батальон. Это его перепутали со мной ночью связные. Он был сибиряк, служил в этом полку, но был из другого батальона. Батальона не стало, а он остался в живых. У него в роте было человек сорок солдат, а у меня около тридцати. Комбату что? Комбат сейчас отдаст приказ, и мы с Татариновым пойдем на деревню!
Ты! обратился комбат к Татаринову, Возьмешь с собой взвод, человек двадцать. А ты, махнул он головой в мою сторону, человек десять не больше. Отберите людей и отправляйтесь брать деревню. Остальные останутся при мне. Я буду держать с ними здесь оборону.
Вопросы есть?
"Канешно!" А пушки будут?
Держите ушки на макушке, вот вам и пушки!
Да не ушки, а пушки! поправил я.
Вот я и говорю, пушки!
Вот это дело! подумал я. Мы переглянулись с Татариновым и стали собираться. Когда мы подошли к деревне и расположились на опушке леса, стало совсем темно. Кругом темнота, никакого освещения. На небе ни звезд, ни луны, впереди неясные очертания деревни. Что здесь, где? Куда собственно наступать и где лучше идти? Где у немцев пулеметы, окопы, солдаты и зенитки? Я вспомнил слова комбата. "Ночью в темноте немцы не поймут, сколько вас на самом деле. Примут вас сотни за две, а вы не теряйтесь. Шума побольше. А сами вперед!" Как всё хорошо на словах получается! Пролежав с полчаса, я поднялся и перешел на другую сторону дороги, где лежал Татаринов со своими солдатами. Я присел около него и сказал вполголоса:
Слушай Татаринов! Возьмем человека по три и пойдем вместе в разведку! Может что нащупаем, а может и увидим! А потом и решим, куда наступать.
Я согласен! ответил он. Небольшая группа в восемь человек оторвалась от темной опушки леса. Мы пошли по обочине дороги с правой стороны. Мы с Татариновым впереди, а сзади наши солдаты. Слева у самой дороги стоял одинокий сарай. Мы остановились, и Татаринов зашептал: Ты иди со своими и обследуй сарай. Следующий объект после него будет мой.
27 Я кивнул головой в знак согласия. Я лягу здесь справа от дороги и прикрою тебя на всякий случай. Я махнул рукой, подозвав своих солдат, и сказал им:
Двигаться тихо! Мы пойдем к сараю! Команды подавать не буду. Будете делать все так, как буду делать я! Мы перешли дорогу и направились к сараю. Ни звуков, ни шороха [никакого движения], всё как будто замерло в ожидании, когда мы подойдем к нему. Выбираю направление на середину. Вероятно, ворота с той стороны, сарай стоит лицом к деревне. Медленно приближаюсь к сараю, в руке на всякий случай наган. Солдаты идут пригнувшись чуть сзади, винтовки у них наготове. Подходим к сараю и плашмя спиной прижимаемся к стене. Нужно немного отдышаться и успокоиться. Хоть мы и не бежали, а только шли, дыхание и удары сердца учащены. У сарая по-прежнему всё тихо, я начинаю подаваться к углу. Делаю шаг, и снова замер. Солдаты бесшумно повторяют мой маневр. Угол можно рукой достать. Я стою и решаюсь. Но вот, что-то перевернулось у меня внутри, и беспокойство исчезло. Я вышел за край стены и посмотрел за угол. С противоположной стороны сарая из-за угла на меня смотрел немец. Я отпрянул назад, на мгновение задумался, и, обходя сарай с другой стороны выглянул за угол. Здесь тоже стоял немец, глядел и молчал. Выстрелов [ни с нашей, ни] с их стороны не последовало. Я вернулся назад к середине сарая, показал солдатам рукой, чтобы следовали за мной и пошел обратно. Мы вернулись к дороге, где лежал Татаринов [, и легли рядом с ним]. Я сказал ему, что немцы с двух сторон у сарая, и что нужно их обойти [с двух сторон] полем и попробовать захватить [живыми].
Ты берешь своих людей и обходишь сарай слева, а я со своими иду на сарай по дороге, предложил Татаринов. Я согласился. Возвращаемся на опушку, забираем своих солдат и уходим в темноту [ночи]. Татаринов уже у сарая, я обхожу его кругом. И в этот момент раздаются выстрелы. Слышу визгливые крики немцев, топот ног и снова тишина. И подбегаю к сараю, Татаринов уже стоит в проёме ворот. Немцев конечно, как ветром сдуло. И тут началось. Мы успели только забежать за сарай, пробежать метров сто и залечь в ложбину. Немцы в нашу сторону открыли такой огонь, что казалось живого места не осталось до самой опушки леса. Часа через два огонь несколько утих, но мы смогли выбраться из ложбины только под утро. Потери были небольшие, всего трое раненых. При таком бешеном огне, мы даже не решились стрелять в их сторону. Мы отлежались и кой-как добрались лесом до своих.
28 -
Ну что там? опросил комбат, когда мы вернулись.
Сам [знаешь] слышал! ответил Татаринов.
Зенитки и пулеметный огонь, по крайней мере из пяти пулеметов. После новой перебранки с замкомполка по тылу от нас отвязались. Нас отвели за Тьму, где мы начали рыть траншею. Но это скандальное дело было не кончено. Мы узнали, конечно, что командир полка Ипатов попал к немцам. Вскоре нам прислали на полк%% другого, майора [Карамушко] из разведбатальона. [Карамушко командир, а] Заместителем по пп был знакомый нам Матвеенцев. Мы углубляли траншеи, рыли котлованы под землянки, валили деревья, возводили накаты. Но
Magus  
продолжение
Magus
28 -
Ну что там? опросил комбат, когда мы вернулись.
Сам [знаешь] слышал! ответил Татаринов.
Зенитки и пулеметный огонь, по крайней мере из пяти пулеметов. После новой перебранки с замкомполка по тылу от нас отвязались. Нас отвели за Тьму, где мы начали рыть траншею. Но это скандальное дело было не кончено. Мы узнали, конечно, что командир полка Ипатов попал к немцам. Вскоре нам прислали на полк%% другого, майора [Карамушко] из разведбатальона. [Карамушко командир, а] Заместителем по пп был знакомый нам Матвеенцев. Мы углубляли траншеи, рыли котлованы под землянки, валили деревья, возводили накаты. Новое полковое начальство посылало к нам своих проверяющих. Помню однажды ночью прибежал к нам %%% Максимов. Он был в то время старший лейтенант. Максимова я запомнил, потому, что потом мне пришлось с ним много раз встречаться. Шли дни, земля покрылась толстым слоем снега. Линия фронта располагалась по обеим сторонам реки Тьмы. Немцы с наступлением зимы больше нас не трогали [и не беспокоили]. Даже винтовочных выстрелов не слышно было с [той] их стороны. Мы рыли траншеи, хода сообщения и тоже не стреляли. А что было стрелять? Они нас не трогали, и мы были не дураки. Пальни разок в ту сторону, и начнешься перепалка [между солдатами]. А начальству что? Солдаты гибнут [, ему ничего!] на то и война! Снегу насыпало, на метр поверх траншеи. Ни немцев, ни нас вовсе не видать. Ни дорог, ни проехать! Одни вытоптанные в снегу солдатскими ногами узкие [в снегу] тропинки. Но все они пролегли на переднем крае [вдоль траншеи. А кто пойдет их топтать в тылу, для тыловиков. Тыловики пересели на сани.]. Глубокий снег, и полное затишье на фронте. Когда траншея и землянки в роте были закончены, из полка, как в насмешку поступил приказ[поступило распоряжение]. Участок обороны сдать [другой,] вновь сформированной роте и перейти на совершенно голое поле и уже прихваченную морозом корку земли. Я пожимал плечами, хмыкал и удивлялся. А мои солдаты крайне недовольные, выражали свое возмущение всем матерясь в глаза [и прямо вслух]. "Старались, старались, а тут пришли чалдоны и сели на готовое!" Больше того. Когда мы закончили оборудование землянок и накатов, в роту явились саперы и по приказу полка отобрали у нас шанцевый инструмент. Сославшись, что пехоте иметь двуручные пилы, топоры и большие саперные лопаты не положено. А мы их несли на себе из укрепрайона. [Солдаты %%%] Я думал, что это так надо и приказал старшине большую часть инструмента отдать, раз из штаба полка есть такое указание. Но на следующий день из того же штаба поступил приказ сдать
29 готовую траншею и перейти на голое место. Правду сказать, после этого я рассвирепел.
Ну и прохвосты! процедил я в присутствии штабного работника. Эти мои слова быстро дошли до Карамушки и Матвеенцева. " Ну щенок, ты у меня попляшешь!" Эту плясовую фразу мне передал телефонист. У телефонистов тоже чесались языки [об новостях] по поводу всяких разговоров.
Приготовься лейтенант, съедят тебя в этом полку. Уж если кого не взлюбили, то хоть пулю пускай себе в лоб! Сибиряки мстительный народ, сказал мне телефонист и добавил:
Я тоже из 297-го. Только прошу тебя об этом никому! [Ни слова!] Через несколько дней меня вызвали в батальон и сказали, чтоб я шел в штаб полка, там со мной проведут беседу.
Вот побеседуй со старшим лейтенантом следователем из дивизии! Старший лейтенант официально представился и сказал:
Давайте лейтенант отойдем куда-нибудь, у меня к вам имеется насколько вопросов. Я шел за ним, думая, зачем меня вызвали сюда? Какие он мне хочет задать вопросы? Иди опять будут тянуть за душу за ту ночь, что я лежал в окопе?
Давайте присядем сюда. Здесь сухо, не ветрено и вполне удобно! Я в ожидании его вопроса присел.
Я вас должен опросить, как свидетеля.
Но прежде чем задать вопросы, вы должны мне расписаться вот здесь. За дачу ложных показаний и отказ отвечать на поставленные вопросы, вы можете быть подвергнуты к уголовной ответственности. И он сказал по какой статье и так далее.
Теперь зададим вопросы!
Как случилось так, что немцы обошли стороной весь район до реки Тьмы? После нескольких вопросов я понял, что следователь снял допрос с комбата, и что дело его плохо, потому что сдачу деревни, где стоял штаб полка, приписывали ему. Я спросил:
А что за деревня, которую должен был оборонять батальон, и которая находилась от Волги за десять километров.
Командир батальона со своей полсотни солдат был все время на берегу Волги и попал там под бомбёжку. Мне, например, когда я лежал на берегу Волги никто никакой задачи не ставил. Я остался случайно на этой стороне. Взорвали паром, и мне некуда было деваться.
Скажите лейтенант, почему батальон покинул берег Волги и не стал оборонять деревню?
30 -
Не могу вам объяснить. Меня во взводе и батальоне этой ночью не было.
Я с солдатом спал в окопе. А как меня оставили и кто в этом виноват, вам наверно рассказали и вы в курсе дела.
Или мне снова просить, чтобы устроили очные ставки?
Я не знаю названия деревни, но слышал однажды, что это та самая, где к немцам в плен попал командир полка Ипатов.
Комбат говорит, что это вы во всем виноваты.
Он не может этого сказать. Я командира полка никогда не видел и где находится эта деревня, тоже не знаю.
Скажите, почему ваши солдаты отошли от берега Волги? И как это случилось?
А почему я должен был там остаться? Я на берегу Волги оборону не держал. Я ходил по берегу и смотрел. Я ждал, когда мой командир роты старший лейтенант Архипов вернется с той стороны. Я сидел на берегу почти до вечера, потом налетели немцы, и началась бомбежка. Я видел, как комбат побежал из сосновой рощи, потом вслед за ним отошли от берега его солдаты. Часть моих солдат тоже отбежали от берега и залегли в поле. Батальон занял оборону на небольшой высотке метрах в трехстах от берега Волги. При повторной бомбежке, я с людьми тоже отошел в поле. На высотке, где залёг батальон, были готовые ячейки и мелкие окопы. Там свободных мест не было и мне пришлось своих солдат расположить впереди на сухом месте метров на [пятьдесят] сто ближе к берегу. Ночью я посылал на берег Волги сержанта Вострякова. Он ходил [должен был] смотреть, не переправляется ли наша рота обратно под покровом ночи [и темноты]. Он просидел там часа два, на той стороне не было никакого движения. Я лёг с солдатом в ячейку и договорился со старшиной, что он разбудит меня через три часа и я подменю его на дежурстве. Ночью комбат снял батальон, забрал моих солдат и ушел в неизвестном направлении. Утром мы с солдатом проснулись и вышли к своим. Меня пытались обвинить в дезертирстве, но и потребовал очной ставки со старшиной, сержантом и комбатом. Я не виноват, что без моего ведома сняли и увели моих солдат. Вот собственно всё, что я могу сообщить. Следователь кое-что [из моего рассказа] записал, попросил расписаться на каждом листе, поблагодарил меня и распрощавшись ушел. Я вернулся к себе в роту и на третий день забыл об этой встрече. На берегу Тьмы нам выделили песчаный участок и приказали рыть траншею и занять оборону.
31 Песчаный берег реки был двойной. Верхняя терраса была началом [ровного] снежного поля. В сторону реки она кончалась обрывом, поросшим кустарником и редкими соснами. Под обрывом шел низкий открытый берег реки, который доходил до самой воды. Я хотел траншею расположить по верхнему краю обрыва. Если немцы пойдут в атаку, то перейдя речку, они окажутся перед высоким обрывом, как естественным препятствием. Как наивно я всё представлял! Я не понимал причины, почему меня заставили рыть траншею внизу у самой воды. Мне пришлось снова намечать трассу солдатской траншеи. Сзади обрывистый высокий берег, на который просто так не взбежать, если даже припрет. Я прикинул и остался доволен. Во время атаки или артналета моим солдатам некуда будет бежать. Это даже хорошо! подумал я. Ну что ж, внизу, так внизу! Впереди от края траншеи метрах в двадцати, [то ближе, то дальше] протекала [река Тьма] неширокая река Тьма, покрытая серебристым льдом. Она проложила себе путь по давно размытой лощине и зигзагами пробираясь куда-то в сторону к Тверце. Мы ходили с котелками к реке, черпали воду в промоине и пили её. В последних числах октября резко похолодало. А когда пришел ноябрь, хватил настоящий мороз. В первую неделю ноября снегопада не было, но потом %%% по колено [по-настоящему повалил снег]. Мы всё время [не переставая] долбили землю и рыли траншею. Землянок не было, спали где рыли. Два последних дня снег валил не переставая ни на минуту. Утром откроешь глаза, а на тебе верхом сидит белым толстым мешком [толстый] слоё холодного липкого снега. Чувствуешь, что кто-то залез тебе на плечи и придавил насильно к земле, [как во время игры в чехарду]. Ты поднимаешься со дна окопа, расправляешь плечи и скидываешь с себя белого седока [на землю]. Если ночью посмотреть вдоль траншей, то увидишь неглубокую канаву заваленную снегом и [живых] солдат в виде небольших бугорков. Лежат они или сидят, уткнув головы в колени, трудно сказать! Посмотришь на белый занавес, ползущий к земле и не знаешь точно, кончилась ночь или день на исходе? А сверху на землю летит и летит %%% снег. Мы хотели вначале построить землянку, чтобы солдатам было где обогреться и спать. Но нам запретили. " Пусть сначала отроют траншею! А то будете спать в землянке всей ротой, вас от туда не выгонишь!" После недели пребывания в снегу лица у всех осунулись, сморщились и почернели. Молодой солдат, двадцать лет, а посмотреть на него вроде старик, сморщеный как гриб Лафертовский!
32 Мы перестали вести счет времени. Нам хотелось только одно, есть и спать. Солдаты лениво ковыряли землю. Пойдешь проверить, а день и трех метров не насчитаешь. Меня вызвали в полк для промывания мозгов. А что промывать? Какие мозги? Если солдаты голодные и спят на ходу! Они даже говорить перестали. Сказал кто-то раз:
Отроем траншею, а её отберут опять! Это была последняя фраза, которую я слышал, которую кто-то из солдат через силу [бросил] сказал. Людей на передовой было шло. Один на штабных и предложил перебрасывать роту с места на место. Пока получим пополнение траншеи будет готовы. Воля командира полка [Карамушко] неограниченная воля и власть над нами! Над нами над простыми смертными [солдатами], над безликой серой массой людишек в солдатских шинелях. Но сколько ни крути, не хитри и не дави, солдату заправить арапа вряд ли сумеешь! [Земля так и осталась укрытая белым снегом!] Через какое-то время в полк пришло новое пополнение. Я к своим тридцати в конце недели добавил десятка два молодых, необстрелянных ребят. Но жизнь в траншее не изменилась. Она как и прежде шла своим чередом, в каком-то белом сумраке и полусне. Неделя, за ней вторая прошла на снегу, без тепла, со вшами и в голоде. Служили тыловиками в этой дивизии в основном кадровики. Они попали на фронт полным и старым составом. Жизнь в линейных частях научила их всякому. Продовольствие проходило через руки шустрых людей. Солдат здесь питали не как у нас в пулеметном батальоне. Пайки были куцые, тыловики народец тертый! То, что нам в пулеметном батальоне давали на день, здесь раскладывали и разводили водицей на несколько дней. Мы были поражены этому узаконенному побору. Вот оказывается почему тогда на берегу Волги солдаты сибиряки долго не думая пристрелили раненую лошадь! Не только от этого открытия прозрели наши глаза [, хотя мы и жили в полусне]. Наше сознание просветлело, когда мы в этой дивизии подцепили вшей. Возможно кой кому эти слова будут не по нутру, но куда деваться от правды, если эта правда сама наша жизнь.%%% По той стороне речки Тьмы проходила передняя линия обороны немцев. Абсолютно по высоте, если сравнить горизонтали, немцы сидели выше нас метров на двадцать с лишним. Их оборона шла по буграм и обрывам. Местами обрывы подходили вплотную к реке, и тогда нейтральная полоса сужалась до предела. Но в этих местах солдаты не противостояли друг другу.
33 У немцев сплошных траншей не было и линию фронта они держали небольшими опорными пунктами. [Вдоль] Около дороги на опушке леса [днем и ночью ходили] мы видели патрули. За неделю с небольшим до снегопада мы знали, где держали немцы свои посты. А когда выпал снег, когда все кругом замело и завалило, трудно было сказать, где сидели наши, и где теперь сидели они [немцы]. Смотреть на белый снег резало глаза. Немцы не стреляли, мы тоже помалкивали. Речка повсюду покрылась льдом и была засыпана снегом, на ее берегах нависли причудливые сугробы. И только на перекатах остались промоины, там бежала быстрая и прозрачная вода. Как-то выйдя на берег посмотреть, где солдаты черпают воду, я вспомнил, что у Пушкина о Тьме было сказано: "И ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит..." А Некрасов так кажется сказал: "Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей". Однажды ночью ударил мороз. Нам успели выдать только зимние шапки и телогрейки. На голых руках рукавиц не было, ватные штаны обещали подвезти. Командир полка Карамушко [, теперь уже подполковник,] сидел у окна в натопленной избе и смотрел на замерзшее стекло. Оно покрылось радугой причудливых кристаллов. Ему доложили, что на участке пятой стрелковой роты задержали двух мальцов, они хотели перейти линию фронта.
А говорили, что в роте все спят на ходу!
Где пацаны?
В роте! Товарищ командир полка.
Пошлите за ними наших людей!
Слушаюсь! сказал дежурный офицер, Будет исполнено! А в то время я беседовал с мальчишками. Им было лет по тринадцать не больше.
Мы шли все время лесом, рассказывал один.
Днем сидели в лесу, а ночью пробирались к линии фронта.
Два раза видели немцев.
Один раз на дороге, они шли за повозкой. А другой раз на той стороне леса. Там у них стоят пушки.
А почему вы решим идти через линию фронта? спросил я.
Вас кто-нибудь направил сюда?
Мы сами!
А пошли зачем?
34 -
Захотели к своим пробраться!
У вас в деревне родители или кто из родных?
У него бабка в деревне. А у меня никого.
Откуда ты взялся, нужно тебя спросить?
Мы жили в Калинине. Мать на лето отвезла меня в деревню. Он мой друг. Мы живем в Калинине в одном переулке. Он поехал к бабушке, вот и я с ним. Мать за мной осенью не приехала, вот мы и остались у его бабушки. Вот мы и решили податься к своим.
Куда?
Бабы говорили, линия фронта близко. Наши стоят на Тьме. Вот мы и решили уйти из деревни. Я велел старшине послать двух солдат.
Пусть ребят отведут в батальон. Ребят отправили, и солдаты вскоре вернулись.
У нас их по дороге забрали. Из полка нарочные подоспели. Дня через два мальчишки опять появились в роте. Их привели полковые разведчики. К нам в траншею явился Максимов.
Нужно без шума переправить их обратно на ту сторону! сказал он.
Ты сам поведешь!
Я взял с собой старшину, Захаркина и мальчишек, перешёл по льду речку и забравшись на заснеженный берег, решил подождать. Мы легли в снег, нужно было немного дать им отдышаться.
Ну и где же вы были? спросил я в полголоса.
Из штаба полка нас на санях парой лошадей отвезли в дивизию. Там с нами говорили офицеры. Потом водили к какому-то старику. %%% Нам вернуться обратно к бабке и собирать сведения о передвижении немецких войск. Нам дали пароль! К нам связного пришлют, заявили они гордо.
Вам же велели об этом никому не говорить! сказал я.
Вы-то ведь свой! Может мы опять сюда к вам вернемся. Вам поручено переправить нас.
А не боитесь назад возвращаться?
Нет! Мы дорогу знаем!
Ну хорошо! Я подождал середины ночи, поднялся на обрыв, довел их до опушки леса, и они ползком подались вперед. Мы пролежали со старшиной и Захаркиным в снегу до утра, слушая не стрельнут ли немцы. Я отвечал за них. Нужно было сделать все тихо. Мы уползли назад перед самым рассветом. Можно было сказать, что переправа через линию фронта нам удалась. Старший лейтенант Максимов звонил мне, когда я вернулся, я ему подробно обо всем [доложил] рассказал.
35 Через насколько дней меня вызвали к комбату.
Иди в полковые тылы и получи валенки и теплые рукавицы. Полушубки, телогрейки и стеганные штаны ещё не привезли [на всех], после получишь. Штабные, тыловики и ком. состав полка были одеты полностью и во все новое. Нам офицерам рот выдали то, что после них осталось.
А как же солдаты? спросил я.
А что солдаты? Солдаты ватники под шинель имеют, шапки на них надеты, рукавицы завтра старшина получит, а на счет валенок придется дня два подождать. Валенки для всех солдат на подвозе. Ещё через день в роту пришло пополнение. С маршевой ротой прибыли молодые солдаты. Командиром взвода прислали младшего лейтенанта Черняева. Не помню, откуда он сам. Но кажется из Омска. Мы были в роте вместе около месяца и сведения о нём исчезли из памяти быстро и навсегда. Но внешность его я запомнил [хорошо]. Парень он был молодой, широкоплечий, по характеру спокойный и даже не в меру молчаливый. Лицо у него было простое, обветренное и чуть чуть скуластое, глаза обыкновенные, серые. Ладони рук больше и мозолистые. Кем он был до войны? [я знал, но забыл] В деревне работал. На фронте, что ни месяц каждый день перемены, прошла [одна] неделя целый [серьёзные] события. День на день никогда не похож. Прибыл он к нам в роту прямо из училища. Несколько месяцев позанимался военным делом и уже младший лейтенант. Прибыл он к нам; в ноябре, а в декабре его уже не стало. При особых обстоятельствах он пропал без вести вместе со своим взводом. На фронте он был всего ничего, всего один месяц. И за этот короткий срок войны сумел получить от Березина судимость. Судимость правда условная, но она морально раздавила человека. II декабря сорок первого года под огнем немецких зенитных батарей легло в землю сразу два полка нашей пехоты. В донесениях и книжечках под диктовку Д. И. Шершина указали, что в районе Марьино и Щербинино шли ожесточенные бои. А боев просто не было. Под батареи зениток сунули людей, и считай только убитых на поле оставили без двух, трех сотен тысячу. И все это свершилось за пару часов. Черняев не мог выйти из-под этого огня. Я был этому очевидец и свидетель. Из нашего полка всего вышло только два человека. Но вернемся на Тьму. Взвод младшего лейтенанта Черняева был выдвинут несколько вперед и правей. Он стоял у самой кромки льда в густых заснеженных кустах.
36 Черняева со взводом поместили туда по указанию штаба. Я понимал, что штаб полка по приказу свыше обязан был разработать в деталях и организовать систему обороны. В общем, расчет был простой! Если роту в траншее накроет немецкая артиллерия, то в кустах на снегу останется нетронутый взвод. Я конечно возражал, тактика штабных мне была не совсем понятна. Но в моём согласии никто не нуждался. А я возражал потому, что взвод Черняева поставили в такое место, где нельзя было углубиться в землю и на полштыка лопаты. Солдатам Черняева негде было укрыться. Они сидели в открытом снегу. Берег в том месте был низкий и топкий. Плоский мыс, образованный наносом песка, не промерз и на поверхность земли везде выступала вода. Можно подумать, что мы могли принести мешки с песком и соорудить что то вроде редута. Но должен вас огорчить. Рогожа и мешковина была тогда на строгом учете. Мешки выдавали только под тару тыловикам [и обозникам]. Солдаты Черняева насыпали вокруг себя полуметровый сугроб, набросали на снег под ноги лапника и получилась лежанка под открытым небом. Во взводе Сенина солдатам было теплее. У них над головой была корка промёрзшей земли. Солдаты подкопали в переднем скате траншеи норы и заползали туда на четвереньках. Землянку в роте вначале нам строить запретили, потом ее строить не %%%. Мы ждали, что нас перебросят в другое место %%% [А может и не забыли? Мне не хотелось по этому вопросу идти и обращаться к комбату в штаб полка.] Важно было другое, как понимал я. Нас хотят поставить в такие условия, чтобы у каждого возникла правильная и одинаковая мысль. Если назад из траншеи ходу нет, а вы хотите выбраться из обледенелой могилы, идите под пули, берите деревню и грейте зады. А пока на ветру и на холоде застывали мои солдаты. Выползешь из норы, встанешь со сна, наступишь на пятки, а хребет дугой, ни туда и ни сюда, ни разогнуть, ни дыхнуть и ни пёрнуть [%%%]. Старики говорят, это икшакс (ишиас). 0т холоду ног. А нам молодым кажется другое. Что нас поставили вдоль мерзлой траншеи раком и через нас прыгает начальство, как при игре в чехарду. Я тоже спал в промерзлой солдатской норе во взводе у Сенина. Сегодня ноябрь сорок первого года. Из дивизии пришёл приказ. Командиру стрелковой роты положено иметь ординарца.
37 Перед рассветом, когда приносили в роту пищу, я сам ходил с котелком за получением порции баланды и хлеба [и стоял в очереди]. До сих пор ротные бегали в одиночку по передку. Зацепит где пулей! Всякое может случиться! Пойдет по тропе и пропадет человек! По приказу я должен выбрать себе солдата в ординарцы, подать на него представление по инстанции и он пойдет в полк на беседу. "Проверка на вшивость", как говорили солдаты. Под этим понималось и то и другое. При тебе должен быть благонадежный и проверенный человек. Кто знает, может ты сидишь как засланный в пехоту шпион? Сидишь в траншее, спокойно кормишь вшей, [целый день] торчишь на холоде, живешь в голоде, да ещё прикидываешься [что ты свой]. А потом окажется, что ты перебежчик с той стороны. Ординарца должны проинструктировать в соответствующих органах. К вечеру в тот же день меня вызвали в батальон. Зам. комбата по политчасти, а теперь у нас в батальоне было по штату такое лицо, вполне серьёзно и, можно сказать секретно, сообщил мне.
Есть данные из дивизии, что в стрелковых ротах находиться шпион. Мне поручили предупредить тебя, чтобы ты проверил своих солдат. Он офицер, но одет во всё солдатское. Для связи и опознания у него есть пароль, две немецкие бритвы.
Проверь у своих солдат карманы и мешки, может найдешь у кого одну или две.
А они что? Со вставными лезвиями?
Да нет! Говорят тебе опасные, немецкие, Золинген! Лезвием как следует не побреется. Немцы не дураки!
Шпионы в роте! Серьёзное дело! Сам понимаешь!
Так сколько же нужно отобрать опасных бритв? Две или три? спросил я сидящего рядом комбата.
Чем больше, тем лучше! ответил он, пуская дым к потолку.
Я что-то вас не пойму. Бритвы нужны или шпионы?
Да! Ты, лейтенант, действительно бестолков. Как тебя только держат на роте?
Разрешите идти? оказал я бодро.
Иди! Иди! Я выбираю себе ординарца,
Возьмите молодого! Пожилого не удобно! говорит мне старшина.
Куда послать бегом, а у него ноги заплетаются.
Возьмите молодого, есть шустрые ребята [пареньки]. Вот так где ранит, старик вас не вытащит бегом на себе.
Смотря какой старик, и какой молодой? заключаю я.
38-
Может Захаркина взять,
Захаркин не подойдет! Он что-то мается с животом. Я выбрал себе молодого солдата. Как это произошло, сейчас расскажу. Иду вдоль траншеи, в ней сидит группа солдат. Они все из пополнения и держаться кучкой. Скребут лопатами по бокам траншей, им велели очистить её ото льда и снега. Старики не работают. Они когда-то рыли эту траншею. Теперь работать очередь молодым. Старики сидят у бортов, покуривают, ждут когда молодые закончат работу.
Пусть поработают пацаны. Это им в охотку, мускулы набьют и о войне кой что узнают, переговариваются между собой пожилые солдаты. Им теперь хорошо, есть на ком отвести свою душу.
"Вот только лейтенант у нас молодой, был бы постарше, поддержал нашего брата!"
"А то как на работу, так все становись!"
" Молодой, молодой! И покрикивать на нас стал, Кричит шевелись, старые клячи!" Старики не работают, они сидят, разговаривают и курят.
Кто у вас тут грамотный? спрашиваю я у молодых солдат.
Все товарищ лейтенант толковые ребята! А насчет грамотёшки, вон Валька из Москвы. У него девять классов. А у нас всего по пять и шестой коридор.
Валентин иди сюда, лейтенант зовёт!
Откуда сам? спрашиваю я его.
У меня дома, что-нибудь случилось?
Нет! У тебя дома [наверное] всё в порядке. Я к тебе не с письмом. У меня к тебе другое дело.
Мне ординарец нужен. Пойдёшь ко мне ординарцем?
Не знаю, справлюсь ли я?
Справишься! Справишься! отвечают за него дружки солдаты.
Тебе должность помощника лейтенанта дают, а ты сомневаешься!
Считай себя в роте пятым начальником.
Я согласен, товарищ лейтенант, что теперь мне делать?
Будут дела! Я скажу, когда и что тебе нужно будет сделать. Так я подобрал себе ординарца. Молодой парнишка до войны жил с матерью, учился в школе, и со школьной скамьи прямо на фронт, в стрелковую роту. Парень ничего скромный. На вид совсем не кормленный и страшно худой. Возможно, отсутствие сил сделало его немного вялым. Посиди неделю в холоде и на снегу, полежи в мерзлой земле без костров, без землянок, без нар, без железных печек, тут и верзила откормленный сразу выпустит дух. Я даю ему разные поручения.
39 -
Сбегай к Черняеву во взвод, вызови сюда младшего лейтенанта. Сходи к старшине, напомни ему на счет патрон, пусть получит, в роте они не у всех в полном комплекте. Задания, которые я даю, проверяю на следующий день обычно утром. Спрашиваю
Ты к старшине вчера заходил, говорил на счет патрон?
Нет товарищ лейтенант, выскочило из головы, забегался.
Ты вечером что делал, когда я ушел?
Спал товарищ лейтенант. За все эти дни отсыпался. Я на него не кричу, не ругаюсь, но говорю серьёзно.
Я на тебя надеялся, думал, что с патронами в роте порядок. А ты взял и забыл! Если ещё промашки с патронами будут, обещаю тебя отправить для несения службы в полковую похоронную команду. Там собрался весь цвет изысканного общества и выдающихся личностей. Все доходяги, евреи симулянты, немощные старики.
Приедешь домой с фронта, а соседи спросят:
Где воевал?
Ха, ха, ха! Скажут девчонки, когда узнают, что ты служил в похоронной команде.
Ладно! На этот раз прощаю тебя! За первую неделю ноября снег навалил ещё. На реке намёрз толстый слой прочного льда. Но кое-где на мели вода продолжала бежать говорливыми ручейками. Она разливалась по поверхности льда и скапливалась под снегом. Солдаты сидели в открытой траншее, мерзли и коченели, проклинали свою судьбу. Я проявил инициативу и разрешил им пробить в земле [трубы] дыры и откопать земляные печурки. Нам на передовой огня разводить не разрешали. Теперь по ночам из-под бруствера траншеи подымались солдатские дымки. Приучишь солдат к огоньку и дыму, потом на мороз не выгонишь низкого! Полковые сидят в натопленных избах, им не понятно, что солдаты мерзнут в снегу. Каждому свое! Одним деревни, бабы и пуховые подушки, а другим голые траншеи и льдышки под головой. %%% их бы на недельку сюда, чтоб зады пообморозили! Люди не могут, как бездомные псы, сидеть на ветру и жаться друг к другу [от мороза]. Вы слышали, как по ночам стая бездомных собак воет на морозе вблизи человеческого жилья? Собака скулят как пьяная старуха. Людям нужен отдых и человеческое тепло. Им и так солдатская жизнь не светит! Так рассуждал я, а в жизни получалось всё наоборот. Всем было наплевать, что потом будет с солдатами. Какая-то тяжелая апатия охватила некоторых из солдат. Одни сидели у своих печурок, обжигали ладони, смотрели на веселый огонь, пихали в печурки поближе к огню застывшие [валенки] руки и ноги. А другие лежали в нетопленых своих лазейках и исступленно глядели в мёрзлый потолок.
40 Я шел по траншее, что обыкновенно делал перед рассветом. Нужно было пройти, посмотреть, переброситься [несколькими] словами с солдатами, и по первому взгляду, по их неторопливому говору определить, как дела в роте, все ли на месте и ничего не случилось. Ночью я проверял оба взвода раза два, ложился спать и вставал перед рассветом. Рассвет самое тревожное и [ответственное] неприятное время. Перед рассветом на войне делаются все самые пакостные дела. Траншея это извилистая, глубиной по пояс, а иногда и чуть глубже узкая канава. У траншеи в отличии от сточной канавы бока крутые и обрывистые и выброс земли с одной стороны. Траншея послевоенных времён, если где на неё наткнёшь [где-либо в лесу], совсем не похожа на ту, чем она была во время войны. Пехотная траншея скорей похожа на яму, которую роют под водопровод, бока наклонные и крутые [готовые любую минуту обвалиться]. Идешь по ней и цепляешь боками, скребешь мерзлую землю то одним, то другим плечом. Под ногами где ровно, где снегу по колено, за ночь наметет через сугроб не пролезешь. [Глубокие следы остаются, когда утром первым идёшь.] Солдаты одного отделения скребут и чистят свой участок траншеи, от другом отделении %%% даже снег выкинуть лень. Пролез по глубокому снегу и думаю, может это ничейный участок траншеи. Вышел на очищенный от снега поворотов вижу солдат стоит на посту.
Ну, как дела? спрашиваю его,
Немец не шуршит?
Нет товарищ лейтенант, все тихо!
Почему не расчистили за поворотом траншею? Неужель трудно снег убрать?
Это участок соседнего отделения. Вот мой, где вы стоите чистый.
У нас в деревне, товарищ лейтенант, сосед мой пьяница был, лодырь и бездельник. Тоже вот так к калитке не пролезешь.
Вот посмотрите, рядом свою берлогу отрыл их Черешков. Печки внутри нет, ноги торчат наружу, идешь иногда, переступать приходится через них.
Стыд и срамота! Я обратил внимание, что солдат, с которым я говорил, стоял на подстилке из лапника. Снег по бокам траншей был обметён, и проход от снега был очищен. Здесь на передовой были разные люди, они по разному о себе заботились, по разному в относились к службе. Здесь на передовой солдаты постигли все прелести и горести окопной жизни. Одни и здесь в окопах боролись за свою жизнь, а другие к ней были %%% безразличны.
41 У меня сейчас будет смена. Зайдите к нам в каморку [домушку], товарищ лейтенант. Посмотрите как мы живем. Посидите, покурите, погрейтесь. Мы всю ночь топили. У нас там сухо и тепло. Солдат помолчал, а потом добавил;
Я вас табачком самосадом угощу. Вы такого ещё не пробовали.
Ну что ж! ответил я, Иди буди своего напарника!
Так и быть, зайду к тебе! Солдату нельзя [в просьбе] отказать, когда он доверительно приглашает. Нужно пойти, посидеть, покурить, [видно душа его этого] может сказать что хочет. В подбрустверном укрытии у солдата было уютно и тепло. Земля на стенах просохла, ни сырости, ни плесни. Я сел на ворох лапника покрытый сверху куском палаточной ткани, вход наружу солдат старательно завесил. Внутри загорелся огарок свечи, в боковой печурке ещё тлели красные угли.
Это я для вас зажёг! Мы сами без него управляемся. Только в особых случаях зажигаем, и показал на огарок свечи. Солдат протянул мне кисет, и я закурил [самосада]. Табак был действительно хорош. Я сидел, молчал и курил. Солдат с разговором не касался. Он понимал [и видел], что я о чем-то задумался и не хотел пустыми словами сбивать меня с мысли. А я сидел, курил и думал о двух предметах: 0 солдатской жизни и о солдатской еде. Кормили нас в дивизии исключительно "хлебосольно"! [как принято в таких случая говорить официально!] Мучная подсоленная водица и мерзлый как камень черный хлеб, его когда рубишь, не берет даже саперная лопата, не будешь же его пилить двуручной пилой, поломаешь все зубья! Суточная солдатская норма в траншею не доходила. Она как дым, как утренний туман таяла и исчезала на КП и в тылах полка. А полковые, нужно отдать им должное, знали толк в еде! Одни здесь брали открыто, и ели, сколько принимала их душа. Им никто не перечил. %%% Другие помельче не лезли на глаза, они брали скромно, но ели сытно и жевали старательно. Но были и другие, почти рядовые, которые продукты получали со складов, отчитывались за них, варили их и ими комбинировали. Они в обиде на жизнь и на харчи также не были. " Горячая пища солдату, нужна!" утверждали они и доливали в солдатский котел [вместо продуктов подсоленной] побольше воды. "Пусть солдаты просят добавки! Начальство велело!" А то по дороге, мобыть, расплескаете! У нас в этом отказу нету!
42 -
Что-то она у тебя сегодня жидковата! нерешительно скажет старшина.
Не важно, что она с жижей! Это на [мясном] бульоне! Важно, что она горячая и её много!
Где ж много?
В котле много!
А тебе как положено полсотни черпаков на роту, получай и отходи! Мысли бегут быстро, это когда рассказываешь кажется, что долго! С того самого дня, когда мы вошли в состав стрелкового полка, солдаты сразу почувствовали голод. Не раз вспомнишь свой московский 297-ой батальон. Вот где кормили досыта! Мы о еде там и не думали! Солдаты ходили хмурыми, ворчали при раздаче пищи, но полковому начальству на это было наплевать. [при случае ничего не говорили] А что говорить? Ничего не изменишь! У солдат была теперь одна дорога к правде, через собственную смерть и через войну! Тоска о еде точила солдатскую душу. С командира роты тоже не спросишь. Солдаты видели, что на меня постоянно рычали. И уж, если ротный ничего не может сделать, что соваться в это дело солдатам. Любой разговор по телефону со мной начинался [с раздражения, с недовольства] с матерщины и с крика. Орали в глаза, когда вызывали к себе. %%%варивал по поводу всего, не выбирая выражений. Солдаты знали и видели, как меня %%% ехидно высмеивали и старались поддеть. При малейшем с моей стороны возражении, мне тут же грозили. К чему все это делалось, я тогда не понимал [не готовилось чего?]. Я об этом [несколько раз спрашивал] как-то раз спросил комбата, но он упорно молчал.
Мне тоже каждый день делают втыки! У них наверно стиль такой! %%% От сытых и довольных своей жизнью полковых начальников и до вшивых и мордастых тыловиков, все кормились за счет солдат окопников, да ещё покрикивали и делали недовольный вид [выражение лица]. Там в глубоком тылу народ призывали, что нужно отдать все для фронта. А здесь, на фронте, полковые %%% считали защитниками Родины только себя.
Зачем набивать желудки солдатам?
Ранит в живот, сразу заражение крови пойдет [от присутствия пищи].
Траншею загадят так, подлецы, что потом не продохнуть! Солдату нужно иметь промытые мозги и пустой желудок [кишечник]! Русского солдата сколько не корми, он все на начальство волком смотрит!
Меня как то вызвали в штаб полка. Ожидая приёма, когда освободится начальство, а нас при этом обычно держали на ветру, я наткнулся на подвыпившего капитана. Не знаю, кем он был при штабе, но он посадил меня рядом с собой на бревно, дал папироску и сказал мне:
Вот послушай! Одни жили-были, живут и ночуют в избах, и считают себя фронтовиками.
43 -
А вас посадили в сугробы и на вас нет смысла переводить сало и прочие съестные запасы. Другое дело основной состав полка.
Ну лейтенант давай разберемся!
Кто по-твоему держит фронт? А кто просто так торчит там в окопах?
Кто в постоянных заботах? А кто все делает из-под палки?
Да, да! Кто отвечает за фронт?
Линию Фронта держим мы полковые. И нашими заботами вы сидите спокойно на передке в своей траншее.
Не было бы нас, вы давно бы все разбежались! Верно я говорю?
Что верно, то верно! [поддакнул] сказал я ему, думая что ещё он скажет.
Без полковников армии не существует!
В полку фронтовики это отец наш родной, его заместители и штабные как я. В полку мы не одни. Тут снабженцы и кладовщики, начфины, евреи парикмахеры, медики, повара, и сотня повозочных. При штабе портные, сапожники и шорники, саперы, телефонисты и санитарочки в санроте, сам понимаешь! Все они фронтовики и защитники Родины. Это основной и постоянный состав полка, а вы, как это вам сказать, временные людишки, переменный состав, всего на две, на три недели.
Вас считай... Сегодня вы были, а завтра вас нет!
А кто останется? Кто будет стоять против немцев?
Ты знаешь, сколько вашего брата желторотых лейтенантов за это время успело отправиться на тот свет?
Нас в полку сейчас больше, чем вас там сидящих в траншее.
Мы штабные живучие, тем мы и сильны!
Нас совершенно не интересует, какие у вас там потери. Чем больше, тем лучше, это значит, что полк воевал и мы поработали!
Что я?
Я уже лишнего говорю!
Иди, тебя зовут!
Нет, это не тебя! Сиди и слушай дальше!
Чего там скрывать! Кроме меня тебе никто не откроет глаза на то, что здесь происходит.
Ты мне с первого раза приглянулся. Сразу видать, когда у человека открытое лицо.
Вот слушай! Застелят вашими костьми нашу матушку землю и ни один человек после войны не узнает ни ваших фамилий, ни ваших могил.
Видишь разница в чём? А мы будем живые и наши фамилии будут фигурировать в отчетах и наградных листах.
Скажи лейтенант, за что ты воюешь? Только без трепотни! А то кого ни спрошу в полку, все патриотическими фразами прикрываются.
44 -
Ладно, они тыловики, боятся место потерять. А ты ведь из траншеи.
Я воюю за [лучшую] сытую жизнь. В молодости я жил в голоде и недостатке. Нас у матери было трое. Хочу, чтоб после войны жилось лучше и сытней.
И ты думаешь дожить до конца войны?
Думаю! Мы в училище с ребятами дали друг другу обещание до Берлина дойти.
И ты веришь этому?
Ну, а как же, конечно!
Ну знаешь, ты всех перехлестнул!
Иди! Вот теперь тебя зовут.
Хорошо, что немцы застряли в снегу, думал я, шагая обратно в роту. Машины и танки у них увязли в сугробах. Мальчишки, перебежавшие фронт, рассказывали, немецкая техника встала намертво. Они её даже из снега не вытаскивают. Немецкая солдатня одета в летнюю форму. Вдарил мороз и немецкая пехота разбежалась по деревням и [посёлкам] избам. На улице мороз, а они на постах стоят в пилотках. Винтовки голыми руками не возьмешь, прилипают к рукам и отдираются вместе с кожей. У наших, считай, с осени заржавели стволы. А немцы вообще не стреляют. Наши стали ходить в открытую. Да что там в открытую! Считай, идут нахально, не пригибаясь, прямо напрополую! 7-го ноября праздник. К празднику нам выдали по сто граммов водки и по полбуханки не мороженого хлеба. Это целое событие, мы отметили его от души. После праздника водку давать перестали, и наша жизнь пошла по старой колее. 13-го ноября меня вызвали в штаб полка по срочному делу. Там мне сказали, что я вместе с комбатом и командиром четвертой роты Татариновым пойду в дивизию. Я был удивлён. Спросил комбата, а он как обычно промолчал. Татаринов всю дорогу почему-то вздыхал и охал, Мы шли не одни. С нами вместе в дивизию топали два солдата с автоматами и лейтенант командир комендантского взвода, как он сказал. Солдаты пыхтели, обливались потом от быстрой ходьбы и вскоре отстали. А дорога не близкая, считай километров пятнадцать, и снегу по колено, идти не легко. А мы хоть и голодные, но привыкшие к ходьбе и быстрые %%%
Подождите я солдат подгоню! сказал нам лейтенант из комендантского взвода и остановился на дороге.
У меня нет времени ожидать вас здесь! закричал он солдатам.
45 -
Давай шевели ногами! Солдаты молчком нагнали нас и мы снова пошли по снежной дороге. В дивизии нас встретили с улыбкой. Но ни одного знакомого лица. Лейтенант передал нас какому-то капитану, забрал солдат и пустился в обратный путь.
Что это? мелькнуло у меня в голове.
Конвой или охрана?
Доставали нас, сдали и повернули домой! Перед дверью в избу, капитан вышедший нам на встречу, вежливо попросил личное оружие пистолеты сдать ему.
Что это, подумал я.
Для чего всё, это опросил я его, удивлённый.
У нас порядок такой, дорогой мой лейтенант! Давайте пожалуйста ваш револьвертик! Я расстегнул кобур, достал свой наган и положил его на ладонь капитану. Комбат и Татаринов сделали то же самое. После этого нас пропустили в избу. Двое часовых в новых овчинных полушубках на перевес с автоматами охраняли крыльцо и дверь. Мне велели присесть в передней, а комбата и Татаринова провели дальше. 0 чём с ними говорили, мне было неизвестно. Я хотел было закурить, но меня тут же одернули.
У нас здесь не курят!
Что за учреждение? И почему здесь нельзя курить?
Здесь военный трибунал, а не учреждение! И вам, пока вы здесь сидите, курить не полагается!
Как! вылетело у меня от неожиданности" Дверь во внутреннее помещение открылась, и меня пригласили войти. Я, ничего не думая, спокойно сажусь на заднюю лавку у стены. Капитан подходит ко мне и обходительно просит пересесть на переднюю лавку.
А мне сюда зачем? спрашиваю я. Мне сзади смотреть удобней.
Вы, лейтенант, уже не свидетель.
Кто же я такой?
Вы, как и они, подследственный и участник.
Какой участник? В чём я участвовал и где?
Давайте помолчим! До вас очередь дойдет, суд во всём разберётся. Капитан легонько, подтолкнул меня вперед и, положив руки мне на плечи, кивнул головой на свободное место [на передней лавке]. Я, не думая ничего, послушно опустился.
Вы видите, что я с вами обращаюсь не как со взятым под стражу, а совсем наоборот! шепчет он мне, усаживаясь сзади.
А чему я собственно участник, спрашиваю я его в свою очередь в полголоса.
46 -
Не волнуйтесь лейтенант, не надо, не торопитесь. Держите себя достойно. Вы ведь офицер! Сейчас во всём разберутся и вынесут справедливое решение.
Вы подтверждаете, что заблудились в лесу и всю ночь блуждали? услышал я чей-то голос. Потом о чём-то говорили другие. С мороза и с воздуха и от быстрой, долгой ходьбы я не мог сразу вникнуть в происходящее. Я почему-то разговор воспринимал урывками. Впереди, за накрытым красной материей столом сидели люди в военной форме. Перед ними лежали бумаги. Что это, собрание или праздничный президиум? После долгого разговора с комбатом, судьи попросили его пересесть на боковую скамью, около которой стояли два вооруженных солдата. Подошла очередь Татаринова. Он почему-то подкашливал и вытирал ладонью пот с лица.
Вы прибыли в роту, в ту ночь, когда батальон заблудился в лесу?
Да! ответил он не подымая головы. Сегодня 13-ое ноября определил я подсчетом. Шестой день с того дня, когда нам в траншее выдали водку. Кто-то подтолкнул меня сзади в плечо. Я быстро обернулся. Капитан показал мне пальцем в направлении красного стола. Я сразу понял, что теперь меня требуют к ответу. После целого ряда вопросов, где я родился, кто я, и другие, меня спросили:
Вы были на берегу Волги, когда батальон занимал там оборону?
Да, был, ответил я.
Когда вы оставили линию обороны и отошли от берега Волги?
Я берег Волги не оборонял. У меня приказа на оборону берега Волги не было. Мы лежали, на берегу и ждали, когда наш командир роты старший лейтенант Архипов вернётся о того берега. Я отошел от берега Волги, когда началась бомбёжка. Сначала отошёл батальон, потом обнаружив, что мы остались одни, мы отошли за батальоном.
Я думаю достаточно, сказал кто-то сидящий за столом.
Больше вопросов нет, сказал мне тот, что меня допрашивал. После некоторой паузы, сидевшие за столом удалились на совещание. Они вернулись, нас попросили встать. И суд объявил свое решение. Комбат получил восемь лет лишения свободы, а нам с Татариновым по статье 193 21"Б" УК РСФСР условно дали по пять лет. Когда нам по очереди дали последнее слово, то я задыхаясь от несправедливости сказал, что всех перечисленных деревень о которых здесь идет речь, и которые полк оставил без боя, я в глаза никогда не видел и о них не слыхал.
47 -
Покажите приказ, или пусть подтвердят отдавшие его люди, что и оставленные во время переправы через Волгу солдаты обязаны были оборонять одну на указанных здесь деревень. Я с солдатами на берегу остался случайно. Я приказа на оборону берега не имел.
Мой командир роты Архипов с тремя взводами переправился на тот берег реки и приказал мне на следующем пароме следовать за ним. Саперы у нас на глазах взорвали паром и сбежали в тыл. Я остался на берегу без всякой связи и без знания обстановки. Где и куда пропала наша рота, никто не знает. Мне здесь ставят в вину сдачу целого района деревень: Избрижье, Заборье, Стружня, Галыхино, Тухминь и Степанково. Район на десятки километров для взвода в тридцать человек солдат не слишком ли много? Его должна оборонять по крайней мере дивизия. Если здесь вершится правосудие, то почему мне в вину ставиться невозможное и такая несправедливость? Меня тут же прервали и разъяснили, что я должен говорить только по существу и добавили:
Виноват полк. В полку осталось три офицера. Эти трое вы! В решении суда всё учтено!
Если все установлено, то вам хорошо известно, что немцы и техника переправлялись у пристани Избрижье. А я находился в то время от Избрижья в пятнадцати километрах, если идти по берегу вверх по течению реки. Где же тут логика?
Ты, лейтенант, не кипятись! услышал я голос капитана у себя за спиной.
Чего ты лезешь на рожон? У тебя всё условно! Ты должен быть рад, что так легко отделался? Вернешься в роту! Сейчас револьвер свой получишь! Вот у комбата дела обстоят гораздо хуже! Слова капитана сбили меня с хода мысли и я, как бы заткнувшись, опустился на скамью. Да, подумал я. Березин выгородил себя, отдав под суд трех младших офицеров. Самое главное было сделано. Нас судили потому, что мы остались в живых и судить больше было некого. В течение одной ночи Березин потерял полк, который вместе с Ипатовым попал в плен. Березин потерял десяток деревень и территорию пятнадцать на двадцать километров [по фронту и в глубину] Действительно, какая разница для лейтенанта, будет он через неделю валяться убитым с судимостью или без неё!
Что-то будет дальше? подумал я, выходя на крыльцо. Я осмотрелся кругом, белый снег слепил глаза. Я достал махорку, свернул папироску и закурил.
Вот ваш револьвер, возьмите! услышал я голос капитана.
Можете идти к себе в роту! Нужно взять себя в руки решил я. И тут же стал вспоминать, когда пришел приказ из дивизии о назначении меня на должность
48 командира роты. На берегу Волги я был командиром взвода. Ночью все было по-прежнему. На Тьме я исполнял обязанности командира роты, но в должности утвержден ещё не был. Перед праздником за три дня, когда мне объявили, что мне положено иметь ординарца. Вот когда я получил эту должность официально. За десять дней до суда. Да, должность командира роты и пять лет судимости условно в придачу. Теперь после суда я должен проявить мужество и стойкость, не пасть духом и не поддаться апатии. Иначе, спрашивается, для чего меня осудили! Я возвращался назад вместе с лейтенантом Татариновым. Мы шли молча и почти всю дорогу курили. Хорошо, что нынче ранняя зима, навалило много снега, перекрыло дороги. А то драпали бы мы до сих пор. У меня не было ни протеста, ни озлобления, даже возмущения к совершенной несправедливости. Я получил неожиданный удар и ещё не осознал, что произошло, что случилось. Татаринов отвернул по тропинке в сторону, и мы разошлись по своим ротам. Когда, я спрыгнул в свою траншею, она мне показалась незнакомой и [совсем] какой-то чужой. В траншее, как прежде, сидели солдаты, чего-то жевали и дымили махоркой [%%%]. Им некогда было открыть рот для разговоров между собой. Я не стал рассказывать своим солдатам о случившемся. Суд придавил меня, придавил мою личность. Много дней я молчал и хмурился, часто вздыхал и не отвечал на вопросы. Телефонист меня звал к телефону, я подымался и уходил в другую сторону траншеи, садился где-нибудь в углу окопа и курил. Вечером меня разбудил старшина. Он чутьём понял, что у меня большие неприятности. Старшина осторожно предложил выпить. Сегодня в роту по норме выдали водку. Он налил мне два раза, я с жадностью и отвращением проглотил содержимое кружки. Выданная водка отдавала сивухой и привкусом керосина. Я вернул старшине пустую кружку, сплюнул на снег и положил в рот кусок мороженого хлеба. Его сразу не съешь, его приходится долго сосать. Тёплая жижа побежала вниз по пищеводу. Водка обожгла что-то внутри и замутилась в голове. Она помогла освободиться от гнусных и грустных мыслей. Я вздохнул и выругался с облегчением. Солдаты тоже чувствовали неладное. Они смотрели на меня со стороны и при моём появлении тут же замолкали. Я на глазах у них за один день как бы переродился. Из приветливого и отзывчивого, я превратился в замкнутого и резкого. Если раньше я старался не замечать их неряшливость и недостатки, сглаживал углы и мелкие ситуации, то теперь все эти мелочи начали меня раздражать.
49 Делал я все как прежде честно и по справедливости, но перестал им прощать даже небольшие промахи.
Отойдет! говорили между собой солдаты. Видно начальство им шибко недовольно. Потом, после, через некоторое время они узнали о суде, но своих мнений по этому делу между собой не высказывали. Это как бы была запретная тема для разговоров [, и выноса своих суждений]. Я уходил иногда куда-нибудь в дальний окоп, расслаблялся и внутренне нагонял на себя тоску.
Милая моя Родина! Плачет твой сын! Горечью и болью душа обливается. Все мы идущие на смерть и в небытие хотим избавить свой народ от страданий и гнета! Мы, простые солдаты своей земли, привыкшие к нищете и голоду, всё на себе терпеливо вынесем и преодолеем. А вы, добрые матери, утрите слёзы, вы, ожидающие в тревоге своё безмерное горе. К вам обращают свои мысли и надежды дети, когда они идут умирать!
Смерть это яркий и последний безумный [крик] миг, когда солдат подходит к своей черте и наступает пелена чёрного и вечного мрака!
Magus  
Глава 6. В траншее на Тьме Ноябрь 1941
Magus
В траншее на Тьме. Разведка боем. Артобстрел. Убитый немец. Деревня в огне.

Ванька-ротный
Прошло несколько дней, на душе отлегло, и жизнь вошла в обычный окопный ритм.
С вечера траншея оживала, в сумерках солдаты вылезали из своих нор, поднимались медленно на ноги, разгибали спины. Одни рысцой бежали в укромные места, другие, гремя котелками, спускались к реке за водой, третьи растопляли свои печурки. Потом в траншее появлялся ротный старшина со своим помощником солдатом, у которого за спиной на широких постромках висел термос. Солдат снимал термос и ставил его на дно траншеи. Солдатская мучная похлёбка билась о стенки термоса. Старшина бросал мешок с гремящими как булыжные камни буханками хлеба себе под ноги и не торопясь разливал по котелкам полутеплую похлебку, бросал на руки солдату замерзшую буханку хлеба [на троих], сыпал в подставленные пригоршни щепотью махорку, раскладывал на кучки колотый сахар и кивал головой. Мол, бери любую, разумеется на пятерых.
Котелок баланды на двоих, буханка хлеба на троих, щепоть махорки на одного, а кучка сахара на пятерых, такая у него была принята раскладка.
Пока старшина занимался раскладкой и раздачей еды, два солдата из роты отправлялись к повозке, которая стояла где-то [в тылу] в кустах. Они приносили бидон с горячей водой. Пейте мол чай! Бидон для сохранения тепла был обмотан двумя солдатскими шинелями и был похож на человеческий обрубок без рук, без ног и без головы. И когда старшина молча кивал головой в сторону бидона, это могло быть истолковано: попей чайку, а то завтра останется вот так без рук, без ног!
Во время раздачи пищи по траншее ни протиснуться, ни пройти. Солдаты с котелками снуют и толкаются боками. Потом, как-то сразу траншея вдруг пустеет.
После раздачи пищи я зову ординарца, и мы с ним обходим ячейки, посты и траншею. С тех пор, когда я выбрал себе в ординарцы молодого паренька, между нами установилось понимание и даже некоторая дружба. Он знал свои обязанности и старался всё сделать хорошо. У меня были свои дела, но мы были почти всегда вместе.
Ходить по переднему краю в одиночку было опасно. Брать с собой из роты случайного солдата не всегда удобно. Этот только что пришел после смены с поста, тому через час выходить, у этого прожжёные валенки и мокрые ноги, этот ещё не ел, а у того болит спина или ноет в груди. 2 -
Ну ладно, говорю я сержанту, дай мне одного из этих двух. У них, товарищ лейтенант, на почве солдатской кормежки куриная слепота. Вот и выходит, чтобы ходить по передовой, нужно иметь постоянного человека. С ним в любую минуту можно подняться и куда хочешь пойти. Ординарец всегда был рядом, спал, ел, вместе со мною и курил, за исключением тех случаев, когда я посылал его с поручением или отпускал поболтать с солдатами. К своим дружкам он охотно убегал. Посидит, поговорит, отведет душу и быстро обратно. Прибежит, сядет и начинает рассказывать, как живут его дружки, о чём говорят и что думают о войне, о немцах. У ординарца была одна серьезная забота, не упустить время, выспаться и быть готовым в любую минуту сопровождать меня. Бывали и у нас с ним свободные минуты для разговоров и перекура. Привалившись на снег, мы курили, говорили о жизни, о немцах, о погоде, и о войне. Он говорил мне о своих дружках ребятах, как они относятся ко вшам, к окопам, и к голоду, [и войне]. Спрашивал меня о жизни и о немцах, он ещё их не видел ни в живом, ни в мертвом виде. Однажды он прибежал от ребят особенно взволнованный, плюхнулся в снег, отдышался, и говорит:
В одну из рот на передовую заслали переодетого в советскую форму немецкого шпиона. Он говорит по-русски как мы, не отличишь! У него для пароля две немецкие опасные бритвы имеются. Солдаты толкуют, что в ротах будет обыск. Найдут бритву, в штаб полка для опознания отправят. Я вспомнил такой разговор в полку, он был недели две назад.
Откуда они это узнали?
Телефонисты передали. Они слышали такой разговор со штабом полка.
А старики что говорят?
А старики наоборот, [говорят]. Это говорят полковые специально распустили слух, они хотят у солдатиков раздобыть немецкие бритвы для своего еврея Ёси парикмахера. Ёся сказал им чтоб "Золинген" достали. Одни говорят, что нужен "Золинген", а другие говорят что "Зингер". Их не поймёшь!
А что говорит старшина?
Старшина говорит, зачем среди солдат ерунду распускать, когда даже самый дурак и несмышленый понимает, что это полковая шутка. Но в полку шутить и не собирались. На следующий день меня вызвали туда и потребовали, чтобы я сделал обыск своим солдатам.
Выводите роту из траншеи к себе, делайте обыск, трясите мешки и солдатские карманы сами. Я этого делать не буду. Можете снимать меня с роты! В полку были недовольны моим настырным, как они сказали, ответом. Мне пригрозили. Я вернулся в роту назад. О бритвах больше не говорили.
3 На следующий день в субботу меня вызвали в батальон, там находились люди из полка. Мне была поставлена задача в воскресенье 23-го ноября перед рассветом провести разведку боем переднего края противника. Я должен с ротой переправиться через Тьму и, развернувшись цепью, пойти на деревню. По данным полковой разведки в деревне находиться небольшой гарнизон. Для усиления роты, мне придается взвод минометчиков младшего лейтенанта Ахрименко.
Ахрименко с ротой в атаку не пойдет, он займет свою позицию, когда рота возьмет деревню.
Сколько минометных батарей во взводе? спросил я Ахрименко, который находился тут же.
Каких батарей? переспросил он.
Минометных, каких ещё!
У меня во взводе всего один миномет.
И десяток мин, подсказал я.
И это называется огневая поддержка артиллерии?
Идите лейтенант готовьте свою роту! И лишнего старайтесь не говорить. Вечером в роту ко мне пришел Ахрименко, я вызвал Черняева и старшину Сенина, и мы вчетвером отправились на новый участок, там, где предполагалось провести наступление. Мы вышли на берег Тьмы, перед нами высоко над обрывом была видна деревня Тишакова [которую нам нужно было брать с рассветом], которую нам предстояло взять на рассвете. Рассматривая дома, сараи и крыши, я хотел по внешнему виду деревни определить, где у немцев проходит траншея, где стоят пулеметы, где находиться расчищенный участок зимней дороги и какие дома занимают сами немцы. Предварительных данных нам штаб не сообщил. У роты, которая стояла здесь и от полковых разведчиков я тоже ничего не узнал, чему был крайне удивлён, потому что [они ничего не знали] в боевом приказе должны быть даны сведения о противнике.
Как же так, спросил я представителей батальона и полка, отдаете боевой приказ на наступление, и о противнике ничего не знаете. Представитель полка мне ответил:
Комбат в батальоне человек новый. Нечего из себя шибко грамотного строить!
Тебе приказали брать деревню, пойдешь в атаку и вскроешь огневую систему! Во время атаки всё станет ясно!
А обозначу её трупами, так что ль? [сказал резко я] подсказал я ему. На карте [начальника штаба] полкового представителя эта деревня была обозначена черной узкой полоской, расположенной вдоль дороги, идущей к лесу, и я даже названия ее не успел до конца прочитать. Он сложил карту пополам, на ней был нанесен весь рубеж обороны. Я понял так, что я иду на немцев и мне не положено знать расположение стрелковых рот и огневую систему полка. Мало ли что, я могу попасть в плен к немцам.
4 Мы стояли в кустах на берегу реки и смотрели на утопавшие в снегу бревенчатые избы [стены]. Ясно, что это были не фасады домов, а тыльная сторона сараев, хлевов и амбаров. Лицевая сторона домов с окнами и наличниками была повернута в сторону леса, [там] за домами проходила дорога, по которой немцы сообщались с деревней. Я беру у Ахрименко его старенький бинокль и навожу на деревню. Передо мной в окулярах заснеженные крыши домов, печные кирпичные трубы и низенькие сараи у самого обрыва.
Сколько тебе дали мин на предварительную пристрелку деревни? спрашиваю я его, не отрывая глаз от бинокля.
Десяток мин на обстрел! [не пожалею!]
А всего?
У тебя на пристрелку уйдет не меньше десятка!
Вон крайний дом и крыша покрытая снегом!
Ставь миномет, пускай мину, а я посмотрю, где будет разрыв.
Ты с десятка пристрелочных мин по этой крыше не попадешь!
По крыше я не попаду!
А по немецкой траншее ты попадешь!
Ты ставь миномет и начинай обстрел крайнего дома. Возьмем деревню, посмотрим, куда ударили твои мины!
Ставь миномет и начинай обстрел крайнего дома, это мой приказ, а ты как поддерживающее средство теперь подчинен мне! Я смотрел в бинокль на открытую снежную равнину и на высокий обрыв, круто спускавшийся в конце её. Там над обрывом немцы, дома и постройки. Левее нас от нашего края [противоположного] берега к самой деревне поднималась лесистая гряда. Заснеженный лес поднимался на самый бугор и доходил до крайних домов почти вплотную. Вот где можно совершенно незаметно войти в деревню! И когда я с представителем полка вышел на рекогносцировку местности, мне указали, когда я заикнулся на счет этой гряды,
Березин приказал деревню брать развернутой цепью по открытой низине!
Ты поведешь роту по открытой местности, так, чтобы тебя с НП батальона [полка] было видать!
Ротой в лес заходить запрещаем!
Странно! сказал я.
Что тут странного? Дивизия приказала ты должен исполнять!
Почему я должен пускать людей как живые мишени под немецкие пули? Почему нужно солдат подставлять под явный расстрел?
Когда по любому уставу я должен использовать скрытые подходы к противнику! не успокаивался я.
Не выполнишь приказ, пойдешь под суд трибунала! Представитель полка собрался [полковое начальство собралось] уходить, а я никак не мог успокоиться.
5 Почему они приказали не заходить мне с ротой в лес? Ведь это дураку понятно, что лесом можно подойти к деревне буквально на пять шагов, а потом навалиться всей ротой. Что-то тут не так! Лес не заминирован? Чего они темнят?
"Тебе приказано вести разведку боем!" вспомнил я слова представителя полка.
"Мы будем о ходе твоего продвижения докладывать в дивизию по телефону!" "Березин хочет лично знать каждый твой шаг!" Может они бояться, что зайдя в лес, я уведу роту к немцам? Вот идиоты! Им не важно, сколько погибнет на открытом поле солдат! На то и война, чтоб солдат убивали! Главное, чтоб полковое командование видело, как встанет и пойдет под пули солдатская цепь. Говорят какой-то Карамушко полк принял. Комбат у нас тоже был новый, всего [три-четыре дня] несколько дней. Поэтому полковые и занимались со мной. Теперь им нужно видеть, как будут убивать нашего брата! Они ещё ни разу не видели, как падают и умирают на поле боя солдаты.
Ну и дела! Ночью роту приказано было снять из траншеи и вывести на берег Тьмы. В кустах солдатам раздали водку и налили хлебово в котелки, до наступления оставалось ещё около часа. После еды и питья чая, я рассредоточил солдат, [вдоль берега], они легли в рыхлый снег у самого русла реки. Положив солдат, я пошел вдоль берега, туда, где к реке подходила лесистая гряда. Здесь через речку остались стоять старые кладки. Узкий переход в два бревна с поручнем из жердей с одной стороны. Здесь спокойно гуськом можно перейти на другой берег незаметно для немцев, и пока темнота прикрывает нас, занять на том берегу исходное положение. Но одно дело рассуждать, а другое дело повести роту на кладки! Я вернулся назад, ещё раз обошел своих солдат, напомнил им сигнал начала атаки и стал ждать рассвета. Когда перед рассветом комбат из своего укрытия пустил в нашу сторону красную ракету, рота поднялась и пошла во весь рост. Спустившись на лед, многие попали в подснежную воду. Их быстро вытащили назад и велели перематывать портянки. Казалось, что атака заткнулась. Я подал команду первому взводу двигаться к мосткам, за ним потянулись остальные. Речка небольшая, а имела довольно сильное течение. Несколько человек влезли в снежную воду по пояс. Мостки были несколько ниже уступа [того] крутого снежного берега. Немцы не могли видеть нас. И вот мостки позади. Мы молча поднялись на край снежного поля и рассыпались цепью. На какое-то мгновение солдаты замерли, ожидая встречных выстрелов. Но видя, что немец не стреляет, тронулись с места, и медленно пошли вперед.
6 Мы оторвались от берега, вышли на середину низины, мне казалось, что именно ь этот момент немец откроет огонь изо всех видов оружия. Цепь находилась внизу, как на ладони. Немец сидел наверху, превосходство у него было исключительное. Но кругом было тихо, ни звука, ни выстрела! Серые фигуры солдат, увязая в снегу, подвигались к обрыву. Может, нас хотят подпустить под обрыв и разделаться там, когда нам деваться будет некуда! Ударят сверху из пулеметов и все завязнут по пояс в снегу! Когда рота подошла к обрыву и поднялась на бугор, когда дома, огороды, сараи оказались рядом, стало очевидным, что немец оставил деревню без выстрела и из деревни бежал. Разведки боем не получилось! Деревня небольшая, всего десяток домов. Расположены они по одной стороне дороги и окнами повернуты к лесу. На правом конце деревни дорога под прямым углом поворачивает к лесу и бежит по снежному полю. В том месте, где дорога подходила к лесу, повидимому остался немецкий заслон. Оттуда стали постреливать из винтовок в нашу сторону [по деревне]. Солдаты сначала с осторожностью перебегали между домами, потом осмелели и стали ходить по деревне в открытую, немцы прекратили всякую стрельбу. Два взвода расположились вдоль деревни в одну линию, разделив, так сказать, деревню пополам между собой. Еще не рассвело, а в избах уже затопили печи, варили картошку в больших черных чугунах. Возьмешь пару штук [из такого чугуна] спустись шкуру, а картошка отдает кислым запахом. Свет и огонь был I виден через открытые двери и окна снаружи. Я пошел на свет и увидел в открытую дверь горящую русскую печь. Солдаты сушили около неё портянки и одежду. Некоторые толкались у горящей печки в подштанниках, другие сушили валенки и шлепали по полу босиком. Я вошел в избу и огляделся.
Вы хоть бы окна завесили и дверь прикрыли, сказал я солдатам.
А то у вас и дверь нараспашку!
Чего тут бояться товарищ лейтенант? услышал я в ответ.
Гляди, подумал я, как осмелели! И в этот момент в открытую дверь влетел раскалённый до красна немецкий зажигательный снаряд и ударил в стену. Немцы стреляли с опушки леса, с того самого места, куда уходила очищенная от снега дорога. Я оглянулся назад, взглянул в открытую дверь, и увидел второй зажигательный снаряд, летящий в нашем направлении.
Ложись! только успел я крикнуть на ходу и метнулся за угол печки. По свету в дверях и в окнах били прямой наводкой из тридцатисемимиллиметровой пушки.
7- Солдаты попадали на пол, расползлись на животах по углам. Я стоял за углом печки и ждал, что будет дальше. В это время ещё два розовых снаряда пролетели сквозь стены. Ствол немецкой пушки после каждого выстрела уводило вправо, снаряды пролетели дальше от печи. Они пролетели в полметрах от меня и, врезавшись в бревенчатую стену, ушли напролёт. Два красных снаряда случайно ни кого не задели. Но все храбрецы теперь лежали брюхом на полу, прижав даже физиономии к грязным и мокрым доскам пола. Некоторые, которые были обуты и в штанах, не отрывая живота от пола, выползли на улицу через открытую дверь. Картошка в чугуне булькала и кипела. Белая пена сползавшая к огню яростно шипела. А стряпухи голоштанные позабыв про чугун, [портянки и штаны,] припав к доскам пола, лежали прижавшись рыбкой. От портянок и мокрых ватников шел вонючий пар. Прошло несколько минут. Снаряды больше не летели. Я вышел из-за угла печки и велел залить в печке огонь.
Идите сушиться в другую избу! Не забудьте о маскировке, теперь вы научены! Я вышел на улицу и пошел вдоль домов. Пока я собирался отдать распоряжение, чтобы к рассвету везде в избах погасили в печах огонь, откуда- то появились ведра, разыскали колодец и веревку, из окон и дверей домов повалил едкий дым и пар. Что там на скамье, на полу невозможно было сидеть! Солдаты намотали на ноги портянки, надели досушенные валенки, и на четвереньках, как маленькие дети, выползали наружу из задымленных изб. Связисты в это время дотянули до деревни телефонный провод, подключили аппарат, и я доложил в батальон, что деревня полностью в наших руках.
Позови мне командиров взводов! сказал я ординарцу. Через некоторое время все трое пришли.
В тех домах, где ваши солдаты варят картошку, окна и двери должны быть завешены или закрыты соломой. Печи топить разрешается только в ночное время. Днем дым из труб видно издалека.
Стряпней и варкой должны заниматься не более двух человек от взвода. Остальным делать у печки нечего. Всех свободных от постов и [после] смены [на отдыхе] приказываю поставить на рытьё траншеи.
Взвод Черняева обороняет правую часть деревни по колодец включительно. Старшина Сенин занимает оборону влево, от колодца до леса. Минометный взвод Ахрименко оборудует огневую в створе дороги на участке Черняева, ближе к обрыву. Раненых будете выносить к обрыву, дальше их [выносить будут] подберут санитары [батальонного] санвзвода. Сигналы боевой тревоги подавать голосом. Моё место в расположении %%% взвода Сенина, немецкий окоп у второй избы.
8- Связь между взводами и мною будете подчеркивать связными. Сведений о противнике мы не имеем. Знаем, что на стыке дороги и леса стоит [у него] тридцатисемимиллиметровая пушка. Перед нами открытое снежное поле. По глубокому снегу через поле немцы на деревню не пойдут. Если они и сделают [вылазку и] попытку подойти к деревне, то пойдут по дороге на участке обороны Черняева. На участке Сенина, мне кажется, противника нет. Я просмотрел внимательно, опушка леса совершенно пустая. Но не будем самонадеянными, ко всему нужно быть готовым в любую минуту. От немцев можно всего ждать! Ручной пулемет Сенин поставит на свой правый фланг, с таким расчетом, чтобы в случае немецкой атаки поддержать огнем пулемета взвод Черняева [если немец пойдет по дороге]. Быть готовым к стрельбе в любую минуту! Объявляю дистанции огня: У Сенина планки прицела установить на дистанцию четыреста метров. У Черняева соответственно на триста. Объявите своим солдатам и лично у каждого проверьте установку прицельных планок на винтовках и пулемете. Сектора обстрела вам указаны, Приказываю в течение трёх дней за дорогой в поле отрыть окопы в полный профиль. Каждый окоп на двоих. Деревенские избы оборудовать будем после. Сначала окопы, а потом в стенах пробьем амбразуры и [оборудуем] бойницы.
Кому, что не ясно?
Вопросов нет?
Идите по местам и преступайте к работе!
Я буду находиться во взводе у Сенина. Предупреждаю, окопы должны быть готовы через три дня! Черняев ушел, а я остался во взводе у Сенина. Я рассчитал так: Черняев офицер, будет находиться в одном взводе, я тоже офицер, буду присматривать за старшиной и его солдатами. %%% Наметили линию окоп, послали за топорами и лопатами. Остаток дня прошел без стрельбы и без особых хлопот. Я залез на крышу с задней стороны и стал рассматривать позиции немцев расположенные на опушке леса. Я смотрел на опушку и думал, как лучше организовать свою систему обороны, но сколько ни думал, ни перебирал в голове, на ум ничего не пришло.
Опыта нет! ответил я сам себе. Главное наверно, [это] надо успеть окопаться! Встал солдат в оборону на один день, тут же заройся в землю! Я вглядывался в опушку леса, хотел увидеть хоть малейшее движение немцев, но сколько ни [вглядывался и ни] смотрел, не заметил ни малейшего признака их присутствия.
Сходи к Ахрименко и принеси мне бинокль, сказал я ординарцу и он нырнул в прогалок между домов.
9 Часа два, не меньше, следил я в бинокль за опушкой леса, так ничего не увидел и не обнаружил там. В училище нас учили, что при занятии населенных пунктов, мы должны в домах и постройках оборудовать стрелковые бойницы и в стенах прорезать амбразуры для пулеметов. Но я, сидя на крыше, подумал, что немцы могут термитными снарядами поджечь дома [и сараи], куда тогда деваться солдатам. Вот почему я решил начать рытьё окопов за дорогой, подальше от построек и домов. Узнав о моем решении, солдаты Сенина высказали своё неудовольствие. Долбить мерзлую землю никто не хотел. От удара топором от мёрзлой земли летели мелкие брызги и сыпались искры.
Солдаты Черняева залезли в дома! ворчали они.
А нас выгнали в снег по колено!
Солдаты Черняева будут сидеть в домах и тепле!
А тут хоть окоченей на ветру!
Старшина Сенин тоже выразил своё неудовольствие.
Ты что- то недоволен старшина? Или мне это показалось?
Солдаты твои вроде озлоблены!
Тут рядом пустые дома. А вы нас выгнали на мороз и на ветер! басил старшина мне в ответ.
Ты, видно, пытается отговорить меня от рытья окопов?
Когда окопы твои будут готовы, разрешу пробить бойницы в сараях и домах! Старшина Сенин стоял у крыльца и мялся [в снегу], а я с биноклем лежал на крыше и сверху смотрел на него.
Я видел как тогда от трех снарядов, которыми немцы прошили навылет избу, твои умники ползали животами по грязному полу.
Им тогда хоть из пистолета над ухом пали, они с перепуга не подняли бы голову.
Ты вот что старшина! Хватит отлынивать! Выполняй боевой приказ и кончай разговоры!
Я посмотрел через гребень крыши, солдаты Сенина лениво и нехотя рубили мерзлую землю.
Посмотрим! подумал я и решил про себя, эти пусть останутся в поле, а Черняев со своими в домах. Кому достанется от немцев?
Просмотрев ещё раз опушку леса, я спустился с крыши и пошел во взвод к Черняеву посмотреть, что он там делает. Амбразуры в бревенчатых стенах имели внушительный вид. В одной избе солдаты даже вскрыли полы, использовали погребные ямы, как укрытия от обстрела. Солдаты Черняева были довольны, поглядывая наружу из темноты амбразур.
10 Доказать никому ничего нельзя. Пока немец не стреляет, все умные, уверенные в себе и находчивые. Подошел Черняев и как обычно помялся.
Почему окопы не роют? спросил я его,
Закончим амбразуры и начнем рыть окопы, ответил он и замолчал. Я взглянул на него и спросил: И когда ты к рытью окопов собираешься приступить?
Думаю, что завтра [обернусь] к вечеру!
Ты не выполнил мой приказ. Я кажется оказал тебе ясно и точно. Сначала окопы, а потом бойницы и амбразуры в домах. Ты делаешь всё наоборот. Мне не нравиться твоё самоволие и упрямство, [Ты делаешь всё наоборот] а опыта у тебя нет, солдаты твои не обстреляны.
Завтра, так завтра! Завтра приду и проверю! сказал я и позвал ординарца. Через некоторое время мы вернулись во взвод Сенина. Солдаты долбили землю и искоса посматривали на меня. Не знаю, что собственно, меня подхлестнуло, их молчаливый укор или упорство Черняева. Я подозвал старшину и сказал ему:
Ты однажды с позиции самовольно увел солдат и оставил меня в окопе с Захаркиным [спать под одеялом]. Меня таскали и допрашивали как дезертира. Может ты и в этот раз собираешься подвести меня под монастырь?
Я приказал тебе за три дня отрыть за дорогой окопы. В срок не уложишься, возьмешь пару гранат и пойдешь подрывать немецкую пушку! В этом будет больше смысла, чем отдавать тебя под суд.
Думаю, что дело до гранат не дойдет! Окопы будут готовы!
Мне надоело уговаривать тебя и твоих солдат. Вашим нытьём я сыт по горло! Кто из солдат закончит свою работу раньше, тот будет спать в натопленной избе! А те, кто тянет резину, останутся на все время в окопах и в избу не попадут. Так и передай им моё твёрдое слово [последнее решение]! Морозная ночь прошла спокойно. Немцы не стреляли, и только стук топоров и лопат нарушал тишину. Слышались удары вразнобой, как будто с горы падали камни. Снег поскрипывал под ногами. Я не спал и всю ночь ходил, смотрел как работают солдаты. Я не подгонял их и ничего им не говорил. Важно было, что они взялись за работу [и мои слова были бы теперь ни к чему]. Солдаты ушлый народ. Только приляг засни, тут же найдется один, начнет рассуждать и собьёт всех с работы. Утром, когда рассвело, я решил пойти и осмотреть в деревни задворки. Вдоль обрыва откуда мы наступали, была тыльная сторона деревни. Здесь стояли сараи, клетушки и амбары. Мы проскочили всё это мимо, когда [бежали] наступали на деревню.
Нужно осмотреть наши ближайшие тылы решил я. Мало ли, что может [произойти] случиться.
11 Я прошел между домами, подошел к обрыву, посмотрел в сторону реки, где когда- то проходила линия нашей обороны. Вот так, наверное, стояли здесь и немцы, рассматривая наши позиции. Отсюда с высокого обрыва весь наш передний край как на ладони лежит. Хорошо просматривается вся траншея, темная полоса кустов и бровка сосен по ту сторону реки. Подкати [сюда] на край обрыва орудие, наводи по стволу и бей вдоль всей траншеи. Я обернулся несколько назад и посмотрел на сарай, что был правее. Там проходил немецкий ход сообщения. Он шел из-под стены сарая и, не доходя до края обрыва, заканчивался стрелковым окопом.
Смотри, как хитро придумали, сказал я ординарцу, показывая на пустой сарай и ход сообщения, который шел из-под его стены. Ход сообщения был отрыт без отвала [на бруствер] земли. Ходы сообщения обычно роют, выбрасывая землю на одну или две стороны. А здесь землю, повидимому, выносили в мешках и ссыпали в сарай. И действительно, когда мы зашли за сарай, то увидели внутри через открытые ворота высокий бугор земли, занесенный снегом.
А что- то там зеленеет на краю стрелкового окопа?
Вроде убитый немец, товарищ лейтенант! Мы выходим из-за угла сарая и видим перед собой убитого немца. Немец полулежит в окопе, откинувшись спиной на его гладкий край. Вот когда немца можно [было] рассмотреть [подробно] вблизи. Видно даже рельефный узор на пуговицах. На немце [была надета] голубовато-зеленоватая шинель и френч с черный отложным воротником %%%. На ногах кожаные кованые сапоги с короткими и широкими голенищами. Тело немца застыло, он полулежал в неестественной позе. Серые глаза у него были открыты и устремлены куда-то в пространство. В глазах ни страха, ни смертельной тоски, а даже [наоборот внутреннее] достоинство, и желанный покой. Волосы у немца светлые, цвета прелой соломы, лицо чисто выбритое, сытое и спокойное, на щеках сохранился легкий румянец. Вот только губы припухли и посинели от ветра и холода. Тронь его рукой, встряхни, и за рукав, и он вздохнет глубоко, тряхнет головой, сбросит о себя задумчивость и сонное оцепенение, заморгает глазами, залопочет [быстро] по-своему, и поднимет руки вверх. Немец широк в плечах, и ростом выше меня, прикинул я, мысленно сравнивая его и свою фигуру. В нем не меньше девяносто килограмм. На голове у него пилотка, он отвернул её и натянул [глубоко] на уши. Голубовато-зеленая тонкого сукна шинель опоясана широким, из натуральной кожи, ремнем с бело-черной квадратной бляхой. В центре бляхи рельефный круг с фашистской свастикой и с надписью по кругу "Гот мит унс!" /Бог с нами!/ На поясном ремне давленый кожаный подсумок, он расстегнут и
12- в нем видны немецкие латунные патроны с проточенной канавкой вместо шляпки [как у нас]. У нас железные и шляпкой наружу, покрытые слоем цинка, а у них блестящие. Латунь не ржавеет [на сырости]. Винтовка его валяется на дне окопа около ног. В последний момент руки ослабли и он её выронил. Мы оглядели его кругом. Входного отверстия от пули нигде не было видно. Никаких следов и пятен застывшей крови снаружи. Такое впечатление, что он пулю свою [просто] ртом проглотил.
Посмотри в кармане! Документы какие есть при нем? сказал я ординарцу.
Ординарец наклонился и неохотно засунул руку немцу за пазуху. В нагрудном кармане френча он нащупал их. Вынул из кармана целую пачку разных книжиц, бумаг и фотографий. Здесь была солдатская книжка, какие- то бумаги и квитанции и целая пачка семейных фотографий. На одной фотографии изображен небольшой двухэтажный дом. Повидимому здесь до войны жил убитый немец. А на этой его фрау [с прилизанным прибором] и трехлетний сынок, приглаженный прибор на голове, рядом с мутер стоит худощавая дочка.
Да! сказал я вслух. Ординарец посмотрел на фотографию и почему-то глубоко вздохнул.
Привали его на край окопа, так чтобы он оперся локтем. Сделаем вид, будто он живой стоит. Положи винтовку перед ним. Кто из тыловых или полковых сюда пойдет, наткнется на немца, подумает что он целится в них. С перепугу наложат в штаны! Пусть немец здесь для хохмы торчит! Со страха доложат в дивизию, что деревню забрали немцы, а рота попала в плен. А то наши солдатики что- то приуныли! Хоть [посмеются над ними] посмеяться будет над чем от души!
Сколько прошел этот фриц по нашей земле? Разве он думал, что здесь, в этом окопе найдет свою смерть [и могилу]. Разве он знал, что вот так будет торчать до весны, как огородное пугало? Здесь его и сам фюрер никогда не найдет! Дождется немец солнышка, рухнет в окоп и сольётся с талой землей. Куда он отсюда денется? А окоп он рыл с любовью и немецкой аккуратностью, не как наши, все кругом подчищено и убрано под метлу. Фрау унд киндер ждут его домой. А он как верный страж своего окопа прилёг на ровный край и целится. Вот наложат наши батальонные или полковые, когда сунутся сюда! Мы вернулись в деревню, прихватив с собой фотографии и документы убитого. Через некоторое время меня вызвали к телефону. Звонил комбат. Я доложил ему, что долблю окопы и прорезаю в стенах амбразуры.
Вы не можете прислать нам пустых мешков? спросил я его.
Не плохо было бы положить мешки с песком или с землёй вокруг каждой бойницы.
13-
Ты что, не соображаешь?
Обращаться за помощью [в батальон и в полк] не приучайся!
Соображай сам и используй подручные средства! На этом разговор с батальонным был закончен. Я пошел к Ахрименко проверить его готовность. Мне нужно было убедиться как он пристрелял дорогу и опушку леса.
Дай команду своему расчёту, пусть пустят две мины по дороге по самому краю опушки леса! Хочу посмотреть, как точно умеют стрелять твои орёлики. Ахрименко подал команду, минометный расчет быстро занял свои места, и два резких хлопка последовали друг за другом. Ахрименко смотрел в бинокль, а я наблюдал невооруженным глазом. Дистанция небольшая, но взрывов нигде не было видно.
По-моему, у вас дистанция велика! Мины рвутся далеко в лесу! На опушке взрывов не видно! сказал я Ахрименке.
Я просил ударить по дороге, а вы бьете далеко в глубину!
Разрывы можно не увидеть! ответил мне Ахрименко.
Заряд небольшой, мины осколочные!
Дымовых, пристрелочных у нас нет!
Знаешь что Ахрименко! Я сегодня ходил по деревне, облазил все закоулки и задворки и воронок от твоих мин нигде не нашел. А как помнится мне, ты выпустил перед нашим наступлением с того берега десяток [десятка полтора-два] по деревне! Может они у тебя не взрываются?
Ну ладно! Для проверки ударь по дороге, дистанция двести метров!
Это я могу, пожалуйста! ответил он и решительно подошел сам к миномету. На этот раз он сам сел за буссоль навел миномёт. Долго возился с прицелом, потом протянул руку в сторону. Солдат подал ему мину. Ахрименко сунул её в ствол, отпрянул в сторону, зажал ладонями уши. Через некоторое время на дороге брызнула мерзлая земля и взметнулся снежный фонтан.
Вот теперь вижу! сказал я и посмотрел на солдат расчета.
Придется тебе самому наводить, если немцы пойдут.
[Ну ладно,] Пошли, сказал я ординарцу. Возвращаемся назад и по дороге заходим к Черняеву. Смотрю в поле, ни одного солдата. Окопы в снегу не роют.
В чём дело? спрашиваю я Черняева. Он молчит.
Куда ты со своими солдатами денешься, если завтра на деревню налетит немецкая авиация? Я был под бомбежкой! Могу тебе сказать! Вас в этих избах завалит сверху брёвнами и побьет кирпичом от печек!
На Селигере, у нас в укрепрайоне бетонные точки были, их для маскировки одевали сверху бревенчатыми срубами и крышами. Но там люди сидели в бетонных укрытиях, а у тебя над головой досчатый потолок и крыша из дранки.
14-
Твоим солдатам бревнами головы разобьёт [по голове попадет]! Твои солдаты, между прочим, сидят за стенами, и от пуль не укрыты. А если пустить прямой наводкой снаряд? Он не только брёвна и стены, он навылет кирпичную печь прошибет! [С лица до изнанки!]
Что ты Черняев думаешь, когда попадешь в оборот?
Солдаты Сенина завидуют тебе. А чему завидовать, Я не вижу!
Я приказал тебе отрыть окопы за дорогой в снегу. Ты мой приказ не выполнил и почему-то упорствуешь. Ты отвечаешь за своих солдат, а не они за тебя в ответе. Подведут они тебя под монастырь, попомни мои слова!
Будем рыть! прохрипел Черняев. Он видно ел снег, когда хотел пить. В деревне колодец. Лень послать солдата. А снегом не напьёшься! подумал я.
Топоры возьмешь у Сенина! Время не тяни! Сегодня с вечера выставишь солдат на работу! Я позвал ординарцами сидел на крыльце и болтал с солдатами. Я посмотрел на Черняева. Не знаю, он что-нибудь понял, или до него мой взгляд не дошёл. Мы пошли вдоль деревни, на левый фланг, [где сидели солдаты] к Сенину. С левой стороны дороги в одну линию, в снегу стоят темные приземистые избы. Они ушли по самые окна в снег. Повсюду около стен намело большие сугробы. Окна выбиты, двери раскрыты. Двери иногда под ветром скрипят на ржавых петлях [крюках]. Деревня стоит по одну сторону дороги. С другой стороны открытое снежное поле и вдалеке, на его краю, темнеющий лес. Идём по дороге не торопясь. На нас надеты белые маскхалаты. Наверно нас видно на фоне тёмных бревенчатых стен думаю я.
Знаешь что! говорю я ординарцу.
Давай-ка снимем рубахи. А то мы с тобой целый день здесь мотаемся на виду у немцев. Подкараулят они нас! Стукнут из снайперской винтовки! Я останавливаюсь, снимаю с себя рубаху маскхалата и отдаю её ординарцу.
На положи к себе в мешок! Ординарец тоже до половины раздевается. Старшина Сенин издалека замечает нас. Он что- то говорит своим солдатам, и те зашевелились в окопах. Да! Стоило один раз по делу прикрикнуть на старшину, и старая дружба сразу дала трещину. Но что сделаешь? Война во всё вносит свои поправки! К вечеру потемнело. Подул резкий ветер. Снежная пыль зашуршала под ногами. Застонали пустые разбитые окна в избах. На ночь я решил
15- пойти в избу лечь и отдохнуть. Считай уже третьи сутки на ногах, нужно лечь и как следует выспаться. Окопы у Сенина [были] почти готовы. Черняев забрал топоры и приступил к работе. Я предупредил старшину, и мы с ординарцем пошли в избу, отведенную комсоставу. Там сидели связисты, они круглосуточно посменно дежурили у телефона. На полу была набросана солома, мы легли и тут же заснули. Утром, с рассветом в деревню прилетел первый снаряд. Немцы стреляли откуда-то из-за леса. За ночь все свежие выбросы земли перед окопами замело и запорошило чистым снегом, так что они растворились в белом пространстве. Второй немецкий снаряд прошуршал и ударил под крышу соседнего дома, ещё один рванул за обрывом, перелетев дома [и сараи]. Потом зафыркали ещё два, они грохнули с недолётом на дороге. На дороге перед взводом Черняева поднялся столб снега и черного дыма. За двумя [этими, прогудев] прилетело ещё несколько [штук], они метнулись к домам Черняева, где были вырублены амбразуры. Мы с ординарцем быстро поднялись на ноги и перебежали в окопы к солдатам Сенина. Солдаты в окопах как-то вдруг сгорбились, втянули шеи, навострили уши [и присели поглубже] и смотрели что будет.
Пристреливают! Товарищ лейтенант!
Я обернулся на голос, и увидел в соседнем окопе старшину Сенина.
Ты всех убрал из домов? спросил я.
Пошли двух солдат, пусть ещё раз проверят! И вели всем немедленно в окопы! Телефонистам скажи, чтоб забрали свой телефон и бежали сюда [поскорее]!
Учти! Через две [три] минуты будет поздно! Немцы откроют беглый огонь. Откуда у меня появилась такая уверенность? Я впервые видел, как рвутся снаряды.
Ну, Черняев!- подумал я. Достанется сегодня тебе и твоим солдатам! Влепит он вам по амбразурам! Когда после очередной пристрелочной пары немцы пустили залп беглым огнем, то с одной и изб сорвало крышу и щепа разлетелась, как куриные перья, кругом. Вот когда всем солдатам стало ясно, что такое в снежном поле [за дорогой] окоп. Немец разнесет всю деревню, не оставит бревна на бревне, сотрет всё с поверхности земли. Немецким наблюдателям видны темные силуэты изб на снегу. Амбразуры они пересчитали в стереотрубу. Пристреляли улицу по самому краю домов. А вот после небольшой паузы послышался отдалённый нарастающий гул летящих на нас снарядов.
16 Затем мы услышали их затихающий звук [шуршание снарядов]. Над деревней вскинулось пламя, последовали мощные удары, и деревню заволокло дымом. Стенки окопов дрогнули и зашатались. Удары снарядов отозвались у нас внутри. От домов полетели брёвна и доски. Дома как бы на миг подпрыгнули от земли, повисли в воздухе, и с грохотом осели вниз. Взметнулись обрывки щепы, стропила крыш, обрывки, куски и кирпичи. Немцы били по домам тяжелыми фугасными снарядами. Бревенчатые коробки домов перекосились и стали рушиться. Я вспомнил бомбежку на Волге. Тогда нам взрывы показались силой сверх человеческого предела. То, что творилось сейчас, бомбежка была просто детской забавой. Возможно, что самое страшное быстро забывается, и человек каждый раз [преодолевает] переживает всё заново [и переживает всё иначе и по-другому]. Небольшой обстрел уже не вызывает у нас мандраж [дрожи %%% и на зубах]. Залпы немецких батарей следовали один за другим. Над деревней повисло черное облако дыма. Металась и дрожала земля. Уходил из-под ног мерзлый окоп. Мы вместе с окопом подпрыгивали при очередном недалёком ударе. В какой-то момент наступила короткая пауза. Я поднялся на ноги и осмотрелся кругом. Я хотел взглянуть туда, где сидели солдаты Черняева. Два дома, которые он занимал, горели. Яркое пламя охватило их с крыш. Искры и черный дым ветром сносило в нашу сторону. Если Черняев с солдатами сгорит в этих домах, то его и солдат объявят героями. Про самого Черняева пропечатают в дивизионной газете. "Погиб на огненном рубеже!" Около домов не видно ни одной живой души. Никто не мечется и не выбрасывается из окон и дверей. Но вот опять полетели снаряды. При ударе фугасного снаряда в пылающий дом, в небо взлетают горящие обломки и сыпятся искры. Солдаты старшины Сенина скорчились в своих окопах. Но не все пали ниц, есть любопытные. Они выглядывают поверх окопов и посматривают на горящие дома. [Одни согнулись, воткнулись в мерзлую землю окопа, ждут смерти и молят о жизни, о спасении своей души, другие только вздрагивают, но не пригибаются, смотрят.] Теперь видно, кто из них к войне годится, кто будет воевать, а кто закончит войну, не увидев её своими глазами. Теперь солдаты поняли, что их тяжкий труд не пропал даром. Но вот опять послышался гул и через десяток секунд над деревней [следуют] беспорядочные разрывы. Спины солдат согнулись. Каждый очередной удар гнет их всё ниже и ниже на дно окопа. Но, несмотря на неистовый огонь, грохот и рёв, все, кто уткнулись головой меж колен, уверены и знают, что немцам в окоп не попасть [попасть очень трудно]. Страх, конечно, [делает своё дело] у каждого есть. Но в белом снегу [немцам] окопов не видно.
17- Теперь солдат почувствует на собственной шкуре, что значит попасть под обстрел. Каждый новый залп устремляемся к земле, каждый новый удар застилает всё дымом [, заставляет подгибать колени. Но в сознании теплится надежда, что ты жив, и что с тобой ничего не случится]. Но вот с гулом и рёвом успели освоиться ещё несколько солдат. Они чувствуют, что шуму много, а прямых попаданий не предвидится. Они вытянули шеи, стоят и выглядывают наружу. Что это? Лихость, храбрость, проба своих сил, или просто человеческое любопытство? В начальный момент я тоже было ткнулся [в свои колени] в окоп. Но тут же сообразил, куда [собственно] падают и где рвутся снаряды. Я видел, что окопы в стороне от обстрела [но в этот момент] что в первый момент нужно [всё равно найти в себе силы, чтобы преодолеть грохот и страх] осмотреться кругом и осмыслить обстрел %%% Я поднялся на ноги и стал наблюдать за обстрелом. Любопытство [, твёрдое желание] и первый страх! [Это что-то похожее на вино, смешанное с пивом и %%% настойкой из чеснока]. Любопытство и страх! Что преодолеет? Я смотрел [по долгу службы] вдоль деревни и думал. Мне нужно [было] знать, что делается теперь [там,] на поверхности земли. Мне нужно знать, как действовать в будущем. Что твориться у младшего лейтенанта Черняева? Тем более, что осколки не долетали до нас. При взрыве снаряда осколки веером уходили вперёд. Долго будет продолжаться эта огненная пляска? Кажется, что время остановилось совсем [минуты %%% как дни]. Но вот немецкие пушки неожиданно поперхнулись, разрывы стали реже и через мгновение прекратились совсем. Я прислушался. Какая-то напряженная тишина расплылась над окопами [навалилась на окоп]. И только сзади между домов потрескивал огонь, да слышалось шипение таявшего снега. В такой момент жди, да гляди! Я смотрел на опушку леса, ожидая увидеть рассыпавшуюся по снежному полю немецкую цепь. На опушке леса никакого движения, в поле на снегу ни одной живой души. Но я подал на всякий случай своим солдатам команду К бою!
Не встряхни сейчас своих солдат, многие так и будут торчать костлявыми задами кверху. Команда К бою! Это когда все солдаты встают, кладут перед собой трёхлинейки, передёргивают затворы и глядят [в оба вперёд] в сторону противника.
Передай пулеметчикам, сказал я старшине, пусть ударят по опушки леса. Полсотни патрон, короткими очередями! Немцы должны знать, что мы сидим в деревне! Я огляделся кругом и сказал сам себе: Немцам здесь делать нечего. Деревня сгорит. Все дома охвачены огнем, а им натопленные дома и избы нужны, иначе они не могут держать оборону! Им подстилка из соломы под задницу должна быть! Они в снегу и в мерзлой земле топтаться долго не будут. Предположения мои сбылись. Немцы в атаку не пошли.
18- Но вот опять подул холодный порывистый ветер, подхватил красные языки пламени [и угли], и замигал яркими искрами. Соседний обуглившийся бревенчатый сруб окутался белым облаком [белыми кудрями] пара. Вот он вспыхнул ярким пламенем, и черные клубы дыма поднялись над ним. Дома горели подряд. Через некоторое время в прогале между [сохранившихся домов] горящими домами я увидел группу солдат, идущую в нашем направлении из тыла. Их было не больше тридцати. Что это? Новобранцы? Или новое пополнение из другой стрелковой роты? [Эти] Идут вразброд. Новички обычно ходят кучно [держась друг за друга]. Я вылез из мерзлого окопа и махнул ординарцу рукой. Пойдем, мол, посмотрим! Когда я приблизился к обрыву, то понял, что это солдаты Черняева. Да и он сам шел сзади за своим храбрым войском. Видно я прозевал, когда они начали драпать из своих домов. В первый момент артналёта дома, где они сидели, попали под огонь. Под ударами фугасных снарядов стали рушиться стены, потолки [и взлетали кверху крыши. Но огонь и дым появился в них только в конце обстрела]. С первым же ударом солдаты Черняева бросились наутек под обрыв, Черняев оказался среди своих солдат. Он промолчал как всегда. О том, чтобы вернуться назад, он не сказал ни слова. Под обрывом нашлись два паникёра, они заметались на месте и бросились бежать дальше к реке. Остальных уже невозможно было остановить. Взвод галопом помчался на переправу к кладкам. По мосткам они перебрались на другой берег и в кустах напоролись на комбата.
Опять пятая рота! сказал он Черняеву.
Это твой взвод?
Мой! ответил Черняев.
Где командир роты и все остальные?
Не знаю!
Ты пойдешь под суд! сказал ему комбат.
Ладно пойду!
Собери солдат и отправляйся назад!
Есть назад! Взвод Черняева без потерь вернулся назад. Где теперь располагать своих солдат, Черняев не знал.
Ну, теперь ты убедился, для чего нужны солдату [копать] окопы? сказал я ему, [когда он подошёл ко мне.]
[Тебя] Комбат пугал трибуналом, говоришь?
Грозился!
В этой дивизии, Черняев, с лейтенантами не чикаются! Чуть что отдают под суд. Страху нагоняют! У них генерал свирепый, говорят, кастрированный. Нет ни одной роты, чтобы не было судимых офицеров.
19- Генерал знает кого судить. Воюют лейтенанты! Вот он на них и вешает судимости [нагоняет страха]. А [потом, что для тебя] для лейтенанта окопника что суд? Сегодня ты жив, а завтра тебя нет! Теперь в окопах сидели солдаты Сенина, а Черняеву предстояло копать их в мёрзлой земле. Солдаты Сенина довольные стояли и поплёвывали на бруствер махорочной жёлтой слюной [и дышали махоркой]. [Белый снег на краю окопа пожелтел от плевков.] Теперь солдаты Сенина подшучивали над солдатами Черняева.
Меня младший лейтенант за топором к вам прислал.
Ты вот что, браток! Старшина появится с жратвой, ты давай неси мне свою порцию водки. Пущу даже на время посидеть в своём окопе. Может со смены когда придёшь и переночуешь! А топорик в мешке тяжело носить. Я его из Ржеавского укрепрайона на себе ношу. Мзду за топорик платить надо!
А не принесёшь, выдуешь сам сто грамм, валяться тебе с пулей в боку, считай, зря водку испортил! Черняев с солдатами ожесточённо рубил мерзлую землю. Торжествовал и старшина Сенин. Как ни как, он был наверху. Когда совсем стемнело, я пошел к Черняеву посмотреть на его работу. Мы сели с ним на целое необгоревшее бревно, которое принесли солдаты, [достав его из развалин дома] и поговорили как обычно. Черняев сказал два слова, я пару фраз, не зная, с чего начать. Освещённый отблесками пожара, белый снег имел неестественный вид. Вспыхивал и угасал огонь. Снег во время вспышек менял свою окраску. Пламя постепенно перекидывалось с одной избы на другую. Тушением пожара никто из [наших] солдат не занимался. Горит и горит! У солдат свои дела! Странно было смотреть. Горят дома в деревне, а люди ходят спокойно. Проходят мимо, внимания не обращают! Нет никакой суеты, не слышно, как обычно, ни криков, ни суматохи, ни частых ударов [обломком лома о рельсу] в набат. Помню, один небритый пожилой солдат во слезами на глазах высказал мне своё неудовольствие.
"Вот вы, товарищ лейтенант, обзываете нас бранными словами. А я хоть и солдат, но, между прочим, постарше вас годами и учитель."
Ну и что из этого?
Тебя за самовольное оставление позиций следует расстрелять!
А Черняев по доброте своей всю вину взял на себя. Не сумел остановить вас, пристрелить паникёра духа не хватило!
Ты слышишь? обратился я к своему ординарцу.
Ему мои слова не нравятся!
А слова не пули, дырок не оставляют!
Видишь, недоволен он чем. Безусый лейтенант на него ругается!
Вы наверно думаете, что держать позиции и воевать должны [офицеры] лейтенанты, а вас, солдат, это не касается!
20-
Видишь, он недоволен чем!
А теперь я хочу тебя спросить, почему ты во время обстрела не остался на месте?
Ты видел, что появилась паника.
Почему, сразу не пристрелил паникёра?
Может ты и есть один из них?
Накануне нужно было окопы долбить, а вы уговорили Черняева остаться [у амбразур] в избах!
Может, это ты демагогию разводил?
Я помню, как ухмылялись вы, когда солдаты Сенина рубили мёрзлую землю.
Ты наверно будешь помалкивать, когда следователь будет выяснять, кто посеял панику. Ни один из вас не откроет рта.
А то, что Черняева будут судить, это вас не касается. Это вам наплевать [Это вас не скребёт]!
Чего молчишь?
Ты видно, образованный, а совести у тебя нет.
Когда мне по телефону начальство даёт указания, оно через каждые два слова по делу, вставляет эти самые [нужные] слова.
А вы, видите ли, не привыкли к [тому] такому обращению!
И в заключение я вас всех предупреждаю, покинете окоп хоть на минуту пойдете, под расстрел на месте!
Я Черняеву дам указание, кому нужно по нужде, пусть в немецкую сторону, в снежное поле идёт и там сидит, прохлаждается. Харчи будете получать тоже с той стороны.
Пулеметчикам я приказал, кто хоть шаг из окопа сделает [назад] в сторону тыла, стрелять всех без разбора [раненый он или нет]. Из окопа назад вы пройдете только через мой труп. Больные и раненые будут являться лично ко мне!
Даю вам два дня на отрытие окопов! Вы хоть землю зубами грызите, а окопы должны быть к сроку готовы!
Ну что, Черняев! Убедился где нужно держать в обороне своих солдат!
Запомни и заруби себе на носу! В любой обстановке, встал на один день, копай окоп, только окоп от смерти спасёт твоего солдата! Через неделю мл. лейтенанта Черняева вызвали в дивизию. Он вернулся в роту молчаливым и угрюмым, получив условно пять лет. Его судили за то, что он покинул свои позиции, остался жив и [невредим] не имел во взводе потерь. Теперь пятая рота имела полнее соцветие. Я конечно тоже был виноват, что не заставил Черняева зарыться в мёрзлую землю. Не спустил на него собак, как это я сделал с Сениным. Черняев не выполнил мой приказ. Об этом в дивизии ничего не знали. До этого в трибунале разговор не дошел.
21- Березин показными судами решил на ротных и взводных нагнать побольше страха. Какой смысл судить командира полка. Во-первых, он всегда вывернется. А во-вторых, он с солдатами [у него кроме штыков воевать нечем]. В атаку не ходит и в чистом виде является передаточной инстанцией. Получил распоряжение или приказ сверху, передал через батальон в роту, ротный и должен его выполнять [брать деревни]. Березин [в штаб армии доложил, что он на рассвете взял деревню Тишково. Всё просто!] приказ штаба армии выполнил. Снимать ротного с должности нет никакого смысла. Ротные офицеры живыми на дороге не валяются! [Дороги мостят их трупами.] Командир батальона в атаку с ротами тоже не пойдет [тоже не бегает с солдатами под пулями]. Есть чин пониже [комбата]. 0н и погоняет ротного издалека по телефону. Немец больше не стрелял. Деревня ещё горела [и дымилась]. Нужно отметить выдержку Ахрименко. Во время обстрела он на участке о стался со своим расчётом один, несмотря на то, что пехота сбежала. О нём даже напечатали в боевом листке. К 30 ноября солдатские окопы и отдельные ячейки были соединены общим ходом сообщения. Мы прошли серьёзные испытания огнем и научились копать мёрзлую землю лопатами [отдавая все силы]. Нельзя бесконечно испытывать судьбу, полагаясь только на совесть солдата. Нельзя попрекать человека за старые грехи [, держать его в страхе]. Запреты и строгости были отменены, старые проступки и обиды были забыты. Жизнь офицера роты на войне, это последняя инстанция, куда сыпятся приказы и распоряжения. В руках батальона и полка солдат нет. Для них существует только Ванька ротный. А у ротного, что ни солдат, то свой склад ума и характерец. Каждому солдату своё давай! У командира роты солдат вот где сидит, и я пальцем щелкал [по горлу] себе по вороту. Теперь я вспомнил, как перед наступлением на эту деревню, по распоряжению полка нас несколько раз перегоняли с места на место и каждый раз заставляли рыть новую траншею. Тогда я возмущался, а зря! Видно мало раз мы проделали эту работу, раз Черняев по моему приказу отказался долбить мерзлую землю. Получилась досадная осечка. А солдата нужно приучить, ко всему на войне. Нагнулся к земле, припал на колени от пули, рой себе ячейку, где бы ты не стоял.
Magus  
Глава 7
Magus
Глава 7. Переход в наступление
Декабрь 1941


Смена дивизий. Обмундировка в лесу. Переход вокруг Калинина. Деревня Поддубье.

На рассвете 5-го декабря. Деревня Горохово. Пятая рота берёт с хода деревню
Губино. На опушке леса. Совхоз Морозово. Мы отрезаны от своих. Переход через

железную дорогу. Гибель разведчиков. Наступление на станцию Чуприяновка.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -


Ванька-ротный
В ночь на 1 декабря сорок первого года в расположение роты прибежал батальонный связной. Я в это время ходил по траншее и проверял несение службы ночным нарядом. Связной нагнал меня в узком проходе траншеи и навалился на меня %%%. Он поднялся на цыпочки, вытянул шею и, дыша мне в лицо, таинственно сообщил:
Товарищ лейтенант! Вас срочно вызывает комбат! Я не люблю, когда мне [вот так] дышат в лицо и изо рта дышащего ударяет неприятный затхлый желудочный запах. У меня появляется желание оттолкнуть его, а он все ближе лезет ко мне и дышит на меня своей отрыжкой. Он солдат [а я офицер]. Толкать его без видимых причин вроде нельзя. А я не переношу и не могу терпеть, когда мне вот так лезут и дышат %%%. Связь работает. Могли бы и по телефону сообщить о вызове, думаю я. Не обязательно гонять солдата по такому поводу. Здесь что-то не так! Опять какую-нибудь разведку боем провернуть задумали.
Вас срочно вызывает к себе комбат! слышу я голос солдата и чувствую противный запах изо рта.
Ладно приду! отвечаю я и отворачиваюсь от него в другую сторону. Но ему неймётся и он опять забегает наперёд.
Комбат велел мне вместе с вами к нему идти.
Комбат? переспрашиваю я, и отворачиваюсь от него.
Отойди от меня на десять метров и ближе не подходи! Комбат у нас новый. Старшего лейтенанта, что был на Волге, давно уже нет [в помине]. После суда он сразу исчез, а куда он девался, никто не знает. Был человек и пропал! Иду вдоль траншеи, жду ординарца. Он должен быть где-то здесь, в солдатской ячейке. Пошёл навестить [своих ребят] приятеля. Я трясу его за плечо. Он присел на корточки и спит непробудным [солдатским] сном. За день набегался, намаялся, присел и заснул.
Вставай, собирайся, пойдём в батальон!
Забеги к Черняеву, скажи, что я ушёл в батальон. Он в роте останется за меня!
Догонишь бегом! Я на тропе подожду у обрыва! Я иду но траншее и на повороте вылезаю на поверхность земли. Посыльный из батальона следует за мной сзади. Мы медленно подвигаемся по [утоптаной и %%% тропинке] снежной узкой стёжке к обрыву.
2 Иду по тропе не торопясь, а связной мне наступает на пятки.
Я тебе дистанцию велел держать! [Он привык убегать с передовой]. Все бояться переднего края [, где рвутся снаряды]. На передке сейчас тихо, немец не стреляет. А страх у него все равно по спине ознобом ползёт. К снарядам и к передовой нужно привыкнуть! Но вот за спиной у связного я слышу сопение моего ординарца. Я его на расстоянии по дыху определяю. Дышит он часто, а запаха изо рта [не имеет] у него нет. Поворачиваюсь, спрашиваю:
Видел Черняева?
Передал, как вы сказали! Я прибавляю шаг, и мы быстро опускаемся с обрыва, идём по пологой долине и наконец подходим к реке. К той самой, [о которой сказано: "И ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит!"] от которой мы когда-то цепью пошли на деревню. [Но теперь всё] Русло реки засыпано снегом. Прозрачного льда не видно совсем. По узкому мостку перебираемся на другую сторону. Это наш, так сказать, пограничный рубеж. Мы можем его перейти только с разрешения начальства. Перешагнул его однажды самовольно Черняев и тут же получил соответствующий срок. Мы отгорожены от остального живого мира двумя узкими брёвнами с перекладиной. Смотрю вперёд знакомые места! Вот наша старая траншея, чуть дальше кусты, на склоне бугра зеленые сосны, а там за бугром открытое снежное поле. За полем в ложбине небольшая деревушка. В избе сильно натоплено, накурено и кисло пахнет. В спёртом воздухе чувствуется бензиновый запах коптилки. У нас хоть снаряды, [смерть] снег и мороз, но воздух чистый и полезный для организма! Как они здесь сидят? Чем они здесь дышат? У стола на лавке сидит комбат в новой меховой безрукавке. Он шибко занят, смотрит на себя в зеркало. Не понимаю только, [не знаю только, от удовольствия или от %%%] отчего он смотрит в зеркало и улыбается сам себе. Фамилию комбата я не знаю. Сам он не называется. Может, фамилия у него звучит неприлично? Ведь бывают такие фамилии? [на букву Х.] Мне спрашивать у него нет никакой охоты. Комбат и комбат! Ко мне он тоже обращается на ты. То ты! То лейтенант! 0н срочно вызвал меня к себе. Я вошел, а он сидит перед зеркалом и ковыряет болячку [бородавку]. Входишь в избу и никак не поймешь, вызвали тебя по делу или так, от скуки. Посередине избы горит железная печь. Русская, деревенская, на половину избы, почему-то не топиться. В ней что-нибудь неисправно? Под у печки на месте. Дымоход совершенно цел. А эта железная горит и дымит. Может дрова экономят? Комбат посмотрел на меня через зеркало. Головы назад не поворачивает, оттянул верхнюю губу двумя пальцами, рассматривает новый прыщ и говорит:
Ты лейтенант чем то все время недоволен. Уважения к старшим по званию и патриотизма у тебя нет.
3 -
Если сказать точнее, подхалимства и угодничества [у меня нет], добавляю я и продолжаю.
Выходит те, кто сидит [сзади нас] у нас за спиной и есть истинные [русские] патриоты?
А мы окопники так, ненадёжный народ, мусор и сброд!
Ну ты уже загнул того!
То, что вижу, о том и говорю! [Я режу правду в глаза. Правда она всегда колет глаза.] Дальше передовой меня не пошлют. Мне нечего бояться. Война держится на нас. И ты, комбат, и другие об этом прекрасно знаете. Только признаваться никак не хотите!
Все это так! Но о тебе складывается мнение.
Мне все равно. У меня дорога одна!
Я тебя вызвал [не для этого] вот почему дивизия получила приказ! Сегодня ночью приказано сдать позиции! при этом он опять поскрёб ногтем верхнюю губу.
Мы отходим в район деревни Новинки. Тебя будет сменять вторая рота первого батальона 246 стрелковой дивизии. Наконец, он кладёт зеркало на стол, поворачивается ко мне и добавляет:
Вернёшься к себе, до начала смены своим солдатам ничего не говори! Мало ли что! Сейчас придёт твой сменщик тоже командир роты. Отправляйся с ним к себе и покажи передний край. Уточните огневые точки, сектора обстрела и сведения о противнике!
В дивизии предупредили, чтобы смена прошла без шороха.
Тебе всё понятно, что я говорю?
Чего молчишь?
Всё ясно, чего говорить!
У меня всё! Можешь идти! Я вышел на свежий воздух, сел на ступеньки крыльца, достал кисет, оторвал кусок газетной бумаги, насыпал махорку, свернул цыгарку и закурил. Вскоре явился мой сменщик и я повел его на передок [в свою траншею]. У мостков через речку нас догнал его мл. лейтенант, командир взвода. Я показал им траншею, стрелковые ячейки, пулемётную позицию, сектора обстрела и передний край.
А что это за колышки? спросил меня командир роты.
Эти колышки обозначают не только сектора обстрела, но и прицельные точки для каждого солдата, когда он стоит на посту. Если он увидел в створе двух колышков немца, он обязан его поразить. Ему [не последует от командиров команда "Огонь!"] не надо подавать команду, куда стрелять. Он должен прицелиться и стрелять самостоятельно. Он должен бить по цели, а не палить куда попало. Здесь по колышкам все видно. Можно точно определить. Кто стрелял? Кто попал? А кто дал при выстреле промах. Убили немца и каждый потом [доказывает] до хрипоты, что он немца выстрелом срезал. Колышки всё покажут. Я могу с разных мест по колышкам определить [линию прицела], кто куда стрелял. Мы прошли ещё раз по траншее, и я показал ему немецкие огневые точки.
4 Командир роты остался в траншее, а командир взводов ушел за солдатами. Смена переднего края растянулась [почти] до [утра] ночи. Но, как хотели в дивизии, прошла без шороха и без выстрела. Последними траншею покинули солдаты взвода Черняева. Когда Черняев увёл своих последних солдат, я подошёл к командиру роты и пожал ему руку.
Счастливо оставаться! Мы с ординарцем дошли до поворота, вылезли из траншеи, и не спеша прошли мимо обгорелых развалин и закопчёных печей. Они как немые свидетели остались стоять [после нас] вдоль обрыва дороги на месте. Всего чуть больше недели простояли мы здесь, а покидая траншею, казалось, что мы были в ней по меньшей мере полгода. Спустившись по крутой тропинке с обрыва, мы остановились, я решил закурить.
Теперь нам некуда спешить! сказал я и чиркнул спичкой. И подумал:
Сколько труда и пота вложили мы здесь! Сколько тяжелых минут пришлось пережить на этом клочке земли! Теперь все брошено, [но не будет] и как будто забыто! И что те, другие, знают об этой сгоревшей деревне? Перед ними кучи пепла и обгоревшие печи в снегу. А когда-то по этой заснеженной пологой низине мы подвигались с опаской вперёд. Мы шли по колено в снегу и каждую секунду ждали, вот вырвется навстречу бешено из пулеметов огненное пламя. Неважно, что его не было! Важно то, что пришлось [его ждать] пережить! Да, да! [То самое переживание перед смертью, когда ты должен перейти в небытиё! Та самая секунда, которую долго ждёшь.] Ждать всегда пострашней! Перейти в небытие недолго, когда со смертью смирился. Теперь по снежной тропе [идти легко] мы шли легко и спокойно, зная, что в спину стрелять нам не будут. Идёшь себе и думаешь о чём-нибудь о прошлом. [Думаешь о другом, и никаких тебе переживаний]. Вот и кладки в два узких бревна. Они для другого человека не имеют никакого значения. Кладки, как кладки! С одним перилом с левой стороны. А для нас сейчас перейти по ним на другой берег, это целый %%% этап войны [нашей жизни и страшной войны]. Совсем ещё не рассвело. Мы идём и потягиваем [свои закрутки из махорки] махорку. Теперь курить можно в открытую, немец с опушки леса нас не видит [в низине]. Мы шагаем по снежной низине, заходим в кусты, а комбат тут, как тут. Налетел петухом и кричит визгливо:
Почему огнём батальон демаскируете? Это опять пятая рота? Мать вашу в душу! Новый комбат мне не очень нравиться. Не из-за того, что он петушится, пыжится и орёт. Я просто устал от [окопной жизни] него и от окопной жизни. Я смотрю на него и сплёвываю на снег. Ординарец свою папироску бросил и затоптал ногой. А я стою, молчу и продолжаю курить [в открытую].
5 [- Ты чего орёшь?] Я стою, смотрю на него и думаю. На моей шее целая рота, а у него [в руках обычно] телефонная трубка в руках.
"Что там у тебя [на передовой]?" [звонит он по телефону] обычно спрашивает он. [Ему нужно ещё отчитываться перед полком. Быть в курсе дела.]
Ничего! отвечаю я.
Что ничего?
Ничего, значит всё в порядке.
Вот так и говори, а то ничего. Но он тоже взял манеру покрикивать вроде Карамушки. Карамушко, это наш командир полка. Я его однажды видел. На лице у него деловая строгость и сосредоточие. Смотрит он на нашего брата из под бровей, верхняя губа у него отклячена, вроде мы низшие презренные существа. Образование у него сельское, приходское. Ростом он маленький, глаза едкие и быстрые, а какого цвета не разберёшь [уловить невозможно]. Вообще, лицо у него с мелкими чертами [и совсем рядовое] как у крестьян, мужиков. Среди моих городских солдат тоже есть такие сплющенные лица. Другое дело Черняев. У него худое и выразительное лицо, крупные черты, чёрные брови. И фамилия у него Черняев. [А Карамушко, как снятый со сковородки испеченный блин]. Это не камушек под ногой на дороге, %%% его ногой, и его нет. Все они в тылах полка похожи друг на друга. У комбата на лице прыщиков больше. Зато гладкая [другая сторона] задняя часть и короткие толстые ноги. Ему мешки %%% таскать, а он телефонной трубкой забавляется. Раньше я не рассматривал [своё полковое и батальонное начальство] их, не приходилось их видеть вот так. [А после суда] Потом я прозрел и стал к ним приглядываться. А у меня, как назло, зрительная память хорошая. Мне было интересно, кто из них кто? [Кто собственно посылает стрелковые роты на смерть?] У нашего комбата подчинённых всего двое. Я командир пятой и Татаринов командир четвертой роты. Комбат нам по очереди [, когда нужно,] по телефону вправляет мозги. Без этого нельзя. Погонять ротного нужно. Он с голода и холода может проспать всю войну! В роте всё держится на Ваньке ротном, вот с него все требуют и погоняют его. В кустах за бугром лежит моя рота. Черняев и Сенин, увидев меня, поднимают солдат. Теперь вошло в обычай, где встал, там и лёг. А что под тобой, снег, мерзлая земля, заснеженные камни, это не важно, солдату всё под бок сгодится. Тыловик на снег не сядет, он задницу [опасается простудить] мочить не будет.
Нам связного из полка прислали! докладывает мне Черняев.
Он поведёт нас до места сбора. Вон стоит у сосны! Я поднимаю глаза и смотрю на солдата. Упершись в ствол хребтом, [привалился] и ждет нас, когда мы построимся. Смотрю на лежащих в снегу солдат [своей роты] [и задумчиво качаю головой] и спрашиваю:
Ну как дела? [- обращаюсь я к солдатам.]
Дождались! Теперь на отдых пойдём!
Держи карман шире, товарищ лейтенант! бросает в ответ мне кто-то из лежащих фразу.
В наступление пойдём! Переход дня два, а потом опять под снаряды.
Это почему же? спрашиваю я.
Говорят, дивизия на другой участок переходит. Тыловые уже вчера укатили [из деревни] туда.
Откуда ты взял?
6 -
Как, откуда?
А я тут на дороге знакомого ездового встретил. [Земляк, с одной деревни. Вот он и сказал.] Солдаты [, товарищ лейтенант,] всё знают наперёд, вот такие дела!
У нашего брата чутьё.
Мы чутьём берем секретные военные хитрости [премудрости]. Знакомый говорит, что все обозы снялись [давно] и куда-то уехали. [Земляк мой остановился на дороге вот здесь и прикурил.] Я построил роту и мы вышли [из кустов] на дорогу. Нетронутые снежные просторы лежали [распластались] кругом. Здесь стоит непривычная для нас тишина, без посвиста пуль и без разрывов снарядов. Мы идем по прикатанной санями [и лошадьми] дороге, [шагаем вперед,] подвигаясь к деревне Новинки. Где-то там, как [выразился] объявил наш комбат, нас определят на постой и на отдых. Часа через два неторопливой ходьбы [по морозу], встречным ветром до нас донесло [мы почувствовали вдруг] запах жилья и печного дыма. Запахи на передовой имеют совсем другие [значения] свойства. Мы огляделись кругом, впереди невысокий снежный бугор и кроме белого снега, ничего не видно. Но вот, еще сотня [метров позади] шагов по дороге и впереди [по ходу дороги] из-за снежной гряды показались заснеженные крыши и торчащие сверху печные трубы. Серые, чуть заметные [клубы] полосы дыма [выходили] поднимались из труб и склонялись в нашу сторону [вдоль дороги]. Идем дальше. Минут через десять, показались бревенчатые стены и маленькие окна на уровне сугробов. [Ну и конечно!] Всё ясно! Ха! Ха! ВМЕСТО того, чтобы топать в деревню, а до неё уже рукой подать, полковой связной поворачивает в сторону леса и ведёт нас по снежной целине [в направлении леса].
Хоть бы дали пустой сарай! Издали жилья [хочется] понюхать заворчали солдаты. Но связной свернул с дороги, и мы топаем по колено в снегу [по снежной целине прямо в лес]. На опушке леса он останавливается, и я подаю команду к привалу.
Так приказал командир полка! Мое дело маленькое! Здесь в пятидесяти метрах походит дорога, вам приказано сосредоточиться около неё.
Пройдете вот здесь! постукивая ногу об ногу, сказал связной.
Располагайтесь! А я пойду в деревню, и доложу что вы на месте. Связной повернулся и ушел [по дороге]. Вот что обидно. Солдаты чувствую запах жилья, [и это его раздражает. Это вызывает сразу воспоминания о прошлом.] а в деревню их не пустили. Из мёрзлой, [как камень,] траншеи и снова [на пушистый] снег.
Считай, что тебе повезло! Не нужно землю долбить. [Из мёрзлой траншеи в тепло попали!]Наруби лопатой лапника, брось под себя и лежи, как барин в пуховой перине! Причудливые шапки снега нависли [повсюду] на елях. А деревня с натопленными избами, [чугунами варёной картошки, которая горячим паром отдает] рядом под боком.
7 Горячие печки и пахучая свежая солома, [брошенная охапками на пол] нам по роду службы [вредны и не положены] теперь ни к чему. Мы люди мерзлой земли, мы носители ветра и холода и нас нельзя заводить в тепло. Мы растаем, [как в сказке Снегурочка!] как льдышки, как снег, занесенный [на сапогах] в избу на валенках [с порога]. Но все же обидно! Запах жилья и горького дыма мутит сознание солдату [, а он торчит по колено в снегу]. Хоть бы ветер сменился! [и подул в другую сторону!] На душе у солдата стало бы легко! Рота без дела целый день провалялась в лесу. Начальство считало, что мы получили заслуженный отдых. К вечеру из деревни привезли обмундирование. Офицерам выдали полушубки, меховые рукавицы, солдатам байковые портянки и трёхпалые, утеплённые байкой, варежки. Заменяли старые и рваные стеганые телогрейки и ватные штаны. До самой ночи продолжалась толкотня и примерки. То тут узко, то там трещит по швам, то в поясе не сходиться, то штанины до колен и рукава до локтей. Снабженцы сразу не дадут, что нужно. Они норовят [спихнуть] сунуть солдату какой-нибудь недомерок. Только мое вмешательство, наконец, [возымело действие] ускорило дело. Оделись в новую одежду, и сразу солдатам стало жарко. Погода %%% морозная. Холодный воздух захватывал дух. Зимой в лесу хорошо и безветренно. Вершины елей покачиваются [в вышине], а здесь у земли [безветренно и почти] совсем не дует. Немецкая авиация не летает. Костры разводить категорически запрещено. В 421 стрелковом полку [теперь] три батальона. Мы во втором. В моей роте около шестидесяти солдат, а в четвертой у Татаринова на десяток больше. Я говорю около шестидесяти, потому что [на передовой] состав роты постоянно меняется. То дадут пополнение [человек двадцать], то идёт естественная убыль. Солдат по списку старшина считает котелками и крестиками. Поставил крест при выдаче харчей, значит живой. Старшина дело своё знает. Он по количеству котелков сразу определит, кто съел свою порцию, а кто хлебать сегодня не будет. Солдат числиться в списке пока торчит в траншее живой. У старшины бухгалтерия элементарно простая, получил котелок, поставил крестик, отваливай поскорей [ты живой!], следующий подходи. Все мы солдаты кровавой войны! [Чуть немец открыл огонь, солдат уже навострил уши.] Где бы рота не была, в обороне или наступлении, я её Ванька ротный, постоянно должен [идти и стоять] быть среди своих солдат. Стрелки не пулеметчики. Стрелок солдат считай как заяц в лесу. Когда нужно, не встанет %%%, когда не нужно [сможет сбежать в тыл и там отсидеться] возьмёт и уткнется в траншею, его оттуда хоть за рукав тащи. [Пулеметный расчет с Максимом другое дело. Пулеметчик в обороне сидит до последнего патрона. Максим тяжеловат, его не схватишь подмышку и не убежишь, как стрелок.]
8 [У комбата свои дела и заботы. Он солдатами в бою не руководит. Он не касается их. Он их даже в лицо не знает. Ему нужно держать в руках командира роты, чтобы он выполнил боевой приказ (приказ был выполнен ротой). Ему нужно, чтобы в роту связь была и звонил по телефону. Ему приказы идут сверху по инстанциям. Приказы в роту приходят сверху по инстанции. Это не (выдумки) личное желание командира полка. Это приказ дивизии. Что дивизии, бери выше! Это директива Армии и Фронта. Приказы сверху идут всё быстрей. И вот вызывают к телефону (по приказу) Ваньку ротного.
С рассветом возьмёшь деревню! Кровь из носа!
А как её брать?
На то ты и ротный. В душу твою мать! У тебя один выход. Или ранит, или убьёт. Потерь будет много? Война без потерь не бывает! За это ругать не будем! Деревню возьми!] Кто же выходит гонит солдат на [верную] смерть? Опять же я, Ванька ротный. [У комбата две дороги.] От КП батальона [идут две дороги] на передний край вьется тропа. По ней [По одной, что идёт на передок] бегают телефонисты и связные в стрелковые роты, а по другой в тыл от КП батальона [на КП полка] комбат ходит, когда его вызывают в полк. Он надевает [потрёпанный] потёртый полушубок, заляпанный грязью и глиной и прожжённый в нескольких местах. На плече вырван клок белого меха, вроде от пули. На лице у комбата [появляется] озабоченный и усталый вид, [человек] он вроде страдает бессонницей и переживает за общее дело. При докладе он обязательно [представит] вспомнит ротных, как бестолковых и бессовестных людей и [лодырей]. [Кивает мы приказ получим!]
Уж очень он боязлив! скажет комбат командиру полка, между прочим. У командира полка глаза лезут на лоб, что бы он делал без такого комбата %%% [и настойчивость способного комбата]. [У командира полка три батальона, а это на мало ни много, всего восемь рот. Да если прибавить всякой вспомогательной тыловой братии, вот тебе и больше тысячи будет. На днях придёт пополнение, в ротах перевалит за сотню, и в полку считай за две тысячи штыков будет. Тут только смотри, куда их стрелками на карте направить! %%%] Командиру полка не важно, кто там [живой (или мёртвый) а кто убитый] сидит впереди. Он даже фамилии командиров рот не знает. Да и зачем их держать в памяти, сегодня [ротный лейтенант (один из них)] он жив, а завтра его нет. [Хватит философствовать! Смотрю вдоль дороги.] Вроде наш старшина с харчами идёт [по дороге тащится]. Солдаты всколыхнулись и [дребезжат] отвязывают котелки, высыпали на дорогу. Вышли на дорогу, смотрю, а Татаринов со своими уже стоит. [Солдат накормили.] После кормежки в роту явился комбат со своим замполитом. Велели на дорогу нам выходить. Мы впервые увидели свой батальон в полном сборе. Пока мы на дороге топтались, ровнялись и строились, нам подали команду с дороги сойти [назад в снег].
Освободить проезжую часть!
Командир полка, Карамушко едет!
9 По дороге в легких саночках фыркает жеребец [иноходью]. Пыля порошей [и брызгая снегом,], он иноходью приближается к нам. Сам Карамушко, так сказать, решил показаться солдатам и [взглянуть на нас] оглядеть своё полковое войско. Вот, смотрите, каков у вас командир полка! [Никто из солдат не имеет представления, кто и какой собственно в тылу %%%] Губи [у него плотно сжаты] поджаты. С правой стороны от носа залегла глубокая складка, как знак вопроса. Лицо рябоватое, нижняя скула многозначительно отвисла [выдвинута]. [Один глаз %%% прикрыт.] Попробуйте всё это проделать на своём лице, взгляните в зеркало и вы представите каким был Карамушко. %%% Жеребец размашисто бросая ногами, брызгая слюной и [вытаращив] вывалив навыкат глаза, был похож на разъярённого зверя. Из-под ног в стороны летели комки снега и попадали прямо в лица, стоящим у дороги солдатам. Солдатам успели подать команду смирно и они застыли, стоят [от испуга] не моргая глазами. Утирать лицо в пассаже нельзя. За лёгкими саночками верхами скачут солдаты телохранители, одетые как офицеры в цигейковые полушубки. На груди прижаты новенькие автоматы. Я взглянул на комбата. Лицо у комбата сияло. Он вытянулся в струну [в пружину, как столб] и готов был за взгляд Карамушки [пойти на смерть] тут же умереть. Карамушко не останавливая жеребца, пронёсся дальше по дороге. Там за поворотом [дальше по дороге] стоят ещё батальоны, [им дана команда и они] ждут его появления. Вот копыта скрылись за поворотом. Послышалась команда "Вольно!" Комбат объявил:
На марше ночью не курить! Из [этого] сказанного на счёт курева нам стало ясно, что мы будем стороной обходить город Калинин. Хотя маршрут, куда мы идем, нам не объявлен. Комбат пружинисто прошелся вдоль строя. Посмотрел из-под бровей на командиров рот, улыбнулся солдатам и хотел что-то сказать. На его улыбку в строю кто то громко хихикнул, на [него] солдата тут же шикнули. [и он] Солдат осёкся. Комбат не стал поизносить приготовленную речь. Он подал команду ротным:
Ротными колонами за мной шагом марш! И солдатская масса, колыхнувшись, пошла месить снег по дороге. Командиры рот кобыл и саночек не имели, шли они шли [и месили снег] вместе солдатами. На повороте из-под развесистой ели выехали деревенские розвальни, комбат уселся в [них] сани, укрылся брезентом и уехал вперёд. А мы топали по дороге и месили снег всю ночь до утра. [Мы понадобились на пару минут.] Начальство [покрасовалось и] уехало в новый район сосредоточения. Для них там заранее всё было готово [натоплены %%% и на пару]. А мы солдаты войны по морозцу и хрустящему снегу пешком да пешком!
10 Мы идем по лесной дороге и лениво перекидываем ноги. У нас впереди километров тридцать пути. По рыхлой зимней дороге, взрытой лошадьми, передвигаться тяжело. В узкие полосы укатанные полозьями ногу не поставишь, приходиться всё время идти по рыхлому [снегу на обочине дороги] конскому следу. Дорога [в лесу] всё время петляет, она то скатывается под уклон, то снова ползёт куда-то на бугор. Кругом лес. На открытое пространство дорога не выходит. Мелькнёт в стороне между снежными сугробами небольшая деревушка [своими чёрными срубами], утопшая в снегу, и пропадет за поворотом. Зимняя ночь длинная, за ночь намахаешь, натолчешь сыпучего снега, дойдешь до места привала и замертво упадёшь [свалишься в снег]. Солдаты [нее разбирая дороги] ложатся, где их застала команда "Привал!" Валяются в снегу, как трупы прямо на дороге. Тыловые любят ездить рысью, торопятся, ругаются и недовольно кричат.
Чьи это солдаты лежат поперек дороги?
Где командир роты?
Почему такая расхлябанность? %%%!
Подать сюда его! Я поднимаюсь из снега, подхожу к дороге %%% Смотрю на спящих солдат и останавливаюсь в нерешительности. Картина поразительная! Люди лежат как не живые, в невероятных лозах и не реагируют ни на брань, ни на крики. Ездовой орёт:
Освобождай дорогу, а то по ногам поеду! Я поворачиваю лицо в его сторону и говорю ему:
Только попробуй!
Ты знаешь кто здесь поперёк дороги лежит?
Это святые, великомученики!
Сворачивай в сторону! Объезжай их по снегу! Да смотри никого не задень! А то с пулей дело будешь иметь!
Объезжай, объезжай! подталкивает своего ездового штабной офицер.
Видишь раненые лежат!
Ну ежли так! То хуть бы сразу сказали!
Он же и говорит великомученики! Повозочный дергает вожжи, лошадь забирает в сторону передними ногами, нащупывая [глубину снега на краю] край дороги. Сани наклоняются, и одной полозьей скользя по дороге, обходят спящих солдат. У солдат на дороге где руки, где ноги, где голова, а где просто костлявый зад. Его видно и сквозь ватные стеганные брюки. %%% Я подхожу к солдатам, нагибаюсь и начинаю по очереди оттаскивать их [с дороги].
11 Одного тащу за рукав, другого за воротник, а третьего за поясной ремень волоку поперек дороги. Один носом снег пашет, у другого рыльце, как говорят, от снега в пуху, но ни один из них не издал ни звука, и глаз не открыл. Я их по кочкам тащу, и ни один не [трёхнулся] проснулся. Я отпускаю очередного, он собственной тяжестью падает в снег. Подхожу ещё к одному, этот лежит поперёк дороги. На подходе гружёная верхом повозка. Эта при объезде завалиться в снег. Солдата нужно тащить через дорогу за ноги. Голова и плечи у него под кустом. Солдат лежит на боку. Под головой у него вещевой мешок. Он спит и держит его обеими руками. Я беру его за ноги и волоку на другую сторону. Он по-прежнему спит и крепко держит мешок руками. Усталый солдат ради сна может пожертвовать даже жизнью, но не солдатской похлебкой и куском мёрзлого хлеба. Сон и еда, вот собственно, что осталось у солдата от всех благ на земле[и чем он ещё дорожит].
Давай проезжай! кричу я повозочному, идущему рядом с повозкой. На передовой мы привыкли кричать. [Слова, сказанные нормальном голосом, там не возымеют действия и не всегда их слышно]. Вся рота, как мертвая, лежит и [сопит] спит на снегу. Солдаты спят после изнурительного перехода. Я и сам еле стою на ногах, постоянно зеваю, тяжёлые веки липнут к глазам, голова валится на бок, ноги заплетаются. Что там ещё? Вопросы меня мало волнуют. Какие вам ещё часовые, мы у себя в глубоком тылу [в лесной глуши]! Ни одного солдата сейчас не поставишь не ноги! Я отхожу от дороги, делаю несколько шагов по глубокому снегу и заваливаюсь в него.
Езжай, езжай! говорю я сам себе и мгновенно засыпаю. Открываю глаза, в лесу слышны солдатские голоса. Позвякивание котелков и голос старшины [знакомый звук для солдата]. [Удар откинутой крышки термоса и побрякивание черпака сразу поднимают всех солдат на ноги! Знакомый звук звучит, как пожарный набат, теперь не нужно толкать и будить солдат. Я протираю глаза. Оглядываюсь кругом. Небо пепельно-серое. В лесу полутемно и тишина. До рассвета должно быть часа два, не больше. Что это? Или это утро или вечер и близится ночь? Смотрю на снежный покров, а он искрится и светится. Ничего не пойму. Кажется, что он [слабо] излучает из себя [изнутри] холодный мерцающий свет [серебристым оттенком]. Странно! Почему задолго до рассвета снег начинает мерцать и серебриться холодным огнём [холодным налётом, серебристым светом]?
12 Мы шли через Васильевские мхи. Прошли деревню Жерновка. Потом свернули на Горютино и Савватьево и через Оршанские мхи вышли к Поддубью. На переходе вокруг Калинина сначала мы топали ночами, а затем нас пустили днём. За три перехода мы обошли вокруг города и на рассвете 3-го декабря, не выходя из леса, приблизились к Волге. Когда долго идёшь и ногами швыряешь сыпучий снег, в памяти остаются, выхваченные местами, застывшие картины привалов. [Идёшь по дороге, и смотришь себе под ноги.] А что видишь по дороге и что монотонно уплывает назад, в памяти не остается. Глянешь случайно в сторону, а кругом всё тот же [заболоченный]%%% засыпанный снегом лес. Шагнёшь иногда не глядя, воздух в лесу морозный, а из-под ног выдавливается коричневая [вода] жижа. Прошли мы лесными дорогами в общей сложности километров шестьдесят. Вышли на берег Волги, где на карте обозначена деревня Поддубье.
Даю вам сутки на отдых и [на] подготовку! встретил нас в лесу и объявил наш комбат.
На какую подготовку? К чему нам собственно готовиться? спрашиваю я. Комбат молча поворачивается ко мне спиной и уходит в глубь леса [по дороге].
Потом узнаешь! буркнул он на ходу.
К смерти нужно готовиться! говорит кто-то из моих солдат.
Завтра в наступление [пойдём]! Вечером, нас командоров рот собрали и вывели на берег Волги, подвели к крайнему дому в Поддубье и велели ждать. Через некоторое время Карамушко, наш командир полка подъехал к леса на [белом] жеребце в ковровых саночках Поверх полушубка на него был надет белый маскхалат. Жеребца оставили в лесу, а нас вывели на открытый берег и положили в снег. Вскоре к нам явился и Карамушко. Это была первая рекогносцировка, на которой был командир полка. Вместе с Карамушко пришёл офицер. Какого он звания был? Знаков различия под маскхалатом не было видно. Он зачитал боевой приказ. Дивизия в составе передового отряда 31 армии 5-го декабря сорок первого года переходит в наступление. Два полка дивизии, взаимодействуя в полосе наступления, должны прорвать оборону противника на участке Эммаус-деревня Горохово. На Эммаус вместе с 250 дивизией наступает наш 920 стрелковый полк. Второй батальон 421 стр. полка двумя ротами наступает на деревню Горохово. 421 стр. полку к исходу дня 5-го декабря приказано перерезать шоссе Москва Ленинград и овладеть деревней Губино. В дальнейшем батальон наступает на совхоз Морозово и к исходу дня 6-го декабря должен выйти на железнодорожную станцию Чуприяновка.
13 Перед наступлением по деревне Горохово будет дана артподготовка [из двух орудий]. И могу сообщить ещё одну приятную новость, нас будет поддерживать авиация. До начала наступления никому из леса не выходить, находиться в ротах и ждать установленного времени! После прочтения приказа, Карамушко показал нам рукой направление и полосу наступления полка. Мы [приподняли] задрали головы и смотрели вперёд. Он стоял на одном колене и простер руку вперед.
Всё ясно?
Вопросов нет? Мы промолчали. Карамушко легко поднялся и ушел за избу. После этого нам разрешили подняться и по одному [перебежать] отойти в деревню. Карамушко сел в ковровые саночки, жеребец нетерпеливо бил по снегу копытом, Карамушко тронул рукой за плечо ездового, тот дернул вожжой, взмахнул в воздухе кнутом, жеребец рванул вперёд и мы Видели его, как такового. Карамушко скрылся, а мы до леса дошли спокойно пешком. Здесь в глубине леса были построены срубы, теплушки, сараи и навесы для полковых и тыловых лошадей. Сами полковые, штабные и тыловые %%% устроились удобно, заняли [по рангам] места в рубленых теплушках. Только солдаты стрелковых рот остались лежать на открытом снегу.
Когда они сумели всё это нагородить [настроить]? подумал я Может они сюда пожаловали за [неделю] две, три недели? Первый раз за всю войну я получил карту местности. По ней завтра [через день] на рассвете нам предстоит идти [в наступление] вперед. Вот на карте, на крутом берегу деревня Горохово. Здесь проходит передний край обороны немцев. Ещё выше по отлогому склону прямой линией изображено шоссе Москва Ленинград. Переходишь шоссе, около леса деревня Губино. За лесом полотно железной дороги, а чуть левей обозначен совхоз Морозово бывший конный завод племенных рысаков.
Раз, два! считаю я количество домов и построек. Один дом, два сарая и пруд около них. Левей по полотну, в сторону к Москве расположена жел. дор. станция Чуприяновка. Её нам нужно взять к исходу дня 6-го декабря сорок первого года.
Ну что лейтенант! слышу я сзади из-за плеча голос Татаринова.
Пройдём этот лист? Или ляжем под первой деревней?
Почему не пройдём? отвечаю спокойно я.
Ты в этом уверен?
А что в этом особенного? Чего собственно бояться? спрашиваю я. Я вспомнил, как мы ротой ходили на деревню через Тьму.
14 Сначала боялись, а потом обошлось без единого выстрел а, без единой потери.
Как ты думаешь, доползем до шоссе? не унимается Татаринов. Я повернулся, посмотрел ему в глаза и ответил:
Не волнуйся, дойдём до Берлина. Назначаю тебе место встречи на Фридрих-штрассе нумер цвай.
Почему Фридрих и почему цвай?
Потому, что улица Фридриха в Берлине наверно есть.
А цвай, легко запомнить!
Ты чего-то боишься, Татаринов, и не хочешь говорить.
В обороне на Тьме мы с тобой стояли рядом. Меня тогда послали брать деревню, ты занял мою траншею. Я знаю, чего ты боишься! Первый раз в наступление идти. А я на Тьме ходил. Вроде ничего! Идти можно.
Ты не знаешь куда девался наш бывший комбат, старший лейтенант, который был на Волге? спросил Татаринов.
Я многих спрашивал, продолжал он, все отнекиваются и говорят, что не знают. Судили всех вместе, а он пропал после суда.
Не знаю, ответил я.
Меня вчера предупредили, кивнув годовой в сторону полковых теплушек Татаринов.
Струсишь в наступлении! Пойдешь под расстрел!
А тебя в полк не вызывали [насчёт предупреждения]?
Нет! Ты же знаешь, что я уже [брал деревню] ходил на деревню. Теперь мне понятно, чего ты боишься! А вообще то ты зря!
Комбат тебя за руку на деревню не поведёт! Ты здесь в тылу у него под надзором ходишь! А пойдёшь в наступление, все они разбегутся. Будут на тебя только по телефону орать.
Так-то оно так! со вздохом [сказал] говорит Татаринов.
Ничего, преодолеешь, это только сначала страшно!
Ну мне пора! сказал я. На этом разговор наш закончился. Мы разошлись по ротам. В ночь на 5-ое декабря роту Татаринова послали тихо переправиться через Волгу. Он должен был подойти под крутой обрыв и, постреливая, не давать немцам спать до утра. Рота Татаринова вошла в мертвое пространство, куда не могли залететь ни пули, ни снаряды. Ночью можно было без выстрела перейти по льду через Волгу и под обрывом [сосредоточиться для наступления] спокойно сидеть и в небо стрелять, и ждать сигнала для наступления. Я просил комбата [и командира полка], чтобы мою роту тоже послали %%% под берег. Мне было сказано, что я вместе со всеми на рассвете перейду в наступление, буду брать Горохово и дивизия не разрешила без времени соваться туда. Как потом стало известно, командир дивизии генерал Березин А. Д.
15 доложил в штаб 31 армии, что в ночь с 4-го на 5-ое декабря дивизия захватила плацдарм на том берегу для наступления. Я был поражён. Слова не вязались с делом! Чего там захватывать? %%% ночь и ложись под бугор. К утру 5-го декабря мы были на ногах. Получив водку, хлёбово, [хлеб] сухари и махорку, в дорогу на тот свет, как кто-то сказал из солдат, мы были готовы идти через Волгу. Раздав по горсти патрон, снабженцы закончили свои дела, собрали мешки и поспешно убрались в глубину леса. Солдаты всё нужное рассовали по карманам и в мешки. Они были готовы идти на смерть за счастье своей любимой Родины. Роту частями вывели за деревню на исходные позиции. Мы обошли крайний дом, отошли от деревни вперед, вышли на пологий берег и легли в снег. До рассвета оставались считанные минуты. Я посмотрел ещё раз в ту сторону, куда нам предстояло идти. Впереди простирался открытый обрывистый берег. Покрытое льдом и снегом русло Волги совершенно не выделялось на белом фоне снежной равнины. И только там, на той стороне реки стоял крутой и высокий обрыв, за кручей которого, были видны тёмные стены передних домов. До деревни отсюда идти, и идти! Немцы сидели в деревне и постреливали из пулемета. Снежные бугры от деревни справа и слева немцы не занимали. Накануне и ночью немцы из артиллерии не били. Я думал, что мы без особых потерь преодолеем русло Волги, полезем на снежный бугор, и возьмем деревню. Справа от меня замелькали фигуры солдат соседнего батальона. Вглядевшись в белые очертания сугробов, я увидел, что вдоль пологого берега реки сложены крутые кучи камней. Мой сосед справа занял исходное положение за этими камнями. Немцы бьют по камням из пулемета, пули рикошетом убивают лежащих за камнями солдат. После длинной очереди из немецкого пулемёта, солдаты как воробьи от этой кучи разлетаются в разные стороны. Вижу есть убитые и раненые. Думаю, что соседний батальон, наступающий правее Горохово, в атаке захлебнется. Наше командование, видимо, решило из резерва бросить туда ещё одну роту. Рота вышла из леса и вошла в середину деревни. Немцы заметили движение солдат по деревне. И в тот же момент из-за горизонта на деревню полетели залпы немецких орудий. В дома ударило десятка два снарядов одновременно. Мы лежали в снегу и [при залпе немецких батарей] на фоне светлого неба, затянутого облаками, было видно, как к земле устремлялись чёрные точки [силуэты] летящих снарядов. Вот они на излёте стремительно пронеслись у нас над головой, мелькнули чуть сзади и в деревне [вскинулось пламя] раздались разрывы. Удары следовали непрерывно, сплошной чередой!
16 Деревня была сзади нас метрах в ста. Удары снарядов о землю мы ощущали короткими толчками [качания земли не замечали]. Но вот часть немецких батарей перенесли огонь ближе к реке и ударили по замерзшему руслу реки. Немцы поставили мощный заградительный огонь на фарватере. Мы лежали и смотрели, как рушиться лед, как вздымаются мощные взрывы, как надламываясь поднимаются над поверхностью реки вздыбленные льдины, как кидается и пениться стремительная волжская вода, как она огромными темными столбами поднимается медленно к небу и рушиться с неистовой силой, застилая собой русло реки. Мы лежали и ждали, когда нам подадут команду в атаку. Может какие роты не успели выйти на исходные позиции? Почему с подачей сигнала тянут? %%% Мне казалось, что момент начала атаки срывается. Пока мы лежим, немец разобьет весь лед и придётся наводить переправу. На время нельзя полагаться [в нашей пятой ни у кого нет часов.] Телефонная связь оборвалась [в обрыве]. Телефонист закрутил своей ручкой. Я позвал ординарца, мы вскочили и подбежали к крайней избе. Недалеко за ней, на склоне бугра и оврага была отрыта землянка, в ней я видел сидели связисты. Телефонная связь оборвана, а они и не думают выходить на её исправление [линии связи]. Подбегаю к двери и рывком открываю её. Навстречу мне из землянки вываливает какая то бабёнка и за ней наш комбат. Кому война! А кому хреновина одна! говорю я вслух. Комбат, услышав мои слова, отстраняет рукой бабёнку и смотрит на меня в упор.
Ты чего здесь?
Ничего! Связь оборвана!
Когда приказ будет вперед идти? Или мы до вечера лежать будем?
Немцы лёд рушат! Потом вплавь пойдём?
Командир полка даст команду! Я связного пришлю!
Всё понял?
Понял!
А раз понял, давай вали отсюда! Я [улыбнулся,] посмотрел на него выразительно, сплюнул, повернулся и пошёл обратно в роту. Мы с ординарцем подходим к крайнему дому. Отсюда нам нужно и сделать стометровую перебежку. В это время слышится гул и сверху по деревне сыпятся снаряды. Крыша дома сползает набок и кругом все заволакивает дымом,
Товарищ лейтенант! слышу я рядом голос ординарца.
Меня ранило в руку! Ещё удар и снова удар! Я пригибаюсь у стены.
Кровь сильно течёт? Покажи мне руку!
17 -
Подними её вверх! Держи вот так! Сейчас достану пакет и перевяжу. [сделаю перевязку.] Я замотал ему руку. Снаряды рвались где-то рядом правее.
Беги по дороге! В лесу найдёшь нашу санроту!
Руку не опускай! Бинт весь в крови! Ординарец хотел мне что-то сказать.
Беги! закричал я, услышав на подлёте [залп] новую стаю снарядов. Через секунду взметнулись разрывы, стена дома рухнула, труба с печки сползла в сторону и вокруг меня завизжали осколки. Я метнулся от дома вперёд и через некоторое время был уже в роте. Ординарец успел убежать %%%. [Теперь он бежит по дороге.] Может это и счастье, что его ранило в руку? Может, навсегда отделался от войны. Залпы один за другим следовали по деревни. Я посмотрел вперёд на русло реки, там тоже рвались снаряды [залпы снарядов]. Что нас, каждого, ждёт впереди? Смерть при переходе русла на любом из участков.
Не смерть страшна? рассуждал я, глядя на вскипающую воду и летящие глыбы льда. Её не избежать, если на тебя вдруг [сверху при переходе] обрушатся снаряды. Страх перед смертью! вот что кошмаром давит сейчас. [давит сознание, выворачивает душу и убивает волю]. А если в русле тебя не убьёт? Если ты добежишь до твердой земли, успеешь укрыться под бугор [через проломы и пробоины]? Переживания человека сильней, чем сама эта проклятая смерть и её ожидание %%%. Но если она вдруг [наступит] %%%нет над тобой? Ты смиришься [с ней и со %%%] потому что не будет надежды! Ну, а если преодолеешь русло? Добежишь до берега и останешься жив? Ты же на бугор полезешь и там можешь сложить свою голову! За бугром стоит деревня. Тебе её нужно брать! А за ней ещё одна и ещё, и ещё! Когда это произойдет? Когда ты встретишься со смертью? Что собственно лучше? Сразу отделаться? Провалиться под лёд? Или потом, под какой-нибудь деревней отдать свою душу? Что же все-таки лучше? Лучше сейчас? Или лучше потом? Русский Иван всегда надеется на авось. Авось пронесёт! Авось, лучше потом! Да, но сколько раз придётся рассчитывать на этот авось, если тебе предстоит воевать не день, не два, не неделю и не месяц? Из-за леса вдали, где сидели наши тыловики послышался рокот мотора и самолёт И-16 в количестве одной штуки, задевая за вершины елей, вывалил вперёд. Он пролетел полукруг над Волгой, стреляя из пулемёта. На снежном покрове правее нашей роты я заметил движение, послышались голоса, стали подниматься солдаты. К нам в роту прибежал батальонный связной. Поступила команда подниматься в атаку. Красной ракеты не будет. Ракетницы не нашли. Я поднял роту и мы, раскинувшись в цепь, пошли к руслу реки. Подойдя к краю вскрытого льда, каждый из нас на ходу стал выбирать твёрдую перемычку, по которой можно было перебежать на ту сторону среди [покрытых водой открытых воронок]. Повсюду огромные воронки и весь лёд покрыт водой. Топтаться на месте ни секунды нельзя. А куда ступать? Везде вода под ногами!
18 Снаряды рвутся кругом и рядом. В любую минуту могут ударить и здесь. В любое мгновение роту может накрыть [огонь разрывов] десятки снарядов.
Давай вперёд! Быстрей до твёрдой земли! закричал я и ступил ногой на перемычку. Солдаты сразу [уловили обстановку] поняли, что к чему. Слева и справа, насколько было видно, к разбитой кромке взмокшего льда подходила извилистая сплошная цепь солдат. Вот она разорвалась на отдельные [звенья в] куски и скрылась в дыму от разрывов. Перед нами тоже встали огромные столбы вздыбленной воды, летящие глыбы льда, зияющие холодной стремниной, пробоины. Рота в сотню солдат вдруг замерла на краю водной пропасти от ужаса. Пулеметного огня со стороны немцев не было слышно. Кругом ревели снаряды и рушилась вода. Под ногами ломался лёд. Перед глазами всполохи огня и непроглядная дымовая завеса. Куда бежать-то, совершенно не видно.
Давай вперёд! кричу я и бегу под разрывы. Перед нами снова и снова вскипает вода, летят осколки и куски разорванного льда, [поднимаются фонтаны воды %%%].
Давай вперед! кричу я и бегу по краю промоины [под разрывы]. Солдаты падают, вскакивают, вскидывают руки, падают в промоины и исчезают в потоках воды. Вот снаряд откинул солдата ударной волной и шинель у нас на глазах расползается на отдельные части. Никто никого не спасает! Взрывы следуют один за другим. Под ногами пениться и бурлит ледяная вода. Где тут край пробоины, а где залитая водой перемычка? Снаряды с воем и грохотом взламывают новые глыбы, рвут последние узкие перемычки и затопляют всю поверхность русла водой. Где тут лёд, где плавающие в пробоинах льдины? Не поймешь, куда ставить ногу. И вдруг бегущие столбенеют. Они оказываются на краю бурлящей стремнины. Куда мы бежим? В какой стороне обрывистый берег, и [наше спасение]? Где наши и где немцы? Перед глазами летящая стена изо льда и воды. Кажется, что в лязге и грохоте снарядов мы бежим совсем в другую сторону. Земля поменялась местами с небом и мы летим в преисподнюю, ещё не убитыми. Дым, яркие вспышки, бесконечные удары, под ногами подвижка льда, перед глазами лоскуты шинелей, в ушах крики людей, падающие в воду солдаты: всё это смешалось и превратилось в общий ужас, клокот и неистовый рёв. При ударе фугасных снарядов об лёд, они на время уходят под [воду] лёд. Затем перед нами взламывается лёд и огромный столб воды простирает свои потоки к небу. Ледяное месиво бьёт до боли в грудь и лицо, кажется, что тебя пронизывают свинцовые пули. Прикрываясь рукавом, некоторые оступаются и падают в стремнину [это месиво]. Но нужно бежать и бежать вперёд. Топтание на месте смерти подобно! И вот, наконец, под ногами твёрдая земля. Разбитое русло реки только что пройдено!
19 Плешины воды, кровавые глыбы льда, ревущие снаряды остались сзади! Согнутые фигуры солдат вырвались из бушующего смерча металла, льда и воды и пробежали вперёд, под укрытие обрыва. Ещё два, три прыжка и всё позади! Считай, что от смерти ты в этот раз [ушёл] избавился. Татаринов со своими солдатами сидит под бугром и смотрит на нас. У него глаза вылезли из орбит, когда мы появились на краю воды из смерча и скрежета [полосы разрывов]. Рота Татаринова сухая и целая. А мы по горло в воде и тут же у него на глазах покрываемся белым инеем [белой коркой]. Но это ничего не значит. Татаринов знает, что мне идти на деревню. Приказа никто не отменял. Приказ был. Деревню брать мне. Связь с тылами отсутствует. Приказом не было предусмотрено, что моя рота покроется коркой льда. На снежный бугор, где стоит деревня, должна лезть пятая стрелковая рота. Я не считал и не стал проверять своих солдат. Сколько осталось живых и сколько ушло под воду. Сейчас важно было, что рота достигла берега и нужно быстрей подниматься на бугор и занимать деревню. Вся война вот так быстрей и быстрей! На берегу мелькнули Черняев и Сенин. Я увидел их под бугром. Важно, что они живые!
Вот этой расщелиной, сказал я Черняеву, поведёшь своих солдат вверх на деревню!
Я следую со взводом Сенина. Подыматься буду прямо по утоптанной тропе к домам. [Выйду между домов.] Если нас положат пулеметным огнем, то ты ворвёшься в деревню, обойдя два крайних дома. Ты идёшь слева! Я прямо на бугор!
Давай быстро наверх!
Пока немцы не перенесли заград. огонь по бугру, подходи к ним ближе, меньше будет потерь! Немцев в деревне оказалось немного. Человек десять, не больше. Увидев нас у крайних домов, они заметались и побежали к середине деревни. Мы перешли улицу у них на глазах и они, видя, что мы не стреляем, бросились врассыпную наутёк. Выбежав из деревни и отбежав от нее метров сто, они загалдели, остановились на дороге и собрались в кучку. Деревню мы, как говорят, заняли без выстрела. Я прошел по деревне, вышел на окраину и стал рассматривать, впереди лежащее, открытое снежное поле. А в глазах по-прежнему мелькали фонтаны воды и слышался зловещий нарастающий гул немецкой артиллерии. Через какое то время немцы опомнились, поставили пулемёт на дороге и дали в нашу сторону несколько очередей [трассирующими]. Я велел Сенину ударить по ним из пулемёта.
Бей короткими очередями! Дистанция двести метров! Бери под обрез дороги! Режь пулемётчика под живот!
20 Немцы лежали на дороге [на открытом поле], а мы стреляли из-за угла избы. Преимущество было [у нас] на нашей стороне. Получив несколько очередей, немцы сорвались с места и бросились бежать по дороге. Несколько слов о деревне Горохово: Дома в деревне стояли по обе стороны улицы. Расчищенная от снега дорога уходила круто вверх. Первый дом, когда мы вошли в деревню, не был занят немцами. Они, при появлении нас, стал выбегать из домов, которые стояли дальше. Один дом в середине деревни дымился. Но какой именно, я не обратил внимания. У меня перед глазами были тогда только немцы. По правую сторону от дороги стояли кряжистые стволы лиственных деревьев. Перебегая между ними, я с группой солдат стал преследовать немцев. Немцы не стреляли. После беглого осмотра домов, остальная часть роты следом за нами вышла на окраину деревни. Перед нами лежало [простиралось] снежное поле и уходящая вверх по нему расчищенная от снега дорога. После короткой перестрелки, когда побежали немцы, мы стали преследовать их по дороге. Мы шли, все время медленно поднимаясь [вверх] в гору. Где мы перерезали Московское шоссе, трудно сказать. Мы ожидали, что и шоссе, как дорога, будет расчищено от снега. А оно оказалось скрыто под снегом. По рельефу снежного покрова трудно определить, где тут шоссе, а где занесённая снегом канава. На ходу это не сделаешь. Поле покрыто метровым слоем снега. Сказать, где именно проходит шоссе, почти невозможно. [Нужна привязка карты к местности] Нужно по карте встать и сориентироваться, а времени на остановку [и ориентирование на местности] у нас в тот момент не было. Мы идем по дороге, а немцы драпают от нас. Они иногда останавливаются, посматривают в нашу сторону, но из пулемета больше не стреляют, подхватывают полы шинелей и пускаются наутёк. Деревню Губино мы увидели не сразу. Сначала показались трубы и засыпанные снегом крыши, а потом бревенчатые стены домов. Деревня стояла у самого леса. За деревней пушистые покрытые белым инеем кусты, затем заснеженное мелколесье, а за ним настоящий, с высокими елями, лес. Зимой он бел и светлее дневного облачного неба. И лишь у самой земли местами видны его темные стволы и зелёные лапы елей. Группа немцев, за которой мы шли, вбежала в деревню и посеяла панику. Мы видим, как [к ним] из домов выбегают другие солдаты. Их стало больше, но они с перепуга бегут из деревни. В деревню Губино мы тоже входим без выстрела. Дома в Губино стоят по одной стороне. Мы прошли деревню до крайнего дома и остановились.
21 За крайним домом около дороги на вбитом в землю столбе прибита широкая доска жёлтого цвета с фирменной надписью чёрными буквами по-немецки.
Товарищ лейтенант! услышал я голоса своих солдат, подошедших к этой доске.
Дальше идти нельзя! Дорога заминирована! Я подошел, посмотрел на указатель. На нём печатными буквами по-немецки было написано название деревни.
Губино! прочитал я.
Гуу-бии-но! складывая [куриной задницей] дудкой губы, произносили солдаты.
Да не Гу-гу и не би-би! сказал я. А просто, как по-русски, -Губино!
Губино это по нашему. А по ихнему наверняка в растяжку! упорствовали они. Все деревни вплоть до самой передовой имели указатели с названием деревень на жёлтых досках. В деревне Губино мирных жителей не было. Но в одной избе сержант Стариков захватил живого немца. Из рассказа пленного и доклада сержанта, вот как это случилось! Немец стоял на посту и сильно замерз, сменился с поста, пришел в дом и залез спать на печку. От тепла его разморило, он быстро уснул, но слышал во сне крики и голоса, и хлопанье дверьми. Он подумал, что его камерады, зольдатен, упустили свинью, которую они привезли с собой из под Зубцова. Во всяком случае, он видел во сне, как они бегали и ловили её по деревне. Отчего он проснулся, вспомнить не мог. Но когда снится свинья, это к плохому. Знакомые голоса за окном притихли и он уловил на улице непонятную русскую [чужую] речь. Скрипнула дверь. Он похолодел от ужаса. Он ясно услышал спокойную русскую речь. Сначала он подумал, что это ему снится. Но вот отворилась дверь, и на пороге в клубах белого пара показались русские. Немец предупредительно кашлянул, подал свой голос и стал осторожно, задом, спускаться с печи. Вот он нащупал ногой, стоявшую вдоль печи, узкую лавку и опустил на нее вторую ногу. Искоса посмотрев на сзади стоявших русских, он переступил ногами на пол и, не поворачиваясь к ним лицом, поднял обе руки вверх. Один из русских солдат подошел к нему, взял его за плечо и повернул лицом к себе. Перед немцем стояло трое русских, трое небритых, обросших щетиной солдат. Винтовки они держали на перевес. Летом, когда они, немцы, брали пачками русских в плен, то они ему казались какими-то худыми и маленькими. А эти стояли твердо на ногах и выглядели широкоплечими великанами. Немец мельком взглянул на русских, они спокойно и с интересом разглядывали его. Теперь ситуация войны изменилась. Теперь он, немец, имел тщедушный вид, а они стояли спокойно, как хозяева положения. Что-то теперь будет? мелькнуло у него в голове.
22 Зимой у наших солдат под шинелями были надеты ватники, и, по сравнению с ними, немец казался худым и тощим [заморышем]. От одного их вида у немца по спине побежали мурашки. Он долго не мог опомниться, но через некоторое время всё же пришел в себя. Он набрал воздуха в грудь и пролепетал решительно:
Гитлер капут! Криг цу энде!
Капут! Капут! подтвердили они.
Сейчас придёт лейтенант, допросит тебя! Он у нас по-вашему шпрехает! Сержант Стариков обставил солдат в избе. Велел смотреть за немцем. А сам пошёл на окраину деревни [доложить, что захватили пленного], где мы в это время с лейтенантом Черняевым решали, что делать дальше.
Товарищ лейтенант! Пленного взяли! Там в третьем доме от края сидит! Двух солдат я с ним оставил! Я велел Сенину и Черняеву организовать оборону и пошел посмотреть на немца. Я вошел в избу и огляделся кругом. Вижу, живой немец стоит с поднятыми руками, а солдаты сидят напротив, на лавке у окна. Первый раз перед нами стоял живой и невредимый немец. Я велел ему опустить руки и попросил своих солдат освободить нам лавку.
Немен зи битте пляц! сказал я немцу и посадил его рядом с собой. Я хотел спросить у немца, какой гарнизон стоит в совхозе Морозово. Приготовил уже целую фразу, как вдруг кто-то икнул за печкой. %%% в том месте, где от зада печи к стене были перекинуты палатья.
Ну-ка взгляни! сказал я сержанту. Когда возникают необычные обстоятельства, обостряется память и всякое там прочее. Фамилию сержанта Старикова с того дня я запомнил [на всю жизнь]. Помню её и сейчас. Стариков шагнул к палатьям, отдёрнул висевшую на верёвке тряпицу и оттуда, из темноты закоулка, на божий свет показались две девицы. Вид у них был иностранный, похожи они были на гулящих девиц.
Вот это дела! произнес один из солдат, стоявший у двери.
Немецкие фрау во всём натуральном виде! потянул второй.
Кто такие? спросил я их по-русски. Девицы молчали.
Шпрехен зи дойч? последовал мой вопрос. Они упорно молчали.
Парле ву франсе? спросил я их. И они, как бы сорвавшись с места, предполагая, что я понимаю их язык, залепетали без всякой остановки.
А кроме Парле! Бонжур! и Пардон! я ничего другого не знал.
Пардон! сказал я, повысив голос, давая понять, что разговор окончен. Они поняли и тут же умолкли.
О чем они говорили? спросил меня Стариков.
Не знаю! Я французских слов знаю всего два, три. Они думают, что я всё понял. А я понял столько же, сколько и ты.
23 -
Ладно сержант, с бабенками займемся после?
Сейчас нужно немца по делу допросить!
Нам нужны сведения о противнике. Штаб полка нам такие сведения не даёт. Мы по сути дела идём на немцев вслепую! Я хотел спросить немца, где находится их штаб, но на первой же фраз весь запас слов куда-то исчез. Я напрягал память, вспоминал отдельные слова и заученные фразы, но кроме глагола "хабэн" ничего вспомнить не мог. Не будешь же в каждом вопросе вставлять одно и тоже "хабэн". Хабен зи канонен? Хабен зи %%%. Потом несколько успокоившись и собравшись с мыслями, я спросил его из какой он части, где находиться артиллерия и есть ли на данной участке фронта танки.
Мы идём к железной дороге и нам нужно знать, что делается там. подумал я. В избу за короткое время набилось довольно много солдат. Всем хотелось взглянуть на живого немца и на двух иностранных девиц, которых поймали в избе. Слух по деревне обычно ползёт с невероятной скоростью. Я вначале растерялся и сделал упущение. Мне нужно было сразу поставить часового на крыльцо. Вскоре в избу явились Черняев и Сенин, растолкали солдат и, по праву встав в первый ряд, стали рассматривать захваченную компанию.
Охрану сняли! Солдат распустили! Деревню бросили! Пришли на девок гулящих смотреть! сказал я, оборачиваясь к командирам своих взводов.
Ну вот что!
Немедленно всем по своим местам! Кто мне будет нужен? Я вызову сам!
В избе останется сержант Стариков с двумя солдатами!
Сенин! Поставь у крыльца часового! И никого сюда не пускать!
Шагом марш по своим местам! приказал я. Дверь открылась наружу, белый облаком заволокло весь задний простенок избы. Немец и девицы от холода заёжились, мороз побежал по ногам. Солдаты стали нехотя выходить на улицу. На улице дул пронзительный холодный и колючий ветер. По такой погоде немецкие солдаты обычно сидят по домам. Часовые на постах больше часа не выдерживают. Если посмотреть на пленного, то он по сравнению с нашими русскими солдатами одет на летний манер. Жиденький воротничок у него поднят, пилотка натянута на уши, на шее верёвочкой висит [наверчено невероятного] какого-то грязного вида тряпица. Смотрю на него в профиль спины, мне кажется, что он вроде горбатый. Похлопав его по спине, убеждаюсь, у него и там куча тряпья, которой он прикрыл позвоночник.
24 Мороз сейчас такой, что и в полушубке до костей пробивает. Велю Старикову снять с [него] немца ремень и завернуть полы шинели на затылок. Надо посмотреть, что у него на спине. На спине у него кусок рваного ватного одеяла, сшитого из цветных лоскутов, которые когда-то до войны были в ходу у деревенских жителей.
Посмотри, говорю я сержанту. Чем вшивые кавалеры прикрывают себе хребты!
Ты ведь смотри! Чтоб тряпьё со спины не спадало, немец его вокруг себя верёвочкой обвязал.
Изобретение века? смеюсь я. Сержант опускает шинель.
Хинаб! говорю я немцу и показываю на лавку.
Ну, а дальше что? спрашиваю я немца,
Вайтер? переспрашивает он.
Гитлер капут! Криг цу энде!
Для тебя то война кончилась! сказал я вслух. А для нас она только начинается! На немце надеты кованые железом сапоги, шинель из тонкой и мягкой голубоватой шерсти. Стальной шлем был пристегнут к поясному ремню. Видно он ложился спать, снял его с головы и зацепил на ремень, чтобы не затерялся. Солдаты крутили немецкую винтовку. Щелкали пустым затвором.
Чья лучше? Товарищ лейтенант!
Немецкая тяжелей!
Раз тяжелей, значит бьёт кучней и лучше!
Попробыватъ надо! У немца взяли документы, забрали фотографии и поясной ремень. Как будто боялись, что он на ремне может повеситься. Мы думали, что пленных, как и наших, взятых под арест, нужно вести без поясного ремня. Всё это мы думали и нам казалось по первому разу. Потом мы с пленных не снимали ремни. После допроса, немца и девиц отправили под охраной в деревню Горохово. Там должно было быть наше начальство. Пусть допрашивают немца и позабавятся с девицами. По дороге в Горохово нашу охрану, девиц и немца встретили полковые разведчики. Отобрали у солдат всю компанию и велели солдатам идти назад в свою роту. Так пленный и девицы взятые нами, [стали фигурировать как (инициатива) добыча полковых разведчиков] перешли в руки разведчиков. Вместо того, чтобы от комбата получить одобрение и похвалу, за взятие деревни к уснувшего на печке немца, я получил от него недовольный выговор и втык. Он неожиданно появился в деревне Губино и заорал на меня:
Почему остановился в деревне? Почему не выполняешь приказ? Я что, мальчик? Бегать за тобой!
Допрашивал пленного! спокойно ответил я.
25 -
Какого ещё пленного? заорал он.
Нашего, которого мы взяли вместе с девицами.
Тебе было приказано без остановки двигаться вперёд!
А я что делаю?
Почему не занял совхоз Морозово?
Первый раз слышу! Мне приказано к исходу дня перерезать Московское шоссе и попытаться с ходу взять Губино. Вот я и здесь! А в Морозове по приказу мне положено быть завтра.
Мне нужно Морозово! Ты понял, что мне нужно?
Вот ты его и бери!
Мне нужно! Мне нужно! А мне нужно [отдых дать солдатам!] высушить одежду на солдатах и дать им отдых хоть несколько часов!
Тебе нужно Морозово, а мне нужно солдат накормить! [и обсушить] [А это, комбат, забота твоя.] Ты посмотри на солдат, они покрылись льдом. Ты видел, как мы Волгу форсировали?
Через два часа тебя в деревне чтобы не было! Пойдёшь по дороге через лес, выйдешь на опушку и займешь оборону перед совхозом Морозово. Туда [пошлём твоего] пришлю старшину с продуктами. [Накормишь солдат. Два часа на отдых.] В шесть ноль-ноль перед рассветом по Морозово будет дан залп нашей артиллерии. После залпа поднимаешь своих солдат в атаку и цепью пойдёшь на Морозово. Всё понял?
А что оно, Морозово, представляет собой?
Увидишь, когда возьмешь!
Ты берёшь Морозово, Татаринов переходит железную дорогу и поворачивает влево, в направлении на станцию Чуприяновка. Он берет станцию, ты прикрываешь его по полотну со стороны Калинина.
Всё ясно?
Давай вперед! Когда посланные с пленным немцем солдаты вернулись в Губино, роты в деревне уже не [было] оказалось. По деревне ходили связисты и растягивали провода. Солдаты спросили, где рота. Их направили в крайнюю избу к командиру взвода связи. Солдаты вошли в избу, лейтенант связист сидел на лавке, скинув валенки. Он у горящей печи сушил свои портянки.
Нам пятую роту надо найти! обратился к нему один из солдат. Нас посылали в Горохово. Мы отводили пленных.
А вон сидит ваш политрук Савенков, спросите у него, он наверно лучше меня [в курсе дела] знает, где ваша рота. Политрук сидел за столом, брал из горячего чугуна [дымящего паром] вареную [в мундирах] картошку, снимал с нее ногтями аккуратно кожицу и вытянув губы старательно дул на неё.
Ну что там ещё? спросил он, не поднимая головы.
Пятую роту ищем.
Пойдёшь в лес по дороге, туда они и ушли [туда и ушла пятая рота]!
26 -
Идите, идите, догоняйте быстрей! С дороги никуда не [собьётесь!] сворачивайте! Солдаты проглотили слюну, попятились назад, подались осторожно к двери, видя, что политрук чем-то недоволен. Они хотели попросить у него пару горячих картошек из чугуна. Но, видно, не сумели совершить к нему подхода. Савенков был назначен в пятую роту за несколько дней до перехода роты в наступление. За Волгой он явился однажды в роту, провел, так сказать, беседу с солдатами и сказавши, что занят делами в политотделе, из роты ушел. Он и во время выхода роты на лёд предусмотрительно где-то задержался. А теперь, чтобы не мозолить глаза начальству, на время обосновался во взводе связи. Здесь он был в курсе дела всех событий, он слышал все разговоры с ротой по телефону, отсюда он посылал свои политдонесения. Если бы его спросили почему он не в пятой роте, он не задумываясь сразу бы ответил, что он именно сейчас и идёт туда. Он прекрасно знал, что его место в боевой обстановке среди солдат. Но он из боязни за свою драгоценную жизнь избегал появляться в роте, понимая, чем это может кончиться. Рота без ротного, это конечно нельзя! [не то!] %%% его Савенкова? Он политрук, мог и в тылу отсидеться! Савенкову было [около] тридцати. Он имел, как говорят, жизненный опыт и ему окрутить вокруг пальца молодого лейтенанта ничего не стоило. Сказал, ушёл по важным делам и возражать нечего! А будешь возражать, напишу в донесении [такое, что] что морально неустойчив, потом сам [лейтенант] будешь не рад. В роте он говорил одно, а в батальоне и полку другое. Он где-то до войны, как он сам говорил, работал инструктором по пропаганде. Таких Савенковых, возможно, было немного. И не в каждой роте встречались они [были такие Савенковы]. Но нам повезло, у нас был именно он. Тем временем рота, пройдя лесной массив, вышла на западную опушку и расположилась справа от дороги. Солдаты зашли в глубокий снег и легли. Метрах в ста впереди по моим расчетам должен был находиться, обозначенный на карте, совхоз Морозово. Мы тогда не знали, что тут был небольшой конный завод, вернее Морозовская конюшня. Время зимой бежит быстро. Светлая часть дня короткая. Не успеешь оглянуться, уже сумерки и долгая ночь. К середине ночи облака несколько рассеяло, с севера подул порывистый ветер и под ногами зашуршал и заскрипел мелкий снег. Солдатские спины согнулись, [в спины вцепился] покрепчал мороз. Я вспомнил немца с тряпьём, накрученным колбасой на позвоночнике. Может, мороз и ветер загонит в избы и тех, что стоят на постах в совхозе Морозово? Солдаты [повставали], пытаясь согреться, топтались в снегу. Стучали замерзшими валенками, махали руками. Никто из них спать не хотел.
27 Да и мудрено было уснуть на таком ветру и морозе, в [промокшей] промерзшей одежде. Немцы [, которые] бежали из Губино, и свернули в сторону Калинина. На лесной дороге, ведущей к Морозово, свежих следов на снегу не было. Нас в совхозе Морозово немцы не ждали. После кормежки роты, из батальона прибежал связной и передал приказ. Роте занять исходное положение на опушке леса и ждать дальнейших указаний. Четвертая рота [к моменту наступления должна подойти] к рассвету подойдёт и будет находиться во втором эшелоне. Перед утром усилился мороз. Было трудно дышать.
Magus  
продолжение
Magus
27 Да и мудрено было уснуть на таком ветру и морозе, в [промокшей] промерзшей одежде. Немцы [, которые] бежали из Губино, и свернули в сторону Калинина. На лесной дороге, ведущей к Морозово, свежих следов на снегу не было. Нас в совхозе Морозово немцы не ждали. После кормежки роты, из батальона прибежал связной и передал приказ. Роте занять исходное положение на опушке леса и ждать дальнейших указаний. Четвертая рота [к моменту наступления должна подойти] к рассвету подойдёт и будет находиться во втором эшелоне. Перед утром усилился мороз. Было трудно дышать. Холодный ледяной воздух жёг ноздри и лёгкие. При каждом очередном вздохе у некоторых солдат вырывается надрывный и мучительный кашель и свист. Небритые лица солдат неподвижны от холода, щетина покрылась инеем, одежда торчит колом, валенки стучат как деревянные [колодки] башмаки. Белые кусты и одетые снегом [отдельные лохматые] деревья стоят перед нами. Домов и постройки за белыми ветвями не видно. Но я знаю, что они стоят где-то рядом, в полсотне шагов впереди. Совхоз Морозово это старое название, оно теперь стёрлось из памяти жителей. Но место, где когда-то стояли сараи и дом, нетрудно и сейчас отыскать по старому пруду. Мы топтались в снегу, поглядывая [вперёд] на дорогу. И вдруг из-за леса, из-за нашей спины, там, где были [наши] тылы, послышался нарастающий гул летящих снарядов. В голове успело мелькнуть, что наша артиллерия хочет ударить по совхозу Морозове. Гул снарядов на мгновение затих и в ту же секунду обрушился на роту. Под мощный залп разрывов люди попадали в снег. Повалились друг на друга, кто где стоял. Человек в одно мгновение кидается к земле, надеясь в снегу укрыться от взрывов и спастись от осколков. Никто не подавал команды "Ложись!" Каждый солдат своим ухом уловил звук [падающего] летящего снаряда и в доли секунды понял, что разбираться [куда падать] некогда. Весь залп, выпущенный из-за леса, по небрежности наводчиков, пришелся по опушке леса, где стояла пятая рота. От первого удара человек, обычно, сжимается. Одним ударом бича с силой напрягаются мышцы. Проходит, какой-то момент, напряжение в теле ослабевает. А тут через секунду следует [ещё] новый удар. Потом другой, ещё и ещё, с нарастающей силой. Снаряды рвутся среди лежащих солдат. И тело каждого [дёргается и] бьётся в конвульсии. От каждого нового удара людей кидает страшная внутренняя сила. Ни люди храбрые и обстрелянные, ни люди слабые волей и духом не могут противостоять непрерывным ударам и [реакции] рывкам нервной системы, она их кидает и дергает. Никто из живых не мог совладать с собой!
28 Людей бросала [сжатая внутренняя пружина] какая-то сверхъестественная сила. Когда я падал, на меня навалились сверху двое солдат. Я оказался прижатым к земле их весом. Но вот разрывы снарядов стихли. Над снежной опушкой леса повис сизый дым. Люди зашевелились и стали подниматься на ноги. Я оказался внизу под солдатом.
Ну хватит! Полежал и вставай! сказал я, пытаясь подняться и толкая локтем солдата.
Ты что? По голосу не узнаёшь? Что лежишь не на своём дружке, а на командире роты! Обстрел кончился. Он решил подшутить над своим [дружком] приятелем. Солдаты этак иногда делали. Но солдат не шевелился и не отвечал. Я движением плеча скинул его с себя в сторону и поднялся на ноги. Солдат лежал рядом на снегу, он был убит и уже не дышал. Все были подавлены и оглушены этим обстрелом. Одним залпом в роте выбило сразу шесть человек. Шесть солдат москвичей было убито, и ни одного раненого! На лесной дороге со стороны нашего тыла показались два солдата [, связисты полка]. Они бежали, разматывая провод и оглядываясь по сторонам. Вот они остановились, прислушались и завизжали своей катушкой. Подбежав к роте, они долго отдувались, хватая ртами морозный воздух и выпуская клубы белого пара. Отдышавшись, они забили в мерзлую землю металлический штырь, подсоединили к ящику телефона протянутый провод и молча сунули мне в руку телефонную трубку. Я не успел [ничего] сообразить. Я думал, что они мне дали просто трубку подержать, а в трубке ревел уже голос комбата.
Ты почему не в Морозове?
Мы расходуем реактивные снаряды! А он сидит на опушке леса и не чешется! Видно связисты запоздали с прокладкой провода. Они должны были размотать его до начала обстрела. Комбат делал вид, что во всем виноват только я. Он кричал в трубку, что я срываю наступление. А я терпеливо слушал и не перебивал его. Не стоит, подумал я, останавливать его крик. Пусть поорёт немного. А когда он кончит, я спрошу его насчёт обстрела по своим. И в самом деле, когда он выдохся, я спросил его: кто будет отвечать за убитых своей артиллерией.
У меня шесть убитых! Чего молчишь?
И потом, где приказ, чтобы я вышел на [занял совхоз] Морозово? Кто мне его передал? Я не обязан догадываться, что вы там задумали [с командиром полка, с Карамушкой].
29 -
И потом учти: Давай, давай! Это не приказ!
Пришлёшь мне письменный приказ, я распишусь на нём, вот тогда и спрашивай!
Мне нужно похоронить солдат! В роте убитые!
Ты боевая стрелковая рота, а не похоронная команда! Этим займутся тыловики и политработники!
Тебе нужно брать Морозово! И до рассвета ты должен быть там!
Убитым ничего не сделается! Полежат на снегу, подождут!
Командир полка приказал, чтобы совхоз через час был взят твоей ротой! Жди! Я сейчас сам приду к тебе! Я сунул трубку телефонисту и подозвал командиров взводов. Ночь была тихая, темная и морозная. Впереди слабо светятся холодные снежные сугробы. Тонкие ветки кустов покрыты мерцающим пушистым налётом. Снег скрипит под ногами даже тогда, когда не идёшь, а просто стоишь. Строения совхоза должны быть где-то рядом за поворотом [заснеженной] дороги. Я смотрю на карту и ставлю задачу взводам. Ровная, расчищенная и тонким слоем снега присыпанная дорога уходит вперед. Даже [в этой расчищенной совсем недавно дороге] в этом видна немецкая аккуратность [и образцовый порядок]. %%% на дорогах образцовый порядок. Сбежав из Губино, немцы повернули по другой дороге, которая ушла в направлении Калинина. На совхоз Морозово они не пошли. Повидимому здесь проходит раздел их полков и дивизий. Теперь по этой зимней дороге мы должны приблизиться к позициям немцев другой дивизии [совхоза Морозово]. Что [будет] там впереди? Как встретят нас при подходе к совхозу? Солдаты вышли на дорогу и в это время сзади роты появился комбат. Видя, что мы развертываемся для наступления, он молча повернулся и подался назад [остался стоять]. Мы нехотя и с трудом делаем первый шаг. Вот тронулись все и рота пошла по дороге.
Используй темноту! [Это наше преимущество!] [сказал он мне, когда вышел на дорогу] сказал я Сенину и Черняеву. Дорога делает крутой поворот, и из-за кустов и белых сугробов показались крыши домов. Немцы молчат! Я разглядел сквозь кусты казенной формы продолговатый дом и в стороне два сарая с односкатной крышей. Дом совсем не похож на обычные деревенские избы, а сараи напоминают станционные постройки. С каждым шагом мы приближаемся к ним, и каждую [томительную] секунду [растет наше волнение и мурашки ползут по спине] ждём первого встречного выстрела. Все напряжены, каждый хочет уловить первый прицельный [встречный] выстрел. Кому он достанется? Кто упадёт? Вижу, как пот снежной мукой выступает на лицах солдат. Один вытирает его рукавом шинели и всё время поглядывает на меня [в мою сторону].
30 Стоит мне оступиться или замедлить шаг, солдаты сразу замрут на месте. И потом их не сдвинуть вперёд. Солдата нужно вести не останавливаясь, не давая ему передышки [и времени на размышление.] Я ускоряю шаг. [Что-то здесь в совхозе приготовлено роте? С каждым шагом напряжение растет. Все ждут встречного выстрела. [смотрят вперед и %%% И хотят уловить это мгновение.] Снег скрипит под ногами. Кажется, что этот звук слышен, как скрежет танковых гусениц, сейчас разбудит немцев и поднимет их всех на ноги. Мороз хватает за горло, давит [на грудь] и теснит дыхание. Клубы белого пара вылетают из ноздрей, Черняев что-то медлит и жмется сзади. Он посматривает на дом и на сараи из-за моего плеча и молчит. Сенин со своими топает чуть впереди. За ним только поспевай. Он знает, что медлить нельзя. За ним идёт вся остальная рота. Я иду между ними. Солдат Черняева я держу позади. Я могу их пустить в обход дома [в любой момент]. Но они понемногу начинают отставать. [А я останавливаться и ждать их не могу.] Я ускоряю шаг и машу рукой Черняеву. [Черняев что-то тянет. Когда он там справится со своими нервами и мыслями? (Черняев тоже начинает махать. Ускоряют шаг.)] Я кошу глазами и вижу. Солдаты все время посматривают на меня. Что буду делать я? Вот главный вопрос, который торчит у них сейчас в голове. Если я встану. Встанет вся рота, Сенин поймёт, что нужна остановка. Я это чувствую и не сбавляю хода. Я мог, скажем, Черняева или Сенина с двумя, тремя солдатами послать вперёд и осмотреть дом, а потом подойти к нему целой ротой. Но я сомневаюсь, что и на этот раз будет легкий успех. Две деревни без выстрела! На третьей мы должны споткнуться! Не может быть, чтобы немцы от одного нашего вида [будут бежать до Берлина] побегут и здесь. [Маленькая (небольшая) группа их может поднять вовремя на ноги.] Дом и сараи могут сразу ощетиниться пулемётным [дождём] огнём. Нужно скорей бежать к дому и сараям. Их нужно сразу окружать [целой ротой]. Я прибавляю шагу и солдаты послушно следуют за мной. Не меняя шага, я иду по припорошенной снегом дороге. Валенки отяжелели, ноги передвигаются с трудом. Я поворачиваю голову и смотрю назад, солдаты двумя [змейками идут] шеренгами движутся не отставая. Это хорошо! думаю я. Без нас с Сениным они вперед не пойдут. После шести убитых и мощного обстрела у них на это не хватило бы духа. Если лейтенанты и старшина идут впереди и подставляют себя под пули, значит и солдатам нужно [двигать своими ногами] поспевать за ними. Если они сейчас упадут и уткнутся в снег, их от туда колом не [выковырять (выбьешь)] поднимешь. Нервы у всех напряжены до предела! Это как раз тот самый момент, когда дырявый череп смерти с ухмылкой смотрит на тебя в упор двумя провалами костлявых глазниц. Вот она протянула костлявые руки тебе навстречу и ждёт, когда ты хлебнув свинца попятишься назад, ткнешься коленями в дорогу
31 и скажешь возьми меня, мама, на ручки [начнёшь ловить последний вздох морозного воздуха]. Поворачиваю голову вправо, солдаты Черняева [плетутся за нами] нагнали нас и идут рядом. Они идут какой-то особой манере, каким-то [напряженным кошачьим] %%%нным вкрадчивым шагом. Стрельни я сейчас из нагана, они тут же метнутся, зароются в сугроб, и мы втроем останемся стоять на пустой дороге. Уж очень сжались и сгорбились они. Лица у солдат застывшие маски [от холода]. На лицах их не видно ни страха, ни ужаса. Только глаза воспалены от мороза и [чуть уже раскрыты, как у китайцев] ноги плохо гнутся в коленах. Но почему немцы [не стреляют] молчат? [Мы пошли вперед и] Теперь мы идём вообще на виду [по открытому со всех сторон пространству.] Может они хотят подпустить поближе и ударить сразу? А может [беспечно] спят и вовсе не думают, что мы [приближаемся к дому] подходим к крыльцу? Перед крыльцом [влево от дороги находится ровная] расчищенная от снега площадка. В замерзшем окне виден отсвет горящей коптилки внутри. Мороз за тридцать градусов и на крыльце никого. Внутри горит свет, а на улице ни души. Где же часовые? Я подаю рукой знак Черняеву, чтобы он шел со своими солдатами к сараю. Сенин со своими словянами остается рядом со иной. Я слышу его дыхание у своего плеча. Он молча стоит и ждет [что я скажу ему] какую я подам команду. Я делаю ещё несколько скрипучих шагов, останавливаюсь и снова прислушиваюсь, что там внутри и слышу только своё собственное дыхание. Кроме него, ничего [другого не слышу] не нарушает тишину. Минуту стою и озираюсь. Смотрю на дом и на то, как подходит к сараям Черняев. И вот я решительно подался вперёд. Об опасности я больше не думаю. Наступает какой-то момент, и о ней уже мыслей нет. Подхожу к запорошенному снегом крыльцу. На крыльце свежих следов не видно. Я велю Сенину окружить дом с двух сторон.
Поставь у крыльца четырёх, а у каждого окна по два человека!
Без команды [пусть не стреляют] не стрелять! говорю я ему тихо [вполголоса].
Стрелять только тогда, когда немцы начнут прыгать в окна! Внутри дома находятся люди. Это мы сразу [почувствовали, если бы даже в окно не было света] увидели, учуяли. Хотя ни малейшего звука или шороха %%% наружу не долетало. Но и у нас чутьё в такую минуту, как у [гончих] легавых собак на стойке.
32 Я махнул рукой и солдаты Сенина быстро окружили дом. Теперь немцы были в наших руках. Солдаты Сенина действовали расторопно и уверенно. Русскому солдату хоть малую малость [зацепиться за немца] почувствовать свою силу, хоть на минуту получить перевес! Тут уж храбрости не отбавляй! Тут солдата подгонять и торопить не нужно! Он полезет в любую темную дыру [напропалую] и со злостью зарычит, как фокстерьер на лисицу. Я стоял на первой ступеньки крыльца. Сенин замешкался. Нашлись сразу шестеро добровольцев подняться по ступенькам, открыть входную дверь и войти в коридор. Я [отошёл] сошёл с крыльца, разделил их на две части рукой и [рукой] показал, что сначала пойдут эти трое первыми [а следом, если нужно, последуют эти]. А вы трое последуете сзади. Внутри дома послышался надсадный кашель и тихий невнятный говор двух человек. Движением рукавицы я позвал за собой старшину и трех солдата, [показал] вошёл с ними на крыльцо и знаком велел им войти. Я [поднялся на крыльцо следом за ними] стоял на крыльце. Мне тоже нужно видеть, что и как произойдёт там внутри. Тихо взвизгнула дверь. В коридоре было темно и тихо. Под ногами старшины заскрипела половица. Скрип, как по душе, резанул острым ножом. Сенин с солдатами вошли в коридор в полной темноте. Где-то за дверью опять вполголоса заговорили двое. Теперь ясно слышалась немецкая речь. Вот чиркнула спичка и Сенин потянул, на себя ручку внутренней двери. Мерцающий свет коптилки сразу проник наружу в темный коридор осветил его лицо. Я вспомнил, как старшина переступал порог мерцающей обители монашенок во Ржеве. Зря я иногда ругаю его. Он в решительную минуту ведёт себя молодцом. Немец спокойно сказал старшине что что-то не совсем понятное. Из сказанного, я уловил лишь одно слово "Битте!" Старшина видно понял, что его приглашают войти. Он решительно переступил порог тускло освещенной комнаты. До этого момента все шло спокойно к мирно. _ Но вот немцы увидели я комнате вооруженных русских солдат и вдруг завопили, и завизжали и заголосили так, что было похоже, что в комнате неумело режут молодую свинью. Я первый раз слышал, как пронзительно вопят и визжат взрослые мужчины. Как будто Сенин резал по-свински ножом. Один, обезумевший от страха немец, вскочил на подоконник и пытался прикладом выбить оконную раму и спастись бегством. Но несколько [дружных] выстрелов по верхнем части рамы наших солдат [стоявших снаружи] отбросили его назад. Он спрыгнул на пол, СОГНУЛСЯ пополам и ткнулся [лицом в пол] каской себе в колени. В других окнах соседних комнат на подоконниках вниз головой остались висеть несколько трупов. Я боялся, как бы те, что были снаружи, не застрелили нашего старшину и солдат.
33 -
Стрелять только в немцев, какие прыгают из окон! крикнул я солдатам, стоявшим за углом. Из задней комнаты немцы решили бежать. Посылались рамы и стекла наружу. Несколько человек успело выпрыгнуть вниз. За углом затрещали беспорядочные выстрелы. Остальные, видя, что мышеловка захлопнулась, побросали свои винтовки и подняли руки вверх. Они со страхом смотрели на[своих непрошеных гостей] нас с поднятыми руками при свете мигающих стеариновых фитилей. Они глядели ничего не понимая, как будто пребывая во [летаргическом] сне. Их легко было понять. До сих пор немцам всё было легко и доступно. Они [без особого труда] легко добрались о Волги. [Легко воевали.] А на такую наглость русских совсем не рассчитывали. Они были легко, по летнему одеты. На улице за тридцать градусов, немыслимый мороз, выходить наружу из теплой избы ПРОСТО безумие. Под касками у них были надеты летние пилотки, на шеях висели невероятного вида шарфы. Не хватает только галстука бабочкой, лакированных штиблетов с гамашами и тросточки в руках. 0 валенках и меховых рукавицах и нечего говорить. Слово валенки как таковое в немецком языке отсутствует. И дословно на ихний язык не переводиться. А звучит вроде как фетровые сапоги. Мы иногда говорим Валять дурака. Это им совершенно не понятно. Фетр и войлок у них вырабатывают машинами, а не ворочают с боку на бок вручную и не валяют, как это делают у нас. Мы вывели захваченных фрицев на снег, пересчитали их вместе с убитыми. Их оказалось всего шестнадцать человек. Несколько убитых висело на подоконниках, трое валялись на полу внутри дома. На снегу от окна я увидел свежие следы. Возможно, двоим удалось бежать из совхоза, хотя стоявшие снаружи у окон солдаты клялись и божились, что не упустили ни одного. Я ещё раз осмотрел следы на снегу. Они шли двойной дорожкой от окон прямо в лес. Ясно было, что двое немцев сбежало из дома. Солдат стремится сначала соврать, чтобы выяснить, какое за это будет наказание. Он хочет скрыть свою промашу. Но я не стал уличать их словами. Я лишь показал им следы на снегу.
Из-за вас, двух разгильдяев, потом погибнут другие, которые станцию будут брать! Осмотрев еще раз дом внутри и снаружи, я пошел к Черняеву, который находился у сараев. Двойные двери сараев были закрыты. Снаружи под каждую из дверей были подперты наклонные брёвна. Откинув брёвна в сторону и отворив двухстворчатые двери, мы все внезапно отпрянули и попятились назад. Из темноты сарая на нас смотрел орудийный ствол немецкого танка. Было такое впечатление, что вот он сейчас заворчит [мотором], поведет стволом, лязгнет гусеницам и тронется на нас. У нас даже спёрло дыхание от неожиданности. Но вот минута нашего замешательства прошла. Из танковой пушки в нас не стреляли, из пулемёта тоже не полоснули, мы были по-прежнему живы, целы и стояли в оцепенении. Через минуту мы начали уже
34 соображать. Что мы могли сделать против танков, если у нас в руках %%% винтовки? Мы воевали без всяких правил. У них солдаты и танки, сотни орудийных стволов. А у нас [стрелковые роты] солдаты стрелки с винтовкой и обоймой всего в пять патрон. Но вот наконец солдаты зашевелились и осмелели. На черной стальной обшивке четко вырисовывались черные с белым немецкие кресты. Танк был мертв и холоден как лёд. Немцы повидимому загнали их в сараи, законсервировали на зиму и оставили до весны. Полагая весной пустить их в дело. По внешнему виду танки были совершенно новыми. Краска [на боках] нигде [не слезла, на поверхности ни одной царапины] не поцарапана и не задета. Гусеницы и ходовые колеса блестели, они были новые и совсем не сработаны. [Видно, что в Калинин их привезли железной дорогой на платформах тягачами.] Бензина у них не хватило? Или масло в моторах застыло? Так решили мы. Настоящая война для нас только начинается, хотя в действующей армии мы числились уже четыре месяца. Для нас всё было ново, незнакомо и необычно. Немцы, которых мы теперь брали в плен, по-прежнему были для нас неразрешимой загадкой. Они нас гнали по полсотни километров в [сутки] день, теперь зимой они боязливо бежали как зайцы, бросали деревни и без сопротивления сдавались нам в плен. Как их понять? Где тут зарыта собака? Нас посылают вперёд. На солдата не больше десятка патрон. [Мы гоним немцев.] Вот вам стратегия и тактика! И главное что? Мы ротой берём деревню за деревней, а [генерал наш Березин] Карамушко и комбат наверное считают, что это заслуга исключительно их. Конечно! Сейчас удача и случай на нашей стороне. Но не будем обманывать себя. Нас ожидает расстрел в упор в самое ближайшее время. Потому, что никто не знает, где нас встретят немцы мощным и беспощадным огнем. Я вспомнил слова комбата на счёт нашей стрелковой роты. Командиру полка в дивизии сказали:
Гони их вперёд! У них мало потерь! Возможно, что мы здесь ничего героического не сделали. Подумаешь, взяли несколько пленных и два танка в качестве трофеев! На всём пути мы шли без особых потерь, смотрели смерти в глаза, а это в счет не идет, когда [мало убитых] солдат не убивает. И здесь, когда в открыли в сарае дверь, от страха и от ужаса мурашки у нас побежали по спине. Вот если бы танки стреляли в нас, и мы их забрали, вот это было бы геройство. А это даже подвигом [не считается!] не назовёшь [слово не подберёшь, чтобы нас похвалить]. Совхоз нами взят. Теперь он в наших руках. Но все мы страшно устали, солдатам нужен отдых.
Ты Сенин сегодня отличился!
Разрешаю тебе завести своих солдат в дом! Пусть заделают окна и отдохнут до утра!
А ты Черняев займёшь со своими оборону! Ты со своими при подходе к совхозу пятился где-то сзади! Танки тебе достались без боя. До утра будешь нести дежурство! Справедливо или нет?
Согласен!
35 -
Если застану кого из твоих [солдат] спящими [на постах], продлю боевое дежурство в снегу ещё на сутки!
Справите службу по честному, пущу в дом, разрешу полежать на полу! [часа через два пойдёте спать!] [В тепле разрешу отдохнуть!] Перед рассветом 6-го декабря в роту прибежал связной, посланный из батальона.
Мне нужно докладать! сказал ему комбат.
А из роты нет никаких донесений.
Сбегай посмотри! Взяли они совхоз Морозово?
[- При тебе в роту телофонисты дотянут связь. Доложишь мне лично обо всём по возвращении!] Солдат прибежал в роту и слово в слово передал мне задание комбата.
Хорош гусь! Сначала он орал и грозился, потом сбавил тон [и приказал от имени командира полка], теперь послал солдата в роту с проверкой! подумал я и ничего не сказал [солдату].
Беги доложи! [У нас есть пленные! Два танка в сараях стоят.]
Пусть присылает людей и конвоирует пленных!
А это какая деревня?
Это не деревня, а совхоз Морозово! Солдат убежал, а я подумал:
Мы берём одну деревню за другой, вторые сутки без сна, но на ногах, без горячей пищи, мёрзнем на холоде, а он сидит в натопленной избе [да ещё понукает] и не догадается послать в роту кормёжку. А кто он собственно есть? Что он [может] делает? Рота берёт деревни! А он [спешит только с докладом] докладает! "Разрешите доложить? Я взял совхоз Морозово!" Разница небольшая, кто собственно взял. [Важно, что он отбит у немцев.] Карамушко тоже доложит, что он в ночь на шестое взял совхоз Морозово. Но непонятно одно. Как он мог, сидя за печкой, перерезать Московское шоссе, захватить Губино и ворваться в совхоз Морозово? В батальоне две роты. Четвертая и пятая. По боевой расстановке, пятая сейчас идет впереди. Четвертая следует во втором эшелоне. Нам повезло! Мы с ходу взяли Горохово, Губино и совхоз Морозово. Мы вклинились в немецкую оборону и находимся у железной дороги. А наши соседи справа и слева отброшены за Волгу. 920 стрелковый полк, наступавший на Эммаус, разбит и отброшен назад. 250-ая дивизия понесла потери под Городнёй и откатилась обратно за Волгу. Справа от нас полки из-за Волги ни на шаг не продвинулись [вперёд]. По рассказам телефонистов, немцы на них пустили танки, и малая часть их вернулась на исходные позиции. Телефонисты трепаться не будут! Раз у них от таких известий трясутся руки, значит они о деле говорят. Приятели по линиям связи всё передают друг другу. Наше начальство темнит. Чтобы и мы не сбежали, а сидели на месте
36 [до последнего патрона. Это мы должны отвлекать на себя немцев], потому что мы единственные находимся на острие главного удара и проникли глубоко в оборону противника. Связисты размотали провод до самого крыльца.
Товарищ лейтенант! Куда аппарат [ставить]?
На крыльцо! Отсюда лучше видать!
Может в дом? Там удобнее!
Сказал на крыльцо! Телефонисты смотрят на меня и ничего не понимают. Они тянутся в тепло и надеятся, что я передумаю. Им [хочется] охота забраться в дом, устроиться с аппаратом поближе к печке. У них, привыкших к теплу и к широким деревенским лавкам зады. Им на морозе работать никак нельзя. Но они видят мой решительный взгляд, подключают аппарат [тут же налаживают связь] и подают мне трубку. Там, на другом конце провода [дожидается комбат] я слышу голос комбата. Он весь в нетерпении [ему нужно докладать начальству] и в трубку орёт
Алё!
Слушаю! говорю я.
Почему не по форме докладываешь? кричит он.
А ты орёшь на меня по форме? [Кто ты такой? Тебя я спрашиваю?] спрашиваю я.
Хочешь разговаривать, говори спокойней!
Ты взял Морозово?
Да, взял! Совхоз Морозово мы взяли без потерь. Есть пленные и убитые немцы. Пришлёшь солдат, направлю их к тебе. Они у меня в сарае вместе с танками дожидаются.
С какими танками?
В сарае два танка захвачены. На консервации были. Остальное мелочь: мины, снаряды, бочки с бензином под снегом.
Тебе передали приказ?
Какой?
Перерезать железную дорогу и занять оборону!
Дождёшься Татаринова. Теперь он с ротой пойдет вперёд. А ты его прикроешь по полотну железной дороги со стороны Калинина.
Он будет брать станцию Чуприяновку? А ты будешь железную дорогу держать.
Тебе всё ясно?
Ясно! Я закончил разговор и отдал трубку телефонисту.
Товарищ лейтенант! Слышали новости? Мне дружок по телефону передал. Наших спихнули за Волгу. Драпали все, вместе со штабными из дивизии. Нас могут с минуты на минуту отрезать. Вы куда будете отходить?
Нам приказано не отходить, а наступать на станцию и идти вперёд. Дело [конечно] прошлое! Командир полка доложил, что он перерезал шоссе Москва-Ленинград. А сам бежал обратно за Волгу. "Вот только командир роты огрызается!" потом жаловался ему комбат.
А в чем дело? Чего он хочет? спрашивал он комбата по телефону.
37 -
Он войной недоволен.
Требует отдых!
Какой [сейчас] теперь отдых? Мы сами не спим! [Армия сверху давит]. Березин требует деревень. А эти мерзавцы, ротные, спать захотели! Ты с ним не рассусоливайся! Гони его вперёд! Комбата снять легко. Он из кожи лезет, за место держится. А командира роты не снимешь. Солдаты сами вперёд не пойдут. Я посмотрел на дорогу. На опушке леса показалась рота Татаринова.
Черняев! позвал я младшего лейтенанта.
Пойди разбуди сержанта Старикова. Пусть возьмет с собой двух солдат. И давай его сюда на крыльцо! Через некоторое время Стариков и два солдата вышли.
Ты пойдёшь прямо через лес к полотну железной дороги, займёшь там позицию и будешь наблюдать. Жди на месте нашего подхода. Мы пойдём по твоим следам.
Ты Черняев иди к сараям. Отправь сюда немцев, а двери закрой как был. Я жду тебя здесь! [Встреча с Татариновым.] К крыльцу подошёл Татаринов.
Здорово, лейтенант! Ты ещё жив?
Здорово! Как видишь! отвечаю я. Татаринов подходит к крыльцу и садиться на ступеньку.
Давай закурим! бодро говорит он. По дороге медленно идут его солдаты. Солдаты останавливаются и садятся в снег.
Это твои убитые на опушке леса лежат? спрашивает Татаринов.
Мои! отвечаю я.
А кто хоронить их будет?
Не знаю! Мне комбат указал, что я не похоронная команда, а боевая единица! Моё дело [смотреть только] идти вперёд!
Мне звонил комбат и передал приказ. [Ты переходишь] Четвертая рота переходит [полотно] железную дорогу, идёт лесом в обхват и берёт станцию. А со своей с пятой [ротой] прикрываю вас от Калинина.
Железную дорогу оседлаешь ты! говорит Татаринов.
Потом я перехожу полотно! [На полотно я обгоню тебя!] Встретимся на полотне!
На полотне, так на полотне! соглашаюсь я. Четвертой роте придали двух полковых разведчиков. Они без маскхалатов, как простые солдаты, с винтовками наперевес стоят у крыльца. Они пойдут на станцию впереди четвертой роты. Татаринов это дело [быстро] сообразил.
38 Он долго уговаривал комбата. И тот потребовал разведчиков из полка. Вот как надо уметь жить! Я до этого не додумался! Мне конечно везло. Я брал [одну деревню за другой] деревни без потерь. Посмотрим как теперь повезёт Татаринову? Дорога от совхоза Морозова круто поворачивает влево и идёт вдоль полотна железной дороги. Но мы на поворот не пошли. Мы около него сходим в снег и идём по следам сержанта Старикова. Он с двумя солдатами на полотне и ждут нашего подхода. Кругом укрытый снегом кустарник и ели. Нас трудно обнаружить даже с близкого расстояния. Впереди просветлело. Мы пробираемся сквозь ветки и выходим на полотно"
Всё тихо! докладывает сержант Стариков. Я оглядываюсь кругом. Стальные рельсы с полотна железной дороги сняты. Белый ровный снег устилает выемку полотна. Я велю своим солдатам перейти на другую сторону и подняться на опушку леса. По обоим сторонам железной дороги я кладу в снег своих солдат. Обзор вдоль полотна в сторону Калинина [был] отличный. Пехоту мы отбросим! думаю я. А вот, если танки пойдут, их на полотне не остановишь! С ружьями на танки не полезешь [пойдёшь]! Придётся с солдатами отойти в лес [поглубже]. Ляжем поглубже где-либо в снег, и пусть себе стреляют. Танки в лес не пойдут! Четвертая тоже отвалиться в лес! так я рассуждал, посматривая вдоль полотна в сторону Калинина. Но зря я фантазировал. Немецкие танки сюда [по глубокому снегу] не пошли. Полотно не чищено, снегу выше колен. Солдаты мои лежат по краю обрыва у выемки [полотна], а я усаживаюсь в мягкий сугроб, достаю кисет и закуриваю. Теперь я жду пока четвертая рота перейдёт полотно. Вот юбилей! Ровно девяносто лет назад 5-го декабря 1851 года здесь прошел первый поезд с бесплатными пассажирами. Оглядываюсь на полотно и вижу. Пригибаясь к земле, через полотно мелкими группами начинают перебегать солдаты четвертой роты. Встаю на ноги, бросаю папироску, затаптываю её в снег, выхожу к краю полотна и иду им навстречу.
Можете идти не пригибаясь! говорю я им. До станции далеко. Станционных построек отсюда не видно! Зимняя ночь на исходе. Первые проблески света уже заиграли на снежных верхушках деревьев.
А мороз всё крепчает! говорю я Татаринову проходящему мимо. Он как будто глухой.
Дух перехватывает на ходу! добавляю я ему в спину [и иду следом]. Он не реагирует. У солдат на бровях белый снег, пушистым инеем покрылись [у него меховой воротник полушубка и клапана шапки-ушанки] шапки-ушанки. А мы с себя Волжские льдышки ещё [отскребли] не все сбили.
39 Прошла еще одна группа солдат четвертой роты, пыля ногами сыпучий снег по узкой тропе. А сзади, за ней показался комбат. Он шел в сопровождении двух связных и ординарца. Мне тоже нужно подобрать ординарца подумал я. А! Потом! решил я. Сейчас не до этого!
Ну как тут дела лейтенант? спрашивает меня.
Тихо кругом! Немцев не видно!
Вижу! По насыпи немцы не ходят! Следов никаких!
[- Я тоже предполагал, что у них здесь дорога!]
Ты вот что лейтенант! Снимай роту. Пойдешь на станцию следом за Татариновым. Я передал командирам взводов распоряжение комбата и моя пятая двинулась следом за четвертой. Я взял с собой сержанта Старикова с двумя солдатами и пошел догонять Татаринова [впереди четвертой роты.] Впереди идут два разведчика из полка, в двадцати метрах сзади двигаемся мы, а за нами солдаты четвертой роты. За четвертой где-то сзади идут мои. Я должен дойти с Татариновым до исходного положения, до той самой черты, откуда он поднимет своих солдат и поведёт на станцию. Мы идём по глубокому снегу среди высоких заснеженных елей. [Наши где-то слева] Полотно железной дороги слева. Мы [несколько углубились в лес] идем %%% по опушке не углубляясь в лес. К станции мы подходим [, как говорят,] охватом.
В чем дело? думаю я.
Почему вдруг сюда явился комбат?
Когда мы шли через Волгу по вздыбленному льду и по открытому полю поднимались на Губино, в ротах его не было, он нам не показывался. В Губино, когда мы подошли к лесу, он ночью явился и выгнал меня с ротой вперёд. Он сибиряк и видно без тайги жить не может! Немцы леса боятся, а ему чистое поле на нервы действует. В лесу, конечно, лёг за толстый ствол и ни одна пуля тебя не возьмёт! Два небольших бревенчатых дома, одна черная от копоти баня, обшитое досками здание станции, вот собственно, и всё, что увидели мы из-за деревьев, когда приблизились к краю леса.
Всего четыре постройки! думаю я. Татаринов их заберёт без труда! Впереди за деревьями видны печные [кирпичные] трубы, укрытые снегом крыши, [с нависшими шапками вниз], темные рамы окон и замороженные стёкла. 7
В этих двух первых домах живут! говорю я, показывая их Татаринову %%% на крыльцо. Внизу у крыльца валяются дрова, и какие-то темные предметы. Наше внимание сосредоточилось на [крыльце] них. Татаринов махнул рукой назад и его солдаты повалились в снег. Мы стояли за двумя [мощными] стволами елей.
Давай! сказал он разведчикам. И разведчики тронулись с места. Впереди было открытое [пространство] место.
40 Мне бы нужно было пойти назад в свою роту, но я, как в полусне, стоял и не мог оторвать глаз от домов. В этот момент оттуда прозвучали два винтовочных выстрела. До домов было метров сто, не больше. Я увидел, как оба разведчика стали припадать и валиться к земле. Ещё два выстрела последовали тут же за первыми. Тела разведчиков дернулись и безжизненно опустились в снег. Мы с Татариновым оказались за стволами елей и поэтому не попали под прямые выстрелы. Мы стояли неподвижно, пытаясь рассмотреть, откуда бьют немцы. Их ружейные выстрелы были очень точны. Разведчиков спасти уже было нельзя. Их тела ещё раз вскинулись над снегом, видно немцы для верности ударили в них еще [раз]. Солдаты Татаринова лежали сзади. Среди них появились раненые. Откуда стреляли немцы, мы никак не могли понять. Я оглянулся назад. Нужно было немедленно принимать какие-то меры. Мы с лейтенантом Татариновым оказались отрезанными от своих солдат. Я сделал перебежку и со стороны домов мне вдогонку ударили выстрелы. Но я оказался проворным, успел добежать до толстого дерева %%%нуть за него. Я [поднялся за елью и] посмотрел на Татаринова. Ему было теперь сложней уходить назад. Он мог запросто получить пулю вдогонку. Немцы видели откуда я выскочил и теперь могли караулить его. Но потом я подумал. За раздвоенной елью они нас не видели. И не предполагают, что там остался второй. Вот он кинулся назад, выскочил из-за снежного куста и побежал в мою сторону. Я смотрел на окна, крыльцо и углы дома, стараясь засечь дымки выстрелов, определить, откуда бьют немцы. Но ни движения фигур, ни вспышек выстрелов не было видно.
Татаринов! Отведи свою роту назад! услышал я голос комбата. Неужели, подумал я, он сюда в роту явился. Я обернулся. Комбат действительно стоял [в отдалении за елью] метрах в двадцати сзади.
А ты лейтенант!
Он видно забыл, или не знал мою фамилию.
Ты, бери свою роту и обходи станцию по той стороне железной дороги.
Зайдёшь им в тыл! И ударишь им из-за насыпи с той стороны.
Вот это дело! подумал я. Давно бы ему пора ходить вместе с ротами. Четвертая подобрала своих раненых, отошла [глубже в лес] и залегла в снегу. Теперь они будут ждать, пока я обойду с другой стороны станцию. Кто-то из солдат даже отважился стрелять. Со стороны четвертой роты послышались редкие выстрелы. Я со своими отошел назад, перешел полотно и, минуя дорогу, пошел по кустам. По высоким и густым кустам я стал обходить два домика и здание станции. В кустах покрытых белым [налетом] инеем на десять шагов впереди ничего не видно. Кругом бело и одно небо над головой. При такой видимости трудно определить своё место [на земле] по отношению к станции. В кустах нет ориентиров.
41 Пушистым белым пеплом снег [слетает вниз] сыпется с веток вниз. По глазам хлещут ветки. [Нет складок местности!] Как держать направление? Но я нутром чувствую, что иду правильно и всё будет хорошо. Мы идём, поторапливаемся, высоко вскидываем ноги. Потому, что в кустарнике лежит рыхлый и глубокий снег. По моим расчетам станционное здание мы уже прошли. Рядом со мной идёт мой новый ординарец. Мой [верный] помощник и связной [советник и друг]. Перед выходом в кусты я сказал сержанту Старикову, что забираю у него одного солдата.
Что поделаешь! Вам тоже нужен толковый солдат!
Мне нужен живой человек и надёжный помощник рядом. А то я с самой Волги один и один. %%% за кем нужно послать. [Молоденький паренек из Москвы.] Пятая рота в основном была московская. В роте были [в основном] пожилые солдаты, и молодых [осталось всего ничего, один или два] десятка два. Мы были с ним одногодки. Нам было тогда по двадцати. Сказать по правде, пожилые солдаты до сих пор, называли меня иногда сынком! Мне они этого но говорили, а между собой иногда употребляли это словечко. Отчего бы это? рассуждал я в свободные минуты. Нужно делать поворот! Вот и край кустов! Сквозь пушистые ветки я вижу здание станции и крутую заснеженную насыпь, уходящую в сторону Москвы. Деревянное здание и сейчас стоит в том же виде, как и тогда. Мы поднялись на насыпь. Перед нами открылась удивительная картина. Слева у %%%, под обрывом, дымила немецкая кухня. От неё в нашу сторону шел приятный и сытный запах съестного и слабый дымок. Правее на крышах домов, покрытых толстым слоем снега, задом к нам, растопырив ноги, лежали и целились немцы. Их было по четыре на каждой из [этих двух] крыш. Это те самые, которые убили разведчиков, которые нанесли ранения солдатам четвертой роты. Это те, от которых я так прытко бежал. Сверху им было всё видно, как на ладони. Они целились деловито, стреляли наверняка, перезаряжали свои винтовки спокойно, не торопясь. Они и теперь, когда мы зашли им в тыл, лежали и постреливали в сторону четвертой роты, как на стенде по тарелочкам. Нам тогда даже в голову не пришло посмотреть на крыши домов. Немцы настолько увлеклись своей удачной охотой, что подпустили нас на два десятка шагов. Мы рассыпались цепью полудугой и охватили сразу эти два дома и кухню. Когда до домов оставалось всего ничего, кто-то из солдат не выдержал, нарушил мой приказ не стрелять и выстрелил. Хотя я предупредил всех, что немцев будем брать у самых домов. Они сами сползут к нам в руки с крыш. Каждый знал, что я стреляю первым. Одиночный винтовочный выстрел без времени сделал своё гнусное дело. Немцев со снежных крыш как ветром сдуло.
42 Солдаты, увидев пустые крыши, открыли беспорядочную стрельбу. Теперь стреляли по упряжке лошадей с немецкой кухней. Хоть бы её удержать! Огромные "Першероны" с круглыми боками, лохматыми ногами, рыжими гривами, с короткими, как у собак, обрубленными хвостами, стояли в парной упряжке под обрывом. Они спокойно позвякивали стальными цепями и сбруей. Забегу несколько назад.
Что это за порода немецких лошадей с короткими хвостами? спросил я пленного немца, которого мы захватили в Губино. Я видел как удирала повозка из деревни запряженная такими лошадьми.
Першерон! ответил он. Это порода лошадей тяжеловозов из области Перш, что на западе Франции.
Так это французские, и вовсе не ваши, не немецкие! сказал я. Немец не ответил и промолчал. Но вернёмся к кухне. Два немца копошились возле неё, когда мы открыли беспорядочную стрельбу [в её направлении]. Один из них толстый, видно сам повар, стоял к нам спиной, заложив руки за спину. Другой ненец потоньше, дежурный солдат по кухне, клал в топку дрова. Когда эти двое услышали выстрелы, обернулись назад и увидели нас, они завертелись на месте. Повар схватил вожжи и кнут и стал нахлёстывать лошадей, но кованные колёса тяжелой кухни не сдвинулись с места. Лошади дёргали, приседали на месте, храпели, били ногами, а подложенные под колеса два толстые [бревна] полена примерзли к дороге и не давали кухне тронуться с места. Сами колёса, как выяснилось потом, были затянуты тормозными колодками, а поленья облиты водой. Беспорядочные выстрелы подхлестнули кухонных работяг. Толстый немец закричал на тощего. Тот схватил топор и перерубил постромки. Толстый прыгнул на хребет лошади, дёрнул их за поводья и лошади рывком рванулись вперёд. А тот с топором обезумел от страха, что его бросил толстый, остался стоять как истукан. Видя бегущих к нему русских, он бросил топор и пустился бегом по дороге. Впереди по дороге, набирая скорость, верхом на Першеронах, удирал галопом повар, а сзади, вскидывая высоко вверх коленками %%% вдогонку тощий немец. Когда каши солдаты подбежали к кухне, немцы уже были от нас далеко. Да и не убегающие немцы наших солдат интересовали. Повар нахлестывал лошадей, тощий, махая руками, что-то кричал вдогонку ему. Дорога, по которой драпали немцы, все время поднималась по склону вверх. Господствующая высота хорошо просматривалась вместе с дорогой до самой деревни. Деревня стояла высоко на бугре. По карте она значилась Чуприяново. Отсюда, наверное [собственно], и произошло название станции Чуприяновка.
43 Кухня, отбитая у немцев, была для [нас] солдат самым дорогим и ценным трофеем. Танки в сарае, снаряды в снегу, пленные немцы шли нашему полковому начальству для получения орденов и составления боевых отчетов. Как вы думаете? Перепадёт командиру полка, если он доложит в дивизию, что он взял два исправных танка и десяток немцев в придачу? Такой доклад чего-то стоит! Танки и пленные шли для отчёта в верха, а кухня, с мясным запахом, немецкой анисовой водкой и вишневым компотом без косточек, была, так сказать, божественной наградой для наших солдат за холод и голод, за нечеловеческие страдания и муки. Я велел ординарцу вынуть из кухни металлический бачок с тридцатиградусной анисовой и низкому сверх положенной нормы её не давать.
Ни грамма, ни капли! Понял?
Макароны с мясом и вишневым компотом пусть от живота едят! А к водке за сто шагов никого не подпускай! Вот дела! Потешились на кухне солдатики! Дай бог! Отведем душу теперь! Это видно сам Создатель сжалился над нами? В деревянном здании станции, где сейчас находиться касса, зал ожидания, служебная диспетчерская, и где сейчас живет Серафима Петровна Ефимова со своей семьёй, со времён войны мало что изменилось. При немцах в здании станции была конюшня. Когда мы взяли станцию, постоя лошадей здесь уже не было. На полу лежал застывший навоз. Окна и двери были сорваны. Ветер гулял в доме насквозь. Жилыми и теплыми оказались два дома, с крыш которых стреляли немцы. Они стояли ближе к переезду. Здесь, в этих рубленых домах располагалась немецкая санчасть, и стояли зубные кресла. В одном доме стояли два белых кресла, с бурмашинами и со стеклянными шкафами, с лекарствами и инструментом. В другом доме, повидимому, жил врач и санитар. В обоих домах было чисто, светло и жарко натоплено. Солдаты заходили с мороза погреться, и каждый своим долгом считал посидеть в зубном белом кресле перед сном. Солдат удобно садился, клал голову на подставки и руки на подлокотники и [вслух вспоминал] как однажды ему я молодости сверлили зуб. Он лез грязным пальцем к себе в рот, нащупывал, старую пломбу и тыкал в неё, показывая солдатам, при этом выл, скривив рожу, вроде от боли. Другой садился и [тыкал] показывал пальцем в пустое место в десне. Вот мол откуда ему вырвали [больной] зуб. Вот на таком кресле сидел тогда. Хотел золотую коронку вот сюда на передний поставить, да война помешала!
Завтра тебе немец свинцовую пломбу поставит!
Ты нам зубы не заговаривай! Посидел и совесть надо иметь!
Дай другому посидеть! Здесь портянки перевздеть удобно!
Посидел в мягком кресле и давай слазь! Ты ещё вшей здесь начнёшь
44 давить бурмашиной!
Я никогда братцы зубы не сверлил. У нас этого безобразия не было!
А как же быть, когда зуб болит?
Привяжешь его суровой ниткой за дверную ручку и ждёшь, когда кто пойдет снаружи и за дверь дёрнет! Дёрнут за ручку и зуб на полу!
Ну-ка подержи винтовку! Я сяду примеряюсь в кресле! А то убьют и никогда не сидел! Солдат садится в кресло, кладёт голову на подзатыльники, руки опускает на подлокотники и с грустью смотрит на замысловатую бурмашину. Ведь кто-то и доживет! Сядет вот так! Сверлить ему будут!
Нам с тобой браток помечтать только можно маленько! Буровой станок с ножным приводом поблескивает перед ним [окном].
У этих немцев всё не как у людей! У самой передовой и пожалуйте зубной доктор ставит пломбы! Я вышел на воздух, а разговор в доме продолжался. Упустить такую пару лошадей! вспомнил я перестрелку на кухне [без надобности]. В общем, шуму наделали много, а попаданий ни одного! Ни дохлой лошади, ни одного убитого немца! Когда я подошел к кухне, здесь крутились любители по третьему разу поесть. Кухня стояла у поворота дороги, у песчаного обрыва. Сюда из [глубины местности] небольшого овражка вела узкая снежная тропинка. По тропинке, из покосившейся тёмной баньки навстречу мне шла пожилая женщина, малец лет двенадцати и маленькая светловолосая девочка.
Милые, родные! сказала женщина, подойдя ближе.
Наши пришли! обратилась она к детям. Дети стояли, смотрели на нас и молчали. Женщина подошла ко мне, обняла меня и заплакала. Потом она долго стояла, смотрела на наших солдат [и молчала]. А солдаты взглянули раз на нее и опять стали толкаться у кухни.
Вы откуда будете? спросил я её.
Девочка местная. А я с мальцом из Калинина, Есть нечего. Вот я и прислуживала здесь у врача. Полы мыла. А жили мы с мальчиком вон в той бане. Девочка приходила к нам, вот как сейчас.
Накорми женщину и детей! сказал я Сенину и пошел к домам, где сидел Черняев. Когда пятая рота выбила немцев со станции, четвертую отвели на тропу, по которой мы пересекали полотно железной дороги. Один взвод оставили на полотне лицом к Калинину, а с другим Татаринов ушёл охранять совхоз Морозово, где находился комбат. В общем, всё осталось по-прежнему. Мы сидели впереди, а четвертая нас прикрывала сзади.
45 На войне часто зад оборачивается передом и всему приходит свой черёд и конец! Я вспомнил слова Татаринова
"Как ты думаешь? Дойдем мы до шоссе?" Если он всё время будет идти позади, он дойдет не только до Ржева.
Я разогнал солдат от кухни. Велел Сенину поставить всех на свои места. Не успели солдаты разобраться по своим местам в обороне, как мы увидели, что со стороны деревни Чуприяново, что стоит вдалеке, на господствующей высоте, вниз по дороге в нашу сторону спускается группа немцев человек двадцать.
Всем лежать и рожи не высовывать! крикнул я громко и велел Сенину приготовить ручной пулемёт.
Пусть думают, что на станции нет никого! сказал я громко, чтобы все слышали. Пулемёт поставь над обрывом около кухни! Там место повыше! Оттуда все хорошо видать! Всем взять дорогу на прицел и без моей команды не стрелять!
К самым кустам будем подпускать!
Стрелков предупреждаю! А то опять найдутся небесные олухи! И я им погрозил кулаком. Немцы были ещё далеко. Солдаты лежали и посматривали на меня.
Немцы с дороги не сойдут! Снег по обочинам дороги глубокий!
У них голенища на сапогах короткие! Они народ цивилизованный! Простуды бояться!
Целиться всем по дороге, где начинаются кусты!
Прицельную планку поставить на двести метров!
Сейчас расстояние до немцев пятьсот!
Можете наблюдать! Но никому не стрелять! Откроете огонь, когда я громко подам команду Рота к бою! Вниз по расчищенной и укатанной дороге идти было легко. Немцы даже кое-где подпрыгивали, когда по снегу скользили у них сапоги. Я лежал, смотрел и ждал, когда они подойдут поближе. Через каждую сотню метров я объявляю дистанцию до них. Прицел, прицелом думаю я. Но нужно уметь стрелять и попадать в подвижную цель. А сейчас у солдат мурашки и мондраже от непривычки и волнения. Откроют пальбу, а пули уйдут в молоко. Как пить дать! Я уже их проверил! Я поворачиваю голову направо и зову к себе солдата.
[Подползи сюда!] Быстро ползком ко мне!
Ты так лежи! Смотреть будешь! А винтовочку со штыком дай на время мне!
Ладно, товарищ лейтенант, берите! Она у меня прилично бьёт! Я лёг поудобней, прикрыл один глаз, выбрал условную точку на дороге и посмотрел на линию прицела.
46 Ещё полсотни шагов! Пусть подойдут! Я дам один точный выстрел. Немцы ничего не поймут.
Никому не рыпаться [стрелять]! Пулемётчикам тоже! Я буду один стрелять!
Буду стрелять одиночными! крикнул я и посмотрел на солдат.
Все слышали? Солдаты молчали. Двести метров обычный огневой рубеж. Мишень в полный рост, как на стрельбище из положения лёжа. Разница только в одном. Там мишень из фанеры, а здесь она живая. Пуля войдет в мягкое податливое тело без единого звука и щелчка. Свист ее слышен, когда она пролетает мимо [тебя]. Остальные, что идут рядом, даже не дрогнут. Делаю глубокий вздох и медленный выдох. Успокаиваю своё дыхание и расслабляю мышцы. Бедра и ноги чуть подаю вперёд, чуть влево. Закрываю глаза и считаю до пяти, смотрю на прорезь и мушку. Винтовка осталась на месте. Это моя точка прицела. Сейчас на неё подойдёт живая мишень. Сейчас к этой точке шагнут сверху немцы. Кто из двадцати перекроет [грудью] её? В этого одного я спокойно и выстрелю. Это ничего, что он живой. После моего выстрела он станет фанерным. На уровне груди я ударю ему только один раз. Этого будет достаточно, потому что я [бью точно] на двести метров из яблочка не выхожу. Патрон в патроннике, палец на спусковом крючке. Крючок нужно легко потянуть на себя, освободить собачку бойка. Всё это говорю я себе, чтобы не торопиться, в этом деле первое спокойствие! Вот над прорезью показались сапоги и коленки, затем появилась ширинка и наконец поясной ремень. Еще два шага и мушка уперлась в грудную клетку.
Не торопись! говорю я сам себе. Солдаты смотрят на меня. Ищут глазами, с кем я разговариваю. Я медленно и не дыша подтягиваю на себя спусковую скобу, чем медленней её ведешь, тем лучше! И вот раздается выстрел. Собственно, самого выстрела я не слышу. Я ощущаю только резкий удар приклада в плечо. Винтовка чуть прыгнула и встала на место. Я смотрю на линию прицела и вижу на мушке немецкую грудь. И вот немец взмахнул руками, поскользнулся на укатанной дороге и нагнулся вперёд. Потом он, как пьяный, широко расставил ноги и [неожиданно] ткнулся головою вперёд. Совершенно не думая, что я убил человека, я легким движением кисти, не отрывая локтей от опоры, перезаряжаю затвор. Смотрю на прицел и вижу, у меня на мушке новая мишень во весь рост. Снова удар в плечо и снова споткнулся немец. Никаких сомнений. Этому я точно угодил в живот. Немец делает всплеск руками, как жест сожаления, падает на колени, поднимает руки к небу и, как мне кажется, движением губ
47 произносит "О майн Готт!" Вот и второй предстал перед всевышним с молитвою на устах! Говорят, что немцы не православные, а евангелисты, протестанты и католики. Все равно не нашей веры! То, что я убил двух рабов божьих, это не грешно! Я делаю еще один выстрел на набежавшего немца. Вот когда вся группа сразу остановилась. Они думали, что первые двое просто споткнулись. Хочу ещё раз уточнить. Передо мной был кустарник. Я стрелял между тонких белых веточек, покрытых пушистым налётом снега. Мои встречные выстрелы были приглушены. Немцы их почти не слышали, дело в том, что когда пуля летит на тебя, подлёт и удар её происходит без звука. Свистят и жужжат только те из них, которые пролетают где-то в стороне или выше. Полет пули слышно, когда она уже пролетела мимо. Свою пулю солдат никогда не услышит! А эти три свинцовые вошли в немцев беззвучно, мягко и гладко. Когда первый немец вдруг ткнулся в снег, о нём наверно подумали, что он споткнулся. Убитый пулей в грудь от паралича дыхания не успевает даже пикнуть. Второй, которому она попала в живот, вероятно вскрикнул. А я в это время на мушку поймал третьего.
Вот и пришла расплата за наших разведчиков! Два на два! И одного им впридачу на будущее!
Око за око, глаз за глаз! сказал я и посмотрел на своих солдат.
Все видели, как надо стрелять! Теперь я посмотрю, на что вы способны?
Я посмотрел на дорогу, на немцев. Они пятились задом, ожидая новых выстрелов. Они пятились по дороге, как от гремучей змеи, которая жалила насмерть, выбирая себе новую жертву.
А что они собственно могли? Они были на открытом месте. Если они разбегутся и попадают в снег, то это будет их роковая ошибка. Нас не видно. Мы за пушистыми кустами. Посмотреть на причудливый иней неописуемая красота! Если они будут спокойно лежать, я перебью их всех по одиночке. Прицеливаюсь я точно. Стреляю не торопясь. Но по бегущей назад мишени точно не выстрелишь, торопиться начнёшь.
Рота! Приготовиться к бою! Прицел двести метров! Целиться под пояс! Стрелять не торопясь! Внимание! Огонь!
Затрещали выстрелы. Полоснул пулемет. Немцы мгновенно развернулись и бросились бежать, оставив на дороге троих убитых. Пулеметчики били, солдаты стреляли и ни одного из бегущих никому не удалось подстрелить. Немцы рысью добежали до деревни и скрылись между домами.
Дело плохо! сказал я сам себе. Полсотни стрелков, ручной пулемет, и ни одного попадания. Страшно то, что это уже не первый раз.
48 Потерять уверенность в себе можно с первого раза. Солдаты чувствуют свою неуверенность и отводят глаза. А на ходу этому не научишь!
Противно смотреть! говорю я громко, отворачиваюсь, качаю головой и театрально сплевываю в снег.
Простого солдатского дела сделать не могут!
С котелками около кухни горазды. Куда! Вот бог послал солдатиков! не унимался я. Но ругал я их беззлобно, так для порядку, проводя воспитательную работу. Когда меняется обстановка, время летит быстро. Не успели мы с рассветом на станцию войти, посидеть с котелками около кухни и пострелять с полчасика, как уже и вечер навалился. Небо стало [быстро] темнеть. Я расставил солдат роты по круговой обороне и приказал в оба смотреть.
Не исключено, что немцы могут нас ночью попробовать. Насчёт захвата кухни я начальству умышленно не доложил. Кухня, это чистый наш трофей, и раззванивать о ней нет никакого смысла. Они и так едят за счет стрелковых рот [по горло и всегда сыты]. Едят в три горла! И совести нет %%! И всё же солдаты четвертой роты разнюхали, что наши едят немецкие макароны с мясом и запивают вишневым компотом. Семья не без урода! Нашлась двое трепачей, они решили похвастаться и почесать язык. "Вот мол какие мы сытые!" Солдаты четвертой роты, оставленные в обороне на насыпи выделили инициативную группу и послали к нам на переговоры насчет кухни узнать. "Узнаете что и как! Нельзя ли съестным разжиться?" Послание взяли с собой котелки и напрямую было подались к кухне. Но часовые, стоявшие в круговой обороне, вздёрнули затворы и приказали стоять. Что, что, а насчёт этого солдаты сразу сообразят.
Дальше ни шагу!
Чего надо?
Куда толпой прёте?
Поворачивай и дуй к себе в лесок. Свежий воздух нюхать!
Тут вам делать нечего!
Не нужно было на боку лежать. А в атаку надо было идти и станцию брать! %%%
При первых выстрелах от станции попятились раком?
Пятая за вас должна воевать?
Налейте хоть супу! просит один из пришедших солдат.
Иди, иди! Пятая рисковала своей шкурой. Вот и набивает её как следует изнутри!
Катись отсель, и так обойдёшься!
Ну зачем солдата обижаешь? сказал подошедший из ельника солдат.
Давай браток котелок и крышку давай!
49 Сейчас всем взводом %%% тебе набуровим. Не беспокойся! До крышки нальём! Солдат, вышедший из ельника, забрал котелок, ушел. Стрелок из четвертой роты говорит часовому:
Ты вот орал на меня, а он сразу видать человек душевный! Там в ельнике у душевного парня сидят дружки. Они свободны от вахты, разговаривают, курят и сплёвывают в снег. Теперь из ельника слышится их дружный хохот. Вскоре оттуда выходит душевный человек. Он протягивает солдату наполненный котелок и скороговоркой добавляет
Смотри, только крышку не открывай, а то прольёшь всё. Солдат четвертое роты потирает руки.
Неси осторожно! Смотри, не пролей!
Теплый ещё! замечает солдат, ощупывая котелок голой рукою.
А ты как думал! Всем взводом старались!
Ну ступай, ступай!
Спасибо браток!
Хлябай на здоровье! Солдат четвертой роты уходит.
Что-то я не пойму тебя! говорит часовой душевному человеку.
Кухня там, а вы ему из ельника вынесли. Душевный человек вытягивает шею, наклоняется к часовому и что-то шепчет ему на ухо.
Ну это вы зря! говорит пожилой солдат, часовой.
А, если наш ротный узнает?
А кто ему скажет?
Найдётся, кому сказать! [А если те в батальон пожалуются?] И действительно. К вечеру я узнал эту историю. Но рассказал мне её не кто-нибудь, а сам душевный солдат.
Не хочу, товарищ лейтенант, чтобы про меня вам другие докладывали.
Я догнал его сам тогда. Остановил и сказал:
Дай-ка сюда! Открыл крышку и вылил.
[- На вот, этот получи! А то мы котелки перепутали. Я отдал ему свой. Со своей [порцией макарон с мясом] хлебова, что старшина нам принес. Вроде я как сам с собой пошутил! Он так и не узнал, почему я догнал его и сменил котелки!]
Я другого, товарищ лейтенант, боялся. У нас у солдат после сытной еды озорство и разные шуточки! А на деле коснись? Потому как, если в полку узнают, опять припишут нашей пятой роте моральное разложение. У вас неприятности будут. А нам то что? Нам солдатам ничего! С нас солдат взятки гладки!
Ладно, забудем про это! сказал я.
Хорошо, что ты сам всё осознал! Я отпустил солдата и позвал ординарца.
Беги по взводам, передай Черяневу и Сенину, пусть заберут с кухни все продукты и раздадут солдатам на руки. И скажи, что я лягу спать! Я [мы]третьи сутки не сплю [с тобой не спали]! Вернёшься, тоже ложись!
50 Ординарец убежал. По дороге он тоже решил пополнить свои запасы. Забежал на кухню, сказал [о распоряжении ротного часовому] часовому, что ротный велел продукты раздать, сунул ему и себе по банке компота и побежал по взводам. Он мог бы взять и ещё. Но он ко хотел таскать в мешке лишнего груза. Хватит нам по банке с ротным. Наступила ночь. С кухней было покончено! Как и нужно было ожидать, с наступлением ночи меня вызвали на КП батальона. Комбату не спалось, он ещё до ночи выспался. От железнодорожного переезда до пруда, где стояли постройки совхоза Морозово, идти не далеко.
Вот! сказал комбат, когда я к нему явился.
Из полка посыльный прибежал, приказали вызвать тебя. Там, говорят, у вас есть грамотный москвич, ночью по карте ходить умеет.
Откуда они знают, чего я умею?
Это не важно! Я докладлал!
С этого и начинай! сказал я.
Тебе с ротой приказано выйти на лесную дорогу!
Когда и куда я должен идти? Карту района я буду иметь?
Дадим, дадим! Не беспокойся! Карту получишь!
Есть данные! перебил меня комбат, Немцы покинули высоту 219.
Оголили оборону и отошли куда-то назад. Понял, какие дела?
А откуда у полка такие данные?
Как откуда? Пленные показали!
К вашему сведению, всего час тому назад по дороге из деревни Чуприяново немцы до взвода солдат подходили к станции. Двоих я сам уложил. Думаю, что завтра утром они пошлют сюда не меньше пехотной роты. Что будешь делать, когда мы уйдём [когда я уйду с солдатами вглубь леса]? Одному взводу Татаринова станцию не удержать.
Ты за это не беспокойся! Станцию и совхоз мы ночью сдадим 634-му полку. Им приказано занять здесь оборону. Пусть они здесь и стоят [%%%].
У нас задача другая! продолжал комбат.
Мы батальоном идём на высоту 219 и ноль. Высота находиться правее деревни Обухово. Ты с ротой идёшь впереди. За тобой следую я, а за мной без разрыва четвертая рота Татаринова.
Дружки чтоль они? подумал я. Опять меня вперёд, а Татаринова сзади. Это в принципе не важно, но хотелось просто узнать.
Всё понял? Иди, снимай своих солдат, отводи их сюда [и организуй отдых для людей]. Выход через четыре часа! Пусть пока отдыхают!
Сейчас возьми с собой роту солдат из 634 полка и сдай им станцию. [Они встанут на охрану. Сделаешь роте подьём, когда пришлю связного!]
51 Я вернулся в роту, поставил в оборону солдат 634-го полка и велел своим солдатам идти на Морозово. У нас валенки от мороза не гнуться, а нам до высоты не меньше суток идти. [В морозную ночь немцы на станцию не пойдут. Они сейчас залезли в натопленные избы.] Высоту 219 немцы нам просто так не отдадут. Высота имеет [для них особо важное] господствующее значение. Это не Губино у самого леса. Это и не станция Чуприяновка с двумя зубными креслами. Я вошел в дом, ногу поставить [было] негде. Но ординарец предусмотрительно лавку освободил [оставил свободной]. Я переступил через лежащих солдат, лёг на лавку и тут же уснул. Перед рассветом меня разбудил батальонный связной.
Комбат приказал вам [вести роту в Морозово] вести роту на лесную дорогу. Я построил солдат и походной колонной двинулся в лес.
Ладно! сказал комбат, когда мы встретились [когда я доложил ему о прибытии роты].
Теперь слушай меня!
Из дивизии получен приказ. Нашему полку одним батальоном приказано перейти в наступление!
А что мы делали до сих пор? [подумал] спросил я.
Ты слушай, когда я говорю! А не смотри куда-то в сторону! Всё равно там ничего не [видно] увидишь!
Дивизия имеет задачу перерезать пути отхода немцам. Из частей 31-ой армии только нам удалось вырваться вперёд. Остальные пока застряли у Волги. 250-ая дивизия, наш левый сосед лежит под Городнёй. Наш 920-ый полк из-за Волги наступает на Эммаус. А ты знаешь этот Эммаус? Двести метров от Волги. 634-ый полк двумя батальонами отбивается от немцев под Губино. Одна рота этого полка будет оборонять совхоз [Морозово] и станцию Чуприяновку. Нашему батальону приказано идти головной походной заставой вперед. Общее направление движения полка на деревню Микулино. На лесную дорогу ты выходишь сейчас! Четвертая рота следует во втором эшелоне за тобой. Мое место в четвертой роте! Я раскрыл карту и стал рассматривать свой маршрут. Карта тридцать восьмого года. Она перепечатана с карты 19%%%7 года. (Это вроде того: Ваша фамилия как? Сахаров! А раньше? Сахарович! А ещё раньше? Цукерман!) Вот так и с картами было в то время. При укрупнении деревень в период коллективизации многие хутора, деревни и поселки, дороги и очертания лесов бесследно исчезли с лика земли, а на картах они остались. Торчит из снега засохший бурьян, да колючий кустарник, попробуй определи, где тут была деревня и где проходила дорога? Ночью с хорошей картой идёшь как слепой. А тут, когда в лицо хлещет встречный ветер, глазом зацепиться не за что. И если ты упустил дорогу, задумался на ходу, не сделал в своей голове соответствующую коррекцию, то можешь [быть уверен, что] увести своих солдат совсем не туда.
52 Местность, она везде на местность похожа, если однообразно лесистая или [кругом] открытая в виде снежного поля кругом. И сложность ещё в том, что земля, укрытая слоем снега, скрадывает рельеф, сличая который можно идти по карте. Не все офицеры полка хорошо читали и владели картой. Многие с шестью классами самоуверенно плутали и путали других. Пустив пятую роту по неизвестной %%% дороге, комбат был уверен, что я не собьюсь с нужного пути. А потом. Что собственно жалеть пятую роту. Она не сибирская и в ней меньше всего потерь. В четвёртой солдаты почти все земляки, коренные чалдоны. А эти москали в дивизии чужаки. Всё было расставлено по своим местам [как надо]. 634-ый полк [принял] занял оборону, а пятая тронулась и пошла вперед. Посмотрим, что будет дальше! До выхода роты оставались минуты. Мы сидели в снегу, курили и поплёвывали. Батальон собирался в одно место, в Морозово. Было немного свободного времени, можно было подвести итоги пройденного. При переходе Волги мы потеряли пять человек. Шесть погибли на опушке леса от своей артиллерии. Похоронили их или нет, трудно сказать. Я спросил комбата об этом. "
Какие тут похороны! Нам наступать на немцев нужно! " ответил он мне на ходу. Как выяснилось потом, солдат бросили на снегу. Их припорошило сверху снегом. Так они и остались лежать до весны. Во время нашего пребывания на станции мирные жители, в основном женщины к дети, прятались где-то в землянке на той стороне железной дороги [за насыпью]. Пожилая женщина, которая вышла с детьми из бани, сказала мне, что ей иногда говорил офицер, тыча пальцем в лицо.
Матка! Русь Иван цвай километр! Форзихтиг! и показывал рукой в сторону Волги. Мирные жители, которые скрывались, на станцию не приходили. Где находился их бункер, сколько было там местных жителей, мы не знали. Я вспомнил, как Татаринов сомневался. Дойдём мы до шоссе или нет. Я почему-то о смерти не думал. Мне казалось, что стрельба стрельбой, воина войной, а жизнь впереди, а что смерть? [Когда-нибудь и наступит] Смерть у каждого когда-то и [придёт] грянет. Мы каждый день ходили по грани жизни и смерти!
Сегодня 8-ое декабря 1941 года. Всего три дня, как нас послали в дело, а сколько пережито [нами и передумано], сколько мы наворотили! И сколько впереди нам ещё предстоит сотворить?
Magus  
Глава 8
Magus
Глава 8. Двое из восьмисот
Декабрь 1941

Лесная дорога. Деревня Игнатово. Немец на крыльце. Захват обоза. Нем-

цы удирают как зайцы Приятно смотреть! Разведка деревни. Немцы на
легковой машине въезжают в д. Алексеевское. Допрос майора. За допрос

майора я получаю втык. Командир 421 стр. полка майор Карамушко про-
водит рекогносцировку. Выход на исходное положение. Кровавый четверг

11-го декабря. Расстрел зенитками. Двое из восьмисот убитых. Санвзвод.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -


Ванька-ротный
Ночь 8-го декабря сорок первого года подходила к концу. Восток озарился бледной полосой рассвета, по макушкам деревьев скользнул неяркий луч света, а в лесу было по-прежнему сумрачно и темно. Я подал команду солдатам, чтобы они заткнули полы шинелей под ремень на животе. По глубокому снегу, который повсюду лежал сугробами, полы шинелей мешали идти. Подождав немного, я тронулся с места, и мы медленно стали продвигаться вперед. Вначале часто останавливались, прислушивались, осматривались кругом, полагая, что немец мог заминировать подходы к лесной дороге. Саперов сопровождения пехоты у нас в роте не было и первый момент мы боялись подорваться на мине. Но потом, шаг за шагом, видя, что никто не взрывается, мы осмелели. По глубокому снегу идти трудно. Узкую снежную тропу в снегу пробиваем по очереди. Старшина Сенин с тремя солдатами идет впереди, я и мой ординарец шагаем чуть сзади. За нами следом извилистой змейкой тянется рота. Прокладывая путь, старшина и солдаты обходят завалы, занесенные снегом бугры и овраги. Часа через два мы останавливаемся. Впереди сквозь ели виден узкий просвет. Осторожно подви гаясь вперед, мы выходим на укрытую снегом дорогу. Дорога ни разу не чищена, занесена, как и все кругом, глубоким снегом. Снег лежит толстым и нетронутым слоем. Никаких следов на дороге не видно. Дорога заброшена, по ней не ездили даже в начале зимы. Открываю планшет, на внутренней стороне его вшиты прозрачные листы из целлулоида с сеткой в виде квадратов. В планшете лежит карта местности, по которой я иду. Проверяю по компасу взятое направление, прикидываю пройденное расстояние от железной дороги.

Ванька-ротный

Сворачивай на эту дорогу вправо! говорю я старшине.
Теперь пойдем по дороге до самой опушки леса! Меняю передних солдат у Сенина. Старшина отходит с ними в сторону и ждет, пока Черняев с тремя солдатами обойдет его. Мы снова пускаемся в путь. Я иду за Черняевым, который теперь в глубоком снегу протаптывает тропу. (смотрю по сторонам и оглядываюсь назад, чтобы не оторваться от роты). Мне снова в голову приходит мысль, что немцы и здесь на дороге могут выс тавить мины, чтобы огратить свои тылы от непрошеных гостей. (На дороге можно сделать засаду, встретить нас прицельным огнем, как это случилось у всех на глазах с полковыми разведчиками при подходе к станции). Щемящее чувство опасности всегда бывает острее в начале пути. Главное не попасть врасплох, когда идешь впереди. (Но все это бывает только в начале пути). Но потом, когда разойдется, привыкнешь к дороге, забудешь о минах, немцах, о пулях и о засадах, грянут первые выстрелы, тогда разберешься, что тут к чему! Высокий лес снова сомкнулся над заснеженной дорогой. Мы По-прежнему медленно вскидываем вверх коленки и, пошатываясь, месим ногами снежную крупу. Потом медленно привыкаешь к пути, идешь, и ни о чем не думаешь. Никто не удивился и не замедлил шаг, когда впереди показался просвет, где кончался лес, когда из-за снежного бугра показались крыши деревни. Названия деревни я знал и по карте не стал уточнять. Дороги и деревню я узнал по памяти безошибочно. Какая разница, как она называется? Они здесь все похожи друг на друга. Впереди эта, за ней еще (небольшая) одна. А там, дальше, еще и еще. Разве знаешь заранее, где тебе придется замертво ткнуться в снег и хлебнуть своей собственной крови? Маршрут по компасу я выдержал точно, и открывать планшет просто не захотел. Лес кончился. Лесная, засыпанная снегом дорога слилась с другой, расчищенной на всем пути. Здесь ездили немцы. Тут были следы солдатских сапог и саней, тяжелых колес и копыт лошадей. Видно, у немцев она была ходовая. Идти по ней легко и приятно. Мы прошли со старшиной несколько вперед, подождали, пока рота выбралась из леса и стали подниматься медленно в гору. Поднимаемся выше, на бугре уже видны и крыши, и трубы, и стены домов, но ни встречных выстрелов, ни криков, ни людских голосов в деревне. Справа, не доходя до деревни метров ста, стоят две брошенные в снегу молотилки. Всё это мелочи, и для описания войны они не так уж важны, хотя у меня они остались в памяти как вехи, по ним я и вспоминаю эту деревню. Каждому запоминается что-то свое. Солдаты роты растянулись вдоль дороги. Мы, голова роты, уже в двадцати шагах от крайних домов, а хвост роты где-то там внизу за поворотом дороги. Смотрю по сторонам и поглядываю вперед. То видны только белые крыши да трубы, а теперь показались стены и окна домов. Низкие, приземистые, утопшие в глубоком снегу, избы торчат на бугре. Я, старшина и трое солдат подходим к крайней избе. На деревенской улице тихо и никакого движения. Здесь наверху, на бугре, под открытым небом, где утонула в снежных сугробах деревня, полное безветрие и морозный воздух совсем недвижим. Кое-где, в трёх-четырех избах топятся печи. Дым их труб поднимается вертикально вверх и стоит над трубами неподвижными столбами. Интересно смотреть! Дым забрался к небу и стоит, не шелохнется. Смотрю вдоль деревни у домов никого. Время не раннее, утро на день перевалило, а на улице ни немцев, ни мирных жителей не видать. Обычно, когда немцы занимают деревню, у домов торчат часовые, Вдоль улицы ходят парами патрули, на въезде в деревню стоят пулеметы. А тут тишина, полное безлюдье и сонный покой. Сворачиваю к дороге, направляюсь к первой избе и подхожу к невысокому заснеженному крыльцу. До крыльца мне осталось сделать шагов десять, не более. Наружная дверь тихо скрипнула и открылась. На пороге, в тёмном пространстве двери появился немец с заспанным лицом. Всё случилось так быстро и неожиданно, что я замер на месте и как будто остолбенел. Немец вывалил из душной избы на свежий воздух и по всему было видно, что он только поднялся со сна. Он не успел даже раскрыть глаза, когда оказался на крыльце перед дверью. Ничего не видя перед собой, он явился из темноты и от яркого света еще больше зажмурился. Вот он широко расставил ноги на крыльце, нашел для тела устойчивое положение, сжал кулаки, оттопырил большие пальцы и ловко поддел ими свои подтяжки. Растянув резинки в стороны, и не открывая глаз, он аппетитно зевнул и даже поморщился. Он с удовольствием покрутил головой вокруг шеи, широко раскрытой пастью втянул в себя воздух, растопырил пальцы рук и стал растягивать подтяжки в разные стороны. Неподвижно постояв несколько секунд, он улыбнулся сам себе (довольный собственной улыбкой), тряхнул головой и резко отпустил натянутые резинки. Подтяжки с силой и громко хлестнули его по бокам. Широко позёвывая и прикрывая рот ладонью, как бы боясь, что в рот может влететь сонная муха, он как бы нехотя и с боль шим усилием приоткрыл один глаз. Улыбка мгновенно исчезла с его лица, лицо и тело дёрнулись судорогой. Перед ним в десят ке шагов, как непостижимое явление, стояли живые вооруженные русские. В тот же миг лицо его исказилось страшной гримасой, подернулись рот и глаза, к горлу подкатил комок страха и ужаса. Через секун ду он всё же сумел сделать над собой усилие, последовал глубокий вздох и он неистово завопил. Подпрыгнув сразу двумя ногами на месте, он в один мах перевернулся к двери лицом, нырнул в темноту и исчез внутри избы на наших глазах. Трое солдат, я, старшина и мой ординарец стояли перед крыльцом и не шевелились. Мы не ожидали ничего подобного увидеть (здесь на крыльце) и, как завороженные, оцепенело смотрели в пустое тёмное пространство открытой двери. И только когда он исчез, когда его крик послышался снова внутри (снаружи, с той стороны дома), мы очнулись и огляделись кругом. Картина явления немца была поразительна! Я глубоко вздохнул, что-то буркнул себе под нос и услышал, как вдоль деревни захлопали выстрелы. Стреляли немцы, наши молчали. Немцы в деревне занимали всего несколько домов. Услышав отчаян ный крик своего собрата, они подбросали всё в панике и бежали из домов. Они бежали, кто в чем был. Они бежали огородами и задними дворами. Через некоторое время они собрались на конце деревни у крайней избы. Страх одолел их. Что они могли сделать? В последнем доме у них находился 50-мм миномет. Они быстро установили его и пытались огнем отсечь половину деревни. Казалось, что на какое-то время они сумели нам остановить и прийти в себя, (что они вот-вот забросают нас минами). Но мин у них оказалось немного. Один зарядный ящик, неполный с двух сторон. С перепугу они выпустили его сразу и через минуту мы почувствовали, что им нечем стрелять. Несколько мин все же рванули около нам. Старшине вырвало клок на боку полушубка. Осколок чиркнул по поверхности, но тело не задел. А солдату осколок рикошетом ударил по каске. Удар был сильный, так что тот замотал головой.
Давай вперед! крикнул я.
Они будут бить по краю деревни! К нам подоспели еще несколько солдат, и мы, обходя дома и заборы, броском подошли к середине деревни. Здесь по середине дороги стояло несколько фур, набитых почтовым багажом. Не задерживаясь, мы стали подбираться к крайнему дому. Что собственно толкнуло нас податься на немцев вперед? Страсть? Драчливый характер русского человека? Самоуверенность или огневой перевес? У нас кроме винтовок с собой ничего не было. Когда противник дрогнул, и ты видишь, что он пятится задом, у тебя появляется смелость, и даже азарт. На войне, как на чашах весов, если грузы на них лежат даже равные, кто качнул свою чашу вперед первым, тот и перевесил! Чуть замешкался, чуть подался назад можешь считать, что на тебя противник навалится. Комбат и Карамушко по телефону не выбирают выражений. У них разго вор короткий:
Не взял деревню? Струсил?
А тут немец сам пятится на глазах у солдат, в панике бежит от винтовочных выстрелов. (услышав вопли своего собрата). Бежавшие немцы не знали, от чего он так неистово заорал. Вероятно, что-то неотвратимое и грозное надвигается на эту деревню. Огонь прекратился. Немцы на время притихли. Вероятно, решили бежать. Для того, чтобы удрать из деревни, им нужно было перебежать от последнего дома к одиноко стоявшему в поле сараю. Сарай находился у ската дороги и на краю неглубокого оврага. Овраг и дорога, уходящая вниз, за бугор, были для немцев единственным путем спасения. По оврагу они могли незаметно и быстро удрать. Удирать всегда легче, чем догонять. У бегущего преимущество в ногах и скорости бега. Его сзади подхлесты вают пули, у него за спиной костлявая рука смерти, ужас и страх. А наши солдаты, браться славяне народ неторопливый, и можно сказать ленивый. Занимать деревню и догонять из последних сил бегущих немцев им неохота. Пробежали две-три первых избы, заскочили внутрь и шарят по углам, рыскают, чего бы пожрать. Солдату первым делом следует разговеться. Всю ночь не ели! По глубокому снегу километров десять, считай, прошли. Солдату нужно сперва добыть что-то съестное, чего-нибудь пожевать (трофей или немецкую безделушку). А то ведь и смысла рисковать своей жизнью нет. После станции Чуприяновки, теперь им в каждой деревне будет мерещиться немецкая кухня с горячей похлёбкой, мясными макаронами на пару и вишневым компотом без косточек. Солдату, как голодной курице, во сне видится просо. Продвигаясь за немцами, мы прошли половину деревни, обогнули брошенный на дороге почтовый обоз. Колёса немецких почтовых фур поблёскивали на морозе стальными ободами. Лошадей в упряжках не было, их, видно, с ночи, упрятали в сарай. Короткохвостые немецкие лошади, как и немцы, боятся холода нашего и русского мороза. Повозок было две или три, я мимо прошел, только мигом на них взглянул. Мое внимание было сосредоточено на немцах. Мы продвигались к последнему дому, туда со всех сторон по одиночке сбежались немцы. Я обернулся назад, хотел посмотреть, не отстал ли взвод Черняева. Мы подходили с Сениным к последнему дому, а солдаты Черняева уже восседали на фурах и пороли мешки. Черняев стоял у передней повозки и спокойно смотрел снизу на своих, восседавших на фурах, солдат. Вот он что-то сказал им, и они покатились со смеха. Что это ребячество или просто глупость с его стороны, непонимание своего места в роте? Вместо того, чтобы занять оборону и навести порядок во взводе, он стоит около почтового обоза и смотрит, как солдаты вспарывают ножами обшивки посылок. Вечно молчит, сопит себе под нос. Живого слова от него не добьешься. Встал у телеги, разинул рот и смотрит на своих солдат. Видно, во взводе сейчас у него кто-то другой хороводит. Пока я оглядывался назад и ругал в душе Черняева, рассуждал, что втыки и ругань за роту достанутся мне одному, солдаты Сенина обложили огнем крайнюю избу и выгнали немцев за заднюю стенку. На таком морозе немцы долго не выдержат, сейчас они кинутся к сараю и побегут по открытому месту. Сейчас нет времени заниматься Черняевым. Минута-другая, и у наших солдат иссякнет запал. За минуту и немцы могут одуматься. Все может вдруг измениться и неизвестно чем кончиться. Сейчас самое главное не дать немцам прийти в себя. Паника великая вещь! подумал я и побежал догонять Сенина. Мы думали, что немцы из-за дома выбегут сразу и все толпой побегут к сараю. В толкотне мы их перестреляем запросто. Солдаты наши перебрали затворами, приготовились и стали ждать. Но все случилось иначе. Из-за угла побежала не толпа, как мы предполагали, а выскочил одинокий немец. Появился он неожиданно. В первый момент, несколько первых секунд, нами было потеряно. И когда раздались нестройные выстрелы, немец уже был в трёх шагах от сарая. В общем, немцу живому и невредимому удалось перебежать через дорогу. Это первый бежал с Божьим страхом. Он, конечно, не знал, под каким огнем ему придется бежать. И вообще, добежит ли он? Он бежал во всю прыть, как загнанный заяц. Но вот результат. Оказалось, что из всех, оставшихся за стеной, именно он меньше всех рисковал. Теперь и тем, и нам стало ясно, что немцы будут бежать от дома до сарая по одному. И вот из-за угла в какой-то минутой позже выскочил еще один и побежал к сараю. Он даже не бежал, а прыгал, как козел. Он не чувствовал земли под ногами. Он метался из стороны в сторону и дергался весь на ходу, приближаясь к сараю. Приятно было смотреть, как драпают немцы! Перед самым сараем он вдруг запнулся, перелетел через себя, вспахал целый сугроб перед собой, снова вскочил и, как одержимый, помчался дальше. Стрельба прекратилась, как только он скрылся за выступом сарая. Прошло еще несколько минут. И снова из-за стены дома выскочил немец. В тот же момент раздался нестройный залп, застучали затворы, затрещали одиночные выстрелы. Несколько секунд нужно на то, чтобы передернуть затвор. А немец за это время успевает отмахать несколько метров. Этот ногами работал быстро, бежал, как-то подавшись всем телом вперед. Голову он опустил и ничего перед собой не видел. Он добежал до сарая, но промахнулся мимо угла. Перед ним оказалась бревенчатая стена. Всё, что он мог выкинуть руки вперед, но скорость была большая, и он по инерции припал к стене сарая грудью. У стены он задержался на миг, и этого было достаточно. Одной, двух секунд хватило первой пуле прижать его к бревенчатой стене. Он с усилием хотел от нее оторваться, но еще несколько пуль прошили его. И мы увидели, как он дёрнулся, навалился на стену и стал медленно, без возгласа, валиться к земле. Движением руки он сорвал с себя каску, чуть откинул голову назад и опустился на колени. Он хотел перед смертью увидеть небо. Но бревенчатая стена и нависшая снежная крыша закрыли небо от него. А ему в последний раз хотелось взглянуть на светило, и как нелепо всё вышло! Немец сделал несколько коротких взмахов руками и повалился в сугроб. Следующий немец не заставил себя долго ждать. Он не выбежал из-за дома. Он выглянул из-за угла и посмотрел в нашу сторону. Мы увидели его полную страха и смертельного ужаса физиономию. Все наши смотрели на угол дома и держали винтовки наготове, никто не стрелял.
Может, сдаваться будут? сказал старшина. Мы ждали, что будет делать немец. Но он повертел головой, спрятался за угол и не сразу пустился бежать. Его, вероятно, там, за стеной, разогнали за руки, потому что он вылетел оттуда, как пробка, но через несколько шагов потерял свою скорость. Бежал он трусцой, как бы придавливая снег (на ходу). Солдаты заорали, заулюлюкали, засунули грязные пальцы в рот и засвистели, как голубятники. А голубь, тяжело дыша, перебирая быстро короткими ножками, за пять шагов продвигался вперед всего на метр. Белый пар вырывался у него изо рта. Не добежав до сарая, он упал и застрял в снегу, как тот паровоз, который когда-то топили дровами. Во время бега его можно было хорошо рассмотреть. Когда немец упал, ординарец мой крикнул: Есть еще один! Но немец был цел и невредим. У него просто не было сил снова подняться на ноги. И он, как жирная вша, вращая суставами, не отрывая своего обвисшего живота от снега, быстро и неожиданно уполз за сарай.
Жирный, как боров! шутили солдаты, и грязными пальцами под глазами тёрли слезу. Наступила вновь тишина. Ждали перебежку очередного. Это тоже выглянул из-за угла. Его, видимо, торопили и дёргали за рукав, потому что он огрызнулся на кого-то сзади и отмахнулся рукой. И в этот момент грохнули выстрелы, щепа полетела от угла. Немец попятился назад и скрылся надолго. Но вот, наконец, немец выбежал и, вихляя ногами и руками, полетел к сараю, вздымая снежную пыль. У наших винтовок бой был верный и точный. Стреляя из них, нужно было спокойно и точно целиться. А наши солдаты стреляли наугад с живота, поэтому и этот немец добежал до сарая и скрылся. Пробежал мимо пятый, а убит только один. Даже жирного борова ползком упустили. Теперь на краю деревни собралось много солдат. Они стояли во весь рост. Всем хотелось взглянуть на бегущих к сараю немцев и, при случае, пальнуть им вдогонку. При появлении шестого раздалась сплошная трескотня. Немцы почувствовали усиление огня. И, обезумев от страха, в проулок бросилось сразу четверо. Они остервенело били по снегу ногами, из-под них летели вихри и комья снега, как из-под карамушкинского жеребца. Но не успели они сделать и трёх прыжков, как стая свинцовых ос стала их жалить и рвать на них шинели. Двое упали и продолжали корчиться, а двое остались неподвижно лежать на снегу. Для нас важно было и это. Солдаты своими глазами видели, как перепуганные немцы бегут быстрее зайца. Главное на немцев нагнать настоящего страха. Впереди еще много деревень. Вот в чём задача! За четверкой из-за угла выскочил еще один. Он был в исподнем и без сапог. Что у него было на ногах, рассмотреть было невозможно. Во всяком случае, в каждой руке он держал по сапогу и балансировал ими в воздухе.
Учитесь у немцев драпать под пулями! сказал я солдатам вслух. Солдаты посмотрели на меня, удивились и, наверное, подумали: "Только что был приказ "Ни шагу назад!", и вдруг сам ротный учить их драпать. После немца в носках стрельба оборвалась и надолго затихла. Немцы больше не показывались из-за угла и не бежали. Стало ясно, что за стеной последнего дома нет никого. Сколько их было точно, я не считал. Но одно было ясно, что пятерых немцев мои солдаты уложили. Но что ж, подумал я и это хорошо, теперь мы квиты. Мы положили еще пятерых. Мы подошли к крайней избе и у стены за домом увидели еще одного немца, они сидел на снегу, опираясь спиной о стену. Я подошел ближе, нагнулся и оглядел его. Немец был ранен в живот, из него вытекла тёмная лужа крови, но он был еще живой. На лице и в глазах печаль, мольба о пощаде.
Этот не жилец! сказал я солдатам.
Пусть посидит, он скоро умрет! Не трогайте его!
Ну вот и итог. Деревня от немцев отбита. Шестеро немцев остались лежать на русской земле. Солдаты разошлись по деревне, ходили довольные, и даже веселые. Каждому стало ясно, что с немцами можно воевать вполне. Не так уж страшен наш враг, как мы его раньше себе представляли. У стены, где лежал раненый, в снегу торчал миномет. Около него валялся пустой зарядный ящик, несколько винтовок и куча немецких противогазов. Вот собственно и все взятые нами трофеи. Но самое главное, в моих солдат вселилась уверенность и появился воинственный дух. Даже заняв оборону, они перестали смотреть на дорогу. Они похаживали, посматривали на убитых и о чем-то вполголоса между собой говорили. Русский Иван в отличие от немецкого Фрица, отступает обычно с оглядкой, не торопясь. Он не бежит, как немцы, галопом. Он делает всё с ленцою и кое-как. Это у немцев европейская прыть. Солдаты, свободные от наряда, подались к обозу. Каждый хочет найти чего-нибудь съестного. А на повозках мешки с байкой, сатином и всякой другой материей. То, что нужно солдату, в повозках отсутствует, лежит одно бабское барахло. Но все эти куски и обрезки цветного ситца и всякого там медеполаму достанутся нашим обозникам и тыловикам. Всё это потом пойдет в обмен на сало, хлеб и самогонку. Солдаты в роте в большинстве были люди городские, им в голову не пришло, что перед ними лежат несметные по тому времени богатства. Набей они сейчас свои мешки, пусти тряпье в обмен, когда в деревнях будут попадаться мирные жители, и они будут с хлебом и салом. Но у солдат в голове другое, им всё нужно сейчас, а не когда-нибудь потом, через неделю. Они были голодны и искали съестное. Хорошо, что они не набрали этого товара! подумал я. Наберут, почешут языками в присутствии телефонистов и в полку через пять минут будет известно об этом. Тут же вызовут к телефону меня и начнется допрос: почему в роте солдаты занимаются мародерством? Солдату положено воевать, стрелять, торчать день и ночь в снегу, получать раз в сутки черпак жидкой баланды и пайку хлеба. Раскармливать солдата особенно нельзя. Отобранные тряпки полковые пустят в оборот. Таковы законы войны и, так сказать, субординации. Мне сделают втык, а потом будут встречать ухмылками и косыми взглядами. Пока на нашем пути попадаются деревни без местного населения. Немцы выслали их из фронтовой полосы. И пока с иконами, с хлебом и солью нас здесь никто не встречает. А сейчас поставь роту в шеренгу, вытряхни солдатские мешки на снег, и начальство будет довольно. Никаких тебе тряпок пустой котелок, пара грязных портянок и две пригоршни мёрзлой картошки. Комбат расплывется в довольной улыбке. А солдату что! Ковыляя вдоль отбитой деревни, зачерпнул пару пригоршней мороженой картошки, затянул свой мешок на ходу веревочкой и опять на холод, на трескучий мороз. Потом улучу нужный момент! соображает. Забегу в избу, суну где в горящую печку свой котелок, картошки сварю. Но ни избы, ни горячей печки он, может, и не дождаться. Вторые сутки торчим в снегу без варева и без хлеба, махорка на исходе. Хорошо было на станции. Вот где была благодать! Стоит солдат на посту, подёргивает носом, трет рукавом шинели холодную жидкость, бегущую из носа на губу, постукивает замерзшими валенками, картошка в мешке стучит, как куча камней. Этот на дружка поглядывает, а тот за углом приседает, колотит себя по бокам руками, ежится от холода, прячется от ветра за угол. А там не теплей. Напрасно он жмется к избе. Холод и снег режут глаза. Ни дышать, ни думать! Смотришь вперед ничего не видать! А ротный требует "смотри в оба!". Согнешься за углом, присядешь на корточки, закроешь глаза и в висках перестанет стучать, и вроде станет не так зябко. Спина и бока, кажись, согрелись, можно и заснуть, да ротный через каждые два часа посты проверяет. Главное, не прозевать, крикнуть вовремя: "Кто идет?". Ротный твою службу сразу оценит: скажем, этого заменить и отправить в избу. Двое в четвертой роте насмерть заснули. Заснуть немудрено! Мучениям конец! Лучше не подгибать под себя колени. Нужно ходить. На ходу не заснешь. Терпи солдат, греми котелком и мерзлой картошкой. Лютый мороз тебе нипочем. Ты русский солдат и ко всему с пеленок привычен. Когда я в сопровождении ординарца, обходя деревню, показывался в пролете домов, часовые сразу преображались и начинали двигаться. Не то, чтобы они меня боялись, а так, из самолюбия, для порядка, для собственного авторитета. Мы тоже не лыком шитые, хотя жизнь солдатская хуже не придумаешь! Я прошел вдоль деревни, перебросился фразами с часовыми и, свернув за угол одного из домов, решил осмотреть деревню со стороны огородов. Сюда за дом вдоль изгороди вела присыпанная снегом тропа. Здесь, на краю огородов, на открытой ровной площадке стояли два немецких орудия. Две 105-мм дальнобойные пушки, задрав стволы, смотрели в небо. Тонким снегом запорошило пустые зарядные ящики. По всему было видно, что немцы бросили свои позиции несколько дней назад. Вот откуда немцы били по руслу Волги, когда мы под рёв снарядов проходили по льду. Колеса у пушек были из толстой литой резины. Они осели в землю и были запорошены снегом. У немцев кончились снаряды, а подвоза по зимним дорогам нет.
Колёса на гусматике! сказал я ординарцу. Ординарец подошел и постучал по ним прикладом.
Как их считать? Как взятые в бою трофеи? спросил я ординарца.
Конечно, товарищ лейтенант!
Сам, наверное, видишь, что достались нам они даром. Немцы их сами бросили. А ты говоришь "конечно!". Я услышал сзади, в деревне, незнакомые голоса и обернулся туда. В проулке между домами стояли солдаты не нашей роты. Опять нас из деревни сейчас выставят и сунут вперед! подумал я. Сменщики пришли! Мы пошли с ординарцем назад по снежной тропе, и когда вышли на дорогу к середине деревни, то я увидел, что в деревню уже въезжали кавалеристы. Час назад в деревню провели телефонную связь и меня по телефону предупредили, что я держу деревню, и что через нее должна пройти бригада конников. Какой именно полк или какая кавдивизия шли мимо меня рысью, я точно не знал. Что мне номер их части! Всадники шли парами, лошади ногами бросали комки и поднимали снежную пыль, позвякивали удилами и фыркали на морозе. Не прошло и часа, как кавполк показал нам хвост. Через некоторое время в деревню явился капитан, представитель нашего штаба.
Это деревня Игнатово? спросил он.
Так точно! ответил я (козырнув под шапку).
Откуда ты знаешь и почему так в этом уверен?
По карте и по компасу всё сходится. ответил я, прикуривая. Капитан прошелся по деревне, вернулся назад и сказал: "Забирай своих солдат, строй роту и выводи ее на (лесную) дорогу. По дороге, не доходя до леса, свернешь налево, пройдешь с километр и увидишь два домика, там ждет тебя твой комбат.
Всё понял? Освобождай деревню и поскорей выводи отсюда своих солдат! Через некоторое время рота построилась у крайней избы, где сидели связисты. Мы шагнули с места, и, растянувшись, пошли. Зимний короткий день подходил к концу. Погода портилась. Теперь сильный ветер хлестал по лицу, гнал из-под ног снежную пыль. Мы шли по дороге, солдаты горбились, клонились к земле. Полы их шинелей мотались в воздухе как крылья. Без сна, без отдыха, всё время на ногах. Идешь как в полусне, однообразия дороги не замечаешь. Мы долго шли, и вот у дороги показались два домика полу заброшенного хутора или бывшей деревни. Я солдатам велел лечь вдоль дороги в канаву, смахнул с шапки и с плеч снежную порошу, обстучал валенки о порог крыльца и вошел в избу, где расположился комбат. Комбат увидел меня и махнул рукой, мол, подожди там, на улице, я тебя вызову. Я не понял его, вошел в избу и присел у стены на лавку. До меня не дошло, что я должен вернуться на улицу и ждать там вызова. Я сидел на лавке за спиной комбата, а он за столом вел деловой разговор со штабным Максимовым. Максимова я видел несколько раз в тылах полка за Волгой. Максимов был небольшого роста, с узким лицом и серыми, бесцветными глазами. Он сидел за столом без полушубка. На нем была надета меховая безрукавка. В избе было жарко и сильно накурено.
Дивизия наступает... услышал я его голос.
Мы продвинулись вперед только тут, слева и справа дела неважные. Наше продвижение на этом участке не встречает сопротивления противника. Но немцы по-прежнему удерживают на Волге свои рубежи. 920 полк понес большие потери под Эммаусом. 250 дивизия завязла у Городни. Два батальона 634 пока стоят под деревней Чуприяново. Наша задача развить наступление и к исходу завтрашнего дня овладеть деревней Алексеевское... На меня начал наваливаться тяжелый сон, и я мгновенно заснул. Я не слышал, о чем дальше шел разговор Максимова с нашим комбатом. Через некоторое время комбат, не оборачиваясь, сказал связному, чтобы тот шел на улицу, разыскал и вызвал меня в избу.
Да шевелись, давай его сюда побыстрее! Связной вышел на улицу, обежал вокруг двух домов и сарая, и вернулся ни с чем.
Ищите вдвоем! повысил голос комбат.
Где его рота?
Рота здесь, товарищ комбат, Солдаты говорят, командира роты на улице нету.
А где ж ему быть? Ищите как следует! Побегав вдвоем, связные вернулись опять.
Товарищ старший лейтенант! Вот личный ординарец командира роты.
Где ваш командир роты?
Лейтенант зашел к вам в избу, я сам видел. Обратно от вас он не выходил. Прошло еще полчаса. Я сидел на лавке в заднем углу и отсыпался за всё. Правда, спать мне долго не пришлось. Кто-то меня тряс за плечо. Я открыл глаза и посмотрел на будившего тяжелым взглядом. Это был комбат.
Мы его обыскались, а он здесь на лавке прохлаждается.
Доставай свою карту и иди сюда к столу! Мне показали по карте маршрут и поставили задачу.

Ванька-ротный
На рассвете следующего дня ты должен взять деревню Алексеевское. Застегнув планшет, я вышел на крыльцо, посмотрел на свое засыпанное белым снегом войско, глубоко вздохнул, достал из-за пазухи меховые рукавицы, привычным движением руки поправил поясной ремень и сошел по ступенькам крыльца. Ну вот, все теперь на месте. Теперь можно подать команду на выход. Помалу, не торопясь, мы спустились в низину, к опушке леса, дошли до развилки дорог, свернули на ухабистую, очищенную от снега дорогу и поплелись неизвестно куда. (вперед). В ночь на 10-е декабря пятая стрелковая рота подошла к деревне (Гусьино). На дороге, не выходя из леса, я остановил роту и велел солдатам ждать нашего возвращения. С командирами взводов и небольшой группой солдат мы вышли на опушку леса, чтобы осмотреть впереди лежащую местность. От опушки леса до деревни оставалось метров пятьсот. Деревня лежала в низине на фоне снежной высоты, которая уходила круто вверх, закрывая собой полнеба. Из-за стволов деревьев видны были деревенские избы, сараи и огороды, глубоко торчащие в снегу. В деревне не было видно огней, дыма из печных труб, ни заметного на глаз движения. Мы долго смотрели туда, и потом я сказал: "Ну вот что, Черняев! На опушке леса, вот здесь и здесь поставишь часовых. Будете смотреть за деревней. Ты лично останешься здесь и будешь проверять дежурных. Мы с Сениным вчера были в деле, брали деревню, нам нужно отдохнуть. Теперь твоя очередь! Выводи сюда свой взвод и готовь к утру своих солдат, пойдете на деревню! Мы Сениным вернемся в лес. Стариков на ночь в наряд не ставь! Они и так на пределе. На дежурство подбери молодых. Считай, что я ушел! С деревни глаз не спускать!". Черняев остался, а мы с Сениным вернулись в роту.
Солдаты Черняева идут на опушку леса! Взводу Сенины объявляю привал до утра!
Сойти всем с дороги! Углубиться в лес метров на пятьдесят! Лапник ломать руками, лопатами и топорами не стучать! Костров не разводить, курить только в кулак! Приказ ложиться спать, и побыстрее! Солдаты не спрашивали, далеко ли до деревни, и есть ли там немцы. Солдату важнее привал, короткая пауза от войны. Немцы их в такие моменты не интересуют. Из моего приказа и было ясно одно: поскорей ложись, пока тебя среди ночи на ноги не подняли. А случиться это может в любой момент. Долго не думая, они набросали в снег зеленого лапника и завалились спать. Нужно бы послать связных в батальон, доложить комбату, что пятая рота вышла на исходное положение. Но у нас было принято, что связь со стрелковой ротой должен был обеспечивать батальон. Пусть сами позаботятся о связи решил я. Не дело солдатам стрелковой роты бегать к комбату, а потом воевать. Все дела были закончены. Я велел ординарцу Ване выбрать место для ночлега и набросать лапника.
Выбери место поближе к дороге! Я пойду, обойду солдат для порядка. Я обошел солдат, велел Сенину выставить на дорогу часовых и вернулся к ординарцу. У успел набросать на снег подстилку из хвои, укрыл ее сверху куском палаточной ткани (сидел курил) и ждал моего возвращения, сидел и курил. Мы легли, укрылись куском палаточной ткани, в голове у меня бродили какие-то мысли о завтрашнем дне. Но как только я закрыл глаза, то тут же уснул. Ночью меня никто не будил. Ночь прошла спокойно. Я проспал до утра. Перед рассветом я проснулся сам, услышав негромкие голоса солдат и глухое постукивание котелков. От этого звука, кажется, не только голодные, но и мертвые встанут на ноги. Старшина по снабжению уже явился в роту и развязал свои мешки. Повозочный отсчитывал мерзлые буханки хлеба и раскладывал их отдельными кучками прямо на снег. Старшина стоял, растопырив ноги, у него между ног стоял термос с хлёбовом. Старшина вынимал изо рта карандаш, ставил галочку на листке бумаги, опускал в термос черпак и привычным движением два раза подряд плескал в подставленный котелок.
Следующий! Отходи! хрипел он. Старшину роты звали не то Вася, не то Федя, а фамилия у него тоже не то Сватов, не то Ухватов. В роте он был новый человек. Я фамилию его точно не знал. В роте он бывал редко. (Самое частое раз в сутки). Появлялся он в сопровождении своего повозочного на лошаденке, запряженной в деревенские сани (розвальни). Бывали дни, когда он отсутствовал по трое суток. Но от него это не зависело. Путь из-за Волги, где стояли тылы и кухни, был не близок, и даже не прост. Два дня подряд немцы бросали своих солдат и танки на деревню Губино. Старшине однажды пришлось завести свою кобылу с санями в лес и вместе с полковыми штабными и прочими бежать километров пять по снежной целине, пока они не добрались на последнем дыхании до левого берега Волги. Бежала не только мелкая сошка, побросав всё на ходу. Из Горохово за Волгу бежал сам Березин со своим штабом дивизии. От нас этот факт и немецкую контратаку скрывали (старались скрыть). Но старшина через два дня вернулся обратно, разыскал в лесу свою кобылу, получил продукты, приехал в роту и подробно обо всем рассказал. Шила в мешке не утаишь! Выходит, что мы все это время шли вперед и брали деревни будучи отрезанными от своих штабов и тылов. Я не стал расспрашивать старшину, где теперь стоят наши штабы и тыла, когда он явился. По остывшему холодному термосу было ясно, что он проделал неблизкий путь. Пока термос плескался у него в повозке, пока он тащился на своей кобыленке, горячая жидкость превратилась в холодное пойло. Хорошо, что в ней еще не плавал лед. От подсоленной полковой жижи недолго будешь сыт. Опрокинул через край котелок, процедил содержимое через зубы, вылил его в желудок, а на зубах, можно сказать, ничего. Даже комок муки на язык не попадет. В желудке что-то плещется, голод вроде перебил. Всю порцию разом проглотил, а сытости никакой. Наполнил желудок, мочевой пузырь опростал и опять, как бездомный кобель, голоден. После немецкой кухни с макаронами и вишневым компотом, полковая еда, замешанная на воде и муке, казалось, была похожа на бульон из кирзового сапога. Но для промерзшего и усталого солдата эта суточная порция варева имела немалое значение. Ложку он не вынимал, опрокидывая котелок через край, и выливал в рот всё сразу, даже булькало что-то в животе. Солдатская норма в тылах полка разбазаривалась и таяла незаметно. Самому дай, замов и помов досыта накорми, сам себя не обидь, мимо рта не промажь. А откуда всё это взять? Где всё лишнее и съестное добыть? Вот и доливает повар в солдатский котел побольше водицы. Поди, добейся правды, когда у тебя в котелке подсоленная вода. Но вот с раздачей варева, хлеба и махорки старшина дело закончил. Солдаты стали затягивать веревочки на своих мешках. Я посмотрел на небо. Вершины деревьев уже чуть просветлели, я вспомнил немца, убитого у стены сарая и подумал, что собственно искал он там перед смертью? И зачем кормит солдат до отвала? С набитым животом в атаку не пойдешь, с ним только в жаркой избе на соломе валяться (на широкой лавке сидеть). Опять же, пуля или осколок попадет солдату в живот, и всё добро, считай, напрасно пропало (вытекло наружу). А полуголодный солдат в деревню сам бежит, (он мчит), полагая, найти там себе съестное. Ну хватит философии! сказал я сам себе. Нужно идти! Я подал команду солдатам выходить и строиться на дороге. Пока солдаты вылезали из-под елей и собирались на дороге, мы с Сениным стояли и курили.
Ты со своими останешься на опушке леса!
Сегодня Черняев пойдет на деревню! Ему тоже нужно дать попробовать пуль свинцовых хлебнуть. А то он у нам за спиной от самой Волги плетется.
Как скажете! пробасил старшина. Я посмотрел назад, солдаты уже собрались.
Я пошел вперед! Давай, выводи своих на опушку леса. Сквозь заснеженные лапы елей впереди проглядывало открытое заснеженное поле. Небо чуть озарилось серым рассветом, дорога и деревня просматривались хорошо. Дорога, едва заметно петляя, чуть поднималась по снежному склону вверх. Она подходила к сараю, которых стоял метрах в ста до деревни.
видишь сарай? говорю я Черняеву
Вы наблюдали за ним?
Есть там немцы, или он пустой? Я стоял на опушке леса, смотрел на сарай и не знал, куда надо было смотреть (что собственно предпринять).
Ты наблюдал сарай?
Наблюдал!
Ну и что там заметил?
Ничего!
Ну и что думаешь?
А что мне думать? Как прикажете, так и будет! Черняев стоял, смотрел себе под ноги и ковырял ногой снег. Я стоял молча, смотрел на сарай, а сам искал решение и перебирал в памяти различные варианты. Как его взять без потерь? Сидят ли в сарае немцы или не сидят? Если там нет никого, то можно идти в открытую! Если там немцы находятся, то будут потери. Послать двух солдат на пробу проще всего! Солдат убьют у всех на глазах, как это было с разведчиками. Как я буду выглядеть после этого? Потерять солдат для того, чтобы узнать, сидят ли в сарае немцы!
Ты давно смотришь за ним? спрашиваю снова Черняева.
За кем, за ним?
За сараем! Ты что, не понимаешь, о чём мы говорим?
Смотрел, а что?
Слушай, Черняев, что ты мне как еврей, на вопросы вопросами отвечаешь?
Ты долго смотрел на сарай или нет? Немцы в сарае есть?
Нет! Вроде пустой!
Я тебе приказал глаз не спускать, а ты мне пустой!
Раз он пустой, и ты в этом уверен, бери двух солдат и лично отправляйся туда, а я буду наблюдать за тобой отсюда, с опушки леса!
Нужно бы, лейтенант, сначала солдат пустить туда для разведки!
Вот ты с ними и ступай!
Тебе было приказано наблюдать, а ты, видно, всю ночь сны смотрел про любовь. Вот теперь сам это дело и расхлебывай! Послать вперед двух солдат дело не мудреное, тут нужно придумать что-то другое. Поле открытое, кустиков никаких. Обойти сарай скрытно негде.
Ну что, Черняев?
Не знаю! Соображать надо, Черняев. При таком холоде немцы не выдержат и двух часов. Если бы ты следил за сараем, что что-либо заметил, может, смена у них произошла.
Не знаю! Сказать легче всего!
Вот смотри! Дорога до самой деревни очищена, с двух сторон по обочине немцы нагребли сугробы. Сарай от дороги находится чуть в стороне. Ложе дороги из сарая не видно. Надевайте чистые маскхалаты и ползком, не поднимая головы, двигайте за бровкой снега к сараю. Если при подходе к сараю немцы откроют огонь, мы с Сениным поддержим вас ружейным огнем. Под прикрытием огня можно будет вплотную подобраться к сараю. Двумя группами обойдешь его с двух сторон. Возьмешь сарай, будем думать, как без потерь ворваться в деревню. Пойдешь двумя группами. Первая группа два солдата и ты. Вторая группа во главе сержант и шесть человек солдат. Остальные пока будут при мне находиться, здесь, на опушке леса.
Вопросы есть?
Нет!
Чего нет?
Вопросов нет!
Добавлю еще. Думаю, что сарай пустой. Но на рожон не лезь, будь осторожен!
Давай помаленьку, выбирайся вперед! Вторую группу я пущу следом за тобой. Черняев некоторое время скрытно полз по дороге. Но вот он поднялся на ноги и показался на фоне темной стены, подал условный знак, помахав руками над головой. Стало ясно, что сарай пустой. Я приказал Сенину скрытно подойти со взводом к сараю, а мы с ординарцем, пригнувшись, побежали по дороге вперед. Черняев был уже в сарае. Через щель из сарая хорошо была видна вся деревня. Сомнений не было. Перед нами была та самая деревня (Гусьино), которую нужно было брать. Короткая сторона деревни в виде буквы "Т" располагалась на перекрестке дорог. Длинная улица под прямым углом уходила на север вправо вдоль подножья. Деревня стояла у подножья высоты 219 и ноль. Отсюда, из щели сарая, хорошо были видны обе улицы, отдельные дома и сараи. Я взглянул через просветы на небо. Светлые пятна на небе исчезли, небо заметно потемнело. В воздухе появились снежинки. Сначала медленно и редко, а потом все быстрее они стали падать к земле. И вот перед щелью сарая поплыла сплошная белая пелена. Деревня сразу из вида исчезла.
Ну, Черняев, тебе колоссально везет!
Кровь из носа, через пару минут крайний дом должен быть твой!
Бегом вдоль забора и в огород! Мы следом за тобой! Когда солдаты Черняева зашли в огород, я не стал дожидаться, пока они доберутся до первого дома.
Давай быстро вперед! крикнул я Сенину и мы побежали в деревню. В деревне не было никого. Вскоре вся рота собралась на перекрестке. Нужно было занимать оборону. Черняева я послал занять длинный, уходящий вправо прогон, а взвод Сенина занял оборону на перекрестке. Дело сделано! Деревня взята без потерь! Я достал из планшета карту, раскинул ее и стал рассматривать местность, окружавшую деревню. Калининский большак на Цветково был здесь совсем недалеко. С левой стороны от нас в двух километрах проходила улучшенная грунтовая дорога на Щербинино. В Калинине немцы пока сидели прочно. Эммаус и Городня тоже были в немецких руках. И только двухкилометровый перешеек у деревни Горохово и Губино позволил нам углубиться в немецкую оборону далеко вперед. Сейчас от немцев всего можно было ожидать. Мы находились в пятикилометровом пространстве между двух ходовых немецких дорог. Солдаты мои, вероятно, не знают, что мы действуем почти в окружении. Очередная деревня, как деревня. Им хорошо, что немец из артиллерии не бьет. В Игнатово мы налетели на почтовый обоз. По сути дела, от нас там драпали тыловики и обозники. А здесь со стороны любого большака могут подойти обученные и способные вести войну боевые части и подразделения. Фортуна в одинаковом лике два раза никогда не является.
Пройдем по деревне! Проверим оборону и несение службы. сказал я ординарцу. Тут можно всякого ожидать! Вскоре по дороге из нашего тыла явились связисты. Они размотали провод и установили аппарат. И вслед за ними, к нашему великому удивлению, в деревню въехала упряжка, волоча за собой сорокапятку. Первый раз за всю войну мы увидели в стрелковой цепи нашей роты наших полковых артиллеристов.
Пушку поставите на перекрестке сказал я им.
Сектор обстрела прямо по дороге, в направлении высоты. Я доложил комбату обстановку по телефону и получил от него категорический приказ. Деревню удерживать, пока не перебьют всю роту. Ты должен удерживать деревню до самой ночи! Ночью придет смена. Тебя будет менять стрелковый батальон 247 с. д. Что-то произошло, подумал я. Видно, в прорыв вводят свежие дивизии. Я сидел на крыльце и смотрел вдоль дороги. Казалось, что белые скаты высоты, укрытые снегом, сливаются с небом где-то там наверху. И вдруг на самом гребне я увидел подвижную тёмную точку. Она то оставалась на месте, то вдруг оживала и бежала по склону вниз. Вот она исчезла совсем, как бы провалилась в снежные сугробы. И вот она снова вынырнула и побежала вниз под откосу. Теперь ее можно было рассмотреть. Это была легковая машина.
Никому не высовываться! крикнул я.
Без моей команды не стрелять! добавил я и повернулся к артиллеристам.
Вы из своего пугала не вздумайте пустить снаряд!
Пусть въедут в деревню сами.
Всем сидеть на своих местах и не рыпаться! Мы с ординарцем стояли на дороге и ждали, пока подъедут немцы. И когда легковая машина въехала в проулок и сбавила ход, у артиллеристов вдруг зачесались руки. Ничего не говоря, они лязгнули затвором сорокапятки, вогнали снаряд и стали наводить. Я подумал, что они сделали это на всякий случай, если машина вдруг круто развернется и даст хода назад. Я обернулся, пригрозил им кулаком и сказал: "Не стрелять! Будем брать живьем!". Но до них мои слова не дошли. Не сделать выстрела по бегущей навстречу беззащитной цели они никак не могли. Мало того, что мы с ординарцем стояли на линии огня. Не успел я вновь взглянуть на машину, как у меня за спиной раздался пушечный выстрел и снаряд пошел над плечом. То ли машина в этот момент вильнула, то ли эти тыловые крысы поторопились, снаряд пролетел, не задев машину. Машина резко вильнула в сторону и тут же уткнулась в сугроб. Я выхватил у ординарца автомат и короткой очередью полоснул по щиту сорокапятки. Я мог за невыполнение приказа расстрелять их всех.
Ты знаешь, что за это бывает в боевой обстановке? накинулся я на командира орудия.
Я не виноват! Они сами!
Я пригрозил наводчику кулаком, обругал его для порядка скотиной и вернул автомат ординарцу назад.
Смотри, чтоб немцы не разбежались из машины! Пойдем высаживать гостей. Мы подошли к машине. Дверцы на заднем сидении были чуть приоткрыты. В машине сидели четверо немцев. Два офицера, солдат-шофер и небольшого роста усатый фельдфебель. Я подошел, открыл во всю ширь заднюю дверь и сказал им: "Битте штеен зи аус!". Из машины начали вылезать офицеры. Первым на снег ноги поставил майор. Он поднял вверх одну руку. В другой руке он держал набитый портфель. За майором из машины вышел обер-лейтенант, он поднял обе руки. Шофер и фельдфебель вылезли из передней дверки. К машине бежали Сенин и небольшая группа его солдат. Я кивнул ординарцу на сиденья машины и велел ему забрать автоматы, брошенные при выходе немцами. Показав шоферу на руль, я велел ему сесть в машину и подъехать к крыльцу. Садись и ты! С ним поедешь! сказал я ординарцу.
Разрешите и нам? Товарищ лейтенант! попросили солдаты.
Разрешаю! Садитесь!
В жизни не ездил на легковой машине! Убьют, и не попробуешь! сказал один.
Теперь попробуешь! сказал другой и полез в машину. Офицеры и фельдфебель к крыльцу отправились пешком. Когда я с ними подошел к дому, телефонисты уже доложили по линии связи о захвате машины и пленных офицеров. Они сидели довольные, посматривая на меня.
У артиллеристов руки зачесались! Пустили в машину снаряд!
А у этих зуд на языке! Доложить хотели!
Кто вас просил соваться не в свои дела?
А ну-ка забирайте свой аппарат и валите отсюда вон туда, в дырявый сарай!
Расселись тут на крыльце!
Проводи их, Дёмин!
А тебе, старшина, особое задание! Обыскать немцев! Культурно забрать у них документы, портфель тоже поставишь сюда. Я сел на край крыльца, вроде как на письменный стол. Старшина стряхнул с половиц варежкой снег и стал раскладывать передо мной немецкие аусвайсы. Старшине помогали солдаты. У офицеров с ремней сняли черные блестящие кобуры с пистолетами "Вальтер". Фамилию лейтенанта я не записал, в фамилию майора я запомнил хорошо, по созвучию на память.
Козак! прочитал я в его офицерской книжке.
Найн, Корзак! поправил меня обер-лейтенант. Майор был в отороченной мехом шапке с козырьком. Зеленоватая его шинель была подбита натуральным лисьим мехом. Это был человек средних лет, небольшого роста. У майора были толстые губы, выступающий подбородок и мясистый нос, беспокойно бегающие глаза неопределенного цвета. Вот собственно из внешности всё, что я с первого взгляда запомнил. Обер-лейтенант, в отличие, от майора, был молод, худ и высок. Чистое и бледное лицо его отдавало синевой тщательно выбритых щек. Он был спокоен и сосредоточен. Стоял он позади майора навытяжку, тогда как майор сразу вспотел и как-то обмяк. Обер-лейтенант, как бы подчеркивал своим достоинством уважение к своему начальнику, стоявшему впереди. По его лицу было видно, что если бы не майор, он не сдался бы так легко и просто в плен. Хотя теперь ни должности, ни звания не имели для них никакого значения. Майор почему-то сразу смирился со своей незавидной судьбой, а молодой обер-лейтенант совсем наоборот, он был возмущен, держался прямо, как будто он попал не в плен, а зашел на прием к зубному врачу.
Ни одного рыжего фрица! А говорили светлая раса! сказал старшина.
Подожди! Потерпи маленько! Попадутся тебе и рыжие фрицы! заметил я.
Это вы у нас светлый блондин! А они, как наши солдаты, все чернявые! Я смотрел на фрицев, на их гладкие, из заменителя кожи, обложки аусвайсов, а в голове у меня вертелись разные нужные и не нужные немецкие слова. Мне нужно допрашивать их, а я стал рассматривать отпечатки пальцев в их офицерских и солдатских книжках. Ни одной готовой немецкой фразы. Сразу и вдруг у меня ничего не получается. Теперь, после обыска, немцы стоят с опущенными руками. Они заметно успокоились и немного пришли в себя. Фельдфебель поглядывает по сторонам, оценивает обстановку. Майор смотрит на меня и думает, что будет дальше. Солдат и фельдфебель постукивают каблуками, утаптывая под собою снег, и вопросительно посматривают на закрытую дверь в избу. Они ежатся от холода и подергивают плечами. А какой на улице холод, если нет тридцати? При обыске майора старшина снял с него поясной ремень, расстегнул на шинели все пуговицы, распахнул ее. Майор так и остался стоять нараспашку. Полы шинели подбиты мехом, он не решался запахнуть и застегнуть их. Я провел ему пальцем по бортам и велел застегнуться. Я спросил его по-немецки: кто он, куда и откуда едет? Услышав мои вопросы, он как будто перед отходом поезда заторопился и, не останавливаясь на секунду, стал говорить какие-то слова и целые фразы. Это был сплошной поток слов и звуков. Где начинались отдельные слова, где кончались фразы невозможно было ни уловить, ни понять. В средней школе я учился не очень. Отец умер в тридцать третьем. Нас у матери осталось трое. Учебу в школе приходилось часто пропускать. Жили бедно. Ели не досыта. Я подрабатывал на вывозе снега с улиц. Немецкий знал, так сказать, по слогам. А тут сплошной поток гласных и согласных, гортанных и шипящих, вроде: "ишь! Нишь! Кукен!". О чем говорил немец, я не мог разобрать.
"Курц, клар унд лангзам говорите коротко, ясно и медленно" сказал я. Немец понял и сразу перестроился. Он стал произносить каждое слово раздельно и четко. Я останавливал его, когда не понимал, рылся в словаре, искал нужное мне слово и переспрашивал. Из опроса майора было ясно, что немцы не знали о нашем подходе сюда.
Товарищ лейтенант, что он говорит? спросил кто-то из солдат.
Он говорит, что мы находимся в полосе обороны 162 немецкой пехотной дивизии. И что командир их дивизии генерал Франке. Солдаты удивились и тут же загалдели: Франко! Франко!
Из Испании приехал! добавил кто-то.
Это не испанский генерал Франко. Это немецкий генерал Франке!
Родственник что ль? не успокаивались они.
Немецкий!
Вам это понятно?
Майор говорит, что 9-й армией, в которую входит дивизия, командует генерал-полковник Адольф фон Штраус. По-вашему, если Адольф, то Гитлер, а если Штраус, что обязательно композитор Иоганн Штраус. Сбитые с толку и не поняв ничего, солдаты стояли и продолжали удивляться.
Всё равно, товарищ лейтенант, фамилии как бы знакомые! Вот почему я собственно и запомнил фамилии немцев и дословно весь этот разговор.
А кто этот майор? спросил старшина.
Майор? Начальник штаба. Возвращались они к себе, да не на ту дорогу свернули. Вот и попали к нам.
А усатый, это кто ж?
Усатый по-ихнему фельдфебель, а по-нашему старшина. Вроде как ты, Сенин.
А тот, что сзади майора стоит?
Немецкий обер-лейтенант! Это вроде как я, но по званию он одним рангом выше.
Не думали они здесь встретиться с нами.
По данным майора вчера здесь стояла немецкая рота. Почему ее здесь не оказалось, он сам удивляется. Я хотел еще что-то спросить, но на этом допрос оборвался. Меня срочно потребовали к телефону. Где, в каких деревнях стоят немецкие гарнизоны, я не успел узнать. На проводе уже хрипел комбат. Я сказал ему по телефону о захваченной машине и о немцах. Я даже думал, что он меня похвалит за это. Но не успел я и рта раскрыть, как получил от комбата сходу отборные ругательства.
В полку и в дивизии знают! А ты мне ничего не докладываешь! У меня ротный грамотный нашелся! Вздумал допрашивать немцев! Почему, мать-перемать, сразу не доложил? На легковой машине катаетесь!
Я, я... сумел только вставить я в трубку.
Что "я"? заорал он снова. Давай немцев немедленно сюда!
Слышь, чего молчишь?
У артиллеристов две лошади. Пусть седлают их верхами!
Сажай немцев в машину, затолкни туда еще одного солдата и отправляй ко мне! Артиллеристы пусть верхами сопровождают машину.
Об исполнении доложишь мне лично по телефону! Я буду на телефоне сидеть! Мы быстро засунули немцев в машину, посадили на заднее сидение солдата с портфелем. Я захлопнул дверцу машины, и она пустила сзади белый дымок. Когда машина, виляя, покатила по дороге, я повернулся, вздохнул с облегчением и пошел к телефонистам докладывать комбату. Комбата на проводе уже не было. Телефонисты доложили ему, что машина и немцы под конвоем уже отправлены. Каждый старался приобщить себя к этому делу. Я вернулся к крыльцу, сел на ступеньки, раскрыл перед собой карту и закурил. Куда теперь нас бросят? подумал я. Где-то хлебнем мы теперь смерти и крови? Вон, другие полки на Волге захлебнулись и результатов никаких. Сегодня вечером нас сменят, а завтра опять новая деревня! Я свернул карту и решил сходить, проверить посты. Позвав с собой ординарца, я пошел в дальний конец деревни, где стоял взвод Черняева.
Ну, как?
Всё тихо! ответил он. А что говорят пленные?
Немцы говорят, что они нас здесь не ждали. И я рассказал Черняеву о допросе майора. В полку и в дивизии в это время шла лихорадочная работа. Было принято решение внезапным ударом силами двух полков захватить деревню Марьино. В дивизии торопились. Немцы ничего не знают о нашем продвижении. Взять сходу Марьино и отрезать немцам дорогу от Эммауса и Городни. Для захвата деревни подвели четыре батальона по две сотни солдат. В стрелковые роты придали пулеметные расчеты станковых пулеметов "Максим". Ночью в деревню, где мы стояли, явился комбат. С ним пришла рота сменщиков из другой дивизии. Он показал мне по карте маршрут движения и велел вести роту на опушку леса, что напротив Марьино. Вернувшись по дороге несколько назад, мы сошли в снег и стали подниматься к лесу. Пройдя лес, я на опушке положил своих солдат.
Не забудьте о куреве! Деревня на бугре! Оттуда всё видно!
Вскоре на опушку леса телефонисты размотали связь. Было уже темно. Пришел наш комбат и мы, командиры рот и взводов, пошли вместе с ним по открытому снежному полю, уходящему вниз, выбирать исходную позицию. Мы подошли под обрыв, а впереди на бугре стояла деревня. Ее очертания смутно проглядывали сквозь заснеженные кусты. Видны была только церковь на правом конце деревни. Ее темный контур слабо обрисовывался на темном ночном фоне неба.
Твоя пятая рота рассредоточится здесь, в кустах! сказал комбат.
А ты, Татаринов, со своей займешь позицию правее, со стыком на фланге пятой. Дальше, в открытом поле, будут стоять станковые пулеметы. Они в атаку не пойдут. Они будут с места поддерживать вас пулеметным огнем. За ними, правее, будет наступать соседний батальон. После того, как вы ворветесь в деревню, слева, охватом, на деревню пойдет соседний полк. Мы обошли свои участки, уточнили границы рот и вернулись обратно. Не доходя до леса, в низине нас ожидали штабные полка. Все как на войне! подумал я. Сам командир полка Карамушко вышел на рекогносцировку. Около него стояли штабные, собрались комбаты, подошли и мы, командиры рот и взводов. Командир полка еще раз уточнил задачу, отдал короткий, в двух словах, боевой приказ и в заключение сказал: "Имейте в виду! Это наше генеральное наступление! Сейчас разведете своих солдат по местам! Займете исходное положение! С рассветом атака! Сигнал для наступления два выстрела из пушки с нашей стороны. В роте дадут связь. При выходе на исходную доложите свою готовность! Надеюсь все понятно? Действуйте! Все по своим местам! Командир полка дошел до леса, сел в ковровые саночки и укатил восвояси. Комбаты заметались и тоже пропали, исчезли куда-то в ночную мглу. Мы, ротные и взводные, остались одни. Мы стали расходиться, нам нужно было идти за своими солдатами. (Мы шли по заснеженному полю, которое круто поднималось к опушке леса). На опушке лежали наши солдаты. Я поднял роту, и мы стали спускаться к исходной позиции по протоптанным нами в снегу следам. Я отдал боевой приказ, я развел солдат, как мне было приказано и положил из в снег. До рассвета оставалось еще много времени. Рядом, около небольшого развесистого дерева лежали ординарец и телефонист. Ординарец, перевалившись на спину, продвинулся ближе ко мне и торопливо зашептал:
У майора под шубой на тонком ремешке висел фотоаппарат.
Старшина его срезал, майор даже не заметил! Может, возьмете вы? Мне он ни к чему. Ранят, пожалуй, а тут с аппаратом мыкайся! Всё равно, кроме вас снимать никто не умеет. И ординарец протянул мне блестящий футляр фотоаппарата. Я посмотрел на него и спросил: "Почему аппарат не отправили вместе с портфелем? Майор на допросе скажет, полковые потом загрызут меня. Они любят, когда трофеи преподносятся им лично. Скажут, в фонд обороны, голодающим детям в блокадный Ленинград".
Ладно! сказал я. Завтра отдам комбату. Я лежал на снегу и думал о жизни. О какой, собственно, жизни можно было думать в свои двадцать лет? Я вспомнил свое детство, школьные годы, учебу в училище и начало войны. Вот и вся жизнь! Я лежал на снегу, на спине, и напевал знакомый мотив: "Любимый город может спать спокойно..." Время тянулось медленно. До рассвета еще далеко. Солдаты лежат слева и справа в кустах. Я вижу, как они изредка поднимают головы. Не все солдаты одеты в маскхалаты. Их выдали только офицерам, телефонистам, пулеметчикам и по десятку на взвод. Те, кто был без халатов, выглядывать опасались. Деревня от нас совсем близко. Темные силуэты изб и очертания церкви видны через кусты. Немцы в деревне спят. Часовых между темных силуэтов домов не различишь. И вот тихо и медленно, едва различимо по небу и снежному полю поползла светлая полоса. Я еще раз связался по телефону с комбатом, он подтвердил мне сигнал начала атаки.
Два выстрела из пушки! Увидишь два разрыва шрапнели над деревней, и сразу поднимай своих людей! Все ждали рассвета и начала атаки, каждый по-своему. Но сигнала к наступлению не было. Прошло еще некоторое время. Снежное поле постепенно светлело. Серая дымка над деревней рассеялась. Между домами забегали немцы. Они как-то вдруг всполошились, замахали руками и стали кричать. До нас долетали их частые гласные: "Ля, ля, ля!". Я взглянул левее деревни на снежную линию горизонта. Почему я взглянул туда, сказать не могу. Вершина снежной высоты поднималась над деревней, а вниз по дороге с этой высоты, в направлении деревни медленно двигались какие-то черные точки. Вот они сползли к деревне, и их можно было уже различить. Нарастающий гул моторов был слышен издалека. Немцы на гусеничных тягачах тащили зенитные орудия в деревню.
Один, два, четыре! считаю я. Вот еще четыре и четыре выползают из-за края вершины. В цепи наших солдат появилось движение. Солдаты, подняв головы, смотрели на зенитки. Первые тягачи уже вползали в деревню, а по дороге на ухабах еще ворчали моторы и пускали черные клубы дыма за собой. Первая батарея выползла между домов. Тягачи отцепили, орудия развернули, и все застыли на месте. Остальные ревели моторами и, не торопясь, растекались по деревне.
Вызывай батальон! крикнул я телефонисту. Телефонист, вытаращив глаза, лихорадочно закрутил ручкой, он начал стучать клапану трубки, но телефон не отвечал. Ни одного выстрела с немецкой стороны! Кто мог перебить провод?
Крути, не переставая! приказал я ему. Там, на другом конце провода кто-то упорно молчал. Никто не хотел брать на себя ответственность и дать приказ ротам отойти. Немцы не торопились. Они все делали по науке. Приводили к бою зенитные батареи. Они хотели сразу и наверняка ударить по лежащей в снегу нашей пехоте. Тем более, что мы лежали, не шевелились. Сигнала на атаку не было. Приказа на отход не последовало. Немцы, видно, удивлялись нашим упорству и бестолковости. Лежат, как идиоты, и ждут, пока их расстреляют в упор. Наконец, у них лопнуло терпение. Зенитка это не полевое орудие, которое после каждого выстрела нужно снова заряжать. Зенитка автоматически выбрасывает целую кассету снарядов. Она может стрелять одиночными, парными и короткими очередями. Из ствола от одного нажатия педали вылетают сразу один раскаленный трассирующий, другой фугасный снаряд. По каждому живому солдату, попавшему в оптический прицел, немцы стали пускать сразу по два, для верности. Один трассирующий, раскаленный, а другой невидимый, фугасный. Они стали бить сначала по бегущим. Бегущий делал два-три шага, и его зарядом разрывало на куски. Сначала побежали телефонисты, под видом починки обрыва на проводе. Потом не выдержали паникеры и слабые духом стрелки. Над снегом от них полетели кровавые клочья и обрывки шинелей, куски алого мяса, оторванные кисти рук, оголенные челюсти и сгустки кишок. Тех, кто не выдержал, кто срывался с места, снаряд догонял на шагу. Человека ловили в оптический прицел, и он тут же, через секунду исчезал с лица земли. Взвод Черняева однажды побежал под обстрелом. Они знали, чем потом обернулось это. Мои солдаты лежали, посматривали на меня, на немецкие зенитки и разорванные трупы бежавших. Ординарец отполз несколько в сторону, он хотел посмотреть, что делается на краю кустов. Но любопытство сгубило его. Вот он вдруг встревожился, перевернулся на месте и в два прыжка оказался около меня. И не успел он коснуться земли, как его двумя снарядами ударило в спину. Его разорвало пополам. В лицо мне брызнуло (его) кишками. Зачем он поднялся и бросился ко мне?
Товарищ лейтенант! Там... успел он выкрикнуть перед смертью. Красным веером окрасился около меня снег. Жизнь его оборвалась мгновенно. Появились раненые солдаты. Они ползли, оставляя за собой кровавый след на снегу. В оптический прицел они были хорошо видны. Очередной двойной выстрел добивал их в пути. Лежавший рядом телефонист вытаращил на меня глаза. Я велел ему лежать, а он меня не послушал. Я лежал под деревом и смотрел по сторонам, что творилось кругом. Я лежал и не двигался. Телефонист был убит при попытке подняться на ноги. Снаряд ударил ему в голову и разломил череп надвое, подкинул кверху его железную каску, и обезглавленное тело глухо ударилось в снег. Откуда-то сверху прилетел рукав с голой кистью. Варежка, как у детей, болталась на шнурке. Пальцы шевельнулись. Оторванная рука была еще живая. Все, кто пытался бежать или в панике рвануться с места, попадали в оптический прицел. Я смотрел на зенитки, на падающих в агонии солдат, на пулеметчиков, которые со своими "максимами" уткнулись в снег. Пулеметчики лежали и не шевелились. На какое-то мгновение стрельба прекратилась. Теперь по открытому снежному полю никто не бежал. Немцы шарили окулярами по полю, пытаясь выхватить из фона снежных сугробов очередную жертву. И вот новый удар разбил ствол и щит станкового пулемета, обмотанного марлей и куском простыни. Приникшие к снегу, тела пулеметчиков приподнялись и откинулись мертвыми в сторону. Взвод младшего лейтенанта Черняева лежал в кустах левее меня. Вдруг солдаты зашевелились, и я увидел перед ними немцев с автоматами в руках. Они незаметно спустились с обрыва и шли по кустам туда, где лежали солдаты Черняева. Вот что хотел мне сообщить ординарец. Выскочить из кустов на открытое поле было немыслимо. По кустам немцы вели беглый огонь из зениток. Но огонь их не был прицельным, и большинство солдат пока были живы. Но вот град снарядов заскользил по самому снегу. Я увидел, как несколько уцелевших солдат поднялись на ноги и подняли руки кверху. В кустах у Черняева появились убитые и раненые. Из оружия я имел при себе только один пистолет. Автомат ординарца куда-то отбросило. Стрелять из пистолета по немцам было бесполезно. Я достал пистолет, хотел даже прицелиться, но раздумал и положил его за пазуху. Немцы шли вдоль кустов в моем направлении. Шли, не торопясь, и часто останавливались. Они поддевали сапогами лежащего, нагибались и рассматривали убитых солдат. Потом снова шли и опять останавливались, собирались кучей вокруг лежащего в снегу. Обступали его со всех сторон, начинали галдеть и подымали на ноги раненого. Мне нужно было что-то срочно предпринять. Медлить было нельзя. Немцы с каждым шагом приближались ко мне. И я, не выпуская створа ветвистого дерева, покрытого пушистым белым налетом инея, стал пятиться задом по снежному полю. Я полз, не останавливаясь, не делая передышки, посматривая на ствол дерева и зенитки, прикрытые белыми ветвями. И в то же время я не спускал глаз с немцев, которые шли по кустам. Если б немцы оторвали свои взгляды от лежавших на снегу раненых и убитых солдат, то они бы сразу же заметили меня. Но немцы были заняты своим кровавым делом. Они смотрели себе под ноги, переходили с места на место, что-то извлекали из солдатских карманов, добивали раненых и фотографировали тела убитых. Взгляд немцев был прикован к кровавой тропе, и это позволило мне отползти от них на приличное расстояние. Но в первый момент они были от меня шагах в двадцати. Я полз по глубокому снегу, не как солдат, по-пластунски, головой вперед, а пятился задом как рак, интенсивно работая руками и ногами и всё это время смотрел на дерево, и старался не уйти из его створа в сторону. Я выбился из сил. Было трудно дышать. Я вытирал глаза рукавом и тут же снова обливался потом. Это тебе не по-пластунски ползать подумал
Magus  
продолжение
Magus
Я выбился из сил. Было трудно дышать. Я вытирал глаза рукавом и тут же снова обливался потом. Это тебе не по-пластунски ползать подумал я. От кустов до леса было километра три. Снежное поле все время поднимается в гору. Я твердо знал, что отползая по снегу задом таким нелепым и неестественным образом, я не выйду из створа пушистого дерева. Если немцы, идущие вдоль кустов, остановятся и пристально глянут в мою сторону, я могу затаиться в снегу. Мне видно дерево, зенитку и всю группу немцев. Вот параллельно моему направлению метрах в двадцати в стороне идет кровавый след на снегу. Вдавленный снег с кровавыми полосами. Примятая борозда местами чистая, а местами с большими кровавыми подтеками. Кто-то раньше меня здесь прополз. Здесь раненый отдыхал, под ним лужа крови, здесь он с усилием полз размытые (и размазанные на снегу) полосы крови. Но вот он и сам лежит в конце борозды. Я подползаю к лежащему, он в окровавленном маскхалате. Вглядываюсь в бледное, землистого цвета лицо и невольно вздрагиваю. Это командир 4-й роты Татаринов. Он откинулся на спину. Рот у него открыт. Глаза неподвижно уставились в небо. В небе не увидишь родную Сибирь. Капюшон маскхалата был откинут. Он лежал без шапки, и волосы его чуть шевелились на ветру. И это меня в первый момент обмануло. Мне даже показалось, что он еще жив, просто лежит, отдыхает и копит силы. Я повернул в его сторону и хотел, было, ползти к нему. Но, взглянув в лицо, я увидел. У меня при выдохе изо рта вырывался белый пар. А он лежал с открытым ртом и без всякой струйки выдоха на морозе. А должен был часто и тяжело дышать. Что-то мелькнуло сбоку в глазах. Я обернулся. Смотрю с правого фланга из снега выскочили вдруг человек двадцать солдат, выскочили и врассыпную бросились бежать в разные стороны. И в тот же миг по ним ударили из всех зениток. Что заставило из вскочить и бежать по глубокому снегу в открытое поле? Немцев с автоматами с той стороны не было видно. Эти вспорхнули как стая воробушков и попадали в сне. От них полетели только клочья шинелей. Вот еще и еще мелкие группы соседнего батальона, поддавшись порыву, разлетелись на куски. Ни один не ушел с открытого поля. Смерть хватала их сразу мертвой хваткой. Одни исчезали сразу, разлетевшись на куски, другие оставались лежать неподвижно, они делали последние вдохи (морозного воздуха) и угасали, теряя сознание. Кошмарное кровавое побоище было в разгаре. Оно не для одной сотни солдат навсегда остановило время. Наступила зловещая тишина. Я лежал в снегу, тяжело дышал, зная, что мне нужно еще ползти. Но передо мной неожиданно выросла идущая по глубокому снегу во весь рост, фигура солдата. Пожилой солдат был без маскхалата, без винтовки, в серой шинелишке. Он медленно, не торопясь, как бы показывая, что он заколдован от зениток, шел, размахивая руками, и потрясал в воздухе кулаком. Он останавливался, выкрикивал ругательства. На лице у него было остервенение и возмущение всем тем, что ему пришлось пережить и увидеть на белом снегу. Он то и дело останавливался, опускался на колени, подымал руки к небу и неистово стонал. Немцы, вероятно, наблюдали за ним. Они развлекались необычным представлением. Они видели перед собой человека, презревшего зенитные снаряды и смерть. Они не стреляли в него. Кругом все живое давно было мертвым. Все, что шевелилось и двигалось, мгновенно расстреливалось. А этот шёл только один, забавляя их, двигался по снежному полю во весь рост. Немцы, видно, хотели оставить его как свидетеля, чтобы он поведал нашим в тылу. Когда солдат поравнялся со мной, он остановился и с сожалением посмотрел на меня. Сделав движение рукой в сторону леса, он как бы приглашал меня встать и пойти вместе с ним, потом он обернулся в сторону немцев и погрозил им кулаком. Его невидящие глаза остановились на мне. Он стоял, не шевелился и о чем-то думал. Потом он отвернулся от меня, сплюнул на снег и пошел дальше к лесу. Его костлявая, в замусоленной солдатской шинели фигура, как бы нехотя, переступала по глубокому снегу. Но вот он остановился, вспомнил о чем-то, резко повернул голову в мою сторону и пальцем показал мне на лежащего Татаринова. Я понял двояко. Или меня здесь на снегу ждет такая же участь, или он из солдат роты Татаринова. Его сухопарая, сгорбленная фигура еще долго маячила над снежной равниной. Я посмотрел ему вслед и совсем забыл о немцах. Но вот солдат дошел до опушки леса и скрылся в лесу. Туда, к заветной цели, никто из бегущих от смерти пока не дополз и не дошел. Четыре сотни солдат нашего полка оставили после себя кровавое месиво. Вот как случается на войне. Вот какую цену платили люди платили за нашу русскую землю. Снежное поле, по которому я полз, всё время поднималось в сторону леса. Те, кто полз, лежал и бежал были как на ладони. Если бы не дерево, которое закрывало меня от зениток, я бы остался с солдатами лежать на этом кровавом поле. Я огляделся и снова пополз. И вот дерево стало как-то стремительно уходить вместе с полем в низину. Немецкие зенитки уже маячили на кончиках белых веток. Я повернул голову к лесу и увидел перед собой небольшой бугорок. За ним, вспомнил я, начиналась та самая лощина, в которой мы ночью получали боевой приказ. Расстояние до зениток было приличное. Может, они перестали в оптику смотреть. Я прополз еще метров десять, взглянул на снежную складку, что была впереди и решил броском перебежать через нее. Там, в лощине, можно будет снова отдышаться. Развернувшись на месте, я уплотнил коленками снег для ног, подогнул под себя колени, сжался в комок, вздохнул несколько раз глубоко, собрал последние силы и бросился через бугор. Не успел я сделать и трех шагов по глубокому податливому снегу, как почувствовал тупой удар сзади по голове. Меня как будто кто-то сзади ударил поленом. Удар пришелся с правой стороны головы. Снаряд рванул капюшон с головы. Я видел, как раскаленный, он пролетел мимо меня. От удара я завертелся на месте, перелетел через голову и скатился в лощину. В этот миг я стал терять сознание. Боли от удара не было. Я смотрел кругом и ничего не видел. Передо мной ни белого снега, ни темного леса. Где-то в глубине сознания вспыхнул яркий, как солнце огонь. Вот он, розово-красный, потом красно-желтый и, наконец, зеленый.

Ванька-ротный

Чувство пространства и времени оборвалось. Через некоторое время я почувствовал, что сижу на снегу. Что же произошло? Сколько времени прошло с момента удара? Небо уже темнело. В тот момент, когда я летел через сугроб, между ног у меня пролетел второй снаряд. Он разорвал маскхалат в неприличном месте, но живого тела, к счастью, не задел. Был бы я хорош, если он на пару сантиметров взял повыше. Я осмотрелся кругом. В лощине никого. Скинул варежку, она завертелась на шнурке. Сунул руку под шапку и ощупал ухо. Взглянул на ладонь, и она окрасилась всеми цветами радуги. Это не кровь, подумал я. Если ладонь цветная, то кровь должна быть чёрная. Еще раз пошарив за ухом, я встал и, пошатываясь, пошел к лесу. Поглядев назад, я не увидел за снежным бугром ни деревни, ни кустов, ни немецких зениток. Планшет с картой и пистолет были на месте. За пазухой на груди, под рубахой маскхалата, на тонком ремешке болтался фотоаппарат немецкого майора. Я сдернул его с шеи и запустил в сугроб. Я не хотел его нести на себе, сдавать полковым, слышать от них упреки и оправдываться перед ними. Всё прошлое как-то (вдруг) оборвалось. Вытря ладонью потное лицо, я направился к лесу, хватаясь за торчащие из снега кусты. Путь от деревни был короткий. Считай два, три километра, а ползти пришлось почти целый день. Вечерние сумерки опускались над лесом. На опушке леса никого, ни живого, ни мертвого. Куда же все исчезли? Где наш доблестный комбат? Куда девались все? Я сел под развесистой елью, подмял под собой рыхлый снег, а ноги мои продолжали как-то странно двигаться. Они сгибались и разгибались помимо моей воли. Я хватал их руками, пытался остановить. Я откинулся на спину и так лежал, пока они не успокоились. Я хотел, было, встать, но не было сил. Что-то вроде обмякших конечностей почувствовал вместо ног. Почему на опушке леса нет никого? Ни людей, ни следов, ни голосов и даже звуков. Снежное поле, кусты, зенитки между домов и колокольня церкви были отсюда (хорошо) видны. Там, в снежном поле на снегу могли остаться раненые солдаты. Их можно вынести в наступившей темноте. Но кто пойдет за ними? Кто захочет рисковать своей жизнью? У кого хватит храбрости шагнуть по снежному полю вперед? Санитары в санвзводе и в санроте в основном крючконосые. Этих под автоматом за ранеными не пропрешь! Чего таить! Это любой солдат подтвердит. Вся эта братия с вывернутыми губами, прибывая на фронт, в стрелковые роты не попадала. Один дамский сапожник, другой бывший портной, третий, Ёся парикмахер. А те, кто специальной профессии не имели по колиту и гастриту в животе зачислялись братьями милосердия в санвзводы и похоронные команды. И все они, так сказать, воевали! Хоть бы одного для смеха прислали в стрелковую роту! Было уже темно. Ветер едва шевелил ветвями. Я сидел и прислушивался к ночным шорохам леса. В скрипе сухих елей и осин слышались голоса и стоны, мольба о помощи раненых. Может, кто действительно зовет куда-то туда. Но, убедившись, что голоса мне послышались, и что в лесу нет никого, я встал с усилием и побрел между деревьями вглубь леса. Вскоре лес поредел. Я вышел на противоположную опушку и стал спускаться по снежному склону к дороге. По дороге неторопливо в мою сторону двигались две лошади. В темноте было сложно определить, что это за упряжки, немецкие повозки на пружинах или наши деревенские сани с дугами. В зимнее время наши пользовались исключительно крестьянскими розвальнями. Передок у них узкий и высокий, а зад размашистый, низкий и волочится по борозде. Я наметил себе куст у самой дороги и решил до подхода лошадей добраться к нему. У куста снег глубокий. Я подошел к кусту и провалился выше колен. Так и остался я полустоять, полусидеть за лохматым кустом, поджидая подводы. Я прислушался к голосам приближающихся, и среди неразборчивых слов уловил ходовое, солдатское матерное русское слово. Свои! мелькнула мысль. И в тот же момент меня покинули последние силы. Я хотел вылезти из сугроба, шагнуть к дороге, но потерял сознание и со стоном повалился снова в снег. Я очнулся раньше, чем ко мне подбежали солдаты.
Помогите, братцы! Не могу двинуть ногой! Солдаты вытащили меня из сугроба, довели до саней и положили на солому.
Вы, лейтенант, оттуда? показал один в сторону леса рукой.
Оттуда, оттуда! сказал я, глубоко вздохнув.
А вы что ж, из штабных или разведчиков?
Нет, братцы. Я командир стрелковой роты. Они смотрели на меня и не верили, что я живой, что я вышел оттуда, откуда ни один не вернулся. Они, верно, думали, что я наваждение, прибывшее с того света, чтобы нагнать страха на живых.
Когда у вас там началось, из леса и из этой деревни (Гусьино) все удрали. Сказали, что немец с танками перешел в атаку. Только потом, к вечеру, солдаты вернулись сюда, в деревню.
Вы отвезете меня в санчасть? А то у меня изо рта и носа кровь появилась. И ноги почему-то не идут.
Вы куда едете?
А вот в эту деревню! Говорят, вчера здесь наша пехота немецкого майора с машиной взяла. Слыхать, важная шишка!
Наши раскопали яму с картошкой, вот мы и едем забирать картошку для харчей. Придется, видно, одному ехать назад.
Ты задний! Ты, давай, разворачивай свои оглобли и вези лейтенанта в санчасть!
Отвезешь его в санвзвод! Он здесь за лесом, в первой деревушке, километра четыре, не больше будет.
А что, товарищ лейтенант, человек восемьсот под Марьино легло?
Восемьсот, не восемьсот. А в нашем полку было четыреста.
Слышь! Отвезешь лейтенанта и по быстрому назад! Я буду ждать тебя в деревне! Задние сани встали поперек дороги, сползли на обочину, и повозочный их легко, за зад, затащил на дорогу. Передняя упряжка ушла в деревню, а меня повозочный покатил рысцою в тыл. Мы доехали до батальонного санвзвода. Я встал с саней озябший и, пошатываясь, пошел в избу. Я вошел в избу. Внутри было душно и сильно натоплено. Закружилась голова, меня стало сильно тошнить. В углу, на полу лежала солома, я опустился на нее. Из-за висевшей поперек избы белой простыни вышел военфельдшер и посмотрел на меня. Он знал меня раньше. Мы иногда с ним встречались.
Что это у тебя? спросил фельдшер и зашел мне сбоку. Я немного поднялся.
Что? Где? спросил я его.
Вот это что? спросил он, показывая на правое ухо шапки-ушанки. Я снял с головы шапку и только теперь заметил, что правое ухо у шапки было отрезано пролетевшим снарядом. Часть меха на клапане цигейковой шапки болталась на тонкой пряди ниток. Ночью, перед выходом на рубеж, когда мы надевали маскхалаты и подвязывали капюшоны вокруг головы, уши у шапки я опустил. Было холодно. Я знал, что до рассвета всю ночь придется лежать на снегу. Если шапку завязать на подбородке, как это делают солдаты, и поверх еще надеть белый капюшон, будет тепло, но будет плохо слышно. А командиру роты нужно всё видеть, всё слышать, вовремя реагировать и подавать нужную команду. Снаряд не задел головы. До черепа оставалось меньше толщины двух пальцев. Снаряд разрезал шапку, и ударная волна ударила сзади по голове. Ударом меня подбросило и перекинуло через сугроб. На лету, у меня между ног пролетел еще один, фугасный, снаряд, он не разорвался, но порвал маскхалат и ватные брюки между ног. От этого удара, по-видимому, и болело ниже спины.
Да! Тебе повезло!!! задумчиво растягивая слова, произнес фельдшер.
Хотя удивляться тут нечему! На передовой не такое случается!
Ты пока только один оттуда выбрался сюда живым! Говорят, еще один солдат с первого батальона оказался в санроте!
Да! Я видел много неудач. Но такое! Чтобы из целого полка вернулись двое! Санитары, которые были в избе, передавая шапку из рук в руки, крутили ее и качали головами.
Останешься здесь или в санроту отправить? спросил меня военфельдшер, затем задумался и снова добавил: "Полежи сегодня здесь. Завтра посмотрим и решим, что нам делать с тобой".
У тебя контузия и кровь изо рта! Я сидел на соломе и смотрел на фельдшера невидящим взглядом. Я думал о солдатах, оставшихся там, под деревней и хотел очень пить и спать. Я медленно расстегнул и распустил поясной ремень, снял чрезседельник портупеи и скинул полушубок. Кто-то, наверное, сказал: "Подумаешь, сотни три-четыре солдат и десяток мальчишек-лейтенантов остались лежать убитыми под деревней! Для этого и война! Она без жертв не бывает!". Разморенный теплотой избы и запахом свежей хрустящей соломы, я жадно напился холодной колодезной воды, повалился на солому. Меня укрыли полушубком, и я заснул. Сон пришел сразу, мгновенно, как снаряд, разорвавшийся около головы. Утром на следующий день я не встал, проспал еще целые сутки. Потом мы с фельдшером решили, что я останусь в санвзводе и санроту не пойду.
Тебе нужно оправиться от контузии и отдохнуть, как следует. Лучшего лекарства, чем сон, не придумаешь! За ухом, на затылке у меня появилась опухоль и краснота. Мне наложили повязку с какой-то вонючей мазью и забинтовали голову. Теперь я был похож на раненого с проломом черепа. Названия деревушки, где мы стояли, я не запомнил, мне было не до того. Помню, кажется, на следующий день в деревню на легких саночках приехал кто-то из большого начальства. Саночки лёгкие, как у московских извозчиков, остановились напротив крыльца. Я сидел на приступке около сарая и покуривал махорку. Фельдшер вышел из дома, сбежал по ступенькам и подался навстречу начальству.
Кто он такой? Этот важный и полный? спросил я фельдшера, когда он вернулся назад.
Это наш дивизионный комиссар Шершин! Спрашивал, сколько раненых вышло из деревни и прошло через наш медпункт. Я почесал повязку на затылке. Вши под повязкой не давали покоя. Потом я поднялся на ноги, бросил окурок, притоптал его ногой и по скрипучим ступенькам вошел в избу. Это была моя первая встреча с Шершиным. Шершин со мной не говорил. Мы оглядели друг друга с некоторого расстояния. Он видно хотел меня о чем-то спросить, но заколебался и раздумал. Фельдшер доложил ему, что из полка кроме меня больше никто не вышел.
Если тыла полка начнут двигаться сказал мне фельдшер, не выходя из-за висевшей простыни поперек избы ты, лейтенант, поедешь в задней повозке. В задних санях поправился он.
Ладно! ответил я. А по совести, не хотелось покидать натопленной избы. Не прошло и трех суток, а я уже освоился в тепле и привык к мягкой соломе. Ведь я первый раз за всю зиму попал в натопленный дом и спал как человек. При движении полка санвзводу полагалось двое саней. При налчии большого количества раненых, их возили на этих санях в санроту. Имущество и люди во время марша размещались в них. Фельдшер берег своих тощих и заезженных лошадей. Когда они под горку помаленьку бежали и трусили, санитары присаживались сзади на сани. Служба у санитаров санвзвода была не легче, чем у медперсонала санрот. Но в сравнение с солдатской никак не шла. Спали они в тепле на полу, на соломе, пищу получали сполна и регулярно. Когда линия фронта вставала, санвзод стоял обычно на полпути от передовой и полка. До них иногда долетали снаряды и мины. Они часто вставали на окраине ближайшей к переднему краю деревни. Но приходилось им иногда и свои палатки разбивать где-нибудь в снегу, в кустах или в лесу. В палатках горели железные печки, внутри было жарко, дымно и душно. На подстил в палатку бросали свежий лапник, на нем делали перевязки, лежали раненые и спали санитары. В этом собственно и заключались тяготы их фронтовой и походной жизни. С этого момента для меня, привыкшего к морозам, к ветру на снегу, начались дни покоя, тепла и сытости. Раненые с передовой не поступали. Наш полк обезлюдел совсем. Ждали пополнения. Говорили, что маршевые роты идут и уже на подходе. Но вот тыла полка тронулись с места и по ночам стали делать переходы. На узкой зимней дороге слышались крики, споры и ругань солдат. Сани идут то рысью под гору, то тащатся, медленно забираясь вверх. Немецкая авиация не летала. С неба сыпался мелкий колючий снег. С дорог начала срываться зимняя поземка. Люди и лошади потащились по дорогам и днем. Дивизия медленно подвигалась в направлении Пушкино. (Кто-то из соседей шел впереди).
Как чувствуешь себя, лейтенант? спросил фельдшер, вернувшись с повозочным.
В штабе полка про тебя спрашивали.
Как чувствую? О чём говорить! Давай, выписывай! Не буду же я просится у тебя, чтобы меня в санвзводе оставили еще на неделю!
Ну, вот и договорились! улыбнулся фельдшер.
А то сам понимаешь! Мне вроде приказали. А я по долгу службы обязан тебя лечить. Может, у тебя еще голова болит?
Пустое, фельдшер, говоришь!
Вечером наша повозка пойдет в штаб полка. Повозочный отвезет тебя до самого места. Тебе нужно явиться к начальнику штаба. Скажешь, что ты из санвзвода. Он в курсе дела. Я с ним говорил о тебе.
Полковые в санвзоде не показывались. Меня своими расспросами не беспокоили. Что-то нашего комбата не видно. Может, знаешь, где он?
Говорят, он ночью сбежал от телефонистов. Утром, когда стала бить немецкая артиллерия, его стали искать и нигде не нашли.
Артиллерии, фельдшер, не было!
Как не было?
Так! Начали бить немецкие зенитки прямой наводкой.
А в полку сказали артиллерия!
Ты мне лучше скажи, где комбат! Чего молчишь?
Он, говорят, потом объявился. Его вызвали в полк и отправили в дивизию. Говорят, Березин отдал его под суд.
Это похоже на нашего Березина. Собственные грехи на комбата свалил.
Начмедсанслужбы полка приказали очистить все санвзвода и санроту от раненых.
Это худой и высокий такой?
Да! Да! Всех ходячих приказали комиссовать и отправить в стрелковую роту. Спрашивали и про тебя. "У вас там в санвзводе лейтенант на соломе лежит! Что? Он контужен? Руки-ноги есть? Что? Опухоль на шее? Опухоль не дыра! Поставьте наклейку!". После этого у меня с фельдшером и состоялся разговор. Я был молод в то время и глуп. В то же время у меня были довольно натянутые отношения с полковыми. Я не был сибиряком, их земляком и среди штабных у меня не было знакомых и товарищей. В полку меня считали чужим. Я нередко слышал: "Пошлите этого москаля! И с этим делом будет покончено!". И теперь, когда фельдшер завел со мной разговор о выписке, я не стал сопротивляться и ответил согласием. Если я сейчас не буду тянуть время, то в роту получу побывавших в боях солдат. Люди уже обстреляны. Бежать с поля боя не будут. А солдат, прибывших из тыла, нужно учить и учить. Вечером к санвзводу подъехал повозочный. Он кашлянул в варежку и кнутом почесал под шапкой в затылке.
Вши что ль заели? сказал я Повозочный помялся, подумал и нерешительно спросил: "Это вы, лейтенант, едете в штаб полка?"
Он самый!
Я за вами приехал!
Сейчас зайду, попрощаюсь с фельдшером, и сразу поедем. Он тронул свою лошаденку, и мы покатились, переваливаясь на сугробах. Лошаденка не ходкая, но трусцой, не спеша, тащила собой деревенские сани. Где нужно, она переходила на медленный шаг, переваливала через сугробы и под горку трясла своими боками. Она плавно качалась, часто фыркала, поворачивала голову и поглядывала на своего хозяина.
Ну, ну! Говорил он ей, не трогая ее вожжами и не шевелясь в санях. Его "ну, ну!" она понимала. У лошади на войне тоже были и своя судьба, и свои дороги. Солдат убитых бросали в снегу, а лошадей на мясо пускали. Вскоре, скрипя оглоблями, лошаденка свернула в сторону, и мы въехали в тихую деревушку. Повозочный, как договорились, доставил меня на место.
В конце деревни сказал мне начальник штаба, на самом отшибе стоят два дома. Там старшина и полсотни солдат. Проверишь их по списку. Это твоя новая рота.
От начальника штаба я отправился в конец деревни.
Magus  
Глва 9
Magus
Глава 9. Новая рота
Декабрь 1941

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Новая рота. Мы двигаемся на Пушкино. Поворот на Старицу. Вместе с обозом.

Назначение нового комбата. Лицо старухи. Расчистка дороги. Рота попадает в воду.
Снегопад. Смерть телефониста. Разведка деревни. Дым из трубы. Взятие деревни.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Ванька-ротный
Я зашел в крайнюю избу, в ней было накурено и сильно жарко. Крепкий запах солдатских портянок ударил в нос, когда я перешагнул через порог и просунулся в дверь.
Ну, как тут у вас? Чем занимаетесь? спросил я солдат, подходя к столу я садясь на лавку.
Никто из солдат не поднялся и не ответил. Мало ли тут всяких лейтенантов (из штаба) шляется. Я достал кисет, положил его перед собой на стол и стал заворачивать папироску. Чья-то рука бесцеремонно полезла в кисет за махоркой и даже хотела протащить его по столу поближе к себе.
Ку. у. у... да! сказал я, не поворачивая головы. Протянутая рука задёржалась, неопределённо повисла в воздухе, и подалась назад.
Спросить надо! сказал я и взглянул на солдата.
А вы кто будете? спросил он, посматривая на кисет.
Я лейтенант! Командир вашей роты!
Нуда?
Вот тебе и нуда? На фронте не принято было, чтобы солдаты сразу вскакивали, приветствовали своего командира. В стрелковых ротах никто никому честь не отдавал. У тыловиков это дело было иначе (и наоборот). Они тянулись перед своим начальством. А у этих бывалых, ходивших на смерть, рука бы не потянулась, у них была своя мерка (на военные чины). Все, кто сидел и лежал на полу, и не пытались встать на ноги. Они только повернули головы в мою сторону и хотели узнать новенький я, прибывший из тыла, или такой же бывалый, обтрепанный и обстрелянный окопник как они. Старшина (Лоскутов) лежал на полу, он спал в одной куче с солдатами. Его толкнули. Он поднял голову. Ему шепнули. Он поднялся на ноги. Старшина хотел было шагнуть с докладом ко мне, но я движением руки остановил его на полушаге.
Подсаживайся сюда к столу старшина!
А ты бы брат убрал со стола свои локти. А то развалился как пьяный в кабаке! Шел бы ты братец на солому! Я огляделся кругом. Среди солдат ни одного знакомого лица, но все они не первый день на фронте. (Все они попали в санроту). Их выписали из санвзводов и санрот после ранений.
Ну что (старшина) Лоскутов!
Откуда вы мою фамилию знаете?
2.
В штабе сказали. Приказом по штабу тебя назначили (ты назначен) командиром взвода. На роту нужно бы иметь лошаденку и ротное хозяйство. Отправляйся в тылы, получай всё, что для роты положено и скажи кого из своих назначить на ротное снабжение (хозяйство). А то сунут нам (какого) жулика, сам будешь зубами стучать. Старшина предложил на снабжение поставить пожилого сержанта, а в помощники к нему, повозочным, дать пожилого солдата (из крестьян). На следующий день, как договорились, Лоскутов, сержант и повозчный вернулись с лошадёнкой запряженной в сани. Они привезли хлеб, сахар, махорку два термоса с горячей едой. Вслед за ними явился на своей повозке работник вещевого снабжения. Он привез отремонтированные валенки, белье, солдатские стёганные штаны, куцавейки и шапки. (Все это БУ (бывшее в употреблении), но зашито и заделано на совесть, добротно). Солдаты подходили по одному, показывали рваные и прожженные дыры, стаскивали с себя негодное и тут же бросали на снег. Все, что снято с живого солдата, подлежало санобработке в дезинфекционной камере. Потное, как сказал снабженец (из полка), с чистым класть в одни сани нельзя. Не положено по форме номер двадцать! Вши будут на чистое переползать. К ночи переодевание роты было закончено. Утром я построил своих солдат, сделал перекличку и объявил порядок несения службы. Рота пока охраняла деревню, где располагался штаб полка. (Так снова началось) Солдатская жизнь началась с постов караула и мороза. Прошло дня два. Роту пополнили солдатами, прибывшими из тыла. Я получил приказ выйти с ротой на передовые позиции. Мы сменили на одном из участков полка небольшую группу измотанных войною солдат. Их отвели во второй эшелон для пополнения. (После построения, проверки оружия, это полагается перед дальней дорогой.) Вечером мы вышли на дорогу и пошли догонять отступающих немцев.
(- Не отставать крикнул я лениво шагавшим солдатам.
Узкая снежная дорога потеряла в снегу следы. Где-то она скатывалась по твердому пригорку, виляла между обледенелых пушистых кустов, впереди она вползала в заснеженную низину и снова теряла свои следы в застывшей снежной дали).
14-го декабря немцы оставили Калинин и 20-му декабря стали отходить по всей линии фронта к Старице. Там они хотели встать на новый рубеж. Утром мы ротой подошли к населённому пункту Пушкино. Погода неожиданно прояснилась, в небе появились немецкие самолеты. Мы с проселка вышли на шоссе, дошли до центра села и остановились. Перед нами была высокая каменная церковь. Я. велел солдатам встать у стены и никуда не ходить.
3.
По фамилиям и в лицо я своих солдат пока не знаю, думал не соберу, если они по домам разбегутся.
Нам приказано ждать у церкви! Никому не отходить от стены! Немцев в селе и на дороге не было. Мы стояли и ждали посыльного из штаба полка. Указания и приказы теперь получали от начальника штаба (полка). В полку наша рота пока впереди шла единственной. Потрепанные группы солдат отвели во второй эшелон для пополнения. Но все это делалось на ходу, потому что мы шли за отступающим противником. Я шел с ротой впереди. Штаб и командир полка ехали с обозом сзади. Командира полка за это время я ни разу не видел. Меня вызывал и ко мне посылал связных начальник штаба. Мы стояли у церкви, со стороны Старицы, над дорогой появился немецкий истребитель. Увидев нас, он перевалился на крыло, сделал крутой разворот, и, набирая скорость на снижении, пустил в нашу сторону очередь из пулемёта. Солдаты, (народ ушлый) сразу забежали за угол церкви. снова за угол. Брызги кирпича и штукатурки полетели сверху в разные стороны. Немец не удержался и пустил в пустую стену еще дону длинную очередь пуль. Он не успокоился на этом. Он зашел с другой стороны. Мы, не торопясь, свернули снова за угол. Он гонялся за нами вокруг. Самолет пикировал, но бомбить ему было нечем.
Пошли братцы в нутро! Надоело бегать! крикнул кто-то из солдат. Солдаты взглянули на меня. (Что я скажу). Я махнул рукой и вся рота ручейком забежала во внутрь церкви. Немец на этот раз пустил очередь по дырявому куполу. Несколько пуль рикошетом ударили в стену, и сверху на пол посылалась (фреска). Всплески штукатурки и мела нас мало волновали, хотя некоторые из солдат, глядя туда на ангелов, стали креститься. Я стоял в дверях церкви и наблюдал, что будет делать немец дальше. Он пролетел над, куполом па бреющем полете, пострелял, пожужжал, погудел и улетел восвояси. Внутри церкви был полнейший хаос и разгром. Стены облуплены, окна выбиты, лепные украшения алтаря болтались на (железной) проволоке, на полу обгорелые куски какой-то утвари, следы костров, кучи конского навоза, загаженные углы, ворохи примятой соломы и пустые, повсюду разбросанные, консервные банки.

4.


Цивилизация сворачивала сюда с большой дороги, спасалась внутри церкви от ветра, вьюги и холода, спала, ела, и, не отходя, тут же гадила. А как же иначе? У немцев не принято, чтобы высшая раса снимала штаны на ветру посередь дороги. В общем, постепенно они божий храм превратили в отхожее место. Мы вышли на улицу из вонючей церкви. Немецкий (цивилизованный) специфический, кислый запах, это не то, что наш русский (даже крепкий дух). От немецкого у русского человека всю душу и кишки выворачивает, а немцы при этом едят, пьют, спят и им ничего. Непонятна загадочная душа русского солдата. При входе в загаженную церковь нашлись и такие, которые переступив порог, поснимали (с головы) каски и шапки. А прежде, когда мы стояли в деревне, и они, садясь за стол, никогда этого не делали, хотя в избе в переднем углу висели иконы с святыми ликами. А тут вошли, покосились на меня и зашевелили губами. Пусть, думаю потешаться! Каждый верит по своему! Путь каждого из нас на войне слишком короткий. А эти видно слабы духом, душой и телом. Вот и поверили в бога. Вскоре по дороге из леса прибежал полковой связной. Он передал мне приказ ждать обоз и следовать дальше (вместе с ним). Дивизия от Пушкино повернула в сторону и взяла направление на Калошино, Полубратково и Леушино. Мы двое суток шли, и за нами вплотную тащился полковой обоз. По узкой просёлочной дороге, забитой снегом, повозками, людьми и лошадьми, шли сонно и медленно (поглядывая себе под ноги). Обоз иногда останавливался, повозочные начинали переругиваться, солдаты топтались на месте, поворачиваясь к колючему ветру спиной. Но вот обоз рывками трогался с места, ругань и брань утихали, (лошади переставали дергаться), солдаты переходили на мерный неторопливый шаг. Не помню где. Обоз съехал в русло реки. Лошади надрывно храпели, сползая на животах по рыхлым сугробам вниз, повозочные орали и матерились, нахлестывая их по костлявым бокам. (На всем этом пути я за дорогой не следил. Мы шли небольшими группами между санями, помогая, когда нужно вытаскивать их из снежных сугробов.) Но вот обоз вышел на ровный и гладкий лёд, лошади звонко застучали стальными шипами подков, закрутили хвостами. Обоз подкатил под крутой обрыв берега. Наверху над нами был большой снежный бугор. Нам объявили привал. Лошади не люди! Они не могут сутками непрерывно идти. Их нужно поить. Им нужно давать воды, овса и сена. Им нужен отдых, иначе они дальше не пойдут. Повозочные прикрыли им дерюгами вспотевшие (загривки и) спины. Солдаты, кто, где стоял, повалились на (спину в) снег. Бросив корма лошадям, обозники залили водой походные кухни и приступили к вареву горячего хлебова.
5.
(Видимо обозники топили походные кухни на ходу). Привал продолжался до самого вечера. Потом нам дали по паре сухарей и плеснули по черпаку горячего пойла. Во время следования по маршруту, на дороге в любом месте мы (обоз) могли напороться на немцев. Но немцы видно избегали забираться в снежные просторы и глушь. Главной заботой роты была не столько охрана обоза от немцев, а сколько толкание и вытаскивание из снега застрявших саней и лошадей. На переходах солдаты стрелки были молчаливы и угрюмы. Но стоило им с часок поваляться в снегу, получить пайку хлеба, застучать около кухни котелками, как начинались шуточки и разные (прибауточки) словечки. Новобранцы ещё не успели принюхаться к немецкому пороху, им казалось, что шарканье ногами по снежной дороге и есть настоящая фронтовая солдатская жизнь. Повозочные тоже были (в этом) железно уверены, что это и есть священная война. Если не приближаться к большакам и столбовым дорогам, по которым отступал основные части немцев, то можно было тащиться с обозом, не встречаясь с немцами на всём (этом) далеком и извилистом пути. Погода опять нахмурилась. Немецкая авиация не летала. Прошло более недели, а события пережитого кровавого четверга снова и снова всплывали пред глазами. Я не улыбался солдатским шуточкам, сидел на краю саней задумчивый и хмурый, мне непонятными были их ухмылки и веселые словечки. А с другой стороны думал, пусть пофыркают и не думают о войне, смех для солдата отдушина. Придёт время, и они перестанут смеяться. Ночью нам приказали покинуть обоз и выйти вперёд на деревню. Рота растянулась на узкой лесной дороге. Солдаты шли, где по одному, а где по двое. В узких местах они толкались, не желая сходить в сторону, и залезать по колено в снег. Сквозь небольшие прогалины между деревьями, мы увидели снежное поле и деревне. Передние остановились, а задние ещё тащились сзади (по лесной дороге). Отсюда хорошо били виды глубоко посаженные в снег сараи и деревенские избы. При подходе к лесу, мы два раза натыкались на немцев, попадали под их пулеметный огонь. Но каждый раз, как только они нас замечали, они убегали от нас (старались поскорей уйти назад). Наступать на них с хода не было никакого смысла. Позади было достаточно примеров, когда снежные бугры на отбитой местности покрывались солдатскими трупами. Впереди перед полком было пока одна наша рота и начальник штаба не (рисковал как это бывало в прежние времена) совал её безрассудно вперед... тылы и штабы в это время имели полный состав лошадей и людей. Меня как и прежде подгоняли и торопили, но категорических приказов лезть под (на пулеметы по видимому) немецкие пули отдавать опасались. И теперь я при... решил отдохнуть до вечера, чтобы к крайним избам подойти незаметно и скрытно.
6.
При встрече с нами немцы стреляли, не целясь, и уходили с дороги, чтобы не попасть самим под огонь. В деревне они поджигали несколько домов или сараев и бежали в следующую деревню оповещая своих соседей, что русские уже подошли. Теперь по ночам горизонт озарялся огнями пожаров и застилал столбами черного дыма. Бывали дни, когда немцы, боясь нашего обхода, поджигали деревни заранее, бежали дальше, бросая все на своем пути. Теперь в деревнях стали попадаться мирные жители. Днём немцы выгоняли их на чистку, дорог, чтобы днем по ним можно было бежать и ехать проворней. (Стоило теперь вспыхнуть где-нибудь огню... древнего дымного сигнала, появлялись столбы дыма ползущего к небу и всполохи пламени под ними.) Низкие зимние облака озарялись желтым подсветом пожаров. Мороз, стужа и ветер делали своё полезное дело, подгоняя немцев на дорогах. Машины на морозе застывали, тягачи и транспортеры их глохли. Обледенелое железо и броня оставались стоять по середине дороги. Сколько рукоятками не крути, сколько не лей в радиатор горячую воду, сколько не бегай вокруг и не кричи, моторы намертво застывали и не заводились. По началу мы думали, что это подбитая техника. Но где ей быть? Наша авиация не летала (и её вообще здесь не было видно). Полковая артиллерия, состоящая из нескольких пушек, тащилась сзади с полковым обозом, и снарядов на пушку приходилось не больше десятка. И когда на дорогах мы подходили к немецкому застывшему железу, то было видно, что ни один снаряд, ни один осколок бомбы его не тронул. Немцы сталкивали машины с дороги под откос. Но случалось и другое, мы догоняли их, они останавливались, разворачивались и остервенело били по нам, не жалея боеприпасов. Отступая, немцы чистили дороги, выгоняя на расчистку снега мирное население. Оставляя на дорогах и в деревнях группы 'прикрытия', они цепляли орудия и увозили их, на новые рубежи. Там им готовили новые штабеля снарядов и мин. В стороне от больших дорог у немцев тоже действовали мелкие подвижные группы. Они держали нас и прикрывали отступление (новые рубежи основных своих частей и артиллерии). Мы двигались не торопясь, нащупывая немецкие группы прикрытия. Но каждый раз, подвигаясь вперёд, мы иногда были вынуждены нести потери (потери в живой силе почти под каждой деревней. Немцы нас ждали, подпускали на открытое место и открывали пулеметный огонь). В полку тогда было мало людей. Боеприпасы отсутствовали. Дороги снабжения растянулись. Выбивать немцев из деревень было не чем.
7.
И вот однажды при выходе из леса к деревне рота подвинулась в снежное поле и (вышла в открытое поле по низине и при выходе из неё) залегла в снегу (по обе стороны дороги). Дальше, по открытой местности идти было нельзя. Мы сунулись было вперёд, но по краю лощины тут же ударило несколько очередей. Пули прошли чуть выше. Потерь на этот раз не было и лезть (в открытую) на деревню не было смысла. Впереди виднелись крыши уцелевшей от пожара деревни. Я сидел на снегу, у края бровки дороги. Слышу сзади голоса. Поворачиваю голову назад и смотрю в сторону леса, вижу по дороге в нашу сторону ползут двое солдат.
По низине можно пригнувшись идти крикнул я им, Чего вы животы надрываете и трете коленки? Это наверно связные! Я подминаю под собой мягкий сугроб, усаживаюсь поудобнее, закуриваю и жду когда они подползут.
Вас ждут там в лесу! Велели туда явиться! Я поворачиваюсь к ординарцу и говорю:
Передай, старшине Лоскутову меня вызывают, начальство стоит в лесу. Он остается за меня! Давай быстро назад! (Вместе со мной пойдете). В лес пойдем вместе! Ординарец возвращается. Я поднимаюсь из сугроба и иду по дороге. Ординарец следует за мной, солдаты тоже идут. Они уже не ползут, (по дороге) и не протирают штаны. Мы проходим лощиной, (деревни с дороги не видно). Подходим к опушке леса, там за поворотом дороги, около густого ельника стоит группа людей, они в новых маскхалатах. Начальство из полка!- соображаю я. Подхожу ближе, посыльной показывает мне на одного и говорит
Это наш новый комбат! Комбат подаёт мне руку и показывает на другого.
Это наш комиссар батальона! Вместе с ними стоят ещё трое. Я узнаю одного из них. -В гости прибыл! говорю я ему. Мои слова ему явно не по нутру. Я поглядываю на него и улыбаюсь. Передо мной в белом халате стоит Савенков. Политруком он был назначен в роту за Волгой. Пятая poтa 11-го декабря погибла (без него). Он сидел в тылах полка и на передний край не разу не показался. Как-то раз я видел его во взводе связи. Он сидел на крыльце. Мы проходили мимо. Он сказал мне тогда, что политотдел отозвал его для важной работы.
Ну вот снова и встретились Савенков! С самой Волги не виделись!
Вы стало быть знакомые? заметил комбат.
Ну как же! Политрук моей роты!
Вот и принимай его с хлебом и солью! Он назначен к тебе!
Ну и дела! Вы его в политотдел отправьте. У него там важные дела. Он в роте с 4-го декабря ни разу не был.
8.
Савенков прищурил глаза, сжал крепко зубы и метнул в мою сторону быстрый взгляд. комбат вышел на опушку и стал смотреть в прогалки между деревьев, стараясь угадать, что там впереди. Он достал из футляра бинокль и долго смотрел на деревню и на дорогу. За лесом, (до того места) где лежала стрелковая рота, простиралась лощина. Дальше поле переваривало бугор, подход к деревне был ничем неприкрыт. (Отсюда, с опушки леса, небольшие возвышения можно было не разглядеть) увидеть. Комбат шарил биноклем среди белых кустов и холмов, движения в деревне он не заметил, повернулся и сказал в мою сторону
В деревне немцев нет!
Видишь! сказал он шагнув в мою сторону и показал рукой
Кругом совершенно тихо, движения никакого! Почему медлишь? Подымай роту и веди вперёд!
Ты во весь рост шел сюда к лесу из деревни, никто по тебе не стрелял. Я посмотрел на него, чуть улыбнулся и, совсем не смущаясь, что он теперь мой новый комбат, спокойно сказал:
Вот и отлично! Чего мы здесь стоим, за ёлками прячемся? В деревне немца нет! Покажем солдату пример! Предлагаю всем и политруку Савенкову отправиться пешком и на виду у солдат пешком прогуляться до деревни. Пусть посмотрят, как офицеры берут без выстрела деревни!
Дойдём до крайнего дома, считай деревня наша! А если ошибка комбат? Умрем за нашу любимую Родину!
Мне нужна деревня! сказал комбат, подходя к развесистой ели. Он упёрся локтями в толстый, горизонтально торчащий, сук и снова припал к биноклю.
Пятый дом от края! Лучше смотри! Я смотрел ему в спину и думал: Кто он? Воевал? Был на фронте? Или из запаса с курсов ''Выстрел" пришел? Через некоторое время комбат отошел от ели и подозвал к себе двух солдат. Я вначале подумал, что это полковые связные, а это оказались разведчики. Я только сейчас обратил внимание, что ствола автоматов у них были обмотаны медицинскими бинтами. Связные обычно этого не делали.
Нужно разведать деревню! сказал им комбат. Пойдете вдвоём по правой стороне дороги! Мы будем наблюдать за вами! Я хмыкнул себе под нос и подумал: "Мы будем наблюдать за вами!" Разведчики вышли с опушки леса и пошли по дороге. Они шли во весь рост пока не поравнялись |с лекажей в снегу, (по обе стороны дороги), стрелковой ротой. И как только они переступили небольшой снежный перевал, (снежного бугра) тут же из деревни полоснул немецкий пулемёт (в их сторону). Через секунду ударил другой, а за ним третий. Один из разведчиков, бросил автомат, перехвати руку выше локтя и повалился на дорогу.
9.
Другой, пятясь задом, схватился за живот и отполз за перевал. Если бы рота по требованию комбата встала и пошла на деревню, можно сказать с уверенностью, человек двадцать убитых осталось бы на снегу. Стрелки не разведчики. Быстроты и прыти у них нет. Делают они все неторопливо и медленно, даже умирают лениво и нехотя. Первый раз я подал голос в защиту своих солдат и первый раз на меня не обрушился поток грубой брани. Немцы, надсаживаясь, открыли пулеметную стрельбу (и по опушке леса). Сверху поползли потоки, висевшего на лапах елей сыпучего снега, стали падать подрезанные пулями сучки и ветки. Потом как-то вдруг и неожиданно все стихло. Комбат в первый момент попятился назад. Заднюю группу из трёх, словно ветром сдуло. Но, видя, что я стою за стволом развесистой ели, комбат подошел вплотную ко мне и встал у меня за спиной. Разведчик, раненный в руки, что пятился задом, вскоре появился на опушке леса. Комбат послал связного с запиской в штаб полка. Раненого перевязали и отправили в тыл. Через некоторое время по лесной дороге подвезли сорокопятку. Её выкатили на руках вперед, загнали снаряд и пустили вдаль по деревне. Немцы ничего подобного не ожидали с нашей стороны. Они привыкли в ответ на пулеметную стрельбу слышать (в ответ) винтовочные выстрелы. Пяти снарядов было достаточно, чтобы немцы подожгли на отшибе деревни два сарая и побежали из неё.
Кончай стрелять! крикнул я артиллеристам. Вот теперь комбат можно и с ротой идти. Немцы из деревни отвалили. Где-то за лесом слева тоже поднялся чёрный дым. В деревне, куда мы вошли, было много мирных жителей. Горели два сарая (на отшибе). Комбат остался на опушке леса. Ему должны были подать туда телефонную связь. К сорокопятке подстегнули постромки и лошади потянули её за нами в деревню. Немцы домов и людей в деревне не тронули. Дома в деревне все были целые. Кроме хозяев и их семей в деревне было много беженцев из округи. Пострадавших и убитых от нашего одного выстрела не было. Снаряды пролетели поверх домов. Через заносы и сугробы на подходе к деревне солдаты стрелки перелезли быстро, а вот сорокопятку на конной тяге перетащить не удалось. Она застряла в глубоком снегу. Снег был глубоким, лошадям был по самое брюхо. Лошади дергались, а вперед через сугробы не шли. Командир артвзвода пошел в деревню и стал просить жителей выйти с лопатами на дорогу. Нужно было расчистить метров пятьдесят. Но ни одна деревенская баба, ни один из парней подростков не тронулись с места, ссылаясь на разные причины. Одна была больная, другой был без сапог. Видя молчаливый отказ и нежелание помочь пушкарям я остановил роту по середине деревни и пошел с ординарцем по домам.
10.
Я уговаривал и доказывал взять деревянные лопаты, выйти за деревню на дорогу и расчистить её. Наши малые саперные для сыпучего снега не годились. Солдаты втыкали иx в снег кидали кверху комок, а он подхваченный ветром рассыпался в виде мелкой крупы и ссыпался обратно. Солдаты прокопается па дороге до ночи, устанут, а нам ещё нужно идти, да идти. И я пошел по избам выгонять баб на дорогу. Одна охала и причитала, что у неё не разгибается спина, другая смотрела в глаза с явным нежеланием и упорством. У каждого были свои неотложные дела. А третья, как только я переступил её порог, завыла в голос и пустила слезу. Немцы забрали у неё последнюю обувку! Я верил им и не думал, что они просто отлынивают. Мол, наши пришли, народ сердобольный и своих не тронут. Но я видел еще и другое. Некоторые не очень были рады нашему приходу. Они боятся, что немцы снова придут сюда подумал я. Насилья нельзя применить мы освободители! Кричать и угрожать тоже не положено. Я обошел всю деревню и направился к последней: избе, стоящей несколько на отшибе.
"Лицо старухи."
На скамье, около дома, сидела старуха. На лице и около рта глубокие складки, на лбу и на щеках мелкие морщинки. Лицо белое, чистое. Глаза впалые, серые и почти бесцветные. Сидела она прямо, даже чуть подав вперёд впалую грудь. Острые коленки были согнуты и торчали под холщевой одежонкой. Руки жилистые и костлявые лежали на ногах. Эту позу она, по видимому, приняла давно. Села на лавку и застыла. Лицо спокойное, доброе и осмысленное. Если бы она не шевелила губами, и на лице ее не вздрагивали мелкие морщинки, то можно было бы подумать, что на меня смотрит портрет с полотна. Как (притягательно мудра) живописна была её застывшая фигура. Глаза её глядели куда-то глубоко вовнутрь. Шевеля тонкими губами и меняя положение складок у рта, она (как бы) с кем-то внутренне разговаривала. Я стоял и смотрел на неё и не хотел шевелиться. Вот когда-то так же в школе губами мы мысленно повторяли про себя невыученные стихи. Возможно в голове, у неё не звучали стихи, она думала о другом, о чём-то дорогом ей и близком. О чем она думала? Что внутренне волновало её? Бывают же языкастые, похабные бабы и старухи. Их хлебом не корми им только бы поорать и обложить. А эта как святая, переполненная жизнью и миром, сидела и не видела окружающей земли. Заговори сейчас с ней, прерви её размышления, и у неё оборвется что-нибудь внутри.
11.
Лик её погаснет, губы плотно сомкнуться, в глазах появится испуг.
Ты чего стоишь лейтенант? услышал я голос сзади.
Думаешь до темна не успеем? Я обернулся; (ничего не ответил) позади меня стоял младший лейтенант артиллерист. Он посмотрел на меня, махнул рукой и пошел обратно. А я стоял и думал, редко уводишь такое лицо, чаще попадаются тупые и злобные лица. От сказанных слов артиллеристом, старушка очнулась и посмотрела на меня. Что же ты бабуся, одна здесь проживаешь? Ни постояльцев, ни родных? Да, сынок осталась одна. Что это у вас в деревне неприветливый народ? Видят, что дорогу засыпало снегом. Просим помочь. А они ни с места! Пушка у нас застряла. Лошади не идут. Старуха буркнула что-то невнятное себе под нос, поднялась быстро с лавки, подошла к дверному косяку, взяла палку и сказала:
Пошли!
Иди касатик за мной. Сейчас мы им покажем, как своих надо встречать! Она подошла к первому дому и громко, чтоб было слышно внутри, закричала:
Ты им под крышу трассирующую пальни! Они сейчас мигом с лопатами повыскакивают!
У старухи был громкий и зычный голос. Она чуть покашливала и кричала, сдабривая свои слова нужными ругательствами. А ты, немецкая шлюха! Свои, русские пришли! А у ней спину заломило! Полицаи недобитые! Она подошла к другой избе и кричать не стала. Она ударила палкой по оконной раме, да так, что стекла задребезжали.
Немцы их не просили и не били им в набат!
Придёт какой шелудивый и скажет (одной из них) тихо: Матка, лес-лес! Шнель-шнешь! Они стервы с лопатами бегом на дорогу бегут. Старуха шла по улице и грозила в окна палкой. Точь, в точь как чаш Березин. Он тоже грозил повозочным и гонял их своей клюшкой, когда те, развалясь в груженых повозках, погоняли своих тощих лошадей. Ну-ка сынок! Пальни в небо около этой избы! Орать на этих гнид нет никакой охоты. Это же нечисть. Щас эта Манька подлая тварь, прости Господи, вылетит, как с цепи сорвется! Из домов на дорогу, причитая и охая, бежали бабы, девки и парни,
Матка! Матка! Шнель! кричала им старуха вдогонку.
Ты видишь сынок! Они по немецкому научены шпрехать! Все ведь подлые понимают!

12.


Снег для вшивых немцев всю зиму чистил. Бегали дате с охотой
А свои пришли, считают не обязаны! Когда сугробы были разбросаны дорога расчищена, и лошади про тащили, пушку, я сказал обращаясь к старухе:
Ты мать теперь на деревне советская власть! Назначаем тебя председателем! Если что? Кто не будет слушаться? Вызывай наших солдат! Сейчас будут наказывать строго! По законам военного времени!
Все слышали?
А тебя мать нужно представить к медали за помощь советским войскам.
Не нужно мне вашей медали! Я для солдат старалась! Петенька мой тоже где-то воюет! Только вот весточки нет! Может сложил уже головушку за нашу русскую землю? сказала она и заплакала.
Счастливого пути родимые! сказала она и помахала нам своей костлявой pyкoй. И тут же вскинув брови, потрясла палкой в воздухе в сторону баб. Те стояли поджав губы. Оставаться им на месте или идти по домам.
Чистите лучше, под метлу!- услышал я сзади голос старухи.
Ихнее начальство опосля поедет! Старуха повернулась, погрозила, работавшим на дороге, кулаком и пошла к своей избе. Рота вышла за деревню спустилась под горку. Дорога здесь была гладкая, от снега очищена. Немцы заранее приготовили себе чистый путь. Мимо поплыли поля и перелески, голые бугры и заснеженные низины. Позади остались притихшие, в причудливом наряде кусты и деревья. Солдаты не торопились.
Не растягивайся! крикнул я. Крикнул и подумал. Зачем собственно мне подгонять их? Где-то впереди, через два, три часа хода нас опять поджидает деревня, немецкие пулеметы и огонь немецких батарей. Что для солдата лучше? Час раньше или один день позже? Где-то для каждого из нас приготовлена пуля или осколок снаряда. Наступит последний момент. Оборвется целая жизнь. А что ей обрываться? Ей короткой пули достаточно! И будет твой труп лежать на снегу до весны. И только там в тылу в городах и деревнях останутся ждать своих сыновей, сгорбленные горем старушки. А для тех, кто позади ехал на саночках, жизнь солдатская не стоила ничего. Им подавай деревни. А сколько она жизней стоила, это никого не интересовало. И если вы увидите увешанного наградами, знайте что любая из наград имеет обратную сторону. Воевали и шли под свинец не те, кто погонял нас ротных по телефону, не те, кто рисовал на картах кружочки и стрелы, не те, кто стригли и помадили. Без стрел было тоже нельзя! Но пусть они знают, что настоящей войны они нигде и никогда не видели.
13.
Воевали и шли под свинец не те кто ехал сзади на саночках. Случайно наезжая на места боев им иногда случалось видеть поля, усеянные солдатскими трупами. (Но этим застывшим как на фотографиях изображениям). Они конечно пытались представить, что здесь могло произойти во время боев. Но к месту сказать, их домыслы и мнение были сплошным невежеством. (Они домысливали различные версии, и к слову сказать, были уверены в своем непогрешимом мнении) Никто никогда из них не пытался с нами даже заговорить, как это мы с одними винтовками брали деревни. Они о войне судили по мертвым (свершившимся) фактам. Вот почему в начале войны каждый их промах стоил нам столько крови и жизней. Кой-какие сведения о войне они получали из опроса пленных. Но допросы не всегда выявляли истинное положение вещей. Допрос майора взятого нами в д. Алексеевское... допрашивали лично в присутствии Березина. Он и поставил... нас под расстрел зенитных батарей. Потом после, вспоминая и сопоставляя факты, я часто приходил к выводу, что Березин один промах делал за другим, но ловко скрывал, выдавал за неуспех других. На пленных немцев обычно составляли опросные листы. Командиров полков знакомили с. ними. Командирам рот их не показывали, и сведений о противнике, который стоял перед нашим фронтом, мы не имели. Чем меньше знают командиры рот, тем лучше (для всех)! Но вот вопрос! Пленных допрашивали, составляли опросные листы, следовательно, их в армии накапливался опыт. А кто, когда в армии или дивизии держал опросный лист нашего ротного офицера или солдата в руках? Политотделы о ротах имели политдонесения. Но что ног написать Савенков, если он один раз взглянул на роту с опушки леса, из-под елки. Если завести с солдатом разговор о войне, то он откровенно своё мнение не выложит. В те времена нужно было больше помалкивать. На передовой солдат находился короткое время. Спроси его фамилию командира роты, командира взвода или старшины, он скажет
Не знаю! ну a номер полка?
Откуда мне знать? (- А номер дивизии? У нас генерал, наверное есть? Вот его и спросите!) Разговор с солдатом о войне трудное дело! К солдату нужен подход! С ним вместе нужно под пулями побывать. Помёрзнуть в снегу. Голод и холод прочувствовать. Тогда он поймет, с кем имеет дело. Ответит тебе по делу. Перекинься с ним на переходе одним двумя словами (лежа под пулями в снегу) может и скажет, что у него на душе (в этот момент обитает). О чем он думает. А в другой раз он может и прихвастнуть на счет войны (или дурочку пустить для порядку). Иди и подумай над смыслом его слов.(А если без трепотни, скажет он, то только солдат солдата понимает. Хочешь узнать правду? Побудь с ним рядом, хоть ты и офицер и ротный начальник. Стрелковая рота это кровавый след в ад, куда никто живьем не хочет опускаться). Стрелковая рота это кровавый след на снегу.
14.
Истина она в чем? Как говорил апостол Павел: "Сам испытуй!"
9-ая полевая армия немцев, как вы помните, во главе с генерал-полковником фон Штраусом, сжатая с двух сторон, отходила к Старице. Во Ржеве у немцев были большие запаси боеприпасов и они хотели остановить нас на новом рубеже. Прикрывая отход своих войск и обозов, немцы (огрызались и) пятились и остервенело огрызались на каждом шагу. В районе деревни Полубратково мы напоролись на них. Из-за поворота дороги показалась небольшая группа немецких солдат. Я подал команду все залегли. Рота переходила дорогу и залегла по обе стороны от неё. Одна половина роты в кустах, а другая на ветру. Немцы не видели нас, приблизились метров на тридцать, мы открыли огонь. Стрельба длилась не долго. Мы уложили с десяток, так что ни один не ушел. Дела наши шли хорошо. Но вот из-за поворота дороги показались немецкие самоходки. Стрельба с нашей стороны прекратилась, и мы уткнули головы в снег. Но группа моих солдат оказалась отрезанной на той стороне дороги. Мы переходили дорогу, и большая часть роты успела перейти в кусты. Это и спасло нас. Немцы в нашу сторону не посмотрели. А те, кто остался в открытом поле (при подходе к дороге), на моих глазах были (из танков) расстреляны. Бежать по глубокому снегу солдатам было некуда. И они остались лежать в снегу до весны. Немецкая колона подобрала своих у6итых и раненных и загрохотав гусеницами, прошла мимо нас. Кругом опять стало тихо. Я передал командование старшине Лоскутову и приказал ему первой выдвинуться на опушку леса, а ординарцу велел мне сделать перевязку. Пулевая рана во... оказалась касательной, хотя в голенище валенка была входная дыра и показалась кровь. Ординарец сделал мне перевязку. Портянку причлось заменить. Вскоре мы с ним по следам догнали свою роту. Я полупил приказ из батальона обойти деревню Баково и к утру занять исходное положение на северной опушке леса, с той стороны реки. Peчка вытекает из болота в районе (небольшой) деревни Блиново. Рота сползла на задницей с крутого бугра на лед, съехали, мы повернули на юго-запад и пошли по замерзшему руслу реки. Виляла она и крутилась. Мы подвигались в заданном направлении (медленно), теряя на повороты и обходы много времени. В зимний период ночью ориентироваться вообще трудно. Складки местности сглажены к укрыты толстым слоем снега. В сереющей ночной, мгле трудно отыскать характерные ориентиры. Сколько мы прошли изгибов, где мы находимся в данный момент? Никому не известно!
15.
Карты наши, выпуска и... их с местностью, скажу вам, дело мудреное. В жизненных отношениях между людьми я по молодости тогда разбирался плохо. Стоял всегда за правду, искал во всем истину. А вот карты и местность я знал и читал хорошо. Раньше мне никогда не приходилось ходить по замерзшему руслу. Я не знал, что на поверхности льда, под толстым слоем снега, может появиться и скапливаться вода. Она может затопить сравнительно, большое пространство. Она не сразу, когда идёшь, выступает в следах. Вот почему вся рота незаметно зашла на залитое водой пространство. Снег был глубокий. Мы не сразу заметили воду в ногах. Обнаружили мы когда она захлюпала в портянках и с валенок побежали ручьи. Обморожение ног у целой роты! мелькнуло в голове. И я, не раздумывая, повернул солдат обратно. Мы быстро дошли до леса. Зашли в его глубину, так чтобы не видно было огня м я велел развести небольшие костры.
Выжимайте портянки, сушите их над oгнем натирайте ими внутри свои валенки!
И держите над огнем мокрые валенки подальше. Мокрые валенки быстро не высушишь. Свеpху подсушишь, а внутри горячо и сыро. Несколько человек, которые шли сзади, в воду по своей лени не попали. Ноги у них были сухие. Я послал в батальон двоих доложить о случившемся. Остальные сидели у костров сушили валенки и грели голые пятки. Ноги... к огню и шевелили грязными пальцами. (Под ногами у каждого лежала куча сухого валежника). От мокрых портянок и валенок валил белый пар, застилая солдатские лица и разнося противный (удушливый) запах в лесу. Некоторые, что были пошустрей, набивали... Пока рота пускала пары и гоняла чаи, комбат пустил вперед другую стрелковую роту. Полк на ходу получил пополнение. В батальоне теперь было две стрелковые роты. Наша, считай, получила передышку на целые сутки. На рассвете следующего дня мы должны были пойти на деревню.
Без потерь её не взять подумал я, переворачивая валенок. Если бы не вода, лежать бы нам сейчас под той деревней. Утро наступило как-то сразу. Из роты, что ушла вместо нас вперед, появились первые раненные. К вечеру зa мной прислали связного, меня вызывали в батальон. При встрече комбат, конечно, высказал своё неудовольствие и велел, как он выразился, непромокаемому... немедленно на исходное положение вперед.
16.
Атаку четвертой роты немцы отбили! добавил он о потерях, что они были большие он ничего не сказал. Не хотел, чтобы я был в курсе дела.
Ты со своими выходишь на опушку леса и занимаешь исходное положение! Телефонную связь тебе дадим!
"Каждый умирает в одиночку!"
Здесь, в непосредственной близи от деревни, костров не разведешь. Хотя солдаты не все как следует подсушили, но что сделаешь, приказ есть приказ, нужно ложиться в снег. На теле досохнет! Впереди нас, на снегу в открытом поле лежат раненые и убитые четвертой стрелковой роты, которую вместо нас послали на деревню. Одни будут ждать темноты, другие останутся здесь до весны. Мои сол паты довольны, что на марше залезли в воду и промочили ноги (штаны, валенки, до колен). Зато пока живой! Один день да наш (это большое дело).
Вот так бы каждый день! услышал я разговор среди моих солдат.
Пусть посылают! Мы хоть по горло в воду! А потом подальше в лес, шмутки сушить!
А вон Ленька и Егор остались сухие! Им море по колен!
Чего по колен? Они как доходяги, всегда сзади топают! Ночь прошла без стрельбы. Часть раненых успела низиной выбраться к Утром как обычно заработали немецкие батареи. Немец взметал в небо снежные сугробы, облака снега и дыма летели вверх от замерзшей земли. Сюда на опушку леса снаряды не долетали. Они рвали остатки роты, которая лежала впереди. По разрыву снарядов и по звуку немецких пулеметов можно было представить, что творилось на передке (впереди). Немцы не выдерживали, когда русские подползали слишком близко. Они начинали нервничать, торопиться, метаться по деревне. А сейчас, прислушиваясь к разрывам и спокойному рокоту их пулеметов, было похоже, что живых солдат, лежащих впереди не осталось. Видно очень нужна была эта деревня и нашим и немцам. Одни не жалели стволов и снарядов, другие не считали и не жалели своих солдат. А что сделаешь, если на то категорический приказ из штаба дивизии или еще даже с самого верха. Взять деревню любой ценой. А с одними винтовками не всегда получается. Но вот и на опушку леса, где мы лежим, немцы бросили первый снаряд. Он пролетел над головой и глухо ударил сзади между деревьев. Второй при подлете затих и через секунду рванулся рядом. На душе кошки скребут, когда их пускают по одному. Вот завыл третий. Твой он или пронесет? Лучше бы бросили сразу десяток и заткнули стволы. А эти одиночные, как бритвой по горлу! Резанёт или нет? Мы лежим метрах в ста позади наступавшей роты, дым и гарь разрывов сдувает на нас. Да ещё эти одиночные, как серпом по мягкому месту.
17.
Хотя, если подумать, нам лучше чем им. К полудню небо нахмурилось. В лесу потемнело. Казалось, что зимний день уже близится к концу. И вот тяжелые хлопья снега стремительно понеслись сплошной пеленой к земле. Стрельба с немецкой стороны прекратилась. Немцы зачехлили свои стволы. Используя затишье, к опушке леса побежали раненые, ползком подались тяжёлые, доложить по телефону явились связные:
Командир роты жив?- спросил я связных.
Жив! Там с ним человек десять живых осталось!
Я позвонил в батальон, доложил комбату обстановку и пролил прислать санитаров с волокушами для отправку в тыл тяжело раненых, На следующий день, собрав остатки рот, их снова пустили, рассчитывая под снежную завесу малыми силами ворваться в деревню. Но новый мощный налет похоронил в снегу небольшую отважную группу. Живой цели перед немцами не было, они прекратили стрельбу. Деревню нахрапом не возьмёшь! Штабные запросили передышки. В батальоне практически осталась опять одна стрелковая рота. Пушка и два станковых пулемёта из батальона куда-то исчезли, а с одними винтовками на деревне в открытую не пойдёшь. В этом только что убедились. А снег всё валил и валил, укрывая изорванную чёрными плешинами землю. За несколько дней навалило целые сугробы. Ночью по телефону я получил приказ перейти к обороне. Солдаты обтоптали снег вокруг себя и залегли за стволы деревьев на самой опушке леса. Ночью из штаба не звонили.
"Смерть телефониста"
Утром, когда рассвело, телефонист окликнул меня
Товарищ лейтенант! Вас вызывают к телефону! Телефонист сидел на поваленной берёзе, привалившись спиной к стволу толстой ели. Я подошел к нему и протянул руку за трубкой. Он поднял на меня сбои глаза и подал мне телефонную трубку. Рука его с трубкой застыла, издержалась на мгновение в воздухе. Я взялся за трубку и легонько потянул ее на себя, а пальцы телефониста почему-то не разжимались. Я поглядел на парнишку и хотел было сказать:
"Давай трубку! Чего держишь её?"
Но готовая фраза оборвалась у меня на полуслове. Комок подкатил к горлу. Я проглотил слюну и увидел. На белом лбу у паренька появилось маленькое розовое пятнышко, совсем меньше копейки. Пятнышко быстро покраснело и налилось алой кровью.
18.
Кровь в виде тонкой струйки поползла к его бровям и переносице. Глаза телефониста по-прежнему смотрела на меня. У меня мелькнула мысль. Как пуля могла прилететь со стороны немцев, если я своим телом прикрываю, солдата с той стороны. Откуда она взялась? Пуля прилетела неслышно! Ни щелчка! Ни малейшего звука! Только красное пятнышко появилось на солдатском лбу! Рука телефониста упала и коснулась, снега. Трубка телефона вывалилась у него из руки. А глаза чистые, как живые, с грустью и тоской продолжали смотреть на меня. Солдаты, стоявшие рядом,... и оцепенели увидев ручеёк алой крови сбегавший по его лицу. Тонкая строка сбегала к переносице, обошла вокруг губ и остановилась на подбородке. Здесь она задержалась и крупными каплями стала падать на шершавую шинель и в раскрытую ладонь руки. Он ронял капли крови, и даже мертвый собирал в горстку по капельке свою кровь. Глаза его были устремлены на меня, как на живого. свидетеля этого последнего мгновения. Так исчезла ещё одна жизнь. Он отдал её за Родину без вздоха и сожаления. Прошло несколько томительных минут, пока один из солдат не обратил внимание на дребезжащий телефон. Солдат поднял трубку с земли, приложил её к уху и обратился ко мне.
Вас товарищ лейтенант!
Я махнул рукой. Мне било не до трубки. Я пошевелился, повел в стороны плечами поднял локти вверх, подвигал туда-сюда спиной. Боли нигде не было. Нигде не болит? спросили солдаты. Пуля не должна пролететь мимо меня! Ну-ка посмотри! На спине, в полушубке вырванный клок меха есть? Солдаты осмотрели полушубок со спины. Они поковыряли пальцами в старых дырах. Так не больно? А так? Нет, не болит! Ну-ка раздевайтесь, товарищ лейтенант! Будем под полушубком искать а то в стой шерсти ни черта не видно! Пуля, она когда насквозь, ее сразу не учуешь. Потом заболит! А ты откуда, знаешь? Старики говорили! Я снял портупею, скинул полушубок и почувствовал, как холодная струйка побежала у меня по спине.
Снимайте гимнастёрку! На белом нательном белье пятна крови сразу будут отчетливо видны. С меня стянули гимнастёрку, погладили, руками по нательной рубахе. Помогли снять последнюю солдатскую рубаху с завязками, но крови нигде не нашли.

19.


А что там, сырое на спине? спросил я солдата. Это вы вспотели! Я стоял перед солдатами в полуголом виде. Солдаты тыкали пальцами, ковыряли мои родинки.
Ну вы и счастливый, товарищ лейтенант! Сколько у вас родинок! Кто -то предложил потереть спину снегом (на ладонь снегу) Кровь, она сразу не пойдёт! Пулю, стерву, сразу не учуешь! Вот намедни, был случай! Идёт Егор, а у него кровь из рукава. Лёнька больной, а Егор здоровый мужик! Лёнька ему и говорит: " У тебя Егор кровь на руки течёт! А он оборачивается и спрашивает: Ну да! Где ж она?" " С рукава капает. " Сняли шинель, засучили рукав, а у него пулей клок шкуры содрало! А ведь шел человек. и рука не болела! Я посмотрел на солдат. Вижу, пошли фронтовые рассказы. Взял у солдата нательную рубашку с завязками стряхнул её, чтобы (вшей вытряхнуть на снег) вытряхнуть вшей, осмотрел её, растянул рукава и стал одеваться. До деревни недалеко. Метров четыреста будет. Как пролетела пуля? Откуда она взялась? Из всех стоявших кучкой выбрала себе одну жертву. Как нелепо все получилось! Пока я раздевался и одевался, на телефон никто внимания не обращал. Какие тут телефонные разговоры! Командира роты на вшивость и на пули проверяли! И когда мне снова передали трубку, я услышал недовольный голос комбата. Я не стал рассказывать ему, что здесь произошло. Подумаешь потеря! Смерть одного телефониста! Когда целая рота только что легла под деревней! Целая сотня легла и исчезла в снегу. По телефону я получил приказ готовить роту к наступлению.
Даю тебе два дня! Разведай деревню и подготовь солдат брать её штурмом на рассвете!
К вечеру я велел ординарцу почистить диски и автомат. Набить диски патронами, и обмотать автомат чистым бинтом. Возьмем с собой бинокль и пару гранат! Приготовь чистые маскхалаты! Ночью пойдём под деревню! Вещмешок с барахлом оставишь здесь! Бинты не забудь! Я решил, что под деревню мы с ординарцем выйдем перед рассветом. Найдем подходящее место, ляжем в снег и будем вести наблюдение целый день до следующей ночи. Ночь прошла без стрельбы. Немцев никто не беспокоил. Снегопад прекратился. Заметно похолодало. В воздухе поблёскивая закружились редкие снежинки. В полной темноте мы покинули опушку леса и двинулись вперёд увязая в глубоком снегу.
20.
Из деревни в нашу сторону изредка летели ракеты. При взлёте мерцающего огня мы валились в снег, опускали головы и ждали когда ударившись, ткнется в снег и зашипит угасая. Осветительная ракета гасла. Наступала чёрная темнота. Мы поднимали головы, снова вставали на ноги и, вскидывая вверх коленки, продвигались вперёд. До деревни оставалось метров двести не более, но мы хотели подойти еще ближе, чтобы разглядеть немцев... Если летящую ракету проводить взглядом до самой земли, то когда она упадёт, погаснет, вокруг себя ничего не увидишь. Все эти нужные моменты в нашем деле имели значение. Когда на переднем крае тихо и немец светит ракетами, волноваться нечего, он тебя не видит. Пустит дежурный пулемётчик со скуки поверх снега очередь трассирующих и пойдут они волнистой змейкой освещая след на снегу. Сначала мы шли во весь рост. Вязли в снегу по колено. Попробовали ползти. Снег рыхлей, тяжелый. Проползли метров десять, вспотели и дух не могли перевести. На лежку в снегу нужно подходить без горячки! Я тронул ординарца за плечо, поднялся на ноги и пошел вскидывая ноги. При ходьбе нельзя делать резких движений. Наблюдатель издалека может тебя заметить. Лохматый заснеженный куст показался чуть правей. К нему мы повернули и направили свои стопы. Ночью зимой вообще трудно держать направление. Ориентиры размыты, прямой путь по ним не возьмешь, расстояния скрадены, снежное пространство обманчиво, оглянешься назад, а следы твои завернули куда-то в сторону. Нужно иметь собачий нюх, чтобы пройти в открытом поле и не сбиться с прямой (направления). Вглядываясь в серую мглу, часто присаживаясь, мы наконец подошли к кусту. Под кустом сразу легли и откинулись на спину. Нужно отдышаться, надо прийти в себя, собраться с мыслями к оглядеться кругом. Скоро придёт рассвет. Под кустом сугроб. Я повернулся со спины и лег на него так, чтобы не высовываться и иметь хороший обзор всей деревни. Через некоторое время небо просветлело. За ветками куста с рыхлым налетом стали видны очертания сараев и отдельных домов. Совсем близко от нас стояли два амбара и отдельный сарай. С опушки леса было не видно, что они стоят на отшибе. Они даже днем, при взгляде в бинокль терялись между снежными крышами домов. Это хорошо, что мы их обнаружили (их здесь). Мы обошли деревню слева и теперь находились, против левой её половины, а вот вторая рота накануне наступала с опушки против правого ее крыла. И остатки роты лежали где-то в снегу далеко правей.
21.
До полного рассвета оставалось, немного. Я повернул голову вправо и посмотрел на опушку леса. Мягко, чуть розовея, на востоке в облаках появился рассвет. Острые макушки деревьев почернели на фоне утреннего неба. Крыши домов, в отличие от снега на поле, стали заметно светлей. Я опустил на лицо марлевую сетку, выпустив её из-под капюшона маскхалата. Ординарец последовал моему примеру. Сколько мы так пролежали, трудно оказать. Мелкий снежок продолжал серебриться в воздухе. Это хорошо! Видимость ограничена! Нас не обнаружат. А от сюда все вижно хорошо. Лёжа под белым заснеженным кустом, я вспомнил, как полз задом от зениток. Если бы не белое ветвистое дерево меня бы расстреляли тогда в упор. Всему этому я помаленьку обучал своего ординарца. Парень он был тощий и худой, мускулишек особых у него не было, но наше дело он соображал хорошо (остро и точно). Вообще он был аккуратным, шустрым и толковым ординарцем. А это немалое дело! Это. не денщик у командира полка! Тот чистит сапоги, полотенце подаёт для умывания, за водкой куда нужно бегает. А этот в разведку должен уметь ходить, соображать за целую роту. Считай после старшины Лоскутова, он третье лицо в роте по всем и по боевым делам. Коснись, если выйдут из строя лейтенант и старшина Лоскутов кого вызовет комбат по телефону и спросит, по чему не взяли деревню, его ординарца. Сухой мелкий снег крутился у нас перед глазами, но смотреть не мешал. Там из-за угла дома дымила немецкая кухня. В дом, что стоял у раскидистого дерева входили к выходили немцы. Эх! Была бы какая-нибудь задрипанная пушка! А там чуть левее, по движению в воздухе рук можно было узнать немецких телефонистов. Они между домами натягивали провода. Видно немцы основательно и на долго решили обосноваться здесь. Но где стоит их артиллерия? Куда нацелились их пулемёты? Я показал ординарцу рукой, чтобы он смотрел за сараем. Как бы не пряталась немцы и не маскировались, подумал я, они в течении короткого зимнего дня должны выдать себя, если сидят в амбарах или в сарае. Без движения, на холоде, в пустом сарае долго не посидишь. Пройтись захотят. Обязательно выглянут. Если в амбарах и сарае нет никого, то их можно будет ночью занять потихоньку. А потом на рассвете целой ротой рвануть на деревню. Я показал ординарцу варежкой, мол, внимательней смотри. Так думал я, наблюдая через марлю за деревней. Марля иногда шевелилась, её подхватывал ветер, она мешала смотреть. Я отломал от куста, торчащего из снега, кусок сухой ветки и проковырял в марле два отверстия и мой взгляд упал на основание куста.
22.
Мне показалось, что у меня под носом что-то шевелилось. Когда я присмотрелся, то увидел в снегу небольшое отверстие, из которого шел белый дымок. Я удивился, откинул марлю на капюшон и посмотрел ещё раз на снежный бугор. Из дыры по-прежнему подымался дымок, как из трубы тлеющего на углях самовара. Подхваченный лёгким движением ветра, он таял в морозном воздухе.
Это мне показалось! подумал я. Глаза утомились! Долго смотрел! А может я сплю? И это мне снится во сне? Надо попробовать! Я снимаю варежку, протягиваю руку назад и несколько раз щиплю себя за ягодицу. Чувствую боль. И убедившись, что все наяву, я показываю ординарцу на снег, на отверстие и на белый дым, медленно ползущий оттуда. Ординарец утвердительно кивает головой.
Мы лежим на немецком блиндаже, подумал я. Небольшой бугор снега, это блиндаж. А край бугра, это торцы бревен или сами накаты. Снегу навалило много. Печная железная труба где-то внизу. А вот, где у блиндажа выход, из-за снежного бугра не видно. День уже кончался. Серые сумерки ночи стали незаметно ползти по земле. Я знаком подозвал к себе ординарца. Оттянув ему капюшон маскхалата и клапан папки шепотом сказал: Приготовь гранату! Я буду откапывать снег до трубы. Как докопаю, выдернешь чеку из гранаты и спустишь ее в трубу! Все ясно? Надев варежку, я стал рукой разгребать снег вокруг отверстия. Расширив воронку и углубив её, я скинул варежку и опустил руку вниз. Пальцами я нащупал что-то холодное и твердое. Я осторожно подался вперёд, вытянул шею и посмотрел на дно воронки. Внизу на дне воронки было человеческое лицо. Под снежным бугром лежал раненный русский солдат. Мы очистили сиу голову и лицо от снега. Он лежал без памяти, но живой и дышал. Это был не дым, как мне показалось в начале, это был легкий белый пар, который выходил у него из ноздрей (при выдохе солдата). Работу по очистке его тела мы проделали в несколько этапов. Когда мы добрались до поясного ремня, на бёдрах и ногах осталось немного снега. Когда весь снег с солдата был убран, мы увидели, что он ранен в обе ноги. Кровь мелкими пятнами успела просочиться сквозь ватные штаны. Ноги солдату побило осколками. Солдат лежал с закрытыми глазами. Посмотришь на него, он как будто забывшись и устав, спит непробудным и глубоким сном. Холод и снег сковали его раны и остановили кровотечение. 23. Видно он потерял не так много крови, чтобы под снегом угаснуть совсем. А говорят на ветру человек, засыпая, замерзает мгновенно. Снег припорошил его, укрыл от переохлаждения и мороза, вот он и остался живой. Он лежал на спине и над ним за эти дни насыпало целую кучу снега. Ровное дыхание образовало отверстие в снегу. Мы приняли его за немецкую печную трубу. Пока мы возились с раненым, ночь навалилась совсем. Я велел ординарцу отправиться в роту. Из роты возьмешь с собой четырёх толковых ребят, санитарную волокушу и катушку телефонного провода! Я до твоего возвращения останусь здесь. Оставь мне гранаты и свой автомат! Вернёшься назад, солдат сюда не води! Оставь их с катушкой в лощине. Волокушу и конец телефонного провода сам дотащишь сюда! Давай быстро! И действуй осторожно! Немцы не должны нас здесь заметить! Ординарец как тень скользнул по снегу и исчез. Прошло часа два, когда я сзади услышал его сопение. На последнем отрезке пути он ползком подбирался по нашим следам. Мы отгребли снег из0под раненого солдата, подтолкнули край волокуши ему под бок и осторожно перевалили. Я приготовился прикрыть ему варежкой рот, если oн от боли вдруг закричит или охнет. Но солдат видно был терпеливый, он не вздохнул и даже не пикнул, не застонал. Мы его уложили на волокушу, он был в забытьи. Волокуша оснащена боковыми ремнями. Мы его приторочили к ней. Когда все было готово, за нос волокуши был мы привязан конец телефонного провода, мы пригнулись и тихо пошли вдоль него. Снежное поле было ровное, с небольшим уклоном в нашу сторону, так что тянуть за провод потом будет легко. Спустившись в лощинку, я лёг на спину и развалился на снегу. Полежав и отдохнув немного, я подозвал к себе солдат.
Вот провод! На том конце волокуша. В ней лежит раненый. Вы будете тянуть за провод, а я выйду на край поля и буду наблюдать.
Работать спокойно! Провод рывками не дёргать! Если волокуша застрянет, один из вас по моей команде ползет туда.
Имейте в виду! Немец не должен здесь никого обнаружить! За это отвечаете головой! Вскоре на снегу показался приплюснутый нос волокуши. Раненый покачивался на ходу вместе с ней. Мне важно было убрать раненого солдат с нашего пути, да и долг был перед ним. Мы после воды сушились в лесу, а он пошел вместо нас умирать под деревню.
24.
Когда волокушу скатили вниз, я приказал ординару со строгостью проследить за солдатами, чтобы они без всякого шума с волокушей дошли до леса. Я полагался на него. Он был парень понятливый и толковый.
Я в роту приду потом! Я полежу, послушаю здесь. Ты их проводи до лесной дороги!
Отвезете раненого в санвзвод! сказал я солдатам. Я остался лежать в низине. Хотел сам убедиться, что мы не встревожили немцев. Для нас здесь был реальный шанс без шума и без особых потерь ворваться в деревню. Ворвемся! А там что будет! Главное сейчас не наделать шума. Как мне потом доложили, раненого благополучно доставили фельдшеру. Но кто он? Как его фамилия? Я так и не узнал. Война надавила на хребет, позвонить (потом) фельдшеру не было (ни какого) времени. Я ещё раз убедился в мысли, что вместо нас пошли на смерть эти солдаты. Мы обязаны были, обнаружив, спасти его. Утро и короткий день пролетели быстро. Я урывками спал. Меня часто будили. То комбат вызывал к телефону, то во взводе у старшины появились раненные. Завтра с рассветом пойдём, на деревню. Нужно еще успеть проверить снаряжение и оружие у солдат. В мешках у солдат чего только нет. Ходят гремят, как стадо коров пустыми консервными банками. Постучал у одного по мешку на спине.
Это (для) чего?
Это? Это где успеть на лучинках согреть водицы! У этого в мешке рядом с пустым котелком горсть мороженной картошки. Они как булыжные камни стучат по котелку.
У этого две ложки запасные из ляминя, говорит, сам сделал.
У тебя нет ложки браток? Для своего солдата это можно! Подходи выбирай! Бери, бери любую! Какая на тебя смотрит? Гони горсть табаку! Пару сухарей! Можешь пайку сахару дать в придачу. Если при выходе на деревню, у одного из них чего-нибудь брякнет в мешке, считай погубили все дело и целую роту! Я велел сержанту, который заправлял у нас снабжением, собрать у солдат заплечные мешки. Забрать и сложить, их в ротную повозку!
Выложить из мешков гранаты и патроны! приказал я солдатам. Если не проверить, солдат, они на деревню пойдут без запаса патрон и гранат. В роте найдутся такие. Солдаты, правда, сомневались. У них проверят мешки и потрясут барахло. Я при всех объявил:
Сержант перед ротой головой отвечает! Если кто из солдат потом предъявит претензии! Слову претензии они поверили. Оно пришлось им по душе.
25.
Сержант исполнил всё, как я приказал. Получил на роту чистые маскхалаты. Отобрал у солдат мешки. Я проверил оружие и амуницию (своих солдат) и доложил в батальон, что рота к выходу на деревню готова. Я не стал рассказывать комбату о двух амбарах и сарае. Утром следующего дня, как я и предполагал, всё вышло шито-крыто и гладко. Мы без потерь ворвались в деревню. Немцы, увидев наших солдат между домов, подумали, что мы их обошли с тылу и разбежались в разные стороны. Они несколько минут отстрелись из последних домов (с правого края деревни), но увидев, что мы готовы отрезать им путь, заметались в панике и побежали по снежному полю. И только спустя часа два, когда связисты размотали в деревню телефонную связь, я от комбата получил строгий приказ преследовать отступавшего противника. Над деревней в это время разорвалась два первых немецких снаряда. А кого собственно догонять? Не побежим же мы, как дураки по снежному полю за немцами! Мы пойдём по дороге, и не торопясь. Мы все понимаем. Нас хотят поскорей выставить из этой деревни. Вот так и живём! Деревни берём мы, а спать в ней будут другие! Не справедливо ведь, правда! Я, конечно, пекусь не о себе. Так солдаты думают. Вон послушайте что они говорят!
Взяли деревню! Она наша! Отдайте ее нам хоть на два дня! Пожалуйста отдыхайте!' Спитя! Чай кипятитя! Картошку варитя! А то ширь! И опять на снег вываливай. Справедливости нету. Штабные, они..., не мы как... У них палатки в лесу имеются, первым делом лезут в избу, где спать потеплей! А мы этого тепла всю зиму не видели. Где уж нам? Опять за немцем гонись!
Ладно, иди! А то баба на печке приснится! А тебе на неё сейчас смотреть, даже во сне, никак нельзя!
Давай, давай иди! У нас дела поважней!' Нам нужно за Родину воевать! Энтих на немца с ружьём не пошлёшь. Они в этому не обучены. Они по проволоки привыкли орать. Потом после войны будут заливать, так мол и так, брали деревни (подряд). А в чём ты сомневаешься? Всегда это было так! Одни сидели сзади, другие шли впереди. А вон, говорят, у немцев ротный сидит за три километра от передовой. А наш лейтенант вместе с солдатами под пулями мается. За то мы и берем деревни. А немцы, сам видишь, драпают и бегут.
Ну заговорили! подумал я. Взяли деревню, теперь до ночи языками будут чесать.
Не растягивайся! крикнул я. И солдаты подобрались быстро в кучку.
Magus  
глава 10
Magus
Глава 10. Передовая и тыл??. 0?. 1983 (правка)

Декабрь 1941

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Лютая зима. Повозочный. Ординарец. Ножичек. Мертвые. Обоз.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Ванька-ротный
Видно судьбе было угодно, чтобы из многих тысяч павших, в живых остались редкие одиночки. Они сохранились для памяти об этой кошмарной и тяжёлой войне.
Мы несли большие потери и тут же получали новое пополнение. Каждую неделю в роте появлялись новые лица. Разве в таком потоке людей запомнишь их фамилии? Своих солдат часто в лицо не знаешь!
Среди вновь прибывающих красноармейцев были в основном деревенские жители. Попадались среди них и городские служащие, самые мелкие чины.
Эй, старшина! Позови того учителя и счетовода! Скажи им, пусть снова составят списки на последнюю партию прибывших! Звонили из штаба, там ротные списки потеряли!
Военному делу прибывающие красноармейцы не были обучены. Солдатские навыки им приходилось приобретать в ходе боёв. К линии фронта их вели и торопили. Им нужно было попасть на передовую ночью, к раздаче пищи. И как только они в темноте, гремя котелками, появлялись в роте, то нередко под вой и грохот снарядов начиналось их шествие обратно в тыл. Не успев хлебнуть из общего котла солдатской подсоленной похлёбки, не оглядевшись кругом где тут война, они обмотанные бинтами ковыляли в обратную сторону. До сан роты доходили не все. Одни тут же на передовой или в пути падали замертво. Другие, получив ранения, были довольны, что в первый же день на фронте отделались от войны.
Обычно во время боёв состав стрелковой роты не превышал полсотни. Но и этого количества солдат хватало только на несколько дней. Для нас, окопников, война велась не по правилам и не по совести. Противник, вооружённый до зубов имел всё, а мы ничего. Это была не война, а побоище. Но мы лезли вперёд. Немец не выдерживал нашего тупого упорства. Он бросал деревни (заканчивались боеприпасы) и бежал на новые рубежи. Каждый шаг вперёд, каждый вершок земли стоил нам, окопникам, многих жизней.
Одни воевали, а другие те, кто был в тылу, тоже считали себя вояками. Был такой солдат Ефим Кошельков (имя и фамилия вымышлены). Служил он повозочным в полковом обозе. Ему иногда в часы затишья поручали подвезти нашего ротного старшину с продуктами и едой. Ефим любитель поговорить о войне. Он де же был уверен, что воевал против немцев. Мне тоже иногда приходилось возвращаться с ним в роту и слушать его рассказы о жизни, о превратностях судьбы и что вот он, как попал на фронт, так и не вылезает с передовой. Такой уж он был говорливый.
Взгляните ему в след, когда он, не доехав до роты, возвращается с опушки леса в тылы полка. Как он остервенело и неистово нахлёстывает свою лошадёнку по тощим бокам и как она размашисто бросает ногами под уклон, приседая на ухабах. Понимает скотина!... Что на опушке леса торчать Ефиму долго нельзя. А до самой передовой, от опушки леса, ещё метров триста. Так, что в самом пекле он, можно сказать, никогда не бывал.
Здесь в лесной тиши, в тылах полка, в затерянной между снегов деревушке, в натопленных избах идёт своя философия и фронтовая жизнь. Здесь своя суета, солдатская не лёгкая служба и невзгоды. Но зато, никакой тебе стрельбы и стужи. Слышно, правда, как ухают тяжёлые разрывы, где-то там впереди, на передовой. Каждый отдельный удар выворачивает душу, заставляет приседать, наводит смертельную тоску и нагоняет страх. А страх, это когда у тебя на душе боязливо. А вдруг он сорвётся и сюда долетит! Шарахнет по деревне!
На передовой стужа, за рукава хватаешься, ветер свистит. Здесь в тылах полегче. Здесь всегда можно улучить момент и прошмыгнуть в избу, приложиться спиной к тёплой печке, сварить припрятанной на такой случай картошки, вскипятить в котелке воды и бросить в него экономно щепоть настоящей заварки.
Правда, выпадали иногда и ясные дни. В небе, урча, появлялись немецкие самолёты. Полетают, погудят, сбросят одну-другую бомбу, попадут в коновязь. Жалко конечно лошадей, но не без пользы. Пока начальство очнётся, свежая конина для солдатиков из тыловой братии очень даже сгодится. До хорошей бомбёжки так ни разу и не дошло. Немцы зимой редко летали. Больше в одиночку. Порыскает, покружит и улетит.

Ванька-ротный

Здесь в толчее тыловой жизни с харчами тоже не разбежишься. Часто и по долгу приходилось копаться в мёрзлой земле, пока бог не натолкнет, и где-нибудь в огороде не натолкнешься, под снегом, на яму с гуртом спрятанной картошки.
В стрелковой роте другое дело. Возьмёт рота деревню, а тут приказ из штаба полка: "Немедленно догонять немцев!". А там впереди голое поле, снежные бугры и обстрелы день и ночь.
Здесь в тылу на счет этого спокойно. Обойдёшь огороды разок, другой, потыкаешь шомполом прихваченную холодом землю. Выпадет счастье нащупать перекрытие из досок, считай можно ремень ослабить на три дырки. Если проявить еще нюх и умение, то в картофельной яме можно найти и чего-нибудь из съестного, завёрнутый в тряпицу ошмёток старого сала или оковалок свиной солонины.
Иногда очередной промах наводил на другое полезное место. Нащупаешь заострённым шомполом деревянный настил, попадёшь на ворох женского тряпья, а это считай самая надёжная валюта. Тряпки всегда можно у баб обменять на сало. Заскочишь на ту часть деревни, где проживает полковое начальство. Как бы по делу! А сам ширь к молодухе. Так, мол, и так! Мы тоже не лыком шитые! Мы тоже бьёмся как рыба об лёд! Давай, мол, за каждую тряпку сала полфунта.
В голове у повозочного ютились разные мысли. И все они по его рассказам крутились вокруг съестного и собственного живота.
Он не только умел править вожжами и действовать умело кнутом, он постоянно был занят делом, добывал себе витамины и калории. Правда, он не знал что это такое. Он слышал про них от обозного старшины. Он даже спросил однажды старшину, что есть, что. "Сало и водка это калории! А витамины, это когда к молодой бабе зайдёшь! Вот так Ефим! Витамины у тебя будут опосля войны! Ты щас на калории налягай!". Нет, думал Ефим. Старшина на счет витаминов и баб не правильно толкует. Ребята говорили, что в съестном они есть.
Где, как урвать? Организму нужно питание! Подсунь сейчас обозному старшине трофейную безделушку, какой ни будь портсигар или немецкую зажигалку, и будешь иметь в течении некоторого времени полуторную порцию варева из общего солдатского котла. И не нужно будет тебе, как бездомной собаке, бегать по сугробам и искать в ямах мёрзлую картошку.
Повозочный, очень и давно мечтал добыть себе ручные немецкие часы с блестящим браслетом. Он много и часто ездил с обозом и всегда внимательно смотрел по сторонам. Зрение у него было острое. Видел он далеко и насквозь. Он издали различал, где запорошенные снегом лежали наши, а где из под снега торчала рука немецкого солдата.
Вот бы наткнуться на немца, а его еще никто не обшарил. Подходишь ближе и видишь, рука его из-под снега торчит, а на ней, на руке, ручные часы. И будьте любезны...
Погреешь их в шершавой ладони, покрутишь головку, осторожно толкнёшь, приложишь к уху, а они глядь и пошли. Приятно и сладостно вдруг станет на душе. Ты обладатель такого богатства. Часы это вещь! Из сотни один и тот не имеет!
Никого не убивал, греха на душе не имею, ни кому зла и подлости не делал, и чувствуешь себя настоящим человеком. С виду ты обозник, солдат, а ходишь с сознанием своего достоинства, при ручных часах.
Отойдёшь в сторонку, чтобы обозники не глазели, а то ведь, чего доброго, завистники найдутся, тайно следить будут, ночью во сне возьмут и снимут. От шустрой тыловой братии всего можно ожидать.
Чавой-то у тебя Ефим рука забинтована?
Чай на фронте. Кажись, ранение получил?
Да, нет, так! Чирей вскочил!
Ну и ну! Видать, ты у нас болезненный! Надо старшине доложить!
Больным в нашей колонне вовсе не положено быть!
Вот еще дурак прицепился!
Отойдёшь подальше, размотаешь повязку на руке, глянешь на "чирей", а он весь блестит и чикает. Секундная стрелка весело кружит по цифрам. Блеснёт циферблат в сумерках ночи, приложишь его рукой к уху и вся внутренняя игра гораздо слышней. Тикают чуть быстрее собственного сердца.
Вспомнил он одну памятную ночь. Тогда они с полковым обозом возили на станцию раненых. Разгрузили они раненых в санитарный поезд. Ефим шел спокойно мимо вагонов-теплушек и вдруг слышит визгливый голос чужого солдата.
Продаю! Тёпленькие!
Продаю! Тёпленькие!
В горле у Ефима от этих слов что-то натянулось, в животе заурчало и ему жутко захотелось пирогов. Лежали у него в кармане гимнастёрки несколько сторублёвок. Голод и запах пирогов он почувствовал сразу. Неужели тёпленькие! Наверно с капустой! А с чем же ещё быть! мелькнуло в голове. Вот жизнь солдатская наелся и продает! Повозочный весь напрягся и быстро, перебирая ногами, двинулся догонять солдата. Тот шел в развалку, не торопясь. Ефим подобрался к нему совсем вплотную, повёл носом у рукава и захватил воздух ноздрёй. Он хотел уловить запах тёплого теста и пареной капусты. Потом он вытянул шею, обнюхал солдата и потянул его за рукав. Тот остановился.
Почём пироги?
Какие пироги?
Как какие? Тёпленькие! Сам говоришь!
Тёпленькие! Это ручные часы, а не пироги. Деревня!
А почему же тогда тёпленькие?
А потому, что только щас с немца снял! Ясно? и солдат показал ручные немецкие часы с браслетом и блестящим циферблатом.
Ну, чего мнёшься? Бери или отваливай!
Повозочный осёкся. В голове у него замутило, в животе громко заурчало, губы, готовые вытянуться в трубочку и попробовать мягкого пирога, повисли в воздухе. Он проглотил, пустую слюну и тяжело вздохнул.
Вагоны в этот момент залязгали, дёрнулись и задрожали. Эшелон, повизгивая на разные голоса, медленно покатил по рельсам. Солдат с часами вскочил на подножку, проплыл перед глазами Ефима и крикнул ему:
Эй, деревня! Покедыва, прощай!
Всё это до мельчайших подробностей вспомнил он потом, когда вернулся в полк и мысль о ручных часах с тех пор запала ему в голову.
Сейчас Ефим лежал на полу в тёмном углу заплёванной и прокуренной избы, поджав под себя ноги. Пойдет, кто мимо, наступит нарочно на ноги, такой здесь был тыловой народ и это, называются друзья, приятели! Руки он сложил на животе калачиком, так они быстрее согреются, хотелось побыстрее уснуть. А мысли о еде и ручных часах заставляли его, какое то время ворочаться.
Но вот сон сам навалился на него. Ему приснилась родная изба, русская печь с петухами, аляписто расписанная пришлым художником. Такие же белые и холодные клубы пара врывались по полу в открытую дверь, когда кто-то снаружи входил.
На затылке, из-под шапки повозочного, сдвинутой на глаза, выбивались не мытые, как войлок, волосы. Шапку он по долгу не снимал. Теперь не надо было садиться за стол, снимать шапку и креститься на икону. Теперь под шапкой водились ползучие вши, грызли загривок, и он не вычесывал их, как прежде, частым гребнем. Они водились и в мирное время. На мыло тогда не хватало. Деревня матушка! В избах было и смрадно, и тесно.
Немецкие трофейные расчёски попадались красивые, он были редкие и для вычёсывания вшей не годились. Мыло в мирное время было не по карману, частый гребень имела каждая семья. Во сне он видел как раз такую картину. Одна баба распустив длинные волосы сгибалась в коленях у другой, а та сверху орудуя частым гребнем, вычёсывала вшей, давила их ногтем на скамье и стряхивала на пол. Проснувшись, он подумал, к чему такой сон? Бабы и вши?
В полузабытье он глубоко зевнул, поскрёб ногтями загривок и снова заснул. Вши, они, особенно свирепствуют, когда приходишь в избу со стужи и с мороза. Придёшь, ткнёшься между лежащих солдат, и вши начинают тебя обгрызать по порядку.
А в это время на передовой, где в снегу, на бугре, под деревней лежала стрелковая рота, стояла морозная, тёмная ночь. Ветер и мелкий колючий снег шуршал в не подвижно застывших солдатских шинелях. Думать не было сил, не то чтобы двигаться или шевелиться. Тридцати градусный мороз резал и жёг позвоночник. Лежишь и чувствуешь, как в жилах медленно застывает живая кровь. Глазные яблоки вдавлены во впадины черепа. Шевельнуть глазами больно, малейшее движение ими, вызывает нестерпимую боль и резь. Лёгкие вовсе не дышат, а так верхушками хватают морозный воздух, белая изморозь при выдохе вырывается из ноздрей. И только сердце чуть слышно постукивает где-то внутри, то ли в висках, то ли в затылке. Руки, лицо и ноги совсем одеревенели, скрюченные и согнутые пальцы совсем не ощущают холода. Тело солдата чуть вздрагивает и тут же опять входит в сонное состояние. Нет сил, нет желания делать лишние движения. Сон, сам по себе надвигается неотвратимо. Он как удушливый газ, как наркоз, давит на сознание и его не стряхнуть и не скинуть. Близкий удар снаряда не выводит солдат из оцепенения. У солдата нет больше сил, бороться даже за жизнь.
А, где же ротный? А, где же ему быть, ротный на передке вместе с солдатами лежит. Ему нужно ещё следить и смотреть за всем.
Если разрывом снаряда тебя подбросило, ты на секунду откроешь глаза и поглядишь, не оторвало ли тебе ногу или руку. Ни рук, ни ног давно уже не чувствуешь, нужно взглянуть, целы ли они. А когда с рёвом и скрежетом снаряды проносятся над головой, то все лежат и ухом не шевелят. Такова на войне жизнь солдата и офицера стрелковой роты.
После обстрела лежишь, смотришь вдоль линии обороны роты и думаешь, сколько осталось в роте живых? Спят они? Или уже мёртвые? Смотришь и ни как не разберёшь! Гулом и грохотом солдата не проймёшь! Нужно, чтобы его в снегу перевернуло.
Некоторые на снегу засыпают совсем. Тихо и мирно уходят они из жизни. Снятся им светлые и душевные сны, родные края. К вечеру свет гаснет в избе. Ложатся спать пораньше, чтобы встать на рассвете. Светлые картины постепенно ускользают во сне, на них падает тень и наплывает вечная темнота.
Живого солдата может поднять на ноги не пролетевший снаряд, а звук пустого котелка и бряцанье ложки. Полуживой, замёрзший он сразу стряхнёт с себя сон, поднимется на ноги с мыслью, что его уже обошли. Не успев открыть застывшие веки, он через узкую щель ресниц оглядывается кругом. В каком месте старшина наливает похлёбку и далеко ли до него ему идти?
Не все сразу попрутся в низину, где старшина разложил свои мешки. Старшина похлёбку раздаёт по отделениям. Теперь, пока до твоего отделения ещё очередь не дошла, привычным движением руки вываливаешь котелок из мешка и шаришь за голенищем цела и на месте ли ложка.
Перед самым рассветом, когда под стук котелков, стрелковая рота начинает шевелиться, несколько скорченных серых шинелей остаются лежать неподвижно в снегу. Кто они? Как их фамилия? Узнавать у солдат бесполезно. Сейчас самый ответственный для солдата момент. Голова у него занята одной главной мыслью, наполнить котелок и получить хлеб и махорку. Фамилию дружка в такой момент в памяти некогда ворошить.
Нашему сержанту присвоили звание старшины. Теперь старшина отсчитывает по котелкам и отмечает по списку, ставит крестики, кто не получил харчи. Заснувших в снегу, считали, как убитых в бою за Родину.
Но были в роте случаи, когда заснувшие и отмеченные старшиной, вдруг просыпались. Никто тебя толкать и будить не будет. На кой мёртвому говорить:
Давай вставай! Старшина пришёл!
Ходить зря по передовой никому не охота. Нужно вдоль линии снежных ячеек идти, а тут немец режет из пулемёта. Старшина пошлёт проверить. Посланные бойцы до убитого добираются ползком. Перевернут его, посмотрят ему в лицо, а он мёртвый и на лице ехидная улыбка. Этот убитый. У замёрзшего бойца на лице обычно полный покой.
Мне самому приходилось ходить от края, до края по передовой. Солдаты знали, что ночью ротный не раз по окопам пройдёт. Я смотрел на мертвых, у них на лице не было страданий и мук, у них всё теперь было позади. Муки и страдания остались на долю тех, кто живым торчать в снегу остался.
И вот, что обидно. Страдает и переживает человек, а потом погибает. Разве это жизнь, когда судьба даёт тебе перед смертью месяц, другой нечеловеческих страданий.
Убитому не нужно кланяться пулям, припадать животом к земле, вздрагивать и замирать от разрывов снарядов, ждать, среди пролетающих мимо, именно своего снаряда. Сколько их с рёвом и грохотом пронеслось мимо тебя?
Глухой выстрел из ствола орудия и вот он летит в твоём направлении. В такой момент не успеешь глазом моргнуть, а он уже здесь над тобой навис.
Свежий, не опытный человек не сразу и не быстро привыкает к снарядам и смертельной опасности. Потом, гораздо позже, он начинает различать малейшие шорохи приближения собственной смерти.
Пули, снаряды и мины редко летают в одиночку. Они срываются вереницей и бьют по мозгам без разбора.
Ночью, когда немцы спят, стрельба затихает, а с рассветом залпы орудий следуют один за другим. Земля дрожит как в лихорадке. В воздухе стоит удушливый запах немецкой взрывчатки, над передовой поднимается облако снежной пыли и пороховой гари, сыплются куски мёрзлой земли, а над затылком со свистом пролетают осколки. Мёрзлые куски с глухим вздохом падают на землю.
Выстрел удар! Ещё выстрел ещё удар! При каждом ударе человеческое тело мгновенно сжимается. А если снаряды к земле несутся неуловимой лавиной, то тело человека начинает дёргаться в конвульсиях, как у припадочного. Удары чередуются с такой частотой и силой, что разум не в состоянии улавливать промежутки между разрывами. Всё гудит и летит вокруг, превращаясь в общее месиво.
Некоторые из солдат не выдерживают обстрела, и пытаются перебежать в другую свежую воронку. На солдат по-разному действуют залпы и обстрелы. Одни терпеливо лежат и ждут, другие начинают метаться. Иной впадает в уныние и по-детски плачет. Некоторые теряют память, другие зрение и слух.
Как твоя фамилия? спрашивает старшина при раздаче пищи.
Чья? Моя?
Ну, а чья же ещё?
Моя? Не знаю! вон у сержанта спроси!
Но этого ничего не знали наши "боевые" командиры (и знать не желали). Они сидели в тылу, рисовали красным карандашом кружочки и стелы, наносили на бумаге удары по врагу. Им нужна была деревня, а рота застряла в снегу.
Слушай комбат! кто там у тебя командиром роты? Безынициативный совсем! Пятые сутки лежит под деревней! Из штаба дивизии мне все уши прозвонили!
Мне приходилось видеть своих солдат не только в полной апатии, но и встречать с их стороны недовольство и решительный отпор, когда я пытался в очередной раз снова поднять их в атаку.
Ты что лейтенант? Разве не видишь? Головы поднять нельзя! Мало ли чего от тебя требуют! Пусть сами сначала попробуют сунуться вперёд, а мы на них посмотрим! А то, давеча старшина рассказывал, сами сидят по избам с бабами, а с нас по телефону требуют!
Начальникам нужно было, чтобы мы взяли деревню. Они по телефону требовали, угрожали мне расправой, крыли трёхэтажной матерщиной. А когда я являлся с докладом, снисходительно улыбались. Штабные, те иронично удивлялись. И не стеснялись прямо в глаза спросить: Ты ещё жив? А мы думали, что тебя убило! И деревню не взяли! Ты смотри, он даже не ранен!
Я смотрел на них, молчал и курил. Я один, а их здесь много! В батальоне осталась одна недобитая рота, а здесь, в тылах полка, их сотни! Как ничтожны и жалки мы были тогда. Невидимая стена разделяла фронт на два лагеря. Они сидели в тылу за этой стеной, за солдатскими спинами, а мы ценой своей жизни и крови добывали им деревни. Чем тупей и трусливей были они, тем настойчивей и свирепей, гнали они нас вперёд. Мы были жертвой их промахов, неумения и неразберихи. Молодые лейтенанты не могли в одиночку постоять за себя. Позади, против нас "насмерть" стояла братия, целая армия тыловиков и мы все это должны были терпеть.
На войне, каждому своё! И все эти прифронтовые "фронтовики" и "окопники", должны тихонько сидеть в щели, гадить в галифе и помалкивать в тряпочку, о том, что они воевали и видели войну, чтобы ненароком не испачкаться в собственном дерьме.
После очередного массированного обстрела по переднему краю, в роте снова появились убитые и раненные. Я, конечно, покрикивал на своих солдат, поднимая их в очередную атаку, они шевелились, вставали, посматривая в мою сторону, но после десятка шагов вперёд, очередной залп всех возвращал на место.
Я служил службу погонялы своих солдат на верную смерть. В этом я признаюсь, беру на себя вину, каюсь, на мне лежит этот тяжкий грех.
А начальники мои перед солдатами остались не виноватыми (эти прифронтовые "фронтовики" и "окопники" считают себя героями). Они на солдат не кричали, в атаку их не поднимали и не гнали, трибуналом не пугали, у них были для этого командиры рот Ваньки ротные!
Вот так! Если новый залп не добивал раненых, то всё равно во время обстрела перевязывать их никто не будет, сам в это время управляйся. Такое не писаное правило у солдат на войне.
Когда по роте бьют снаряды, нужно глядеть и удержать на месте живых, чтобы не сбежали. Один, два могут струсить и побежать с поля боя. За ними смотри, да смотри! Посеять в роте панику большого труда не стоит. С меня потом спросят, если поймают кого в лесу. Нас, ротных, держали под страхом расправы. Мы своей волей и присутствием держали солдат под огнём.
За один, два дня при хорошем обстреле от роты в полсотни человек, остаётся совсем не много. Старшина в этих случаях по продуктам имел резерв. Получил и принёс на полсотни, а в роте осталось два десятка стрелков. Не пойдёт же он сдавать продукты обратно.
Пользуйся братцы! Набивай животы! Помянем товарищей отдавших жизнь на поле боя! Подставляй котелки! он разливал водку железной меркой, солдатское хлёбово шло в котелки без нормы, это не ценный продукт. Старшина был прижимистый и расчетливый парень.
Сегодня по полному котелку! Давай налетай!
Старшина кидал солдатам буханки мёрзлого хлеба, сыпал горсти махорки и осмотрительно зажимал спиртное. Мало ли что? Ещё потребуют назад! За спиртным начальство строго следит! Он раздал всё, что полагалось солдатам, уложил вещи в сани, взял бидончик, который держал между ног и велел солдатам грузить в повозку раненых. А сам, не спеша, отправился на передок доложиться командиру роты.
Здравия желаем, товарищ лейтенант!
А старшина! Добро пожаловать! Ну, как всех накормил?
Всех, товарищ лейтенант! Он знал, что я беру котелок всегда последним, когда вся рота поест.
Выпейте водочки, товарищ лейтенант!
Я вам на закуску оттаянного хлебца приготовил.
Вот возьмите кусочек! и он из-за пазухи вытаскивал чёрный хлеб, завёрнутый в тряпицу.
Вы послушайте, что давеча произошло.
В полку кто-то пустил слух, что немцы после обстрела окружили нашу роту, и фронт на этом участке оказался открыт. Я получил продукты, смотрю, кладовщик заметался, забегал. Тыловые бегают, грузят мешки. Я получил всё, сижу и смотрю. Видно начальство дало команду эвакуироваться. У меня в санях особого груза нет. В случае чего, я быстрее всех удеру. Я уж думаю ехать, не ехать с продуктами на передовую. Тыловики на дорогу и через полчаса их в деревне нет. Смотрю, с передовой наш солдат топает, у него рука перевязана. Я сразу к нему. Так, мол, и так!
Как там немцы?
И что на передовой?
Где наш лейтенант?
А где ему быть? Поди, сам знаешь! В роте на передке с солдатами лежит!
Велел найти тебя и передать, что в роте есть тяжёлые раненые.
Велел на лошади ехать!
Ну и дела! Я налил ему положенную норму водки, накормил его, а сам сюда.
А сан рота тоже уехала? Куда теперь раненых повезёшь? спросил я.
К рассвету разберутся, назад приедут!
Вчера говорили, придёт пополнение. Маршевая рота на подходе идёт.
Это не плохо! заметил я.
Старшина вернулся к своим саням, тронул поводья, и не торопясь, зашагал рядом с ними. Я лежал в воронке и смотрел на равнину, где рота занимала небольшой участок земли.
И что странно! подумал я.
Отойди мы сейчас с этого голого бугра на опушку леса, немцы и не подумают занять его. Снежное поле для позиций немецкой пехоты не годится. Они держали нас под сильным огнём, потому, что мы перед ними близко торчали. А нам приказано "ни шага назад". Такова воля командира полка, таков боевой приказ нашей роте.
Вы думаете, что после недели непрерывного обстрела, уцелевшие остатки роты отведут на отдых в лес? Напрасно вы так думаете. Меня по этому поводу разбирает смех. Сколько бы мы с ротой не торчали в снегу под деревней, сколько бы в роте не осталось солдат, нас на фронте считали боевой единицей и с меня, с командира роты, спрашивали, как положено за роту. На войне действовал железный закон. Мы, окопники вели войну и как говорят стояли на смерть (и проявляли массовый героизм).
Не думайте, что я что-либо сгущаю, мне иногда от обиды просто хочется всех подальше послать. Как они только выжили, сидя у нас за спиной! О чем говорить! Тоже мне однополчане! Однополчане были они (прифронтовые "фронтовики" и "окопники"). А мы были тем мусором, цена жизни которого, была мала и ничтожна.
К вечеру немцы обычно прекращали огонь. Они расходились по избам, заправлялись едой и ложились спать. Только часовые посматривали в нашу сторону, освещая нейтральную полосу ракетами. Дежурный пулемёт иногда пустит очередь трассирующих в нашу сторону. А вообще ночью слышно как шуршит колючий ветер и кружится мелкий снег.
За одну такую тихую и снежную ночь всё мёртвое, истерзанное исчезало под белым налётом. Кто не поднялся, не встал и не явился к старшине с котелком, тот навечно остался лежать слегка припорошенный мелким колючим снегом.
Командиры рот похоронами не занимались. Зимой, на передовой этого и не сделаешь. Их дело было держать рубежи и ходить с ротой в атаку.
Ванька-ротный
Убитых учитывал старшина. А братские могилы должны были рыть полковые людишки. Я не заставлял своих солдат долбить мёрзлую землю и рыть для убитых могилы. Они для себя, для живых, не рыли окопы, а лежали в открытых снежных воронках.
Повозочный хотел протянуть занемевшие ноги. Во сне, он сделал несколько торопливых движений, пытался ногами нащупать свободное место, но ему это сразу не удалось. Обоз вернулся в деревню и в избу после паники, набилось много народа.
Здесь ютилась братия самого низкого сословия. На грязном замызганном полу лежали вповалку повозочные и солдаты. Чины повыше и офицеры тылов занимали отдельные избы. Солдат и повозочных туда не пускали. Уж очень плохо и мерзко от них пахло. Солдаты Фюрера, приходя на постой, по крайней мере, на пол бросят соломы. А наши привычны, они вот так и год могут пролежать на грязном заплёванном полу. Главное разве в том, где лежать? Главное в том, кто кого пересилит! Солому начальство слать запретило. Курят и плюют прямо лежа в углу. Тут и пожар может, случится. Солдатам что! Им говори, не говори! Бросят горящий окурок, сожгут всю деревню. Вот и запретили слать в солдатские избы солому. Лежат солдаты на грязном полу и пускают дух.
Куды те ты мне в харю вонь свою направил?
А он тебе нарочно со звуком пустит струю, а на словах добавит:
Нюхай друг русский дух! Выйдет весь, ещё есть!
Вчера ездил повозочный к артиллеристам, возил им сено для лошадей. Стоят они в лесу у дороги. До настоящей передовой еще километра три. Никто не хочет лезть в окопы к пехоте. Посмотрел Ефим, как живут артиллеристы. У них в стороне от огневой, стоит походная палатка с железной печкой. Рядом куча наколотых дров, топи хоть всю ночь, жарь целый день. Делать им нечего вот они и преют. Все своё барахло они возят за собой на конной тяте. Батарея небольшая, всего два орудия и ящик снарядов на две огневых. Вот и вся позиция полковой артиллерии. В палатке свободно, пахнет хвоей, никакой толкотни. У каждого для отдыха определённое место.
Был у повозочного дружок. Шли они вместе на фронт в одной маршевой роте. Дружка отправили стрелком на передовую, а Ефим остался в полку при лошадях. Повстречал раз дружка своего Ефим в сан роте. У дружка на шее чирей от холода вскочил. Сделали наклейку и отправили обратно. С такими вещами от передовой не освобождают. Это не рана, полученная в бою. Поговорив с ним о том, о сём, дружок вдруг заторопился, он должен был со старшиной вернуться обратно. Разговор о передовой не вышел, не получился. Из разговора Ефим не мог себе представить, что такой стрелковая рота. И никто из здешних, даже их свирепого вида обозный старшина не мог сказать о передовой ничего путного.
Повозочный лёжа в углу избы, поворочался, поскрёб ногтями за пазухой, не открывая глаз. Открывать глаза без всякой надобности последнее дело. Вот когда повар загремит у котла, тут не зевай, предлагай ему свои услуги. Ноги сами спружинят, каждый мускул, настороже. Локти поднимут, ноги вынесут. Выскочишь из избы наружу, хватишь полной грудью морозного воздуха и мурашки побегут по спине. Тут раздумывать некогда. Сразу с услугами к повару. Натаскаю водицы? Напилю и наколю дровишек! В топке под котлом огонь разведу.
Ещё заря не займется, а у тёбя всё готово. Притулишься спиной к тёплому котлу, затянешься козьей ножкой и на душе станет тоже тепло. Теперь только ждать. А ждать уже не долго. Время быстро бежит.
Смотришь, мимо снуют такие же шершавые и потёртые, а ты спокойно стоишь, ты при солидном и сытом деле. Слышится глубокое дыхание и фырканье лошадей. Деревенские розвальни поодаль стоят, задрав вверх оглобли. Сегодня, когда рассветёт, он вместе с другими повозочными поедет обозом в сторону армейских тылов. Туда они повезут раненых, а на образном пути возьмут амуницию и винтовки для нового пополнения.
Сейчас нужно достать котелок и к повару подкатиться, чтобы пока нет никого, плеснул двойную порцию, да погуще. Всю работу, которую повозочный спроворил, должен был сделать на кухне сам повар. Он знал, что заработанное за поваром не пропадет.
Но куда именно потянется обоз, сколько времени ему придется торчать в санях на холоде и месить ногами снег по зимней дороге? Этого он не знал. Сколько раз придётся переваливать сани через сугробы и заносы, которые теперь ветром намело поперёк дороги, понукая и нахлёстывая свою лошадёнку.
Старшина, их обозный начальник, выйдет на крыльцо, сделает передых и рявкнет басом. Попробуй, не успей лошадь в сани запрячь. Попробуй, промедли или сделай промашку, оборвётся сбруя, уволокут ночью вожжи. За это можешь к вечеру на передовую угодить. Хоть и нужно заразнее знать, что там и как там, но никто из повозочной братии почему-то не рвался туда, а совсем наоборот. Да и был Ефим человек робкий, больше мог угодить, чем показывать свой характер. "Лучше прикинуться дурачком, чем трупом валяться на снегу", слышал он разговор своих товарищей.
Теперь с обозом путь их будет не легкий. Но зато на обратном пути старшина завернет в деревеньку, куда- нибудь в сторону, где живут одни бабы, дети, да старики, где нет постояльцев солдат и не живут всякие штабные начальники.
Достанется им большая зажиточная изба и сердобольная хозяйка. А уж разжалобить её на чугун картошки, это они мастера. Дело обычное. Глянь и перепадёт им чугун человек на десять. Считай, каждому по горсти горячей картошки в мундирах.
Зашуршит большой, тяжелый чугун корявым дном по исподу печки, подхватишь его рогатым ухватом и быстро на стол. А тут уж не надо сидеть и глотать пустую слюну.
Достанешь из штанины тряпицу с солью, возьмешь пальцами малую щепоть, посолишь облупленный горячий комок и обжигая губы, вдыхая жгучий пар, нажмёшь на него зубами. Дуешь на него, а он как огонь рот обжигает.
Старшина конечно в красном углу, он держит железную кружку, налитую самогонкой. Крякнет для порядку, понюхает корку хлеба и опрокинет всё разом, у него горло широкое. Сунет себе под нос ломоть ржаного хлеба и завертит головой.
В обозе двенадцать подвод. У всех двенадцати за голенищами кнуты и ложки. Сидят за столом, как апостолы, с двух сторон от старшины. А старшина, как Иисус, выкатив грудь, смотрит серьёзно на своих подчинённых. У себя, в полковых тылах, обычно во время еды никто не снимал с головы шапки ушанки. Здесь за столом под святыми иконами, совсем другое дело. Тут и хозяйка может осудить и сказать, что нехристи.
Солдаты за столом сидят по-христиански. Шапку на лавку и придавил её собой. Некоторые суют её за пазуху. Как там не вышло, что не случись, а шапка при тебе, на улице ведь зима.
Старшина закусывает, а сам строго поглядывает на подчинённых. Строгость, она всегда солдату нужна! Отведут солдаты душу горячей картошкой, а там глядишь, и самовар появится на столе.
Сани и сбруя на лошади были проверены. Повозочный в ожидании команды Трогай! прохаживался вдоль своих саней. А старшина на крыльцо появляться не торопился.
А здесь, на передовой, немец какой уже день продолжал рвать и метать. С рассветом, думая, что мы можем сунуться, он обычно усиливал огонь. Телефонный провод, протянутый ночью, как всегда обрывался. Телефонист уминал под собой за ночь выпавший снег, поджимал колени к животу и, прикрыв лицо рукавом шинели, тут же засыпал. На исправление линии ходили те, кто сидел в батальоне или полку. Солдаты с ночи перелезли в воронки поглубже, наскребли на бруствер снега и теперь в этих укрытиях можно было лежать, или сидеть несколько пригнувшись.
Сегодня ночью старшина в роту не придёт. Его послали в тылы дивизии получать новое пополнение. С ночи за продуктами пришлось послать в тылы полка двух солдат.
Старшина, тот знал лес, где, как и когда можно безопасно проехать, чтобы не попасть в дороге под артобстрел. Солдаты, были все время на передовой, где обстреливают лесную дорогу не знали, и когда перед утром посланные возвращались с термосом варева и мешком хлеба, их по дороге накрыли немецкие снаряды. В термосе появились дыры, жидкое варево из термоса потекло, а солдату повезло, его не задело. Второй солдат нёс мешок с хлебом, его ударило воздушной волной, отбросило в сторону и на время контузило. После недолгих поисков их нашли на опушке леса под елью. Они были в сознании, но руки и ноги у них не действовали.
Но дело не в этом. Рота осталась без хлёбова. Мешок с хлебом принесли. Те двое через некоторое время встали на ноги. Обидно, что термос оказался пустой. Второй раз снабжать варевом роту никто не будет. Всё разлилось, расползлось, ничего не осталось.
Ординарец вспомнил, что когда они притопали в полк с маршевой ротой, то ему впервые на глаза попались скруглённые железные коробки с широкими ремнями. Солдаты надевали их на спину и уносили на передовую. Потом он узнал, что железные коробки называли здесь термосами. Они служили для доставки горячей пищи солдатам на передовую.
Они тогда, долго стояли около кухни и ждали своей очереди. Их накормили с дороги, когда последний солдат отвалил от кухни с наполненным термосом. Те, что сидели где-то впереди, получали еду в первую очередь. А он представлял себе термос в виде круглой блестящей стекляшки. Здесь на фронте предметы и вещи имели совсем другое название и значение.
Когда они стали толкаться с пустыми котелками около кухни, то повар сказал им, что они находятся на передовой и собираться вокруг кухни кучей, опасно для жизни. Потом они услышали отдалённый гул и раскаты взрывов. Оказалось, что до передовой нужно ещё идти и идти. На передовой открыто никто не болтался. А около кухни, как помнит ординарец, ходили все во весь рост. Ходили спокойно и отпускали, даже шуточки.
У каждого на войне был свой передний край. У повара передовая проходит под колёсами кухни. С его черпаком воевать можно полсотни лет. Смерти не боись! Живым все равно останешься!
А где передовая? спросили они ездового с кнутом, стоящего у кухни.
В ответ он промычал что-то невнятное себе под нос и неопределённо махнул в сторону запада рукой. Ездовые, штабные и тыловые солдаты даже смотреть в ту сторону не желали. Они только ухом наводили, прислушивались и замирали, когда с той злосчастной стороны слышались раскаты взрывов и гул. Не прорвали бы фронт! Вот что их беспокоило!
После раздачи горячей пищи, новобранцам выдали винтовки и патроны. И они всё сразу поняли, что лес, где стояла походная кухня, вовсе не фронт, а глубокий тыл. Хотя тыловики считали иначе. До передовой им пришлось топать и топать!
Контуженых солдат, что несли в роту еду, доставили на передовую. В сан роту они не пошли, наги и руки у них стали понемногу двигаться. Вместе с ними на волокушах притащили хлеб.
Мёрзлый хлеб не жуют. Его откусить и отрубить нельзя. Его скребут помаленьку зубами, ковыряют штыком, соскребают лопатой. Кусочки и мелочь вместе со льдом кладут на язык и ждут пока он растает. Потом провалиться он в горло, как жидкая каша.
Некоторые из солдат кладут хлеб на время за пазуху между гимнастеркой и нижней рубашкой, там потеплей и вши в это время уползают. Они хлебный дух не переносят.
Разве солдат будет ждать, пока он оттает. В животе и мороженый кусок место найдёт. Каждая хлебная кроха, это питание солдата. Без этой крохи хлеба не уснешь, без неё не умрёшь, без неё до утра не дотянешь!
Ординарец и телефонист облюбовали новую воронку в качестве укрытия. Поблизости ударил тяжелый фугасный снаряд. Сразу после удара земля становится податлива для лопаты. Они вдвоём углубили воронку, перетащили туда нужный скарб, поставили телефонный аппарат и позвали ротного. Повернувшись на спину и откинувшись на схваченную морозом землю, они закурили и теперь отдыхали.
Хотелось пить. Но сколько не ешь, ни глотай снежную массу, снегом не напьёшься. Кроме того, нужно найти свежий снег, нетронутое место, не запачканное взрывчаткой. Нужно стряхнуть варежкой верхний с гарью слой, загрузить котелок и пробраться обратно к воронке. Жесткий рассыпчатый снег во рту тает плохо. Снег, в отличие от воды, имеет особый пресноватый привкус. Жуй его, валяй во рту, дави на языке, много его всё равно не заглотаешь. Снег таяли в котелках, но пили всё ту же противную жижу.
У ординарца была фляга для воды, немецкая, обшитая суконкой. Но, если флягу таскать на ремне, вода во фляге быстро замерзает. Не будешь флягу держать за пазухой на голом теле. Пробовал он засунуть флягу под шинель к животу. Такое впечатление как будто тебе туда мальчишки снега набили и льда напихали.
Ты чего хихикаешь? спросил при этом ротный.
Так ничего! А ледышка к животу в это время прижалась. С тех пор пустая фляжка, как деревянная колотушка, болталась у него на всякий случай на поясном ремне.
Иногда выпадали дни, когда старшина в тылах полка на роту получал спиртное.
Давай, отцепляй свою фляжку! говорил он, постукивая по мешку, в котором лежали две, три наполненные спиртом.
Получив от старшины драгоценный напиток, ординарец бежал обратно к себе в воронку, придерживая на боку, отяжелевшую фляжку. Но такие дни выпадали не часто. Больше было таких дней, когда он о спирте и о фляжке не думал, она болталась пустая на ремне, постукивая по костям на боку. Были дни, когда голодные и замерзшие солдаты напрасно ждали продукты и старшину. Старшина являлся, а продуктов не приносил. Повозочный за плечами держал термос, налитый горячей водой. Похлёбку обычно приносили холодной, а вот пустую воду, для чая успевали донести кипятком. Хлеба не было. Все смотрели молча на старшину и ждали, что он скажет, и слушали урчание у себя в животе.
Опять самоклизмирование! ворчали солдаты.
Сейчас, когда фрицы притихли. Можно немного размяться, подвигать онемевшими ногами, куда ни будь пробежаться вдоль роты недалеко. Хорошо бы поесть!
Когда, от голода кишки переворачивает, то хочется закурить. Махорки в роте нет. Её давно не выдавали. Даже телефонист, лежащий у аппарата, с точки зрения махорки был совершенно пустой. А у связистов во взводе, в отличие от стрелковой роты, всегда водились запасы и резервы, они снабжались отдельно.
Откуда-то справа, из-за снежного пригорка, ординарец услышал, голос младшего лейтенанта, командира взвода. В роте было десятка три солдат и двое живых офицеров. Ординарец повернулся набок и подался вперёд. Он встал на колени, вытянул шею и выглянул наружу.
Что там? крикнул он в сторону Младшего лейтенанта.
Где командир роты?
Тут он! Спит! А что?
Танки появились за деревней!
Много?
Нет! Два или три!
Ординарец перевалился на живот, вытянул ещё больше шею и стал смотреть на дорогу, которая вела из леса в деревню. Там, за деревней, сверху под горку, по зимней, едва заметной дороге медленно и лениво ползли черные остовы танков. Их было три. Звуки моторов пока до него не долетали. Их сносил ветер в сторону. В чистом морозном, воздухе стояла торжественная тишина. Было уже совсем светло, а немцы почему-то не стреляли. Теперь было ясно. При подходе танков, незачем было стрелять.
Ординарец ткнул командира роты локтем, думая, что он проснется, а сам, подавшись выше, стал наблюдать за ходом танков. Белый дым из выхлопных решеток клубами вырывался вверх, когда моторы набирали обороты.
Ординарец знал, что командира роты можно поднять на ноги в любую минуту, но его удерживало то, что лейтенант последние сутки почти не спал. Это был первый день, когда у них в роте не было потерь убитыми и ранеными. Ординарец решил не спешить.
Он вспомнил, что у него в вещмешке лежит десятикратный трофейный бинокль, который лейтенант ему передал на хранение.
Лейтенант предупредил его тогда:
"Пойдёшь со мной в полковые тылы, о бинокле никому ни слова, и не показывай. Держи его при себе, все время в мешке. Тыловики брат гниды, шустрый народ. Побегут, доложат начальству, а те отберут его себе, скажут в фонд обороны. Не будь дураком! Варежку не разевай!"
Теперь он снял лямки с плеча, развязал мешок и достал в толстом кожаном чехле чудо машину. Приложив окуляры к глазам, он навел его на резкость и стал рассматривать дорогу и ползущие по ней танки.
В бинокль были видны открытые башенные люки, лица танкистов, торчавших поверх брони. Они даже здесь, на самой передовой шли явно открыто, нисколько не опасаясь обстрела с нашей стороны. В бинокль было видно, что шествие на дороге замыкала открытая легковая машина. В ней, по-видимому, сидели штабники офицеры. Они о чём-то, говорили, показывали в сторону деревни, размахивая руками.
Танки, перевалив, через снежный бугор, пустили клубы серого дыма, вошли в деревню и скрылись за домами. Но где, в каком месте, у какой именно избы застыли они, трудно было сказать, он прозевал момент остановки. Изгороди и заснеженные огороды, покрытые инеем деревья, присыпанные сверху толстым снегом дома, закрыли собой остовы танков. Время как будто остановились.
Ординарец знал, что между деревней и позицией роты пролегал неглубокий овраг. Овраг был заметён глубоким снегом. Немецкие танки через него не пройдут. Сейчас самое главное, чтобы солдаты, увидев танки, сидели на месте и были спокойны. Что-то притихли славяне! Видать только шапки торчат! Ординарец прикинул и решил так:
У немцев кончились снаряды, вот они и пригнали танки в деревню.
Ну, теперь посидим в обороне! подумал он и глубоко вздохнул.
Он положил бинокль в футляр, опустился в воронку и снова откинулся на спину. Теперь он всё обдумал, решил и знал наперед.
Взводный больше не кричит. Солдаты лежат и посматривают на деревню. Солдаты по едва уловимым признакам чуют, когда всё в порядке. Они, конечно, слышат, видят и обо всём заранее знают. У солдат свой безошибочный взгляд и острый музыкальный слух.
Ведь бывали случаи. Стоило командованию принять решение отвести дивизию на другой участок, офицеры полка не в курсе дела, а солдаты на передовой уже перематывают портянки и щупают подошвы.
Ординарец откинулся на спину и тоже был не прочь заснуть. В течение последних суток он, так же как и ротный, много бегал и мало спал. Теперь очередь ротного. Он, ординарец должен нести дежурство. Они с ротным по очереди отдыхают, если вдруг немец на время затихал. Теперь от него не должна ускользнуть, ни какая мелочь. Он, ординарец должен всё видеть, всё замечать и держать в голове. Когда ротный проснется, он ординарец представит подробный доклад. Ротный может спросить обо всем, задать любой, самый ехидный вопрос. Он может спросить, о чём даже не думаешь.
Как работает связь? Есть ли во взводе у младшего лейтенанта раненые?
Ординарец, хоть он и рядовой солдат, командным лицом в роте не был, но уметь смотреть и думать он должен не хуже начальника штаба. Ротный с ним, с ординарцем, часто и по важным делам советовался.
Младший лейтенант тот во взводе, почти всегда с солдатами на правом фланге. В светлое время по открытой местности туда просто так не добежишь. С кем может ротный о своих делах, словом перекинуться?
Бывали случаи, когда ротный ему поручал целый взвод и он, ординарец вел его в заданном направлении. Выводил его на позицию, поднимал, если нужно в атаку, выполнял задание, которые ротный ему поручал. Но сам он не любил командовать взводом, когда по крайней необходимости попадал туда и на него ротный вешал ответственность за выполнение боевой задачи. Рядом с ротным всегда было легче и веселей.
У него и здесь были свои заботы. Они с ротным были больше чем друзья, чем начальник и подчиненный. Война, опасность, адский холод и постоянное напряжение, сблизили их. Он вздохнул, понимая всю важность текущего момента. Мысленно он делал всё, как его лейтенант, а душой и телом чувствовал себя простым солдатом. Ответственности он не боялся. Но она его почему-то угнетала и он нести её, никак не хотел.
Когда он появлялся среди солдат, они принимали его с серьёзным почтением. Он был всегда в курсе всех дел и неприятных известий.
Иногда обстановка на передовой поворачивалась так, что простые солдаты, не должны были знать о грозящей опасности их полного уничтожёния. Для них спокойней, когда они не смотрят смерти в глаза. Ситуация может всегда измениться. А то найдется один такой, драпанёт с перепугу, посеет панику, собьет с толку других, потом затаскают ротного. Полковым им что, им важно ответственность повесить на ротного. Им нужен стрелочник. Беглая масса солдат не интересует никого. Для суда им достаточно одного.
Тратить ценное время нельзя, если можно как следует выспаться. Когда подолгу не спишь, в голове начинают стрекотать кузнечики, а в ушах стоит перезвон и слышно пение.
На ходу можно закрыть глаза, продолжая идти по дороге. Картина дороги продолжает реально ползти перед тобой. Засыпая на ходу, ты отчётливо видишь уходящие назад поля, леса и дорогу. Видно торчащего в открытой башне танка немца, видно как он кричит и махает рукой. Другой немец с сигаретой во рту кивает первому головой в знак того, что мол, все понял. Во сне явно улавливаешь шум моторов и разговор, между немцами. Понимаешь, о чём они говорят, хотя кроме "Хенде хох" ничего другого по-немецки не знаешь.
Ординарец почувствовал толчок в спину и сразу испуганно открыл глаза. Не мигающим взглядом он уставился на телефониста.
Ну, что? спросил он, потряс головой, сдвинул на затылок шапку и утерся пригоршней колючего снега.
Чуть не заснул! сказал он сам себе.
Часа через два он разбудит командира роты и если тот не вздумает куда пойти, то он, ординарец закроет глаза, привалится к краю воронки и заснет безмятежно. Сидя с открытыми глазами, он немного поворочался, нашел удобную позу и спросил телефониста:
Я долго спал?
Не знаю! Я сам задремал.
Почему так бывает? На дежурстве закроешь глаза и во сне продолжаешь всё видеть. Ляжешь спать после дежурства, никаких тебе снов!
Повернувшись на бок, ординарец достал бинокль и приложил его к глазам. Он пошарил по снежным буграм, посмотрен на деревню и решил посмотреть вдоль линии своей обороны.
Посмотрел вправо. Там на снегу ещё темнела сгорбленная шинель убитого солдата. Ординарец решил под большим увеличением бинокля рассмотреть его лицо и узнать кто именно тот.
Тело убитого было несколько наклонено вперёд. Смотришь на него и думаешь. Солдат хотел вскочить, убежать от смерти, но она его схватила и силой удержала за полы шинели.
Шапка и плечи солдата были присыпаны снегом. Глаза были открыты, а тонкие бескровное губы напряженно и плотно сжаты. Глаза его были устремлены куда-то вперёд. Он как будто, смотрел и не мог оторвать своего взгляда от уплывшей в пространство собственной жизни.
Локоть у ординарца сорвался с опоры, бинокль вскинулся вверх и фигура убитого пропала. Узнать в лицо убитого он не смог.
Но что это? Чуть дальше, за тощим кустом, в расположении второго взвода, он увидел над окопом, струйку дыма.
Дым от сигареты! подумал он.
Курящего не было видно. В той месте изредка поднималась над кромкой снега солдатская шапка. Кто-то из солдат курил сигареты! Лежит в окопчике, пускает дым с удовольствием к небесам, а все вокруг об этом даже не знают.
Хоть воронка, где курили, была на приличном расстоянии, струйка дыма была отчетливо видна и дрожала перед окулярами бинокля. В горле у ординарца, где-то под дыхом вдруг засосало, помутилось в голове и захотелось курить. Махорки в роте не было уже вторую неделю. Казалось, что все привыкли без курева и бросили курить. А теперь после увиденного, взмутил душу ни голод, ни лютый мороз, а сладкий, забытый, давно так желанный, запах табачного дыма, Он цеплял за каждую жилку, будил внутри каждую клетку.
Первое, что мелькнуло в голове, нужно бежать туда, пока солдат там пускает струйки дыма. Потом следов не найдёшь, откажутся все, божиться станут.
Прикинув, путь туда и обратно ординарец решил разбудить ротного и доложить ему о танках. Потолкав лейтенанта, потряся его за плечо, он словами добавил:
Товарищ лейтенант? В деревню немецкие танки вошли!
Услышав про танки, я открыл глаза, посмотрел на ординарца, тупо перевел взгляд на телефониста и спросил.
Связь с полком есть?
Связи нет! Товарищ лейтенант! ответил мне телефонист.
Ну что там у тебя? обратился я к ординарцу, поднялся на локти и посмотрел в сторону деревни.
Три танка в деревню вошли! Стоят за домами!
Раз связи нет, беги в батальон, доложи о танках! сказал я телефонисту.
На линию искать обрывы не ходи! Это дело взвода связи.
В тыл пойдёшь один! Тебе нужно добежать туда и обратно. Пойдёшь напрямик. Пусть полковые ищут обрывы! Они за это получают медали.
Я прилягу ещё на часок! сказал я ординарцу.
А ты тут посмотри!
Повернувшись на другой бок, я подвигал плечами, поёжился от холода и снова заснул. Через некоторое время затрещал телефон.
Кто на проводе? Где командир роты? послышалось в трубке.
Да, да! Слушаю! сказал ординарец, понизив свой голос.
На вас танки идут! Приказываю держать оборону!
Всё ясно! понял!
Кто там звонит? спросил я, полу открыв глаза.
Комбат звонил. Передал приказ командира полка "Держаться!"
Ну! Ну! промычал я, повернулся на другой бок и опять клюнул носом. Клюнул раза два и опять открыл глаза.
Чем будешь держаться Сироткин? спросил я ординарца.
Ординарец резко повернул голову и удивленно расширил глаза.
Я товарищ лейтенант?
А кто же!
Я буду отсыпать своё время. А ты в это время за меня должен держать. Тебе и командовать ротой! Вот ты давай и держи!
Приказать "Держаться!" может любой дурак. Для этого офицерского звания иметь не надо.
Я поворочался, поворочался и заснул, а ординарец Ваня Сироткин надолго задумался.
Потом он вдруг очнулся и вспомнил, что надо немедленно сбегать на счет покурить. У солдата махорка или немецкие сигареты? А если у него табаку холера прилично? Так не дадут. Менять надо. Могу предложить им свой перочинный ножичек. У ножичка блестящее, как зеркало лезвие.
Скажу Фирменный! Золинген! Ротный, когда посмотрел на лезвие, так и сказал.
Прибежал телефонист. Он хотел было доложить лейтенанту, но ординарец вовремя подставил палец к губам и предупредил его, чтобы не орать и не соваться со своим докладом.
Ординарец ткнул телефониста в плечо и тихо, вполголоса, зашептал, что ему нужно сбегать вон в ту воронку.
Дорога, которую ему предстояло проделать, была не простой. В начале нужно было ползком миновать открытое поле. Местность со стороны немцев просматривалась хорошо и его могли запросто заметить и срезать из пулемёта. Вторым важным делом было всё быстро проделать. Пусть связист пока понаблюдает кругом.
Командир роты спит, а он ординарец сумеет быстро назад обернуться.
Ротный сразу проснётся и откроет глаза, когда он, ординарец, вернувшись, затянется сигаретой. Лейтенант учует табачный дым, поднимет голову, удивится и спросит.
Чего не разбудил? Старшина продукты принес? А я его приятно удивлю.
Нет, товарищ лейтенант! Это я у солдат сигаретами разжился!
Инициативу проявил? добавит ротный. Ротный одобрял, когда он, ординарец по собственной инициативе полезнее дела всякие делал. В данном, случае он не только для себя. Он старался и действовал из чувства товарищества. Они были товарищами и друзьями в бою.
Только бы по дороге не задело. Шальная пуля, она не разбирает в кого попадёт. Ей без дела летать не годится. Днём ротный никому не разрешал без дела болтаться по передовой.
Был случай, когда его, ординарца, лейтенант послал на фланг роты, а он на обратном пути с группой солдат потащился обшаривать убитых немцев. Дело было ночью. Они пролежали в нейтральной полосе почти до утра. Вот собственно, откуда у него появился Золингеновский ножик.
Но ротный потом спросил, зачем он туда с солдатами шлялся. Он показал ротному блестящее лезвие ножичка.
Вы же, требуете заточенные карандаши! Мне их нечем затачивать!
Карандаши, бумагу носил ординарец. Всё это добывал он сам или отбирал у солдат в фонд обороны. Солдаты не обижались. Командиру роты нужно было схемы рисовать и донесения писать. Ротный составлял планы расположения роты и занимаемой обороны, наносил ориентиры и огневые точки противника. Иногда пользовался полупрозрачной немецкой калькой "Пергамент", снимая с карты нужный участок местности. Теперь блестящее остриё перочинного ножа имело особое значение. Кроме того, ординарец иногда пользовался плоским лезвием как узкой полоской зеркала, рассматривая в неё свою испачканную окопной землей, физиономию.
Однажды их вместе с лейтенантом вызвали в тыл с передовой за получением в роту нового пополнения. Лейтенант тогда посмотрел на него и серьёзно сказал
Ходишь со мной по штабам, а вид у тебя замарашки.
На кого ты похож?
После этого замечания, он, конечно, старательно умылся, подтянул поясной ремень, оттёр грязные места на боках шинели, привел себя, так сказать, в полный порядок. С тех пор он и стал посматривать на себя в лезвие ножичка.
Ему было восемнадцать, и он думал, посматривая в эту узкую полоску, что пора бы на верхней губе расти усам, как у порядочного солдата. А они, не росли!
Ротный был старше его года на три, но тоже не часто брился. Ординарец посматривал на лейтенанта и во всём старался быть похожим на него.
Размышляя о ножичке, он перевалил через снежный край углублённой воронки и, работая быстро ногами, и держа хребет параллельно земле, побежал по выбранному направлению. Иногда он падал, замирал на короткое время, поднимал голову, отрывая её от снега, смотрел в сторону немцев и, собравшись в комок, вдруг вскакивал и снова бежал, бросая ногами снег.
В одном месте он ползком обогнул несколько присыпанных снегом трупов и скатился в лощину, решив перевести немного дыхание, лёжа на боку.
Потом он сел, осмотрелся по сторонам. Снег не везде лежал сплошным белым покрывалом. Чёрные прогалины воронок и плешины земли взрытой снарядами выделялись на общем фоне белого снега.
Теперь, сидя в низине, ординарец почему-то вдруг вспомнил про свой родной дом. Перед глазами всплыло бледное, худое лицо матери, её слезы, когда она получила извещение о гибели отца.
Вспомнил он, как сникла и сгорбилась она, когда пришел его черёд отправляться на фронт защищать свою родину. Услышал он последний и отчаянный крик её, она тогда стояла на крыльце, и этот миг врезался и навсегда отпечатался в его памяти.
Тогда на него впервые надели колючую настоящую солдатскую шинель. Шинель была длинная,
почему-то большая и очень просторная, сидела на нём как мешок. Он пытался встать и пойти ее сменить, но пожилой солдат, сидевший рядом, схватил его за рукав своей огромной ладонью и посадил на лавку обратно.
С шинелью не балуй! Она, тебе дана не для прогулок и для проминажу.
Потом поймёшь, почему солдату нужна широкая шинель. Меня не раз вспомнишь!
Действительно, в просторной шинели было тепло и свободно.
Домой он редко, писал. Часто забывал об этом. Он, конечно, жалел свою мать, часто вспоминал о ней, думал, как она там в одиночестве. Каждый день собирался написать. Доставал бумагу, брал карандаш, затачивал его лезвием ножичка и каждый раз отвлекался на что-то более важное и неотложное.
Здесь на передовой он, легко справлялся со всеми своими и ротными делами. Ни по одной статье, ни по одному пункту ротный не мог упрекнуть его, в чём ни будь. И только насчёт писем домой ротный иногда, проверяя, спрашивал:
Ты скажи-ка милый друг, когда ты последний раз писал матери?
Как когда?
Знаем когда! и ротный махал ему рукой
Садись и пиши!
Ты куда?
Как куда? К старшине за харчами!
Когда напишешь, тогда и пойдёшь!
Не напишешь, будем оба сидеть голодными! Ясно?
Он отвлёкся от своих мыслей. Посидел, отдохнул, нужно опять двигаться дальше.
Пригнув голову и опираясь на приклад, ординарец вскочил и побежал вдоль снежной низины. Твердые, как деревянные обрубки, валенки на морозе не гнулись. Они громыхали, когда под ногами появлялась покрытая коркой льда белизна. Валенки, как ходули тащили его куда-то в сторону и не позволяли бежать прямо. А он должён был, как мышь, проскочить открытое и взятое под обстрел немецким пулемётом опасное место. Сейчас он держал равновесие и мысли не занимали его.
Откуда-то из глубины обороны немцев высоко над головой прошуршал снаряд. За ним прилетел второй и третий. Немцы пристреливали опушку леса. Это первые снаряды, которые ударили туда.
Ординарец бежал и думал. В лесу спокойно и тихо. Рыхлый, чистый снег там совсем не тронут. Протоптал себе стёжку в снегу и бегай вдоль роты, если бы там проходил передний край. Можно не бегать в три погибели, согнувшись. Там можно пройтись между деревьями в своё удовольствие.
В лесу, куда не глянь, кругом навалом дров. Натянули бы палатку, поставили бы железную печку, топи сколько влезет. Ни ветра тебё, ни холода!
Подбегая к краю низины, ординарец на какое-то мгновение разогнул спину, повертел головой и огляделся по сторонам. У немцев в деревне всё было тихо, ни стрельбы, ни заметного движения. Середина дня, а как будто все спят.
Не ушли ли они из деревни? мелькнула мысль. Так ведь часто бывало. Бьют, бьют! Потом вдруг притихли. Наши сунулись в деревню, а печи уже остыли! Считай, немцы от деревни километров на двадцать сумели, отбежать. Стрелковую роту это не очень волнует. А вот командира полка и батальона начинает трясучка хватать. Командир роты во всём виноват! Как он смел, отход немцев на два часа прозевать!
Теперь лощина кончилась. Нужно было пробираться ползком. Как ползти и где, он знал хорошо. Они не раз с лейтенантом здесь бегали, когда обходили вместе роту.
И теперь перебирая локтями и вскидывая пятки, он проворно миновал самый бугор, вместе с тем, прилегая всем телом к земле, он набил в рукава шинели снега. Внутри стало мокро и холодно.
Стянув зубами варежку, он вытряхнул из рукава растаявший снег и подобрался вплотную к окопу, где сидели и курили солдаты.
Ординарец перемахнул через край окопа и сидя на заднице, съехал вниз, подобрав под себя полы шинели. Здесь на корточках, потирая озя6шие руки над котелком, сидело несколько солдат ихней роты.
Ординарец сразу понял, что бежал за махоркой зря. Солдаты раздобыли сухую доску, нащепали лучины и жгли их в небольшом котелке. Они грели руки. В котелке мелькал огонёк. Сизый, прозрачный дым медленно и лениво извивался струйкой, которую он с расстояния сумел разглядеть в десятикратный бинокль.
Один солдат обхватив ладонями, держал котелок, а трое других навесу грели руки.
Они сразу заметили появление ординарца. Солдаты повернули в его сторону головы и от гордости своей находки по-детски заулыбались во весь рот. Вот, мол, смотри, что мы изобрели здесь на фронте!
Лучина в котелке не гасла. Она, потрескивая, горела и постреливала. Огонь мелькал у них между пальцами, пуская икры. Ничего не скажешь! Это было изобретение века!
На снегу, на мерзлой земле огня не разведёшь. Снег под дровами быстро подтает. Дрова намокнут. Вместо огня пойдёт пар и сырой дым.
Костров на передовой солдатам разводить не разрешали. "Немец по дыму будет бить!" убеждали полковые.
А, если он по роте, без дыма, бьет вторую неделю, то это ничего? говорили солдаты.
Ординарец приблизился к сидевшим на корточках солдатам, протянул мокрый рукав и как бы нехотя, шевеля замерзшими пальцами, потрогал прозрачный горячий воздух. Так просидел он неподвижно несколько коротких минут.
Вздохнув, с сожалением, он поднялся и направился к краю окопа. Ему нужно было без задержки вернуться назад. Он потрогал в кармане гладкую ручку ножа, и довольный, что нож был на месте, пустился в обратный путь.
Быстро перебирая ногами, он оставил позади себя лощину, небольшой снежный бугор, присыпанные снежной порошей трупы убитых. А когда, перемахнув через край окопа, он соскочил в свою воронку. Он увидел, что командир роты уже не спал.
Рядом с лейтенантом в окопе сидел посланный из тылов полка связной солдат с поручением узнать на счет танков.
Командир роты о чём-то с ним говорил. Из обрывков речи ординарец понял, речь идёт о немецких танках, которые теперь стояли в деревне.
Командир роты скинул варежку, достал из планшета прозрачную кальку, взял карандаш и стал рисовать. Вот карандаш повис в воздухе и лейтенант на мгновение задумался. Сейчас он оторвет свой взгляд от листка, поднимет голову и спросит его, ординарца:
Куда ходил?
Но ротный молча покачал головой, улыбнулся чему-то и стал рисовать свою схему дальше.
Наверно решил, что я бегал, куда по нужде подумал ординарец. Но, вспомнив, что старшина вторые сутки являлся в роту без продуктов, он решил признаться ротному, что бегал к солдатам за щепотью махорки.
Может лучше молчать? мелькнуло в голове.
Без курева на снегу невыносимо и гадко. Организовать в котелке небольшой огонь он конечно мог. Но разве лучину, сравнишь с несколькими затяжками папироски. На дно котелка можно поставить и немецкую свечку, которая давно болтается у него в заплечном мешке.
Ординарец поёжился от озноба и холода.
Что вши заели? не поднимая головы, спросил командир роты.
Ординарец промолчал.
Лучше молчать. А то, куда бегал, спросит. Фраза, брошенная ротным, не требовала ответа. Вши ели всех. И живых, и раненых, и мёртвых.
Говорят, только комиссар и командир полка не имели вшей. Они носили нижнее белье, сшитое из немецкого парашютного шелка, отобранного у солдат, в фонд обороны.
А здесь в снегу, на передовой о вшах не думали. Какая разница, со вшами или без вшей, завтра тебя здесь убьёт. Что такое смерть? Сегодня ты есть, а завтра тебя нет! Осталось пустое место, в котором, тебя вовсе и не было.
Послали солдата идти и умереть за общее дело. Он встал и пошел. Его убили. Идея осталась, а солдата нет. И какая разница для командира полка, жил ты прежде или тебя вовсе не било. Важно, чтобы рота солдат деревню взяла. А кто они? Какие из себя? Разве это для тактической карты имеет значение. Да и карта, на которой рисовал командир полка кружочки, будет потом брошена по акту сожжения в огонь.
История войны без имён. Неизвестные и безымянные солдаты отдавали на войне свои жизни. Отдавали другим, чтобы, те другие не думали и не знали о них. Кто был, кто?
Ординарец подумал о вшах, и вспомнил о свечке. Свечка это чашечка, круглая коробка, похожая на банку с гуталином без крышки. Она наполнена стеарином, по середине, которой, торчит бумажный фитиль.
Пусть валяется в мешке. Она может потом пригодиться. Где ни будь в укрытии, в избе или в блиндаже можно будет зажечь её, когда нужно. Попадут же они, когда ни будь ночевать под крышу.
Немцы пустили одиночный снаряд по полю. Он, прошуршав, разорвался, зарывшись в снег, поднял белое облако снега и изморози. И к окопу по ветру потянуло едким запахом немецкой взрывчатки. Этим запахом пришлось дыхнуть и от него стало выворачивать всё нутро на изнанку. Уж очень он, был противно тошный. И без него от голода ныло в утробе.
Ординарец понял, что штаб полка хочет узнать, по какой дороге в деревню приехали танки.
Лейтенант посмотрел на схему и на местность, сличил нарисованное на клочке бумаги, проверил, подписал её и отдал солдату. Тот сложил листок пополам и сунул его под шинель в карман гимнастёрки.
Солдат сидел на корточках, и что-то соображал, прислушиваясь к шуршанию, летящих над головой снарядов. Он посмотрел вверх на серое непроглядное небо и нехотя, словно в тайне про себя помолясь, произнес вслух:
Ну, я пошел!
Командир роты посмотрел на него, шмыгнул носом и растягивая слова на распев, чтобы все слышали, сказал ему вдогонку:
Подожди! Помолись! А то по дороге убьёт!
Посыльной оглянулся, вытаращил на лейтенанта глаза, а лейтенант засмеялся. Посыльный проворно выскочил из окопа и петляя из стороны в сторону, как бы желая замести свои следы, побежал к лесу.
С каждой секундой он всё дальше удалялся от нас. Вот он пробежал среди мелких кустов и за снежным перевалом вдруг исчез. Но вот он снова вынырнул, проскочил между двумя отдельно стоящими елями и затерялся в лесу. Он торопился в тыл, боясь попасть под обстрел. Думал, что немцы только его и ловят, за ним только и охотятся.
Ну, этот будет жить! сказал ротный.
Бывали дни, когда на передовой не было сказано ни единого слова. Люди лежали рядом и упорно молчали. Под разрывами, под сплошным обстрелом, на лютом ветру и холоде зря не будешь чесать язык. Да и о чём говорить? Жратъ и курить нечего! Говорить, что каждый солдат дорог Родине? А может, это вовсе и не Родина пихнула его сюда на голое поле, под немецкий обстрел? Может, это полковые начальники по своей тупости и трусости держали солдат на ветру. Вместо того, чтобы разрешить им отойти на опушку леса. Какую внутреннюю силу нужно иметь, чтобы всё это выдержать и пересилить?
Каждый новый удар снаряда и очередной остервенелый налет уносил из роты людей. Пусть во время разрывов тебя бросает и колотит, ты всё равно должен пройти через это. Иначе ты и войну не видал.
Вырваться с передовой, убежать в лес, как тот связной солдатик, из стрелковой роты никому не суждено.
Уйти туда, где в прокуренных избах ездовая толчея и прочая тыловая братия портит воздух, тебе не удастся. Тебе это запрещено. Ты только можешь, идти и идти вперёд.
Они тоже люди. Им просто выпала более лёгкая доля. Они тоже от фронтовой жизни ноют. Им в тылах полка не легко и не сладко. Что и говорить!
И всё же сидят они в натопленных избах, ведут неторопливый ш
Magus  
продолжение
Magus
И всё же сидят они в натопленных избах, ведут неторопливый шутейный разговор. В картишки на хлеб, на сахар перебрасываются.
Ординарец вспомнил свою бабку, как она, сморщившись, словно глотая лимон, выговаривала его отцу, когда тот приходил домой выпивши. Она грозила ему страшным адом. А теперь в живых нет ни бабки, нет и отца. Бабка умерла своей смертью, как прыщ на заднице. А отец сгорел в аду, погиб на войне.
Теперь ему, из всей семьи младшему, пришлось испытать на себе, что такое ад и как невинный грешник страдает и корчится, когда горит его тело в огне. На огне наверно теплей и приятней, чем вот так умирать на ледяной сковороде. А тут ещё немцы пытают громом и молнией.
Разной дорогой бабка и отец к смерти пошли. Только минули бабку страхи и адские муки.
Ординарец развязал свой мешок, достал бинокль, сдул пылинки с прозрачных синих стекол, приложил окуляры к глазам и стал рассматривать передний край своей роты.
В створ бинокля опять попали убитые.
Один из них лежал на боку, вытянув шею и приподняв от земли несколько голову. Другой опершись на локоть, простёр вперёд застывшие руки. Рядом ещё один в неестественной позе дополнял эту троицу.
Трупы ещё не успели вмёрзнуть в застывшую землю, и любой разрыв мог легко перевернуть их в снегу. Вот почему они образовали как бы полусидящую группу.
И то, что он увидел в бинокль. То, что показалось ему, его поразило сразу и по всему телу, от сознания увиденного, пробежал озноб.
Ему показалось, что мертвые играют в карты. Застывшие фигуры были в наклонной позе, и мертвые образовали как бы тесный кружок.
Как только эта мысль возникла у него в голове, он со всей отчетливостью и ясностью увидел вытянутое лицо мертвого солдата. Оно как бы на время задумалось, узрев полуоткрытые карты соседа.
Ординарец смотрел в бинокль и не дышал. Через бинокль он видел живую картину, видел и не верил своим глазам. Перед ним всплыли люди, среди них бурлили земные страсти.
До боли в висках напряг он слух и зрение, пытаясь всмотреться в лица картежников, и уловить о чём они говорят.
Что ни будь, увидел?
Что там? Немцы ползут? повернувшись на бок, спросил командир роты.
Нет, товарищ лейтенант! У немцев всё тихо!
Он посмотрел в бинокль ещё раз и на расстоянии вытянутой руки увидел играющих.
Живые солдаты обычно играют на махорку, на сахар, на хлеб.
А эти на что?
Может в банке у них стоит сияющий венец вечной славы?
А может, они играют на неизвестные свои имена и могилы?
Убиты были в одном месте, а лежать на земле будут разбросанными по разным местам.
Домой им вышлют бумажки о гибели. Имена их будут помнить только матери старушки, пока ещё живы. Постарев от горя, они их навсегда унесут с собой в могилу. Вместе, с ними исчезнут из памяти реальные имена и когда-то живые люди. А разве важно знать эти имена через пятьдесят лет? Лётчикам на могилы поставят пропеллеры, а пехоту вообще не присыпят землей.
Ты чего там уставился? спросил лейтенант.
Да так, ничего особенного?
Ординарец ещё раз решил посмотреть на карточную игру. Приложил бинокль к глазам. Но небо в этот момент изменило свой свет и заметно просветлело. Сквозь серые облака на землю пробился солнечный луч. Он мелькнул перед глазами и сразу погас. Освещение снежного поля изменилось и теперь, сколько биноклем ординарец не водил ему не удалось обнаружить группу убитых, играющих в карты.
Что за чертовщина? подумал он.
В душу его закралось сомнение. Появился какой-то непонятно-суеверный страх. Он опустил бинокль и больше в ту сторону не смотрел. Налетевший холодный ветер мурашками пробежал по спине.
К ночи связисты наладили связь. Проложили новый провод вместо изорванного на куски. Лейтенанту передали приказ перейти к обороне. Это значит, что нужно ещё глубже закопаться в земле, углубить воронки, превратить их в окопы. Теперь, когда в деревне появились немецкие танки, о наступлении роты на деревню не могло быть и речи.
С наступлением темноты старшина привез продукты и взрывчатку. Явились два сапёра. Они должны были заложить заряды в воронках и взорвать их. Промерзшую землю ни киркой, ни лопатой, ни руками не взять. На сухих и снежных местах почва промерзает не так глубоко. Взрывчатка, здесь работает с эффектом.
Не глубокий, по пояс, вырытый в мёрзлой земле, окоп защищает солдата надёжно. Прямое попадание почти исключено.
Всю первую половину ночи на передовой громыхали раскаты взрывов. Перед утром ординарец и ротный пошли по окопам проверить солдат, как у них идут дела по углублению воронок.
Ещё с вечера командир роты приказал младшему лейтенанту выделить людей и убрать с передовой трупы убитых.
Не очень высовывайтесь! заметил ротный солдатам, проходя вдоль окоп.
Ординарец шел за ротным чуть сзади. Они вышли на правый фланг. Здесь в неглубоком окопе находился младший лейтенант. Когда они с ротным спрыгнули в окоп, то рядом с младшим лейтенантом в окопе увидели полураздетого солдата.
Думали, что его на куски разорвало! кивнул головой в сторону солдата младший лейтенант.
А он вот явился живой!
Два дня во взводе не было. Говорит, что у немцев был.
Как это у немцев? переспросил ротный.
Говорит, двое суток у немцев был. Вот только что в сумерках явился.
В самом деле, у немцев был? Может с перепугу, где в лесу отсиживался, а теперь сочиняешь?
Солдат низко опустил голову, зашмыгал носом и у него на небритых щеках, появилась слезинки. То ли они появилась от холода, то ли от обиды или жалости к себе, но две крупные слезинки быстро скатились по щекам.
Нет, товарищ лейтенант. Я у них по правде в сарае сидел.
А ты знаешь, что будет с тобой, если наши смержовцы узнают об этом?
А я товарищ лейтенант им ничёго не сказал!
Кому не сказал?
Им, немцам! Когда был на допросе.
Ротный и взводный дружно засмеялись.
О чём же они тебя пытали?
Всякое спрашивали! ответил солдат, вытирая вспотевшее от напряжения лицо.
Били наверно?
А чего меня бить? Я и так ничего не знаю.
Спросили, какая часть.
Не знаю! Мы неделю как прибыли с пополнением.
А кто у вас командир роты? Знаешь?
Знаю!
Кто?
Ротный!
Они видно подумали, что это фамилия ваша такая, переводчик в блокнот записал и спрашивает,
Он у вас украинец?
Кто?
Лейтенант Ротный?
Потом еще чего-то спросили. А чего я мог им сказать?
После того меня увели в сарай и поставили часового.
Я сидел внутри. Часовой снаружи ходил. Мне не видно его, а слыхать было. Он куда-то отходил. Потому, что когда возвращался всякий раз, что-то по ихнему бормотал и кричал мне через закрытую дверь:
Иван ду бист хир?
Сам ты хир! отвечал я ему. Он опять чего-то бормотал и довольный уходил куда-то.
Каждый раз я слышал, как он топтался на месте, сморкался в тряпку и опять исчезал. Было слышно, как снег скрипит у него под ногами. Один раз я подошел к самой двери и когда он ушел, надавил на неё. Дверь оттопырилась, я выглянул наружу. Гляжу, нет никого. Тихо кругом. Я решил бежать.
Выбрался из сарая наружу, да головой зацепился за что-то в дверях. Дернулся вперёд, а шапка на двери осталась. Я побежал. Было некогда оборачиваться назад. А рукавички у меня немец отобрал, когда вел в сарай с допроса.
Добежал я до оврага и прыгнул в снег под крутой берег, там решил отдышаться. Присел, забылся немного, а когда открыл глаза, было уже темно. Шинель на уши натянул вот и сюда дошел.
А как ты к немцам попал?
В тот день меня ранило, маленько. По каске осколком ударило. В глазах какие-то шарики и мушки летали. Товарищ младший лейтенант велел идти в деревню в сан взвод. Вот я и пошел. Да только пошел я в другую сторону. По дороге голова всё время кружилась. Зашел в деревню, вижу в деревне немцы. Вот они меня и взяли.
Солдат почему-то всё время торопился, рассказывая свою историю. Он был рад, что снова вернулся к своим. Но, услышав замечание командира роты, на счёт контрразведки сник и задумался. Он понимал, что передай его ротный, в тыл на допрос те из него быстро сделают матёрого шпиона. Открытое и доброе лицо его излучало растерянность и страх, а большие нескладные руки, подчиняясь внутреннему волнению, хаотично шарили по шинели, как будто искали порванную осколком или пулей дыру.
Ты кому из солдат говорил, что был у немцев?
Кроме как товарищу младшему лейтенанту, больше никому!
Ну, вот что! Сам соображай!
Твоё дело об этом забыть! И помалкивать!
А то там, в дивизии из тебя быстро контру сделают!
Понял?
Понятно!
Солдат мотнул головой, вскинул вверх покрасневшие от холода веки и с выражением благодарности и облегчения промямлил невнятно
Спасибо!
Дай ему винтовку! сказал ротный.
Здесь у нас от убитых остались.
А шапку с убитого сам возьмешь.
Солдат снова мотнул головой, улыбнулся в знак согласия, заёрзал на месте, взял винтовку и заторопился к своим солдатам во взвод.
Младший лейтенант отодвинулся несколько в сторону, освободил подле себя место для ротного. Они сели рядом. Младший лейтенант что-то хотел сказать, но командир роты положил ему ладонь на колено и добавил:
С солдатом всё решено!
Займись окопами! Взрывчатки истратили много, пусть лопатами поработают и углубятся в землю! Лично проверь, чтобы окопались, как следует!
Сделаем! сказал взводный.
Взводный откинулся на спину, похлопал себя по карману и достал портсигар. Надивил на защёлку с торца, она щелкнула и блестящая крышка под действием пружины открылась.
Ординарец вытянул шею и увидел ровный ряд сигарет. Они лежали прижатые друг к другу полоской резины.
Вот откуда шел дым от папироски! подумал ординарец. Он не мог тогда сделать ошибки. В бинокль было ясно видно, что кто-то курил. И когда разгоряченный от бега, он наткнулся на солдат с лучиной, это и сбило его с верного пути.
Младший лейтенант протянул портсигар сначала ротному, а потом ему, ординарцу.
Хоть и был он по званию всего рядовой, а за расторопность и человеческую смекалку его уважали. Уважали его не только солдаты, но и офицеры роты и никогда не забывали его.
Когда младший лейтенант протянул ему, ординарцу сигареты, он взял несколько штук про запас. Младший лейтенант не возражал. Они молча поняли друг друга. Он был парень добрый, но простачком в роте не слыл. Солдат и офицеров своей роты он старался уважить и платил им добром. Он всегда куда-то торопился. Его никогда нельзя было понять. То ли он всегда был озабочен ротными делами, то ли от него это требовал, ротный командир. Сейчас сидя в окопе без дела он чувствовал себя не уютно. Сидеть без дела было не в его характере. Потягивая сигарету и пуская в воздух ароматный дым, он думал о войне и о смысле вообще человеческой жизни.
Что собственно лучше. Погибнуть здесь на фронте? Или дожить до глубокой немощной старости, сидеть ждать смерти и жевать хлеб беззубым ртом?
Лейтенанты разговаривали между собой, а он, отвалившись на вещмешок дремал, поджидая, когда его с собой позовёт ротный.
Обоз перевалил снежное поле, и лошади бойко побежали вниз. Чтобы в конце горы притормозить и не разогнаться в прыть, повозочные натянули вожжи. Лошади, храпя, стали садиться задними ногами на снег, головы у них вытянулись вперёд, они чуть не вылезли из своих хомутов. Обоз миновал крутую лощину. Лошади протопали по льду небольшого ручья. Обоз медленно вывалил на равнину. Впереди лежало снежное поле.
Не успели они отъехать от оврага на пару километров, как сзади послышались крики и нарастающий гул самолёта.
Бросив поводья на передок своего возка, где, укрытые брезентом лежали раненые, повозочный, перемахнув через придорожную, снежную канаву, размашисто махая руками, бросился бежать, как и другие в открытое поле. Он видел, как справа и слева, перегоняя друг друга, бежали его дружки, такие же, как он повозочные. Высоко вскидывая коленки, они пытались развить предельную скорость.
По глубокому, нетронутому снегу далеко не уйдёшь.
Нужно же было обозу угодить в такой момент на открытое место. Где ни леса, ни кустика. Одна сплошная ширь и гладь. По обе стороны от дороги не на чем глаз зацепить.
Бегущие падали, головами роя сугробы, вскакивали, барахтались, по снегу били руками, старались подальше от обоза удрать.
Повозочный уже слышал свист и рёв, идущего сзади, вдоль дороги, на бреющем полёте, немецкого самолёта. И это ещё больше подхлёстнуло его. Откуда у человека силы берутся, такая прыть и быстрота, когда казалось нечем дышать, когда просто воздуха не хватает.
Только что, еле передвигая ноги, шли они по дороге рядом с санями, подергивая вожжами. Думал совсем о другом, и вдруг как с цепи сорвался.
В последнее время он стал что-то покашливать, когда закручивал из самосада козыо ножку. Самосад он обменял в деревне на сахар.
Неужто здоровье потерял? подумал он, лёжа на боку, заглубившись в мягком снегу, чтоб с самолёта его нe было видно.
А может кашель от курева? После этого самосада? успокаивал он себя.
Самосад на самом деле был ядовитым и крепким. Он сплюнул желтую слюну на белый снег, посмотрел на плевок и покачал головой. Даже после выкуренной козьей ножки в горле продолжало некоторое время горчить и першить.
Самосад видно был когда-то подмочен, или сильно залежалый, решил он. Но, несмотря на явную порчу, выбросить весь кисет не хватало духу. Он отдал за него целых четыре пайки колотого сахара.
Тем временим, самолёт пролетел над дорогой. В след за ним грохнули взрывы и взметнулась снежная пыль. Какие-то темные куски пролетели в воздухе. Никто из повозочных не показывал головы. Лошадей на дороге не было видно.
Цела ли моя? подумал повозочный.
А то ведь придется ему, как безлошадному возвращаться назад в полк. А там не долго, возьмут, глядишь, и сунут на передовую. От этой страшной мысли, от своей ничтожности и беззащитности по всему телу побежали мурашки. Вот где належишься в снегу.
Он быстро поднял голову, выглянул за кромку примятого снега наружу и посмотрел назад, влево, вправо, кругом никого. Все ждали, что самолет развернется, зайдёт на бомбёжку в обратную сторону, и ни кто не показывался. Все лежали в глубоком снегу.
Повозочный быстро поднялся на ноги. Мысль, что его лошаденку убило, как кнутом подстегнула его. Выпрямив хребет, он сразу заторопился. Спотыкаясь и падая, он побежал к дороге, к своей телеге.
Именно сейчас, когда он не знал, что случилось с санями и его лошадёнкой, он бежал, его терзали догадки и сомнения.
Перевалив через сугроб, он увидел перед собой пустую дорогу.
Где же обоз? подумал он и остановился.
Был обоз, стоял на дороге, а его как языком с дороги слизнуло. Ни саней, ни лошадей, ни людей, ни убитых, ни раненых.
Повозочный подхватил полы шинели и побежал вдоль дороги вперёд. Через некоторое время впереди он увидел, что лошади, покинутые ездовыми, медленно и лениво идут друг за другом. Он прибавил шага и нагнал свою упряжку. Только после этого он увидел, что со стороны снежного поля показалась его братия.
Лошади, почуяв приближение людей, остановились. Они повернули головы и стали косить глазами на своих хозяев и благодетелей. Умные животные всё сразу поняли.
Ну, брат! У тебя и выдержка! сказал старшина, возвращаясь последним.
Он тоже появился у лошадей. Но он не мог отдышаться. У него появилась одышка.
Ты брат того! Как твоя фамилия? Ну да ладно! Переставь свою подводу на самый зад. Будешь замыкающим. При заходе самолёта сзади заранее выстрелом дашь мне об этом знать.
Солдат, который ехал сзади, прозевал нужный момент. Весь обоз из-за него, из-за одного ротозея, попал под обстрел.
Ну, вот и получил повышение по службе, подумал повозочный. Теперь я правая рука старшины, теперь на стоянке я сяду за стол рядом с начальником полкового обоза.
Не улыбайтесь. Для повозочного страшней старшины сейчас на этой земле не было никого. Как в старое время его превосходительство! Захочет, враз из любого повозочного, стрелка солдата не моргнув глазам, сделает. Жил, был человек. Попал на передовую, и не стало его. Взглянет старшина сердито, сдвинет лохматые брови, прищурит глаз, крякнет для острастки и пиши домой прощальное письмо.
Заранее никто из солдат не знает, что старшина задумал, что у него на уме. Важно одно, чтобы после его недовольного и косого взгляда он не обрушился на тебя с площадной бранью. Повозочный должен чувствовать настроение своего старшины. Как угадать, доволен он сейчас или вдруг заворчит?
Приглядись к нему, когда он сидя спит, укрывшись в санях тулупом. Его лицо и во сне впечатляет. На лице у него самодовольство и властолюбие. А теперь, когда он при всех тебя похвалил, считай себя приближенным, попал ему в милость.
Но надолго ли это? Долго он не держит около себя повозочных. Одна и та же личность ему быстро надоедает. Постоянно меняя около себя прислужливых, он держит остальных в смятении и наготове. Быть замыкающим в полковом обозе, это не только доверие, но и считай уважение.
Повозочный вспомнил. Когда в тылах полка упряжки выезжали на дорогу и стали занимать в обозе свои места, он пытался, тогда втиснутся со своими санями поближе к передней, где ехал сам старшина. Он хотел, так сказать, быть на виду. Но его бесцеремонно оттеснили другие.
Куда лезешь деревня? Знай своё место!
А когда обоз загрузили ранеными, и они тронулись друг за другом гужом, он увидел, что его повозка идёт не последняя. И поэтому тогда он счёл себя не из последних людей.
На счет близости к старшине ему всегда не везло. Среди близких к старшине были люди юркие, они подле хозяина крутились волчком. А ему, как он не старался, почти всегда не везло.
Видно от бога не было дано! Он всегда, как букашка карабкался по песчаному косогору, стремился вверх, к солнцу, к солнечному свету. Но у него не хватало смекалки далеко и свободно смотреть вперёд. Жил он просто одним днём. День прошел и слава богу! Всю жизнь он, как русский мужик, мечтал и ждал затаённой удачи. Может Манна с небес на него упадет. И когда, что-то очень хотелось, ждал, тайно молился, а наяву всё получалось наоборот.
И сейчас, когда, немного ослабив вожжи, шел он за обозом, в мыслях был он рядом со старшиной. Вот сидит он среди дружков лошадников, говорит о деле, теперь все слушают и не перебивают его. Вдруг сбегает с крыльца посыльный солдатик, шарит глазами по солдатским макушкам и сразу к нему.
Ты чего сидишь? Тебя требует к себе начальство! вчера от аппендицита умер кладовщик. Вызывают тебя. Думают на его место назначить. Старшина рекомендует. Принимай продуктовые склады.
Там среди бочек, ящиков и мешков с мороженым хлебом, среди муки, сала, сахара, папирос, табака, сливочного масла, сгущенного молока, яиц и солдатской махорки жизнь и работа сытнее и гораздо веселей. Хочешь, не хочешь, а плечом шинели заденешь мешок с белой мукой. Запах и пот от тебя пойдет сытый и жирный. Будешь сыт и вшей у тебя не будет. Вши на голодном ползают.
В маршевой роте, когда их везли на фронт, вот когда почесал он и поскрёб себе затылок. А теперь на фронте, он к ним привык. Теперь они везут в обозе раненых. Вот кому теперь доставалось от вшей.
Вши заползали под бинты, грызли живое мясо и раны. Раненые кричали, доходили до исступления. Если повязку ещё можно было шевельнуть, то присосавшаяся вша от раны отваливалась, она уползала в другое место. А под гипс не залезешь. Туда только прутик или засохшую травинку можно чуть-чуть подпихнуть. Под гипсом они роились, гнездились и начинали грызться между собой.
Дорога все выше ползала к перевалу, прошла по хребту и скатилась в заснеженную даль. Здесь она шла мелколесьем и краем болот.
Лошади легко, трусцой сбежали под косогор, размашисто вскидывая по снежной дороге ногами. От них с дороги в стороны летели комья снега. Сбежав, они, медленно переваливаясь в раскачку, переходили на шаг.
Обоз неторопливо въезжал в заснеженный лес. На деревьях и кустах висели тяжелые шапки снега, пахло хвоей и лошадиным помётом. Огромные стволы елей медленно проплывали, мимо саней. В редком лесу всегда казалось странным, что дальние деревья обгоняли передние. Видя это, повозочный каждый раз думал, почему так происходит, и понять никак не мог.
Когда обоз полз, по лесной дороге, можно было пристроиться сзади в ногах у раненых. Привалиться в санях. Лошадь сама выбирала свой путь. Где нужно она замедляла, когда нужно она ускоряла свой шаг. Она как собака на привязи брела за идущими впереди повозками по дороге.
Повозочный присел на край саней, закрыл глаза и провалился в забытьё. Но слух и вожжи по привычке не ослаблял, хотя сознание и погасло. Он и во сне вытягивал губы трубочкой и, не открывая глаз, понукая, свою кобылу, чмокал.
Лесная дорога была бесконечной. Никаких тебе перекрёстков и развилок в сторону. Наезженная обозами зимняя колея тянется по знакомым местам, далёко уходя в тыл от линии фронта.
На ухабах сани вздрагивали. Молчаливые раненые стонали. Но и в эти отдельные моменты повозочный не открывал глаза и не вскидывал головы над дорогой.
Теперь, когда они от передовой отъехали километров двадцать, и здесь не было слышно снарядного гула и отдалённых разрывов, на душе становилось спокойно, без всяких тревог. Не было здесь суматохи и бестолковой суеты полкового тыла, да и войны здесь как будто не бывало совсем.
И казалось ему, что в санях у него вовсе не раненые, а наваленные как попало дрова. Вот проедет он овраг и за крутым поворотом, у ручья, покажется родная деревенька.
Не плохо бы было ему сейчас на недельку махнуть в родные места. Вон ездил же кладовщик, возил посылку жене майора, а на обратном пути завернул домой на три дня.
Он слегка потянул за вожжи свою лошадёнку, открыл глаза, полоснул её поперёк прогнутой спины ременным кнутом и она послушно затрусив побежала по дороге. Над кем ещё он мог проявить свою власть и волю?
Лошадёнка насквозь знала и видела душу своего хозяина. Она, покачивая бёдрами и пуская пар из ноздрей, через некоторое время сама перешла на размерный лошадиных шаг. Уступить ему малость, пробежать, рысцой каких то полсотни метров, а потом опять идти лениво, не торопясь и качать головой.
Даже она, заезженная кляча чувствовала, что он выбился по службе вперёд чисто случайно, по явной ошибке. Умные глаза её не раз ставили его в тупик.
Перед тем как запрягать её, он выносил на себе из избы хомут и сбрую. Бросал всё в сани, с тем чтобы проверить не порвалось ли где, не потёрлось ли, не висит на волоске, и не оборвется где в пути. Он не собирался выводить её из стойла к саням, пока не закончит осмотра.
И когда он поворачивал голову в её сторону, закашлявшись затяжкой самосада, она уже стояла рядом сзади, тыкала его в плечо шершавей ноздрёй, обдавая его теплым лошадиным дыханием. И если он при этом смотрел на нее в упор, глаза её говорили
Видишь, я здесь, рядом! Чего волноваться?
После, этого она опускала голову и легонько щипала его теплыми губами за пальцы. Он знал, что она чего-то просит. Он лез в карман, доставал оттуда завалявшуюся корку черного хлеба или картофелину и она мягко брала угощение губами.
Иногда он даже баловал её, протягивая ей, замусоленный в кармане, небольшой кусочек колотого сахара. Она понимала его доброту. Какая-то кроха из его кармана переходила и перепадала ей. Она всегда терпеливо ждала этого момента. Она очень понимала человеческую ласку и доброту, чувствовала своей лошадиной душой и платила ему своим терпением и привязанностью.
Сейчас, она сама не торопясь, поспевала за идущими впереди возками.
День уже был на исходе. Обоз вывалил на опушку леса. Дорога пошла между снежных равнин. Она то тянулась прямой укатанной лентой, то снова начинала вилять по изрытой копытами снежной земле.
Все те, что остались в полку и эти идущие за обозом были связаны одной крепкой верёвочкой, узами братства и принадлежности к тылу и между собой. Их объединяла одна забота. Сохранить свои жизни и дожить до конца войны. И любые там понятия и моральные взгляды не имели для них никакого значения.
Нельзя было допустить, чтобы раненый или больной стрелок после излечения мог подвинуть кого-то из этих и занять их место. Каждый вшивый и тощий тыловик был помечен особым запахом и знаком усердия. На каждое нужное место в тылу подбирали человека по особым признакам и приметам. Потому, как угодлив он был, потому как низко гнулся у него хребет, потому как он смотрел в глаза начальству и стоял перед ним.
Тыловика из далека сразу видать по походке. Он идет и косолапой походкой загребает под себя снег со стороны. Его можно сразу определить по шустрому и без слов понимающему взгляду. От тылового служаки всегда исходит надёжный и сытый дух.
Для работы в тылах полка простые солдаты стрелки не годятся. Сюда отбирают людишек по вислым ушам, по оскалу рта и зубов, по собачьему нюху и по хищной утробе. К тыловым службам полка солдат с передовой не подпускали.
Они не так угодливы и послушны, достаточно сообразительны, податливы и бессовестны. Они не владеют гибкостью и тонкостью ума, чтобы без всяких намёков и подсказок служить начальству верными псами. Люди с чистой совестью и этой, как её, честностью, в услужение полковому начальству непригодны.
Никто из тыловых крыс не должен оставлять своего места, ни последний повозочный, ни повар, ни даже портной и тем более Ёся, парикмахер полка. Майор, замполит знал это прекрасно.
Отработанный и налаженный тыловой аппарат в трудный и переломный момент не даст даже осечки, в любом щекотливом и незаконном деле будет полный ажур.
Он прекрасно понимал, что все берут, а те, что помельче, как крысы тащат, а те третьи, как муравьи, подбирают по крохам. Он знал, что львиная доля солдатских ротных пайков остаётся в полковых тылах и до рта солдат стрелковых рот не доходит.
Даже сапёры, которым по долгу службы, нужно бы было быть в стрелковых ротах и заниматься там проведением инженерных работ, сидели постоянно в тылах полка и занимались благоустройством блиндажей, бань, лошадиных стоил для тыловых начальников и для их подчиненных.
Тылы полка стояли и ждали, когда стрелковые роты возьмут, очередную деревню. Возьмут и с хода пойдут вперёд, преследуя немцев. Только тогда, вслед за ротами трогались и они. А на переднем крае, который проходил перед деревней, оставались снегом присыпанные трупы убитых солдат.
Ёся портной и Прошка ездовой числилась по штату в похоронной команде. В штатных списках стрелковых рот состояли вестовые сидящие впереди на ковровых саночках, денщики чистившие сапоги и раздувавшие самовары, и прочий нужный при штабе народ кого куда послать, что принести.
А когда весной, с земли сходил снег, и трупы убитых во всем великолепии представали перед местными жителями, перед взором изумленных женщин и детей, тыловики об этой своей святой обязанности, похоронить убитых солдат, забывали.
Может здесь, среди брошенных солдат, были их отцы и мужья, сыновья и родные? Да разве теперь узнаешь в обезображенных трупах своего родного и близкого человека. Редко у какого солдата лежала в кармане солдатская книжка или капсула с фамилией на бумажке.
Хмельной угар, натопленные избы, парные бани, взбитые подушки, пуховые перины, сытая жизнь, податливые хозяйки, всё это заслоняло человеческую сущность, мораль и войну. Всё, что было народной совестью, об этом молчали.
На убитого, отмеченного галочкой в ротных списках, в полку заполняли извещение по форме и посылали семье. Не очень то корпел писать, чтобы выяснить место гибели солдата. Название деревни писали то, где в данный момент стоял штаб полка. Офицеры штаба уточнениями истины себя не утруждали. Погиб солдат здесь или десять километров впереди это было не важно.
Десятки, сотни, тысячи, миллионы ушли в землю. А кто, где лежит, разве это теперь имеет значение и волнует кого.
В стрелковой роте на передке, в мерзлой земле ковыряются старики и мальчишки. Солдат в возрасте и силе давно уже нет. Старики и ребятишки долбили мёрзлую землю всю ночь. Усталые, они к утру валились и тут же в своих окопах засыпали. Рассвет не предвещал ничего хорошего. В желудке не бултыхалась, как обычно мучная подсоленная жидкость, солдатам даже во сне виделось, что им третий день не дают в роте харчи.
Перед фронтом полка после недели боёв остались три недобитые стрелковые роты. Если просто арифметически подсчитать, то получиться, что на переднем крае нет и сотни живых солдат. Зато в тылах полка по подсчетам старшины находилась огромная армия, по крайней мере, около тысячи.
Немцы не увидели к утру свежие выбросы земли на переднем крае. Ещё не занялся рассвет, а в воздухе медленно закружились крупные снежинки. Через некоторое время дыхнуло сырым порывом ветра, и с неба неожиданно повалил густой и мокрый снег.
Тяжелые хлопья снега слепили глаза, холодили переносицу, щеки, подбородок и губы. Снег падал, таял, проникал за воротник и холодной струёй сбегал по спине, по хребту в солдатские штаны мокрой влагой. Мокрота между ног, скажу я вам хуже, чём рой надоедливых вшей на гашнике.
При мигающем свете осветительных ракет немцев, снег казалось, сплошной лавиной отрывался от земли и поднимался к небу. Но вот он переставал лететь вверх, неожиданно замирал и сплошной стеной устремился снова вниз. Снежная лавина то застывала на месте, то снова срывалась и неслась навстречу земле.
На шапках и на плечах нарастала снежная липучая масса. Она обваливалась, обваливалась, обваливалась и падала вниз лепёшками.
Накануне изрытое снарядами поле в полосе обороны стрелковой роты, теперь под снегом выглядело совсем другим. Снег сгладил повсюду бугры и канавы, воронки и выбросы комьев земли. За короткое утро, черная изрытая полоса переднего края исчезла из поля видимости, как мираж в полуденной пустыне.
Немцы посмотрели и удивились.
Где же русские?
Куда девался Иван?
Деревня, где сидели немцы, тоже провалилась по самые окна. Она изменилась на столько, что стала какой-то чужой. Нейтральная полоса растворилась и исчезла на фоне белого поля. Ориентиры пропали. Стрельба замерла. После каждого снегопада фронт затихал. Только потом, когда среди белого снега замелькают, зачастят серые солдатские шинели во весь рост, потихоньку начнётся стрельба.
Сначала небольшая перестрелка одиночными выстрелами из винтовок. Потом короткими очередями из пулемётов. Потом прилетит, шурша первый немецкий снаряд. После чего последуют налёты целой батареей. Кто-то первый выстрелил, и с этого началось.
А сейчас падал мокрый снег. Он предвещал долгую и надежную тишину на переднем крае. Свежий мокрый снег не только прикрыл истерзанную землю, изменил облик земли, он обновил души солдат, умыл их заскорузлые лица, влил в них живую струю человеческой силы и чего-то нового. И солдаты, как дети, позабыв про войну, вдруг начали перебрасываться снежками.
То, что молодые и старые, бросали друг в друга снежками, имело исключительно важное моральное значение. После стольких тяжелых обстрелов, долгих ночей, дней и недель адского холода у солдат загорелась новая искра надежды на жизнь. Не всё было выбито и уничтожено в солдатской душе. Не застыла она на ветру и на холоде, не превратилась в кусок ледышки с безразличием и апатией ко всему. Солдаты по детски радовались, когда снежок попадал и разлетался на голове соперника.
Я случайно поднял голову и увидел, как в полосе обороны роты замелькали белые снежки. То там, то здесь взлетали они, как немецкие осветительныё ракеты.
Ну и дела!
Пусть играют!
Не всё ещё умерло, осталось и живое в солдатской душе. Живет внутри него огонек, раз вдруг вспомнил далёкое прошлое и вдарился в детство.
Во мне тоже задело что-то. Я скинул варежки, растопырил широко пальцы, загрёб побольше за один раз липкого снега, скомкал и сдавил его в круглый плотный комок. Поваляв его в ладонях, прикидывая куда бросить, запустил его вдоль линии обороны роты. И в тоже мгновение получил сзади точный удар снежком по голове.
Если немцы видели эту странную на войне картину, то теперь им не сдобровать. Мы чувствовали на своей стороне силу и волю русского солдата. Недолго каждый из них продержится в роте. Три десятка солдат и двух офицеров хватит максимум на неделю. Кто исчезнет, кого убьет, кто схлопочет тяжёлую рану.
Быстро растает весной, набухший снег, вместе с ним исчезнут и эти играющие в снежки человечки. Исчезнут навсегда, как этот ударивший по голове комок снега.
Прилетел ещё один. Ударил в плечо и разлетелся.
Метко кидают! подумал я.
Magus  
Глава 11. Фельдфебель Пфайффер
Magus
Декабрь 1941

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
25 декабря немцы встали на рубеже: Иванищи, Александрово, совхоз Красноармеец,

Леушкино, Гостенево, Чухино, Сидорово, Климово, Никольское. В боях у деревни
Чухино дивизия понесла большие потери. 30-го декабря 41 года дивизия находи-

лась в составе 31 армии. 250-я??? прорвала фронт на участке Гостенево-Чухино,
а 1-го января 42 года, повернув на Ржев, дивизия была передана в 39 армию.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Из показаний пленного солдата сапёрного батальона 262 пех. див. Руди Наделя.


Ванька-ротный
В избе на широкой лавке у замёрзшего окна сидел обросший и замотанный тряпьём пленный немец. Сложив руки и опустив их смиренно на колени, он сказал нерешительно:
Если позволите... Я расскажу вам все по порядку.
Хорошо! согласился я.
Говорите медленно! Чтобы слова и фразы я слышал раздельно.
Пленный понял, покачал головой (вздохнул глубоко) и о чем-то задумался. Солдаты умолкли. В избе наступила тишина. Прошла минута. Немец как бы очнулся, обвел нас сидящих грустными глазами и стал рассказывать свою, как он выразился печальную историю.
Во время рассказа я останавливал его, задавал ему вопросы, уточнял значение отдельных и непонятных мне слов и делал короткие записи на листках бумаги.
Рассказ о немецком обозе имел (не один, а два) два источника. Один это то, что рассказал нам немец и другой это то, что мы видели сами в пути. Дело в том, что по дороге из Чухино на Климово и Никольское перед нами двигался немецкий обоз. Для того, чтобы в рассказе все было ясно и встало на свои места, мы должны вернуться во времени несколько назад.
Ну что явился? спросил меня сидевший в избе штабник.
Как фамилия этого штабника я точно не помню. Но по-моему это был Максимов. Теперь ведь это не важно, кто именно это был. В то время я не вылезал с передовой, редко бывал в тылах и штабе, не всех штабных и тыловых знал в лицо и по фамилии. Я хорошо различал их голоса по телефону. Уж очень далеко от передовой сидели они тогда, в сорок первом. Так было заведено, что штаб и полковые тылы вставали от передовой подальше, чтобы до них не долетали снаряды.
Так вот. После фразы "Ну что явился!", Максимов добавил:
Во второй батальон уже звонили! Солдат тебе выслали! Иди погуляй!
Ванька-ротный
Выйди на улицу, там их и обожди.
Я вышел из избы на волю, посмотрел на толстые брёвна, валявшиеся за углом, огляделся кругом, подошел к поваленному дереву около забора, стряхнул варежкой лежавший по верху (ствола) снег, достал кисет, сел и закурил. Я сидел у дороги, по которой вот-вот должны были подойти солдаты моей новой роты. Часа через два на дороге появились четверо, а потом ещё двое (солдат). Я посмотрел на них. Солдаты бывалые. Но их всего шесть (человек). Но это не рота. По внешнему виду солдаты пришли с передка. Полкового обозника, его сразу видать с расстояния. Его по спине по бокам и животу отличишь, по поясному ремню, по прохиндейской роже, по вороватому острому взгляду. А эти шестеро были простыми солдатами. У них на лице как на иконном лике святой смирение и мудрость (покорность) войны. Я сидел на стволе поваленного дерева, смотрел на дорогу и курил. Один солдат из шести, по-видимому старший, подошел к часовому и спросил:
Здесь чтоль штаб полка?
Ну, а тебе пошто его надо?
Давай доложи! Шесть человек из второго батальона по приказу штаба явились (сюда прибыли). Вот передай! и солдат подал часовому сложенную пополам записку.
Садись возле забора, братва. Можно курить! объявил он стоявшим на дороге солдатам.
Те сошли с дороги, расселись в снегу возле изгороди, размотали свои кисеты и начали крутить (махорку в газетных обрывках).
Я смотрел на солдат и на часового, который вышел из избы и остался стоять на крыльце, на уходящую в заснеженный лес дорогу по которой должна была подойти стрелковая рота. Солдат было всего шесть. По военному, времени, куда не крути, а человек тридцать солдат я должен иметь в новой роте. Я никак не предполагал, что эти шесть и есть моя новая рота. Солдаты сидят рядом на дороге и пуска кают дымки. Я тоже покуриваю и посматриваю на них, не подозревая, что это (и есть моя новая рота) с ними нужно куда-то идти. Но вот на крыльце показался тот самый штабной, к которому я прибыл по вызову. На нем был новый полушубок и валенки, загнутые под коленками на выворот. Увидев (сидящим на дереве) меня, он спросил:
Ты чего сидишь лейтенант? (Чего делаешь?).
Видишь сам! Сижу, курю и жду роту!
Ты, когда разговариваешь со старшим, должен встать (лейтенант)!
Встать, значит встать отвечаю я.
Я тебя вызывал?
Вызывал!
Ты ждёшь солдат из батальона?
Жду!
А эти откуда пришли?
Не знаю!
Ванька-ротный
А ты не можешь спросить?
Мне ни к чему.
Вы откуда прибыли? спросил он солдат.
Из второго батальона, по вашему вызову!
Вот лейтенант! Это твои солдаты! Я обернулся и посмотрел (на них). Теперь я их рассматривал совсем с других позиций.
Это твои люди. Считай, что твоя рота в полном составе!
Да?
Да да! сказал Максимов и посмотрел на меня. В чем мол (собственно) есть ещё сомнения?
Придет пополнение, получишь ещё полсотни. А пока с полкового склада получишь патроны, гранаты и хлеб на этих солдат (на три дня). Я позвоню, чтобы тебе сегодня всe выдали. Ручных пулеметов в полку нет. Рассчитывай (на солдат) на винтовки и на гранаты. Максимов поколотил ногу об ногу, стряхнул с валенок налипший снег и удалился в избу. Хлеб и патроны мы получили без всякой задержки. Максимов показал мне по карте маршрут движения и поставил задачу (как взводу пешей разведки) на разведку дороги и лежащей за лесом деревни. Пока я не получил пополнения, он решил меня использовать как разведку и сунуть вперед. До самой ночи мы пробирались через заносы и сугробы по заброшенной лесной дороге. Время и расстояние, пройдённое нами, мы определяли на глазок. Часов у нас не было (тогда из нас никто не имел). По моим расчётам мы должны были пройти половину пути. Я решил дать солдатам короткий отдых и объявил привал. Лесная глухая дорога должна была скоро кончиться, и мы должны были выйти на очищенную проезжую дорогу, по которой ездили немцы.
Погода нам благоприятствовала. На полянах и открытых местах шуршала пурга. Порывы ветра хлестали в лицо, когда мы из густого ельника вдруг выходили на открытое не место. Верхушки высоких елей метались над лесом (в вышине). Солдаты мои не молодые, почти все в годах идут не торопливо, через каждую сотню шагов останавливаются. Объявляю привал. Все ложатся в снег. Я мгновенно засыпаю. Мороз и озноб хватают мгновенно за локти колени и спину. Лежим не долго. Открываю глаза и ловлю себя на мысли, что только что сразу уснул. Сколько времени проспал (сказать не могу). Солдаты лежат в снегу с закрытыми глазами. Поднимаюсь на ноги, махаю руками, ударяю себя по замерзшим бокам. Расправляю плечи, разгибаю спину (несколько раз позвоночник). Подаю солдатам команду "Подъём!". Переступаю через сугроб и выхожу на лесную дорогу. Впереди идут два coлдaтa. Я с остальными cлeдyю сзади (в нескольких шагах сзади за ними). Так (в движении по дороге) проходит ещё некоторое время. Но вот двое солдат попятились назад и залегли в рыхлый снег. Я подаю знак рукой идущим (тем, что идут) сзади остановиться и пригнувшись... вперёд. Подхожу к двум солдатам, они мне показывают рукой на проезжую дорогу.
Ванька-ротный
(Мы могли обойти лес по другой проезжей дороге. Но мы (прошли напрямик по лесной дороге) сократили свой путь напрямик. (Чтобы не сделать крюк вокруг леса и выиграть время). Меня с солдатами пустили вперед по лесной заброшенной дороге. По окольной наезженной дороге, вокруг леса, пойдет батальон и часть полкового обоза. Нам нужно было выйти вперед, и опредив по времени их, разведать деревню. Мы так сказать должны были разведать дорогу и подступы к деревне. До деревни Никольское оставалось хода (часа два) километров шесть). Я вышел на дорогу, посмотрел влево и вправо, обратил внимание, на свежие следы. Глубокие борозды от саней, конский помёт, следы солдатских ног были припорошенные снегом. Мне почему-то в голову пришло, что нас обогнал батальон (и часть полкового обоза). Я сделал привал, и мы проспали в лесу много времени подумал я. Батальон и обоз прошли мимо меня по дороге. Будет скандал! Штабные меня загрызут!
Я вернулся к своим солдатам и сказал им:
Вот что братцы! Проспали мы на привале! Теперь нужно прибавить шагу и догонять своих. Они обошли нас по дороге (пока мы с вами спали). Осмотрев ещё раз дорогу, по которой прошли люди и лошади, я прибавил шагу и поспешил в деревню. (Я хотел наверстать потерянное время). Лес кончился. Дорога пошла по открытому полю. (Теперь) Ветер и снег здесь хлестали остервенело (трепали шинели и били в лицо). Мы несколько раз останавливались, летучий снег до боли резал лица. Я смотрел вперед, искал глазами темные (черные пятна) подвижные точки на белом фоне (снегу). Может где ветром выхватит из снежной пороши людей, лошадей и повозки (на снежном бугре). Но снег налетал с новой силой, хлестал по глазам и застилал всё кругом. Несмотря на метель (и порошу) мы видели на дороге почти свежие следы, которые оставил обоз. Мы шли по следам. (Мы шли за обозом по пятам. Так мне казалось по крайней мере). Но из-за летящего снега (почти поперек дороги) впереди ничего нельзя было рассмотреть. Получив задание от Максимова, я по его карте внимательно рассмотрел и запомнил схему маршрута, Я видел тогда, что при подходе к деревне на карте был обозначен овраг. Вот именно здесь я и рассчитывал обогнать своих обозников. Пока лошади с гружёными санями обогнут овраг и переберутся через (снежные) заносы, мы обойдём их и возможно первыми успеем войти в деревню. Чем ближе к оврагу, тем сильнее и неистовей ветер, тем стремительней летела снежная пыль. Мне было и холодно и жарко. Холодно от ветра, летящего снега, быстрой ходьбы, а жарко от быстрой ходьбы и от мысли, что мы опоздаем, что мы не догоним обоз. Я смотрю на своих солдат. Они идут, пошатываясь (от тяжелой дороги и усталости). Мы часа два, буквально, продираемся сквозь пургу и сугробы. Под ногами дорога, я все время её чувствую. Хотелось бы идти побыстрей. Но глубокий снег не позволяет делать широкий, размашистый шаг.
Ванька-ротный
Ванька-ротный
Валенки не гнутся. Солдаты на войне (умеют беречь) всегда берегут силы. Кто знает, что может (случиться) быть впереди. Может потом из последних сил придется бежать (поднатужиться). Все нужно делать из расчета на потом. Мне потом придется (не одну версту бежать или) долго ползти по глубокому снегу? (Стреляный) Опытный солдат не станет наперед торопиться. Он лучше сначала переждет, потянет время, побережет свои силы. (Он прежде оглядится кругом, прикинет, поразмыслит своим умишком). Я точно не знал на каком километре от деревни мы в данный момент идем (находимся). Кроме компаса на руке (в планшете) и схемы маршрута в голове у меня ничего не было. (Снять схему с карты у меня времени не было). Я шел по памяти, оглядываясь по сторонам. Видимость на дороге была не более двадцати метров. Будь у меня с собою карта, она тоже ничего не дала на дороге. Но вот впереди (по пути нашего движения) мы увидели тёмный предмет, он был (на одном месте и совсем не двигался) неподвижен и едва различим. И все же мы выхватили его глазами из общего снежного фона. Мы подошли ближе, и каково же было наше удивление, в сугробе, пристроившись у дороги, сидел занесённый снегом немец. Сначала мы подумали, что он замерз или убит. Пожилой солдат, который (тогда передал записку часовому) был за старшего и стал (теперь) моим помощником, подошел к сидевшему в сугробе немцу и толкнул его слегка ногой. Немец (слегка) шевельнулся, кивнул головой и снова застыл. (Он сидел в неподвижной позе) У него из-под нося белой дымкой срывалось ровное дыхание. Немец был не только жив, он сидел удобно в снегу и крепко спал. Сидел он скорчившись, поджав под себя ноги и привалившись спиной к сугробу. Колени у него были поджаты к груди, голову он опустил на них. Винтовка лежала на согнутой руке. Мы наткнулись (набрели) на него неожиданно и не знали, что собственно с ним делать (в первую минуту даже опешили) Конвоировать его в тыл? Или поднять, поставить на ноги и вести с собой? В том и другом случае к нему нужно было приставить охрану не менее одного солдата. Я посмотрел вперёд, слабая бороздка от саней уходила дальше по дороге в направлении деревни. Я взглянул на немца, прикидывая в уме. Нашего обоза впереди по-видимому впереди не было. Немца заметал снег. Но складки... были четко видны. (Они были тоже припорошены снегом). По складкам одежды и потому, как его занесло (снегом), я сделал вывод, что (должно было пройти) он уселся в снег не более часа (получаса) назад. Наших впереди не было. Если бы они здесь прошли, они наткнулись бы на спящего немца. Мы стояли полукругом и смотрели на спящего немца. Теперь мне стало ясно, что мы бежали по дороге не за своим, а за немецким обозом. Этот немец шел видимо последним (сзади), присел в сугроб и моментально заснул. По моим расчетам немецкий обоз сейчас находился в деревне Климово. Я представил себе ситуацию. Мы догоняем повозки, считая их нашими, а на них сидят спокойненько немцы, что могло (после этого) произойти? Солдаты сняли с руки немца ружейный ремень, легонько вынули из-под согнутого локтя его винтовку, немец не шевельнулся (шелохнулся). Он удобно сидел в мягком сугробе, ровно дышал и (спокойно спал) пускал пузыри. Солдат Сидоров, так звали моего помощника, подошел к немцу и стал его трясти за плечо. Немец недовольно поёжился от проникшего за воротник снега и холода. (Немец спал) В снегу ему было тепло и спокойно. Сидоров стал звать себе на помощь солдат. Он был дюжим и жилистым мужиком. Он схватил немца одной рукой немца за плечо, а другую руку подсунул немцу под поясной ремень, приподнял его над землёй и поставил на ноги (на дорогу). Все думали, что немец останется стоять на ногах, а он подогнул, ноги под себя, и не подавая голоса, и не открывая глаз, опустился снова нa дорогу. Уж очень не хотелось ему открывать глаза. Елизваров чертыхнулся, приподнял немца ещё раз (снова) и прикладом винтовки ударил немца слегка по железной каске. Удар получился резкий и звонкий. Но немец и на этот раз не проснулся.
Ну и немец! сказал кто-то из солдат.
Ты поосторожней с ним, не переломай ему кости! У тебя лапы и шея как у быка! Изуродуешь человека. Потом придётся нам его тащить на себе Елизаров поднял немца двумя руками с земли как маленького ребёнка и встряхнул его, держа на весу (пока немец не проснется). Все думали, что вот теперь немец обязательно проснется. Я подумал, вот он сейчас качнёт немца и бросит обратно в сугроб. И действительно Елизаров приподнял его еще раз над землёй и потряс им в воздухе как заплечным мешком. И сказал при этом:
Не будем же мы стоять перед ним и ждать пока он выспится! Елизаров бросил его обратно в сугроб. Это как в анекдоте! Немец ткнулся боком в мягкий сугроб. Удар пришелся ему в самый раз, чтобы проснуться. Он залепетал что-то быстро по-немецки, открыл глаза и уставился на нас (ничего не понимая). Сначала он рассматривал наши белые маскхалаты, потом небритую рожу Елизарова. И когда тот дыхнул ему в лицо перегаром махорки, немец поперхнулся, закашлял и заморгал (глазами). Он смотрел на нас, как на пришельцев с того света. Вот он помотал годовой, протер кулаками глаза, и произнёс хриплым голосом, как это делают люди не верящие видению:
Нейн, нейн! Дас ист унмёглих! (Нет-нет! Это невозможно!)
Он, вероятно, подумал, что всё это во сне. Он не хотел верить реальности. Он думал, что это наваждение.
Яа-яа! подтвердил я ему. (Да-да!)
Немец посмотрел на меня и сразу всё понял.
Хенде хох? спросил он меня. (Руки вверх)
Натюрлих! подтвердил я, (Конечно!)
И немец, посмотрев ещё раз по сторонам. поднял руки вверх, как положено. Елизар обыщи его для порядка! Документы мне! Трофеи разделить на братию.
Ванька-ротный
Солдату мой приказ пришелся по душе (понравился). Документы и всякие бумажки солдату не нужны. Немец пришел в себя окончательно, когда Елизар прошелся у него пальцами по бокам и карманам.
Ну вот теперь гут! сказал я и сделал немцу знак рукой, чтобы он опустил свои руки.
Перед нами стоял немец лет тридцати. (я посмотрел документы и)Я спросил его насчет обоза (где их обоз), почему он отстал (от обоза), сколько солдат и повозок в обозе, куда они следуют? Отправить немца в тыл под конвоем (солдата) я просто не мог. У меня шесть солдат и каждый из них на счету (на вес золота). Не было никакого смысла распылять своё войско на части. Если бы не ветер и не холод я остался бы с немцем на месте и стал (своими солдатами) поджидать на дороге свой батальон. Но ветер, летучий снег и лютый мороз погнал нас вперёд на деревню. Я надеялся, что обоз уже ушел из деревни. Оглядываясь по сторонам, (вперед и назад) мы двинулись по дороге. При подходе к деревне мы свернули в овраг. Немец шел под охраной (лично Уварова) солдата. Чтобы фриц не сбежал, он привязал его за ногу верёвкой. А другой конец держал в руках, намотав его себе на ладонь. Я посмотрел на эту пару связанную одной верёвочкой, рассмеялся и сказал:
(Он Уваров) От тебя и так не сбежит. (Батальонное начальство увидит, будет повод прицепиться). И зачем тебе поводок, когда у тебя есть винтовка.
Троих солдат и немца я оставил на дне оврага, а с тремя другими полез по склону (оврага). Мы выползли на бугор поросший мелким кустарником, от сюда хорошо была видна утопшая в снегу деревня (и отдельные дома). Мы долго смотрели вдоль улицы и не заметили никакого движения. Вопрос стоял так: или немецкий обоз прошел мимо, не останавливаясь, прошел мимо деревни, либо немцы с мороза сразу разбежались по домам. Я смотрел вдоль улицы и думал (на ней как будто все вымерло). Может немцы затаились? Ждут пока мы войдем в деревню. Что делать? Ждать до ночи? Или сейчас идти? Что лучше? Рисковать (своей и) солдатской жизнью ради того, чтобы забраться сразу в избу? А для чего это нужно? Время покажет своё! (Встать и пойти? Или не ходить? Смерть поджидает нас на каждом шагу!) Каждый неверный шаг будет стоить нам жизни! Я сидел за кустом, смотрел вдоль деревни, перебирал (варианты) в памяти подходящие моменты думал и прикидывал. Но мои догадки были одна хуже другой. Когда убивает! Убивает, не подряд не каждую минуту. Наступает какой-то момент ты делаешь необдуманный шаг и получаешь пулю. Раз часовых около домов нет какие могут быть сомнения?
Ну что, Елизар, пойдём в деревню или будем здесь в снегу сидеть.
Надо идти! На ветру все замерзнем! сказал он и (как будто в этом) утвердительно покачал головой.
Ванька-ротный
(был абсолютно уверен)
В случая обстрела быстро отползем назад! (и отойдем к оврагу). В такую пургу точно на мушку не возьмешь (они из деревни на нас не пойдут). Да и не знают они сколько (много ли) нас здесь в овраге.
Всё это верно! сказал я.
Сказать-то сказал, а сам (сидел за кустом) смотрел на деревню и не двигался. Елизаров молчал.
Может в последний момент мелькнет где фигура немца? подумал я. Подумал и сам себе ответил: в такой мороз они бы давно показались между домами.
Умирать легко. Когда ты смерть не ждешь, и она хватает тебя за горло сразу. А когда ты её ждешь, когда тебе самому нужно идти на встречу ей, смерть кажется мучительной и невыносимой. (Человек уже не живет, если видит, что она неотвратима.)
Боевое задание Максимова на разведку дороги я выполнил. А вообще разведку в глубине расположения противника в отрыве от своих войск должна была вести полковая разведка, (подчиненная непосредственно Максимову). В данном случае меня Максимов заставил выполнить (я выполнял с солдатами) несвойственную нам функцию. Сидя в снегу за кустом, я перебирал в памяти разговор с Максимовым. "Пойдёшь в разведку, войдешь в деревню и займёшь оборону!" сказал он мне. "О выполнении приказа лично мне доложишь"
"Каким образом?" спросил я. "Пошлёшь посыльного ко мне, а с остальными займёшь оборону". Я улыбнулся и посмотрел на него (ему в глаза).
"Неужель вы сами не видите, что у меня не рота, а всего шесть (человек) солдат. Разведку дороги я проведу. В деревню войду, если она не занята немцами. А держать оборону не буду.
Ладно! сказал Максимов
Разведаешь дорогу, войдешь в деревню и действуй по обстановке! На войне жизнь пехотинца мало что стоит. Боеспособность полка определялась количеством штыков в стрелковых ротах. Какая тут тактика и стратегия, когда в сорок первом воевали с винтовками наперевес. Боевые приказы отдавать легко и просто (отдавались ясно и просто).
Видишь деревню?
Какую?
Вон ту!
Вижу!
Вот пойдешь и возьмешь её!
А как её брать?
Ты что, первый день на фронте? Теперь тебе ясно? Это приказ дивизии! (Кончай разговоры и давай вперед!)
Чиво? Чиво? Мы сами знаем, что патронов мало!
Что мы делаем? Наверху знают, чем мы занимаемся. За тебя отвечаем (и за тобой следим)! Жизнь командира роты не стоила ничего (каждый день висела на волоске). Противогаз с гофрированной коробкой стоил дороже. Химик полка имел строгий приказ собирать противогазы после боя. А раненых солдат и лейтенантов некому было подбирать. Они сами ползли, истекая кровью в санроты. Убитых в снегу вообще не считали. Против их фамилии в списке ставили крестики (и считали что они списаны на войне).
Ванька-ротный
Спросите в полку штабистов наших, где похоронены солдаты и лейтенанты. В похоронках названия деревень и населенных пунктов были указаны, а где на самом деле остался лежать убитый солдат, этого никто не знал.
За этими ротными только смотри.(приходится подгонять. Что за народ! Так и хотят от дела отлынить)! вспомнил я крик и ругань комбата.
Что ты сказал? кричит он в трубку.
Взять деревню не можешь?
Хватит лежать! Ты все бока пролежал! Роту подымай! Лежит под деревней и не чешется!
Что-что? Ты мой голос по телефону не узнал?
Кузькину мать знаешь? А! Теперь и голос признал? Я этого и сейчас ожидал. Подойдёт батальон и начнётся внушение. Мы вошли в деревню, когда стало смеркаться, деревня оказалась пустой. Наших на подходе не было видно. (Вот досталось бы мне от комбата). Деревня, как деревня. Что о ней говорить. Она и сейчас стоит у меня перед глазами. Главное тут другое. Как с шестью солдатами держать оборону в ней? Как расставить часовых на посты? С двух сторон к деревне подходит наезженная дорога. Немцы могут появиться (в деревне) с любой стороны.
Елизаров позвал я своего зама.
Раз ты мой заместитель, пройди по деревне, наметь посты и поставь часовых! Посмотри в домах, не висят ли где ходики. Смену часовых по часам будем (делать) производить. Ветер и снег теперь гудел и метался в печной трубе. В такую ночь немцы на дорогу не сунуться. В темень и метель с дороги легко сбиться. По одному часовому на концах деревни вполне, будет достаточно. Пока Елизаров ходил по деревне, искал ходики и намечал посты, я расчертил лист бумаги и составил график дежурства. В каждой графе указал фамилию и время смены. Пусть меняются по часам. В расписании постов указано, кто, где стоит, когда и кто кого меняет. Раньше я не составлял такие списки. В роте на передовой обычно идёт все само собой. На этот раз, при нехватке людей, список будет действовать на солдата как разводящий начальник караула. Елизаров принес и повесил ходики. Каждый перед сменой подходил к столу, водил пальцем по бумаге, ногтем упирался в строчку со своей фамилией, смотрел на часы и отправлялся на пост.
Ну вот порядок Елизаров! сказал я,
Теперь можно и нам с тобой отдохнуть. Немца положим на лавку (в углу). А мы с тобой завалимся спать на деревянную кровать. (Один солдат остался дежурить внутри. Он сидел у стола)
Ванька-ротный
Один солдат остался сидеть у стола при горящей коптилке (он докурил внутри) и двое легло на полу у печи. Ночь прошла без происшествий. Утром Елизаров затопил печь. В избе стало тепло и сыро. Харчей у нас с собой не было. Три, четыре сухаря на брата и горсть (щепоть) махорки на всех. Солдаты нагребли из-под пола (чугун немороженой) картошки. Принесли колодезной воды. И через некоторое время все сели за стол. Горячая картошка чай без заварки и (вдобавок) по одному сухарю для приправки разве это не царская еда для голодного солдата. Немца посадили за стол и накормили (как солдата) по общей норме. Картошку он ел неумело. Обжигал пальцы. Дул на них и болтал ими в воздухе, морщась от боли.
Опосля еды и чаю, закурить надо! сказал кто-то (многозначительно). Я понял, что солдаты наелись (довольны). Днем охранная служба пошла веселей. Двое патрульных на концах деревни (с дорогами). Остальные в избе у печки. Я позвал Елизарова. Мы обошли всю деревню, осмотрели огороды (окрестности) и вернулись в избу Я решил допросить пленного немца подробно. Беседа наша продолжилась целых два дня, потому что в деревню наш батальон и обоз не явились. Вот что рассказал нам пленный. В ночь на 26 декабря по дороге на Климово и Никольское вышел немецкий обоз. В обозе были три упряжки и шестнадцать солдат охраны. Многие из солдат раньше не воевали. В охрану обоза они попали, когда прибыли с пополнением из тыла. До назначения в охранный взвод солдаты служили в разных тыловых частях под Ржевом и Смоленском. В Смоленске стоял штаб группы армий и находились основные склады. 10 декабря по приказу армейской группы в тыловых частях, расположенных западнее Ржева, провели отбор солдат для пополнения передовых частей. К 26-му декабря на фронт отправили всех, кто не имел военной специальности, кто стоял на ногах и мог держать в руках винтовку. Основная часть солдат попала в пехотные роты, а им повезло, их шестнадцать оставили в тылу для охраны обоза. В обозе двое тяжелых (окованных стальными полосами) саней и одна колёсная Фура. В каждой упряжке по паре лошадей. Короткохвостые "Першероны". Они медлительны на ходу, неповоротливы на русских просёлочных дорогах. Это лошади тяжеловесы. По дорогам с твердым покрытием они могут везти многотонные грузы. А здесь на полевых, ухабистых дорогах они быстро устают. Здесь наши низкорослые, подумал я, на брюхе через сугроб переползут. А немецкие породистые для наших дорог не годятся. Дороги у нас в России узкие, ухабистые и кривые, без мостов и обочин, проложены прямо по земле. В пути, что ни шаг, то бугор, канава. А зимой на первый взгляд всё кажется ровным и твердым, а ткни ногой где-нибудь, из-под ног сочится вода.
Ванька-ротный
Для породистых тяжеловесов (першеронов) мосты в три гнилых бревна не годиться. На них они, как правило, ломают ноги. (Матушка Россия тут) Квадратной брусчаткой у нас дороги не принято было мостить. Вот собственно почему немецкие обозы продвигались медленно и часто застревали. В лесах край дороги угадывается по стволам растущих деревьев. А в (снежных/заснеженных) полях (дорога) она растворялись и исчезли под снегом. Через каждый десяток метров снежные бугри и сугробы, Топаешь, ищешь дорогу, а (в лицо) кругом хлещет летучий снег (и режет холодный ветер). Куда не посмотри, кругом дымят (наносы) и (белые) сугробы. Ни деревьев тебе вдоль дорог, ни ограждений. Кругом снежное поле. В воздухе летит белая пыль, под ногами (бежит низовая) скользит позёмка. Вот дорога нырнула под снег и пошла куда-то в сторону. Передние лошади продолжают идти в прежнем направлении. Через несколько шагов они (сползают с дороги) останавливаются, погружаются в рыхлый (белый) сугроб, словно в трясину. Впередисмотрящй форрейтер начинает махать руками, кричать (что-то на ветру). Он остервенело хлещет кнутом дёргает за вожжи, а лошади продолжают сползать под откос, они утопают в снегу по самое брюхо (податливой снежной массе). Первая пара лошадей пытается встать на дыбы, храпит, рвётся, бросается в стороны, бьёт по снежному месиву ногами, ветер срывает с удил белую пену.
Обозом командует фельдфебель Пфайффер. Видя такую картину, он теряет терпение, выбегает вперёд, подаёт команду:
Стоять на месте! Он надрывно кричит, но из-за летящего ветра и снега его властный голос (ничего) не слышно. Фелдфебель жестом посылает вперёд группу солдат. Они начинают топтать (снег) и искать ногами дорогу. Передние лошади стоят по брюхо в снегу. Они выбились из сил, дрожат всем телом, дико вращают глазами, фыркают и тяжело дышат. Но вот наконец дорога найдена. Передняя пара лошадей трогается с места. После нескольких отчаянных рывков (прыжков) лошади выбираются на дорогу. Сбруя из толстой кожи трещит на морозе. Звенят стальные цепи упряжек, за первыми санями, повизгивая, выезжают вторые, трогается с места тяжелая колёсная фура. За упряжками, широко расставляя ноги, (размашисто) шагает фельдфебель, за ним согнувшись (сгорбившись) от...(снежного) ветра, плетутся солдаты. Колёса у повозки, повизгивают (на снегу) поют на разные голоса (от снега и сильного мороза). Лошади, раскачивая боками, трясут лохматыми гривами. Они как собаки с обрубленными хвостами виляют ими часто (подхлестываемые ветром). Из ноздрей у них вырываются клубы белого пара. По снежной дороге летит пелена. Дорога едва различима. Жерди с пучками соломы, когда-то расставленные вдоль дороги, вырваны ветром и разбросаны в поле. На передке колёсной фуры (с подлокотниками сиденье. На сидении) растопырив ноги, сидит ездовой.
Ванька-ротный
Ванька-ротный
Шея у него замотана тряпкой, на спине лоскут овчины, под шинель подоткнут (обвязанный вокруг боков веревочкой). Ездовой клониться вперёд от встречного ветра. В одной руке у него связка вожжей, а в другой длинный хлыст, как у циркача. Фельдфебель Пфайффер шеф и главный ляйтер обоза. Солдатам охраны он начальник и бог. Ни один из них не может возразить ему. Шагая сзади, они смотрят в его плечистую спину. Вот один солдат, падая, замахал руками, потерял равновесие, но успел вовремя присесть. А второй не удержался и упал на дорогу. Но он быстро вскакивает и бежит, чтобы занять своё место. Мелкий колючий снег летит вдоль дороги. Порывы ветра настолько сильны, что перехватывает дух. Лица у солдат сине-зелёные, губы распухли, на бровях налипшие шарики льда. Обуты немцы в короткие кожаные сапоги. (В глубоком снегу) Проходя по глубоким сугробам, они черпают снег голенищами. Ветер вырывает у них из-под ног комки снега, подхватывает их, бросает куда-то в сторону и превращает снежную пыль. У немцев на ногах кованые сапоги с широкими голенищами. За голенищу можно засунуть гранату с длинной деревянной ручкой или лопату. Вообще-то странно, почему фюрер обул своих солдат в короткие сапоги. По русской зиме такие сапоги не годятся. Они как черпаки для снега. Сшиты они на совесть из толстой яловой кожи. Подошвы сапог оббиты стальными пластинами с шипами. На каблуках Золингеновские подковы. Но у добротных немецких сапог огромные недостатки. Фюрер вероятно считал, что такой пары сапог солдату хватит, чтобы пройти по всей Европе. Но что было плохо. Головки имели очень малый подъем. Сапог обтягивал ногу. Немцы носили сапоги на тонкий носок. На ноге сапоги (они) не болтались. По европейской брусчатке (в Европе) ходить в них (в летнюю погоду) было удобно. А для русской хляби и лютой зимы, они совсем не годились. Из-за этой мелочи солдаты фюрера обморозили себе ноги. Русский народ по морозцу и в лютую стужу надевал валенки или подвязывал верёвочкой лапти и онучи. Не улыбайтесь. Лапти зимой первейшая обувка! Я сам ходил однажды во время войны зимой в лаптях. И должен вам сказать, что в них удобнее и теплей чем в валенках. Важно портянки и онучи правильно намотать (Онучи и лапти подвязанные по правилам веревочкой легкие на ногах) В лаптях не идешь, а плывешь по зимней (летишь) дороге. Под ногами земли не чувствуешь, ни где тебе не жмет и веса никакого, легки как перышко гусиное. Советую попробовать, особенно зимой! (Матушка) Руси тогда бетонные дороги не строили. У нас, во многих небольших городах, досчатые тротуары были в ходу. Лужи и канавы стояли поперёк улиц. Через них (некоторые) перебирались по брёвнушкам и дощечкам, брошенным в непролазную грязь. Россия-это огромная земля, бескрайние просторы, дремучие леса и болота. Неприветливо и сурово встретила она пришельцев с Запада. Сгорбилось, согнулось, съежилось от холода доблестное войско Фюрера, обмоталось грязным тряпьём с ног до головы (ноги и руки). Холод не щадил никого (и нас хватал за бока). Мы тоже жались (тряслись) и коченели (на морозе/на снегу). Только у немцев самый последний вшивый солдат всю зиму жил (ночевал) в натопленной избе (хате), а мы лежали на ветру, на снегу. Сила духа (у нас) и закалка у кого была сильней? Наша победа давалась нам невероятной (усилиями) ценой усилий (жизни и крови). Немцам до зимы сорок первого года все давалось легко. Война для них была приятным занятием. Немцев жареный петух клюнул зимой (не клевал, а тут клюнул). У кого дух сильней, тот и выдержал! Вслед за подводой шагает фельдфебель, сзади него, выбиваясь из сил, плетутся солдаты. За спиной у фельдфебеля ни один солдат не смеет пикнуть, что у него нет больше сил, что он окоченел на ветру и не может идти (и по колено в снегу). Для них примером служит сам фельдфебель. Он не сидит в повозке, укрывшись брезентом от ветра и снега. Он идёт по дороге твердым шагом у всех на виду (и размашистым шагом впереди). В присутствии фельдфебеля ни один солдат не посмеет пожаловаться на свою судьбу. (Эти канальи) они боятся роптать и быть недовольными. Кто не здоров или ослаб, (он того не держит) тому место в пехоте. Повадки фельдфебеля солдаты усвоили. У господина фельдфебеля отвратительная манера. Услышав гнусный ропот, и невнятное бормотание, (если он в хорошем настроении, спишет тебя на передовую) он ни о чём не спрашивает, двумя пальцами молча отстёгивает крышку кобуры, волосатой лапой достаёт пистолет и, презрительно сплюнув, стреляет, не целясь в живот. Пусть часа два похрипит, пока испустит дух. Смерть от пули в живот самая тяжёлая и мучительная. Говорят, что на счет недовольных, неустойчивых элементов, потенциальных дезертиров есть особый секретный приказ ставки Гитлера. Снежная пыль летит по дороге. Лица солдат осунулись и побелели (от инея). Дорога под ногами как живая. Белые полосы снега шуршат и дышат и летучей дымкой куда-то уходят из-под ног. Резкий колючий ветер хлещет в лицо. Нестерпимой болью ноют колени. Поперек дороги дымят высокие сугробы. Ноги приходиться вскидывать (выше сугробов вверх) коленями к груди. Снежная пыль застилает глаза. Впереди ничего не видно. Ветер налетает с такой силой, что трудно дышать. Очередной порыв ветра налетает сзади, закидывает на спину полы шинелям. Солдаты давно выбились из сил, а пройдено всего ничего, они не прошли половины. Ноздри забиты снегом. Из носа все время сырость течет. Рот открыть нельзя. Слова нельзя сказать. Дыхнёшь через рот, не успеешь дух перевести, а напор холодного воздуха уже достал до желудка. Да и какой смысл на таком ветру говорить о чем-то вслух. Зачем знать рядом идущему твои мысли и помыслы (слабость души). Снег забирается в рукава, проникает вовнутрь, хватает за ребра.
Ванька-ротный
(Солдаты вобрали в себя шеи, пригнулись к земле). Лютая стужа не щадит никого. Не только короткими сапогами наградил своих солдат бесноватый Фюрер, солдатская шинелишка из зелёной хольцволе /шерсть из древесных опилок продувается насквозь. Ветер, снег и мороз слились в одно ревущее чудо. Неудержимая дрожь пробегает по телу. Прошло то время, когда в начале зимы многие сотни и тысячи, получив обморожение, отправлялись в Германию. Теперь это считалось как членовредительство. Господин Фельдфебель (на ходу совсем) идет и совершенно не горбится. Он идет за повозкой, месит ногами снег под собой (широким размашистым шагом). Посмотреть на него со спины (стороны), это плотная и сильная фигура. У него непреклонная воля. Он не может спокойно смотреть, когда перед ним появляются слюнтяи и нытики. Майор Зайдель приказал ему утром быть в деревне Никольское (с обозом) и он не имеет права опоздать туда хотя бы на час. Он имеет приказ забрать в деревне (весь) скот, пополниться фуражом и не останавливаясь следовать с обозом и скотом на Старицу. Солдаты устали, выбились из сил, растянулись по дороге. Фельдфебель резко останавливается, делает поворот головы, смотрит назад, солдаты мгновенно улавливают его недовольство (желание). Он сверлит их взглядом, стиснув зубы. Солдаты, не дожидаясь его окрика, срываются с места и бегут, догоняя его. Он не кричит и не машет руками. Он сверлит каждого колючим презрительным взглядом. Рука лежит на кобуре. Попробуй не рванись (вперед)! И они, как подхлестнутые бросаются вперед (вслед за ним по дороге). Он с первого дня их приучил к этому взгляду. Но вот Фельдфебель недовольно повел головой. На лице недовольная ухмылка (складка) и сожаление. Ни одного не ухлопал! Вскидывая вверх колени, черпая широкими голенищами снег, солдаты догоняют повозку. Он молча отворачивается. 0н слышит за спиной тяжелое сопение и (облегчение) глубокие вздохи солдат. Он призирает их. Лучшие солдаты Фюрера умирают за Великую Германию. А эти недоноски и свиньи несут службу в тылу. Намотали себе на ухи (на себя) грязные тряпки. На солдат не похожи. На эту нечисть противно глядеть. Среди этого сброда ни одной достойной личности. Попади обоз в засаду или наткнись на русских, разбегутся, как зайцы, эти вшивые вояки. За. Ними смотри, да следи! Они и в плен готовы переметнуться. Что делает там тощий ефрейтор, которого он фельдфебель поставил сзади к приказал подгонять солдат. Приглядеться к нему, так он тоже сгорбился и плетётся в хвосте, как шелудивая собака, Зачем таким уродам присваивают звания, почему их держат в тыловых частях. Всё не так. Всё не нравиться господину фельдфебелю. Настроение отвратительное. Ноет душа. На дороге должно что-то случиться.
Ванька-ротный
Вот почему он шагает вразмашку и со злостью и поддает комья снега сапогом. Впереди на козлах покачивается широкая спада ездового. Вот он откидывается назад, запрокидывает свой длинный хлыст и кончик хлыста пролетает у фельдфебеля у самого носа. Фельдфебель вздрагивает, останавливается и недовольно рычит. Ездовой оборачивается, смотрит на господина фельдфебеля и пытается угадать, чем собственно недоволен его господин. Ездовой улыбается. В оттопыренные щелки рта видны его редкие прокуренные зубы. Исхлестанные ветром лица солдат стали землистого цвета. От тугой боли в глазах и безысходности у солдат выступают слёзы. Они скатываются и тут же замерзают на щеках. Ветер выхватывает из-под ног потоки сыпучего снега. Один раз хлебнув русской зимы, если они останутся живы на всю жизнь запомнят страшную Россию. Солдаты идут подгоняемые ветром. Через некоторое время холод и адские муки пройдут, появиться чувство пустоты и безразличия. Да-да! Это неизбежно придет. Не важно, что ветер и снег летят с новой силой. Важно улучить момент присесть куда-нибудь за сугроб (на корточки), закрыть глаза и не о чём не думать. На тяжелые пеки навалиться сон, как благодать, как избавление. В сугробе забудешь Фатерлянд (Отечество) и родных, окружающий мир больше для тебя не существует. Солдат будет брыкаться, если его снова поставить на ноги. (Его вынули из сугроба, отругали, выпихнули на дорогу, на ветер, на снег. Ноги у него не гнутся, идти он не может). Те, кто успел заснуть в снежных просторах России ушли из жизни без мук и без сожаления. Ни страха, ни горечи при этом человек не испытывает (не перенесли). Засыпали многие и наши и немцы. 3имa не щадила ни тех, ни других. (У тех, кто погибал от пули или осколков, смерть на холодный чудный сон не была похожа). Фельдфебель Пфайфер был закалённый валка. Он побывал во многих Местах. Но такой адской зимы и проклятой дороги он никогда (нигде не пережил) на себе не испытал. Его резал ветер и снег, ему было тоже не вмоготу, но он терпел и не подавал виду. Как случилось так, что немецкая армия в России зимой оказалась раздетой. Он видел русских пленных, на них грубые и тяжелые шинели надеты поверх ватников и ватных штанов. На каждом солдате зимняя шапка и байковые рукавицы. (Они лежали сутками неподвижно в снегу). Пленных запирали в сарай, занесенный снегом, сутками не кормили и они там сидели, как в натопленной избе. Что это за народ? Немцы такого не смогли выдержать. У солдат фюрера под каской летние пилотки. Уши примерзали к стальным ободам.
Ванька-ротный
Немецких солдат отправляли на фронт в полной экипировке (с пополнением совершенно раздетыми). Сапоги им мерили на один носок по подъёму ноги. Каски примеряли по округлости черепа, чтобы они летом не болтались на голове. Набивать тряпьё под каски было некуда. На русскую зиму никто не рассчитывал. Пока фельдфебель думал о касках и сапогах (прикидывал сапоги и каски) от обоза отстали двое солдат. Солдат хватились поздно. У фельдфебеля глаза полезли на лоб, когда ему доложили. Он хотел что-то сказать и затряс головой. Замыкающим шел шелудивый ефрейтор (Нойберт). Он по своим обязанностям должен был следить и подгонять солдат. Ефрейтор не выполнил свой долг. Он пойдёт под суд, как только они прибудут в Старицу. Младшего по чину фельдфебель Пфайфер не имел права проеду (так просто) расстрелять как солдата. Фельдфебель Пфайфер с удовольствием приведёт приговор в исполнение. С великим чувством и достоинством он пустит ему первую пулю, не целясь, в живот. Это его долг перед нацией, Фатерляндом и Фюрером. Это он умеет. С этими вояками по Европе еще можно было идти, a для войны в России они не годились. Дyхoм слабы. Здесь нужны железные нервы и истинный Германский неистовый дух. А таких, как он фельдфебель, остались единицы. Обоз медленно подвигается по дороге. Лошади надсадно храпят. Ветер рвет из-под ног сыпучий снег. Зачем они здесь, зачем сунулись в эту Россию. Сидели бы дома в своих пивных, пили пиво, играли в карты, читали газеты. Бросит кельнер на стол картонные кружочки, подвигает их пальцем, наведет симметрию, не успеешь закурить (сигарету), а потные бокалы с пивом уже стоят перед тобой. Здесь на летучей снежной дороге о жизни странно подумать. К горлу подкатывается твёрдый ком. Хочется кричать, вопить, что нет больше сил. Хочется одно сесть куда-нибудь в снег и заснуть (просто жить). Грязные тряпки, как холодный удав, намотаны вокруг шеи. Канун Рождества, а немецкая армия драпает на Запад. Зло подёргивая застывшей от ветра щекой, фельдфебель поглядывает на дорогу. Справа и слева пылит белое поле. Жалкое и печальное зрелище видит он. Замотанная тряпьём цивилизация плетётся как шелудивая (полуголодная) стая шелудивых собак. Скорей бы добраться до деревни Николаевское, теплого жилья, позабыть про дорогу и (мороз).
Матка давай млеко! Матка давай яйки! Матка давай курка!" У немецкого солдата полный и необходимый запас русских слов:
"Матка. Давай давай. Яйка. Курка. Млеко. Шпикк. Цап-царап!" Обоз спустился в лощину. Дорога круто повернула на бугор. Сюда ветер и снег не долетают. Снег несется и пылит где-то там (выше) за бугром.
Ванька-ротный
Но, вот зафыркали лошади и люди, заторопились, вперёд. До солдат долетел запах жилья и гари. Через некоторое время показались крыши домов. Ездовые заёрзали на (передках) передних сиденьях. Они замахали руками, показывая в направлении деревни. Солдаты подняли головы, разогнули спины. Они жадно смотрели вперед, обшаривая глазами снежное пространство. Они уже не чувствовали летучего холода, они забыли (обо всем) о нем. И каково их было удивление и глубокое разочарование (несбывшихся ожиданий и надежд) когда обоз вошел в деревню и, не останавливаясь, проследовал дальше в Никольское. Вот собственно и весь рассказ, который в своих показаниях изложил нам пленный немец. Ещё одно обстоятельство нужно бы уточнить. Когда я спросил пленного куда девался второй немец, он пожал плечами и ничего не ответил (мог сказать). Отстали от обоза они вместе, а куда тот ушел? Я остался на дороге добавил он. Вот собственно и все. Через двое суток нас сменила, подошедшая по дороге, стрелковая рота. Мм забрали пленного и отправились в батальон (искать штаб полка). Я думал меня похвалят за пленного, но в батальоне опять (в штабе полка с Максимовым) вышел неприятный разговор.
Мне надоело всё время быть перед вами виноватым и оправдываться! сказал я.
То это не так, то кому-то не угодил!
Ладно! Иди, получай пополнение! (сказали мне).
Я разыскал в тылах полка маршевую роту. прибывшую накануне. В роту мне дали еще полсотни солдат. Так что. громкое название стрелковая рота, состоящая из полсотни и шести обстреляных солдат, вполне реальная боевая единица в наших условиях на фронте. Через неделю я получил еще десяток и стал ударной силой полка.
Magus  
Глава 22
Magus
Глава 12. Вокруг Ржева
Декабрь 1941

В этот раз нам поставили задачу подойти к деревне ночью, используя темноту. Пойти с солдатами в атаку ночью дело непростое. В темноте не видно кто где идет, а кто уткнувшись лежит в снегу. Пойди их поищи (в темноте. Попробуй их найди и подними). Я могу остаться с горсткой солдат перед деревней. Что за народ? Они лучше будут лежать под ураганным огнем, чем рывком побегут на деревню. Вот солдатская психология. А может просто страх? (У страха глаза велики). Успех ночной атаки в быстроте. Бросок всей ротой на деревню (можно взять и без потерь). Главное добежать до первых домов. А там дело пойдет (не выдержат, побегут). Но разве солдата убедишь словами? В роту накануне дали новое пополнение (новичков). Все они немолодые. Знают чем занимаются солдаты на войне. Люди все разные. Что у них на уме? (Как они пойдут в ночную атаку?) У меня сотни вопросов и ни одного ответа. Мне бы нужно было отработать с ними ночную атаку, расставить их по местам и погонять их много раз где-нибудь в тылу. Но разве мне разрешат снять роту с обороны, в которой мы лежим в поле на снегу. Накануне был сильный снегопад. Но уже два дня стоит тихая погода. Во время снегопада немцы вели себя неспокойно, усилили свои посты, постоянно стреляли и беспрерывно светили передний край ракетами. Теперь, когда снег с неба падать перестал, когда под взлет осветительной ракеты кругом можно было видеть большое пространство, немцы несколько успокоились и прекратили стрельбу. Перед выходом ночью с опушки леса, я решил раздать солдатам чистые маскхалаты. Немцы привыкли видеть наших солдат на опушке леса в серых шинелях. До самого последнего момента я держал маскхалаты в ротной повозке и не разрешал старшине их выдавать (их солдатам). Пусть немцы привыкнут к серому цвету наших шинелей. Старшина удивлялся, почему я держу их в повозке и никому не даю. Белые маскхалаты это неожиданность для немцев. Появление солдат в халатах застанет немцев врасплох. У них в памяти серые шинели, а перед ними появятся русские в совершенно новом виде. Немцы могут подумать, что к нам подошли свежие резервы. Когда стихла пулеметная стрельба, до нас из деревни долетел негромкий говор немецких часовых. 0 чем они говорили с большого расстояния разберешь. (Поговорить они были любители. Часовые день и ночь болтали вроде как одно и тоже). А вообще немцы были любители поговорить. Они рты закрывали только во время сна и еды. Среди ночи солдаты одели маскхалаты, и рота стала медленно подвигаться вперед. Я решил мелкими группами сосредоточиться в небольшой лощине. Солдат поочередно выводили туда. Из лощины можно будет рывком податься вперед, добежать до огородов и ворваться в деревню. Сначала все шло хорошо. В лощину перебрались без звука. До деревни см н/о
Ванька-ротный
Мурашки ползут по спине. Дыхание сперло. Я продолжаю идти. Каждый шаг считаю последним. Еще шаг и смерть впереди. Почему я должен идти впереди своих солдат и быть им примером, проверять на себе будет немец стрелять или нет. Почему я должен подставлять себя под пули первым? Почему они тащатся за моей спиной? До деревни десяток шагов. В висках тупыми ударами пульс отбивает последние секунды. Сейчас могут грянуть выстрелы, и все кончится. Я подхожу к сараю и исчезаю в темноте раскрытых ворот. Слышу за моей спиной кто-то дышит. В сарае пусто. Внутри снежные сугробы. Сверху с дырявой крыши, из-под снега свисают пряди прелой соломы. Солдаты роты ручейком вливаются в открытые ворота сарая. Солдаты несколько оживились, но стоят настороженно и ловят ухом звуки (слушают). Они рады, что без выстрела забрались вовнутрь. Стоят сбившись кучей и смотрят на меня, что я буду делать дальше. Опять все с начала! Пока я не выйду из сарая, они от сюда не сделают шага вперед. Как будто мне одному нужна эта вшивая деревня. Сержанты жмутся позади солдат. На фронте они тихие и робкие, не то что в тылу. В тылу они глотку дерут на солдат и гнут их в дугу. А тут перед немцем куда девалась их прыть. А что я сейчас один могу сделать с целой ротой. Ну подождите, возьмем деревню, я вас погоняю, поторчите вы у меня в снегу. Старички, те знают, что стоит солдатская жизнь. Я в роте самый молодой. Кричать и выпихивать их сейчас из сарая бесполезно (нельзя). Избы, где находятся немцы от сарая близко. Я рукой показываю куда бежать, а они пятятся назад и тупо смотрят в землю. Но есть среди них такие, которые пошустрей. Человек пять не больше. Они выглядывают из ворот сарая, но боятся сделать первый шаг. Что делать? Не вытаскивать каждого за рукав, подавая коленкой под зад, не вытряхивать их за шиворот наружу. Они стоят и выходить из сарая боятся. Потом взахлеб рассказывать будут, как они рывком ворвались в деревню. Я делаю два шага к стоящей толпе, они отступают на два шага назад в глубь сарая.
Ну вояки! Мать вашу так! выпаливаю я в полголоса. Я знаком руки подзываю к себе пятерых солдат и показываю им на ближайшие два дома.
Я и вы возьмем эти два дома. Остальные пусть бегут дальше в деревню! Пять солдат в знак согласия кивают мне головой. Я оглядываюсь на остальных, матерюсь себе под нос и грожу в их сторону кулаком, поворачиваюсь и с пятерыми быстро выхожу из сарая.
Ванька-ротный
Мы обходим боковой стеной первую избу, и немцы сразу обнаруживают нас, начинают галдеть и открывают стрельбу. Под огонь попадают солдаты, те кто выскочил из сарая последними. Мы стоим за стеной, нас немцы не видят. Теперь когда немец открыл стрельбу, и я могу подать команды во весь голос криком. Я кричу:
Давай! Быстрей к домам! Давай вперед! В огородах вас всех перебьют. Броском вперед! Я вас пулеметом прикрою!
Дай огонька вдоль улицы! Бей короткими очередями! говорю я солдату. Он высовывается из-за угла, смотрит вдоль улицы, ставит пулемет, ложится на снег и ведет огонь короткими очередями. Накануне наступления роты мне прислали ручной пулемет. Полковые при этом сказали:
Мы усиливаем тебя огневыми средствами! Деревня на этот раз во что бы то ни стало должна быть взята! Я хмыкнул под нос и ответил:
Один пулемет на роту, и вы это выдаете за огневые средства? Тут двух батарей пушек мало! Сколько стрелковых рот уже легло под Чухино? Под деревней лежат сотни трупов. А вы хотите, чтобы я с одним пулеметом пошел и взял? Не жирно ли будет?
Не одним пулеметом! У тебя полсотни солдат! Полсотни солдат, как полсотни патрон. Выстрелил, и их не стало! Я подался к углу, посмотрел вдоль деревни, немцы по всем признакам тронулись с места. Белые халаты подобрались еще к двум избам. Я подаю команду, и солдаты вываливают на улицу. Немцы увидели нас и заорали. Это тот самый момент, когда отчаянный вопль сеет панику. Давно мы этого ждали.
Ванька-ротный
Немецкие пулемёты умолкли, (наши выстрелы) слышна только трескотня из винтовок (затрещали). Рота разбежалась и потекла между домов (и сараев). Один прыткий ненец с перепуга налетел на нашего солдата, сбил его с ног головой и ошалело завертелся на месте. Когда немец оправился от удара, он оказался под дулом винтовки другого (подскочившего солдата). Вытаращив глаза, немец не поднял даже руки вверх. Солдат взял его за рукав и потянул в сторону. Немец был без каски, с растрёпанными волосами. Несмотря на винтовочную стрельбу, убитых немцев в деревне не оказалось. Солдат, стоявший около немца оглянулся, немец юркнул и куда-то исчез (из вида). Потом солдат рассказывал;
Я думал, что никакого немца и не было! Мне это с перепугу показалось! Я первый раз на фронте! А когда к нему подошел тот другой, сбитый с ног (на дорогу) то стало ясно, что немца (языка) все-таки упустили. Серая дымка на небе стала светлеть. Я не рассчитывал, что так легко быстро всё кончиться. Я боялся больших, потерь. Немцы, думал я, не отдадут просто так нам деревню. В роте было с десяток убитых и раненных. Стрельба прекратилась. Последние бегущие немцы скрылись в кустах. По дороге из леса на обозной кляче, запряженной в деревенские сани (розвальни) приехал ротный старшина. Солдаты разбрелись по домам в поисках пищи (оставленных трофей и съестного). Через некоторое время они появились на улице. У каждого за пазухой торчало кой-какое немецкое барахло. Здесь в деревне, в избах на столах, на полу и на лавках немцы оставили (кое-что впопыхах) хлеб, консервы несколько бутылок шнапса. Буханки хлеба на горбушке (с верху) с боку имели четырёхзначные цифры 1938, 1939, 1940. Солдаты решили что хлеб трёхгодичной выпечки. "Ты смотри! Трёхгодичный запас хлеба!" Резался хлеб легко. На зуб был не чёрствый. Банки консервные были собраны со всей Европы. Тут же пачки сигарет и брошенные немецкие одеяла. В одной избе, она была штабная, на столе стояла пишущая машинка, на полу валялись какие-то бумаги. На широкой лавке вдоль стены стояли два пластмассовых телефонных аппарата. К ним из окон тянулся целый ворох проводов. Здесь же нашли кучу стеариновых светильников, в виде круглой коробочки и торчащего по середине картонного фитилька. (У немцев на войне было все, вплоть до самой последней мелочи. Вот какое количество всякого барахла таскали с собой немцы). На полу около стола валялся солдатский ранец. Крышка на ранце из жесткого оленьего меха. Здесь же под лавкой стояли до блеска начищенные сапоги. Подъем у этих сапог для нашей русской
Ванька-ротный
лапы (ноги) был маловат. Многие прицеливались, но одевать не решились. На вбитом в стену гвозде висел автомат с запасными рожками, набитыми патронами. И наконец, самое интересное, на что все клюнули, на окне лежала целая кипа немецких журналов с цветными картинками. Пока я ходил по деревне, устанавливал посты и определял участки обороны для каждого взвода, в этой самой избе под дружный хохот солдат и ехидные замечания, шел просмотр обнаженных немецких девиц е цветном изображении. На обложке одного из журналов крупным планом был представлен портрет человека с усиками и холкой на лбу. Когда я вошел в избу, по смотрел на фотографию и прочёл надпись, я сказал солдатам:
Это и есть их Гитлер. Все сгрудились ещё раз посмотреть на него.
Ну вот теперь мы знаем какой есть их Гитлер. Солдаты, толкаясь, с любопытством смотрели на немецкого Фюрера в военной форме.
Смотрите братцы! воскликнул кто-то.
А он тоже руку держит под пуговицей, за пиджаком. Хорошо, что политрук роты пропадает где-то в тылах полка и уже месяц не кажет своего носа в роту, подумал я. Если бы он сейчас выхватил из рук солдата о дин из журнальчиков, то имел бы веские доказательства и прямые улики морального разложения командира роты. Мне бы контрреволюции не миновать. Кому-то из солдат на страницах журнала попались обнаженные девицы. Солдаты бросили смотреть на Фюрера и сразу заржали. Размалёванные немки натягивающие чулки на тонкие изящные ножки. Они привлекли к себе всеобщее солдатское внимание. От некоторых солдат уже попахивало спиртным. И они громче всех кричали и ржали.
У этих не то! сказал старшина, заглянув журнал.
У этих, товарищ старшина, ни с заду, ни с переду!
Видали братцы! У немцев бабы длинные и тощие!
На самом деле как лахудры! (подтвердил кто-то).
Сейчас бы сюда мою Дусю! Она их всех своим задом перекрыла!
Ванька-ротный
У неё во всей фигуре самое главное заднее место! Я сидел и слушал, как солдаты потешались над немецкими девицами. Молодые солдаты стояли несколько позади и слушали (но тоже навострили уши). (Хотя) Сказать им было нечего. Это дело, как и войну нужно (как следует) понять и почувствовать на практике. Шуточное ли дело! Старики про то и про се начистоту выкладывают. Тут ухо держи востро! (не зевай) Академию пройдёшь! Теорию жизни (пройдешь) узнаешь! Я понимал, что после колоссального напряжения и страха, солдаты расслабились. Теперь у каждого на душе и в глазах светилась солдаты что взяли деревню и остались в живых (что он остался жив). Теперь каждый из солдат мог свободно вдохнуть, посмеяться до слез, прихвастнуть, даже выругаться. Солдаты, (уловив мою мысль на лету) стали на счёт баб, перебивая друг друга, сыпать разными словечками. И если бы не связной, прибежавший из взвода, разговорам не было бы конца (быть бы до самого конца). Я подал команду провести смену на постах, дал указание старшине на счет кормежки и пошел во взвод в сопровождении связного, куда меня срочно вызывали. Когда я подошел к избе, где располагался взвод, старший сержант (командир взвода) доложил мне, что немец, которого они упустили, обнаружился в телятнике.
Он успел нырнуть в полуоткрытые ворота. забежал в хлев и прикрыл затворки (дверь) за собой. Немец решил отсидеться, а потом незаметно выбраться и убежать. Солдаты услышали слабый шорох в хлеву, решили, что немцы в панике оставили в хлеву свиную (какую) живность. Сунулись туда, а там действительно ценная живность сидела на навозной куче.
Я посмотрел на (приведенного из избы) немца, он был без головного убора. Каску и пилотку он где-то потерял. И велел ст. сержанту дать ему немецкое одеяло. Пусть Фриц укроется с головой, а то отморозит уши. Я предупредил ст. сержанта, чтобы славяне не болтались без дела по деревне.
Часовые на постах! Свободная смена в избах! Сказав связному солдату (ординарцу), что бы он конвоировал пленного, я направился в штабную избу. Сюда из батальона уже протянули связь, и связисты ковырялись с аппаратом. Потом звонок из батальона. Мне, конечно, сделали втык, почему я раньше через связного не доложил о взятии деревни. Сделали это не грубо, как обычно, а несколько мягче, но с укором. У меня на душе просветлело, Я не ждал от них такого обходительного обращения (или обещания наград). В сорок первом это было не в моде. Я был доволен совсем другим, с небольшими потерями занял деревню. Несколько сот солдат полегло под деревней в снегу. Они наступали раньше нас и понесли большие потери. Справа от нас наступали роты 634 полка, Они с большими потерями сумели ворваться в Гостинево. Фронт обороны немцев под Старицей был прорван соседней дивизией. Вероятно, поэтому немцы нам здесь не оказали жесткого сопротивления. "Допрос пленного" Немец был небольшого роста. Волосы тёмные, всклокоченные, Видно не ариец. (Видно) Не нашел времени разложить их на пробор, как это делали другие. Не успел умыться и (причесать их на пробор) натянуть пилотку на уши, а тут по деревне бесконечная стрельба. Он выскочил ночью в пургу и бежал, не помня себя от страха. А ведь он собирался утром привести себя в порядок. (Еще бы! Ему предстояло отправиться в путь.)
Ванька-ротный
Теперь он сидел на лавке и беспокойно ёрзал (на ней). На вопросы он отвечал торопливо, не обдумывая свои ответы. Чувствовалось, что он попав в плен, никак не мог прийти в себя и освоиться с теперешним своим положением. Фамилию, имя, год и место рождения он выпалил на одном. дыхании. Лет ему было около двадцати. Все шло гладко и хорошо. Но когда я спросил его о семье, немец вдруг заморгал глазами, всхлипнул жалостно и заерзал на месте (и неожиданно заревел). Ревел он естественно и вполне натурально. Плакал он от души. Слёзы. Крупные слёзы катились у него по щекам. Он плакал навзрыд, подвывая себе писклявым голосом. Он хотел что-то сказать, пробормотал несколько непонятных, слов слезы несколько раз всхлипнул и заревел с новой силой (и залился опять слезами). Солдаты мои смотрели и (сначала) пожимали плечами, были удивлены и даже опешили. (Плач продолжался)Теперь они смотрели на него снисходительно и даже улыбались. Взрослый мужик, а плачет, как баба. Они смотрели на него, хмыкали и недоумевали.
Товарищ лейтенант! Пошто он ревёт? Я подождал пока немец немного успокоиться, сможет сказать хоть пару внятных слов. Тогда его можно будет спросить, почему он собственно плачет. Наши его не пинали, прикладом под ребро не толкали, по дороге сюда вели, не били. У нас вообще не было принято издеваться над пленными. Наши солдаты с пленными обращались, как с людьми. Бывали случаи, когда при конвоировании пленного где-нибудь в тылу из-за телег выбегали повозочные и прочие тыловые и замахивались на немца в сердцах, показывая перед дружками свою прыть и патриотические чувства.
Давай осади назад и полегче! отстранял их конвоир стволом винтовки.
Сходи на передок, возьми себе пленного, а потом налетай! А этот не твой! Видал какой прыткий! Тоже, мне тыловая крыса! Причина почему (заплакал этот) ревел немец, нам была неизвестна. И вот он немного успокоился и смотрит жалостно мне в глаза, просит меня, чтобы его отпустили.
Куда отпустить? В туалет? переспрашиваю я.
Нейн-нейн! (нет-нет) Туда к немцам! Домой! На хаузе.
У меня отпуск! и он стал торопливо вытаскивать из нагрудного кармана униформы своё отпускное свидетельство. /Урлауб шайн/
Вот! тыкал он в бумажку пальцем.
Я шесть месяцев на восточном Фронте. Мне полонен отпуск. Я вчера получил документы. Я должен ехать домой! Ферштеен зи? устало доказывал немец.
Ферштеен! Ферштеен! отвечая я. Это нам уже ферштейн! "вмец,
Чаво он говорит? Товарищ лейтенант. спрашивают меня солдаты.
Он просит, чтобы мы ого отпустили. Ему нужно ехать домой!
У него отпуск. Он должен ехать в Германию. (После отпуска он сам к нам вернется).
Ванька-ротный
Солдаты, услышав причину рёва, схватились за животы и закатились дружным радостным смехом. Смеялись они по настоящему до слёз. У немца слёзы от расстройства, а солдат пробило от смеха слезой.
Такое дело! Многие ржали до коликов в животе. Немец видно усёк, что я перевел его просьбу солдатам. Он посмотрел на них и снова заревел. У солдат по щекам катились слёзы. Плакали все. (Солдаты) И ржали как лошади.
Ну и потеха! Вот уморил! Ведь всех, стерва довел до слёз! Немец обвел всех внимательным взглядом, заморгал глазами и опять заревел.
Товарищ лейтенант! Уберите его отселя! Он всех тут нас замертво на полу уложит!
Ты смотри, в шатаны не напусти! вставил другой.
Ведь надо же случилось!
Ух, мать твою! Больше не могу!
Вы его спросите... и солдат валился на пол навзничь и катался по полу дергаясь.
А куда он должен ехать? И опять под грохот солдатских глоток, под рёв немца, все кто сидели на лавке покатились на пол.
Ну и денёк! Хуже не придумаешь! После такого и умереть не страшно!
Вот спасибо! Вот потешил душу! Дай я его поцелую!
Страсти понемногу улеглись. Я прикрикнул на немца, чтобы он наконец перестал реветь и спросил его!
Скажите пожалуйста! Когда вы в отпуск должны отправиться?
Чего вы говорите? Товарищ лейтенант.
Я спросил его, когда он хочет уехать в отпуск домой.
А он чего?
Он говорит, что поедет сегодня. Вы, говорит должны меня отпустить немедленно.
Солдаты, услышав перевод, гаркнули дружно.
Я не то спросил. сказал я.
Я хотел спросить, куда он должен ехать. Немец после моей последней фразы заметно повеселел. А солдаты, то один то другой неожиданно фыркали. Кого-то прорвало. К они зашлись снова (торжествующим) смехом. После уточнения ряда вопросов, наконец, было выяснено. Немец сдал своё оружие, простился с друзьями, выпил с ними по шнапсу.
Наверно навострился к своей длинной и тощей фрау! сказал кто-то из солдат.
Фрау! Фрау! закивал радостно немец.
Теперь у тебя Фриц другой отпуск! До самого конца войны!
Вот счастливый человек добавил кто-то.
Вернётся домой после войны! А мы?
Немец охотно рассказал, что их 262 пехотная дивизия отступала сода из-под Калинина, здесь на рубеже Старицы их сапёрный батальон должен был отрыть окопы в полный профиль. В батальоне находился представитель из дивизии, он должен был принять у них готовую работу.
Ванька-ротный
Если гер официр тоже в плену у русских, то он может подтвердить, что мне положен отпуск. Из деревни нас вскоре выперли, приказали преследовать немцев. Мы сдали немца и двинулись вперёд. По какой из дрог отходила немецкая пехота, заранее трудно было сказать. Прифронтовые дороги немцы регулярно чистили и обставляли их веками с пучками соломы. Мы день и ночь шли за отступающими немцами, и при подходе ко Ржеву меня сменила другая рота. Она пошла вперёд, резко забирая вправо, а я со своей должен был идти следом за ней (сопровождать обоз). Из подчинения 31 армии мы вышли. Дивизию передали в 39 армию, которая наступала правее Ржева. От одной деревни к другой мы шли за санями и повозками. Мы проходили деревни совсем не тронутые войной. Однажды рота вместе с обозом встала на ночёвку. Меня вызвал начальник штаба полка, и я взглянул на карту района. Полковые нас догнали по дороге в этой деревне. Рассматривая карту, я обнаружил, что мы вторые сутки обходим с севера стороной (правее) город Ржев. Карты на маршрут следования я не имел. Мне сказали, чтобы я запомнил маршрут движения (следования) мысленно. Отправной точкой для дальнейшего движения был правый берег Волги. К сожалению, характерных ориентиров на берегу Волги не было и среди снежных равнин и бугров местонахождение своё трудно было определить. В этих снежных просторах и при не совсем ясной обстановке, когда точно не знаешь где находятся немцы и ты, не имея на руках карты, местности и (без ясного представления где ты) без знания куда нужно в данный момент идти (находишься), трудно выдержать взятое направление. Рота, которая шла впереди, отошла вместе нас на охрану обоза, а я со своими солдатами вышел вперед. Я шел на авось, по памяти и компасу и старался сохранить чувство времени. На каждой развилке дорог, на каждом крутом повороте я должен был стоять и вспоминать пройденный путь (сколько времени мы прошли данный отрезок пути). Тогда я не думал, что логическая нить пути может случайно или вдруг оборваться. Мы вышли из леса и повернули на дорогу. По ту сторону дороги снежное поле и редкие покрытие инеем кусты. Впереди развилка дорог. Я остановился, солдаты легли в снег. Я послал двух связных в тыл, уточнить по какой из дорог мне следует двигаться (следовать). Через некоторое время они вернулись. Мне было приказано взять правее и двигаться в направлении на станцию Чертолино. Когда рота по заснеженному руслу реки Сишки обошла пару деревень и поднялась на бугор, нас обстреляли немцы на подходе к какой-то деревне Мы залегли по обе стороны дороги и после короткой разведки (наблюдения) я послал двух солдат с донесением в тыл. Я просил, чтобы в роту доставили конную упряжку с 45-ти миллиметровой пушкой.
Ванька-ротный
Упряжка пришла. Пушку выкатили на бугор. (Ударили) Она тявкнула три раза вдоль деревни. Этого было достаточно (чтобы). Немцы разбежались в разные стороны. Мы прошли по деревенской улице, вышли за околицу, и повернув строго на юг, пошли в направлении станции Чертолино. Мне показалось, что в этот момент (немцы разбежались в обе стороны) мы прорвали фронт и уходим к ним в тыл. Кроме нетронутого белого снега впереди ничего не было видно. Мы прошли деревню и оказались в зоне нечищеных зимних дорог. Кругом стояла абсолютная тишина. Вслед за нами ротой по пороге (в тыл к немцам) потянулись и другие подразделения. Обоз застрял где-то при переезде через глубокую лощину на подходе к (той) деревне, где мы стреляли из пушки. К утру, в виду того, что мы трое суток не спали, нас сменили другой стрелковой ротой. Мы переночевали в какой-то деревне и утром, следом за ротами нашего полка двинулись дальше (пошли вперед). 119 стрелковая дивизия уходила в глубокий тыл к немцам. Мы проходили нетронутую войной зону (деревни). Навстречу нам на дорогу выбегали ребятишки. У дверных притолок жались бабы и молодухи. Они посматривал на солдатиков и поправляли наспех накинутые платки (полушубки). В некоторых деревнях знали о войне, но ни разу не видели немцев. А тут опять наши пришли! Жизнь кругом была мирная, без волнений, тихая. Весь путь до Шиздерово мы прошли без выстрела. Мы должны были занять оборону в этом районе, а другие батальоны пошли дальше к городу Белый. Весь путь до Белого нала дивизия прошла не встречая сопротивления немцев. По дорогам нередко встречались мужики. (Одного в розвальнях) Один ехал из леса с дровами, другого тащила крестьянская лошадёнка с сеном, оставленном с осени где-то на поле в стогах. Повсюду с раннего утра дымили печные трубы. Пахло свежеиспечённым хлебом, кислыми щами и запахом самогонки. Всеми забытые и отрезанные от войны и от мира, люди жили здесь своими заботами и беззаботной жизнью. Немцы сюда, в непролазные снега не заглядывали. Бабы (судача, не торопясь) на коромыслах в деревянных ушатах носили из колодцев ледяную воду. Мычала скотина, квахтали куры, повизгивали свиньи, голосили петухи и лаяли собаки. Кто мог подумать или сказать, что у молодых и румяных бабёнок на лице была безысходная тоска. У многих мужья сидели при хозяйстве дома. А те, к которым они осенью не вернулись, обзавелись молодыми примнями, как здесь говорят. Многие солдаты и офицеры кадровой службы, попавшие в окружение, скитались сначала по лесам. Потом, постепенно подвигаясь на восток за немцами, они оседали в отдалённых и лесных деревнях. Некоторые пробирались поближе к родным местам, многие доходили до дома. Вдовушки и молодки выбирали работников и дружков, принимали их в дом. Примни жили, работали и трудились, но хозяевами в доме не были. Хозяйка могла в любой момент отказать работнику в харчах, в постели и постое.
Ванька-ротный
Закон частной собственности здесь действовал вовсю. Я хозяин! А ты мой батрак. Знай своё место! (И живи по моим законам) С наступлением зимы беглые солдаты и окруженцы постарались отделаться от своей военной формы. Теперь они ходили в деревенских поддевках, перевязанных верёвочкой. На ногах у них были надеты онучи и лапти. Одежонку и обувку, кто заработал, а кто сменял на целые кирзовые сапоги. Хозяина сразу было видать. На нем тулуп и новая ватная поддевка (сидели ладно). На ногах крепкие валенки, одежка не истерта и без заплат, ходил он по деревне не спеша в развалочку, держался с достоинством, был уверен, что немцы не тронут его. Он не торопился, не суетился, не перебирал торопливо ножками и не перед кем не пригибался, когда ступал на дорогу с крыльца. А примы и батраки, те сновали по деревне неуверенно и торопливо (туда-сюда), часто с опаской. (хозяин на них смотрел свысока, как на работников). Я смотрел на этих здоровых парней и мужиков и мысленно представлял, что ими можно вполне пополнить наши роты. В тех из них, кто успел отпустить длинные волосы и бороды, все равно угадывались молодые и сильные (не дряблые) лица. У нас в ротах было (древние старики) маловато солдат. Лицо, оно как зеркало человеческой души. Глянешь на него и сразу видишь, что человек в годах или юнец с бородой и длинными волосами. Наши хоть и старые, но прошли войну, через смерть и огонь (на передке каждый из них ценился дороже, чем необстрелянный здоровый мужик или парень. Эти сморщенные слабые видом ротные старички). Наши обросшие и небритые, возможно, были физически слабее, но зато были сильны и крепки духом своим. А эти сильные с виду были трусливы (душой слабы и трусливы). Жизнь человека делает всяким, и таким и другим. Попади в окружение, побегай из деревни в деревню на правах батрака, а за тобой, как за зайцем немецкая полицаев немецкая псарня рыщет. От такой жизни не только твердый дух, а и последние мозги потеряешь. Воевать за Родину, это дано от бога! говорили мне мои старики. Где струсим. А где два раза возьмём своё. Без страха и без робости нельзя. Отваги не будет. Потом чувствуешь, что виноват, что зря струсил и лезешь напролом. Тогда уж и смерть не страшна. Когда знаешь за собой вину (грех свой нужно искупить). прешь напропалую. Простой неграмотны солдат не всегда мог словами выразить свое философское кредо. Но у каждого внутри оно было. Все идут, и он идет. Нужно, чтоб нашелся, кто пойдет первым. Сложны понятия на войне (русского солдата). Поступки русского солдата неисповедимы. Сегодня третий день января. Савенков неожиданно появляется в роте. Целый месяц пропадал (в тылах полка), а теперь, как на в чём не бывало явился. Теперь он шагает впереди. Он прикинул, что роту могут (теперь) поставить в деревню (на постой) и он сумеет наладить деловые отношения с местными жителями. За парой стаканов самогонки на столе могут появиться: плошка солёных огурцов, чугун варёной картошки, квашеная капуста, а там глядишь, и сало.
Ванька-ротный
День близился к концу. На ночь рота встанет где-то в деревне. Нужно только дом выбрать побогаче, думал Савенков. С хлебосольной хозяйкой. Солдат поставим на ночь в другом доме отдельно. Мне нужно хозяйство забрать в свои руки, прикинул (Савенков) он, а лейтенант пусть командует караульной службой. Тылы дивизии оказались отрезанными. Когда передовые части прошли через глубокий овраг перед той самой деревней, где три выстрела сделала сорокапятка, тыловики с обозами застряли до ночи. И когда обозники со своими клячами выбрались на бугор, немцы ударили с двух сторон и закрыли брешь перед самым их носом (своим фронтом). Снабжение боевых подразделений нашей и дивизии было прервано. Кормить солдат стало нечем, полковые кухни кипятили воду и солдаты могли гонять только чаи. Через некоторое время местное население обложили натуральным налогом. В котелках появилась, картошка, капуста, заправленная ржаной мукой. Мясо и сало расходилось по (другим) высшим каналам. Мы идём по дороге, горизонт постепенно начинает темнеть. Дорога делает крутой поворот, мы выбираемся на пригорок, впереди в низине показалась деревня. Но команды остановиться роте в этой деревне на ночлег, пока нет. Мы проходим мимо последней избы, провожая её задумчивым взглядом. Я иду молча. Разговаривать с Савенковым мне нет охоты. Я давно отвык от него. Когда он догнал роту и поздоровался со мной, то я вместо ответа на приветствие спросил его:
На курсах повышения званий был? Я думал, что ты явишься в роту, по крайней мере, капитаном.
Ты опять про своё? Не забывай, мне поручено присматривать за тобой. Не твоё дело, где и сколько я был.
Выполнял особое поручение? Мне командир взвода связи говорил, что ты всё это время ошивался у них. Я думал, что тебя перевели в связисты.
Ходить в атаку дело твоё. На то ты и лейтенант. А мое дело смотреть, не сболтнёшь ли ты чего лишнего. И договоримся на будущее, где я был и сколько отсутствовал, это дело не твоё. Я за твоим моральным состоянием буду следить как надо (должен следить). Собираешься убежать к немцам, я во время (должен) доложу. Рота идёт по дороге дальше, мы упорно молчим. За перелеском снова из-за бугра показались крыши. Я представлял себе, как после лёгкой выпивки и сытного ёдова, он приляжет на деревенскую, скрипучую кровать и приятно забудется. Главное для Савенкова это сама его жизнь. А все остальное для него не существует. Атаки обстрелы, раненые и убитые это дело моё. А он Савенков не должен погибнуть. Обстрелы из орудий он не мог переносить.
Ванька-ротный
Ванька-ротный
При посвисте пуль и вое снарядов у него обривалось что-то внутри. Савенков решил. На ротного нужно написать донесение, чтобы ему не было веры. Если он сунется обвинять его, Савенкова, то ему не поверят. За месяц в роте полностью сменилось четыре состава солдат. Считай, сотни три-четыре (солдат). Тех, что Савенков провожал в Поддубье из-за Волги, в живых не осталось ни одного. Выходит, что и эти через две недели погибнут. Свидетелей вовсе не будет (нет). Перед солдатами ему не стыдно. Они не знают его. А что там говорит лейтенант, так это он из зависти и мести (можно сказать что угодно). В это время сзади послышался зычный голос. Эй, берегись! Я обернулся и увидел, что на нас летела лошадь и лёгкие (ковром обделанные) саночки. Ездовой и два пассажира, одетые в новые полушубки, на рукавах у них отвороты, мех наружу, катили по дороге во всю прыть (пыля снежной пылью). Солдаты сошли с дороги, встали на обочину (по бедра в снегу, пропуская важное). В саночках сидело начальство нашего полка. Росписные саночки на узких стальных полозьях (кованых железом) пронеслись мимо, повизгивая и шипя (шипя и фыркая мимо). Вот они обдали солдат поднятой снежной пылью и скрылись за поворотом. Здесь на снежных просторах все выпорхнули из своих убежищ, ни выстрела, ни посвиста пуль и покатили впереди полка. Смотрите солдатики, ваш командир полка сам впереди. Но когда мы вышли по дороге на прямую линию, лёгкие саночки вдруг затормозили, и один из ездоков помахал мне рукой. Я подбежал узнать, что случилось. О чём говорило мне полковое начальство Савенков не слышал (слышать не мог). Я покачал головой. Саночки тронулись. И рысью умчались куда-то вперёд. Савенков не спросил, о чем я разговаривал с высшим начальством. Он сделал вид, что ничего особенного мне полковое начальство не могло сказать. Но когда рота подошла к развилке дорог и одна из них повернула в деревню, а другая упёрлась в снежный бугор, Савенков понял, что роту на постой в деревню не пошлют. На бугре стояло пустое школьное здание. Все его мысли о добротой хозяйке, о сытной еде и о тёплой избе сразу рухнули. Савенков понял, что в пустой деревенской школе харчами (и всем другим) не разживешься. Он был расстроен и обозлён. Оставаться с солдатами под одной крыш, значит, кроме черпака мутной баланды, ему лично ничего не перепадёт. На виду у солдат не нальёшь себе двойную порцию, если даже старшина и готов на это пойти. А этот идиот лейтенант может одёрнуть. У него на уме одна справедливость. Сейчас лейтенант почиет старшину в... зa хлёбовом. Савенков со злостью выругался, посмотрел на дощатый пол, где ему в углу на полу на голых досках отвели место для ночлега. Ротный выставил караул, назначил разводящего, проинструктировал солдат на случай тревоги и не дожидаясь пока вернется старшина (ушедшего за едой), лёг (спать) на дощатый пол у стены и заснул. На территории школы никто из мирных жителей не жил. Окна и двери были заколочены. Савенков потоптался на месте, поскрёб ногтями в затылке, посмотрел на щелеватые доски пола и нехотя стал укладываться спать. В классной комнате было холодно, сыро и пыльно. Парт в помещении школы не было. Они когда-то были вынесены и сложены в сарай. Я предупредил своих солдат, чтобы школьные парты и книги для растопки печей не трогали. Запаса дров при школе не оказалось. И первую ночь печку практически нечем было топить. По дорогам войны было пройдено много. (Серая масса) Солдаты устали, они сгрудились кучей и заснули на полу. (Солдаты сразу повалились на пол, пустили запах махорки и, конечно русский дух. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!) В комнате пахло всем, и плесенью, и сыростью и тухлыми солдатскими портянками (и портами) и мокрыми протухлыми валенками. Утром, когда стало светать, я вышел на крыльцо подышать морозным свежим воздухом. К спертому воздуху мы не привыкли. Мы ходили, воевали, умирали и спали на снегу. П1ривычка всё время быть на свежем воздухе (дала себя сразу знать/не позволяла в школе) потянула меня на (воздух) крыльцо. Старшина и двое солдат отправились в сарай, нашли там несколько железных кроватей. Вместо матрасов на кровати положили доски.
Соломки достанем, будет мягко и удобно лежать (и можно нормально на них спать)! сказал старшина, затаскивая в небольшую отдельную комнату кровати. Я стоял и думал. Может, завтра опять придётся дальше идти. Зачем возиться с (этими) кроватями. Как будто нельзя обойтись и без них. Старшина и солдаты настояли на своём
Хоть на одну ночь! Чего вам с нами на полу в общей комнате валяться!
Ладно! Ставьте кровати! Тащите солому! сказал я.
Старшина сходил в полковые тылы, взял лошадь привёз с солдатами дров и воз соломы. Нам застелили кровати и (а остальное разбросали) застлали пол в солдатской комнате (на полу). Рота осталась в школе и на последующий день. Нам поставили задачу патрулировать дорогу на Верховье. Наши штабные стояли где-то в Шайтаровщине. Батальон находился в Жизерово. Роты другого батальона стояли в Журах, Демидках, Струево и на льнозаводе на ораине города, в районе больницы. (А другой на окраине занимал оборону) Город Белый лежал в низине (но был укреплен). В нем оборону занимали немцы (численностью до полка). С первой попытки ворваться в город нашим не удалось. Стрелковые роты полка вышли из-под Чукино сильно потрепанными. Наши стрелковые роты имели не больше двадцати человек солдат. Их расположили по деревням на большом расстоянии друг от друга. С Савенковым мы не разговаривали. Он всё время косился на меня.
Ванька-ротный
Во взгляде его я улавливал раздражение и злобу. Он был недоволен своей кроватью. Почему ему мало положили соломы. Там в деревнях (меж изб и баб) он жил по-другому. И сидеть ему здесь с солдатами было незачем. На следующий день он собрался и отправился в деревню, где стоял батальон. Но там он не сошелся со своими прежними дружками. Через три дня вернулся в роту ещё больше раздраженный и злой. И когда он добрался до своей железной кровати, то тут же завалился на неё и (успокоившись) заснул. С этого дня он стал разговаривать без заносчивости и придирок. Я, видя что он несколько переменился, стал ему отвечать. Через несколько дней пришел приказ оставить в школе шесть человек, а остальных передать в батальон. На участке обороны полка были большие пространства не закрытые стрелковыми ротами. Школа опустела. Шесть солдат оставили для несения караульной службы около школы. Савенков упросил комбата перевести его в деревню где стоял полковой обоз. Место на койке занял мл. лейтенант присланный из дивизии. Он был не наш. Жил он вместе с нами. Заводил разговоры на различные темы (лишь бы поговорить). Без него ни один разговор не обходился.
Я связист сказал он мне. Я решил проверить его знания по проводной телефонной связи. В училище у нас был специальный класс проводной телефонной связи, и готовили нас по телефонии на совесть.
Вот сейчас я проверю тебя на счет телефонной связи! сказал я. Мл. лейтенант растерялся и даже смутился. Он, вероятно, думал, что я в телефонии ничего не соображаю. У него было жалкое выражение лица, как будто он попался с поличным при совершении карманной кражи. Я посмотрел ему внимательно в глаза, махнул рукой и сказал во всеуслышанье:
По связи у тебя никаких знаний! Интересно, что ты знаешь твердо и хорошо? Мл. лейтенант к вечеру собрался и ушел из школы. В каждой роте контрразведке желательно было иметь своих осведомителей. Мл. лейтенанту видимо и дали задание склонить к этой работе кого-то из солдат. Отлучаться и бегать солдату с доносами не надо. Написал письмо вроде домой и никому в голову не придёт, что в письме он пишет не (поклон) своим (родным) родителям. Там в дивизии это письмишко вскроют. Но ведь так задаром никто не будет фискалить. Ему за исправную службу через три месяца гарантируют перевод на должность в тыл. За это время он должен был завербовать себе замену. И новый писака во всю старался, если его за это время не увивало в бою. Погиб человек а нём не написано, нет он был у нас в роте. Старшина в тылах полка прослышал, что в роту дадут пополнение. Окруженцев по деревням собирают. Когда окруженцев вольют в стрелковые роты, они будут друг другу рассказывать про себя.
Ванька-ротный
Через два дня во двор школы въехали сани. В санях сидело двое. Один полураздетый со связанными назад руками, другой в полушубке с автоматом в руках. На повороте дороги показались ещё двое саней. Среди прибывших был штабник из нашего полка и тот самый мл. лейтенант, который жил среди нас некоторое время. Мне приказали собрать всех своих солдат и построить перед зданием школы. Мне не сказали, по какому поводу они явились сюда. Я сам до догадался по решительным лицам прибывших. По всему было видно, что привезли осуждённого на расстрел. Рядом с ним, держа автоматы в отвес, стояли рядовые из комендантского взвода дивизии. Когда мои солдаты построились, и всё было готово, приехавший из дивизии незнакомый капитан отстегнул планшет, достал бумажку и приготовился читать. Это был приговор военного трибунала. Связанного вытащили из саней, подтащили к краю оврага и поставили на колени. Он был без шапки, без шинели и без валенок, ноги обмотаны портянками. Большая круглая голова и копна мятых жестких волос были наклонены несколько вперёд. Лица его было не видно. Пока читали приговор, он молчал и, чуть повернув голову, косился назад. В бумаге было сказано, что он был у немцев. Потом сбежал от них. Потом снова вернулся к своим. Ему тогда простили и поверили. Под деревней во время атаки он вдруг исчез. Он был ранен, однако вылез из воронки и повернул в сторону немцев. Рана небольшая, через неделю она затянулась. Где он был это время, он не признался. Теперь его поймали и отдали под суд. На другой день он снова бежал и прятался в лесу. Потом вышел на дорогу, и тут его схватили. Зачитав бумагу, капитан спросил его:
Ванька-ротный
Признаёшь свою вину? Он ответил что-то невнятное. Он по-русски говорить видно не умел. Кто он был, казах, узбек или татарин. Когда его спросили, почему он бежал. Он сказал, что ему было страшно, и он чего-то боялся. Это и сгубило его. В конце приговора было сказано, что за измену Родине и переход на сторону врага он приговаривается к высшей мере наказания к расстрелу! Это был показательный суд. Для чего они его здесь устроили, я так и не понял. Торжественная часть была закончена, водворилась гробовая тишина. Сейчас начнется концерт. Сейчас живая душа человека отправится на небеса к всевышнему. Куда она попадет? К Христу за пазуху или к Аллаху в святилище. Из всего сказанного я не мог представить, где всё это происходило. Название деревни не зачитали. Месяц и даты не были указаны. Солдаты мои как-то сгорбились, обмякли, стояли растерянные, потупив взор. Они стояли, не шевелясь, не дыша, уперев глаза в землю перед собой. Только эти приехавшие курили, переглядывались, переговаривались между собой. Капитан тот самый, что читал бумагу, подошел ко мне, наклонил голову на бок и сказал негромко:
Учтите лейтенант! Кто перебежит к немцам, тому пощады не будет.
А для чего вы мне это говорите?
Вам лейтенант полезно на это посмотреть! Душа у меня сжалась. На одно мгновение похолодели руки и ноги.
Я понял, что после доноса Савенкова мне решили в школе преподать моральный урок.
Мы специально привезли его сюда, как сквозь сон услышал я слова капитана.
А что собственно он мог написать про меня. Я давно с ним вообще не разговариваю. Савенков мог изложить только своё собственное мнение. И чем злобней и изворотливей, тем неправдоподобнее оно должно быть. Я воевал все это время, водил солдат на деревни. (Свидетелей и подтвержденных фактов у него нет) А по его донесению обо мне может (в конце концов) сложиться неправильное мнение. Мои мысли были прерваны выстрелами. Солдаты из конвоя стреляли в затылок связанного. Он стоял на коленях и храпел. В смуглой шее чернело пулевое отверстие.
Даже стрелять не умеют подумал я (сказал я себе под нос) Но крови вокруг отверстия не было. Стреляли одиночными. От первых трёх выстрелов солдат не упал. Он захрапел, замотал головой. Еще две пули вошли ему в затылок. А он не падал, и стоя на коленях, продолжал храпеть. Капитан из дивизии крикнул:
Кончайте скорей. Один из охранников подошел к связанному вплотную, пустил длинную очередь из автомата и толкнул его в спину ногой. Он ткнулся головой вперёд и неожиданно разогнулся снова. Тогда охранник повалил его ударом приклада в бок. Кто-то незаметно подошел ко мне со спины сзади и негромко оказал:
Кто из солдат перебежит к немцам, не уйдёт от кары! Я мгновенно повернулся и увидел глаза мл. лейтенанта.
А это ты? Я так и знал!
Что я мог еще сказать ему?
Офицеры дивизии засуетились, забегали, вскочили в сани и трогаясь с места, крикнули в сторону солдат охраны!
Сбросьте его под обрыв!
Ванька-ротный
Тоненько звякнул подвешенный под дугой жеребца колокольчик, сани резко рванулись, офицеры в них дёрнулись и покатили со школьного двора. Конвойные, торопясь, скинули с обрыва неостывшее тело, попрыгали быстро в сани и поспешили наутек. Так прошел ещё один день войны. Но почему-то мне запомнилась два основных момента, связанных со школьным двором в Верховье. Первый, когда мне сзади на плечо навалилась физиономия мл. лейтенанта, говорившего о возмездии. Лицо его я больше никогда не видел и постепенно забыл, а противный запах из желудка и изо рта запомнил надолго. Я вспоминал потом, как перед отъездом они оттащили к обрыву тело убитого. На холодном снегу остались кровавые полосы, освещенные зимним солнцем. Испачкали кровью и пулями весь снег! Второй момент, который защитился мне (когда). Во дворе этой самой школы, (где когда-то остались кровавые полосы) командир дивизии генерал Березин принимал гвардейское знамя (дивизии). Березин и Шершин дали клятву, встали на коленки в том самом месте около обрыва и целовали край красного знамени первыми. Красный отсвет от знамени был виден на снегу потому, что, как и прошлый раз, светило зимнее солнце. Но вернёмся к прошедшему дню. После всего что случилось, солдаты притихли, сутулясь вернулись в комнату и завалились на солому досыпать (сразу спать). Я тоже лёг на свою кровать. Долго лежал с открытыми глазами, смотрел на оживших тараканов, которые ползали около теплой печи. Зачем (они нам) эти тыловики нам испытанным воякам преподали кровавый урок? Через несколько дней меня вызвали в штаб полка и приказали отправиться в Шайтровщину за получением пополнения. Мне вывели из сарая лохматую неказистую лошадёнку и принесли армейское седло. Уложив на спину лошади седло и подтянув под брюхом подпруги, я вскочил в стремя, перевалил ногу через седло и с места рысью погнал по дороге. Лошадёнка послушно бежала по большаку. Устав, она сама переходила на шаг, шла без понуканий, вертела хвостом и мотала головой. Но стоило мне подать тело вперёд, не натягивая поводья, она не дожидаясь пинка по бокам, сама переходила на мелкую рысь. Это была умная и сообразительная лошадёнка. Через каждые два, три дня я ездил верхом в дивизию и приводил от туда десятка по два, по три новобранцев (солдат). Вот кому нужно было показывать сольный концерт! Люди были одеты в пеструю одежонку. Кто в чём. У некоторых на ногах были старые подшитые валенки, у других обмотки с ботинками, а у большинства онучи и лапти. Прибывших сразу распределяли по ротам. Мобилизация в армию проходила так: Рота человек тридцать обстрелянных солдат ночью незаметно окружала деревню. Вокруг деревни выставлялись посты, так чтобы ни одна живая душа ни дорогой, ни полем не могла уйти (убежала) из деревни. С рассветом в деревню приезжали уполномоченные по мобилизации. Выбирали избу. По середине избы ставили лавку и два еврея парикмахера усаживали по очереди призывников-новобранцев. Когда его остригали наголо, уполномоченный регистрируя в книгу предупреждал!
Поймаем где стриженного наголо на месте расстрел без суда!
Всё ясно? Сбежишь поймают сразу!
Слушай и запоминай! Ты зачислен в 421 полк, 119 стрелковой дивизии.
Запомни эти две цифры!
А документы?
Какие документы? Документы тебе не нужны! В роте тебя и так будут знать! Ты будешь числиться в ротном списке. У командира роты на руках документов нет, а ты всего солдат (на всего рядовой)!
Следующий! Подходи!
В стрелковой роте хлёбово выдают без предъявления документов!
Ванька-ротный
Видал! Он ещё винтовку не успел получить, а требует документы! не унимался уполномоченный.
Тебе что важнее? Винтовка или документ?
Следующий! Подходи!
Я тут.
Чего ты тут? Фамилию говори! Из каждой деревни набирали до десятка парней и мужиков, брали и хозяев. К вечеру или на следующий день их направляли для проверки в дивизию. Когда до меня дошла очередь, я получил отсортированную и проверенную партию солдат. Из числа батраков (мужского населения) в деревнях не все оказались пристроены (в хозяйстве). Были и такие, которые болтались без дела. Некоторым, чтобы прокормиться, приходилось слоняться по деревням, обходить всю округу. А какая работа зимой. Когда наши подошли к Белому, некоторые сразу стали проситься в армию. Это были в основном бездомные бродяги. Они с охотой просились в солдаты. Многие смекнули, что будет мобилизация. Но ждали её по-разному. Одни хлебнув вольного воздуха бросали насиженные места и ночами растворялись в снежных просторах, уходили в другие районы, где наши роты не стояли и где у них проживали дальние родственники. Другие, полагая, что пришли их последние денечки, лихо заламывали шапки и начинали упиваться самогоном. И только голодные, бездомные, продрогшие на дорогах бросали свое батратцкое положение и добровольцами записывались к нам (в армию). Добровольцев самостоятельно направляли в Шайтровщину. Такой бездомный бродяга обычно подавался в ближайшую деревню, где стояла рота. Он нерешительно и пугливо смотрел на часового и осторожно, чтобы не потревожить его, спрашивал где и как записаться в солдаты. Доброволец стоял, переминаясь с ноги на ногу, и терпеливо ждал пока часовой ходил в избу доложить начальству. Не все окруженцы были сыты и тепло одеты. В каждой деревне были лишние руки. С наступлением зимы их стало больше. В некоторых домах жили недовольные и злые старухи, у них за кусок хлеба и за пустую похлёбку не раз наломаешь спину. А солдат стоит на посту. Хорошо быть солдатом. Стой и не чём не думай. А эти деревенские при немцах почувствовали себя хозяйчиками. Внешний вид такого бездомного окруженца был разительный. Линялая в заплатках и лоскутах куцая поддёвка, подпоясанная веревочкой! Кусок самотканой тряпки вокруг шеи. Затасканная, по тёртая шапка на голове. Крашенные сушеной черникой с дубовой корой исподние подштанники вместо штанов и плетеные из лыка лапти и онучи, крест на крест обмотанные веревкой. Сколько тряпья было навьючено на таком человеке. Он нёс на себе все, что у него имелось. Ничего лишнего, лишь то, что нужно ему в дороге. Все у него держалось на завязочках и верёвочках. Обросшие и не бритые, похожие на стариков, согнув руки и воткнув их в рукава, странники на русской земле спешили по зимним дорогам, перегоняя друг друга, стараясь перехватить кусок лишнего хлеба из-под носа у другого.
Ванька-ротный
У каждого из них на шее болтался оловянный крестик на льняной сучёной нитке. Нехристей и богохульников на порог не пускали. Им, как ворам не было веры. Они не боятся бога, значить не боятся ничего. А если человек не боится бога, он хуже вора и злодея, хуже лиходея и убивцы. Хозяйки молодые и старые все стали не в меру набожны и жадны. Крестик на шее в ту пору и умение креститься были, как пропуск, как добропорядочный (хороший) знак. Смиренный человек навсяк вызывал сочувствие, сострадание и жалость. Его можно было за корку хлеба заставить целый день работать. Работа, конечно, тяжёлая, но набожный человек не посмеет роптать. Он гнет спину, a хозяин на него рычит. У каждого за спиной висел холщевый мешочек, где помещался жалкий скарб и запас тряпиц и всяких веревочек, кусок черствого хлеба, пригоршня вареной картошки и кружка, чтобы напиться где воды. Матушка Русь, к временам царя Федора вернулась. Переступая с ноги на ногу и постукивая лопатками о хрустящий снег, будущий солдатик уже смелей поглядывал на крыльцо, на нём с минуту на минуту должен был появиться часовой, ушедший доложить в избу начальству, Часовой выходил, пропускал его мимо себя, предлагая зайти для разговора в избу (с начальством), бродяжка теперь у порога не крестился. Он, конечно, нервничал, теребил шапку в руках, здоровался о выходящими из избы солдатами, с поклоном гнул шею, по старой памяти, к чему не привыкнешь, болтаясь как бездомный пес (по дорогам). Но вот его подталкивали в избу. Откашлявшись с мороза и от холода, он спрашивал, не может ли он записаться в солдаты. Постепенно замешательство его проходило, Он слышал свой натуральный голос и начинал рассказывать старшине, где и как попал в окружение. Старшина уточнял кое-что для вида и объявлял ему свое решение!
Переночуешь здесь в деревне. Разводящий тебе покажет избу! Когда будет кормёжка, вместе с солдатами пойдёшь на кухню! Ночью из деревни не выходить! Переночуешь, а завтра самостоятельно пойдёшь в деревню Шайтровщнну! Знаешь такую? Можешь идти!
Сычёв! Проводи его на ночлег!
Это были крепкие жилистые парни, мускулистые, голодные, привыкшие к тяжёлой работе (за кусок хлеба). Лапти у них разъезжались на гладкой дороге, они торопливо ими перебирали, держа равновесие телом. И вот они добирались до первой деревни где стояли наши солдаты (штабы) и начинали новую жизнь. Постепенно их вливали в стрелковые роты, выдавали оружие, но у них оставался свой прежний зашарканный внешний вид. Прикрыть их шинелями сразу не могли. Но постепенно они снимали с себя тряпье и лапти, жгли всё это вместе со вшами, разводя костры на снегу. Им выдавали шинели, телогрейки и ватники, валенки, шапки, перчатки и нижнее солдатское белье.
Ванька-ротный
Но по деревням ещё отсиживалось не мало людей призывного возраста, Переход от подневольной жизни примня и постоянных бабских окриков к солдатской службе проходил не у всех одинаково, с охотой и быстро. Новобранца не только нужно было одеть, по ставить в строй, некоторых нужно было с самого начале, учить всей солдатской мудрости. Особенно на счёт страха и паники. "Коли штыком" в нашу программу обучения не входило. Мы сразу учили войне. Многие из них служили кадровую службу (армию). С ними было несколько проще, но испуг первых дней войны нужно было преодолеть в их сознании. Были и такие, которые армии не нюхали. Ничего пообвыкнут, попадут под пули станут солдатами. За короткий срок роты пополнились рядовым составом. Не хватало только младших командиров и ротных офицеров. Окруженцы все шли рядовыми, не смотря на их прежние звания. Я теперь редко ночевал в расположении роты. Меня всё время посылали то туда, то сюда. Я мотался верхом в седле. Лошадёнка была неказистая, но разумная и привязалась ко мне как собака. Приеду в деревню, в какой-нибудь штаб, закину поводья на луку седла и пущу eё шарить по саням и по сараям сена щипать. Где клок, где охапку выдернет, а сама посматривает и все время следит за мной. Сойду я с крыльца, а она уже здесь. В общем, ходила она за мной по деревне как собачка (не как лошадь, а как дворняжка). Она терпеливо ждала, когда я потреплю её по холке, когда я полезу в карман, достану оттуда кусок сухаря или сахара. После чего мы отправлялись о ней в обратную дорогу домой. Роту перевели в деревню из школы. Роту свою я оставил на старшину и на Савенкова. Савенков был рад, что он один без меня хозяйничал в роте. Старшина ездил по округе, доставал в деревнях кой-какие продуктишки и самогон. Где брал по согласию, где менял на барахло, а где раскалывал (брошенные) тайники и ямы и извлекал оттуда съестное. Помогали ему в этом (местные мужики) бывшие батраки, теперь новобранцы. Война по границы раздела с немцами почти не велась. Немцы не выходили за (свою) черту занимаемого ими района и следили за нами (но зорко следили за нашими, наши тоже не трогали немцев). Стрельбы с обеих сторон совсем не велось. В деревнях в открытую топили печи. Погода долгое время стояла ясная, но немецкая авиация не летала. Потом налетал ветер, небо хмурилось, и неделю подряд бушевала пурга. В один из таких дней, когда в двух метрах ничего не было видно, заблудившийся немец вошел в нашу деревню. Все эти дни из-за непогоды я находился в роте. А может, надобность отпала меня посылать (куда) в штабы. Немец был весь обсыпан белой порошей. Руки глубоко торчали в карманах шинели. Автомат и чехол с запасными рожками болтался за спиной. Немец подошел к крайнему дому, посмотрел вдоль улицы, на улице никого. Он решил войти в крайнюю избу, взялся за ручку, дверь была заперта изнутри.
Ванька-ротный
Снег и ветер хлестал по окнам и стенам изб, (он) немец нуждался в тепле. Он долго блуждал и сильно застыл, выбился из сил и хотел одного лечь, отдохнуть и согреться. Завтра он спросит название деревни и (справится о дороге) доберется к своим. А сейчас поскорей найти живого человека, забраться на теплую лежанку, закрыть глаза и спать. Он прошел несколько домов, увидел в окне слабый свет, постоял у порога, огляделся по сторонам и шагнул на крыльцо. Дверь была полуоткрыта. Немец не предполагал, что в деревне стоят русские. На улице не было ни одного часового. Часовые в деревне были. Они некоторое время ходили на конце деревни вдоль улицы и смотрели за дорогой. Кто пойдет проверять посты в такую погоду (в такую шальную погоду посты проверять, когда глаза снежной порошей лепит). Часовых было двое. Они решили зайти (зашли только) в сенцы, чтобы прикурить. Покуривая, они посматривали в полуоткрытую дверь за улицей, А потом, когда завывание снежной пурги заскребло и завыло ещё сильней, они подались в избу (решили зайти) в избу отогреть озябшие (окоченевшие) ноги и руки. Немец поднялся на заснеженное (укрытое снегом) крыльцо, следов человеческих ног нигде (на нем) не было видно. Из этого дома давно никто не выходил на улицу, решил он и зашел в тёмные сени, прикрыл за собою дверь, она чуть скрипнула. Когда он вошел в избу, его обдало белым паром, и он спросил в непроглядное пространство (не увидел, что за столом сидят двое русских в военной форме).
Maтка цу хаузе ист? (спросил он в пространство)
Вьюга за окном продолжала мести и шуршать за стеклом. Часовые, сидевшие (у печи) на корточках на полу моментально (проснулись) вскочили. Они думали, что их окликнули те (двое) что сидели за стоном и играли в карты. По середине комнаты спиной к ним стоял немец (на изготове) с автоматом в руках. А солдаты, игравшие в карты, подняли руки вверх и стали подыматься из-за стола. Немец почувствовал между рёбер твердый ствол русской винтовки. Он нехотя опустил свой автомат, сбросил с плеча ремень и положил его на лавку. У него не было сил бороться и сопротивляться. Он вздохнул теплого воздуха, который стоял в избе, (так) и остался стоять с поднятыми руками. Теперь эти двое, стоявшие за столом с поднятыми руками, увидев перемену ситуации, опустили руки и с облегчением вздохнули. Им показалось, что немца привела часовые. А руки они подняли по ошибке, с испуга. Они рассмеялись, что попали врасплох. Заигрались, мол в карты, не видели. Но смеяться было нечему. Минутой назад немец мог их прострелить из автомата. А теперь, когда они попали вне всякого сомнения в глупейшую ситуацию, они дружно смеялись. Часовые стояли и хлопали глазами, а (они) те за столом радостно заливались смехом, показывали пальцем на немца.
Ванька-ротный
Они были твёрдо уверены" что это часовые привели немца в избу. Один только немец знал, что и как здесь случилось (произошло в избе. Он ясно знал кто, кого и когда брал в пленю Теперь ясно стало одно, он немец). Он немецкий фельдфебель по глупости вляпался в плен (попал/оказался в плен) Я накануне вечером вернулся в деревню. Из школы нас перевели в Большую Кобыльщину. Здесь-то и произошло пленение немца. Когда меня разбудили и доложили о случившемся, я велел старшине немедленно, отправить его в батальон. Штаб батальона стоял в то время в той же деревне, только занимал другое крыло. Спустя некоторое время немца потребовал к себе лично Березин. О чём говорил он с (немцем) ним наедине, кто был переводчиком этой беседы, куда девались протоколы допроса, никто в штабе дивизии не знал. Штабисты меня вызывали несколько раз по телефону и хотели узнать подробности об этом загадочном немце, но я не допрашивал его (и кроме того, что он фельдфебель) и ничего не мог (сказать/ответить на их вопросы) сказать. Я даже фамилии немца не знал. Автомат и обоймы с патронами я (отдал приехавшему генеральскому денщику) сдал в батальон. И вот к утру следующего дня в деревню въехали легкие (шитые ковром) саночки. В сопровождении генеральского адъютанта прибыл в нашу деревню тот самый фельдфебель, которого захватили ночью мы. Почему он вдруг явился сюда? Немцу при мне вернули автомат, (обоймы с патронами,) документы и мелкое барахло, вроде часов, бензиновой (немецкой) зажигалки и фонарика. Может, фотокарточки солдаты оставили у себя? подумал я. Личный (офицер) адъютант генерала передал мне обоймы с патронами и устно отдал короткое распоряжение. Немца нужно довести лесом до немецких позиций и отпустить. Штабных из полка и батальона в деревню Б. Кобыльщина никого не допустили. Я был (как бы) вроде коменданта пограничной заставы (закрытой полосы).
Без лишних свидетелей!- объявил мне приехавший адъютант.
Не теряй времени, лейтенант! Немцу нужно успеть вовремя явиться!
Ты понял приказ? И никому об этом ни слова! Ни в батальоне, ни в полку ничего не должны знать! Эту операцию проводит лично генерал и ты отвечаешь за неё головой! Я взял с собой четырёх солдат и мы вышли на дорогу. До конца маршрута (рожки от автомата) обоймы с патронами были у меня. Я передам их немцу при подходе к линии немецких позиций. Проводив немца за лес, я вернулся к себе в деревню. Адъютант генерала ждал моего возвращения. С каким личным поручением генерала отправился немец к своим, никто из наших не знал. Ходила устная версия, что немец через неделю вернётся и приведёт с собой целую роту немецких солдат. Прошла неделя, вторая ни ненца. ни роты не было. (Не сам факт)
Ванька-ротный
Ванька-ротный
Но сам факт отправки пленного немца обратно через линию фронта с генеральским поручением потом сыграл свою зловещую роль. Это случилось потом (в апреле), когда дивизия попала в окружение. А сейчас шел январь, лютый месяц зимы. Через три дня меня снова вызвали в Шайтрощину за получением (в роту) пополнения. Немецкая авиация не летала. Мы жили как в мирное время. Я проводил занятия по стрельбе (и штыковому бою). Я каждый раз брал небольшую группу солдат и выводил ее и низину, за деревню. Солдаты ставили в снег вертикально доски и, целясь, лежа стреляли в них. Пули, конечно, летели мимо цели. Они сваливали непопадание на плохую пристрелку винтовок. Тогда я брал у любого из солдат винтовку, просил повернуть доску ко мне торцом, ложился в снег прицеливался и несколькими выстрелами подряд прошивал её по узкой стороне. Винтовки били отлично. Но дело в том, что при стрельбе в боевой обстановке солдаты не будут целиться, как это делал я. Солдат будет стрелять кой-как и побыстрей. Стреляли обычно с живота. Вот почему на войне прицельные планки и мушки были бесполезны. А чтобы попасть в торцевую часть доски, прорезь и мушку нужно подводить под цель всем телом, двигая задней частью корпуса и ногами. При стрельбе лёжа винтовку доводить под цель руками нельзя. Ложись спокойно. Винтовку держи не напрягаясь. Подтяни ремень. Натяни его локтем. Приложи приклад к плечу и щеке. Вздохни два раза и посмотри, куда смотрит прорезь и мушка. Если в эту точку поставить мишень, то ты можешь делать несколько выстрелов к все пули лягут в десятку. Теперь, не трогая тела, отведи ствол винтовки чуть... рук в сторону и сделай выстрел. Пуля твоя снова попадет снова по цели. Хотя линия прицела была сдвинута немного в сторону. Теперь можно проделать другой опыт. Отведи винтовку чуть в сторону от центра мишени и закрой глаза. Сожми цевьё винтовки руками, сосчитай до десяти и открой глаза. Ты увидишь, что твоя винтовка встала на линию прицела точно в перекрестье мишени, на прежнее место. Хочешь научиться метко стрелять двигай всем корпусом влево, вправо, вперед и назад. Шевели ногами, двигай заднюю часть корпуса, смещая коленки. Когда мушка и прорезь окажутся точно под целью, закрой для проверки глаза, сосчитай до десяти и посмотри, правильно ли ты прицелился. Если все осталось на месте, делай спокойно выстрел. Спусковой крючок тяни на себя, не торопясь. Все десятки твои! (Учись стрелять братец!) Но учти! (при этом!) Скоро! Хорошо не бывает. Дня стрельбы нужно иметь терпение, полное спокойствие и выдержку. Хочешь отлично стрелять, пройдешь настоящую (высшую) школу стрельбы, будешь бить немцев только в левый глаз и не иначе. Скажут, из Москвы прислали профессионала снайпера. Солдаты слушали и улыбались.
Потом в окопах будете целить по другому. Может рассказать вам случай один. Иду я однажды по траншее. Мы только что выбили немцев и заняли её. Подаю команду
Огонь!
Так было дело? Антипов!
Так! Товарищ лейтенант! Как щас помню!
Смотрю, стоит солдат. Винтовку положил на бруствер. Ствол кверху. Перебирает затвором и стреляет (в небо) и в небо смолит.
Куда же ты целишься спрашиваю я.
Туды. Товарищ лейтенант! И показывает мне рукой в сторону немцев.
А ствол винтовки куда торчит?
Как куда?
Как-как! В небо стреляешь!
А она, товарищ лейтенант, пуля немца найдёт! У неё траектория кривая.
Про траекторию ты знаешь! А прицел у винтовки зачем? Ты когда-нибудь прицелом пользовался?
Приходилось два раза. Нас на сборном пункте в тир водили.
А что же ты в немцев не целясь стреляешь?
В немцев, товарищ лейтенант, другое дело! Попробуй высунись! Покажись! Прицелься как в тире! Он тебе из пулемета так резанёт, что мозги потом не соберёшь, каска дырявая будет.
А ты хоть знаешь, как прицельную планку выставлять? Определять на глаз дистанцию?
Ванька-ротный
Нет, товарищ лейтенант, мы ей не пользуемся. Зачем она нам на войне? Она нам не к чему! Мы когда нужно трассирующими с живота стреляем! Этот разговор с солдатом мне и после много раз приходил на ум, когда приходилось видеть, как в бою стреляют солдаты. Да и сам я в перепалке стрелял из автомата, не целясь. Дашь трассирующими очередь и смотришь, куда пули пошли. A дай солдатам команду Огонь! Вскинут они винтовки и откроют беспорядочную стрельбу, не целясь. А если скажешь Почему стреляете не целясь? (Они всегда могут) Сделают вид, что целятся. Если вот по курам в деревне или по зайцу в лесу, это другое дело. У немецких пулемётов стальные ленты, патроны без закраины, скорострельность приличная. Пока будешь целиться, он врежет тебе и будь здоров (спокоен). Пуля (не только) может продырявить каску, прошить насквозь лопату, которой ты прикрывал нижнюю часть лица, порвать тебе пасть (порвут тебе) и горло. Солдат сам на опыте определяет, что ему выгодно и что бесполезно. Прицел винтовки во время войны совершенно был не нужен. Когда солдат стреляет в тире и видит в мишени дырки, это одно. А стрельба в бою идет впопыхах, на прицеливание нет времени (патроны) не считают). В бою нужно видеть ни мушку и прорезь, а куда пуля вошла (куда она после выстрела воткнулась. Если бьешь из пулемета, ты должен видеть сразу результаты, куда пошли лентой трассирующие) Вообще с прицелами на пулеметах во время войны дали маху. Сколько зря погибло хороших и храбрых солдат (людей). Станковому пулемёту щит совершенно не нужен, он ему как рыбе зонтик, лишняя деталь и все, максиму в бою не доставало дистанционного управления огнём для стрельбы с прямых и закры
Magus  
продолжение
Magus
Прицел винтовки во время войны совершенно был не нужен. Когда солдат стреляет в тире и видит в мишени дырки, это одно. А стрельба в бою идет впопыхах, на прицеливание нет времени (патроны) не считают). В бою нужно видеть ни мушку и прорезь, а куда пуля вошла (куда она после выстрела воткнулась. Если бьешь из пулемета, ты должен видеть сразу результаты, куда пошли лентой трассирующие) Вообще с прицелами на пулеметах во время войны дали маху. Сколько зря погибло хороших и храбрых солдат (людей). Станковому пулемёту щит совершенно не нужен, он ему как рыбе зонтик, лишняя деталь и все, максиму в бою не доставало дистанционного управления огнём для стрельбы с прямых и закрытых позиций. Если бы во время войны мы имели на Максимах дистанционное управление, то мы бы не дали немцам поднять головы. Я был пулеметчиком, но в настоящий момент из-за отсутствия пулемётов командовал стрелковой ротой (солдатами стрелками). Как-то утром, в один из январских дней меня вызвали в батальон для получения задания. Обычно из батальона прибегал связной. Он явился ко мне и сказал Вас вызывают к начальству! И ушел к солдатам. Видно у него там были дружки. В батальоне мне объявили, что нужно провести разведку, пройти по лесной дороге, которая уходила в район р. Лучесы и Холмских болот. По дороге проверишь, заходят ли немцы в лесные деревушки, есть ли там население, не стоит ли там партизанский отряд. В лесу на болотах немцы обычно не стояли. Они наезжали туда лишь иногда (и случайно). В полку было несколько пар армейских лыж. Их на всякий случай возили в штабной повозке. Лыжи лежали в санях под брезентом вместе с офицерскими вещами. Так в вещмешках и чемоданах лежали хромовые сапоги, летние фуражки и шинели сшитые по талии. Полковые портные (Абрам и его подручный) трудились в поте лица, что бы не попасть на передовую. Они пороли, (и выворачивали) новые солдатские шинели, (они) не разгибая спины строчили и резали, дымили утюгами. Вначале швейное дело в полку было поставлено слабо, Швы метали вручную, работа подвигалась медленно. Но вот в одной отбитой у немцев деревни мы прихватили швейную ручную машинку и дело пошло веселей. Машинка стучала до ночи. Для работы портных нужно было теплое помещение. Их не обижали. Они были нужные люди в полку. Все штабные были старательно обшиты. Вид у них был по военной моде (приличный и гордый), голос воинственный пропитый и зычный. Шапки они подчеркнуто сдвигали на брови. Рожи у них были нахальные и сытые. В разговоре они резали словами, как шашками. А мы офицеры стрелковых рот имели простые солдатские шинели или полушубки. Мне был показан по карте маршрут и велено было идти в сарай за получением лыж.
Ванька-ротный
Я пошел за писарем в сарай, где стояла штабная повозка. Писарь долго возился под брезентом, пока не выкинул оттуда шесть пар лыж и палки.
Ванька-ротный
Вот! сказал он и бросил лыжи на снег около сарая. Выйдя из сарая, он запер двери на висячий замок и не сказав ни слова (ничего) удалился б штабную избу. У него был такой вид, как будто его отозвали от стратегической карты s момент когда решалась судьба целой войны или, по крайней мере, наступательной операции. Я осмотрел каждую пару, подобрал к ним палки. и остался доволен. Крепления у лыж были в полном порядке. Шесть человек я поставлю на лыжи. Это будет моя первая группа. Остальные тоже около шести, пойдут вслед за нами пешком по дороге Если мы в лесу наткнемся на немцев, на лыжах (лыжи нам очень могут пригодиться), (всегда) можно их будет обойти стороной до глубокому снегу. Каждую пару лыж и палки я поставил к стене и сказал часовому, что пришлю старшину, он их заберет попозже. Давно не ходил я на лыжах. Прошел ровно год с тех пор, как нас в училище гоняли на лыжах. Завтра с рассветом предстояло двинуться в лес. В подобную разведку мы шли первых раз. Обычно после наступления на какую-нибудь деревню мы пускались в путь по дорогам, догоняя немцев. Встречали на дорогах засады, несли потери, иногда и сами прихватывали немцев. Всякое бывало на войне. Когда стрелковая рота преследует немцев, делается всё просто: впереди идёт головной дозор, и следом за ним на расстоянии прямой видимости шагают остальные. Никаких боковых дозоров. На войне мы все упрощали. Русский солдат нутром чувствовал, что делать и как. Он шел по дороге, пока не обстреляют. Вот тогда он и решит, соваться вперед или просто отлежаться. И в этот раз я не стал мудрить и разрабатывать план разведки по науке. Четыре солдата встали на лыжи и пошли вперёд. На одних лыжах шел я на других ординарец. Пешая группа в шесть человек двигалась сзади. Лесная дорога, по которой мы шли, была засыпана снегом. (На дороге никаких следов). Идти по такой дороге на лыжах легко. Только пешие отстают. Мы часто останавливались и поджидали заднюю группу, Дорога все время уходила вниз. Заросли леса меняются с просветами. Когда-то здесь за болотом и лесом проходил передний край нашего укрепрайона. Теперь эти бетонные сооружения занимали немцы. Деревья, покрытые пушистым инеем, несколько разошлись, показалась опушка и деревенская изгородь. В деревне проживало несколько семей, но в основном старики, женщины и дети. За деревней, как нам сказали, верстах в двух за болотом проходила дорога, по которой ездили немцы. Старик сказал нам, что немцы заезжали в деревню несколько раз. Потом выпал глубокий снег и с тех пор они не являлись. Я поговорил с дедом о том, о сём, дал солдатам передохнуть. (Солдаты разжились у деда) Дед угостил нас своим самосадом. Табак крепкий, два раза курнёшь и дух перехватывает (переводишь). По возвращенью в Нездорово, я доложил командиру данные о разведке. (Пополненные солдатами роты) Когда стрелковые роты были пополнены солдатами, мой ротный район обороны... взвода теперь стояли на уровне деревень Заболотье, Жиздерово, Б. Кобыльщино и Васильево. В низовые деревин едешь всё время под горку. Сидишь в санях, а лошаденка по дороге мелкой рысью трусит. Как-то вечером, когда я ложился спать, Савенков затеял разговор, что нужно проверить в низовых древних солдат. Никогда он туда не ездил, а тут загорелся нетерпением и успокоиться не может. Пришел старшина и с ним заодно. Поедем поедем! Надо посмотреть, как там живут наши солдаты.
Вчера из нашего взвода пришел от туда связкой. Говорит, харчами они там из местных ресурсов богаты.
Поехали лейтенант! Остановимся где-нибудь в маленькой деревушке. Гнать по дорогам не будем. И в батальоне будут довольны, что не дожидаясь их указаний, проявляешь инициативу доказывал Савенков. Я согласился. Велел старшине готовить на утро лошадь и сани. Утром я пошел в батальон, сказал, что поеду в дальние взвода с проверкой. Старшина подогнал к крыльцу сани, в них уже сидел Савенков. Ждали только меня. В батальоне не возражали, чтобы я проверил дальние рубежи. Садитесь, товарищ лейтенант, я вам сенца постелил. Мягко будет ехать.
Мягко стелешь, да жестко спать (лежать) ответил я, как-будто, что-то предчувствуя.
Поедем под горку. Рысью, глядишь, часа через два добежим.
Где-то там, за лесными прогалками находятся небольшие деревеньки. Они расположены в стороне от большаков. Наших солдат таи немного, но устроились они там лучше, чем мы. Живут по избам свободно. На желудке у них сытней и веселей. Лошадь бежала под горку, я сидел и смотрел по сторонам. Места мы проезжали безлюдные занесённые снегом. Я почему-то не думал, что мы можем попасть в засаду к немцам. Часа три катились мы вниз по дороге. И вот между двух перелесков увидел я укрытые снегом крыши.
Ванька-ротный
Повсюду из печных (кирпичных) труб валил сизый дым. Двое часовых, на всю деревню, встретили нас, приветливо улыбаясь.
Сюда сюда! кричали они. Но старшина повернул в другую сторону и подъехал к дому. Савенков спросил старшину:
Здесь штоль? Видно было, что они между собой о чем-то договорились. Раз с полуслова понимают друг друга. В деревне, где Савенков ни разу не был, у него со старшиной были общие дела.
А где командир взвода? спросил я старшину.
Сначала перекусим, вот здесь у хозяйки, она уже ждёт, а потом и к командиру взвода зайдём. Я пожал плечами. Перекусить не мешает. Мы вошли следом за старшиной в прибранный дом. Хозяйка лет тридцати пяти хлопотала у печи за перегородкой. Мы вышли в сенца, старшина полил нам на руки, что было необычно, мы вымыли руки и он нам подал полотенце. Старшина, покашливая, пригласил нас за стол.
Это наш лейтенант, командир роты. представил он меня хозяйке.
А это прошу любить и жаловать наш комиссар, я вам о нем говорил. Па столе стояла квашеная капуста. заправленная луком и льняным, пахучим маслом, мягкий ржаной хлеб, горячая картошка и несколько кусков сала. Старшина потёр ладони и взглянул на хозяйку, та видно поняла его без лишних слов. На столе появилась бутыль самогона. Наполнили стаканы, хозяйка подсела к столу, мы чокнулись и выпили по первой. Когда налили вторую, а это опять был стакан до краев, вторую я пить отказался. (Хотя четверть самогонки стояла на столе)
Мне нужно ехать! сказал я. посматривая на старшину. Старшина быстро согласился. Он перекинул через губу второй стакан, торопливо закусил и добавил. Мы оставим здесь товарища политрука. Завтра я заеду за ним, а мы с вами товарищ лейтенант мигом сейчас весь район обороны объедем. Я взглянул на Савенкова, он продолжал сидеть за столом и лыбился Я хмыкнул, покачал головой и направился к двери на выход. Старшина, одеваясь на ходу, зацепил (опрокинул) рукой еще стакан, схватил горсть квашеной капусты и заправил её пальцем в рот. Капуста торчала у него между губ, как торчит клок сена у лошади во время жвачки, когда она вдруг поднимет голову и смотрит куда-то. Старшина вышел на крыльцо и замахал повозочному рукой, давай мол, сюда к ступенькам. Сани скрипнули, оторвали примёрзшие полозья от снега и подкатили к дому. Мы заехали к командиру взвода, побывали в деревнях, где стояли наши солдаты и к вечеру вернулись домой в Кобыльщину (уточнить по карте).
Ванька-ротный
Прошло около недели, поездку (эту) можно было бы и забыть, но одно неприятное обстоятельство всколыхнуло всё снова. Через неделю меня вызвали в штаб и велели дать объяснение по поводу организованной мной пьянки. Ты оказывается ни с проверкой ездил. Ты морально разложился и спился. Сахар, положенный солдатам, пропиваешь в деревнях.
Вы что с ума сошли! с возмущением выкрикнул я.
Я вообще не пью! Откуда вы это взяли (всё это)?
Ты лейтенант не крути! В деревне был? Самогонку пил? У нас есть доказательства.
Какие доказательства? Вы меня на слове не ловите!
А это что?
Что?
Донесение Савенкова. В донесении про пьянку и про сахар прямо сказано.
Ну и подлец?
Кто подлец?
Кто-кто? Савинков! Сам вылакал всю четверть самогонки, сидел в (той) деревне с бабой два дня и на меня всё свалил. Видя моё явное и не напускное возмущение, штабные отпустили меня. Я вернулся в роту. Савенков, как ни в чём не бывало, ходил по деревне.
Слушай ты! сказал я ему.
Как ты мог написать такую гадость?
Как мог?
А ты хотел бы, чтобы всё это повесили на меня. Не забывай я всё-таки политработник! А ты кто? Ты просто беспартийный лейтенант. Теперь ты можешь, что хочешь клепать на меня, тебе никто не поверит. Я тебя вовремя скомпрометировал. А если бы они узнали про сахар, что это я, у меня бы партийный билет отобрали. А тебе что? Тебе ничего! Тебя же видели солдаты, когда ты вместе со мной к этой бабе заходил.
А когда я уехал, не видели! Так что свидетелей, что я там на два дня обитался нет!
Ну и подлец же ты! На тебе Савенков пробы ставить негде!
Откуда только такие твари берутся. На этом наш разговор прекратился. Я потел спать. Лег на соломенный матрас, долго ворочался, перебирал в уме всю эту историю. На следующий день меня снова вызвали в штаб, и я получил приказ. Рота снимается и направляется в город Белый на смену другому батальону. Утром я построил людей. Старшина проверил наличие солдат, оружия и вещей, всё оказалось на месте. Я подал команду, и рота тронулась по дороге. Мы должны были самостоятельно добраться до деревни Журы, а там нас через Демидки и Струево выведут на передний край обороны к Льнозаводу.
Magus  
1942 год Глава 13. Город Белый
Magus
Январь 1942
Ванька-ротный

Город Белый (Калининской области) сам по себе небольшой, но довольно древний. Впервые летопись о нём упоминает в 1359 году. Сейчас трудно сказать, когда здесь впервые появились люди. В те далёкие времена люди селились в основном по берегам рек. Вода была первой необходимостью в жизни людей и транспортной артерией. По рекам Обше, Меже, Западной Двине город имел торговые связи с Западом. Но как повествует летопись, первыми поселенцами здесь были славянские племена. Эти земли принадлежали Киевской Руси. Основным богатством края, как о том сообщает летопись и хроника, являлся лён и белая крупчатая мука. На окраине города стоял льнозавод и мельница. На льнозаводе обрабатывали лён, а на мельнице крутили жернова, мололи зерно и вальцевали муку. Льнозавод во время войны был разрушен. \Повсюду из-под снега торчали ржавые детали трепальных машин. На кирпичном фундаменте покоились каменные опорные столбы, по размерам пролётов и остаткам битого кирпича можно было определить, что собой представлял льнозавод в то время. Это было небольшое строение сарайного типа.\ Мельницу в мае 1942 года немцы сожгли. До этого времени мельница была цела, но не работала. Наши солдаты, державшие здесь оборону, сметали веником с жерновов, лотков и закромов остатки той самой белой крупчатой муки, которая в двух мешках, перевязанных золотой канителью изображена на гербе города Белого.
Ванька-ротный

Герб города Белого представлен в виде щита. В верхней части щита изображён герб смоленский. В нижней части изображены два белых мешка с крупчатой мукой. Мешки перевязаны золотыми шнурами, в зелёном, дающие собою знать, что при сей знатной пристани оным продуктом производится великий торг. Мельница времён войны была трёхэтажной и деревянной. Она стояла на берегу реки Обши в том месте, где сейчас валяются белые, как старые кости, круглые жернова. Рядом с мельницей стояли два небольших деревянных домика и деревья. Не было только плотины. \Она была взорвана при отходе наших войск.\ Земля кругом города Белого глинистая и липкая. В распутицу весной или осенью здесь стоит непролазная грязь. поставишь ногу перед собой на дорогу и обратно сапога не вытянешь. подмётки к Бельской земле липнут, как смазанные клеем. В распутицу здесь ни проехать, ни пройти. Перевозка грузов летом по суше требовала наличия хороших мощёных дорог. А их на Бельской земле до наших дней, считай, не было. С одной стороны город окружают непроходимые заболоченные Нелидовские леса, с другой, в сторону Духовщины, знаменитые Батуринские болота. Взгляните на карту. К северу от дороги Белый Духовщина простираются бесконечные топи и болота. По теперешним понятиям большак вполне приличная, мощёная булыжником дорога. А тогда, во время войны, не по всем дорогам можно было и проехать. Зимой, года на дорогах устанавливался санный путь, по большакам ходили гружёные обозы. А летом и в распутицу на недогруженной телеге по такому большаку не проедешь. Большаки на картах в то время были отмечены как улучшенные грунтовые дороги. Местами они были мощёные, местами с непролазной грязью и ямами, кое-где на них стояли мосты, а кое-где их вовсе не было. Четыре дороги выходили из города Белого. Первая дорога, самая ходовая шла на Пречистое и Духовщину. Особенно тяжёлой была дорога на Нелидово. Большак Нелидово-Белый был в плохом состоянии и сильно разбит. Железная дорога обошла город далеко стороной. И город оставался долгое время отрезанным из-за плохой и разбитой дороги. По большаку на Нелидово ездили по настилам из брёвен и гатям. В распутье и непогоду повозки здесь тарахтели по плавающим и крутящимся брёвнам... коричневая жижа и болотная вода выступали между брёвен, когда на них наступала нога пешехода. После войны дорогу начали строить заново. Теперь она имеет внушительный вид. Теперь она везде покрыта асфальтом, где нужно построены бетонные мосты. Третья дорога из города Белого, забираясь на холмы, шла на Пушкари, Егорье, Верховье и дальше на Оленино. Она шла параллельно и вдоль реки Обши. И последняя, четвёртая, ничем не похожая ни на дорогу, ни на большак шла мимо льнозавода и д. Демидки на Шайтровщину и Кобыльщино. когда я говорю о городе Белом, я имею в виду его старую часть. Ту самую, которая расположена на низком левом берегу реки Обши. Город Белый стоит как бы в низине. Вокруг него со всех сторон бугры, холмы и высоты. Перед городом в Обшу впадает река Нача. Сама Обша берёт начало на водоразделе \с отметкой 228\, оттуда вытекает и река Днепр. Истоки их находятся в районе деревни Тишино. Сейчас город расстроился, кругом на холмах появились деревянные дома и заборы. А до войны четыре тысячи жителей Белого проживали в нижней, каменной части города. Во время войны на буграх домов и построек не было. Кругом были голые, изрытые окопами бугры. Сейчас на холмах вокруг старого города появились деревянные дома и целые улицы. Но все они, к вашему сведению, стоят на солдатских костях и могилах. Когда здесь местное население и пришлые начали строиться, рыли ямы под погреба и ставили фундаменты, то они вместе с землёй наверх выбрасывали белые солдатские кости. Они об этом, конечно, молчат. Да-да! Потому что на этих холмах находились наши окопы и проходили наши передние траншеи. Здесь убивало наших солдат. Здесь мы рыли могилы и хоронили своих боевых товарищей. многих оставили мы здесь, на Бельской земле. Многие сотни \и тысячи\ безымянных могил таятся в холмах вокруг города Белого. Теперь на этих местах появились дома и новые улицы. Улицам дали новые имена. Но об одной из них, которая носит имя Березина, \человека недостойного, виновного во многом и перешедшего на сторону немцев,\ я потом расскажу. Бельская земля лежит на границе непроходимых болот и суши. Река Межа и Лучеса опоясывает их. Летом сорок первого года, когда немецкая армия наступала на Ржев, она одной колонной двигалась вдоль железной дороги со стороны Великих Лук, а другой шла из Духовщины по дороге на Белый и Оленино. \Во Ржеве в это время стояла стрелковая рота и взвод сапёров 11-й с. д., который должен был взорвать мост через волгу.\ На ст. Жарковский в то время стоял 143 отдельный разведбатальон 119 с. д., он поджидал немцев в Земцах. Командиром батальона в то время был небезызвестный нам Карамушко. Город Белый обороняла 53 кав. дивизия. Она имела 1100 активных штыков, пять пушек ПТО, 18 станковых пулемётов "Максим" и 27 ручных пулемётов. 3-го октября в городе появился генерал Лебеденко, а 4-го октября город был сдан немецким войскам. 10 октября немцы силами 9 полевой армии и 3-ей танковой группы из района Ярцево нанесли удар на Зубцов и Калинин. 12-го октября 41-ый мотокорпус немцев взял Зубцов, Погорелое-Городище, Лотошино, Старицу. Так для города Белого началась война. Как-то \лет тридцать спустя\ после войны мы случайно 9 мая собрались и поехали в город Белый. и город в памяти остался действительно белым. и по сей день старая каменная часть города выделяется своей чистотой и необыкновенной сверкающей белизной. Здесь, среди белых, как летние облака, домов, в тени узких мощёных булыжником улиц чувствуешь себя связанным с далёким прошлым русской земли. Здесь и воздух свой, особенный, после дыма, гари и копоти Москвы. Но, к сожалению, кое-где эта белая старина завешена и пестрит аляпистыми вывесками. Думаю, что если ими завесить древние храмы, то что останется от торжественного облика первозданной красоты? А эта белая старина не только торжественна и первозданна, она собой патриотична и очень значительна. \Советская Родина это не только призывы и плакаты, а даже наоборот,\ Это история нашей земли. Если по нелидовской дороге перейти мост через Обшу в сторону города, то здесь среди деревянных построек хозяйственного типа вы сразу почувствуете знакомый запах столовой и кухни. Поверните чуть вправо и вы увидите Бельскую столовую у дороги. На самом деле! Не зайти ли нам сначала туда? Было решено. Мы так и сделали. Если вы здесь отведаете столовских щей со свининой, то надолго запомните их натуральный запах и вкус. Даже чёрный хлеб здесь другого вкуса. А полусладкий столовский чай с жидкой заваркой не имеет здесь привкуса хлорки \как у нас в Москве.\Хотите вы или не хотите, а всё здесь имеет свой натуральный и провинциальный запах и вкус. Когда в январе сорок второго года мы подошли к городу Белому, столовскими щами здесь не пахло. Тогда мы чаще вместо солдатской похлёбки получали немецкие пули, снаряды и бомбы. Даже полбуханки мороженого хлеба не всегда доходили до нас. Тогда, в январе, наши солдаты должны были умирать в окопах голодными. А умирать на голодный желудок, скажу я вам, дело немыслимое. Нам, конечно, говорили, что с набитым животом ходить в атаку опасно. Ударит пуля в живот и получай заражение крови. Но мы знали другое. Если пуля солдату заденет и по пустым кишкам, то всё равно он долго не проживёт. Ходить на голодный желудок в атаку несправедливо. Даже преступнику, приговорённому к смерти, перед казнью разрешалось заказать себе шикарный обед. Откуда у наших солдат брались моральные силы переносить страшный холод, голод и тяготы войны? Снабжение нашей дивизии было в то время отрезано. Наши тылы остались по ту сторону линии фронта и стояли где-то в районе Нелидово. В январе сорок второго года мы стояли на окраине города и держали глухую оборону. А можно было ковырнуть немца из города, пока снега и морозы держали его по домам. \Мы сидели в мёрзлых окопах и каменном подвале. Со снабжением по-прежнему было плохо. Наши пайки таяли в полковых тылах. Даже махорка, горьковатая на вкус, делилась россыпью по карманам начальства. На передний край доходил только запах её сизого дыма. Савенков, мой зам по пп, часто и надолго уходил по важным делам в тылы полка и батальона. Возвращался в траншею и дышал на нас перегаром самогонки и запахом табака. Мы это командир взвода старшина Панин, солдаты и я, командир пятой стрелковой роты.\ Наша линия обороны проходила по окраине города Белого. Мы держали немцев в полукольце: винный склад льнозавод мельница и часовня около больницы. У немцев был один только выход из города по дороге на Духовщину. итак, в наших руках была кирпичная часовня около больницы. когда-то в эту часовню выносили умерших. Морг не морг, вроде того. Часовня на два покойника. Солдаты, державшие в ней оборону, спрашивали, что это за кирпичная будка. Часовня находилась от здания больницы всего в двадцати метрах. В больнице сидело до роты немцев. Березину предложили окрестить её кузницей. Он согласился. С тех пор во всех донесениях и отчётах стали писать именно так. кузня! Мы в это название не верили. Ни кузнечных горнов, ни старой наковальни, ни старых подков, ни проволоки, ни гвоздей ржавых нигде вокруг неё не валялось. Из окон больницы немцы постреливали в кузню в открытый проём двери. Лёжа за кирпичным постаментом нельзя было поднять головы. Теперь не ни больницы, ни "кузни". На их месте в земле остались наслоения битого кирпича. Они давно покрылись землёй и зелёной травою. Место, где стояла больница, я нашёл по битому кирпичу. О том, как она исчезла, я расскажу особо. Зима сорок первого года нам запомнилась лютой и голодной. Каждая малая кроха хлеба имела для солдата жизненное значение. Вот почем знакомство с послевоенным городом Белым началось именно со столовки. Мне казалось, вернись я сейчас опять в Белый, и я буду снова там голодать. но столовские щи со свининой развеяли все мои сомнения. В январе сорок второго снег, мороз и метели загнали немцев в натопленные дома. Они не вылезали из них и держали оборону. Без техники они наступать не могли. Танки зимой по глубокому снегу не шли. Моторы глохли на сильном морозе. Топливом для танков у немцев служил голубой эрзац-бензин. В городе и на окраине в руках у немцев были все жилые дома. Немцы были не дураки, они не стали занимать пустой и холодный подвал. Им в голову не пришло, что в каменный обледенелый подвал можно засунуть живых людей и заставить там сидеть целую зиму. Наш генерал рассуждал иначе. Винный погреб он окрестил складом с/х машин и велел посадить туда полроты солдат (с винтовками). Не думайте, что я тогда был недоволен своим генералом. Совсем наоборот. Я верил ему и всем, кто вокруг него крутились. Я тогда всё принимал за чистую монету. Надо значит надо! Для родины, за советскую власть мы на всё готовы! Генерал заткнул полроты живых солдат в каменную могилу, и рука у него не дрогнула, когда он подписал такой приказ. \Он нас за людей не считал.\ Мы тогда были просто солдаты! В подвале сидел взвод, а в "кузню" посадили двух солдат. Двое вроде мало. Доложили ему он приказал добавить третьего. Что? Тесно? Некуда сунуться? Ничего! Русский солдат, как вша, в любую щель пролезет! А не мешало бы самому Березину и его заму Шершину посидеть денёк-другой в кузне или подвале. Не стал бы тогда Шершин в своих воспоминаниях врать, как сивый мерин. Видно, названия "кузня" и "склад с/х машин" были приятны и созвучны душе генерала. "Захвачена кузница!" видите, как звучит. \Во время войны офицеры рангом повыше выпивать "не любили".\ Название "винный склад" у начальство вызывало раздражение. Часовня тоже не подходила для обитания живых. Каменная часовня имела всего три стены. Снизу земляной пол и пьедестал из кирпича на два покойника, с возвышением. Впереди пустой дверной проём смотрел в сторону больницы. Немцы из окон больницы простреливали его. Он был открыт для ветра и снега. крыши над головой не было \, колкий снег гулял здесь с утра и до утра\. Трое промёрзших солдат держали здесь оборону. Они по приказу генерала сторожили часовню. \В апреле сорок второго ни генерала, ни часовни не стало\. Немцы Ника не предполагали, что русские заползут в обледенелые стены. Наши стрелковые роты в Белом встретились с немцами в январе сорок второго. Они подошли к городу и стали выдвигаться вперёд. Немцы решительно, пулемётным огнём, пресекли их продвижение. Несколько солдат заползли в подвал и часовню, чтобы переждать обстрел дотемна. Так и сложилась линия обороны. Березину доложили, он приказал держать указанный рубеж и ни шагу назад! Наша пятая стрелковая рота подошла к городу 20 января. Морозы в ту пору стояли особенно лютые. Снег под ногами скрипел, как мелкое битое стекло. помню, в деревне Шайтровщина навстречу нам вышел штабной из полка. Я представитель полка! сказал он деловито Ты знаешь, лейтенант, куда идти? В деревню Журы ответил я. вот именно! Твоя рота передаётся в распоряжение комбата Ковалева. Постой, постой подумал я. Это не тот ли самый Ковалев, который был в моей роте на время проверки? Некоторое время назад он вышел из окружения. \-Он из пограничников? спросил я. Да! Ты его знаешь? Приходилось встречаться! Я не стал ему рассказывать, что Ковалев месяц назад вышел из окружения и проходил проверку на вшивость.\ Мы должны были сменить стрелковую роту, которая стояла в обороне на льнозаводе и в подвале винного склада. Остатки этой потрёпанной роты с нетерпением ждали нашего появления на передовой. В деревне Журы я доложил комбату о своём прибытии. Разведи солдат по избам! Пусть с дороги отдохнут. Смена будет завтра! А ты иди вон в ту избу. Там живут пулемётчики и связисты. Когда будешь нужен, связного пришлю! Не знали мы, что нам предстоит отправиться в ледяную могилу. В избе, куда я зашёл, было темно, жарко и сильно накурено. Здесь находились телефонисты и свободные от несения дежурства солдаты пулемётной роты, командир пулемётной роты ст. лейтенант А. Кувшинов, его замполит мл. политрук П. Соков. В избе оказался и мл. лейтенант, командир той самой потрёпанной стрелковой роты, которую я должен был сменить. Он быстро поднялся с лавки и, улыбаясь во весь рот, пошёл мне на встресу. Пошлите, лейтенант! /Как я понял, он хотел сказать: "Пошли!"/ Смену проведём и доложим комбату. Я не очень понимал его, почему он, собственно, торопится. Когда прикажут, тогда и пойдём, ответил я ему. Москвичи тут есть? громко спросил я, так чтобы все слышали. Москвичи есть! услышал я голос в углу. Я москвич! сказал политрук пулемётной роты соков. Лицо у него круглое. Нос маленький, лоб большой и круглый. Глаза светлые, глубоко посаженные. Он даже в избе не расставался со своей железной каской. Она у него была надета поверх зимней шапки. Откуда из Москвы? спросил я. С красной Пресни! Слыхал, наверное? Ну как же, знаю! Хорошевское шоссе! Зоопарк! может, и Третью Магистральную улицу знаешь? Нет, магистральную улицу не знаю! Политрук предложил мне сесть. Ты иди к комбату! сказал я мл. лейтенанту Его торопи! мне прикажут произвести смену, я пойду и сменю. За мной дело не станет. А приказа пока нет. Я повернулся к Сокову, и мы продолжили разговор. Так я познакомился с земляком. Судьба нас потом свела на войне. Москвичей нас в дивизии было двое. На следующий день мы расстались. Я ушёл с солдатами на льнозавод. Из деревни Журы мы спустились на дно замёрзшей реки Нача и по протоптанной в глубоком снегу тропе пошли в сторону города. Замёрзшее русло реки шло по самой низкой отметке данной местности и служило хорошим укрытием, как дорога на передовую. Здесь была накатана довольно ровная и неширокая полоса по льду. По ней мы обошли несколько бугров, на которых стояли деревни Струево и Демидки. Река здесь имела довольно высокие и крутые берега. Что было там, наверху, из русла реки не было видно. Мы шли по глубокой впадине между покрытых снегом холмов. Где-то в начале пути река Нача слилась с рекой Обша. Ветер гулял по буграм наверху, а здесь внизу было безветренно и тихо. Только мелкий снег, медленно падая сверху, щекотал надбровья, нос и губы. Ветви кустов, утопшие в глубоком снегу и облепленные инеем, не шевелились. Над крутыми высокими берегами нависли причудливые снежные сугробы. Они подступали к самой дороге. Река вместе с дорогой сделала несколько крутых поворотов. \Казалось, что там наверху находятся немцы, а мы живые маленькие человечки пробираемся через снежный лабиринт и заходим к ним в тыл. Смотрю на провожатого. Командир сменяемой роты идёт спокойно. По его фигуре можно сказать, что немец ещё далеко. Мы обходим высокий бугор. Прошли Демидки! говорит он мне на ходу и показывает в сторону города. Перед нами город Белый. Но вот слева овраг. Дорога поворачивает влево и мы по оврагу медленно поднимается ко льнозаводу. Здесь среди обломков разрушенного кирпичного основания видны занесённые снегом механизмы трепальных машин. За льнозаводом дорога кончается. Дальше идёт протоптанная в снегу тропа. Перед нами две почерневшие от времени бревенчатые избы. Одна покосилась. На другой нет крыши. Отсюда, собственно, начинается наш рубеж обороны. Кроме этих бревенчатых полуразрушенных изб ни справа, ни слева до самого города не видно ничего. Слева от снежной тропы, которая поворачивает вправо и уходит в город, стоят круглые, окутанные белым инеем деревья. Они были не часты, но занимали всё открытое пространство до самого города. Их, видимо, посадили для укрепления почвы, потому что справа от них находился обрыв, а там, за обрывом, лежит низкий берег поймы реки. Эти деревья теперь кое-где сохранились. Большую часть их вырубили после войны, когда здесь начали строиться местные жители. Если у такого отдельного дерева остановиться и внимательно его рассмотреть, то можно увидеть глубокие следы от пуль и осколков. Это следы военного времени. Тогда, зимой сорок второго года, всё пространство до города просматривалось и простреливалось с двух сторон. Стреляли и с нашей, и с немецкой стороны. Хотя, по правде сказать, наши солдаты зря стрелять не любили. Пока целишь мушкой и смотришь на прорезь, выставишь рожу, тебя из пулемётов может прошить. На виду у немцев нельзя торчать. Пространство вдоль снежной тропы, которая шла от льнозавода в подвал винного склада, насквозь простреливалось. Деревья не мешали немцам стрелять по тропе из пулемётов, когда солдаты отправлялись ночью в подвал. От двух покосившихся бревенчатых изб не было видно, где именно в низине находился этот подвал. Как только мы свернули на тропу и подошли к бревенчатым избам, в нашу сторону на уровне плеч тут же полетели немецкие пули. Мы по незнанию оказались на открытом месте. Я остановил роту. Солдаты, не дожидаясь команды, повалились в снег. Команда "Ложись!" подаётся в тылу, при обучении. А на фронте солдатам такие команды не подают. Ты должен сам смотреть и решать, стоять тебе на месте или лежать. Хочешь стой, а хочешь падай!. За рукав к земле тебя дёргать никто не будет. Когда роту нужно будет поднять, вот тогда на тебя командир заорёт. Потому что с первого слова солдат обычно не шевелится. Солдат с первого слова не вскочит на ноги. Тут не только нужно подать команду, тут нужно по матушке как следует пустить, знакомое солдату словцо. Вот только тогда солдат почувствует, что это касается именно его.\ Далеко тут до подвала винного погреба? спросил я мл. лейтенанта? До склада сельскохозяйственных машин? уточнил он. Нет, не далеко! Но по тропе днём туда ходить нельзя. Тут ночью каждый раз убивает! Сейчас подвал, а когда-то это было кирпичное здание в полтора этажа. Подвал имел толстые стены в четыре кирпича и выступал из-под земли на полметра. Единственный этаж, где когда-то была контора, обрушился при \бомбёжке\ (здесь и далее зачёркнутый текст будет помещаться между символами \ \, перед исправленным прим. наборщика) взрыве. На потолке подвала лежала целая груда битого кирпича. Только один угол, обращённый в сторону города, уцелел от взрыва и торчал над подвалом \как сторожевая башня\. В подвале когда-то действительно хранили спиртное. Об этом нам рассказал солдат нашей роты, он был из местного населения. Подвал имел внутри сводчатый потолок. Внутри было пусто, голый пол и обледенелые стены. Ни печей, ни труб. Морозильная камера, склеп, могила для живого солдата. Сейчас это место огорожено забором. За забором находится Бельский районный заготпункт. Подвал винного склада был самой близкой точкой нашей обороны к городу. Самого подвала \теперь\ не сохранилось. Его взорвали немцы в мае сорок второго года. Как это случилось, пойдёт особый рассказ. Теперь на этом месте остались в земле следы битого кирпича. Но самой ценной реликвией и достопримечательностью войны является железный навес с полукруглой крышей, пробитый пулями и осколками во время войны. Навес и сейчас стоит на своём прежнем месте. Он и сейчас стоит в том самом виде, в каком мы его видели перед собой каждый день. Находился он ближе к немцам. Мы были от него в шагах двадцати. Здесь по фронту проходила линия раздела. Навес это настоящий памятник тем людям, которые здесь сражались во имя победы на нашей земле. В железной полукруглой крыше есть и мои пробоины. Закрою глаза и вижу их, как знак незабываемого и тяжёлого военного времени. Левей железного навеса стоял деревянный дом. В нём размещалась немецкая пулемётная точка. Опорный пункт немцев. У самой земли в бревенчатой стене была прорезана узкая амбразура. Со всех сторон она была обложена мешкам с песком. Пространство, меньшее, чем двадцать метров между немцами и нашей позицией простреливалось насквозь. Редкие стволы деревьев не мешали стрельбе с их стороны. Когда я с ротой пришёл на льнозавод, то ночью сразу расставил своих солдат по всем точкам обороны, в том числе и в каменный подвал. Сам я тогда обосновался под полуразрушенным бревенчатым домом около дороги, недалеко от льнозавода. Под домом была вырыта небольшая землянка, и на ней лежали три наката брёвен. В землянке имелась печка, прорытая прямо в боковой стене земли. Труба представляла собой пробитое сверху земляное отверстие. В печке ночью горели дрова. Земля и вся боковая стенка за ночь достаточно прогревались. Тепла, которое запасала земля, хватало \до половины дня, не более\ на ночь. Во всяком случае, ночью в землянке можно было сидеть и лежать \без полушубка\, не замерзая. Дымно, смрадно было внутри, но зато тепло и сыро. Через день я ходил в подвал, следил за сменой солдат, возвращался на льнозавод и руководил рытьём траншеи. Со мной в землянке жил \политрук роты\ Савенков. Он часто уходил в Демидки, Струево и Журы, как он говорил, по делам своей работы. Видя, что рано или поздно придётся отправиться к солдатам в подвал, он стал уговаривать комиссара батальона Козлова отправить меня в подвал на постоянное пребывание \, меня, командира роты\. Он, Савенков, останется на льнозаводе и будет руководить рытьём траншеи. Дело это не мудрёное, он с ним справится вполне. А с солдатами в подвале будет постоянно находиться \всё-таки офицер\ командир роты. Послушай, Савенков! сказал я, когда прошла первая неделя. Должна быть справедливость на земле? Теперь твоя очередь отправляться в подвал. Я ходил туда всю первую неделю. Теперь неделю походи ты туда! Зря пыжишься, лейтенант! В подвал я вообще не пойду. И ты учти, я не твой заместитель. Я политический представитель в роте. Я тебе не подчинён, я за тобой должен следить. В подвал отправишься ты и будешь там сидеть безвылазно. На то есть мнение комиссара батальона Козлова. Какое ещё мнение? Такое! Согласованное с комбатом Ковалёвым. Я вчера был в батальоне, и мне поручили передать тебе. Вот я и передаю тебе его решение. Я твоей болтовне, Савенков, не верю. \Один раз соврал. Кто будет тебе верить?\ Ты врёшь на каждом шагу! Телефонист! позвал Савенков, Соедини меня со вторым! Алё! Товарищ второй! Докладывает Савенков. Лейтенант не желает выполнять ваше распоряжение. Как какое? В подвал идти. Есть! Сейчас передам! На трубку. Я подошёл к телефону, взял трубку, Козлов мне сразу изрёк: Никакой самодеятельности! Ты идёшь в подвал! Решение по этому вопросу принято. И без разрешения Ковалёва из подвала не выходишь! Всё ясно? Я промолчал. Савенков сиял, он был доволен. Теперь, после звонка в батальон, всё встало на своё место. Опасность быть убитым на тропе для Савенкова миновала. Моральная сторона его не волновала. Он плевал на мораль, когда вопрос касался его собственной шкуры. Он страшно боялся потерять свою драгоценную жизнь. Ему было наплевать, что будут думать и говорить о нём солдаты. На войне каждый человек должен уметь постоять за себя. Не умеешь сам дурак. Ты командир роты, тебе и пахать! Лейтенанты и солдаты на фронте долго не задерживались. Сегодня они живы, а завтра, глядишь, их уже и в живых нет. Свидетелей не останется. \Чёрные дела не пришьёшь его совести. О чём говорить? Когда совести нет!\ Никто после войны не скажет, что он, Савенков, спасал свою шкуру. Важно у начальства создать о себе хорошее мнение. Он, Савенков, готов пойти на всё, лишь бы протянуть свою жизнь до конца войны. Лейтенанта отправили в каменный подвал, а он, Савенков, стал сам себе хозяин \в отапливаемой землянке в три наката\. Хочешь спи. Хочешь так \себе сиди\ лежи. Перед уходом в подвал я ему высказал своё мнение по поводу его трусости и самосохранения жизни. Послушай, Савенков! Как только рота идёт на сближение с противником, у тебя возникают неотложные дела в политотделе полка. Политрук должен вместе с командиром роты в атаку ходить. А ты каждый раз скрываешься. Солдаты смеются. В открытую про тебя говорят. Просидел неделю в тылу, явился к начальству, перед начальством ты делаешь вид, что только что из роты явился. А в роте \отсутствовал несколько недель\ ты вообще не появлялся. Как ты смотришь в глаза беспартийным солдатам \и комсомольцам\? Савенков ничуть не смутился, а только раздражённо ответил: А ты знаешь указание Ставки на счёт политсостава и комиссаров? На фронте должны беречь политсостав. Мы партией поставлены следить за вами, докладывать в политдонесениях, как вы приказы партии выполняете. Ну ты, наверное, с утра самогона перехватил? Ничего не хватил! И запомни! Среди вас, среди комсостава много всяких изменников Родины и предателей народа. Мы здесь на фронте на замы и не помы ваши. Мы институт комиссаров. На нас держится фронт и вся тяжесть войны. Мы должны присматривать за вами и давать оценку вашего морального духа. Ты, наверное, забыл, что у тебя судимость, думаешь, что партия будет беречь не мою, а твою беспартийную жизнь? А ты останешься жить до конца войны? Иди в каменный подвал и охлади там свои мозги. А то ту жарко у печки, у тебя мозги разомлели. Морально не устойчив, вот и пускаешься в рассуждения. Разговор оборвался. Кто-то снаружи дёрнул занавеску, висевшую в проходе, застучал обледенелыми валенками. \Я ждал из подвала связного\ Солдат принёс охапку исколотых дров. Я, признаться, конечно, задумался над его словами. Савенков довольно точно определил, где моё место, и чего, собственно, стоит моя жизнь. \А вообще-то я был дурак. Я принимал всё за чистую монету.\ Но я решил про себя. У каждого человека должен быть правильный стержень. Я молча вышел тогда из землянки и пошёл по траншее вперёд. Прошёл два десятка метров открытой траншеей и стал смотреть поверх снега вперёд. Впереди на снегу, возвышаясь, лежал убитый немец. Молодой, светловолосый, в голубовато-зелёном мундире. Немец почему-то был без шинели. Мундир был застёгнут на все пуговицы и опоясан ремнём. Тёмный отложной воротник подчёркивал бледность и молодость его лица. У немца были открыты глаза. Он лежал на спине, откинув голову чуть в сторону, и смотрел в поднебесье. Немцы однажды, когда потеплело, хотели захватить нас врасплох. Человек двадцать перед рассветом решили навалиться на наши окопы. Этот, что лежит, шёл впереди у всех на виду. Он держал себя спокойно и даже с достоинством. Тогда последовали редкие ружейные выстрелы с нашей стороны \часовых, которые рыли траншею\. Немецкие солдаты трусливо попятились назад и повернули обратно. А этот молодой споткнулся и упал. В душе он, видно, не верил, что это может с ним случиться. Метели и вьюги не замели и не засыпали его снегом. А даже наоборот. Он лежал как будто на белом постаменте. Мне казалось порой, что он не убит. А приходит и затемно ложится ночью на это место. Ветер сдувал с него все белые снежинки. Каждый раз я приходил с рассветом в конец траншеи, где мои солдаты долбили мёрзлую землю. Я по обыкновению проверял их работу и смотрел в сторону немца, который лежал на снегу. Его фигура всегда едва касалась снежного покрова. Солдаты, копавшие траншею, тоже посматривали на него. Почему он был по-летнему одет? Почему пошёл в атаку без шинели? Что хотел он показать своим фрицам, шагая впереди? С немецких позиций убитого тоже было видно. Немцы в его сторону не стреляли, боялись \изуродовать пулями его\ пулями порвать ему мундир. Они однажды под прикрытием ночи пытались приблизиться к трупу. Но братья-славяне их вовремя заметили. Поднялась беспорядочная стрельба. У немцев не хватило духу шагнуть ещё ближе вперёд. Я посмотрел на убитого немца, глубоко вздохнул. Русые волосы немца шевелились на ветру. Я вспомнил \подлую возню\ слова Савенкова: "Не забывай, что судимый!". Они резанули меня словно нож. Скорей бы вечер! Теперь мне всё равно! Уйти поскорей отсюда! Чем сидеть \с этой грязной скотиной\ у печки, видеть его, испытывать на тропе свою судьбу, ходить под пулями, лучше отправиться в этот каменный подвал. Лучше сидеть в преисподней вместе с солдатами. В начале ночи, когда совсем стемнело, пришел старшина. Мы вышли на тропу и вскоре добрались до подвала. Я устроился \на тонкой подстилке из тросты льна\ на каменном полу в подвале и сразу почувствовал ледяное дыхание его. Подвал не отапливался, в нём горела только ночная коптилка \из сплюснутой гильзы снаряда\. Полукруглые своды отбрасывали серую тень. Старшина раздал мучную похлёбку, мороженый хлеб, пожелал мне всего хорошего, повернулся и ушёл обратно. Я недолго лежал и думал о жизни. Поворочался, поскрёб за пазухой от надоедливых вшей. С моим приходом в подвал солдаты несколько оживились. Но видя, что я устроился на полу и не собираюсь уходить, ещё больше поникли и приуныли. Они поняли. Если сюда, в подвал, сунули ротного, то их, солдат, из подвала вообще не выпустят. Я подложил под голову чей-то старый дырявый котелок и вскоре заснул. Солдаты потёрлись, повертелись на месте и быстро успокоились. Всё было по-прежнему уныло, вяло, полусонно, неподвижно, холодно и голодно. Люди давно уже промёрзли в этом каменном гробу. Солдаты не роптали. Они видели, что их ротный командир так же, как и они валяется на холодном полу. Я обращался несколько раз в батальон \и непосредственно в полк\ с просьбой выдать на роту ещё одну железную печку. Мне не обещали. И даже сказали: Всё равно не натаскаете дров! А лучиной подвал не нагреешь. Солдатам это было непонятно. Лёжа на полу, Нои корчились от холода. В подвале стояли часовые. Тот, кто сменялся с дежурства, устраивались спать. Сон на некоторое время избавлял людей от мыслей, от холода, от голода и мук. Камень не только излучал страшный холод, он пронизывал человека до самых костей. От него ломило суставы, болели впадины глаз. Холод остриём подбирался к позвоночнику. В позвонках застывала живая костная жидкость. Если солдата пытались будить, то побудка начиналась с расталкивания и пихания. Солдата долго трясли, приподнимали от пола, только после этого он открывал глаза и удивлённо смотрел на стоявших над ним солдат. Из памяти у солдата от холода всё вылетало. Когда лежишь на боку на каменном полу, то застывает половина лица и вся нижняя часть тела. Она не только застывает, она немеет. И когда тебе нужно встать, пошевелить ты можешь только одной половиной. Рот и лицо перекошены, шея неестественно выгнута. Лицо выражает гримасу страдания и смеха. Рот и лицо искривились, как будто человек передразнивает вас. Хотя каждый, кто это видит, понимает, что это всё человеческие муки, а вовсе не гримасы и злоба, которую можно увидеть на сытых и довольных \физиономиях тыловиков, батальонных и полковых\. Холодным стальным обручем ледяной холод давит на голову, в висках страшная ноющая боль. Глазные яблоки не шевелятся. Если я хочу посмотреть в сторону, я поворачиваю туда всё тело. Потом, окончательно встав на ноги, начинаешь ходить по подвалу. Так постепенно оттаиваешь и подаёшь свой голос. Все двадцать солдат в подвале напрягали свои последние силы, но никто не роптал. Великий русский народ! Великий русский солдат! \А там, в тылу, наши начальнички жевали куски свиного сала, прихлёбывая наваристым бульоном\ Некоторых солдат приходилось менять совсем. Появлялись больные и раненые. Их по одному отправляли на льнозавод. В каменном подвале, где мы сидели, потолок и стены были покрыты белым инеем, слоем льда от дыхания людей. Иней оседал на холодный кирпич стен и сводов. Печей в подвале не было. Это была самая близкая точка, расположенная к немцам. Мы стояли друг против друга так близко, что вряд ли кто-то видел перед собой немецкие позиции ещё ближе, чем мы. Мне довелось потом до конца войны воевать на передке, но нигде и никогда мы не стояли от немцев так близко, как здесь. И это не эпизод, не остановка на два-три дня, мы здесь держали оборону, считай, не меньше полугода. И что хотел я ещё добавить. Немцы сидели внутри бревенчатого дома и день и ночь топили печь. Их часовые стояли снаружи и за углом. \Встретишь вот так когда-нибудь фрица, ты его никогда не видал, а по голосу узнаёшь. Вот как долго и близко стояли мы друг от друга\. Немцы на постах без умолку разговаривают. Закашляет немец, пустит струю в штаны, возьмёт шипящую с дребезгом высокую ноту, а у наших солдат в подвале душу выворачивает от голода. Обожрались черти! Жрут, как лошади! Стоят \смолят\ и воняют под себя на посту. Наши солдаты точно определяли на слух, когда немцам в дом приносили еду, когда они выходили после еды покурить и повонять на свежем воздухе. Вот сволочи, третий раз сегодня обедают! говорил кто-нибудь из солдат. А те, кто лежали на каменном полу, начинали ворочаться. Как огневая опорная точка, наш подвал никакой особой ценности не представлял. Он был во всех отношениях для нашей обороны не удобен. Он был далеко выдвинут от основной линии обороны. Каждый выстрели из узкого подвального окна в сторону немцев оборачивался для нас каждый раз новыми потерями. При первом же выстреле с нашей стороны немец открывал бешеный пулемётный огонь \из нескольких пулемётов\ и бил \по несколько часов подряд\ со всех сторон по тропе и по всем окнам подвала. Сотни трассирующих, бронебойных и разрывных сразу врывались вовнутрь подвала, от стен летели брызги, пули со скрежетом и визгом рикошетили по каменным сводам. Деваться было некуда. Все ложились на пол, отползали в углы, но кого-то задевало \хорошо, если легко\. Лучше не стрелять рассуждали солдаты. Наш подвал занимал исключительно невыгодное место. Тропа, по которой ходили солдаты в подвал, на всём протяжении пути простреливалась немцами. В своём конце тропа подходила к боковой стене подвала, обращённой к немецкой пулемётной точке, обложенной мешками с песком. Немецкую пулемётную точку, к сожалению, нам нечем было подавить. Для того, чтобы попасть в подвал, нужно было на виду у немцев подойти к боковой стене, повернуться к ним лицом, опуститься на колени, лечь на землю и, скользя на животе по снегу, отталкиваясь руками, попасть ногами в узкое отверстие слухового окна., которое было расположено в стене у самой земли. Попав в окно ногами и подаваясь задом в подвал, солдат протискивал своё тело через узкое отверстие. Даже ночью, при плохой видимости, немцы могли заметить неосторожное движение солдата, который по тропе подбегал или подползал к этой стене. \Все, кто шли в подвал или возвращались обратно, перед выходом на тропу надевали чистый маскхалат\ Немцы знали, что с наступлением темноты мы пойдём по тропе к подвалу и обратно. И они охотились за нами. Снежная тропа была утоптана и местами даже обледенела. Вдоль тропы с одной стороны возвышалась небольшая бровка. За ней можно было в некоторых местах лежать или ползти. В подвал каждую ночь ходил старшина роты и его помощник повозочный. Повозочный на спине нёс термос с солдатской похлёбкой, а старшина тащил на плече мешок с мороженым хлебом. Некоторое время спустя, когда уходил старшина, в подвал отправлялась группа солдат на смену. Они меняли солдат, отсидевших в подвале неделю. С наступлением темноты немец \набивал патроны в металлические ленты и\ начинал обстрел наших людей вдоль тропы. Попадали под пули в основном боязливые и нерасторопные. У них не хватало выдержки, соображения и мгновенной реакции, как у нашего старшины. Он тоже рисковал каждую ночь. Но ходил осторожно, и в то же время решительно. Каждую ночь на тропе \солдаты расплачивались своей кровью\ появлялись убитые и раненые. \Этому делу словами не научишь, хоть ты ему кол на голове теши\. Утром немцы прекращали стрельбу, утомившись за ночь. На посты вставали другие расчёты. \Они тоже знали своё дело\ Короткими очередями из пулемёта они перебивали нам телефонный провод и связь с подвалом обрывалась до самого темна. Утром, как обычно, телефонист брал телефонную трубку, продувал её, прокручивал ручку вызова и клал трубку назад. Кричать в трубку "Алё! Аля! Алю!" было бесполезно. Телефонист нехотя подымался с пола, подходил нагнувшись ко мне. Я лежал на полу, с другом углу за аркой, и он докладывал мне: Связь перебита, товарищ лейтенант! Ладно! Ступай!-отвечал я ему хриплым голосом, но ворочаясь и не поднимая головы. Телефонист медленно уходил на место, ложился около аппарата и закрывал глаза. Дел и забот в подвале у него до следующей ночи не было. Ночью сменщик протянет провод, и он уйдёт к себе в Журы, где размещался его взвод связи. У окон подвала стояли наши часовые и дежурный пулемётный расчёт \пулемёта "Максим"\. Остальные лежали на полу \и спали\. Сон сохранял в человеке \тепло и\ жизненные силы. Жизнь в подвале замирала до ночи. Печей в подвале не было. Дрова в подвал доставить было невозможно. Топить и разводить костёр на полу было нечем. Подвал всю зиму не топился. Наверху было за тридцать, а в каменном мешке больше того. Тридцать градусов легче переносить лёжа в снегу. А внутри каменного подвала излучение холода прошибало и пронизывало всё тело насквозь до самых костей. Солдат кормили один раз в сутки. Постоянное недоедание и переохлаждение вводили солдат в тяжёлую дремоту. Без телефонной связи было спокойней. Из батальона не звонили. Мы были целиком отрезаны от мира. Товарищ лейтенант! Ну что? Немцы могут ночью навалиться сверху, сунут в окна гранаты и бутылки с горючей смесью. \Связи никакой! В батальоне и полку не будут знать, что с нами случилось!\ Все мы сгорим или задохнёмся в дыму. \Мы, конечно, можем забиться в дальний угол, надеяться\ Немцы в подвал не полезут! \Мы будем сидеть, подыхать и наивно надеяться, что нам вот-вот окажут помощь полковые или наши батальонные. А им до нашего пожара в подвале далеко, не видать и давно наплевать. В батальоне, в полку и дивизии, считай, везде сидят умы и стратеги. У них беззаботная жизнь в тепле и сытости. Мы надеемся, что они придумают, как вызволить нас из огня. Им сообщат об этом, а они и в ус не дуют\ На то и война, чтобы солдаты стояли насмерть! \Березин\ Никто не допустит, чтобы по вине разгильдяя ротного лейтенанта солдаты живыми оставили подвал. За каменными стенами в четыре кладки можешь умереть, но никак не сдать своих позиций \ради того, чтобы остаться в живых\. \Практически никто никакой помощи нам не собирался оказывать\ На то мы и стрелковая рота, чтобы \от немца защищать батальонных, полковых и тылы\ держать оборону. На нас, на стрелковых ротах держится весь фронт \в то время, как у нас\. За нашей спиной \скрывались от немцев батальонные, полковые, дивизионные и фронтовые тылы\ сидят командир батальона и полка. И если стрелковая рота не выдержит и дрогнет, и солдаты разбегутся, то, считай, фронт на нашем участке будет открыт. \И затыкать его дивизии нечем\. \Я, конечно, по молодости надеялся и верил, что нас в тяжёлую минуту от напрасной гибели спасут. Но я, как всегда в те дни во время войны, себя обманывал. Я даже рассчитывал, что мне в критическую минуту дадут разрешение отойти на льнозавод. Но это было не так. Самовольный отход, трибунал или героическая смерть с солдатами выбирай, что лучше! Что для тебя без суеты и хлопот. За \всю войну\ весь период боевых действий в наступлении, я ни разу не видел и не слышал, чтобы командир полка по соображениям тактики и сохранения жизни солдат дал приказ или молчаливое согласие стрелковой роте отойти с занимаемых ею позиций. Мы отходили только тогда, когда весь полк вместе с обозами бежал в тыл раньше нас. Когда ни батальонных, ни полковых уже на месте в помине не было. А если в критическую минуту сидели на месте, и работала связь, то сколько ручку аппарата ни крути, сколько в батальон ни звони, тебе всё равно никто не ответит. Ну и что ты будешь делать, когда приказа нет на отход. На том конце провода сидят и слышат твой взволнованный голос, но сделают вид, что оборвана связь. Такова правда войны! От неё никуда не уйдёшь! Представьте на миг, что к подвалу подошёл немецкий танк. Подошёл, приглушил мотор, опустил ствол орудия и направил его в окно у земли, через которое мы лазаем в подвал и наружу. Артиллерии в полку нет. По танку ударить прямой наводкой нечем. Вы поднимаете телефонную трубку и вызываете батальон. На том конце кто-то сопит и дышит, но голоса своего не подаёт. Знает, что ты об отходе просить разрешение будешь. Я как-то имел такой разговор с комбатом по телефону, что солдаты не выдерживают сидеть в ледяном подвале. Ты должен воевать, а не звонить по телефонам! На тебя что, немцы нажимают? Ты просто трус, смерти боишься! Запомни одно! Ты должен воевать и держать оборону. Что-что? Ты сидишь в ледяном подвале? Ну и что! А я вот задыхаюсь от жары в натопленной избе и сижу, ничего. Не удивляйтесь, на войне и не такое бывало. Что ты говоришь? У тебя на исходе патроны? А ты что же такой сякой, мать твою за ногу! Ты почему об этом раньше не подумал?! Комбат тебе патроны должен носить? Надеяться нам было не на кого. Постепенно мы это усвоили. Ударь немец покрепче, и все наши умники и стратеги разбегутся по лесам и болотам. Сбежит к немцам и наш старикашка \комдив\. Сбегут штабники, прихватив с собой капитана медслужбы с женой военврачом, перебегут на сторону немцев. Всё это будет на самом деле, но будет потом, в апреле сорок второго года. А пока был февраль на носу. Зимние ночи долгие. В начале февраля они особенно лютые. В каменном подвале со мной сидело человек двадцать солдат. Из них трое пулеметчиков и один телефонист. Командиром пулемётного расчёта был сержант Козлов. Высокого роста парень, с тёмными добрыми глазами. Худое лицо его было всегда спокойно и сосредоточено. О чём он думал тогда, сидя вместе с нами в подвале? Солдаты-стрелки группами через каждую неделю менялись. Без смены сидели пулемётчики, я и старшина помкомвзвод. Телефонисты тоже дежурили по очереди. Сутки один, на вторые сутки другой. Наступила ночь, протянул в подвал телефонный провод, утром перебило его и лежи до темна, жди, когда придёт очередная смена. С наступлением полуночи смерть ходит по тропе и собирает свои поживки. Человек её заранее чувствует, думает о ней. Каждый, сидя в подвале, думал, что его завтра убьёт на тропе. Ни одна ночь не проходила без жертв. Убьют на тропе, вынут мёртвое тело из подвала, какая разница, где ты погиб, важно, человека больше нет. В батальоне был ещё один Козлов. Этот сержант-пулемётчик, а тот, не буду пока о нём ничего говорить. Внутри подвал был совершенно пуст. Голые стены, каменный сводчатый потолок и узкие слуховые окна на уровне земли. Станковый пулемёт "Максим" стоял в коне пережней стены и смотрел стволом в город, где по улицам за забором ходили и ездили немцы. В уцелевшем углу над подвалом стояли два наших дежурных солдата. Каждая небольшая подробность имеет тоже важное значение. Потому в этом углу как наверху солдаты тоже иногда расставались с жизнью. Полукруглые своды подвала имели солидную толщину. Сидя внутри подвала под сводами мы не боялись прямого попадания снаряда. Стокилограммовая бомба не пробила бы его. Мы опасались другого. Немецкие пушки, которые вели огонь прямой наводкой, досаждали нам иногда. Они стреляли по окнам и могли попасть в подвал. Однажды днём мы испытали на себе такой обстрел из тридцатисемимиллиметровой пушки. Снаружи летела штукатурка, брызгал, как сталь, холодный кирпич, но попасть в окно после девяти выстрелов немцам удалось только два раза. Слишком далеко от подвала стояла их противотанковая пушка. Пушка лёгкая, при выстреле прыгала. Прицелом тут ничего не возьмёшь. Стрелять нужно только по стволу, ловить удачу. При каждом наружном ударе снаряда, стены и своды подвала гудели, как колокол. Два снаряда всё-таки ворвались вовнутрь. Они ударили в опорную колонну и \сплюснутые, отвалились на пол\ разлетелись на куски.\ И если сказать правду, немцы не знали, сколько снарядов влетело вовнутрь. При первых же выстрелах около стены образовалось облако брызгов и дыма. Немцы стреляли осколочными. Термитными и фугасными. В дымном облаке очертания окон исчезли. При каждом новом выстреле немецкая пушка вертелась и прыгала. А когда не видишь своих результатов, начинаешь раздражаться и допускаешь ошибки. Сделав около десятка выстрелов, немцы прекратили стрельбу. Они, конечно, на нас нагнали страху. Ещё бы! Пара раскалённых снарядов влетело в окно и шарахнуло по каменному своду. Мы в этот момент лежали в дальнем углу. Хотя стоять в рост за сводами было куда безопасней. Но наперёд никогда не знаешь, где опасно, где потеряешь, а где найдёшь свою собственную жизнь. Немцы увидели, что результаты обстрела неважные и стрелять из пушки прямой наводкой перестали совсем. Чтобы был эффект, нужно ствол орудия поставить в десяти метрах от окна. После этого, они против одного нашего пулемёта "Максим" поставили три пулемёта и били из них по одному окну. Огненный шквал трассирующих пуль ворвался внутрь ослепительной пеленой. Треск свинца о камни, завывание и скрежет пуль при рикошете внутри придавили солдат к полу. Мы из подвала в сторону немцев стреляли довольно редко, и поэтому немцы по городу ходили почти в открытую, не боясь ничего. Мы пытались как-то расширить боковое окно, через которое мы спускались в подвал. Но кирпичная кладка была настолько прочна, что её не брали ни лом, ни кирка, ни взрывчатка, ни гранаты. При взрыве фугасной гранаты от стены отлетели лишь мелкие брызги. Когда ночью по тропе пробегал солдат, он оказывался перед каменной стеной подвала. Я тоже чувствовал себя около этой стены, как осуждённый на смерть, каждый раз, когда подходил к ней, возвращаясь со льнозавода. И это чувство не покидало меня и повторялось снова и снова, когда я приближался к ней, чтобы нагнуться к низкому проёму и просунуть ноги в него. Я чувствовал, что меня поставили к стене на расстрел. Вся стена вокруг оконного лаза была избита пулями и усеяна щербинами. Каждый из нас, подходя к стене, считал секунды, что вот сейчас последует пулемётная очередь и ты получишь удар свинца. У человека, подбежавшего к стене было одно желание успеть побыстрее просунуть ноги и тело через узкое окно, проскочить, как мышь, в подвал. \Зимой мы все были одеты тепло и солидно. Ватники под шинелью, полушубки на офицерах\. Зимой мы были одеты в ватные одежды. Подбежав по крутому склону к подвалу, человек упирался руками в стену. После чего он поворачивался в сторону немецкого пулемёта и опускался передним, как перед иконой, на колени. Ложился на снег и пятился задом, стараясь попасть ногами в узкое окно. Каждый старался просунуть себя через узкий лаз как можно быстрее. Каждую секунду он мог увидеть пулемётную вспышку огня. Сидишь в подвала, смотришь на боковое окно и видишь, сначала показываются валенки, потом протискивается задняя часть с задранной к голове шинелью. Теперь можно сказать, что солдат, собственно, весь в подвале, не хватает только рук, плечей и головы. Но по солдатским штанам трудно определить, кто этот солдат, как его фамилия. В подвал приходили старшина с мороженым хлебом, повозочный с термосом, телефонист с проводом в зубах или два-три стрелка солдата, прибывших на смену другим. Когда подбежавший просовывал в дыру свои бока, голова и плечи торчали снаружи, а он уже болтал ногами и нащупывал пол. Небольшого роста солдаты не доставали ногами, их подхватывали за ноги и протаскивали в подвал. Все, кто сидел в подвале, при свете мерцающей коптилки с интересом смотрели на пришельца с того света. Его должны были убить, а он остался в живых. Солдаты-стрелки и телефонисты, не ходившие на смену в подвал ни разу, опускались в подвал, как в преисподнюю. Обычно на смену стрелков приходили раз в неделю по двое-трое. Двоих больных или промёрзших солдат отправляли на льнозавод рыть траншею. Кроме солдат в подвал являлся старшина и повозочный, они раз в сутки приносили на себе солдатскую еду. Солдаты, которые шли на смену, прихватывали с собой по охапке льняной тросты. Охапки небольшие. С большой не пройдёшь по тропе. Немец может заметить. Льняную тросту брали себе на подстилку. Охапку пихали в вещмешок или за пазуху шинели. Руки у солдата при ходьбе по тропе должны быть свободными. Старшина и повозочный в подвал являлись ночью. Солдатскую еду в тылах \переснаряжали\ переоценивали. Пока она доходила до солдата, её ополовинивали. Даже я, командир роты, не могу выступить в защиту солдатского пайка. Мне тут же делали внушение по телефону. Почему я на передовой среди солдат развожу такие контрреволюционные разговоры. После этого меня вызывали в батальон на беседу по поводу солдатской кормёжки. И я понял. Если я по телефону высказался о пайках, то меня в тот же день заставляли пробежать по тропе туда и обратно. Вызовут, и я должен идти под пули. "Нужно молчать", подумал я "а то каждую ночь будешь бегать туда и обратно" Бывали случаи, когда, подбежав к наружной стене, солдат не успевал лечь на живот или ложился и не попадал сразу ногами в отверстие и тут же получал две-три очереди свинца. Пуля в живот самая страшная и мучительная смерть человека. Иногда солдат успевал лечь и просунуть ноги в окно, но, получив очередь свинца, оставался лежать неподвижно. Некоторые успевали просунуть в подвал ноги, бока и туловище, но в последний момент хватали воздух ртом, захлёбываясь собственной кровью. Были и такие, которые, достав ногами до пола, начинали хрипеть и валились с окровавленным лицом на пол. Другие, просунув в лаз ноги и плечи, оставались в дыре своеобразной затычкой. Тем, которые подбегали к дыре вслед за ними, деваться было некуда. Они метались у внешней стороны, пытаясь увернуться от пуль. В окне торчал убитый. К нему в первый момент ни снаружи, ни изнутри нельзя было приблизиться. Пули визжали вокруг обвисшего тела. Потом тело втаскивали в подвал. И если солдат был ещё жив, ему делали перевязку. \ Ночная охота на наших солдат имела определённый расчёт нагнать состояние испуга и страха. В батальоне грозили своим нерадивым солдатам, что отправят их подвал на перевоспитание.\ Немцы убивали на тропе и у стены подвала не всех, кто попадал под прицел. Они выбирали определённое время и били остервенело длинными очередями. Чаще убивало солдат в том месте, где тропа круто спускалась к подвалу под горку. Солдаты по-разному передвигались, ходили и бегали по тропе. У каждого был свой способ. Один срывался с места и бежал напропалую. Другой, обливаясь потом, полз, не поднимая головы. Важно было живым добраться до подвала. Это, считай, был день твоего рождения. \Идёшь оп тропе и вдруг натыкаешься на ползущего перед тобой солдата и тебе деваться некуда, надо сходить в снег и обходить.\ или такой случай. Двое бегут навстречу друг другу. Тропа узкая, как одноколейная железная дорога, как разъехаться, как разойтись? Кто кого на тропе должен пропустить? \А ты сзади подстёгивает тебя пулями в спину.\ Когда немцы начинали бить вдоль тропы, трассирующие пули попадали в места оледенелой корки, разлетались рикошетом во все стороны и вверх. Так немцы нащупывали пулями узкую полоску тропы и поджидали на ней свою очередную жертву. Некоторые новички солдаты, наслушавшись страшных рассказов об этой тропе, боялись вообще выходить на тропу. Они весь путь, дрожа от страха, преодолевали ползком на животе. Тропа от льнозавода до подвала работала только в одну сторону в какой-то данный момент. В подвал звонили по телефону и сообщали, что двое солдат ползут по тропе. \Тропа на всё это время, считай, была занята.\ Мы старались не допускать встречного движения. При неожиданных встречах на тропе часто бывали потери. Кроме бега сломя голову и ползанья по-пластунски существовал ещё один способ передвижения по тропе. Он заключался в ходьбе плавным гусиным шагом, без резких движений \без малейшего вздрагивания, даже когда в твою сторону пули летят\ Этим способом пользовались трое. Я, старшина роты и его повозочный. У нас троих хватало выдержки идти по тропе, не торопясь, делая плавные, едва заметные движения. Старшина роты появлялся в подвала каждую ночь. Он морально и духом был сильнее других. Он до тонкостей знал, где и когда можно ждать обстрела. Наденет чистый маскхалат и не делает резких движений, и немец его не увидит, когда по тропе идёт. Но не у всех хватало воли ходить этим способом. Мелькнуло что-то впереди. Всмотрелся немец в белый мрак ночи. Кто-то пригнулся с испуга. И он весь на виду. Сделал короткую перебежку, упал на тропу, немец тебя тут же увидел и взял на прицел. \Ждёт, когда ты встанешь\. Чем сильнее и напряжённее немецкий часовой будет вглядываться в снежную даль, тем меньше он увидит и вскоре совсем ослепнет. От напряжения у часового в глазах зарябит. Мы это знали и тонко использовали. Случалось и так. Даст немец на пробу очередь по тропе и смотрит. Не дрогнет ли кто на ней, не присядет ли от страха. Трассирующие пули идут иногда прямо в тебя. При виде их ты медленно останавливаешься. Замираешь на месте и ждёшь, когда они пролетят мимо. Ты можешь, конечно, одну из них получить по ногам. Но если ты не выдержал, дрогнул и пригнулся, считай, что вся порция свинца у тебя в животе. Немец обычно бьёт под обрез насыпной бровки из снега. Любое резкое движение может выдать тебя на тропе. Вобрал голову и шею резко в плечи, дрогнул спиной, пригнул чуть хребет к земле, подогнул от страха ноги, поскользнулся, взмахнул в воздухе руками и получай порцию свинца. Вот так ходили мы по тропе туда и обратно. И так каждую ночь, каждый раз идёшь испытывать свою судьбу \под немецкими пулями, на окраине города Белого\. Разуму и воле можно подчинить всё: и опасность, и боязнь, и даже невыносимый страх смерти. Мне этот способ хождения по тропе потом очень пригодился. Как-то собираюсь выйти на тропу, и мне сообщают, только что на повороте убило двоих. Тропа в двух местах проходит по голому склону. Попасть под внезапный обстрел в этих местах дело простое. Голые места мы со старшиной проходим, как говорят, не дыша. А те, что ползли, попадали под пули. Каждую ночь кто-то из солдат на тропе ловил свою пулу. Каждую ночь кто-то платился здесь своей кровью или жизнью. Мы собирались поставить забор вдоль тропы. Пусть бьют, не глядя, вслепую по забору. Забор из досок и деревянных щитов. Нонам запретил его городить командир полка: Что за передовая линия, закрытая спереди забором! Мы хотели бровку тропы обложить мешками с песком. Но мешков с песком у наших снабженцев не оказалось. Мы продолжали рыть к подвалу траншею, подкапываясь под мёрзлый слой земли. За день непрерывной работы вперёд продвигались не более трёх метров. В светлое время под мёрзлым слоем разводили огонь. Оттаивали замёрзший верхний слой и разбивали его ломами и кирками. Взрывчатки на эту работу нам не давали. Костров по всей длине тропы разводить не разрешали. Я хотел из отдельных костров поставить вдоль тропы дымовую завесу и оттаять вместе с тем землю во многих местах комбат обругал меня дураком. После этого я успокоился и на всё наплевал. Работа с рытьём траншей продвигалась медленно. Однажды с рассветом пулемётчик сержант Козлов встал за пулемёт. Он решил осмотреть полосу обороны немцев. Сегодня он особенно изучал её. Накануне ночью на тропе погиб пулемётчик. Он ночью шёл в подвал с коробкой патронов и нёс запасной ствол для "Максима". Сержанта привлекло одно место, на теперешней улице Кирова, где немцы вдоль улицы ставил новый забор. Решив отомстить за погибшего друга, он тщательно установил на пулемёте прицел и дал в сторону немцев длинную очередь... Трое немцев повалились сразу. Сержант козлов сделал паузу в стрельбе и стал наблюдать, что будет дальше. Через некоторое время к убитым подбежали ещё трое. И когда он был готов уже нажать ещё раз на гашетку, по амбразуре ударили сразу два немецких пулемёта. Сноп искр и огненных пуль ворвались в подвал. Сержант не успел отскочить от пулемётного щита, очередной удар свинца рикошетом зазвенел щитом пулемёта. Как перебило ему горло, никто не видел. От самой челюсти до ключицы горло у него было вырвано, его словно отрезало от шейного позвонка. Сержант отвалился от пулемёта, и кровь из горла хлынула во все стороны. Грудь и лицо его были залиты кровью. При выдохе с клёкотом и хрипом кровь выливалась наружу, над дырой пузырилась красная пена. Кровь текла по груди и стекала на пол. Солдаты бросились к нему, пытаясь забинтовать. Но он замотал головой и сорвал повязку. Он ходил по подвалу, хрипел и истекал кровью. Дикие умоляющие его глаза искали среди нас поддержки и умоляли о помощи. Он метался по подвалу, мотал головой и безумным, раздирающим душу взглядом, остолбенело смотрел каждому в глаза. Никто в подвале не знал, что делать. Иди на льнозавод! показывая на боковое окно, говорили ему солдаты Ты здесь обескровишь, погибнешь! Иди! Возможно, пройдёшь! сказал я ему. Он слышал наши голоса, понимал, о чём мы говорили. Оборачивался каждый раз и одним взглядом заставлял умолкать говоривших. Солдаты цепенели от ужаса. Сержант умирал у нас на глазах. Он умирал страшной мучительной смертью. Через некоторое время он подошёл ко мне и рукой показал на пистолет, что висел у меня на ремне. Он просил, чтобы я пристрелил его из пистолета, прекратил его страшные мучения. Что ты, милый! воскликнул я Я не могу этого сделать! На, возьми сам и иди куда-нибудь в дальний угол, только не на глазах это делай. Я не могу! Ты понимаешь, не могу! Я не прощу потом себе этого всю жизнь! Сержант всё слышал и всё понял, но пистолета у меня не взял. Вылезай наверх и иди на льнозавод! Немцы сейчас спят, за тропой не смотрят. Спокойно пройдёшь! Слушай, сержант! Это твой единственный шанс! Иди во весь рост и ничего не бойся. Но он снова замотал головой. Он не решался выйти наверх из подвала. Он не хотел. Он чего-то боялся. Боялся он не смерти. Она уже стояла у него перед глазами. Он боялся выстрелов. Страшился расстрела. Он храпел и брызгал кровью, он метался по подвалу взад и вперёд. Через некоторое время он ослаб, ушёл в дальний угол, притулился там и затих. К нему никто не смел подойти. Каждый понимал, что он умирает, что жизнь покидает его, уходит медленно и навсегда. Он истекал кровью и никто не мог ему помочь. Он был одинок в своих муках и страданиях. К вечеру старшина Панин (командир стрелкового взвода) поднялся и пошёл в дальний угол посмотреть на него. Сержант сидел в углу, откинув голову к стене. Открытые, полные тоски глаза его были уже неподвижны. Он умер от потери крови. Как можно было его спасти? Как можно было помочь этому человеку? Сержант Козлов погиб на глазах у людей, страшной мучительной смертью. Ночью его тело вынесли наверх, положили у обрушенной кирпичной стены и тихо обложили разбитыми кирпичами. Никакого памятника, никакой надписи на его могиле нет, и сделать этого мы в тех страшных условиях физически не могли. Каменная могила его была рядом с подвалом. Ни звёзд, ни обелиска на его могиле не осталось. После войнё гору битого кирпича сровняли с землёй, когда разбирали битый кирпич на постройку печек и каменных фундаментов домов. Известно только одно место, где погиб пулемётчик сержант Козлов. А где его могила, теперь никто не знает. Жалко только, что улицу, где погиб этот храбрый солдат, \лицемерно\ назвали именем предателя Березина. Именем старикашки, который летом сорок второго года сумел всю дивизию загнать немцам в плен. Загнал и скрылся в неизвестном направлении. Березин тогда подставил под удар не только 17 гвардейскую дивизию, которая полностью была захвачена в плен, он помог немцам одним ударом расправиться с 39 армией и 11 кавкорпусом. Березину за эти выдающиеся заслуги перед немцами, наши идиоты в городе поставили обелиск. И во всём этом виноват Шершин. Чтобы обелить себя, он после войны начал возвеличивать Березина. Шершину поверили, поставили обелиск. Мне жалко молодого пулемётчика, который погиб в открытом бою лицом к лицу с врагом, с которым тогда сражались в городе белом. Там погибли многие, кто действительно с оружием в руках стоял насмерть в холоде и голоде. Не могу понять только одного, почему память об этом предателе ценится здесь выше, чем отданные жизни и страдания простых солдат, ротных офицеров, который действительно здесь воевали за нашу Русскую землю. "НОЧНОЙ ДОЗОР" Каждую ночь в подвале происходила смена. Каждую ночь в подвале происходила смена. Меняли небольшую группу солдат. Одни, счастливые, уходили из подвала и исчезали на тропе в ночное пространство, другие, почерневшие от холода, молча смотрели им в спины. Были ещё и третьи, которым предстояло завтра покинуть подвал. Они с грустью смотрели на уходящих, но радовались в душе, что им не долго осталось ждать. Завтра наступит и их черёд. Каждый солдат здесь знал, сколько ему осталось просидеть в подвале. Придёт время, и он избавится от холода и адской точки. Пока на замену в подвал шли новые люди, которые ещё не успели побывать здесь, всё, как говорят, терпелось и спокойно переносилось. Каждый ждал тот день, когда наступит и его срок, и он вздохнёт свободно и отправится на льнозавод. Здесь в подвале каждый день казался вечностью. Но вот все свежие люди в подвале перебывали, теперь в подвал должны были идти солдаты по второму разу. Над каждым из них нависла безысходная тень смерти и страха. Никто не хотел возвращаться в подвал. Приказ есть приказ! Старшина роты приносил солдатские харчи, с наступлением темноты собирал новую партию и в ночь выводил на тропу. С ротным старшиной особо не поговоришь. Солдаты на тропу выходили понурые, в подвал приходили подавленными. Одних здесь встречали со смехом, гоготали и держались за животы, другие сами влезали в окно, улыбаясь, корчили рожи и передразнивали смеющихся. Но были и такие. Они тихо сползали на пол из окна и так же тихо и незаметно старались поскорей проскользнуть куда-нибудь в угол. Каждый теперь выбирал себе место по опыту прошлых дней. Куприянчик! Ты опять попал сюда? кричали солдаты высокому парню. Он молча отмахивался от них рукой и здоровался со мной. Ну, ладно, Куприянов! Не обижайся! Я пошутил! Солдаты, сидевшие в подвале, знали, что любая земляная берлога удобней и теплей, чем эта обледенелая каменная могила. На свою судьбу никто не роптал. Беспозвоночные солдаты терпели всё и всё могли снести. Подвал был мерилом человеческих страданий. Кто из солдат в январе там побывал, у того на всю жизнь осталась в памяти зарубка, как глубокая рана. Для наблюдения за немцами мы наверх выставляли двух часовых. Наверху, над подвалом, сохранился небольшой угол между двумя обрушенными стенами. В этом углу, посматривая кругом на город, стояли наши часовые. Зимние дни короткие. В светлое время смену солдат не проведёшь. Двое солдат отстаивали наверху от темна до темна. Ночью часовых меняли два раза. В итоге получалось три смены в сутки. Обязанностью часовых было весть наблюдение. При внезапной атаке немцев часовые должны были выстрелами предупредить нас. Такие порядки были здесь установлены до нас, мы их придерживались и не меняли. Мы опасались, что немцы могут незаметно подобраться к подвалу, забросать нас в окна гранатами. Кроме обстрела входного отверстия и тропы из пулемёта они никаких вылазок зимой в нашу сторону не собирались делать. Но однажды перед рассветом там, наверху, раздался винтовочный выстрел. В подвале в эту ночь дежурил старшина. Услышав выстрел, старшина вскочил, выбрался наверх и огляделся кругом. Куда ни посмотрю везде всё тихо! рассказывал он потом Гляжу, один из часовых упёрся спиной, сидит в углу. Старшина вернулся и дол
Magus  
продолжение
Magus
Старшина вернулся и доложил мне. Товарищ лейтенант! Один из часовых получил тяжёлое ранение, выбыл из строя. Куда ранен? спросил я. В живот! Как пуля может попасть в живот? Когда нижний край окна находится на уровне груди. Он что? С поста уходил? Да нет! Как стоял в углу, говорит, так и ранило. Возьми бинты! У него, наверное, кровотечение. Пойдём вместе, надо посмотреть, что там. Я поднялся нехотя с пола, подошёл к лазу, прислушался, подождал старшину, пока тот ковырялся в мешке, доставая перевязочные пакеты. Но вот всё готово, и мы осторожно полезли вверх. Пуля не могла пролететь так низко, сказал я, подходя к раненому. Солдат, опустив голову, сидел в углу. Он откинул к стене обвисшее тело и растопырил ноги. Между ног была видна тёмная лужа крови. Он закрыл глаза, слабо дышал и совсем не двигался. Руками с двух сторон он упёрся в пол. Винтовка валялась откинутая у стены пролома. Я посторонился. Старшина подошёл и нагнулся над ним. Но перевязывать было уже поздно. Я ещё раз оглядел угол и обе части разрушенной стены и убедился, что они достаточно надёжно прикрывают от пуль немецких часовых. Случайная, шальная могла ударить только в голову, в грудь или плечо. Это было необычное и неслучайное ранение. Я понял ч первого взгляда, что это самострел, и что на этот счёт у меня будут большие неприятности. Ковалёв и Карамушко мне этого не простят. Скрыть факт самострела нельзя. Второй часовой потом всё разболтает. Рисковать с этим нельзя. Кто он? Участник или организатор самострела? Солдат, получивший пулю в живот, не дышал и не двигался. Холод и большая потеря крови сделали своё дело. Ну что, Метрушкин? Как всё произошло? Я не Метрушкин, я, товарищ лейтенант, Моняшкин. Ну-ну! сказал я и забрал из рук Моняшкина винтовку с тёплым стволом от выстрела Какая теперь разница, Матрёшкин ты или Моняшкин! Меня отдадут под суд, а тебя пошлют в штрафную. Проводи его в подвал! сказал я старшине, И поставь около него часового! Ты, брат Моняшкин, теперь арестован. Вернешься в подвал, будешь сидеть под охраной. Пойдёшь сюда, старшина, возьми с собой двух солдат. Нужно труп убрать. Отнесите его за стену и забросайте кирпичами. Пусть возьмут с собой лопату. Кровь на снегу засыпать снегом надо. А то на психику часовым будет влиять. Всё это я сказал старшине. Старшина с солдатом спустился в подвал. Я остался стоять вместо часового. В ногах у меня сидел убитый при самостреле. Одинокий выстрел в ночи совсем не потревожил немцев. И можно даже сказать, наоборот: они по тропе совсем перестали стрелять. Выстрел всполошил только нас, потому что мы его давно ждали. И теперь вокруг по-прежнему было всё тихо и спокойно. Я смотрел на ночной город, на неясные очертания домов. Немцы тоже побаивались нас. Открыто по городу не ходили. Хотя наши солдаты в их сторону совсем не стреляли. Возможно, где-то и пересекали они открытые места, но разве ночью разглядишь всё точно, разве увидишь, где они идут? Когда-то здесь жили русские люди. В труде и заботах протекала их мирная жизнь. Теперь по улицам города ходили немецкие солдаты. Кто бы подумал, что они вот здесь будут ходить? Что там дальше, за крайними домами? В каких из них стоят пулемёты, в каких живёт немецкая пехота? По первому взгляду трудно сказать. Выходить сюда каждую ночь самому наблюдать до утра нет никакого смысла. Лежать голодным на полу по целым суткам появится не только апатия и полное безразличие ко всему \но и желание молчаливо сопротивляться\. Даже солдат меняют в ледяном подвале. А я был поставлен в особые условия. У меня не было замены. Не было желания лазить каждую ночь на верх подвала. Я сидел в подвале безвылазно уже месяц. Полковые были довольны, а у меня от холода мозги стали примерзать к черепной коробке. Им нужно было, чтобы я сидел в подвале. Вот я и сидел. Вы приказали мне, вот я и сижу в подвале. Где-то рядом здесь ходят немцы. Собрать бы сейчас небольшую группу, взять ночью да на немцев рвануть. Вполне можно было без потерь захватить несколько домов. А что это даст? Награды для начальства? Рывок может надвое выйти. Захват домов без выстрела и потерь, или все легли под пули немецкого пулемёта. В таком деле, как у фальшивой монеты, две стороны. Чтобы было наверняка, мне нужно самому раз десять с напарником сползать в город. Изучить всё кругом, проверить досконально. А кому это надо? Если я для Ковалёва просто затычка! Но вот заскрипел снег под ногами, старшина с двумя солдатами поднялся на верх и подошёл ко мне. Сделал всё, как надо, как вы сказали! Убитого унесли. Лужу крови присыпали снегом. Из подвала подняли наверх двух часовых. Они сменили меня и я отправился обратно в подвал. Спустившись в подвал, я подозвал к себе Митрошкина, или, как его, Маняшкина. Ну что, Матюшкин! Давай, выкладывай. Говори! Как было дело? За что ты убил своего напарника? Я не убивал. Советуюу тебе не крутить! Выкладывай сразу всё начистоту и не путайся. Будешь врать расстрел заработаешь. \Там из тебя быстро врага народа сделают\ Ты уж давай, брат, говори всё начистоту. У солдата блуждали глаза. Он дрожал и хотел взять себя в руки. Он понял, наконец, что его могут присудить к расстрелу. Расстреляют, как врага народе, по законам военного времени. Вы что, земляки? спросил я. Он что-то хотел сказать, но начал сбиваться и несвязанно что-то промычал. Потом он передохнул и ответил: Мы с одного району. Он первый сказал: "Стреляй мне в ногу". А ты ему взял и засандалил в живот? Я очень боялся, он сказал: "Стреляй!" Я выстрелил. Он сразу присел. Я очень испугался, когда попал ему в живот. Вы, наверное, с ним заранее договорились? Ты его в ногу, а он тебя в руку. А почему ты стрелял первый? Он что, тебе угрожал? Он сказал: "Как ты будешь одной рукой стрелять?" вот я и выстрелил. Я боялся, что он убьёт меня. Ну вот что, Моняшкин. Придётся тебе отправиться в полк для беседы к следователю. Старшина, присмотри за ним, я в батальон позвоню. Такого не скроешь! Стрелявший утверждает, сказал я по телефону, что тот ему угрожал. Он боялся, что тот его убьёт. Куда его девать и что с ним делать? Мне приказали немедленно прибыть самому в батальон и лично доставить солдата. Они опасались, что солдат по дороге сбежит. Давай, собирайся! Пойдёшь со мной в батальон. Заварушка началась. Старшина! Дай мне и ему по чистому маскхалату! Лишнего там не болтай. Рассказывай всё, как было! А то начнёшь путать подведёшь сам себя под расстрел. Мы по очереди вылезли наверх через окно в боковой стене. Сначала поднялся я, потом он. На тропе мы поменялись местами. Он пошёл впереди, а я сзади. Открытый опасный участок тропы мы прошли с ним безопасно и тихо. Немцы по тропе не стреляли. Командир полка Карамушко в самостреле усмотрел мою халатность и нерадивость. Моя карьера как командира роты тут же лопнула. Я повис в воздухе на неопределённое время. Из полка меня отправили в батальон. Из батальона опять в штаб полка для дачи объяснений. В полку меня допросили и отправили обратно в батальон. В общем, ходил я туда-сюда, а они делали вид, что это так и надо. Когда я явился в Журы, политрук Савенков был уже в деревне. Он ходил надутый и очень важничал. Он сделал вид, что в самостреле виноват только я. Я не занимался людьми и моральной стороной их воспитания. Воспитанием в роте занимается политрук. Вот и пускай он это дело расхлёбывает. Моё дело с солдатами воевать! Мне даже сказали, когда я вернулся снова в батальон: По донесениям Савенкова, тебя можно считать морально неустойчивым. В одном из донесений он даже сообщает, что ты собираешься перейти на сторону немцев. И поэтому он за тебя не ручается. В чём же это выражается? Где факты? Где доказательства? А доказательства не нужны. Тебя просто подозревают. Значит, конкретных фактов нет, а есть домыслы Савенкова и его предположения! А я вот к немцам не ушёл, и идти к ним не собираюсь! политрук Савенков докладывает, что ты умело маскируешься. Ну и идиоты! Они, конечно, знали, что в каменном подвале мёрзли люди. И когда я сказал об этом и добавил, что во всём виноваты только они, в ответ услышал поток отборной брани. Правильно Савенков говорит, что ты морально разложился. Командный состав в ротах почти совсем повыбивало. Офицеры в полках сохранились почти все. Савенков прятался в тылу от самой волги, так что полковые и он сохранились для будущих поколений. Потом, после войны, он будет говорить, что воевал на переднее самом крае. А тогда он твёрдо усвоил формулу военной мудрости: пусть на передке Ванька-ротный сидит. Дело было даже не в том, что он не было вообще человеком, в любой ситуации и всегда он ловчил, виноватыми были другие. Возможно, вы спросите, почему. Потому, что он был трус и цеплялся за жизнь, не гнушаясь средствами. А как же остальные? А остальные, сами видите, сидели в Журах, Шайтровщине и ещё дальше в Кобыльщине и Жиздереве, хотя полк по фронту был сосредоточен в одну линию на окраине города Белого. Я долго сидел на крыльце, ходил взад-вперёд около избы, пока, наконец, меня не вызвали для последнего разговора. Солдат-верзила с сытой, заспанной рожей, охранявший избу, посмотрел на меня, как будто он знал мою дальнейшую судьбу и по ней решение. Он боднул мне в сторону двери головой, иди, мол, вызывают тебя. Обратно в роту и в подвал я не попал. Меня сняли с должности командира роты и для исправления послали держать оборону на мельницу, что стояла на берегу реки ниже льнозавода. Мельница тоже располагалась, так сказать, на переднем крае. Но, по сравнению с подвалом и часовней, она стояла от немцев на приличном расстоянии. Место тихое. Пули совсем не летают. Мне даже по началу казалось страшно. Я каждую секунду ждал выстрела. На мельнице стоял пулемёт "Максим", находился пулемётный расчёт, жил политрук пулемётной роты Соков. В качестве кого я туда иду? спросил я комбата, когда тот окончил со мной говорить. Ты? ответил он, что-то соображая. Будешь оборонять мельницу. Вот и всё! Я что-то не понимаю. На мельнице стоят пулемётчики, и с ними сидит политрук. А что там буду делать я? Вы что, мне даёте роту, взвод или просто пару солдат? Вот именно, пару! Разрешаю тебе взять в роте двух стрелков солдат. И отправляйся с ними на мельницу. А кто будет отвечать за оборону мельницы? Ты, конечно! Пулемёт тебе будет придан, а пулемётчики не твои. Что-то ты мне, комбат, закрутил голову и запылил мозги. За мельницу отвечаю я, а войск у меня всего два солдата. Отправляйся на мельницу, потом с тобой решим. Разговор окончен! А по должности кто я? По должности ты командир роты! Для усиления гарнизона мне разрешили из роты взять двух солдат. Я дождался вечера, вызвал их из подвала и зашагал на мельницу расстроенный, что так всё случилось и что мне не везло. Нужно же было случиться самострелу! Я много раз был с ротой под страшным огнём, мы попадали в безвыходные ситуации. Но никогда у меня в роте самострелов не было. Кто знает! Может, топнуло человеческое терпение? Может, голод заставил пойти на это? Может, в других ротах и были подобные случаи. Но наши обычно такие дела держали в строгом секрете. На этот раз я сорвался по службе. Судьба уберегла меня от худшего. Я, конечно, этого не знал. Так началась моя новая жизнь! На мельнице я встретил новых людей. Солдат здесь было немного. Пулемётный расчёт, два моих солдата, политрук Соков и я лейтенант. Вот, собственно и всё, весь наш боевой гарнизон. "МЕЛЬНИЦА" Зима с сорок первого года на сорок второй была на исходе. Ночами по-прежнему было холодно, и мороз солдат на посту пробирал до костей. А днём, когда над снежной равниной вставало солнце, бесконечные кристаллы льда сверкали холодным и тёплым огнём. Солнечных дней становилось всё больше, и его свет чувствовался каждому на щеках. Мельница! Сейчас на этом месте лежат большие и круглые белые камни. Они, как солдатские кости, разбросаны кругом по полю боя. Тяжёлые и шершавые белые жернова вросли в землю и обросли зелёной травою. Иному человеку, наступившему на жёрнов ногой или присевшему на него отдохнуть, и в голову не придёт, что здесь была кровавая война, что именно здесь проходила линия нашей обороны. Вон тот мальчишка, лет двенадцати с удочкой, что устроился у взорванной плотины на берегу реки, разве он думает, что здесь шли бои, что здесь громыхала война, и умирали солдаты? Он больше занят вопросом, почему у него не клюёт. Подошло время, когда люди военного поколения уходят из жизни. Они уносят с собой таны воны. А молодые, что здесь живут, не знают, что такое война. Именно здесь, где лежат белые шершавые жернова, и стоят редкие лиственные деревья, воевали наши солдаты. Деревья стояли и тогда. Они немые свидетели того военного времени. Около мельницы в то время стояли две рубленых избы. В одной избе жили солдаты, а в другой размещались мы. Мы это я и политрук Соков Пётр Иваныч. Мельница была тоже деревянная и стояла недалеко от берега реки в виде высокой башни, похожей на усечённую пирамиду с квадратным основанием. Снаружи она была обшита досками и покрашена в желтоватый цвет. Краской, которая называется суриком. Сверху мельницу прикрывала небольшая железная крыша. По всей высоте мельница делилась на три этажа. Вверх вела деревянная лестница. На каждом этаже стояли жернова. Зерно в мешках подавалось канатным подъёмником на верхний этаж и там через приёмный чердак крюком подавалось к приёмному бункеру. Из бункера по лоткам оно сыпалось на каменные жернова. Вертикальный приводной ствол вращал жернова и уходил под землю. Там стояли зубчатые колёса, соединявшие привод с горизонтальным валом, который шёл от плотины. Плотина была взорвана, и приводы не работали. Я описываю устройство мельницы, потому что я сам по ней лазил и изучал ей устройство. Теперь о войне. До моего прихода здесь, на мельнице, была тишь, гладь и Божия благодать! Немецкие пули здесь не летали. На мельнице стоял станковый пулемёт, но пулемётчики из него не стреляли. Солдаты пулемётного расчёта посменно выходили на пост. Был один пост на всю мельницу, на пулемётный окоп и на два дома, где жили и спали солдаты и их политрук Пётр Иваныч. Пулемётчики сразу признали во мне мастера пулемётного дела и огня, когда я осмотрел пулемёт, сделал им замечания и дал кой-какие советы. Сначала они приглядывались ко мне, а потом постепенно вместе со мной занялись изучением немцев в городе Белом. Немцы не обращали внимания на мельницу. Она стояла как бы в глубине, и с мельницы в сторону города никогда не стреляли. С моим приходом немцы могли заметить необычное хождение солдат. Чего раньше на мельнице никогда не было. Они на всякий случай подкатили противотанковую пушку и поставили её в воротах одноэтажного дома, который и сейчас сохранился со времён войны. Немцы полагали, что на мельнице может что-нибудь произойти. Они обнаружили, что на мельнице вдруг проснулись русские солдаты. Но немцы ошиблись. На мельнице по-прежнему спали во всю. И не просто спали, а спали, кто кого переспит. Пётр Иваныч решил, чтобы я не увлекался чересчур пулемётом, и предложил такую игру: кто кого переспит. Кто встанет раньше со своей кровати, у того от порции хлеба будет отрезана соответствующая доля. Я никогда не предполагал, что из обледенелого подвала я попаду на железную койку и натопленную избу. Мне отвели железную кровать с переплетёнными железными полосами вместо матраса, и поверх этой решётки была наложена подстилка из пахучего льна. Знаете, как пахнет льняная троста или сырая, сплетенная из волокна льна верёвка? Впервые за всю долгую зиму я снял полушубок, ватные штаны и валенки и завалился спать на кровать. После подвала, во сне я увидел райские сны и цветные пейзажи. Политрук Соков был старше меня лет на пять или на шесть. До войны он работал диспетчером в автохозяйстве. В армии не служил. Офицером раньше не был. Имел шесть классов образования, считал, что этого вполне достаточно. Перед войной вступил в партию. Когда началась война, его призвали, направили на курсы политруков и в январе сорок первого направили на пополнение в город Белый. По прибытию в дивизию его направили политруком в пулемётную роту. Стрелять я не умею и не люблю! заявил он, когда я прибыл на мельницу, Я люблю поспать, поесть, и ты около пулемёта не суетись. Немцев не трогай, и огни не будут стрелять! сказал он мне откровенно. Он был доволен, когда я несколько первых дней валялся в кровати, не поднимая головы. Спать в тепле и на голом каменном полу была некоторая разница, когда от холода и камней ломает хребет, и застывают мозги. Людям, что лежали в подвале, можно было делать операции без наркоза, заморожены они были основательно. Почему-то в деревне в сильные холода люди залезали спать на печку. Ещё с детства помнил я на этот счёт стихотворение. "Зима холодная настала. Сенная возка подошла. Тепла у бабушки не стало. На печке бабушка спала". Политрук соков не возражал, чтобы я опробовал пулемёт в стрельбе. Он не имел ничего против моих наблюдений за немцами, которые я вёл, залезая на верхний этаж мельницы. Петя не знал, что я готовлю немцам кару и акцию возмездия. Он боялся ответных ударов с их стороны. Несколько дней подряд мы рано вставали и по целому дню не слезали с мельницы, потом снова бросали своё занятие и отправлялись спать. Двое суток спали, не поднимая головы. Поднявшись с кровати, я снова шёл в солдатскую избу, садился на лавку и, покашливая, говорил: Наших солдат на тропе каждый день убивают. Пулемётчик Козлов погиб на моих глазах. А вы всё спите. Кто отомстит за убитых солдат? Пулемётный окоп на закрытой позиции не готов. Знаю, что земля мёрзлая. Долбить приходится. Но без окопа наша затея лопнет. Нужно копать! мои слова действовали на солдат. Они подымались с пола и были готовы сейчас же отыграться на немцах. Они хотели отомстить за погибшего пулемётчика их роты, сержанта Козлова, который был в подвале. Я рассказал, как он умирал на глазах у меня. В нашем деле нужны упорство и выдержка. Мы должны выследить немцев и убивать их так, чтобы они и не подумали, что их бьют именно с мельницы. Вести огонь из пулемёта будем с обратного ската. Пули будут бить, а пулемёт не видно. У немцев глаза на лоб полезут. Ты их бьёшь. А откуда? Они понять не могут. Для этого нужно кривое ружьё! сказал кто-то из солдат. Ружьё не ружьё, а баллистическую кривую полёта пули можно использовать. И не только использовать, а применить на практике с умом. И самое главное. Пулемёт нужно заранее пристрелять одиночными трассирующими по выбранной цели. Убивать мы немцев будем за забором на главной улице. Теперь она называется Кирова. А тогда для нас она была без названия. Она выходила из города на большак в сторону Духовщины. Улица на всём протяжении между домами была перекрыта дощатым забором. За забором по улице день и ночь ходили пешие, и ездили повозки и машины. На заборе в нескольких местах я выбрал прицельные точки. Пулемёт поставили в открытый окоп и пристреляли его одиночными трассирующими. Точки прицела выбрали на заборе, на уровне живота идущего за забором немца. Когда пристрелка была несколько раз проверена, мы вынули трассирующие из пулемётной ленты. При обстреле в забор пойдёт очереди бронебойных пуль. А их в полёте не видно. Я рассчитал всё просто. По моей команда пулемётчик нажимает гашетку пулемёта и в забор летит порция свинца. Гнилые и старые доски, которыми отгородились от нас немцы, для бронебойных пуль не помеха. Доски будут пробиты насквозь без всякой потери убойной силы. По ту сторону забора они сделают своё чёрное дело. Я рассчитал и время полёта пули так, чтобы там, за забором пуля и выбранная жертва встретились. Впервые за забором был убит довольно жирный немец. Он медленно и не торопясь шёл вразвалку по главной улице города. Его фигура мелькнула в прогалке между домов. Я в бинокль с мельницы хорошо просматривал этот прогалок. Помню, как всё началось. Немец прошёл прогалок, а я стал считать его шаги. Я учёл расстояние, когда он подойдёт к выбранной точке прицеливания за забором. Время полёта пули, чуть меньше секунды, тоже учитывалось. Он шёл за забором, а я считал его шаги и в нужный момент подал команду наводчику нажать гашетку пулемёта. Немец успел сделать ещё два шага, пока пули летели к забору. И вот они встретились. Немец получил полную порцию свинца. Ловушка довольно просто и точно сработала. Всё было рассчитано точно. По прогалку между домами мы никогда не стреляли. В прогалок я наблюдал за немцами, выбирал для расплаты очередную жертву. Немцам и в голову не приходило, что именно отсюда мы ведём расчёт шагов выбранной жертвы до смерти. Когда жирный немец попал под пули, к нему со всех сторон кинулись другие немцы на помощь. В прогалок было видно, как туда немцы побежали. Я подал команду взять прицел на одно деление ниже. Пулемётчик опустил ствол и дал длинную очередь. Немцы, видно, кучей собрались около убитого, полагая, что он попал под шальную пулю. Я в бинокль с мельницы видел, что после нашего вторичного обстрела за забором произошла какая-то возня. Появились, видно, новые раненые и убитые. Пулемёт взял прицел ещё ниже, и, поводя стволом, дал ещё несколько очередей. Мы держали улицу под огнём до самого вечера. Короткими и длинными очередями били по забору. С верхнего этажа мельницы было видно, как беспорядочно забегали немцы и заметались по улице при подходе к этому месту. Немцы не догадались, что за ними следят с мельницы, а бьют из пулемёта совсем с другой стороны. Наблюдая за передвижением немцев по улице, мы стреляли всех подряд. Мы меняли время и место обстрела. Мы путали немцев. Определить на глаз темп шага или скорость движения повозки по улице города было нетрудно. Ширина прогалка между краем забора и углом дома по угломерной сетке бинокля составила 0-25 тысячных. Теперь нужно было определить расстояние от пулемёта до забора. Ширину прогалка я решил измерить шагами. Немцы шли по прогалку и отмеряли шаги, а я их подсчитывал. Количество шагов они делали разное. В зависимости от роста и торопливости по моим подсчётам получались разные цифры: 18, 17 и 16. Один толстый немец на коротких ножках прошёл прогалок за 20 шагов. Я взял среднюю величину, 17, и подсчитал ширину прогалка. У меня получилось 12, 75 м. По формуле Д= В*1000. н я получил: расстояние от пулемёта до забора 510 метров. Пуля пролетает расстояние 500 метров за 0, 7-0, 8 секунды. Усреднённый шаг немец делает тоже за это время. Опережение выстрела составляет один шаг или два корпуса немца, измеряя по животу. Я выбрал несколько точек прицеливания на глухом досчатом заборе. В открытом прогалке мы немцев стрелять не стали. Я подсчитал и другие расстояния от края забора до точек прицеливания. Вот, собственно, и все расчёты! Мне не представляло никакого труда подать команду "Огонь!" в нужный момент. Но остановись немец за забором до подхода к выбранной нами точке, и он бы остался жить. Но немцы знали, что забор находится под обстрелом, боялись попасть под пули и ускоряли, как правило, шаг. Жертва идёт и всегда торопится к своему последнему рубежу. Мы меняли точки обстрела, и это вводило немцев в в заблуждение. \Мы видели, что они, ничего не понимая, затыкали тряпьём дыры в заборе\ Прежде, чем поймать новую жертву, я просидел на мельнице целую неделю. Я изучил все пути, по которым в городе ходили и передвигались повозки. Я составил подробную схему, потому что карты города у меня не было. Мельница, льнозавод и деревня Демидки из многих точек города были хорошо видны. Немцы привыкли, что с мельницы никогда не стреляли. Тем более, что пулемёт мы отнесли ближе ко льнозаводу. Заслуга Петра Иваныча была в том, что он не разрешал раньше своим пулемётчикам стрелять из пулемёта с мельницы. Немцы решили, что наблюдение и стрельбу ведут с льнозавода, и в отместку стали обстреливать два покосившихся домика, где теперь обитал командир роты Макарьин и политрук Савенков. Немцы не знали, откуда точно бьёт пулемёт. Ни днём, ни ночью вспышки выстрелов пулемёта нигде не было видно. По невидимому рою пуль, который врезался в забор, нельзя было определить, откуда бил пулемёт. \Немцы могли построить двойной забор, засыпать его песком или обложить мешками, но, в условиях суровой зимы, это дело выглядело не таким простым.\ Мы не стреляли по легковым машинам, не хотели тревожить и раздражать немецких офицеров. Мы делали своё чёрное дело по малому. Мы убивали немецких солдат. \Для солдат двойной забор никто городить не будет.\ Потери простых солдат на войне никого не волнуют. У немцев за забором проходила основная магистраль. По ней они выходили из города и ездили в Духовщину. В Духовщине в то время стоял немецкий армейский штаб. \Как рассказывал один пленный, на площади в Духовщине был сооружён глубокий связной блиндаж. Он имел прямую связь с бункером в Смоленске. Я видел его потом. И нигде при движении на запад нам не встречались подобные сооружения.\ Но вернёмся к забору! Забор прикрывал улицу и упирался одним краем в дорогу. Он обрывался в том месте, где стоит теперешний интернат. А другая сторона уходила в города и пряталась за домами. Чтобы сбить немцев с толку и заставить поверить в случайный характер обстрела, мы давали короткие очереди иногда просто так, не подлавливая никого. Обстрел вслепую ночью тоже приносил свои плоды. Мы чувствовали, что задели немцев за живое, потому что они начинали озверело бить по двум домикам у льнозавода из пулемётов. Мы ежедневно меняли время обстрела и расчётливо брали свою дань и жертву за забором. Немцы стали тщательно изучать наш передний край. Из больницы, что стояла правее мельницы, они установили постоянное наблюдение. Они пристально следили за нами и готовили нам расплату. \Они воспользовались нашей беспечностью и засекли все ходы и выходы\ Они постепенной узнали, где мы спим, где мы сиди и греемся на солнышке, где и в каких избах у нас топятся печки, где жарим мы тухлые блины и куда потом бегаем, на ходу расстёгивая пуговицы. Тщательным наблюдением немцы установили, когда мы ложимся спать и когда встаём. Откуда утром выходим, потягиваясь и зевая. Теперь мы были у них на прицеле. \Но не на винтовочном и пулемётном, а на оптическом артиллерийском прицеле противотанковой пушки.\ Пушка стояла напротив, в створе ворот одноэтажного каменного дома. Он и сейчас стоит на том самом месте. Посмотрите на столбы в воротах и стены дома. Они все снарядами изъедены. Но немцы не торопились с ответным ударом. Они почему-то медлили и чего-то ждали. Может, сомневались в своих расчётах. Может, собирались нанести удар наверняка. Возможно, они не хотели нас зря потревожить и спугнуть. Их смутило одно обстоятельство. Дело в том, что голодные солдаты, обшарив все закоулки, этажи и лотки на мельнице, наткнулись на большой моток льняного шпагата. Я попробовал крепость ниток на разрыв и пришёл к выводу, что они выдержат приличную нагрузку. Это была кручёная самотканая льняная нить. Мне сразу пришла идея запустить в сторону немцев змея. Если змея поднять вечером, в тёмное время суток, то запуск его немцы в первое время не заметят. К хвосту змея можно будет привязать консервную банку с паклей, намоченной бензином. Ветер в те дни был устойчив и дул в сторону немцев. Накануне целый день мы кололи щепу. Она была особенно хороша из сухих еловых поленьев. Наколотые планки связывали между собой и крепили к ним материю. Настал вечер, мы размотали шпагат. Двоен солдат отошли вперёд. Хвост с банкой зажгли и опустили в яму. Всё шло хорошо. По моему сигналу приподняли змея и пустили кверху. Я немного разбежался, натянул бечёвку, стал подёргивать, и змей набрал высоту. Как и следовало ожидать, самого змея в ночном небе не было видно. Горящая банка стала быстро подниматься вверх. В первый момент немцы её даже не заметили. Огонь подымался всё выше и выше и постепенно уходил в сторону города. Через некоторое время змей уже болтался высоко над головами у немцев. И вот они увидели мелькающий огонь наверху. В первый момент они растерялись \, выстрелили два раза и потом на время притихли\. Они ждали, что вот-вот завоют и ринутся к земле авиабомбы. Но потом они открыли по горящей банке стрельбу. Они били трассирующими изо всех пулемётов. Но в летающую на хвосте змея банку они не могли никак попасть. Огонёк плясал в ночной высоте, всё больше приближаясь к середине города. Бензин в консервной банке и без пакли очень долго горит. Час, два или три. А по огню со всех сторон полетели трассирующие \разных оттенков. Через некоторое время немцы стреляли изо всех видов оружия. Огонь в консервной банке продолжал над городом болтаться.\ Ни одному, даже лысому, фрицу в голову не пришло, что мы дразним их и издеваемся над ними. Они были уверены, что это наш самолёт. И что от мотора огонь виден на выхлопе. Так продолжалось часа полтора. Видя, что огонь в банке начинает гаснуть, я оборвал нитку и отпустил по ветру змея. Подхваченная ветром огненная точка, как яркий уголёк, стала быстро удаляться за пределы города. Немцы, как взбудораженный муравейник, до самого утра не могли успокоиться. Мы от души посмеялись и потешились над ними. Стрельба переполошила и наше, сидящее далеко в тылу, начальство. За ночную потеху мне потом \, когда дознались,\ сделали втык \и последнее предупреждение\. На меня подал жалобу Савенков. Он писал, что я своей расхлябанностью навлёк пулемётный огонь на \его землянку\ расположение их стрелковой роты. Петя Соков как-то при встрече проболтался ему, чем я занимался с солдатами на мельнице. Начальство набросилось на меня за то, что я о запуске змея заранее не поставил их в известность. Они никак не могли понять, почему немец вдруг открыл стрельбу и переполошился. Они даже решили, что немец перешёл в наступление на наш передний край. А от переднего края наши начальники сидели, дай Бог, вёрст за пять, не меньше. Это связисты доложили о стрельбе, что немец открыл огонь по всему фронту наших позиций. На следующий день политрук Соков отправился в баньку в полковые тылы. Придя в Журы, он об этом змее и обо мне рассказал. Этого было достаточно, чтобы я приказом схлопотал строгий выговор с последним предупреждением. Змея я пустил на полную катушку. Нитки все были израсходованы, и второго фейерверка устроить не удалось. На следующий день немец притих. Стрельбу прекратил. \Ему нужно было заменить вскрытую систему огня и расположения огневых точек\. Жизнь на мельнице \после облая и строгого выговора\ снова перешла в сонную колею. Пулемёт водворили на старое место. Политрук Соков Пётр Иваныч был этим доволен. Он всегда считал, что беспокойные дела к хорошему не приведут. От нас никто не требует убивать немцев, говорил он.-У тебя руки чешутся! Вот ты и достукался! Я вспомнил тот день, когда впервые пришёл сюда. Тогда я на мельнице появился с двумя солдатами. Здесь надёжно и без обрывов работала связь. Даже дежурного телефониста у аппарата не было. Помню, как я вошёл в небольшой дом, стоявший у мельницы. \Там меня встретил круглолицый, начисто выбритый политрук Соков. Я поздоровался, мы разговорились. Петя, как стал я его называть, был тоже москвич. А на войне земляки это большое дело!\ Петя оказался вполне порядочным человеком, если о политруке судить по личности Савенкова. Пётр Иваныч не делал людям гадостей, не писал на них лживых доносов. Он был уживчивым и простым человеком. Он сам любил поспать и меня откровенно призывал всё время к этому. Однажды он даже предложил мне пари, кто кого переспит. Мы жили с Петей вдвоём в небольшом бревенчатом доме. У стены, обращённой к городу, по обе стороны от печки стояли две железные кровати. Сухого льна было много. Почти от мельницы до льнозавода под снегом стояли большие стога льна. Длинные высокие, с островерхими двускатными крышами. С наступлением темноты в нашу избу приходил солдат и растапливал печь. Сухих дров хватало. Пилили брёвна в сарае, что стоял около мельницы. Солдаты располагались в другом таком же бревенчатом доме. Тишина! Никакой тебе стрельбы! Лежи, спи, сколько влезет! После каменного подвала жизнь на мельнице показалась мне раем. Всё было бы хорошо, если бы нас кормили досыта. К вечеру на мельницу приходил старшина. Это бы другой старшина. Старшина пулемётной роты. Меня и двух моих солдат баландой снабжал он, а подчинялся политруку и командиру пулемётной роты. Старшина заходил к нам в дом, сбрасывал перекинутый через плечо мешок и ставил термос. Он наливал мне и политруку в котелок железной кружкой похлёбки. Потом клал на стол по куску оттаянного хлеба и уходил в соседний дом, где жили солдаты. Однажды, раздав солдатам харчи, он вернулся обратно и, вынув пачку сухого спирта, обратился к политруку. Товарищ политрук! На складе предлагают взять вот эти таблетки для разогреву пищи! \На пороге стояли солдаты. Их интересовало, что скажем мы по поводу сухого спирта. Все дружно грохнули, когда услышали слова старшины о разогреве пищи. Мы смеялись, держась за животы.\ А пищу для подогрева тоже будут давать? спросил зашедший солдат. \ И опять все дружно заржали. Ты. Наверное, по котелкам плеснул не больше железной кружки? А они ещё хотят, чтоб мы ждали, пока она разогреется\ Ну и насмешил, товарищ старшина! Ладно, помолчи! Я думаю, сказал старшина, что эти таблетки на подогрев пускать нельзя. Их нужно употребить вовнутрь. И старшина взял со стола железную кружку, которой только что черпал солдатское хлёбово, и сполоснул её водой. Он набросал в неё белых таблеток сухого спирта. Подержал некоторое время кружку над горящим огнём, разогрел содержимое и обратился к политруку: Товарищ политрук, с кого начнём? Давай с лейтенанта! Он старший по званию. И комендант мельницы. Я посмотрел в кружку. Белые таблетки расплавились и превратились в густую коричневую жидкость. Запивать нужно горячей водой, пояснил старшина. Старшина головой махнул солдату, видно, всё было уже обдумано, опробовано и заранее приготовлено. Солдат подал старшине чайник с горячей водой, и тот наполнил ею другую кружку. Я сидел на кровати и смотрел \на манипуляции старшины. Он хотел было направиться в мою сторону, но я\ серую тёмную жидкость. Потом я поставил кружку на стол, показал на сидевшего политрука. А не отравимся? спросил политрук. Ну что вы, товарищ политрук! Я уже четыре раза прикладывался. Я, как только взял у кладовщика три пачки на пробу, так мы с повозочным сразу сняли пробу. Я, товарищ политрук, целый ящик выписал на роту. Они не знают, куда его девать. Никто не берёт. Все смеются. Подпишите мне, товарищ политрук, заявку, а то без подписи кладовщик не даёт. Старшина поставил кружки на стол, достал из нагрудного кармана выписанную накладную и положил перед политруком. Вот здесь, товарищ политрук! Завтра с утра мы обтяпаем всё это дело. Солдат над гильзой подогрел снова кружку, передал её старшине и отошёл к стене. Политрук опрокинул первую кружку, сделал один большой глоток, не дыша, запил его горячей водой, перевёл дух и, пересев на кровать, откинулся к стене на спину. Он обтёр губы от застывшей массы и недвусмысленно заулыбался. Теперь очередь твоя! Мне не очень хотелось глотать эту липкую гадость. Но старшина решительно надвинулся на меня. Товарищ лейтенант, это несолидно! произнёс он, как бы угадывая мои мысли. Я нехотя взял кружку, хлебнул разогретый сухой спирт, во рту и горле у меня остался жирный, застывший осадок. Такое впечатление, как будто в горле застыла расплавленная сальная свеча. Я стал запивать из другой кружки, но слой воска остался во рту и по-прежнему першил в горле. \Горячая вода больше в горло не лезла.\ В голове затуманилось, и внутри где-то зажгло. С Вашего разрешения! сказал старшина и проглотил разогретую порцию из кружки. Жрать не дают! Курева целый месяц нет! Спирт для подогрева пищи пожалуйста! На хрен солдату подогревание. Ему побольше и посытней в котелок наливай! А тут таблетки, как больному, пожалуйте. Политрук со мнением старшины был согласен, хотя подобных суждений о кормёжке не высказывал. Разрешите идти к солдатам? обратился старшина к политруку. Иди! Но учти! По одному глотку, не больше! Не беспокойтесь, товарищ политрук. Больше одного глотка никто не получит. \Я было хотел попробовать два раза, да горло заткнуло, еле горячей водой промыл.\ Вечером началась и закончилась проба сухого спирта. Потому что на следующий день, когда старшина с заявкой явился на склад, там уже знали, куда и зачем этот спирт выпрашивали в роты. На ящики с сухим спиртом наложили арест. Сутки на мельнице проходили лениво и однообразно. Но солдаты народ дотошный. Спит, спит, а потом найдёт себе какое-нибудь дело по душе. В одном из лотков загрузочного бункера, что был на мельнице под самой крышей, солдаты нашли с полмешка немолотого зерна. Когда его ссыпали и замерили ведром, то оказалось ведра три. Приводные колёса на мельнице не работали, огромные жернова вручную не покрутишь. Немолотое зерно приходилось мочить и варить. Но каши, как ожидали, из нерушеного зерна не получилось. Жевали набухшие горячие зёрна. Они скрипели на зубах. Ели молча, старательно жевали. Все были довольны. Добытых трёх вёдер хватило на несколько дней. Ели досыта. Растягивать не захотели. Через неделю всё равно всё кончится. Зерно быстро кончилось, и опять наступили голодные грустные дни. Искали съестное и рыскали повсюду. Проходили дни, но ничего не могли найти. Обычно в голодные дни солдаты на мельнице притихали, расходились по своим лежанкам и больше лежали на боку, чем слонялись без дела. Сонное состояние перекидывалось на всех. Спячка, как болезнь, как зараза, придавливала людей, и они ложились, закрывали глаза и старались ни о чём не думать, ничего не видеть. Если случалось какое происшествие или появлялся вдруг старшина, слышалась перебранка, солдаты начинали подниматься. Так было и в этот раз. Прибежал запыхавшийся солдат и с порога закричал, что он нашёл съестное. Там в яме пахнет съестным! Немыслимое дело! Его слова долетели до солдат. В одно мгновение всех сдуло с лежанок. -Каким съестным? Где? Они стояли все на ногах. Целая яма съестного! с гордостью первооткрывателя объявил он, На всех хватит! Я там ломом дыру пробил. Оттуда запах идёт. Где запах? Какая дыра? И солдаты толпой подались за открывателем. Потом прислали за мной. Просят Вас, товарищ лейтенант, определить, пригодна ли она к пище! Я нехотя поднялся, пошёл за солдатом. Ещё не доходя до дыры, я в воздухе уловил дохлый и тухлый запах чего-то непонятного. Вот, понюхайте! Солдаты ломом и лопатами расширили дыру, зачерпнули ведром густой жижи, подняли наверх и поставили передо мной. Я подошёл ближе, слегка нагнулся, и мне в нос ударил острый запах спёртого гнилого месива. Я посмотрел на содержимое в ведре, и понял, что в яме находятся перебродившие картофельные очистки. Здесь когда-то мыли крахмал и варили патоку. Солдаты, недолго думая и не дожидаясь моего ответа, приволокли с мельницы железный лист, набросали дров, развели огонь, бросили на огонь железный лист, плеснули на него воды и стали поливать вонючей жижей. Она шипела. Облако пара поднялось над ней. Вонь ударила в нос. Давай, снимай! А то всё съестное сгорит! закричали солдаты. Горячий, засохший блин палкой спихнули с листа железа, разломали на части и, перебрасывая в руках, дули и остужали. Кусок такого блина подали и мне. Но есть его, пока он был горячим, я отказался. Уж очень зловонный запах шёл от него вместе с паром. Дуся, подай блинов с огня. Дуся, скорей целуй меня! запел кто-то из солдат, стоявших сзади. С утра до вечера на железных листах шипела картофельная жижа, пуская пары и едкие запахи. Железные листы снимали с костра, стряхивали в деревянный ящик готовую продукцию, давали ей как следует остыть, в общем, имели суточный запас готовой продукции. К запаху постепенно принюхались. \Дым от костров и вонь стояли с утра до вечера\ Но вот с очередным ведром вместе с очистками на железный лист выплеснули дохлую крысу и блины с этого момента прекратили печь. Дыра в снегу теперь воняла дохлой крысой. К концу февраля старшина стал появляться на мельнице ежедневно. Наши прорвались у Нелидово, теперь тылы подошли. Солдатский паёк стали выдавать регулярно. Как-то к вечеру старшина на мельницу прибыл в весёлом настроении. Он загадочно улыбался и потом объявил, что на всех получил положенную норму водки. Он раздал солдатам водку, отмеряя каждому железной меркой по сто грамм, а оставшееся в котелке поставил на стол и сказал, что это на трёх: на лейтенанта, политрука и на него, на старшину. Петя заглянул в котелок, где плескалась прозрачная жидкость и потёр от удовольствия руки. Как я прикинул, на каждого из нас в котелке не меньше, чем по двести грамм на брата. Кроме водки старшина принёс хлеб, сахар, махорку и мыло. Перед таким началом не грех вымыть руки с мылом! предложил старшина. Он велел солдату принести из солдатского дома чайник с горячей водой. Давай быстрей! Лейтенант и политрук хотят с мылом умыться! В солдатской избе всегда стоял чайник в подогретом состоянии. Пока мы мыли руки, тёрли лицо и шею, старшина сидел на крыльце и курил, посматривая на нас. Что-то Вы долго, товарищ лейтенант! Всё остынет! Конечно! Водочка холодная даже лучше! Умывшись и пригладив волосы, мы вошли в дом и сели за стол. И что же мы обнаружили? Котелок с водкой, что стоял на столе, был пустой. Вот так просто! Был с водкой, а пока мы мылись, оказался пустым. Политрук поднял котелок и погладил его ладонью внутри котелка. Дно было сухое. Он отодвинул его в сторону, посмотрел на то место, где стоял котелок, оно тоже было сухое. Политрук нагнулся под стол, оглядел пространство под столом, нигде никаких следов худого котелка или пролитой водки. На столе стояла похлёбка, лежали сахар, махорка и хлеб. Я посмотрел на Петра Иваныча, махнул рукой, выпил через край подогрётую похлёбку, вышел на крыльцо, сел и закурил. Пётр Иваныч не мг успокоиться. Он предпринял вылазку в избу солдат. Самое главное, как он считал, по свежим следам найти виновника, а потом и похлёбку хлебать. Виновника искал он долго. До самого вечера. Но всё-таки нашёл. Как он потом рассказывал, солдат вошёл в комнату с охапкой дров. Он обычно приносил дрова для солдатской избы и для избы, где проживали офицеры. Вошёл в комнату, бросил дрова около печки и боком задел стол, где стоял котелок. Котелок чуть не полетел со стола, он удержал его вовремя рукою. Но удержав его от падения, он не мог совладать \со своей натурой\. Он нагнулся над котелком и нюхнул содержимое. Что делать? Он решил немного отпить из котелка. Ему показалось, что тут много на троих. По сто грамм не будет. Тут по двести на брата. Солдат поднёс котелок ко рту, закрыл глаза и уже не мог оторваться от содержимого. Он махнул его одним махом, до дна, и только потом уяснил, что ему за это потом не поздоровится. Солдат попятился задом, бочком, бочком вышел наружу, завернул за угол и ушёл незаметно. Солдат видел, как лейтенант и политрук плескались водой, а старшина, сидя на крыльце над ними подтрунивал. На войне всякое, и не такое, бывает! На войне бывает и так, что нашкодивший солдат потом в бою оказывается самым надёжным товарищем. Но как узнал политрук все подробности \с закрытием глаз\, и почему он не назвал фамилию солдата? А ведь политрук сам заходил за полотенцем в дом и был там некоторое время один. А с другой стороны, как не поверить ему? Пётр Иваныч часто вспоминал, как у нас на мельнице выпили водку из котелка. Помнишь, говорил он улыбаясь как на мельнице у нас солдат котелок водки увёл? Но оставим водку, политрука и солдата, эпизод этот особого значения не имел. Однажды утром со стороны Шайтровщины в направлении города на небольшой высоте показался немецкий транспортный самолёт. Лётчик держал курс на аэродром и снизился до предела, идя на посадку. Он, вероятно, не предполагал, что в черте города сидят наши. По самолёту стали стрелять со всех сторон. Били из винтовок. Зениток в дивизии не было. На подходе к Демидкам самолёт загорелся. Лётчик открыл боковую дверку снизу всё хорошо было видно и выбросился с парашютом. Самолёт продолжал лететь, оставляя за собой чёрный хвост дыма. Лётчик медленно опускался к земле. Самолёт пролетел над городом и ударился где-то в землю. Огромные клубы чёрного дыма взметнулись в том месте к небу. Лётчик приземлился между мельницей и льнозаводом, под самым бугром у деревни Демидки. Наши солдаты со всех ног побежали к парашютисту. Немец не сопротивлялся. Он отстегнул парашют и поднял руки. Парашют, ранец и немца приволокли на мельницу. Солдаты, бежавшие из Демидок, к разбору трофей и пленного опоздали. Вскоре на мельницу позвонил комиссар Козлов. Он потребовал немедленно все изъятые у немца вещи доставить в деревню Журы. Парашют и личные вещи немца пойдут в фонд обороны! объявил он по телефону И смотрите, не вздумайте разрезать парашют! Предупреждаю категорически! А то вы разорвёте его на бинты и портянки! Имейте в виду, голову снимем. Строгий приказ начальства подействовал на нас. Мы свернули шёлковый купол, закрутили вокруг него стропы и вместе с немцем под охраной двух солдат отправили в Журы. Ковалёв и Козлов за сбитый самолёт получили награды. Собственно случай простой. Сбили самолёт. Лётчика немца забрали в плен. Шёлковый парашют сдали в фонд обороны. Чья-то пуля попала в самолёт и зажгла ему баки. Но зато некоторое время спустя, батальонный комиссар Козлов уже щеголял в шёлковом нательном белье \и комбат Ковалёв тоже\. И как он при этом пояснял, в шёлковом белье, вши не водятся. Так что две главные персоны батальона стали ходить в вошеотталкивающем белье. И этот случай через некоторое время забылся. В начале марта в воздухе появились первые проблески весны. Снег кругом побурел, вобрал в себя влагу и стал рыхлым. Солдаты выходили наружу босиком, садились на крыльцо, дивились яркому солнцу и под лучами его грели небритые физиономии. Разговор шёл всякий, говорили неторопливо. Мимо, балансируя и перепрыгивая, по разбросанным доскам и брёвнам проходил на смену пулемётчик и опять до вечера, до самой раздачи пищи всё затихало и не двигалось. Весна в этот год навалилась на землю сразу. Однажды дыхнула теплом, и кругом всё оттаяло и потекло ручьями. С крыш зазвенела прозрачная капель, а все мы, солдаты, оказались одетыми не по сезону. На всех ватники, полушубки и валенки. По лужам и мокрому снегу в валенках не пройдёшь. Всем нам в ту пору нужны были кирзовые сапоги и солдатские ботинки с обмотками. Вот и сидели мы на деревянных крылечках. Солдаты на своём, мы с Петром Иванычем на ступеньках своей избы. Потом от одного дома к другому проложили доски и брёвна. Получился своеобразный деревянный тротуар, по которому ходили с мест на место. А ночью, когда холодало, лужи твердели, и мы ходили в валенках по земле. Печи по ночам в солдатской избе и в нашем доме продолжали топить. В избе было жарко, томительно и душно. Утром со сна вылезали на крыльцо схватить чистого воздуха, подышать полной грудью. Лицо обдувало прохладой, было приятно посидеть на ступеньках крыльца. Новый день начинался на мельнице. Но он, как и все, был похож на другие. Как-то раз к вечеру старшина принёс Сокову старые кирзовые сапоги. Соков попробовал их, они были ему в аккурат, хоть и рваные. Теперь Соков стал уходить по делам в тылы. Иногда день или два он не появлялся на мельнице. Возвращаясь он говорил: Задержали по политделам! Чем ярче грело солнце, тем голоднее становилось с каждым днём на мельнице, тем чаще политрук соков уходил в батальон по политделам. В Журах стоял штаб батальона, в Шайтровщине полковые тылы. Там ели, пили, курили и обедали регулярно \, пользовались парными баньками\. Чем занимался там Петя, трудно сказать. Он мне не подчинялся по службе, я его не спрашивал. Я старался не вникать и не вмешиваться в его дела. Разговор на эту тему я не заводил, лишних вопросов оп поводу его отсутствия не задавал, и сам он, когда возвращался на мельницу, о том ничего не рассказывал. Но иногда возвращался и приносил небольшую щепоть казённой махорки. И тогда из газетной бумажки солдат заворачивал козью ножку, раскуривал её и пускал по кругу. Собирались все на крыльце, курили по очереди по одной затяжке. Махорку нам, считай, не выдавали целый месяц. Курнув махрятины и распалив душу, солдаты на следующий день дёргали паклю из стен избы и курили её. От такого курева першило в горле и било кашлем, всю душу выворачивало наружу. Здесь на мельнице, с точки зрения войны по-прежнему было тихо и спокойно. Дистанция между нами и немцами была приличная. Немцы в нашу сторону не стреляли, мы их тоже не трогали. Солдаты на мельнице привыкли к безделью, они даже забыли, что они на переднем крае. Продолжали усердно топить печи, по дощатому полу ходили босиком. В каменном подвале в такую сырость и холод по-прежнему сидели живые люди. Страшный холод и сырость думал я пронизывает их, и согреться негде. Траншею до подвала ещё не докопали. Солдаты продолжали бегать и ползать по тропе. Я вспомнил своих солдат и оценил своё теперешнее положение. Подвал в моём представлении был загробным миром. Теперь я не жалел, что меня отстранили от роты. Жаль было только солдат, к ним привыкаешь, особенно в тяжкую минуту. Судьба вырвала меня из каменного подвала, я почувствовал себя живым. И кроме того, я навсегда избавился от \пакостей\ Савенкова. С прошлым было покончено. Комиссар Козлов с пристрастием допрашивал Сокова. Как там лейтенант? Моральное состояние его ты мне обрисуй! Потом, как рассказывал мне Соков, он отвечал: -Обыкновенное, как у всех! Ты, Соков, не темни! Вы успели снюхаться? Так ты и говори! У него должны быть выпады против советской власти! А ты мне, как у всех! Мне кажется, что он грамотный офицер и обыкновенный человек, как и я, преданный нашему делу и Родине. Ну, ты уж того, перебрал! Ты смотри, политрук! На себя много берёшь! Ты за ним присматривай! Доложишь мне, в случае чего! Пётр Иваныч не был дураком, как думали они. Он просто не имел причин заниматься пакостями и писать доносы. Мы с первого дня подружились с ним. Он видел во мне простого человека. Он не понимал, почему он должен говорить не то, что видел своими глазами. Он был не из числа храбрых людей, а даже наоборот, побаивался пуль и всяких выстрелов \и махинаций начальства\. Он, как и все, любил поесть и поспать. И перед солдатами в своих смертных грехах не таился. Солнце с каждым днём поднималось всё выше. Земля прогрелась, и корка льда сошла с земли. Кругом на полях и дорогах раскисла глина. В распутицу днём не пройти. Солдатские ботинки с обмотками для шлёпанья по грязи лучше, чем кирзовые сапоги. Их зашнуровывал, и они, прилипая к грязи, с ног не сползают. В сапогах шагнёшь иной раз, влезешь в грязь, и один сапог остался торчать сзади в глине. Теперь стой на одной ноге и попробуй попасть снова в голенище. Глина вокруг города Белого жирная и необыкновенно липкая. Шагнёшь в грязь, и ноги поедут в разные стороны, их не поднять, не оторвать. Так и скользишь, пока не присосёт тебя в придорожной канаве. Попробуй, вытяни из грязи сапог. Подал вверх ногу, приподнял немного сапог, как будто оторвал от сапога подмётку. На ноге пудовая тяжесть грязи висит. Мы ждали, пока у нас отберут зимнее обмундирование. Дороги раскисли, подвоз прекратился, с продуктами начались перебои. Жизнь на мельнице шла по-прежнему лениво и однообразно. Но вот однажды на мельницу старшина принёс известие, что под больницу наши начали рыть подземный подкоп. Всё это делалось в тайне и строжайшем секрете. Но чем страшней была тайна, тем быстрей она расползалась вокруг. Двухэтажное здание Бельской районной больницы стояло на самом краю города. Деревянные постройки теперешней больницы стоят рядом, по другую сторону дороги. В сторону реки перед больницей был низкий луг. Справа рядом стояла каменная часовня, которое наше командование переименовало в кузню. Подкоп вели именно из неё. Землю из лаза поднимали в мешках. Мешки ставили вдоль стен внутри часовни, а ночью, когда было совсем темно, мешки уносили и высыпали в тылу, да так, чтобы немцы не заметили выбросы свежей земли. Стены больницы имели полуметровую толщину. Это было самое прочное и нерушимое здание на окраине города. Получив как-то разрешение истратить пару снарядов, артиллеристы решили ударить по окнам второго этажа. Они в Демидках выкатили сорокапятку на прямую наводку. Целились долго, сделали два выстрела и по окнам, конечно, не попали. Они уверяли в том, что стреляли для пробы по стенам. Снаряд при ударе о стену мог только брызнуть штукатуркой, оставив на белой стене рыжее, кирпичного цвета, пятно с разводами во все стороны. Оборону больницы немцы держали не меньше, чем ротой. Это был главный опорный пункт на окраине города. Это чувствовалось по ружейному и пулемётному огню, который иногда шёл из больницы. Лестничная клетка в торце здания располагалась и была обращена в сторону города. Вход и выход из здания больницы не просматривался с нашей стороны. Вниз, в подвал, и на второй этаж вела каменная лестница. Немцы круглые сутки несли дежурство на втором этаже. Рамы в окнах отсутствовали. Комнаты первого этажа были пустые. Битте-дритте, прыгайте в окна, занимайте первый этаж! Наш генерал мечтал выбить немцев из здания больницы. По приказу генерала делались попытки наскоком забрать первый этаж. Однажды вспомнили и про меня. Я на мельнице отбывал наказание. Я как штрафник, должен был доказать преданность \делу партии\ общему делу. В полку по-быстрому собрали штурмовую группу. И во главе её поставили меня. И \вот\ перед рассветом нам приказали занять первый этаж. Нам не сказали, почему предыдущие атакующие группы понесли здесь значительные потери. "Неудачно атаковали!" сказали нам. Мы бросились в окна, надеясь застать немцев врасплох и полоснуть по ним из автоматов. Нам посулили блага на земле и на небе: "Раненых и мёртвых не оставим, всех заберём!". Окна были расположены невысоко, мы подставили друг другу спины и казалось, что все страхи и переживания были напрасны. \Что мог сделать я, когда мной помыкали, как хотели? Я не мог постоять за себя по своей молодости, неопытности и доверчивости\. Мы попрыгали в окна и заняли переднее помещение от стены до стены. Внутренние перегородки в передних комнатах первого этажа были разбиты. Дальние комнаты и лестничная клетка были забаррикадированы рогатками с колючей проволокой. Хода на лестницу и второй этаж не было. Немцы умело и хитро построили оборону. В потолке первого этажа они пробили дыры для опускания гранат. Как только мы появились в передней комнате, сверху на нас посыпались гранаты. Мы повыпрыгивали из окон при первом же разрыве. Было несколько попыток штурмом овладеть больницей. Каждый раз собирали новые группы, но они несли потери, и взять первый этаж так и не удалось. После каждого такого штурма многие оставались лежать у стены. Кого ранило, и кто сам не добежал до часовни, получал порцию свинца от немцев \и оставался пускать трупный дух, потому что была уже весна\. После меня ещё два раза прыгали солдаты в окна больницы. Мы поддерживали их с мельницы огнём пулемёта "Максим". Мы били по окнам второго этажа, прикрывая свинцом своих ребят, которые прыгали в окна первого этажа. После очередного штурма и нашего обстрела немец готовил нам ответный удар. В тот же день, вечером, когда мы сидели при свете зажженной гильзы и поджидали старшину с харчами, два раскалённых снаряда прошуршали от стены до стены. Они без грохота прошли сквозь бревенчатые стены. Только огонь в сплюснутой гильзе качнулся от их движения. Один снаряд пролетел слева у меня над головой, другой немного правее, он царапнул слегка угол печки. Понятно, что в тот же миг мы с Петром Иванычем бросились на пол. Через минуту последовали ещё два выстрела. Самих выстрелов мы не слышали. Теперь снаряды шли ещё ниже. Они прошли над самой кроватью, легко проткнули бревенчатые стены и ушли на улицу. Гильза от порыва воздуха погасла. Стены от зажигательного снаряда не загорелись. Немцы, видя, что поджечь дом им не удалось, прекратили стрельбу. Наши кровати были точно засечены. А мы с Петей были хороши! Мы хотели на четвереньках выползти через дверь наружу, а сами в темноте уткнулись головами в противоположную стену. Мы долго ползали и шарили руками по стенам в абсолютной тесноте. Потом, наконец, мы выбрались на крыльцо и вдохнули ночного свежего воздуха. Нехорошо, что мы, офицеры, ползаем по полу. Теперь нам нужно было менять место своей стоянки. За переменой места дело не встало. Солдаты ночью вынесли наши кровати и перетащили их в небольшой отдельный домик ближе ко льнозаводу. Здесь мы поселились и организовали свой новый КП. Организации, собственно, никакой, так, одно название. Солдаты это название принимали за чистую монету. Раз так положено, так и называли. Недалеко от дома в открытом чистом поле я приказал отрыть новый пулеметный окоп. Зачем рисковать пулемётом, их в полку раз-два и обчёлся. Вообще, это была не моя забота. В пулемётной роты был командир роты Кувшинов. Но, странное дело, на мельнице он ни рабу не бывал. Я спрашивал Петра Иваныча, почему Кувшинов не заходит на мельницу. У него важные дела. Он к милашке в какую-то деревню часто ездит. Наша жизнь довольно быстро вошла в привычную колею. По немцам мы не стреляли. Нам приказано было экономить патроны. Дороги развезло. Подвоза почти не было. И вот, после стольких неудач взять больницу в рукопашном бою, Березин утвердил план подкопа. Для того, чтобы поднять на воздух здание больницы, по расчётам саперов нужно было подложить около двух тонн взрывчатки. При меньшем количестве её мог получиться только пшик. Запасов взрывчатки в дивизии не было. При утверждении плана подкопа было принято решение забрать всё, что можно у артиллеристов, почистить все полковые обозы и склады. \Забрали всё, что было, кроме НЗ, мин и снарядов\. Надеялись, что когда дороги подсохнут, боеприпасы подвезут. Из часовни пехотинцев солдат быстро убрали. Пустили туда \маркшейдера\ и сапёров. Они пришли с лопатами и мешками. Вначале рыхлую землю стали брать из-под мёрзлой корки. Потом, когда земля оттаяла, поставили деревянную крепь и столбы по всему наклонному штреку, \как назвал его маркшейдер\. Подземный лаз уходил под землю и шёл с небольшим наклоном под фундамент больницы. Расчёт был большой. Сапёры пройдут под землёй тридцать метров и окажутся под полом подвала больницы. От часовни до наружной стены больницы по прямой было всего двадцать метров. Лаз подошёл к передней стенке фундамента, и её пришлось обходить, углубляя подкоп. Через несколько дней сапёры обошли фундамент, подрыли под пол подвала и стали выбирать камеру, где нужно сложить взрывчатку. Сапёры, работавшие в пороховой камере, отчётливо слышали звуки шагов и приглушённые голоса немцев, сидевших в подвале. Взрывчатка, мины и снаряды, собранные по всем подразделениям, были уложены, пороховую камеру плотно забили, шнур взрывателя вывели наверх в часовню. Почему я знал все подробности подготовки взрыва больницы, потому что меня заранее вызвали и велели возглавить штурмовую группу, которая после взрыва должна будет броситься и занять развалины кирпича. Я согласился, но оговорил условия. Когда перестанут падать камни и глыбы, отделение разведчиков и группа добровольцев из пехоты пойдут на развалины и займут их. И если немец не будет нас атаковать, я со своими двумя солдатами возвращаюсь на мельницу. Останутся те, кто не ходил на больницу. Хватит! сказал я \Нельзя одним и тем же всё время страдать!\ В подвале лежи! В окна больницы \под немецкие гранаты\ прыгай! Принимаете такой вариант? Я пойду! Я не полковой разведчик, я иду на развалины больницы как доброволец. Моё предложение было принято. Я был доволен. Перед рассветом штурмовая группа в двадцать человек вышла на исходное положение. Две тонны взрывчатки лежали, забитые в штольне под землёй. Когда раздался взрыв, всё здание больницы приподнялось, дрогнуло, и из его середины вырвалось пламя, камни и дым. Боковые стены поползли как-то странно вниз. В высоту метнулось жёлтое облако пыли. Отдельные камни и куски кирпича продолжали шлёпаться вокруг. На больницу мы шли двумя группами. Разведчики справа, а я с десятком солдат с левой стороны. Наша группа без выстрела поднялась и навалилась на груду кирпичей. Но что не додумали мы и заранее не учли. В густой массе кирпичной пыли дышать было абсолютно нечем. Жёлтая пыль лезла в горло, першила и въедалась в глаза. Немцы не ожидали взрыва и попыток атаковать развалины больницы не предприняли. Двухэтажную больницу с толстыми стенами в доли секунды, как языком с поверхности земли слизнуло. Долго висело мутное облако коричневой пыли. Через некоторое время нам притащили противогазы. В противогазах немного легче было дышать. Прошло часа три, можно было оглядеться, можно было размять застывшие суставы и мышцы. Посмотрев в обе стороны, мы увидели, что в одном месте из-под кирпичей торчит в кованом сапоге нога. В другой была видна рука. Солдаты отвалили кирпичи и потихоньку стали разбирать засыпанных обломками немцев. Откопали и вытащили двух. Они были живые. Немцы были сильно помяты, стонали и охали. Теперь от нас не требовали в фонд обороны их личные вещи. Кто что откапывал, тому то и доставалось. Солдату часы и портсигар, немцу спасённому жизнь на этом свете. На следующий день откопали ещё одного \наши соседи разведчики\. Пленные немцы рассказали: в больнице занимала оборону пехотная рота. В подвале сидело около ста человек. Подвал был оборудован деревянными двухъярусными нарами. Подвал обогревался несколькими железными печами. Утром, перед самым рассветом, за несколько минут до взрыва, подвал покинул лишь один человек. Это был их капитан, командир роты. Все остальные попали под взрыв. Двое немецких солдат, которых откопали, стояли на посту на втором этаже больницы. Самого взрыва они не слышали, на некоторое время потеряли память. А те, что были в подвале, остались заживо погребёнными под целой горой битого кирпича. Действительно, если лечь и приложить ухо к груде кирпичей, то из-под земли услышишь удары и скрежет лопат. Немцы оказались засыпанными в дальней части подвала. Они колотили снизу по каменной стене лопатами. Звуки ударов и приглушённые голоса неслись из-под земли. Никто из наших, конечно, и не помышлял рыть яму им навстречу. Мы сверху им для затравки постучали, они отчаянно заколотили нам в ответ. Жалко, что азбуки Морзе мы не знали, а то бы переговоры можно было бы с немцами организовать. На третий день я ушёл с горы битого кирпича. Постукивание из-под земли продолжалось. Как потом рассказали солдаты, стук продолжался около недели. Потом звуки стали слабыми. Видно, у немцев в подвале не хватало воздуха. Через некоторое время ответные удары прекратились совсем. Огромная гора битого кирпича лежала на месте больницы. Немцы, взятые в плен, были уверены, что в больницу попала большая бомба, сброшенная с самолёта. Они не забыли ночной огонёк, который однажды ночью блуждал над городом Белым, когда мы запускали змея. Через неделю солдаты в развалинах выбрали себе норы, обложили их обломками кирпича, и получились бойницы. За то, что я ходил на груду кирпичей, мне даже не сказали спасибо. Начальство наше примерно рассуждало так: раз вошли туда без боя и без сопротивления, контратаки немцев не последовали, потерь наши группы не имели, это мог сделать любой вместо нас. Ничего тут доблестного. А насчёт того, что мы переживали смертельную опасность перед броском, то ведь наши душевные переживания никого не волнуют. Чего зря переживать, когда в тебя не стреляют! Весна была в полном разгаре. Вокруг всё преобразилось и зазеленело. У нас отобрали полушубки и валенки. Для замены обмундирования нам приказали отправиться в тылы полка. Это был мой первый выход в тыл за пределы мельницы. Мы сдали зимнюю форму и получили кирзовые сапоги и вместо шапок пилотки. После зимней шапки пилотку на голове вроде и не чувствуешь. Мы стояли по-прежнему на мельнице, наблюдая за немцами. С некоторых пор над нашими позициями стали появляться немецкие самолёты. То прилетит костыль (одномоторная стрекоза) и целый день кружит, то появится "рама" "Фокке-Вульф 111" ("Фокке-Вульф-189" прим. наборщика.) Смотри, стерва, нюхает! Щупает, где пулемётчики спрятаны! бросали ей вслед свои слова солдаты. Сначала от самолётов хоронились и прятались. Потом привыкли. Стали ходить в открытую, сидели на крыльце и лениво посматривали в небо, лениво сплёвывали, закрывали глаза, прислонившись затылком к стене, и грелись на солнышке. Целый день трещит над головой и не стреляет! А им и не надо стрелять! "Рама", она у них не стреляет, а фотографирует. Она все наши окопы снимает на плёнку. Они без фотографии в наступление не пойдёт. У них в энтом деле порядок. Это у нас сиди и сиди. Потом перед утром придут давай и давай! Топай в атаку. А у немцев всё заранее. Полетают, сфотографируют, а потома ужо и жди! Недели две кружили немцы над нашей обороной. "Рама" то удалялась куда-то в тыл, то снова появлялась над нашими окопами. И вот наступил день, "Рама" с утра не появилась. Вечером я сказал политруку: "Завтра будь готов ко всему, немцы что-то задумали." Политрук не поверил. Он даже сказал: Солдаты в тылу тоже болтают разное. Командир полка велел пресечь разговоры: "Немец в больнице получил хороший урок, он не сможет быстро оправиться!". Никому в голову не пришло, что немцы провели детальную разведку и съёмку с воздуха. На следующее утро моё предположение сбылось. Отсняв многократно наши позиции, немцы подготовили целеуказания для своих пикировщиков. Мы знали, что бомбёжке предшествует обычно воздушная разведка. Но не предполагали, что немцы готовят по нашим позициям решительный и массированный удар. И когда в воздухе перестал кружить "Фокке-Вульф", немецкая рама, не придали этому особого значения. Мы наблюдали за немцами в городе. Но что может увидеть наблюдатель на переднем крае противника? Немцы днём по передку почти не ходили. Глубина их обороны была закрыта забором, домами и постройками. Что делается так дальше, мы не видели и не знали. Передний край кажется сжатым и сплюснутым. Всё, что видишь, то есть только в передней плоскости. А заглянуть за бугор, за крышу, за высоту это только мечта наблюдателя. Наблюдатель на земле хотел бы заглянуть за обратный скат. Но в то время, в мае сорок второго года, только немцы могли позволить себе такую роскошь отснять нашу оборону на километры плёнки. Когда я подымался по ступенькам на верхний этаж мельницы и устраивался там для наблюдения на целый день
Magus  
продолжение
Magus
Когда я подымался по ступенькам на верхний этаж мельницы и устраивался там для наблюдения на целый день, не имея даже карты города, мне приходилось самому в наглядном масштабе условно рисовать схему на клочках бумаги. Я наносил на свою примитивную схему дома, заборы, улицы и дороги. Но заглянуть за дома и заборы даже с высоты мельницы не удалось. Я мог только предполагать, что там могло быть. Я шарил биноклем по немецкой обороне, но такая разведка мало что давала. Аэросъёмка нашего обороны полка позволила немцам оценить и увидеть очень многое. Во-первых, немцы узнали, что артиллерии на переднем крае у нас нет. Вся оборона полка представляла собой одну линию траншей. Немцы отсняли весь район обороны дивизии и после обработки данных пришли к выводу, что кроме стрелковых траншей, вытянутых в одну линию по переднему краю, у нас нет ничего. Глубины обороны не существовало. Но немцы не ринулись, очертя голову. Они решили проверить наши позиции боем. Немцы не предполагали, что перед ними стоят русские солдаты только с винтовками и противогазами. А две пушки в отдельной берёзовой роще и два пулемёта на переднем крае никакой серьёзной угрозы для пикировщиков и танков не представляют. \Рама "Фокке-Вульф" крутила километры плёнки над пустыми буграми и высотами. Немцы засняли дороги и по весне протоптанные тропинки. По ним можно было судить, кто где сидел, и где стояли штабы\ Немцы знали, в каких домах жило начальство, где располагались солдаты, наши тыловые службы, лошади, обозы и санчасти. Или у русских нет ничего, или они умело и искусно спрятали свою боевую технику и танки. Так стоял вопрос! Немцы должны были сделать пробный шаг. Им нужно было вскрыть нашу систему огня и глубину обороны. Ошибки здесь не должно было быть. Нельзя, например, глухо спрятать орудие. У каждой пушки есть прислуга. И как ни таись, вылезет из земли где-то из своей норы солдат. Свежая тропинка по весенней траве покажет, куда и откуда ходят на смену солдаты. Начало немецкой аэросъёмки совпало со взрывом больницы. Разница была всего несколько дней. Наше командование решило, что немцы с перепуга занялись съёмкой с воздуха \ищут нового подкопа. На этот счёт сочинили даже версию, что проверяют сверху качество нашей маскировки.\ А немцы уде готовили пробный удар. Всё началось с того, что солдаты были заняты с утра своими делами. Кто сидел на крыльце и ковырял в ногах между пальцами, другие занимались более полезным делом: они на нагашниках гоняли надоедливых вшей. Двое солдат отдыхали. Накануне с вечера я послал их рыть новый окоп для пулемета. Перед рассветом туда перетащили станковый пулемёт "Максим". Там же, метрах в двадцати, для нас с Петром Иванычем отрыли узкую щель на случай бомбёжки. Брустверы обложили свежим дёрном. В общем, сделали всё, как надо. Не знаю почему, но мне на ум пришла идея срочно переменить позиции. Возможно, это и спасло от гибели солдат и нас с Петром. На крыльце дома, что стоял на отшибе, мы сидели вдвоём и говорили о войне. А что, собственно, говорить о ней! И вот послышался гул самолёта. Но вместо обычного "костыля", который прилетал с утра, и к которому мы привыкли, из-за города в нашу сторону шло с десяток пикировщиков. Они выплыли из-за облаков и стали перестраиваться в боевую цепочку. Теперь гул десятка моторов стал отчетливо слышен. Наш левый фланг обороны полка простирался за льнозавод и около отдельной берёзовой рощи упирался в большак \, что шёл на Демидки\. Километрах в двух от большака, в этой роще располагались наши две пушки. Правда, пушки наши никогда не стреляли, но стволы их были направлены в сторону большака. Пикировщики прошлись над мельницей, Демидками, льнозаводом и направились именно туда. И вот вся группа в десять пикировщиков навалилась на берёзовую рощу. В считанные минуты они разнесли там всё на куски. Я смотрел в бинокль. Один офицер и два раненых солдата выскочили из облака дыма и побежали в тыл. Орудия, люди, блиндажи, укрытия и лошади, всё, что находилось в роще, всё было уничтожено и смешано с землёй. Самолёты, как стая ворон, кружились над берёзами. Потом они ушли за горизонт. Они не долго отсутствовали. Вот они снова появились над городом и теперь уже нацелились в нашу сторону. Одна группа нависла над Демидками, другая отвернула на мельницу. \Моё предостережение, сказанное, когда летала "Рама", мимо ушей Петра Иваныча, видно, не прошло. Я, конечно, об этом ничего не знал, но он лично, с двумя солдатами проделал лаз под стогом сена.\ Самолёты приближались к мельнице. Мы под скирдой сделали подкоп, объявил вдруг Соков. Подкоп сделали? Нет, мы выдернули лён над самой землёй, и получилась нора. Я посмотрел на стог льна, такой слой льна бомбой не пробьёт \ и всё-таки колебался, больше верил в узкую щель, отрытую в поле.\ Мимо нас пробежали солдаты, они метнулись в поле к пулемётному окопу. Из окопа не высовываться! крикнул я им. Пока самолёты разворачивались и перестраивались, я ещё мог успеть добежать до щели. Но Петя тянул меня за рукав, и я остался сидеть на крыльце \в нерешительной бездеятельности\. Расстояние до скирды было меньшим, чем до окопа. Самолёты перестроились и шли прямо на нас. Теперь было поздно бежать по открытому полю. Лётчик "Юнкерса" \по бегущему легко засечёт цель для бомбёжки\ бегущего видит издалека. Я выругался, что остался на крыльце, плюнул нехотя побежал за политруком. Он, придерживая каску, побежал к норе. Подбежав к стогу льна, он встал на колени и нырнул в нору. Я на войне ходил без каски. И даже, когда попадал под пули, ни разу о ней не жалел. Каска звенела на голове, цеплялась за сучки, мешала думать и сосредоточиться. Под рёв пикирующих бомбардировщиков я подбежал к стенке стога, нагнулся и стал смотреть, где будут бомбить. Я хотел посмотреть, что будет дальше. Давай залезай! услышал я приглушённый голос Пети. Подожди! Сейчас посмотрю! крикнул я в ответ. Одна группа пикировщиков нацелилась на мельницу, другая нависла над стогами, под одним из которых я и сидел. Цепочка пикировщиков при заходе на мельницу растянулась. Передний самолёт перекинулся через крыло и кинулся к земле, а остальные ещё шли в высоте ровным строем. У каждого лётчика своя определённая цель. Один самолёт стал пикировать на здание мельницы, другой на отдельно стоящие дома, ещё один за другим устремились на стога льна. Мельница, два дома около неё, сарай и дом на отшибе, в котором мы жили, с первого захода были засыпаны фугасками и зажигалками. Минута-другая и все деревянные постройки запылали огнём. Взрывами фугасных бомб раскидало крыши, выбило окна и двери. Взмыв вверх, самолёты снова построились, сделали облёт вокруг и теперь пошли на стога, где мы сидели. Я смотрел, как они, набрав высоту, стали срываться к земле, зависая над стогом. Из-под гладкого брюха оторвались две чёрные хвостатые бомбы. Я присел на корточки и подался под стог. Узкая нора в земле шла по самой земле. Политрук и солдаты лён выдёргивали руками. Ход имел два поворота. Я почти ползком в полной темноте подвигался вперёд и, наконец, почувствовал некоторое расширение. Мы сделали здесь кабину! услышал я голос политрука. Давай, ползи сюда! Возьми немного левее! Кабина, как её назвал политрук, имела всего вершок от плеча, так что я, сидя, головой упирался в потолок, а подбородком себе в грудь. Я не мог разогнуть нишею, ни спину. Это было небольшое расширение в конце хода, где нельзя было даже развернуться головой по ходу назад. Добравшись до тупика, я прислушался к разрывам. "Какую глупость я совершил!" мелькнуло у меня в голове. Зачем я полез сюда? Это политрук затянул меня сюда с перепугу. Мы опали в мышеловку! Ведь я ясно видел, как пикировщик сбросил на стог десяток зажигалок. Я видел, как они оторвались от фюзеляжа и, завывая, посыпались на наш стог. Фугасная лён не пробьёт, в этом можно быть уверенным. Но от зажигалки лён мгновенно вспыхнет, окутается огнём. Ты куда? испуганно прохрипел Петя... Развернуться головой к выходу я не мог. Я стал пятиться задом по узкому ходу к выходу. Когда я повернул голову и посмотрел вверх, я от ужаса содрогнулся. С вершины стога ровным фронтом вниз по стене к земле быстро спускалось яркое пламя. Я не просто пламя, а бегущий, как порох, огонь, по сухой льняной костре. Немецкие пикировщики с рёвом неслись к земле, делая второй заход над нашими стогами. От всего увиденного я перестал дышать. Мне нужно было крикнуть политруку, а у меня спёрло дыхание. Горим, политрук! крикнул я, выдавив воздух из лёгких и сделав над собой усилие, Заживо сгоришь! Я бегу! крикнул я на ходу. Промедли я ещё одну минуту, и мы с политруком сгорели бы во льне. Я бросился бежать через открытое пространство. Бомбы сыпались, рвались вокруг, перед лицом визжали осколки. Взрывы взметали комья земли то впереди, то слева, то справа. Я метался из стороны в сторону, стараясь уклониться от прямого попадания бомб. Вот тень пикировщика скользнула надо мной, и "Юнкерс" с рёвом бросился вниз, пуская бомбы. Ещё раз я рванулся в сторону, бомбы в нескольких метрах одна за другой разорвались справа. Когда смотришь вверх на падающие бомбы, то кажется, что все они летят на тебя. В этом случае нужно смотреть не на бомбы, а на положение летящего самолёта, который их сбрасывает. По положению фюзеляжа можно точно определить линию, по которой они пойдут, и где будут падать. Я мельком взглянул на самолёт и рванулся в сторону. Политрук бежал сзади меня. Под грохот разрывов мы пробежали открытое пространство. Впереди стоял полыхающий дом. Я забежал за него. Высокое пламя и облако чёрного дыма мешало лётчикам увидеть направление, по которому мы побежали дальше. Петя очень нервничал, ёрзал на месте. Лежи, не шевелись! прикрикнул я на него По пустому месту бомбить не будут! Лёжа на земле я огляделся кругом. Мельница была вся в огне. Над домами и стогами взметнулось огромное пламя. К небу, крутясь и извиваясь чёрными клубами, поднимался огненный дым. Всё было охвачено огромным пожаром. Я взглянул вверх на бугор, в сторону Демидок. Там кружила стая немецких пикировщиков. Они образовали над деревней своеобразную карусель. Огромное кольцо из самолётов вращалось в высоте. Из этой карусели, срываясь по одному, самолёты пикировали к земле, бросая бомбы. Сбросив бомбы, самолет стрелой взмывал вверх и тут же пристраивался снова к карусели. Я обратил внимание, что дома в деревне огнём не горели. Немец бомбил деревню только фугасными бомбами. Всполохи взрывов подбрасывали в небо куски кровли, целые брёвна. Вверх летела щепа, пыль поднималась столбом, земля брызгала в разные стороны. Сбросив бомбы и постреляв вдоль улицы из пулемётов, самолёты вскинулись, облегчённые, вверх, построились в цепь, помахали крыльями и удалились за город. Пикировщики "Ю-87" ушли, а вместо них в воздухе появился "костыль", самолёт-разведчик. Мы короткими перебежками, пригнувшись, перебежали в пулемётный окоп. Потом перешли в отрытую для нас с Петром щель. Наконец, я почувствовал себя в полной безопасности. Узкая щель великая вещь! В неё просто так не попадёшь. По размерам она мала и глубиной по пояс. По ширине она чуть шире твоих плечей. Сядешь, согнёшься, и тебе ни снаряды, ни бомбы теперь не страшны. Передохнув и обтерев пот с лица, я поднял к глазам бинокль, болтавшийся на ремне на шее, и осмотрелся кругом. Теперь мы с политруком сидели среди своих притихших солдат, а не скрывались неизвестно где. В бинокль было видно, что с двух направлений на нашу полковую оборону ползли немецкие танки. Отсюда, из открытой щели в бинокль их хорошо было видно. Я посмотрел в бинокль дальше льнозавода, там в открытом поле находилась траншея соседней роты. В бинокль было видно, как солдаты этой стрелковой роты забегали вдоль своей траншеи. И вот из-за бугра на траншею выполз немецкий танк. Н подошёл к траншее метров на пятьдесят и остановился. Танк опустил ствол пушки и стал им водить вдоль траншеи. Солдаты в окопах притихли и затаились. Танк не стрелял. Бежать и траншеи было поздно. Да и куда бежать? Убежишь в тыл, тебя же потом и расстреляют. Траншея была расположена вдоль линии фронта. Ходов сообщения для выхода в тыл из траншеи не было. Считали, что так лучше, солдаты не убегут. По открытому полю под пулями в тыл не побежишь. Вот они и не бежали. На этот раз бежать было некуда. Был строгий приказ генерала Березина "Ни шагу назад!". И солдаты стрелковой роты в панике назад не побежали. Они только ждали, когда командир и политрук роты выскочат из траншеи и убегут, спасая свои шкуры. И действительно, в этот момент две пригнувшиеся фигуры оторвались от траншеи и побежали \рысью\ в тыл. Офицеров за отход отдавали под суд, а солдат просто в штрафные. Немцы из танковой пушки не стреляли. Позади танка топтались до взвода немецких солдат. Обе стороны выжидали. Немцы выглядывали из-за стальных боков танка и тут же прятались назад. Было явно видно, что немецкая пехота в открытую идти вперёд побаивается. Да что там идти, они из-за танка выглядывать боялись. Но обстановка в такой ситуации была напряжена. "Что будет дальше?" подумал я. Кто выстрелит первый? Но выстрелов ни с той, ни с другой стороны пока не было. Время как бы остановилось. Вот из траншеи выскочили двое и, пригнувшись, побежали зигзагами по открытому полю к нам в тыл. Им удалось благополучно добежать и скрыться в низине. \Я вспомнил, что у нас в батальоне был мл. лейтенант, не то Мошанян, не то Шаишвили, командиром той самой стрелковой роты. По-видимому он и кто-то ещё вместе с ним бежали в овраг.\ Со льнозавода тоже метнулись две фигуры и скрылись за бугром. Я перевёл взгляд снова на дальнюю траншею. Над траншеей показалась фигура солдата с поднятыми руками вверх. Через некоторое время на бруствер поднялись ещё двое. Немцы не стреляли. Они ждали. Теперь было ясно, что рота солдат, брошенная своими командирами, сдаётся в плен. Через некоторое время вся рота стояла наверху с поднятыми руками. Такое я видел впервые. Я машинально перевёл бинокль и посмотрел в сторону подвала. К подвалу медленно подвигался немецкий танк. В бинокль было хорошо видно, как танк опустил ствол пушки вниз, и не дойдя с десяток метров до подвала, замер, повращал своей башней и повёл стволом. \Ствол его оказался направленным точно в боковое окно подвала\. Немцы с винтовками наперевес и здесь держались сзади танка. И вот внизу лаза в окне мелькнула белая тряпица, и перед немецким танком появилась фигура солдата в серой шинели с поднятыми вверх руками. Взвод солдат, сидевший в подвале, сдался немцам. Не миновать бы мне немецкого плена, будь я там, в подвале вместе с солдатами. Деваться было некуда. Судьба и в этот раз смиловалась надо мной. А здесь, на мельнице, стога, дома и сараи полыхали бешеным огнём. Кругом стояла такая жара, что голову высунуть из окопа было нельзя. К небу поднимались языки пламени и облака чёрного дыма. Кверху летела горящими яркими огнями льняная троста. Танки сюда не пойдут! подумал я Они к огню даже не приблизятся. Посмотрим, что будет дальше, решил я. Танк около подвала развернулся на месте, выполз на дорогу и отправился в Демидки. \Вот почему во время бомбёжки деревню они не подожгли.\ Один танк поднялся на бугор и встал у развилки дорог. Другой развернулся и пошёл вдоль бугра на Демидки. Из деревни, как горох, в разные стороны побежали словяне. Их, правда, было немного, с десяток, не больше. Это те, кто уцелел после бомбёжки, и кто прибежал в деревню, бросив роты. \Начальство на НП в этот день предусмотрительно не явилось\. Комбат Ковалёв и его зам Козлов Из деревни Журы рванули ещё утром. Я позвонил в Журы ещё до начала бомбёжки, их там уже не было. Но кому из солдат придёт в голову, что батальонное начальство их бросило. Солдаты остались, командиры рот сбежали \, а их заместители, взяв ноги в руки, летели в тыл без оглядки.\ Теперь в деревню вдоль бугра по дороге спокойно и не торопясь ползли два танка в сопровождении пехоты. В бинокль хорошо было видно, что среди немецких солдат один нёс в руках рогатый пулемёт, а двое других несли, следом за ним, тяжёлые железные банки, набитые металлическими лентами и патронами. Я оторвал глаза от бинокля и посмотрел на своих солдат. Они тревожно и выжидательно посматривали на меня. Я погрозил им кулаком, снова приставил к глазам бинокль и стал вслух рассказывать им, что делали немцы в деревне Демидки. Солдаты-стрелки и пулемётчики понимали, что мы отрезаны от своих с трёх сторон. А где теперь, собственно, были свои? Немецкие танки пехота обошли нас кругом и заняли Демидки. Подвал пал, на льнозаводе ни души. Деревня Демидки была у нас в тылу, и в ней хозяйничали немцы. Я вспомнил о груде кирпичей на месте взорванной больницы и перевёл туда свой бинокль. Около кучи битого кирпича стоял немецкий танк, а за танком пехота. Около танка, совсем не прячась, ходили немцы. 45-й гвардейский полк за короткое время, за каких-то пару часов, перестал существовать. \За прорыв подо Ржевом у станции Чертолино и за выход к городу Белый наш 421 стрелковый полк был переименован в гвардейский. А дивизии было присвоено звание 17 гв. с. д. Какой номер теперь будет иметь наш полк, если все его боевые подразделения, стрелковые роты, целиком попали немцам в плен.\ Первый пробный удар немцев и Березин в один день потерял целый полк. А что будет потом? Как пойдёт дело дальше? Березин настойчиво, беспощадно и с упорством насаждал в дивизии боязнь расплаты и страх, а за самовольное оставление позиций неотвратимое возмездие и кару судами и расстрелами. Он думал, что сумеет запугать ротных офицеров и солдат и на страхе удержать их на месте. Он думал, что они умрут под бобами и танками, а его, Березина, приказ не нарушат. Он думал, что немцы в наступление пойдёт, как мы через Волгу, сплошной жидкой цепью, и оборону полков построил в одну линию по деревенской прямолинейности. Теперь он получил сполна за самоуверенность и недомыслие. А, может, это был его совсем не промах, как думал я тогда, а совсем наоборот, заранее продуманный ход? В дивизии ходили упорные разговоры, что Березин ночами частенько из штаба пропадал. Возьмёт вдруг тайно ночью вылезет через окно, да так, чтобы личная охрана не заметила. И ищи-свищи! Явятся к нему утром с докладом штабные, глядь, а его и след простыл. Кровать давно холодная и пустая. Бросятся штабные звонить по полкам и нигде не могут его обнаружить. Потом днём через сутки его засекали в солдатской траншее. Откуда он мог туда явиться, никто, и даже солдаты, сказать не могли. К нему тут же на рысях пускались охрана и адъютанты, а где он, собственно, сутки пропадал, боялись спросить. Однажды ночью, разыскивая его, нам на мельницу звонили раз пять. Потом комбат с пристрастием допрашивал, не он ли подал нам идею запустить с мельницы в сторону города змея. Таким манером наш генерал пропадал ночами из штаба дивизии много раз. Где он бывал, никто сказать не мог. Спрашивать его боялись. Офицеры рот и солдаты его сторонились. Он иногда замахивался клюшкой, когда что-либо было не по нему. Солдаты его несколько раз видели, когда он неожиданно появлялся в траншее. Но откуда он являлся, никто точно сказать не мог. Он с солдатами заговаривал. Бывало, постучит клюшкой по сапогу и скажет глухим голосом: Так-так! или Ну-ну! Потом повернётся и спросит: Где у вас тут телефон, в полк позвонить? Соединяют его, он велит позвонить в дивизию, чтобы за ним лошадь прислали. Генерал уедет, а солдат потом допрашивают \с усердием\, о чём он с ними говорил, кто \на что\ из солдат жаловался генералу, что он говорил, какие давал указания. Солдаты повторяли генеральские слова "Так-так!" и "Ну-ну!", а полковые ломали голову, к чему бы всё это было. Березин ходил к немцам на аэродром, когда наши солдаты на подводах ночью вывозили оттуда голубой немецкий бензин. На аэродроме стояли бочки с бензином и были сосредоточены штабеля снарядов и мин. Немецкие часовые по нашим солдатам и по повозкам не стреляли. Ночью было плохо видно, и могли взорваться штабеля боеприпасов. А днём наши туда не совались. Днём на аэродром садились немецкие самолёты, наши тоже в них не стреляли. Нам нужен был бензин, и стрелять по бочкам с бензином и по снарядам нам тоже было невыгодно. Немцы видели, что мы грузим бензин. Между нами и немцами было на некоторое время установлено бессловесное соглашение. Но потом оно кончилось, немцы поставили пулемёты на подходе к аэродрому. \мы могли бы им за это отомстить, но у нас не было для отстрела снарядов\ Политрук Соков подёргал меня за рукав. Может, нам уйти отсюда, пока не поздно? Кругом немцы, у нас только один остался проход к реке! Он знал, что за оставление позиций без приказа спросят не с него, с политрук. Он не хотел брать ответственность за отход. Петя хотел остаться не всякий случай в стороне. Я это видел, а он меня торопил. Он боялся, что немцы могут отрезать подход к реке. Сейчас самый подходящий момент! подталкивал он меня Сейчас можно к воде незаметно спуститься! Чего тянешь, лейтенант? Я тяну? Я смотрю, что будет дальше! А ты забирай своих пулемётчиков и пулемёт, спускайся к реке, и я тебя не видел и не знаю! Но если тебя поймают и поставят к стенке, ты мою фамилию не называй и на меня не ссылайся. Я отвечать за тебя не хочу. Докладывать не побегу! Можешь быть спокоен! Я печёнкой чувствовал, что не надо спешить, что не надо поддаваться его уговорам. Немцы без танков не сунутся сюда. А танки на пожарище, на огонь не пойдут. Появись мы сейчас на другой стороне, попадись мы на глаза своему начальству, если все другие успели смыться и разбежались, нас обвинят в развале обороны полка, нам припишут начало разгрома. В такой ситуации нужно найти дурака или рыжего. "С мельницы сбежал? Да! Бросил свою позицию? Бросил! Полк, отбиваясь, понёс из-за вас огромные потери! Люди погибли из-за вас, паникёров!" На меня свалят всю вину за трусость! \Не возьмёт же на себя ответственность командир полка. Он в окопах не сидел, оборону не держал, от немцев не отбивался. У него руководство общее!\ А мне сейчас нечего бояться. Пулемётный расчёт и мои два солдата находятся на рубеже. Сейчас, именно сейчас, штабным и Березину нужно было найти жертву и покончить с этим делом. Генерал будет сам рыскать по кустам, чтобы поймать простачка и сунуть его под расстрел, чтобы самому оправдаться. Сегодня я снова и ещё раз убедился, \кому вручены сотни и тысячи жизней наших русских солдат. Я снова убедился\ как во главе с командиром полка вся свора штабных разбежалась с перепуга. \Они спасали шкуры и были способны только объедать своих солдат, подставлять их под танки и пули\. А чтобы смертные не роптали, их по всякому пугали и страшили. Теперь вся эта полковая шушера бросила своих солдат и разбежалась по лесам. Я, конечно, не знал, что это была генеральная тренировка перед ещё большим по масштабам бегством. Сегодня я видел, как на большом пространстве без единого выстрела немцы забрали в плен целый гвардейский полк солдат. Фронт дивизии на всём участке был открыт. Немцы запросто, даже без танков могли двигаться дальше. \Передовая линия попала в плен, тылы полка разбежались в панике\. Немцы нигде не встречали сопротивления. Они могли легко и без потерь за один день соединиться со \своей ржевской\ оленинской группировкой. Но немцы всё делали по плану. Они взяли Демидки и дальше не пошли. Это была их первая ошибка. Уйти с мельницы мы всегда сумеем, сказал я громко, чтобы слышали все Здесь до реки рукой подать. А дым и огонь будут валить столбом до самой ночи. И ты меня, Петя, не торопи. Приказа на отход ты не имеешь \На той стороне нас уже ждут, чтобы выловить и на деревню послать. "На" скажут "лейтенант, папироску покури". Беломором угостят. "Кури, кури спокойно! Потом гранаты возьмёшь! Вот выкуришь, тогда и давай на деревню! Танки гранатами рвать! Пойдёшь, свою вину кровью оправдаешь!" Эти всю войну чужой кровью воюют Наверняка сидят в кустах на той стороне. Они дурачков хотят наловить. Им всё равно скольких. Двоих, пятерых или десять. Они и двоих на деревню могут послать. Это им сейчас очень нужно. Не пойдёт командир полка или комбат Ковалёв отбивать у немцев деревню. Куда проще поймать в кустах меня, тебя, твоих пулемётчиков и моих двух солдат\ Кругом нет никого. Все разбежались. Где-нибудь есть. Не все паникёры. Вот так, милый Петя, сиди пока в своём окопчике и не рыпайся. Будет приказ, пришлют сюда связного, мы отойдём. Ведь Демидки брать ты не пойдёшь. Скажешь, что это дело ротных офицеров. А ты, мол, политрук. В военном деле ничего не понимаешь. Стрелять не умеешь. Не мы сдавали немцам деревню и не наше дело брать её назад. \Если за всеми дерьмо чистить и подтирать, жизнь наша вонючей будет. А она и так пахнет грязной портянкой.\ Ну что молчишь? Солдат в полку больше нет. Всё полковое боеспособное войско здесь перед тобой в окопе торчит! Считай, что ты теперь комиссар полка. Ну да! ответил он, а сам смотрел куда-то вверх на деревню Демидки. Послушай, Петя! Стрелять ты не умеешь, а таскаешь наган? По Уставу так положено! пробурчал он. Унылое выражение лица и беспокойное ёрзанье в окопе, постоянное беспричинное вздрагивание поворачивание каски на голове политрука передалось солдатам. Они, правда, не слышали всего разговора, пулемётный окоп был в стороне, но лица у них были тоже напряжены и пугливо сосредоточены. Только я в этот момент шевелил своими мозгами. Наши солдаты тоже готовы были сбежать. А я не хотел поддаваться панике. Мы сидели в окопе, пули не летали, опасности никакой. Я посмотрел на своих солдат, погрозил им кулаком, и они поняли. Почему я должен чего-то бояться? Я прошёл на войне моменты пострашнее. В это время в Демидках снова заворчали моторы. Один танк вышел на окраину, развернулся и пошёл под бугор. Видел? сказал я в нашей обороне нет ни одной плюгавой пушки. Немцы дураки. Они боятся идти вперёд. Они могут пойти сейчас, куда угодно. Наши все разбежались. Их теперь днём с огнём не найдёшь. Я продолжал следить за немецким танком. Вот он прошёл по гребню, скатился под бугор и повернул на льнозавод. Сейчас он сюда пойдёт! закричали солдаты. Пока здесь пожар, танки сюда не пойдут! Всем сидеть на месте! Соображать надо! Мне надоело смотреть за вами! Вы следите за мной! Пока я здесь, ни один из окопа ни шагу! Всем ясно?! Но вот второй танк подался из деревни. Он спустился с бугра по дороге, догнал первый и они вместе, не торопясь, поползли, ворча моторами, в город. А ты, Петя, боялся! Сейчас бы искупаться после такой жары! Прошло ещё часа два. Стрельбы никакой не было. Солдаты посматривали на меня, я на них. Политрук Петя молчал. Теперь, наверное, можно уходить на тот берег, сказал я Тишина уж очень подозрительная! Бери, политрук, пулемётный расчёт и двигай к реке! Пойдёшь по оврагу ближе к бугру, чтобы из деревни людей и тебя не было видно. Перейдёте речку сразу в кусты! На открытом месте не болтайтесь! Поставишь пулемёт и сразу приступить к рытью окопа. Я с двумя солдатами пока останусь здесь. Прикрою вас на всякий случай. Все сразу оживились и засуетились. Нужно было приготовить к переносу станковый пулемёт. Я решил больше не оставаться на мельнице. Здесь можно было просидеть и до утра. Но ветер изменил направление и дым от горящих построек пошёл в нашу сторону, трудно стало дышать. Двое солдат стрелков остались со мной, а пулемётчики с политруком, прикрываясь дымом быстро спустились к берегу Обши. Вот они переправились на самом изгибе реки и скрылись в кустах. Двое солдат, которые остались со мной, были когда-то вместе со мной в подвале. Один высокий, на год старше меня, молчаливый и спокойный. Звали его Паша Куприянов. Сегодня его друзья с поднятыми руками вышли из подвала. Он видел всё сам, как это случилось. Ты, Паша, посмотри за пулемётчиками, сказал я ему Скажешь мне, когда они установят пулемёт на том берегу. Солдат мотнул головой. Другой солдат был поменьше ростом, годами помоложе, но не такой понятливый, как первый. Пулемёт поставили! сказал мне солдат \Паша\. Я медленно вылез из окопа, поднялся на ноги и пошёл под бугор. Небольшой ложбиной в виде водослива мы стали спускаться к реке. Дым и пламя не бурлило и не бушевало, как прежде. Подхваченные ветром, разлетались искры и горящие хлопья льна. Чёрный дым стелился по земле. Два стрелка-солдата вот всё моё боевое войско следовало за мной к реке. Я шёл не торопясь, опасности никакой, и я хотел показать своим солдатам, раз пули не летят, значит, и бояться нечего. А то, что немцы зажали нас с трёх сторон, обложили нас поддаваться панике нечего. Я мельком оглянулся назад, мои солдаты шли за мной спокойно и уверенно. Особенно этот высокий парень Паша \мне приглянулся\. Он понимал меня почти с полуслова. Пулемётчики то были чужие люди. Пулемётчики это люди политрука. А эти двое прошли со мной через каменный подвал, через нечеловеческие испытании, через невыносимый холод. Когда мы подошли к реке, то увидели, что политрук и пулемётчики поторопились. Они перешли реку вброд, не раздеваясь. И на том берегу видны были потоки воды с их одежды. Я подошёл к воде, сел на берегу, и ничего не говоря, стал раздеваться. Солдаты молча посмотрели на меня, тоже сели и тоже стали снимать обмундирование. Я разделся наголо. Стянул свою одежду ремнём, и держа её на голове, вошёл в воду. У моих солдат кроме белья на голове лежали автоматы \Я выпросил у комбата обменять их на винтовки, когда эти двое ходили со мной после взрыва на больницу\. Я дошёл до середины реки, вода подошла под лопатки. Я сделал ещё пару шагов в глубину, впереди стало мельче. Мы вылезли на берег, быстро оделись, зашли за кусты, пулемётчики ещё выжимали свои портянки. Я поднялся вверх по склону, отсюда хорошо было видно противоположный берег, обгорелый остов мельницы, деревню Демидки и всю остальную окрестность. Войны как будто не бывало. Кругом тишина, ни взрывов. Ни стрельбы. Только над стогами льна и над обгоревшими постройками вокруг мельницы клубился чёрный дым. Может, это наши бросили этот район и отошли от белого? сказал политрук Что-то тихо кругом, и нет никого поблизости! Километра полтора от сюда стояла наша полковая кухня. Пётр Иваныч, видно, от страха успел проголодаться и хотел пойти разыскать полковую кухню. Когда после бомбёжки и вида танков страсти и страхи улеглись, политрук почувствовал голод. И не только он. У всех солдат появился аппетит. \Голодные солдаты, как мотыльки, слетаясь на свет, бегут искать свою полковую кухню. И как только они подсунутся к горячему котлу и протянут свой котелок, их тут же берут за мягкое место. Главное, чтобы запаса пищи солдат не имел. А то просидит дня три-четыре в кустах, поди его разыщи. Начальства из леса вернётся, а солдат на месте нет. Солдата нужно держать всё время впроголодь. Тогда на запах кухни он сам вылезет из кустов. Голодный, он через немецкое кольцо окружения прорвётся. Голод и смерть правит миром солдата. Тот, кто не встал, не поднялся с земли на стук котелка, тот, считай, погиб в бою за свободу Родины. Здесь не "говорили: "Попал к немцам в плен", здесь считали, убит или пропал без вести. Сгори мы с политруком под стогом сена, нас тоже посчитали бы пропавшими без вести. \ Наше командование и генерал хотели бы иметь под рукой послушных, как автоматы, оловянных солдатиков. Но такого в жизни и на войне не бывает. Об этом могут только мечтать генералы. Генеральская воля это ещё не закон для солдат. Никто не хочет идти на смерть ради этой воли. И если дивизия потеряла целый полк солдат, то это случилось не по воле случая, а по умыслу генерала. \Но в донесениях картина будет выглядеть совсем иначе.\ В донесениях нигде не будет сказано, что роты без боя попали к немцам в плен. В донесении будет сказано, что в результате тяжёлых боёв дивизия понесла значительные потери убитыми и ранеными. В донесениях врали \Лишь бы в донесениях было складно сказано и как надо.\ Политрук Соков не мог сидеть спокойно. Слышь, лейтенант! подошёл он ко мне Здесь километра за два к перекрёстку дорог всегда подходила полковая кухня. Я возьму с собой двух солдат, возьмём котелки, может, что съестного достанем. Знаешь что, Петя! Сидел бы ты со своей кухней! Нужно окоп для пулемёта отрыть, а ты никак не успокоишься, у тебя на уме только котелки да кухня. Я поднялся с земли, осмотрелся по сторонам, прошёл вдоль берега вправо и влево, дошёл до края кустов и наметил место для стрелковой ячейки и пулемётного окопа и вернулся на место. Окоп для пулемёта и стрелковую ячейку будем рыть вон там, на краю кустов. Место там выгодное, с хорошим обзором. А ты, Петя, возьми с собой одного солдата и пройди вдоль берега. Посмотри, кто у нас есть справа \, может, и здесь немцы?\. Я не умею в кустах ориентироваться, сказал он и перестал говорить об еде и о кухне. Я взял бинокль и стал смотреть на траншеи, где раньше стояли наши роты. Там не видно было ни одной живой души. Пленных немцы угнали в город, а траншеи и окопы составили пустыми. Из всех опорных пунктов, которые занимал наш полк, немцы расположились только в деревне Демидки. Здесь немцы оставили взвод солдат с винтовками и один пулемёт. Деревня располагалась на высоте, которая господствовала над городом и над всей округой вдоль реки. Сейчас можно было бы переправиться обратно на тот берег, занять снова окопы на мельнице, траншею и хода сообщения на льнозаводе, подвал винного склада и траншею дальней роты. И игра в войну началась бы заново. Оборонять эти рубежи было невыгодно. Поэтому немцы и заняли только деревню Демидки. Теперь стало очевидным, что высота и деревня имеют решающее значение. Вся остальная цепь окопов и траншей, расположенная в низине, не представляла с военной точки зрения никакого решающего значения. А на самом бугре, в Демидках, наши даже не имели ни окопов, ни траншей, ни щелей для укрытия. Там не было ни одного блиндажа, в котором могли бы надёжно укрыться солдаты во время бомбёжки. В деревне находился наблюдательный пункт комбата. Это была обыкновенная деревенская изба, на потолке которой была установлена стереотруба. При первом звуке в небе самолётов, дежурившие там двое солдат \из окружения Ковалёва тут же \ сбежали. Вот собственно и вся система обороны \полка. Она лопнула, потому что всё держалось на угрозах, на ругани, на глотке, на площадной брани, на сытой жизни одних и постоянном голоде других, на шёлковом белье нескольких и на вшах, которые грызли остальных. Одни жили в тепле, спали на перинах, парились в баньках, хлестали себя пахучими вениками, а другие, не веря никому, без сопротивления сдавались в плен. \ Пока я был занят своими мыслями и рассматривал местность в бинокль, солдаты отрыли узкие щели и приступили к рытью пулемётного окопа. Прошло ещё часа два. Окоп для пулемёта был закончен. В это время в кустах послышался треск сухих веток. Кто-то, ломая кусты, шел напролом. Мы прислушались, звуки стали ясней, кто-то медленно приближался к нашему окопу. Позицию я выбрал отличную. К окопу с любой стороны без шума не подойти. И вот сейчас мы издалека услышали похрустывание. Звук шагов становился всё ближе. Я на слух определил, что в нашем направлении движется небольшая группа, человек пять, не больше. И всё же я жестами приказал расчёту повернуть пулемёт в их сторону. Пулемётчики изготовились к бою. Я остался стоять на месте. Мы для идущих по кустам были невидимы. \они в первый момент растеряются. Мы воспользуемся их замешательством и откроем огонь.\ Я в любой момент могу спрыгнуть в щель или окоп. И вот из кустов лицом к лицу вышли четыре человека. Это были свои. Двое солдат с автоматами, капитан штабник и старик в военной форме без знаков различия \, с палкой\. Солдаты, видно сразу, из тыловых. Потому что, выйдя из кустов выставили свои автоматы, оскалили зубы и растопырили ноги. Солдаты-окопники обычно при встрече нахально не смотрят и в позу не встают. Я молча разглядывал всю эту компанию. Кто такие? спросил старик, нахмурив брови, и ковыряя клюшкой землю у ноги. Капитан был аккуратно одет. Сразу было видно, что он штабник. Всё на нём гладко подогнано и ладно сидело. Я ничего не ответил и лишь перевёл взгляд на нетерпеливого старикашку. Какого полка? почти выкрикнул он. Я посмотрел на него, и до меня дошло, ведь это передо мной стоит не старикашка, а сам генерал Березин. \Но я не подал вида, что его узнал.\ Мы с мельницы! С сорок пятого полка! ответил я. Здесь кроме вас ещё кто-нибудь есть? спросил капитан. Не знаю, не видел! ответил я. Березин посмотрел на пулемёт, который был направлен на него, и на пулемётчика, который припал к прицелу и ждал только моей команды. Ну вот что! сказал он Пулемёт снимайте! Идите к переправе! Пойдёте брать Демидки! Не возьмёте деревню, просидите под бугром, отдам под суд! Капитан вас доведёт до переправы. Я спокойно посмотрел на генерала. Он стоял в трёх шагах от меня. Я рассматривал его лицо. Раньше я видел его мимоходом, с расстояния. Теперь он стоял передо мной. Меня почему-то приказ взять Демидки не испугал, а даже наоборот, придал мне уверенности и спокойствия. \Раньше я так вызывающе не стал бы вести себя перед ним. \ \Я захотел рассмотреть генеральское лицо.\ Кто этот человек, который посылает нас на смерть. В лице его я должен найти что-то огромное и непостижимое. Но ничего особенного я в этом худом и сером лице не увидел и не нашёл. И даже, откровенно говоря, разочаровался. Он был с первого взгляда похож на деревенского мужичка. На лице какое-то непонятное тупое выражение. \Он приказывал, и мы беспрекословно шли на смерть!\ Я смотрел на него и не верил своим глазам, что этот человек генерал. Худое морщинистое лицо ничего \кроме зла и растерянности\ не выражало. Сгорбленная фигура его, не говорила, что он сильный и волевой человек. Маленькая лысая голова его всё время вертелась. Он как будто что-то потерял и теперь старался вспомнить место. Вид у него был усталый. Капитан стоял и ждал указаний генерала, а два автоматчика-телохранителя, выпятив груди вперёд, довольные своим положением, смотрели на нас, на людей с передовой, с превосходством. Две группы людей стояли друг против друга, чего-то ждали и настороженно щупали друг друга глазами. И линия раздела между ними невидимо проходила по земле. Генерал смотрел на нас и, видно, хотел определить, способны ли мы взять Демидки и выбить немцев из деревни. Уж очень нас было мало. И артиллерии никакой. Как так случилось, что сам он бегает по кустам вокруг Демидок? Заставил его немец кружить и петлять по кустам. Докатился до такой жизни, что самому приходится собирать солдат и посылать их на деревню \с пустыми руками\. "А где же командир полка? Где наш комбат Ковалёв?" мелькнуло у меня в голове. Теперь генерал убедился, что командир полка и комбат, и их замы и помы бросили своих солдат и в панике разбежались в панике, кто куда попало. \Генерал стоял и шарил глазами по кустам в надежде поймать ещё с десяток солдат и послать их на Демидки. \ Чего стоишь? Слышал приказ? сказал мне капитан недовольно. Двое солдат пошли к реке за водой для пулемёта. Жду, пока вернутся. Через минуту послышались шаги со стороны реки, и две землистого цвета солдатские каски показались из-за кустов. Заправили водой пулемёт, и я подал команду сниматься. Солдаты быстро разобрали пулемёт, и мы тронулись вверх по кустам за капитаном. Мы долго шли, избегая открытых мест со стороны Демидок, и, наконец, вышли под крутой берег, здесь река делала поворот. Внизу у кромки воды стоял привязанный плот. С одного берега на другой был перекинут канат. По нему, стоя на плоту, можно было перетягиваться на другую сторону. Плот был сколочен из брёвен, на нём могли переехать одновременно не больше десятка солдат. Мы подошли к переправе, около неё лежала ещё одна группа солдат. Около стояли два автоматчика из дивизии. Солдаты, лежавшие в кустах, были собраны из разных подразделений. Тут были и посыльные и связисты. В общем, настоящих солдат стрелков здесь не было. Два политрука сидели рядом на пригорке. Они, видно, сумели уйти из своих рот до начала бомбёжки. \Роты и командиры рот попали в плен. Командирам рот от своих солдат бежать было нельзя, им грозил расстрел за оставление позиций. А эти сидели и на лице испуга не было никакого.\ Сзади на нами появился генерал и предупредил всех, что он будет смотреть за ходом атаки. Будете сидеть под бугром, живыми вы на этот берег не вернётесь! И не возражать! прикрикнул он. Всем стало ясно, что их послали на верную смерть. Выйти из-под крутого обрыва на том берегу и пойти по открытому полю, значит попасть под пулемётный огонь. На зелёном поле до самых Демидок ни канавы, ни кочек тогда не было. Все сгорбились, съёжились от генеральских слов. У моего Пети побелело лицо, задвигались губы. Дороги назад никому не было. Мы переправились на плоту и вышли под обрыв крутого берега. Генерал с автоматчиками и капитаном остались на том берегу. Никто из сидевших под обрывом и из тех, что смотрели за нами с того берега, не знали, что немецкие танки из деревни ушли. Все думали, что они там, стоят за домами. В голове у всех было одно: что пришла пора рассчитаться и проститься с жизнью. Никто вины на себе не чувствовал. Деревню сдали другие. Почему же этих посылают на смерть? Ну что, Петя. Вот ты и нашёл полковую кухню! сказал я политруку, когда мы присели под обрывом на корточки. Я посмотрел вперёд. К деревне поднималось не круто ровное поле. Я вскинул бинокль и посмотрел на зады сараев и полуразрушенных домов. Всем приготовиться к атаке! крикнул я. Солдаты не двигались. Петя пригнулся ещё ниже и уткнулся каской под самый обрез. Я закричал на солдат, а они ещё ниже прижались к земле. Кто пойдёт со мной? Солдаты переглянулись. "Он что, спятил?" было написано на их лицах. Нужны добровольцы! Я пойду! сказал высокий худой солдат, это был мой Паша. Второй, что поменьше, молчал и в мою сторону не смотрел. -Дай мне свой автомат! сказал я ему. Он охотно протянул мне его. Ну вот, что Куприянов! Пойдём вдвоём. Будешь делать всё так, как я. Я лягу ты немедленно ложишься. Я перехожу на бег ты бежишь! Дистанция на расстоянии локтя. Стрелять начинаю я! Всё ясно? Кто ещё? Есть ещё добровольцы? Молчите, твари?! Видишь, нас только двое. Один из солдат протянул мне свою гранату. Ну что ж, и на этом спасибо! Политрук мой Петя сидел в метре рядом. Из-за обреза бугра он не высовывался, слышал весь разговор, но каски своей мне не предложил. Он её к голове прижал двумя руками. Он не только своим видом показывал, что не собирается вылезать из-за бугра, он даже сделал попытку остановить меня. Ты что? Тебе надоела жизнь? сказал он тихо. Ну, была не была! сказал я Пошли, Куприянов! Политрук и другие солдаты вздрогнули при этих словах. Но что, собственно, меня подтолкнуло? Я был судимый, имел пятно. Меня до сих пор считали ненадёжным офицером. Мы с солдатом поднялись во весь рост из-за обрыва и, ускоряя шаг, пошли на деревню. Наши фигуры замаячили над полем. Нас видели все. И те, что сидели под бугром, и те, что стояли на том берегу и ждали нашей общей атаки. Было впечатление, что мы вдвоём идём сдаваться в плен, если на нас смотреть издалека. Все, кто сидел под бугром, смотрели на нас и ждали момента, когда полоснёт немецкий пулемёт. Вот наши фигуры вдруг вздрогнут, и мы захлебнёмся кровью. Всё, о чём я здесь рассказываю, могут подтвердить живые свидетели. После войны мы не раз встречались с Петром Иванычем, и он в присутствии других людей обсуждал со мной этот рискованный эпизод. Он и после войны осуждал меня за этот отчаянный поступок. Мы с солдатом шли во весь рост на немецкий пулемёт, который стоял в промежутке между двумя сараями. Я отчётливо видел, что ствол пулемёта смотрел в нашу сторону, а немец пулемётчик стоял к нам боком и разговаривал с кем-то, кто стоял рядом за углом сарая. Пулемёт у пулемётчика был между ног. Я шёл по открытому полю во весь рост и, не отрывая взгляда от немца, следил за его малейшим движением. Немец смотрел в сторону. Но вот он повернул голову и посмотрел на меня. "Всё!" мелькнула у меня мысль. Внутри у меня всё мгновенно сжалось. Ноги перестали слушаться. На глаза надвинулась какая-то пелена. Я моргнул глазами, тряхнул резко головой. Немец продолжал смотреть на меня. Я шёл на него не останавливаясь. Мне показалось, что немец даже улыбнулся. Но вот он снова отвернулся и стал разговаривать с тем, кто стоял за углом сарая. На лице выступил пот, спина у меня похолодела. Я перекинул автомат в левую руку, подошёл, как во сне, к углу сарая и метнулся за угол. Солдат повторил мой манёвр. Мы сделали секундную передышку: Ух! сказал я Дышать нечем! и вышли из-за угла. Немец теперь стоял задом к нам. Мы пошли на него и на пулемёт. Стоило немцу повернуть голову, покосить глазом в нашу сторону, мы были теперь совсем рядом. Но немец стоял полубоком и не взглянул больше в нашу сторону. Немцы не предполагали, что мы нагло, в открытую попрёмся на пулемёт. Но вот немец повернулся проворно, взглянул на меня, я шёл на него и, не целясь, тут же с рук дал в его сторону очередь трассирующих из автомата. Солдат из своего автомата пустил очередь трассирующих тоже в немца. На лице у немца выразился испуг, он вскинулся и попятился за угол сарая. Обе очереди наших трассирующих в немца не попали. Смотри по сторонам! крикнул я Куприянову и пошёл на пулемёт. Куприянчик шёл чуть сзади и справа. Он бил короткими очередями по деревне в промежутки между домами, кой-где уже мелькали немцы. Немцы, услышав выстрелы, забегали между домов. Попытка вернуть брошеный пулемёт погубила немцев. Они надеялись улучить подходящий момент и подобраться к пулемёту. Каждый раз, когда они высовывались из-за угла сарая, я давал в их сторону короткие очереди. Пули визжали, щепа летела от края брёвен. А когда перед твоим носом летят пули, страх и дрожь мешает думать и видеть реально. Стреляй вдоль деревни! Не давай им перебегать между домов! кричу я. Солдат полон внимания и мгновенной реакции. Смотрю вдоль улицы перебежки прекратились. До пулемёта мне осталось всего ничего. Я в два прыжка оказался возле него. Металлическая лента была заправлена, как положено. Я опустился на колено, передёрнул ручку и, развернув пулемёт в сторону деревни, дал длинную очередь. Лента заметалась и запрыгала в коробке. Автомат висел у меня на плече. Сплошной смерч огня вырвало из надульника пулемёта. Пули резали землю, рвали щепу с бревенчатых стен домов. Немцы услышали звук стрельбы пулемёта, сорвались с места и побежали из деревни. Они, видно, подумали, что в деревню ворвалась с пулемётами целая рота. Они никак не могли понять, что всего двое русских подняли такой шум и шухер в деревне. Немцы отдельными группами побежали из деревни. А по улице, заливаясь, бросая снопы огня, бил немецкий трофейный пулемёт с металлической лентой. И только когда сидящие под бугром увидели, что немцы по бугру побежали из деревни в сторону льнозавода, они вылезли из-под обрыва и не спеша, рысцой, подались вперёд. Я бросил немецкий пулемёт, перебросил с плеча автомат в руки и побежал догонять толстого немца. Я бежал за ним и стрелял на ходу из автомата. На немце была широкая накидка. Она на бегу раздувалась, пули как бы входили в неё, а немец продолжал бежать и не падал. Я давал короткие очереди трассирующими и видел, как пули входили в накидку и прошивали её. У немца в руках не было ничего. Он бросил свой пулемёт и теперь бежал налегке. Я бегу за ним и с двух рук стреляю на ходу. Даю короткие очереди. Берегу патроны. Немец в пятнадцати метрах впереди от меня. Мне неудобно бежать. Обе руки лежат на автомате. Я вижу, что мы бежим с одинаковой скоростью. Он бежит, посматривая назад. Я даю короткую очередь. Вижу, как пули входят в него. Вот, думаю, сейчас он сделает ещё пару шагов и упадёт. А он продолжает бежать всё быстрее. Даю ещё очередь. Вижу, трассирующие широким веером. Как пчёлы облепили его. Они впиваются, проникают насквозь, а он, как заколдованный бежит и бежит вперёд. Мелькает мысль: "Он заколдован!". "Ну и дурацкая мысль!" ловлю я себя. Остановиться, прицелиться, взять его на мушку? Потеряешь много времени. Ведь, стервец, ещё дальше убежит. Автомат при стрельбе даёт большой разброс. Перехватываю автомат за середину ложа в правую руку, делаю рывок вперёд, быстро догоняю немца. С хода ударяю его прикладом по шее \попадаю в каску\, немец от удара падает, а я стою на земле и тяжело дышу. Он лежит на земле, пыхтит, сопит и отдувается, и подниматься, как видно, не собирается. Устал и решил отдохнуть. Куда ему теперь торопиться? Я поддеваю его легонько носком сапога, он нехотя поднимается с земли и поднимает руки вверх. И почему-то улыбается. Улыбка расползлась во всю физиономию. Чего тут смешного? Чему он так рад? Доволен, что остался живым! Наши солдаты, попавшие к немцам в плен, наверное, сейчас не улыбаются. Я показал ему знаком, чтобы он опустил руки, и мы, как старые знакомые, не спеша рядом пошли. Я посмотрел в сторону деревни и сказал ему вслух: Ну, брат, и убежали мы с тобой прилично! Ещё пару минут, и можно было бы сворачивать на льнозавод! Немец, конечно, ничего не понял, но сказал мне в ответ: Гут! Гут! Когда мы пришли с немцем в деревню на то самое место, где стоял пулемёт, на крыльце окружённый солдатами сидел Куприянов, а рядом у его ног стоял пулемёт. По деревне уже бродили солдаты. Привели ещё двух пленных, с перепугу спрятавшихся в разрушенных домах. Так без единой потери убитыми с нашей стороны была отбита от немцев деревня Демидки. Судьба поставила на грань смерти в начале всего две жизни. Обернись тогда немецкий пулемётчик, и наши две жизни оборвались бы в тот же миг. Но я почему-то чувствовал и был уверен, что мы невредимыми дойдём до угла сарая, где стоял пулемёт. Всё висело на волоске. Но почему я тогда пошёл на такой отчаянный шаг? Возможно, несправедливость и обиды толкнули меня вперёд. Ведь словами Ковалёву и его заму Козлову ничего не докажешь. У них была своя мерка к людям и жизни. Они жили похотью и сытьём и ничего кроме себя не видели. Но что, собственно, произошло? Деревню взяли, а какие награды получили солдат Куприянов и я? Да никаких! А почему? Да потому! В донесении дивизии сдача немцам деревни Демидки не фигурировала. И награждать за неё людей было нельзя. Ну, а может, что другое сказали? Даже спасибо за взятую деревню сказать позабыли. Правда, гораздо позже, потом выразили мне доверие и дали новое назначение, о котором я потом расскажу. Политрук Соков забрал своих пулемётчиков и ушёл с ними в \пулемётную роту\ деревню. В деревню ночью послали полнокровную стрелковую роту, взятую из другого полка, из района Жиздерёво. Мне сказали, что пока я буду располагаться на переправе как резерв штаба дивизии. В деревню притащили полковую пушку, поставили два станковых пулемёта и приказали рыть окопы, щели и строить блиндажи. В деревню назначили нового комбата. Я за оборону деревни лично не отвечал. Я должен был следить за тем, чтобы во время налёта немецкой авиации не пускать на переправу бегущих солдат. Мне добавили ещё четырёх человек, и я со своими двумя и этими новыми расположился под берегом у обреза воды. Мы вырыли щели, построили себе землянку и занялись от безделья глушением рыбы в реке. В деревне немцы оставили два ящика круглых, как картошка, гранат. Ящики стояли под крыльцом одного из домов. Я пришёл в деревню и велел своим солдатам забрать эти трофеи. Солдаты в деревне не знали, для чего мы прибрали два ящика немецких гранат. Никто особенно не возражал, когда мы их забирали. Вот эти гранаты, штук по пять, каждый день мы бросали в воду и глушили рыбу. Оглушенную и плавающую кверху брюхом рыбу собирали нижним бельём. Рукава рубашки и ворот завязывали, два солдата спускались вводу и, растягивая рубашку за подол, вставали лицом против течения и вылавливали ей всплывшую кверху брюхом рыбу. Так обычно работали мы с утра, а днём варили уху и жарили рыбу. С едой мы устроились вполне прилично. Глушили и ели рыбку, не афишируя, знали, что можем нажить себе завистников и стукачей. Через некоторое время кто-то донёс на нас. В дивизии стало известно о нашем ремесле. Меня вызвали в штаб и прочитали мораль. Я же не свои, я немецкие боеприпасы расходую! оправдывался я. Генерал приказал это безобразие прекратить. сказали мне. С этого дня ни ухи, ни жареной рыбки больше не стало. Вечером часовых у своей землянки мы не ставили. А просто рогатку с колючей проволокой затаскивали в проход у двери. Я ложился на нары и, прежде чем заснуть, долго ворочался и вспоминал всё происшедшее за эти последние дни. Вот я вижу перед собой немецкий танк, медленно ползущий на окопы. Вот он поворачивает башню и направляет стол пушки на сидящих в окопе солдат. Немецкая пехота из-за танка не высовывается. Немцы боятся ружейного огня. Как удержать рубеж, если против танков ни пушек нет, и минное поле отсутствует? А не поставить ли пулемёты на закрытую позицию, так же, как мы били по забору. Всю местность с флангов можно пристрелять. Пристерелянные направления обозначить колышками, тогда можно будет днём и ночью вести огонь из пулемёта. При подходе танков и немецкой пехоты нужно пулемётным огнём отрезать пеших и заставить их лечь. Пули от земли, из-под танка и от гусениц пойдёт рикошетом, прямым или кинжальным огнём можно отрезать от танков пехоту. А танки без пехоты вперёд не пойдёт. Пусть танки бьют по траншее. Свою пехоту можно за это время в щели отвести. Танкистов привлечёт отрытая траншея. Пусть бьют по пустой. Обнаружить пулемёт на закрытой позиции почти невозможно. Пусть пикировщики бомбят пустую траншею, если даже танк останется стоять на прежнем месте. К вечеру он обязательно попятится назад. Хорошо, что он не по десятку танков сразу пускают. И бронетранспортёров у них на этом участке нет. Сидя в траншее, солдаты против танка не выдержат. Тому был совсем недавно наглядный пример. Другое дело отдельные щели и ячейки. Если есть время, таких щелей можно отрыть с большим запасом. С земли и с воздуха их обнаружить почти невозможно. Но тут было одно обстоятельство. Наш солдат воевать в одиночку не привык. Полковой разведчик другое дело. Он может и против танка отсидеться один в щели. А у необученных словян психология совсем другая. Они все кучей привыкли воевать. Так, лёжа на боку, представлял я себе борьбу с отдельными танками. Через неделю меня вызвали в штаб дивизии, отругали ещё раз за глушение рыбы и объявили приказ о назначении командиром пулемётной роты. Рота будет оперативно починена штабу дивизии. Четыре станковых пулемёта и приданные к ним пулемётные расчёты будут приданы тебе с двух полков. Политруком в роту к тебе назначили Сокова П. К. Ты его знаешь. Пётр Иваныч улыбался, когда мы встретились снова. Теперь он был официально моим заместителем по политчасти. Укомплектовав роту, через два дня мы получили рубеж обороны. Рота будет стоять на стыке двух дивизий! сказали мне Участок обороны очень важный. Ты будешь стоять на танкоопасном направлении, оседлаешь дорогу из Белого на Пушкари. Ты должен стоять на месте, если даже сложится обстановка, что ни слева, ни справа не будет никого. Ты всё равно должен стоять. Ты с ротой должен погибнуть, а приказа на отход тебе не будет. Ты понимаешь, что от тебя требуется? Согласен, но при одном условии! При каком это улови? Каждый день я буду получать по два цинка патрон. И раз в две недели по запасному стволу. Как понимать всё это? Очень просто. Так и понимайте! Каждый день из четырёх пулемётов я буду вести огонь и расходовать по два цинка патрон. Я не дам немцам головы поднять в городе. Если дадите стволы и патроны, я согласен на все ваши условия. Интересно! процедил сквозь зубы начальник штаба. Он вышел и через некоторое время вернулся. Березин сказал, что всё, что ты просишь, мы тебе дадим. И ещё! добавил я, Прошу выдать мне новую стереотрубу. Начальник штаба позвонил в тыл и обо всём распорядился. Если я буду немцев держать под постоянным огнём, подумал я, они не сунутся на этом участке. На передний край с ротой я вышел вечером. Мы оседлали дорогу и приступили к рытью пулемётных ячеек и ходов сообщения. На каждый пулемёт мы подготовили по две позиции. Одну для стрельбы прямой наводкой, на случай атаки немецкой пехоты. А другую с обратного ската, как это делали мы при обстреле забора с мельницы. Позиция на обратном скате была тщательно замаскирована.
Magus  
Глава 14 На стыке двух дивизий
Magus
1942
(Оборона на дороге)


Ванька-ротный
Пулеметная рота оседлала дорогу, которая от Белого уходила на Оленино. Я каждый день получал по 500 патрон для стрельбы. Пулеметы стояли на закрытых позициях. Теперь мы били по городу день и ночь. Четыре станковых пулемета были пристреляны и имели свои сектора обстрела. Вот когда почувствовал немец свинцовый огонь. Город внизу. Мы на буграх на окраине города. Сверху отлично всё видно. Тем более что я вёл наблюдение за городом в стереотрубу. Днём улицы города стразу опустели. Душа радовалась на такую картину смотреть. Чувствуешь в себе силу и уверенность. Ночами мы тоже стреляли. Не давали немцам свободно ходить. Мы чувствовали, что немцы нервничали. Они иногда в нашу сторону открывали беспорядочную стрельбу. Но дело всё в том, что они не видели, где мы с пулемётами сидим. За две недели мы показали немцам, что здесь на дороге у нас сильный опорный пункт. И вот однажды в небе над городом появилась рама. Она сделала облёт нашего района обороны. Через неделю над Демидками появились пикировщики. После интенсивной бомбёжки по дороге из города немцы пустили танки. Я видел в стереотрубу, как из Демидок метнулись мелкие группы солдат. Через час деревня была в руках у немцев. Немецкие танки не стали задерживаться. Они перевалили бугор и не спеша двинули на Журы%%%. [Дивизия оказалась разбитой.] Оборона дивизии была рассечена. Со стороны Оленино на оборону дивизии наступала группа немцев. Артиллерия наша была разбита. Немецкие танки ринулись громить наши тылы. Когда танки появились в деревне, где в %%% лежали раненые, медперсонал и ходячие раненые кинулись кто куда. 17-я гвардейская дивизия была разбита и окружена. Березина последний раз видели в деревне Жиздерево. Охрана генерала попала в плен к немцам. Из деревни Жиздерево вырвался один солдат. Он перешёл линию фронта немцев и рассказал, что генерал Березин до подхода немецких танков скрылся. Мы стояли на дороге Белый-Пушкари. Это была прямая дорога на Оленино. Но немцы на нас не пошли. Они, вероятно, думали, что здесь располагался сильный опорный пункт. Я стоял с пулемётом на дороге. Слева от меня никого не было. Я не особенно волновался, что слева от меня весь фронт открыт.
Ванька-ротный
Я не знал, где в данный момент находятся немцы. Можно было всякое предполагать. Я помнил одно я должен держать стык дивизий на дороге, если у меня ни слева, ни справа не будет никого. Командир соседней (справа) стрелковой роты прибежал ко мне и сообщил:
Я с ротой снимаюсь!
Никуда ты не денешься.
Как никуда, У меня приказ отходить.
Я тебя не выпущу по оврагу. Ты понял? Вот два станковых пулемёта. Как только ты со своими солдатами вылезешь из траншеи в овраг, я открываю огонь.
Ты что? Будешь бить по своим?
А ты как думал? Вы хотите драпать. А я на вас буду сзади смотреть. У меня приказ держать дорогу.
Я буду сейчас звонить в штаб полка.
У тебя есть связь?
Да!
Доложи по телефону. Мне нужен тоже приказ вашего полка на отход. Пусть ко мне из вашего полка пришлют штабника с приказом мне на отход. Когда он придёт, я тебя из оврага выпущу. Всё понял? Командир стрелковой роты убежал в траншею. Вскоре он вернулся ко мне с представителем штаба.
Лейтенант! Тебе приказ нашего майора выходить по дороге на Пушкари. Вот письменное распоряжение. Ты с пулеметами переходишь в наш полк!
Майор мне официально отдал приказ на отход.
(Отход от Белого).
Magus  
Глава 15 Отход от города Белый
Magus
1942
Ванька-ротный

К вечеру мы получили официальный приказ оставить свои позиции. Пулемётные окопы быстро опустели, хода сообщения остались позади. Было ещё светло, когда мы пригнувшись к земле вышли на поверхность земли, спустились в овраг и пошли в сторону дороги, которая уходила от города Белого в тыл, в сторону Пушкарей (к нам в тылы). Впереди на дороге в ночной темноте шли солдаты соседней дивизии.(нам прикажут занять оборону и мы окопавшись оседлаем дорогу и займем новый рубеж). Станковые пулемёты перед выходом обычно разбирают. Щит, ствол и станину солдаты несут отдельно. Станина самая тяжелая часть пулемёта. Её заваливают на спину солдату и, он, пошатываясь, шагает с ней тяжело переставляя ноги. Станина Максима имеет довольно ходкие и прочные колёса. На колёсах станину можно легко вести по земле. Но по старой привычке солдат почему-то заставляют её таскать на спине. Солдаты, между прочим, против этого ничего не имели. Думаю, когда солдат идёт по болоту или под ногами у него булыжник мостовой, пни, кочки, поваленные деревья (в лесу), то катить станину на катках неудобно. В таких местах солдат надевает её на себя (шею). А зачем спрашивается по ровной дороге тащить тяжелую станину на себе? Так делали только в мирное время. Берегли матерьальную часть и тренировали солдат на выносливость. На войне в этом не было смысла. Я подал команду снять станину со спины и катить её на катках. Нужно беречь солдатские силы и спины, подумал я. Никто не знает, сколько еще осталось идти. Тяжело ступая, пулемётная рота растянулась по дороге. Солдаты идут молча, шагают медленно и неторопливо. Дорога незаметно начинает подниматься в гору. Обгоняя пулемётчиков налегке, уходят вперёд стрелковые роты. Эй дорогу! слышится позади. Солдаты нехотя сходят на обочину дороги, а по дороге (храпя) лошади волокут сорокопятку. Все устремились вперёд, в темноту, спешат и торопятся, обгоняют друг друга. Кто ушел вперёд, кто отстал, не имеет значения. При получении приказа на отход, я договорился с полком, что по дороге пулемётную роту пополнят боеприпасами и продуктами питания. Действительно, представитель полка встретил нас в темноте на дороге, когда мы подошли к какому-то сараю. Он попросил меня пройти к командиру полка, в блиндаж в овраге. Вокруг повсюду шныряли солдаты, они грузили обоз. Командир полка, майор, показал мне на карте место на дороге. Вот здесь займёшь оборону, у подножья безымянной высоты. Ты должен оседлать дорогу, которая в этом проходит (месте проходила) самом узком 2. месте. (между болотом и крутым подножьем высоты). Я посмотрел на карту и спросил: Кто справа и слева меня? Место, где ты будешь стоять, узкое. Кроме пулемётной роты там не будет никого. Справа от тебя болото. Слева крутой скат высоты, за болотом ничейная полоса. А дальше оборону занимаем мы. Телефонную связь дать не могу, связь будешь держать посыльными. Я понял сразу, что моей пулемётной ротой затыкают шоссе, что идёт на Пушкари. Вы хотите поставить меня в качестве заслона и я должен буду пулемётами отбиваться от немецких танков. Вы же знаете! Немцы без танков по дороге не пойдут. Пулемётами против танков, простите, не воюют. Оседлать дорогу я не боюсь. А держать её без пушек я не буду. После недолгого препирательства майор (уступили) велел отдать в моё распоряжение пушку сорокопятку. Из артиллерии у меня в полку больше нет ничего. Ну положим сказал я, я видел в полку две 76-ти миллиметровые пушки. Майор помолчал и сказал: Они не мои! Когда весь полк окончательно снялся и в темноте отошел за болото, когда мимо нас по дороге прошла последняя стрелковая рота, прикрывавшая общий отход, я вывел своих солдат на указанное место и занял позицию. Вскоре из тыла, со стороны леса из-за болота затарахтела повозка и за повозкой следом прикатила сорокопятка. Пушку отцепили от передка, положили на дорогу ящик со снарядами, повозку и передок сразу угнали в тыл. Чувствовалось, что пушку оставили на уничтожение. Ко мне подошел командир огневого взвода, такой же лейтенант, молодой и белобрысый как я. Здравствуй! Здорово! Ну как договоримся? сказал он мне. Без выстрела по танку живым от сюда не уйдёшь! Предупреди своих солдат! Кто хоть шаг без моего разрешения сделает, лично из пулемёта расстреляю! Пока пушка цела, вы будете стоять на перешейке! -А если её разобьет? спросил лейтенант артиллерист. Разобьёт? Если разобьёт вы свободны! Но учтите! Без выстрела по танку ни шагу назад! Это говорю я вам твёрдо! Потому что знаю вашего брата артиллеристов. В этот раз вы просто так не уйдете! Ладно согласен! ответил лейтенант артиллерист. и обратился к своим солдатам: Все слышали? 3. Пушку поставили слева от дороги в кювет. Нарубили кустарнику и прикрыли её со стороны дороги. Я решил один пулемёт поставить назад. Прикрыть дорогу с тыла. Со стороны высоты у меня на фланге никого не было. Немцы могли обойти высоту, зайти нам в тыл и неожиданно появиться сзади на дороге. Я подозвал к себе младшего лейтенанта Пискуна и отдал ему боевой приказ занять оборону сзади роты в трёхстах метрах, на дороге. Чтобы не было ошибки сказал я ему,- в темноте отсчитаешь расстояние шагами. Отсчитай триста шагов и на обочине справа рой немедленно пулемётный окоп. Окоп рыть в полный профиль. Готовность к утру! Пулемёт сразу поставить к бою. Охранять будешь дорогу и скат высоты. С тыла к роте никто не должен подойти! Ты и солдаты отвечаете мне головой за это! У вас лёгкое задание. Основной удар немцев будет здесь. Вы во время немецкой атаки останетесь в тылу и будете наблюдать за нами. Тебе всё ясно? Ночью все до одного будете нести дежурство у пулемёта и патрулировать! Спать будете потом, когда рассветёт. На ночь двух солдат поставишь патрулями. Они будут ходить взад и вперёд между ротой и твоим взводом. Вопросы есть ко мне? Нет! Выполняй! Младший лейтенант забрал своих солдат, один пулемёт и ушел отсчитывать шаги в темноту по дороге. Серое утро пришло незаметно. Солдаты всю ночь работали, я был всё время на ногах, и поэтому утро показалось мне почему-то невзрачным, бесцветным и серым. Если накануне с вечера и всю ночь по дороге двигались люди, тарахтели повозки, то теперь вся местность вокруг опустела и вымерла. Зловещая, не привычная тишина навалилась как ожидание. Кругом тихо, ни выстрела! Слабый ветер едва шевелит листвой, У самой дороги залитое водой болото и по краю деревья и кусты. Повсюду из воды торчат тонкие стволы берёзок. Медленно движется туман над водой. Серое небо постепенно озаряется голубыми прогалками между облаков. Поднимается солнце. На листьях деревьев сверкают капли росы. Смотришь на всё это, и как будто войны вовсе не было. Товарищ лейтенант! Погодка нынче благодать! На целый день будет лётная! -Обрадовал отвечаю я солдату. -Если бы ветер и тучи и дождичек сверху пошел, немецкие пикировщики сидели бы на аэродроме! А тут светит солнце. Днём будет жара. Тут в обе стороны смотри, откуда они появятся или вынырнут. 4. -Ребята во взводе сзади наверно сняли сапоги, валяются на траве, сушат портянки! У них что! Работы мало! Всего один окоп. А тут четыре пулемёта. Для каждого позиция и щели для личного состава. Плоты сбивай и вяжи! Перекурить нет времени! ворчали солдаты. Я не стал одёргивать их. Люди работают как следует. А что ворчат, значит, есть такая потребность. Чувствуют тревогу! Ждут подхода немцев! Есть такие люди. Делают вид, что не довольны, а сами стараются лучше других (работают). Через некоторое время я решил сходить и посмотреть, как расположился младший лейтенант со своими солдатами. Нужно будет предупредить их, что б из окопа не вылезали. Немцы могут появиться неожиданно. Но от этой мысли меня отвлекли солдаты, которые вязали плоты. Я забыл сходить в пулемётный взвод и предупредить младшего лейтенанта. В самом узком месте на дороге, где мы стояли, был крутой бугор и в нем насквозь была прорыта артамбразура в сторону к Белому. Пушку туда артиллерист лейтенант не захотел ставить. Я приказал из подкопа (оттуда) вынуть сухие бревна и скобы и строить плоты. (Для плотов нужны были сухие брёвна, взять их больше было негде). Плоты я решил построить на всякий случай для отправки через болото раненых и пулеметов на случай отхода роты от высоты. Плоты я велел строить узкие, чтобы их легче было толкать в воде. Солдаты предложили носы у плотов сделать заострёнными набором брёвен. В середине положим длинное бревно, а с боков короче и короче. Я согласился. На плоты можно поставить пулемёты, зайти в воду и вести огонь прямо с воды. Петя как всегда выступил невпопад. Он предложил рее пулемёты кроме одного заранее отправить на тот берег. Так будет свободней совершать манёвр! Знаешь что Петр Иваныч! Строчи свои донесения и помалкивай! Ты с пулемётами уйдёшь через болото туда, а мы будем с одним пулеметом отбиваться от немцев. И как будут чувствовать себя солдаты, которые останутся здесь? Что-то у тебя военная тактика с делом не вяжется! С утра я послал в болото двух солдат. Они взяли шесты и ушли мерить дно и глубину воды до противоположного берега. Не очень топко? спросил я, когда они вернулись, вылезли на дорогу, и с них текла ручьями вода. -Нет! Товарищ лейтенант! Ногами можно двигать. Дно не топкое. Вода на всем пути по пояс. Работа по подготовке огневых позиций подходила к концу. 5. Одни ещё возились с плотами, другие устанавливали пулемёты на закрытых позициях. Вот когда выучка, полученная на мельнице и в обороне на берегу Обши под Белым, пригодилась здесь. Солдаты понимали, что стрельба из-за бугра даёт большие преимущества. Скажем, я подаю команду открыть огонь по пехоте и танкам противника, которые появились на дороге. Они не раздумывая, без страха и колебаний нажимают на гашетки. Солдатам при стрельбе нечего бояться. Для наблюдения за дорогой на гребень высоты я поставил стереотрубу. В поле зрения каждого пулеметчика были набиты прицельные колышки. По ним пулемётчик устанавливал направление стрельбы, не видя противника. Я смотрел в стереотрубу, подавал команды, солдаты по колышкам выставляли направление. Возвышение выставляли поворотом маховичка по лимбу вертикальной наводки. При контрольном обстреле трассирующими дороги уточнили пристрелку. Когда начинается бой, у пулемётчика мурашки ползут по спине. Как оно выйдет? Кто кого пересилят в первый момент? Всё нужно заранее пристрелять и проверить. К встрече немцев всё было готово. Пехота немцев нам не страшна. Мы сидим за обратным скатом. Немцы тоже не оловянные солдатики. У них под мундиром надеты тоже исподние штаны. Вопрос только в том, кто первый в них наложит. Политрук Соков Петр Иваныч сидел под бугром у самой воды. Я поручил ему руководить постройкой плотов. Он торопит солдат и подавай им команды. Семёнов! Ты чего копаешься? Слышал приказ командира роты? Солдаты понимали, что немец может подойти каждую минуту. Они и без того торопились. Но политрук своё понимание тоже хотел в работу внести. Я специально выделил ему людей для этой работы. Нужно было выбить брёвна из дзота прорытого насквозь в высоте. Распилить их по размеру и сбить скобами плоты, Я занимался пулемётами, а политрук плотами. Петя первый раз был занят ответственным делом. Обстановка сложилась так, что уйти в тыл он не мог. Некуда было идти. Раньше он частенько уходил в полковые тылы, пропадал там целыми днями, ссылаясь, что занимался политработой. Дивизия больше не существовала. Тылы полков и дивизии били отрезаны. Петру Иванычу идти было некуда. Не пойдёт же он в чужой полк. Там ему могут дать задание пойти в разведку или сунуть ещё куда. Лучше держаться за свою роту. Да он и толком не знал, где собственно находиться этот полк. Политрук сдвинул каску на затылок, так было лучше видать работающих у плотов солдат. Он глядел на солдат, и по его лицу было видно, что он переживал и решал неразрешимый вопрос, что будет с ними, когда сюда подойдут 6. немецкие танки. Я почему-то был спокоен. На танках или без танков придётся встретиться с немцами, я их перевидал во всяких видах. Увернуться от верной гибели я со своими людьми всегда сумею, если ничего не смогу противопоставить немцам. Было жарко и душно. Солнце стояло над головой. Ветра почти не было. Политрук выглядывал из-под каски вспотевший и разомлевший. Он никогда не снимал свою каску. На солнце она нагревалась и ему, естественно, в ней было не по себе. Он даже ночью, когда ложился спать, оставлял ее на голове. Он был уверен, что она защитит его от шального осколка и пули. Некоторые солдаты тоже носили каски, некоторые ходили без них. Политрук говорил: Дуракам закон не писан, пусть подставляют головы под пули! Из-под зеленоватой полусферы каски выглядывало такое же круглое встревоженное лицо политрука. Он знал, что посадили их сюда не просто городить плоты и от безделья греться на солнышке и не для того, чтобы прикрыть пустое место между двумя полками, а заткнули в самое узкое место на дороге, где их ждёт верная гибель без всякого сопротивления. Пройдут часы, настанет решающий момент, подойдут немцы и сотрут их в порошок вместе с землёй. Сюда их бросили на истребление. Он знал, что сегодня или завтра на дороге появятся немецкие танки в сопровождении эскадрильи пикировщиков. Это уже было много раз, и он видел их наяву. Он торопил солдат с плотами, а сам обдумывал, как они встретятся здесь с немцами. Соков надеялся, что плоты помогут быстро и вовремя смыться. Вот только лейтенант боится без приказа покидать самовольно рубеж. Ушли бы и все. А там ищи. Можно податься в штаб армии. Вot мы мол пришли ищем своих! Но была надежда. Раз лейтенант приказал строить плоты, значит он давно решился на отступление. Не погибать же им просто так здесь одним. Конечно, всё зависит от него. Он здесь командир и старший начальник. Артиллерист и тот у него в подчинении. Лейтенант в последнее время замкнулся и больше молчал. Когда он Соков спросил его о подходе немцев, лейтенант, не задумываясь, сказал: Немцы пойдут здесь! Больше им идти негде! Ты Петя заранее не трусь. Делай всё, что требуется роте. Как будет дальше, посмотрим, сказал слепой. Решать будем по обстановке. Всё что нужно в роте готово. Так что ты Петя сиди и немцев жди. Первое, что они сделают, это врежут нам как следует. Это и беспокоило политрука. Немцев впереди на дороге не было видно, но тревога не унималась у него на душе. Неизвестность хуже всего. Она угнетала и убивала живого человека. Он посмотрел вверх на гребень бугра, лейтенант и старшина Фомичев командир пулемётного взвода ползали около пулемётов. Они были заняты нужным и серьёзным делом, и через эту занятость нельзя было определить 7. насколько, в какой степени эти люди переживают и волнуются. Этот небольшой клочок земли, торчащий бугром на дороге, может стать их последним рубежом. Петя сосредоточенно думал и не находил (прямого) ответа. Вон глубокий след от его сапога на мягком грунте у самой воды. Вот собственно и всё, что может остаться от него на этом свете. А крутом, по-прежнему, всё было тихо и спокойно, если не считать раскатистое и надрывное кваканье лягушек в болоте. Весной они особенно голосистые. Напряжённая тишина действовала на солдат, они почему-то торопились (и они кое-что делали второпях нерадиво). Я отрывался от пулемётов, смотрел на них и даже рычал. Как я мог их успокоить? В это время по дороге из тыла, из чужого полка пришли два связных солдата. Они передали мне новый приказ командира полка разведать господствующую высоту, что находилась от дороги слева. Я должен был поставить там два пулемёта и не допустить немцев на высоту. Склон высоты резко поднимался от дороги и круто уходил вверх. До вершины высоты, от подножья, где проходила дорога, было не менее километра. Высота господствовала кругом. С её вершины, по-видимому, просматривалась вся округа (все кругом). Я взял бумажку, написанную от руки, в ней говорилось: Если высота не занята противником, командир пулемётной роты должен занять её и окопаться на ней. Теперь половина роты пойдёт на высоту. Сам пойдёт или меня оставит здесь? прикидывал Петр Иваныч, поглядывая на лейтенанта. Я сидел поодаль и разговаривал со связным. Готовь один пулемёт! крикнул я старшине Фомичеву. Ну вот что Петя! На высоту пойдём вдвоем (вместе)! Тебе нужно будет знать, что там и как! Может так случиться, что я выйду из строя. Проверь, чтобы солдаты лишнего с собой ничего не брали. Пойдём налегке. Я снова вернулся к связным из полка и велел им топать обратно (к себе). Один из пришедших принёс хлеб и махорку. У него забрали мешок и стали делить продукты на роту. На войне с делёжкой харчей никогда не откладывают. Всё что получают, немедленно делят и раздают (делят). Хлеб и махорка не пули, можно и опоздать. Передай командиру полка, что я и политрук с одним пулемётом через час будем на высоте. А теперь можно топать обратно! Связные забрали брошенные пустые мешки и вскоре исчезли за поворотом дороги, Я поднялся на бугор, ещё раз оглядел стоявшие там пулемёты, спустился к дороге и сказал: Фомичев, время истекло! Нам нужно идти! Ты остаешься здесь и обороняешь позиции. Без моего личного приказа, не отходить! Пулемётчики подняли разобранный на три части станковый пулемёт и понесли его вслед за нами. 8. Небольшая группа людей стела медленно подниматься на высоту. Я сказал Петру Иванычу: Ты не отставай! Иди рядом и не очень бойся. На высоте нет никого. Я её с утра оглядел в бинокль. Пойдём двумя группами, чтобы при обстреле не накрыло всех сразу Ты вообще в военном деле чего-нибудь соображаешь? Мы шли двумя группами, пригнувшись и осматриваясь по сторонам. Пусть думают, что мы идём с тобой впереди и ничего не боимся! Для солдата важно такое понимание, Земля на высоте была не пахана, трава и мелкий кустарник росли вольно в высоту (повсюду). Как мог политрук идти в каске в такую жару. Думал я, вытирая пилоткой вспотевшее лицо и переносицу. Пулемётчики то катили, то подхватывали на руки станину, перетаскивая ее через кочки и ямы. Постепенно (вокруг), с подъемом на высоту, вокруг открывалась далекая панорама (пространственная перспектива). Я осмотрелся кругом. Горизонт отодвинулся ещё дальше. Видны были леса и поля и уходящая в Белый дорога. Мы прошли метров триста, я подал команду сделать привал. Я считал, что солдаты тяжело нагружены, им нужно было дать отдышаться, а мне оглядеться кругом. Здесь среди стебельков и солнечных бликов ползали жучки, паучки и стрекотали кузнечики. Было жарко и знойно от солнца и от ходьбы. Я встал на колени, поднёс к глазам полевой бинокль и стал водить, рассматривая дорогу. Вдруг мой взгляд остановился. Все сразу (усекли моё) увидели напряжение на моем лице. -Танки! сказал я в полголоса, как бы боясь, что меня немцы услышат. Я махнул рукой в ту сторону, где на косогор поднималась дорога. Все, кто лежал и сидел на земле, сразу вскочили, (как по команде) вытянули шеи и, прищурив глаза, стали (не отрываясь) смотрели на дорогу. Из низины, в которой раскинулся город Белый, на дорогу выползали темные очертания коробок. Я оторвал от глаз бинокль, обвел взглядом своих солдат, как бы проверяя, все ли они на места, и снова припал к окулярам. Все смотрели на меня и ждали, что я скажу. -Надо возвращаться! сказал я. И все с облегчением вздохнули и сразу заторопились. Без паники и суеты! рыкнул я. Не бежать! Отходить спокойно! Пулемётчиков не удержать. Они ещё ниже склонились к земле и стали спускаться с высоты к дороге. Солдаты народ энергичный, если почуют беду! 9. Пулемётчики и артиллеристы, оставшиеся на дороге, танки не видели. Но потому как мы быстро повернули обратно и поспешили вниз, сразу забегали. -К бою!- крикнул я, на подходе к дороге (вступив па дорогу). -Немецкие танки и пехота идут (двигаются) на нас по дороге! Солдаты врассыпную кинулись занимать свои места согласно боевому расчету. Пулемётчики знали, что они должны делать и как вести себя по команде "К бою!". Наводчик за пулемётом. Его помощник у ленты с коробками. Подносчик патрон (с коробками) ниже наготове, И не дай бог, что кто-то из них прозевает (что-либо) сделает не так этого требует бой. У пулеметчиков отработано (тактика) дело. (не только взаимосвязь, но и взаимозаменяемость. Пулемет стоит, а расчет вокруг него ползает. Ни один из них не имеет права отлучиться хоть на один миг. Это в пехоте солдат увидел танк, бросил окопы и драпает, только каска мелькает. У пулеметчиков на этот счет свои правила.) Мы тоже отступали и отходили. Но я всегда главным для себя сохранить людей, не потерять их без пользы делу. Наступала решительная минута, и я в такие минуты был зол и решительно собран. Воля заставляла мгновенно работать меня. (Я не думая собрал свою волю в кулак и уже действовал только покрикивая) Отсюда с бугра танков противника ещё не были видно. 0ни ползли сейчас где-то там на подходе к перевалу. Артиллерист лейтенант посадил своих солдат под бугор, подбежал к сорокопятке, зарядил её бронебойным, откинул часть кустов, которые закрывали... (натыкали для маскировки) и стал крутить ручки. У орудия остался он остался один (лейтенант). Солдаты артиллеристы сидели возле Сокова. -Вынь наган! крикнул я Сокову. И стреляй каждого, кто без моей команды шагнёт к болоту! Политрук расстегнул кобур, но доставать наган (не стал) не решился. Мне было важно, чтобы в самый страшный и напряженный (ответственный) момент не появилась паника. Пусть у каждого трясутся поджилки. У меня у самого на душе не спокойно. Мне нужно, чтобы ни один человек не побежал. Петр Иваныч смотрел на меня. У него на лице было написано: Что же ты хочешь делать? Стаять против танков. Такого ещё не бывало! Почему револьвер у тебя не в руке. Отвечаешь головой, если хоть один солдат сунется в болото! После моего окрика все прильнули к земле. (Она близкая и надежная. Но и она не всегда спасала солдата) Через несколько минут трясучка прошла. Солдаты успокоились. Волнуйся не волнуйся! Приказано сидеть! Все равно никуда не денешься (не уйдешь). А я в такие минуты почему-то был зол. Теперь у солдат появились желание взглянуть на немецкую танковую колону, которая громыхая шла по дороге и с каждой минутой приближалась. (к их рубежу). Нужно было выяснить, насколько она страшна и опасна. Не высовываться! крикнул я и припал к стереотрубе. Солдаты хотели сами окинуть одним глазом и оценить обстановку, посмотреть на ползущие танки, а их окриком прижали к земле. 10. Лежать за обратным скатом и перед собой ничего не видеть (к этому)они непривыкши даже непривычно. В пехоте обычно, чуть шевельнулся немец, все высунули (носы и) головы, глазеют на него, чего он там собирается делать. А тут танки идут и взглянуть не дают. Может он ползёт как раз на тебя. Может нужно чуть подвинуться в сторону, чтобы гусеница мимо прошла. А командир роты орет "Не высовывайся! " Ну и дяла! Лежи как бревно (матрос в отсеке подводной лодки). Слушай, поворачивай, нажимай и ничего не видь! Я рыкнул ещё раз на солдат, и они прилипли к своим местам. Вот из-за края дороги показался задранный кверху ствол танковой пушки, затем черная башня, гусеницы и плоское дно. Вот он первый танк на дороге во всей своей громаде, (и красоте). Он качнулся разом вперёд и вывалился на дорогу. Следом за ним появились ещё. Я стал считать их по порядку. Слева и справа по обочине дороги шла немецкая пехота с автоматами и винтовками наперевес. Они, как и политрук Соков, были все в железных касках. Это хорошо! подумал я. Ни одного в пилотке. На всех стальные шлемы. Народ трусоватый. Храбрецов не видать. Рукава закручены. В зубах сигареты. Это они от страха. Так для внешнего вида. (А в животе уже бурлит) Френчи нараспашку, а шаг торопливый, мелкий и неуверенный. В стереотрубу все хорошо видно, даже их пыльные лица. Давайте поближе соколики на эту линию сюда. Сейчас мы вам всыпим! Четыре пулемета. Тысяча выстрелов в минуту. Интересно как вы будете метаться (заерзаете) по земле. У нас всё точно пристреляно. (Смыться от танков) Уйти от встречи с танками, бросить пулеметы на плоты, это нам одна минута. А там ищи нас в кустах. Все болото заросло белыми березками. Но мы вам сначала всыпим свинца. Я достаточно воевал. Был не раз в кровавых переделках. Появление танков и немецкой пехоты на меня ни сколько не подействовало, как это было раньше. (Они) Немцы шли по дороге и пока (на ходу) не стреляли. Да и куда им собственно было стрелять, когда ни на дороге, ни на бугре ни одной живой души не было видно. Когда последний танк выполз из низины, я насчитал их всего шесть. Немецкая колона шла (теперь рвалась) к Пушкарям, так называлась деревня стоящая где-то на дороге сзади за нами. Немцы должны были пробить, дорогу на Оленине и соединиться со своей Ржевской группировкой. Танки шли по дороге друг за другом одной колонной. Впереди, прикрывая своей громадиной, двигался тяжелый немецкий танк. Длинный ствол его пушки то резко опускался, то поднимался над дорогой. Тоненький ствол нашей сорокопятки имел валкий и убогий вид. Танк повел из стороны в сторону стволом, делая вид, что хочет прицелиться. 11. (Он решил с расстояния кого-то пугнуть). А что он может нам сделать? Ударить в пустой бугор с той стороны? Это нам как слону дробиной в задницу. Но вот танк пересёк наш первый пристрелянный огневой рубеж который сейчас был под (мы пристреляли) прицелом наших пулеметов. К рубежу приближалась пехота. -Всем приготовиться! крикнул я, оторвавшись от стереотрубы. Артиллерист быстро завращал ручкой наводки и крикнул мне: Буду бить по гусенице! В лоб его не возьмёшь! Маленько подожди! Я крикну когда бить! Ты все время гусеницу лови! Командир взвода припал к орудию, а я следил за танком, не отрываясь от трубы. -Из орудия по танку... на распев закричал я. -Огонь! Пушка вздрогнула, блеснула ярким пламенем, дыхнула дымом, по собачьи как-то тявкнула тоненьким голоском и обдала дорогу облаком пыли. Лейтенант метнулся от пушки через дорогу к подножью нашего бугра (назад) и в два прыжка оказался (по другую сторону дороги) около своих солдат. Ну что попал? крикнул он мне снизу. Я смотрел в стереотрубу. Может и попал. Я точно не видел. Гусеница на танке была цела. Танк продолжал ещё ползти. -Гусеница не сползла! крикнул я лейтенанту. После нашего выстрела танк прошел несколько метров и остановился, повел медленно стволом. Вот он довел ствол до створа сорока пятки, замер на мгновение, рявкнул глухим раскатистым басом. Как бы рыкнул плюгавую дворняжку. Сорокопятку подбросило вверх и в облаке взрыва ствол, щит, лафет с колёсами разлетелись в разные стороны, промелькнув над кустами. Видел лейтенант? Видел! ответил я и привалился к наглазникам стереотрубы. Я знал, что артиллерист без моего разрешения никуда не уйдёт. Он подполз на четвереньках ко мне и лежал чуть ниже (меня). А его солдаты смотрели вверх, ожидая моего разрешения. Политрук Соков насупившись смотрел на них из-под бровей. Уничтожив нашу пушку, танки остановились. Они видно ждали другого выстрела из амбразуры прорытой под высотой. Но амбразура была пуста, и они это не видели. (На просвет окно амбразуры ничем не закрывалось.) Пушек у нас больше не было. Я подал команду пулемётчикам и припал к окулярам трубы. Четыре пулемёта захлебываясь ударили по немецкой пехоте. Пули резали все и траву, и кусты, и людей (кругом). В трубу были видны всплески пыли на дороге. Немецкая пехота шла, рассыпавшись по всей ширине пространства дороги. Немцы не ожидали встретить здесь такого плотного огня в упор. 12. На дорогу легли убитые к раненые. Живые, кто успел, попрятались за остовы танков. Артиллерист лейтенант подполз ещё ближе ко мне Пушка разбита! Отпусти нас, как договорились! Я оторвался от трубы, посмотрел на него, увидел на его лице нетерпение и страх. Он верно подумал. что я заставлю его отбиваться от немцев из винтовок. Ты же сам сказал! протянул он жалобно и пискливо (плаксиво). Хочешь взглянуть? Сколько немцев лежат на дороге? Посмотри, это нужно для дела! Лейтенант приник к трубе и отползая немного вниз сказал: Да! Вот это дело! Ну ладно иди! Забирай своих солдат! Пойдёшь через болото. Майору скажешь, что танки подошли к высоте. Пуша разбита. Пулеметчики режут немецкую пехоту. Я буду здесь стоять, пока танки не подойдут к высоте. Политрук крикнул я Сокову. Отпусти их! Лейтенант артиллерист в один миг скатился к своим солдатам, те вскочили на ноги, засуетились на месте, вошли в воду и исчезли в кустах. Пулемётчики с сожалением и завистью смотрели в болото, Теперь политрук Петр Иванович пополз ко мне на бугор. Он поправил каску, утёр ладонью вспотевшее лицо и тихо спросил: Ну а мы чего будем делать? Одними пулемётами танки держать (не удержишь)! Может, и мы махнём на ту сторону? Свидетелей нет! Не спеши Петя! Торопиться нам теперь некуда! Немецкие танки стоят. Уйти с высоты мы в любую минуту успеем. Я отпустил лейтенанта. Ты правильно сказал. Я избавился от него. Надеюсь, ты меня понял? -Сползай вниз и видом не показывай, что ты чего-то боишься. Я припал к окулярам трубы. Пулеметы продолжали бить короткими очередями. Скат, обращенный к немцам, совершенно пуст и недвижим. Ничто не мелькнет на нём, потому что мы лежим за обратным скатом. Стрелять из пушек по пустому бугру бессмысленно. Танки вперёд не пойдут. Они подавят на дороге убитых и раненых. Им нужно убрать с дороги убитых и раненых, а этого сделать до ночи мы им не дадим. Но если они тронуться, то рота спокойно успеет всё погрузить на плоты и спуститься в болото. На болоте кругом деревья, белые берёзы и зелёные кусты. Людей и плотов в двадцати метрах не будет видно. Пулемётами танки держим! крикнул я, чтобы слышали все солдаты. -Мы за обратным окатом! Немцев бояться нечего! 13. Главное (сейчас) спокойствие! Не дать им подняться с дороги! Славяне! Последнее слово я (особенно) по (фронтовому) выкрикнул. Солдаты видели, что я со стереотрубой лежу выше всех, и это в них вселяло твердость и уверенность. Но по лицам их нельзя было сказать, что они от моих слов воспряли духом, что у них нет ни сомнений, ни страха и они не волнуются. Миномётов у немцев не было. Козырнуть нас за обратным им было нечем (скатом они не могут). Узкая полоса дороги не позволяла танкам податься в сторону. Время идёт. Танки стоят. Убитые и тяжело раненые лежат на дороге. Пехота спряталась за танки. Танки без пехоты вперед не пойдут. Они бояться бутылок с горючим, которых у нас нет. Они бояться бокового удара из-за бугра. Не стоит ли у нас за бугром вплотную к дороге заряженная бронебойным снарядом пушка. Нужно попробовать выкурить немцев из-за двух передних танков. Сделать это просто. Я подал команду убавить прицел. Теперь пули должны пойти под брюхо переднего танка. Они ударят по булыжнику дороги и рикошетом пойдут (ударят) по ногам. Все, кто спрятался за танками, получат порцию свинца. Посмотрим, как они сейчас запляшут. Пулемётчики стреляли вслепую. Перед ними прицельные колышки. Танков я немцев они не видят. По моей команде они поворачивают лимб. Уровень меньше 0-02, 0-03, левее 0-02, пятьдесят патрон, короткими очередями. Огонь! Смотрю в трубу. Немцы за двумя передними танками заметались. Я вспомнил дуэль немецкой пушки и станковых пулемётов, установленных на обратных скатах под Белым. Я отпрянул от трубы и с удовольствием потёр руки. Теперь мы пулеметным огнем держали немецкую пехоту и танки. Это была невиданная наглость с нашей стороны. И, если хотите, немцы почувствовали в этом нашу (уверенность) силу и для себя ловушку. Когда было видано, что при виде колоны танков русские не бегут. По какой немецкой науке немецкая пехота с танками несла на дороге потери. Немцы заметались в пыли, когда по ним из-под брюха ударили пули. Немецкие танкисты шарили своей оптикой по гребню голого бугра, но сколько они не смотрели, ни вглядывались, обнаружить ничего не могли. Пулеметы били с обратного ската. И что ещё характерно. Я заранее приказал снять с пулемётов стальные щиты, чтобы они не выступали выше стволов. При стрельбе из пулемётов пули шли в начале чуть вверх, к гребню высоты. А затем по кривой опускались к дороге. Бот и вся хитрость. Пулемёты стояли ниже уровня гребня. Вспышек и дыма от стрельбы пулемётов немцы не могли видеть. Немцы перед собой видели голый бугор, который стоял поперёк дороги. Дорога огибала его зажатая между бугром и большой высотой. 14. Уничтоженная пушка могла быть приманкой, и немцы видно не решались схода идти на бугор. Из-за бугра в бок танку могло ударить более мощное орудие (более мощного калибра). Получи передний танк выстрел в упор, боковая броня будет навылет пробита. Танк своей громадиной закроет узкий проход. Почему эти русские так уверенно бьют из пулемётов? Я подал команду пулеметчикам прекратить огонь. Посмотрим, что будут делать немцы? Стрельба прекратилась. Стало совсем тихо. Время как будто остановилось. Если все мои предположения верны, то дело здесь без авиации не обойдётся. Вечером вряд ли сюда прилетят пикировщики. Они обычно начинают свою работу с утра. Танки пойдут вперёд после бомбежки. Так всегда было. Именно таким манером они разгромили наших под Белым. А сейчас немцы ждут ночи, чтобы вынести раненых и убрать о дороги убитых. Убитых они давить гусеницами не будут. На живых это действует нехорошо. У немцев вообще покойники в большом почёте. Они их не бросают. Стараются где можно всех их вынести и похоронить с почётом. Здесь было действительно выгодное место. С одной стороны бугор и болото, с другой подъем на господствующую высоту. Я знал по опыту прежних дней, что немецкие танки остерегались открытых высот. Они выбирали для хода закрытую складками местность. День подходил к концу и врядли они сунуться или что-нибудь предпримут. Вначале, при подходе немцев пулемётчики струхнули. Шутка ли! Колона танков шла по дороге на них. Сколько раз приходилось наблюдать солдатам своих собратьев с поднятыми вверх руками. Я оторвал голову от стереотрубы, посмотрел назад, хотел взглянуть на пулеметчиков, как там они. Парамошкин лежал у пулемёта и спокойно почёсывал за ухом. Он ждал моей команды. Он вытянул шею, навострил уши, когда увидел, что я смотрю на него. Здесь всё в порядке! решил я. А вот справа пулемётный расчёт старшины Фомичёва копался с пулеметом. Потные, торопливыми движениями рук они перебирали что-то. Ну что ещё там? крикнул я в их сторону, Фомичёв! Проверь пулемёт сам! Чего у них там руки трясутся? Старшина Фомичев быстро подобрался к пулемету, поставил затвор на место, хлопнул крышкой ствольной коробки и доложил: Пулемет к бою готов, товарищ лейтенант! Время шло. Немцы стояли. Солдаты осмелели, воспряли духом. Послышались всякие шуточки, появились и неприличные слова. 15. Солдаты видели, что я лежу на бугре, спокойно и зло покрикиваю и не собираюсь убирать трубу и пятится задом. А это значит, что всё идёт как надо. Танки стояли. Немцы не высовывались. Пулеметы молчали. Но стоило где-нибудь мелькнуть или шевельнуться немецкой пехоте, я подавал команду, и все четыре пулемёта сразу оживали. Повеселел народ. Стал смелее смотреть. Политрук Соков, молчавший всё время, подал свой голос. Я позвал старшину Фомичева и велел ему наблюдать в стереотрубу. Держи их за танками? Будут высовываться, бей короткими очередями! Патронами на сори! Ложись старшина! А я пойду вниз перекурю, пожалуй! Спустившись вниз, к подножью бугра, я подсел к политруку и закурил (закрутку из махорки). Ну что Петя? А ты сразу хотел нырять в болото! Помнишь немецкую пушку? То была наша первая проба. А теперь вторая. Но не думай, что немцы дураки. Что они свиста пуль испугались. Они ждут авиацию. Немцы воюют по правилам. У них всё делается по науке и наверняка. Они на авось, как мы, не воюют. Так вот дорогой Петя, утром вставай пораньше, пока над болотом будет туман. Будь на ногах. Нас с утра ожидает хорошая бомбёжка. Политрук невольно оглянулся, посмотрел на край болота, где на мокрой глине отпечатался его след сапога. Там в воде, около берега стояли наши плоты. Да-да! Ты меня правильно понял! Но только учти! При появлении пикировщиков драпать нельзя. Зайдём в болото и затаимся. Пусть бомбят пустое место. А когда самолёты отбомбятся и пойдут обратно, мы ещё посмотрим в какую сторону нам идти. Мы можем вернуться и опять занять свои позиции. Если, конечно, танки раньше нас не тронуться с места. -Как тебе нравиться такой план политрук? Политрук после всего сказанного сгорбился, поднял кверху плечи, и ничего не ответил. И вот тебе моё поручение! Обойдёшь всех и поставишь им боевую задачу на завтра. Растолкуй им подробно. Со всех, кто останется в живых, лично сам спрошу за выполнение боевого приказа. И eщё! У старшины Фомичева есть весьма шустрый парень. Он готов всё бросить и драпануть у всех на глазах. -Так вот! Я буду занят немцами и пулемётами, а ты приглядывай за ним и за всеми. Предупреди его. Если он спаникует, ты лично приведёшь мой приказ в исполнение. Он один может погубить всю роту. 16. У тебя есть спички? А то я завернул и прикурить нечем. Нет! Спичек давно не давали. -Эй! Парамошкин тащи сюда свою адскую машину-громыхало. Добудь нам с политруком огонька. А то прикурить нечем! Пулемётчик, рядовой солдат Парамошкин, удостоенный приглашения в компанию командира, улыбаясь спустился с бугра, засунул руку в карман, достал из кармана кусок кремня, обрубок напильника и завернутый в тряпицу фитиль. Парамошкин громыхнул напильником по камню, посыпались искры, фитиль задымил, завонял и засветился красным тлеющим огнем (цветом). Парамошкин подул на него (его усиленно раздувал). Мы прикурили. Солдат, понимая что без него не обойдёшься даже в таком плёвом деле, как добыча огня, аккуратно завернул свою адскую машину в тряпицу и с достоинством отправил её обратно в карман. Политрук поправил каску. Я прилёг и с удовольствие закрыл глаза. Да вот как бывает! В штаб армии наверно доложили, что люди соседнего полка держут дорогу. А здесь стоит гвардейская рота и наводит на немцев сомнение и страх. Гвардейцы дивизии. Три полка солдат. Топают сейчас по пыльной дороге из Белого на Смоленск. Пленные! А чем они виноваты? Дело рук Березина, Карамушко, Ковалёва и подобных им в том, что дивизия попала в такое положение. Командиры полков, батальонов сразу разбежались кто куда, побросали роты, солдаты попали в плен. -Ну, как там немцы? Старшина! сказал я, подымаясь с земли. Я забылся казалось на минуту, а пролетел целый час. Раненных таскают! Загородились лёгким танком. А чего не стреляешь? Патроны берегу! Сами сказали. Да и стволы нужно остудить. Ладно студи! Только смотри за немцами в оба! Из взвода, который стоял сзади нас, прибежал связной солдат. Младший лейтенант спрашивает, что нам делать. Передай младшему лейтенанту пусть явиться ко мне. Давай быстро, бегом, назад! Я ничего не сказал солдату на счет танков и пехоты противника, Пусть командир взвода сам придёт и посмотрит. Солдат убежал. Через некоторое время явился младший лейтенант. Я велел ему подняться к гребню и посмотреть в стереотрубу. Мл. лейтенант припал к окулярам и увидел танки. Он никак не предполагал увидеть их. Спустившись к подножью бугра, бледный и взволнованный, он уставился на меня. Мне даже показалось, что он смотрит и видит меня в последний раз, У него были широко раскрыты глаза. Ты понял, что здесь происходит? 17. Младший лейтенант молчал. -Вы будете отходить самостоятельно по дороге вокруг болота сказал я. Участок дороги до поворота преодолеете быстро. Потом по кустам. Немцы вас не увидят. Отход начнете, не дожидаясь моей команды. Но окоп свой покинете только тогда, когда увидите, что нас здесь нет, и когда немецкие танки пройдут этот бугор. Пока танки за бугром, (не появятся) окопа не покидать! Мы можем вернуться назад. Людей собери в одно место. Пусть не болтаются. Имей в виду, что с рассветом могут появиться пикировщики. Они летают низко. Сверху им всё видно. Они могут появиться в любую минуту. Ночью немецкие танки не пойдут. Утром они будут бомбить наш бугор. Вас они не тронут. Главное, чтоб твои солдаты не бегали. Вот собственно и всё! Ты на фронте новичок. Но скоро привыкнешь ко всему! Всё ясно? Ясно! А раз ясно! Отваливай (отправляйся) назад! Младший лейтенант поднялся и побежал по дороге. Его сгорбленная худенькая фигура мелькнула над дорогой последний раз. День подходил к концу. Вечером пикировщики не летали. Все свои черные дела они начинали с рассвета. Ночь прошла тихо. Немцы периодически светили ракетами. Ракет не жалели. Я раза два поднимался на гребень и смотрел в их сторону. Давал команду дать огоньку. Потом спускался вниз, приваливался к выступу бугра и закрывал глаза. Засыпал мгновенного, спал чутко, просыпался от всякого шороха. Через час, полтора открывал глаза, прислушивался к тишине, поворачивался на бок, окликивал часовых, спрашивал их Как там? Рассвет подкрался незаметно. Взошло солнце. И вот со стороны города показались пикировщики. Связь у немцев работала отлично. Танки ждали их. Я велел дать по две короткие очереди из всех пулемётов и грузить их на плоты. Всем войти в воду и стоять тихо без толкотни! С первым взводом пойдёт политрук! Пётр Иваныч забирай взвод, отойдешь на тридцать метров и будешь ждать меня в кустах. Отправляйся! Политрук зашел по грудь в воду и стал удаляться. За ним потянулись остальные. Каждый, кто входил в воду втыкал за поясной ремень зелёные ветки. Мы со старшиной в воду вошли последними. 18. Через некоторое время мы догнали передних (роту). Они стояли и ждали нас. Всем под кусты! Стоять не шевелиться! Чего стучишь зубами? Вода теплая! Если кто шевельнётся, будете плавать как глушенная рыба кверху брюхом! У одного солдата затряслась нижняя челюсть, когда он, вытянув шею, взглянул вверх из-под каски. Пикировщики шли у нас над головами. Казалось, что немецкие лётчики с небольшой высоты рассматривают нас. И теперь тянут время, во всяком случае, так нам казалось. Я стоял на краю кустов около группы белых берёзок. Отсюда хорошо было видно дорогу, бугор, немецкие танки и пикировщики над головой. Самолёты шли над болотам параллельно дороге и не меняя курса стали удаляться к нам в тыл. Казалось, что они пошли куда-то дальше, нацелившись на опушку леса, где стоял тот чужой полк. Но вот они перестроились змейкой. Ведущий заложил крутой поворот. И летели (сделав) друг за другом и, сделав крутую дугу, теперь не спеша летели назад вдоль дороги. Вовремя мы ушли! подумал я. И в этот момент я увидел, как один самолёт отвалился из середины строя, отвернул несколько в сторону, пропустил задние самолёты и качнувшись в воздухе резко пошел на дорогу вниз. Остальные подтянулись в линию и продолжали лететь по прямой. Я перевёл взгляд на тот самолёт, он пикировал на дорогу в то место, где стоял наш взвод. Что могло там у младшего лейтенанта случиться? Почему их обнаружили? Я перевел взгляд на группу, которая приближалась к бугру. Передний пикировщик вскинулся вверх, перевернулся через крыло и включил сирену. Он целился в гребень бугра. Один за другим пикировщики срывались к земле, включали сирены и неслись на бугор со страшным рёвом. Взрывы следовали один за другим. Фонтаны земли и пыли поднимались вверх. Рыжее облако росло, нависло над бугром, оно окутало землю, земля гудела и дрожала. Страшный грохот и вой сирен стоял над болотом. Там, где когда-то стояли наши пулемёты, бушевало пламя взрывов и летела земля. Человек не мог бы выдержать такого грохота, если и сидел (бы) под землёй. Сбросив бомбы, и прострочив бугор (построчив) из пулемётов, самолёты построились, набрали среднюю высоту и пошли в сторону города. Танки и пехота стояли на месте. Они видно были уверены, что от нас полетели клочья и хотели подождать когда рассеется густая желтая пыль. Я это сразу смекнул (усек и тут же сорвался с места). Пулемётчики за мной! Занять высоту! крикнул я и виляя боками направился к берегу. Солдаты поняли, что медлить нельзя. Никто не хочет бросаться вперёд других, лезть под (пули, под) снаряды и пули (прямой наводкой) поджилки трясутся. 19. Но, видя что я был впереди и шел как ошалелый и за мной старшина с пулемётом на плоту, пулемётчики заторопились тоже. Если солдат не успеет вступить вовремя на берег, то жди грозы. Лейтенант ни за что не простит. Это они знали твёрдо. Малейшее промедление может обернуться напрасными потерями, может поставить всю роту под удар. А раз лейтенант пошел, он знает что делает. За ним поспевай и смотри. (только поспевай. И солдаты, напрягая все силы, бросились догонять). Высота ещё дымилась взбитой рыжей пылью и вонью немецкой взрывчатки, а (они сняв) солдаты снимали с плота первый пулемёт. (с плота выбрались) Вот они выбрались к подножью высоты. В горле першило и скребло. Нечем было дышать. Пулемёты к бою! услышали они знакомый голос. Прицел постоянный! Огонь! без передыха, кричал лейтенант. Первый пулемёт уже бил короткими очередями. Остальные подобрались к гребню по обратному скату. От колышков и пулемётных площадок ничего не осталось. Они примерно на глаз выставили пулемёты и открыли огонь. Сейчас нужна была не точность, а быстрота действий. Нужно было захватить огнем пулемётов пространство, прижать немецкую пехоту и показать немцам, что после такой бомбежки (вот) мы сидим живые здесь. Пусть думают, что у нас здесь подземные капониры. Им в голову не придёт, что мы во время бомбёжки стояли в воде. Немцы не ожидали встретить снова пулемётный огонь. Бугор был буквально изрыт и перепахан бомбами. Пока самолёты бомбили, танкисты открыли люки, пехота вышла из-за танков, и смотрели на бугор. И вот теперь, когда всё перемешано с землёй, когда на бугре не осталось живого места, пулемёты опять ударили по пехоте. Немецкая пехота мгновенно убралась за танки. Но на дороге остались убитые. (Теперь они варежки не разевали) В это время из тыльного взвода прибежал солдат. Он тяжело дышал, встал оторопело, ошалело смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Ты что? спросил я, мельком взглянув на него. Я товарищ лейтенант от туда..., и солдат, торопясь, стал рассказывать, что с ними случилось. -Младший лейтенант и все люди погибли! В пулемётную ячейку попала бомба. Только сейчас я вспомнил, как при заходе самолётов на дорогу от цепочки пикировщиков оторвался (отделился) один самолет. (и пошел в пике на дорогу) -Как они вас обнаружили? -Я товарищ лейтенант был в кустах. У меня живот перехватило. А ребята лежали на траве возле дороги. Грелись на солнце. -Ну и что? -Все думали, что самолёты пошли дальше. А когда они повернули обратно (и пошли) 20. (на нас), все вскочили и бросились в окоп. (Немец сверху сразу их засек). Я сидел в кустах, так и остался там. Я побоялся бежать, вот и остался жив. Так! Так! сказал я, обдумывая то, что случилось. Я припал к стереотрубе и посмотрел в сторону немцев. Танки стояли на месте, немецких солдат не было видно. Политрук и часть свободных солдат стояли в воде. Лишних людей нужно убрать от сюда подумал я и махнул им рукой. Отойдете в кусты на прежнее место! Ждите нас там и не высовываться! Немцы уже ведут переговоры по рации, вызывают снова авиацию подумал я. Я больше не потирал руки от удовольствия. Я чувствовал, что игра подходит к концу. От усталости и напряжения (забот, от переживаний и напряжения)силы были на пределе. Теперь я спрашивал себя, зачем я вернулся на высоту. Что толкнуло меня кинуться снова сюда. Возможно первая удача, желание удивить немцев. А может это бессмысленный поступок? Сейчас я могу поставить под удар всех своих людей. Пётр Иваныч никогда бы не пошёл на это. Старшина! Передаю тебе трубу! Дерни немцев огоньком! Я сбегаю во взвод младшего лейтенанта. Может, там остались раненые? Бежим крикнул я солдату. Я бежал по дороге и думал. Солдат с перепугу доложил что все убиты. А там лежат тяжело раненые. Мы можем бросить их. Когда мы подбежали к пулемётному окопу, я увидел развороченные края глубокой бесформенной воронки. На кустах и деревьях около дороги висели кровавые обрывки солдатской одежда, куски мяса валялись в пыли. Около поваленной берёзы стоял кирзовый сапог наполнений кровавым месивом, поверх него торчала белая кость. Вот собственно всё, что осталось от пулемётного расчета и младшего лейтенанта Лени Пискуна (Гринбера). Все они погибли от взрыва бомбы в одно короткое мгновение. Выходит, что они побежали? спросил я стоявшего рядом солдата. Побежали! Товарищ лейтенант. Я видел, как они прыгнули в окоп, и в это время ударила бомба. Меня тоже тряхнуло. Уши до сих пор болят. Солдат говорил и вздрагивал всем телом, словно на него с высоты падали бомбы. Я взглянул ещё раз на кусты. На них болтались обрывки кишок, с них ещё капала алая кровь на землю. Когда мы вернулись назад, все смотрели на нас, как будто мы вернулись из ада, видно у нас был впечатляющий вид. Ну что там? Товарищ лейтенант. Потом! Сейчас не до этого! Я решил на бугре оставить один пулемёт и все остальные отправить 21. к Петру Иванычу (заранее) в болото. Я, старшина Фомичёв, расчёт Парамошкина с пулемётом останутся здесь! Все остальные следуют в болото к политруку и там нас дожидаются! Идти по кустам, на открытые места не выходить. Дойдёте до места, передайте Сокову, чтобы все шли на тот берег! Нас будете ждать на том берегу! Чем меньше нас здесь останется, тем легче нам будет с одним пулемётом отсюда уйти решил я. Пулемёты разобрали, проворно поставили на узкие остроносые плоты, последние солдаты спустились в воду и вскоре скрылись в кустах. На воде осталась только рябь от их движения. Мы лежали под бугром, постреливая из пулемёта и посматривая на горизонт. Вскоре я уловил отдалённый гул самолётов. Со стороны города из-за леса показались силуэты немецких пикировщиков. Они как будто шли мимо болота по той стороне. Если наши дураки тоже легли сушить портянки, их как раз пикировщики и накроют. Я смотрел и не сводил глаз с самолётов, Самолёты на подходе крикнул я, чтоб все были наготове. На прощание, по немцам, полсотню патрон, беглым... Огонь! Пулемет полоснул длинную очередь. Пулеметчики смотрели на меня. Давай! крикнул я и мы скатились к подножью бугра, встали в рост и спустились в воду. В этот раз я вместе с солдатами стоял под кустами. Мы подождали пока самолёты пошли на заход, сбросили бомбы на бугор, завывая сиренами. Картина бомбёжки повторилась. Кверху летели куски земли. Они падали в воду, брызгая в стороны. Пикировщики цепочкой бросились вниз, и над высотой стало подниматься облако рыжей пыли и дыма. Бомбёжка еще не кончилась, а танки тронулись вперёд. Последние пикировщики, остервенело, всаживали свои бомбы, а к нашему бугру уже подползал передний танк, Ну вот и всё! сказал я вслух. Услышав "Ну вот" все с облегчением вздохнули. Солдаты засуетились. Кое-кто уже шагнул из-под кустов, чтобы идти. Куда! Вы что забыли? Самолёты висят над головой, а они прутся, не разбирая дороги! Стоять и не шевелиться! Пока они не уйдут! Пикировщики построились после бомбёжки и легли на обратный курс. Я подал команду, и мы осторожно не выходя из кустов пошли загребая руками воду к противоположному берегу. Выйдя из воды на твердую землю, солдаты грязные и мокрые побрели на опушку леса. Здесь под деревьями лежала и ждала нас вся оставшаяся рота. 22. С солдат текло. Но все повалились на землю, сил больше не было. Они были измотаны пережитым за всё это время. Я на лицах солдат видел не только усталость, а совсем иное, свое. Они за это время пережили страх и панику, выстояли и не дрогнули. Они не ослабли, а наоборот, окрепли духом и силой. С этими солдатами можно теперь в любой ад спускаться, (Вместе мы всего ничего, а) За месяц с лишним много пережито и сделано. Главное, теперь у меня была уверенность, что они в любых условиях не побегут. Пойди на них в атаку пехота, они с ней разделаются и без меня. Их можно ставить в любое место одних. При выходе на опушку леса, я предполагал, что здесь занимает оборону тот самый майор. Оглядевшись кругом, я понял, что в лесу пусто и совершенно безлюдно. В лесу было сыро и темно. Я приказал всем снять сапоги, слить воду и выжать портянки. Пётр Иваныч пошевели людей! А то они совсем разомлели. Сейчас еще закроют глаза и уснут. Даю десять минут на всю дребедень! Через десять минут быть всем готовым! Приладить сбрую, проверить оружие! Подозвав старшину, я велел ему послать двух солдат вдоль опушки леса. Пройдут с километр и вернуться назад! Через некоторое время солдаты вернулись. Они доложили, что на опушке нет никого. Я сел на пенек и закурил. Ну что дальше делать спросил я сам себя. Ко мне подошли старшина и политрук. Они сели возле и повели разговор, что будем дальше делать и куда двинемся ротой. Искать полк, который нас сунул под бугор, нет никакого смысла. сказал политрук. В штаб армии нужно идти! Он никак не хотел вливаться в чужую часть. -Ведь мы гвардейцы! добавил он. -Пусть нас направят в гвардейскую часть! -Ладно, посмотрим! сказал я, выпуская дым махорки изо рта. Я знал по опыту, что солдаты второпях часто теряют оружие и снаряжение, И когда мне доложили, что потерян один щит, я велел подвести ко мне виновного. Он оступился и выпустил щит. оправдывался политрук. Мы обошли все кругом, щит в ил затянуло. Мы не нащупали его ногами. За солдата говорил политрук. А чего ты молчал и сразу не сказал? спросил я его. Думал, потом где-нибудь раздобудем. Нужно было за шею верёвкой привязать. Глубко было. Товарищ лейтенант. Я боялся отстать от роты. 23. Ну вот чего братцы и ты Петр Иваныч политрук. Щит от пулемета должен быть на месте! Хотите, идите в болото, хотите из-под земли, а щит мне достаньте. Меня не волнует глубоко там было или мелко. Тебе поручили, ты должен его нести. Ты можешь выпустить его из рук, когда тебя убьют! А раненый ты или целый, щит подай и выложи мне! В разговор вмешался политрук. В каком месте он утопил его, он и сам не знает. Дай нам время лейтенант. Щит, я обещаю, достанем. Я посмотрел на политрука, на старшину и солдата. Все они глазами просили меня. Хорошо! сказал я. Даю вам на это дело три дня! Через три дня доложите, что щит на месте. Все люди как люди, а он, видите, побоялся, что отстанет от роты. Солдат понимал свою вину. Иди! сказал я ему, Срок передвигать не буду! Политрук тоже чувствовал свою вину. Эти люди шли с ним вместе (были в ого подчинении). Политрук за них отвечал. Стянем где-нибудь у славян сказал он вслух. Я был недоволен. Солдаты понимали, что причиной тут не щит. Я смотрел на высоту, и высота беспокоила меня. Что я скажу в штабе армии? Почему мы покинули высоту? С солдата чего взять. А с командира роты за отход с высоты можно и могут (должно) спросить. (Вон) Политрука, высота совсем не беспокоит. Он знает, что отвечать буду я. Я поставил стереотрубу и навел её на бугор, где мы сидели. (Из-за кустов и деревьев, что росли на болоте, её не всю, но большую часть было видно. Почему) Я смотрел на высоту и молчал (понимал и политрук и солдаты Он знал, что его не будут таскать. Его дело сторона, что прикажут). Доказывать, что мы (они) без потерь оставили высоту, придётся мне (лейтенанту). "Пулемётчики должны были стоять насмерть. "- скажут ему в штабе. Никого не интересует с пользой или без пользы погиб тут солдаты. (Важно, что он погиб и не оставил позиции). На то и командир роты, что бы заставить своих солдат стоять насмерть. А если он не обеспечил, его нужно судить. Всё элементарно просто и ясно! Я махнул головой солдату, чтоб убрал стереотрубу и подал команду строиться. Солдаты нехотя поднялись, и рота пошла вдоль опушки леса. Я взял направление на дорогу, что огибала болото. (с той стороны и по которой к высоте подвезли сорокопятку). Я думал, что на выходе из леса (на дорогу) мы увидим тот самый полк, который нас сунул на бугор. Пройдя с километра два, я велел поставить мне стереотрубу. 24. Солдаты подумали, что я хочу их снова вести через болото на высоту, но меня в данный момент привлекла другая картина. Немцы, заняв наш бугор, дальше не пошли. Они стояли и что-то поджидали. Дорога от бугра обходила по краю болото и упиралась в опушку леса. В это время от опушки леса оторвались два наших тяжелых танка KB. Они шли по дороге навстречу немцам. Если бы танки остались на опушке леса, немецкие пикировщики их не увидели, и проход для немецкой колоны был бы закрыт. Послав танки вперёд по открытой местности, наши совершили роковую ошибку. Они не подумали, что наши танки попадут под удар пикировщиков. И действительно, как только танки выползли на открытый участок дороги, в небе появились немецкие самолёты. В трубу было видно, как медленно и неторопливо подвигались по дороге два наших тяжелых танка, и как пикировщики скользя на крыло боком рассматривали их. (как бы одним глазом) Наши танкисты не видели пикировщиков. Люки на башнях были закрыты. Танки спокойно подвигались вперёд. И вот первый пикировщик кинулся вниз. Он освободился от груза, и его свечой выбросило ввысь. Бомба пошла точно к намеченной цели. Над танком блеснула вспышка, и до нас долетел металлический скрежет и гул. Облако пыли окутало передний танк. Зa первым самолётом вниз кинулись сразу два пикировщика, а остальные переваливаясь с крыла на крыло кружили на высоте. Из построенной в небе карусели отвернули ещё двое. Они перевернулись через голову и с рёвом бросились вниз. Ни одного выстрела из зенитки. Ни одного нашего истребителя над дорогой. Немцы летали, ничего не боясь. Они (демонстрировали технику пикирования. Как) неторопливо и с наглым расчётом рвали всё живое на земле. Два наших танка остались стоять неподвижно. После такого удара (бомбежки подумал я) по дороге можно ехать на бричке, подумал я. (не на танках прячась за них с автоматами. Щас бы нам открытый тарантас, обитый коврами, на таком как ездил Карамушко). Если бы нас прикрыли с воздуха пикировщики, мы бы не только Белый, мы бы и Смоленск проехали бы на рысях с песней "Шумел камыш..." Когда я взглянул ещё раз на дорогу, где должны были стоять наши подбитые танки, то кроме груды (железных) стальных обломков ничего не увидел. Немецкие танки медленно тронулись от высоты и через некоторое время подошли к опушке леса. Над лесом уже ревела новая партия пикировщиков, Несколько хлёстких раскатистых выстрелов увидел я со стороны леса. Передний немецкий танк остановился, выплюнул в ту сторону три снаряда подряд, и немцы тронулись снова. Вскоре они подошли к опушке леса и скрылись за ней. 25. Я велел убрать трубу. Солдат сложил её, отвернул треногу, засунул её в чехол и взвалил на плечо. Передо мной стоял вопрос, куда вести солдат и где их накормить. Любая воинская часть, куда бы я не обратился, выделить нам продукты откажется (тут же отказалась бы. Они просто так не) Могут дать (даже) хлеба. Мы шли по ничейной территории. Эта полоса земли могла быть занята немцами в любую минуту. Но я не очень боялся этого. У нас четыре станковых: пулемёта и нам никакая пехота не страшна. Впереди за опушкой лежал большой лесной массив. Дорог в лесу пока не было видно. Так, узкие тропинки обходили топкие места. Карты местности у меня не было. Командирам рот в то время (под Белым) карт (вообще) не выдавали. В глухом лесу много разных дорог. Выбирай любую из них и иди, успевай поворачивать. Если смотреть на компас, то вначале она вроде в нужном направлению бежит. Потом неожиданно закрутит и пошла совсем в другую сторону. Нам нужно было держаться строго на север, пересечь Брагинские болота и выйти к реке Лучесе. Где-то в районе деревни Замошье должен был находиться наш штаб армии. Мы шли долго через лес, проходили болотами и наконец вышли на лесную дорогу, которая шла нужном направлении. В середине леса мы неожиданно попали под бомбёжку. (Мы попали под наши Илы. Они) Самолеты шли на небольшой высоте и сыпали бомбы как попало. (Возможно, они приняли нас за просочившихся немцев. Мы махали им пилотками, трясли кулаками, что мы мол свои. Но когда бомбы стали рваться совсем рядом, пришлось уткнуться в серую, болотистую землю.) Опять грязные как черти! подумал я, посмотрев на своих солдат. После хорошего грохота человек теряет ориентировку. В лесу где перёд, а где зад не различишь. Мне пришлось собирать своих солдат. Одни кинулись в одну сторону, другие побежали в противоположную. Я собрал всех на дороге, проверил направление по компасу, и мы тронулись в путь. Пока тащились по лесу, незаметно стемнело. Когда стало совсем темно, рота вышла к какой-то реке. Здесь па берегу реки и решили остановиться. Летняя ночь короткая, как одно мгновение. Не успел закрыть глаза, а кругом уже светло. (После стольких переживаний и напряжения, ткнулись в темноте под деревья и тут же уснули). Было совсем светло, когда я открыл глаза. Кто-то из моих солдат натолкнулся на телефонный провод, который шел вдоль берега (шел куда-то в обе стороны). Я поднял роту и повел вдоль линии связи. Провод был наш, Над рекой стоял туман, ночью было холодно. Мы шли, одев шинели. На тропе я увидел связистов. Они шли по проводу и посматривали на него. От связистов я узнал, где примерно искать армейское начальство. 26. Связисты были в курсе событий в отношении разгрома нашей дивизии. Они сказали нам как короче выйти на большак и где найти командный пункт 22 армии. Их было трое. Все трое имели награды. У двоих медали "За отвагу" у одного медаль "За боевые заслуги." Солдаты пулемётчики стояли и смотрели на награждённых. Пулемётчикам медалей не давали. Им даже не выдали гвардейские значки. Вот как бывает! Через некоторое время я вывел своих солдат на дорогу. Мы пошли по ней, посматривая налево и направо, чтобы во время свернуть на Нелидовский большак. К полудню мы подошли к оврагу, который охраняли автоматчики. Эти тоже были при медалях и орденах. Меня выслушали, но в овраг не пустили, сказали, что доложат о нашем прибытии (кому надо). Я отвел роту на обочину, дороги и солдаты легли под кусты. Через некоторое время из оврага вышли двое. Один из них капитан, а звание другого я не разобрал. Капитан остался на дороге, а тот другой вернулся в овраг, чтобы доложить о нас. Капитан был с нашей дивизии. Я спросил его, давно ли они здесь. Мы ночью группой в пять человек сумели проскочить через шоссе и уйти в болото. Потом вышли ещё трое. Они вынесли знамя дивизии. Двое суток они проблуждали в этом лесу. Два дня назад они прибыли на командный пункт. Здесь их встретил полковой комиссар Шершин. Он приехал на КП армии за несколько дней до немецкого наступления. А когда он узнал, что штабы и тылы полков и дивизии разбиты и отрезаны, стал здесь собирать бегущих из окружения людей. Капитан продолжал свой рассказ. Когда их группа пришла на КП, и те трое вынесли знамя дивизии, Шершин доложил командующему армии, что дивизия спасена. "Дивизия будет расформирована! ответил тот. Я вижу перед собой неорганизованный сброд людей, солдат и беглых офицеров. Посмотрите на их внешний вид. Они явились сюда без документов к без ремней, некоторые потеряли свои головные уборы. Что вы полковой комиссар называете дивизией? Этот сброд паникёров и трусов! Покажите мне одно боеспособное к бою подразделение! Дивизия ваша будет расформирована! Березин и вы пойдёте под суд!" Ваша рота пришла вовремя, в самую критическую минуту. Вы понимаете лейтенант? Очень хорошо, что вы сюда подоспели! Вы какого полка? Мы не из полка. Мы отдельная пулемётная рота, приданная штабу дивизии. 27. -Мы стояли в стыке на правом фланге дивизии. -Это хорошо, что вы сюда подоспели! -Мы от города отходили вместе с соседями. Нас поставили в заслон на дороге Белый-Пушкари. Мы два дня держали дорогу у подножья высоты 201, 5. Вот показал я по карте капитана. Два дня держали танки и пехоту пока не появились немецкие пикировщики. -Здесь на КП говорили, что немцы стоят у подножья высоты. Но никто не знал, что там происходит. Все думали, что дорогу успели заминировать. В это время не тропинке из оврага показался пожилой военный. Это полковой комиссар Шершин! Вы знаете его? -Нет! покачал я головой, Первый раз вижу! Хотя это была вторая встреча. Первая произошла 14-го декабря сорок первого. Когда я из-под Марьино-Щербинино мы вышли двое живыми после расстрела зенитками. Помню он пришел в санвзвод взглянуть на меня. Мы сидели с солдатом у сарая. Когда в дивизию доложили, что всех людей побили, он не поверил и по заданию Березина прикатил в санвзвод. От санвзвода до передовой было по крайней мере не менее пяти, шести километров. Капитан повернулся и пошел навстречу Шершину. Они на полпути остановились и о чем-то переговорили. Я тем временем поднял своих солдат, подал команду строиться и ждал подхода начальства. Внешний вид у моих солдат был неказистый. На одежде после болотной воды и жижи остались тёмные подтёки. Рожи у солдат были не бритые, заросшие щетиной, руки грязные, под ногтями торф и земля, коленки измазаны глиной и землей. К Этому моменту одежда несколько подсохла и сморщилась, но на плечах у солдат лежало тяжелое и грозное оружие пулемёты, на шеях скатки, на поясных ремнях в чехлах лопаты. В общем, солдаты мои стояли грязные, уставшие и голодные, но могучим своим видом предстали перед тыловым начальством. Шершин приблизился. Я подтянул ремень. Двумя большими пальцами привычным движением руки расправил складки под ремнём на гимнастёрке и шагнув навстречу, доложил:- Пулемётная рота 17 гвардейской дивизии в составе двух взводов, с четырьмя пулемётами построена! Докладывает лей Вижу вижу! прервал он мой доклад. Вижу какие молодцы! Шершин подошел ко мне, развел руки в стороны и обняв поцеловал меня. Целую за всех вашего лейтенанта! обратился он к солдатам. Слышал про вас! Молодец лейтенант! Вы спасли номер и честь нашей дивизии! Солдаты пусть останутся здесь, а ты пойдёшь со мной к командующему! 28. -Ты ему сам обо всём доложи. Комиссар повернулся, показал часовым на меня и стал спускаться по тропинке в овраг. Я последовал за ним, охрана меня пропустила. Доложи генералу подробно где стояла ваша рота, как держала танки на дороге это важно сейчас! Я остановился у двери большого блиндажа, врытого в крутой берег оврага. У входной двери стояли ещё двое с автоматами. -Я сейчас сказал Шершин и скрылся за дверью. Я остался стоять и осмотрелся кругом. Телефонные провода пучком уходили в бревенчатую стену. Из-под земли над стеной торчало четыре наката толстых брёвен. Мощное сооружение! noдумал я. Стокилограммовая не возьмёт! Перед блиндажом была ровная небольшая площадка, по другую сторону которой начинался лес. В стороне, под большими елями дымила кухня. Это не походная кухня как у нас в полках с котлом на колёсах. Это рубленный бревенчатый сарай из еловых натесанных брёвен. Сверху крыша в два наката и све
Magus  
продолжение
Magus
Сверху крыша в два наката и сверху слой дёрна. Их кухни пел запах съестного. Потянешь носом, душу выворачивает. Я глотнул слюну и, сплюнув, отвернулся. Перед моими глазами стояли часовые. Мордастые, беззвучные физиономии. Я хотел спросить у них закурить. Махорка в роте вчера кончилась, Но посмотрев на их важные физиомордии, решил не обращаться к ним. Дверь блиндажа скрипнула и на пороге появилась молодая деваха в военной форме. На груди у неё болталась начищенная до блеска медаль "За боевые заслуги". Она вышла посмотреть на мальчишку лейтенанта, который у высоты 201, 5 держал немецкие танки. Она с порога глянула на меня, потом окинула взглядом небо, и как бы прикидывая, не пойдёт ли дождь, перешагнула через порог. На лице её было спокойствие и уверенность. Она пружинистым шагом прошла мимо меня и направилась к кухне. Дверь в блиндаж снова скрипнула, и на пороге появился полковник артиллерист. Он покрутил головой, взглянул на деваху и уставился на меня. Затем в дверях показался наш полковой комиссар и пригласил меня войти в блиндаж. Я шел за ним. Сначала мы прошли по нешироким проходом где сидели связисты. Потом через две, три двери попали в большую просторную комнату блиндажа. В середине строганный стол из досок, заваленный картами и бумагами. Вокруг стола стояли и сидели офицеры со шпалами. Большая карта района боевых действий армии лекала в самом низу. Она была изрисована цветными карандашами. Прямые и изогнутые линии, кружки и дуги изображали положение наших войск. В конце стола в окружении полковников стоял генерал. Меня подтолкнули к нему, и я доложил о своём прибытии с пулемётной ротой. 29. Генерал посмотрел на меня, нахмурил брови и велел приблизиться ближе. Можешь показать по карте где проходи линия разграничения наших и немецких войск? Мне можно подойти к карте? -спросил я. Подойди! Я сделал несколько шагов вперед и нагнулся над столом, мне нужно было сориентироваться по этой карте и отыскать дорогу Белый-Пушкари. Окинув взглядом карту и увидев изображение Белого, я показал на дорогу, болото и высоту 201, 5. Здесь рота держала немецкие танки. Здесь вдоль дороги проходит передовая линия немцев. Я рассказал, как нам удалось пулемётным огнём отбить от танков пехоту, загнать её в самый конец колоны и задержать колону танков на узком участке дороги до второй бомбёжки. Я рассказал так же, как были разбиты с воздуха два наших KB и что мы двое суток не ели. Нам нужно где-то продукты получить. Накормим! Накормим! сказал генерал рассматривая на карте дорогу. Ты покажи мне своих солдат, лейтенант. Хочу посмотреть на их лица! Охрана не пускает, товарищ генерал! Они там стоят у дороги. Генерал повернулся к полковнику и оказал: Нужно пропустить! Полковник подошел к телефону, отдал распоряжение и доложил что охрана в курсе дела. Я понял, что он звонил в соседнюю комнату где сидели связиста и дежурный (охраны) КП. Построй своих солдат у блиндажа и доложи мне! сказал генерал. Я вышел из блиндажа и пошел на дорогу. На тропинке меня нагнал тот самый налитая. Ну как дела? Кале решили на счет нашей дивизии? Что сказал генерал-лейтенант? Велел вести солдат. Хочет сам взглянуть на пулемётчиков. Я подал команду Подъем! Пулемётчики тяжело поднялись, взвалили на плечи своё оружие и цепочкой стали спускаться в овраг. Я построил роту перед блиндажом и доложил генералу. Командующий остался доволен посмотрев на солдат. Рота стояла в полном снаряжении. Разобранные пулемёты солдаты держали на плечах. У каждого винтовка, скатка, противогаз, саперная лопата, в руках коробки с лентами, запасные банки патрон. Солдаты широкоплечие с обветренными и небритыми лицами. Внешний вид грязноват, но такое наше ремесло, народ не какой-то тыловой комендантской охраны. Посмотришь на них, эти и под танки лягут! Уходя обратно в блиндаж, генерал обернулся и сказал полковнику, по-видимому начальнику штаба: Роту поставить в оборону вокруг КП, лейтенанта назначаю комендантом охраны! Займетесь этим делом полковник! 30. -Организуешь круговую оборону! -Начальник штаба с тобой детали обговорит! -Кормиться будешь на нашей кухне! Генерал ушел, разошлись сопровождавшие его полковники. Я отвел своих солдат под ели и велел собирать пулемёты. Снаряжение сложить в одно место, чтобы все знали и не бросать как попало! Вскоре пришел полковник, и я последовал за ним. Мы обошли овраг, наметили где будут стоять пулемёты. Вскоре я вернулся назад. Меня с нетерпением ждал политрук Соков. Нужно продукты получить на роту, Продукты не нужны, солдаты и мы будем питаться готовой пищей с генеральской кухни, Пётр Иваныч на генеральский смотр роты не попал. Они по дороге где-то приметили повозку с разобранным станковым пулемётом. С ним пошел старшина Фомичев и вызвался обтяпать это дело (Парамошин) Они вдвоем отправились добывать утерянный щит. -Щит достали! сказал он мне. Теперь я Петя комендант штаба армии! Без моего разрешения сюда никто не войдёт и не выйдет. Иди к повару и закажи кормёжку на всех, а я оборудую себе командный пункт и лежанку под этими тремя мощными елями. Я позвал солдата и велел ему принести пустые ящики и поставить как надо, Там за кухней валяется целый ворох из под консерв! Здесь будет мой кабинет и лежанка. Пока политрук толкался на кухне, я со старшиной развёл пулемётные расчёты и поставил им боевую задачу. -На постах не спать! Соображать надо! Кругом начальство! Службу нести как следует! Это вам не танки под высотой! Солдаты поняли что от них требуется, Будьте спокойны товарищ лейтенант! Не подведём! Сами понимаем! Я вернулся к себе. (Солдат поставил пустые ящики вверх дном, получилась лежанка что надо). Я бросил на ящики свою короткую до колен шинель и прилёг для пробы. Лежать было удобно и сухо. Даже ноги лежали на ящиках и не болтались над землёй. Я не спал третьи сутки, глаза сами закрылись, и я забылся во сне. Через час меня разбудили. Старшине Фомичеву нужно было решить какой-то вопрос. Лежанкой я был вполне доволен. С трёх сторон она была прикрыта толстыми стволами елей. Ответив старшине, я поднялся на ноги и решил пойти к повару на кухню. Отведаю горячей похлёбки и досыта поем черного хлеба. За себя оставлю дежурить политрука, а сам 31. после еды лягу спать. Надо успеть до ночи как следует выспаться. Ночью сам буду проверять посты и пулемётные расчёты, Я видел, как штабные входили под навес на кухню (и выходили оттуда отобедав). Они после обеда оставались на воздухе, кто подышать, кто покурить, кто просто поболтать о погоде. Курили они папиросы (не махорку, как мы а доставали из пачек папиросы). Махорки на армейском складе не было. Солдаты охрены, как я успел заметить, тоже курили папиросы. Вздохнув от мысли, что и я сейчас направлю на кухню свои стопы, я повернулся и глазом прицелился на повара. Но в это время меня нагнал солдат (с жалобой, что он отвернулся и у него стащили хлебную пайку. Он её хотел прибрать на ночь). Я пошел с солдатом в пулемётный расчёт. В это время к елям прибежал связной из блиндажа. Не найдя меня он наткнулся на Сокова. Полковник вызывает! Я искал лейтенанта, а его нет. Он в пулемётный расчет ушел. Тогда идите вы. Политрук вытер губы и пошел за солдатом. Когда политрук предстал перед полковником, тот ему сказал. Возьмите с собой человек пять солдат и отправляйтесь в разведку! Нужно срочно выяснить стоят ли соседи на месте. Политрук почуял беду и забеспокоился. Он лихорадочно думал как ему отбодаться от этого. Он боялся напороться на немцев, а тут кухня, покой и жратва, и он сразу напустил на себя бестолковость, Я политработник! Я по карте ходить не умею! А я вам карту и не дам! Пойдете по дороге! Дойдете до частей соседней армии и вернётесь назад! Я на местности не ориентируюсь! В этой деле у нас грамотный лейтенант. Он окончил военное училище. А у меня три месяца курсов политруков, И у Пети затряслась нижняя губа. Полковник посмотрел на него и добавил: Ладно идите! Разыщите лейтенанта и срочно пошлите его ко мне! Ну уж это дело политрук взялся сделать с охотой,(и немедленно) Политрука первый раз пригласили в штабной блиндаж и он был страшно рад, что так легко и быстро отделался. Лейтенант тебя вызывают! бежал навстречу мне политрук. Зачем? Велели срочно найти и передать чтобы ты явился! Нужно идти в разведку! -Я по глазам вижу, что ты Петя словчил! Ты это дело спихнул на меня. Небось неграмотным прикинулся. Политрук насупился и молчал, Полковник приказал, чтобы ты явился. Я покачал головой, вздохнул, посмотрел ему в глаза, как будто первый 32. (в первый) раз я вижу его. На его круглом лице появилось довольное выражение. Ты всегда сидишь за чужой спиной. За моей, за солдатской. Зато ты на кухне первый! Но ведь я же не военный! Солдаты тоже с гражданки! Ты прекрасно знаешь, что я третьи сутки не спал. Тебе давал отдых. Держал, так сказать, в резерве. Совесть у тебя есть? Политрук понимал и ситуацию, и справедливость. Но страх его был выше моральных взглядов на вещи. И он молчал. Я посмотрел ещё раз на него, покачал головой, сплюнул и пошел в штабной блиндаж к полковнику. Полковник по карте мне показал маршрут движения, рассказал суть задания и велел отправляться. Мы должны были идти в направлении деревни Гривы, Я сказал ему, что мне нужно поесть. Поедите потом! Генерал срочно требует данных разведки. Я велел солдатам заполнить подсумки патронами, взять винтовки гранаты (скатки и саперные лопаты). Пойдём налегке! Скатки не брать! Думаю, что до вечера вернёмся! Мы долго, не торопясь, шли по лесной дороге, часто останавливались, осматривали прогалки и открытые места. Мы могли в любую минуту напороться на немцев. Реальной обстановки в штабе армии никто точно не знал. Ползти по дороге бессмысленно. Идти в открытую, нарвёшься на пули. Интересна психика человека. Когда мы покинули бугор, прошли болото и вошли в лес, направляясь к себе в тыл, чтобы найти штаб 22 армии, тогда мы не думали встретить немцев, мы как бы уходили от них. А теперь мы шли тем же лесом, но в другую сторону, теперь мы опасались (боялись) попасть в засаду. Неизвестное всегда (давит тебе на мозги) настораживает. Пространство между деревьями то расширялось, то сужалось. Дорога то ползла в гору, то сползала вниз. Лес был заболочен и труднопроходим. Главное осознать мозгами, что здесь может случиться. Это и подсказало мне, что немцы в заболоченный лес не пойдут. Лесная дорога для танков непроходима. Без танков немцы сюда не сунуться. Так что можно идти спокойно и не таращить глаза. Часа через два мы увидели славян копающих яму у дороги. Две повозки стояли на пригорке. Из командиров кто-нибудь есть? спросил я солдат. Вон там старший лейтенант! У повозок стояли солдаты и один в портупеи. Я поздоровался с ним и спросил: -Вы не с 29 армии? Да! А что? Мы ваши соседи! 33. Мы поговорили с ним о делах на фронте и о немцах. -Они вас не очень беспокоят? спросил я. -Да нет! Сидят тихо! -Ну ладно, пока!- сказал я и повернул обратно. Задание я выполнил. 29-ая стояла на месте. Я шел ходко. Солдаты едва поспевали за мной. Обратно дошли мы быстрее. Я отпустил солдат и пошел с докладом в блиндаж. Полковник выслушал и в конце разговора добавил: Приходил повар и спрашивал про тебя. Можешь идти! Ты свободен! Я вышел из блиндажа и пошел на кухню. Повар пожилой солдат сидел на пороге и курил папироску. Он лениво поднялся и велел мне садиться за стол, поставил передо мной миску и спросил: Не холодная? Давай подогрею! Не надо! сказал я отламывая кусок хлеба. Подожди! Сначала плесну тебе немного в кружку! И он налил мне грамм стопятьдесят. Ты приходи после всех! У нас всегда чего-нибудь найдётся разговеться! Я мотнул головой в знак согласия. В штабе армии кормили ничего. За месяц тут можно шею наесть и животик. Я вышел из кухни и направился к трём елям. Теперь нужно лечь и выспаться, решил я. Навстречу шел политрук Соков. Пойдём лейтенант, посмотришь! Взгляни на свою шинель! На какую шинель? На свою короткую! А что на неё смотреть? Придём, увидишь и сразу поймёшь! А ты не хотел идти в разведку! Причём здесь шинель и разведка? Ты же на ящиках хотел завалиться и спать. Ну и что? Судьбе видно угодно, чтобы ты ушел в разведку. Я, можно сказать, спас тебя. Иди, иди! Сейчас увидишь! Мы подошли к ящикам и трем толстым елям. Ящики были разбросаны и разбиты, а моя короткая шинель была разорвана и пробита осколками. Прямое попадание немецкого снаряда калибром 106 мм. Я посмотрел на дырявую шинель и вспомнил кровавые куски солдатской одежды висевшие на ветках, там на дороге. Ты ушел. Прошло немного времени. Я сидел со старшиной вон там. И вдруг артналёт. Слышим, на подходе зашипели снаряды. Немцы пустили всего один залп. Разрывы ударили кругом. Пострадала только твоя шинель, солдат и охрану не задело. Не уйди ты в разведку, от тебя бы сейчас остались одни лоскуты. Твоё счастье, что я тебя подсунул. Ты обязательно бы завалился спать. 34. Судьба, так судьба! Но ты признайся, что сделал свинство. Признаюсь! Жизнь дороже, чем мелочные счёты! В наказание политрук ты будешь дежурить сейчас, а я лягу спать, пусть принесут новые ящики. В одно место снаряд не попадает дважды. Если полковник будет спрашивать, скажи, что я не спал. Жизнь солдат незаметно зашла в спокойное русло. Дни стали похожи один на другой. Провели ротное мероприятие noстирали бельё, устроили баню, почистили сапоги, подтянули ремни. Караульная служба без стрельбы и без войны, регулярное кормление до сыта, показалось раем. Так можно было жить! Между прочим, из немецкого окружения продолжали выходить небольшие группы гвардейцев. Они шли ночами. Днём отсиживались в лесах. Солдат среди них было мало. В основном офицеры. Окруженцев разместили в лесу километрах в трёх от командного пункта. Сюда в овраг их не допускали. Офицеры и политработники спали прямо на земле. Строить им земляном было не кому, а на земле они спать были непривычны. Питались они из походной кухне, которую им выделила какая-то часть. Офицеры и солдаты выходящие из окружения проходили собеседования. Они давали объяснения, кто где и откуда бежал. Из сотни вышедших, солдат было с десяток. В основном это были штабные писаря, денщики и связисты. Из стрелковых рот солдат я не видал. Я иногда ходил в лес, смотрел на пеструю сходку и первобытное кочевье. Офицеры, побросав своих солдат, болтались в лесу, томились в безделии. Им бы опять занять свои места и штатные единицы. А воевать на передовую людей всегда найдут. Десяток маршевых рот и дело в порядке, Важно офицерский состав сохранить. Уж они теперь постараются! Им бы сейчас подчинённых. Они бы заставили их строить землянки и блиндажи, а то лежишь в лесу как дезертир, ни должности у тебя, ни твердого положения. Капитан, тот, что вышел ко мне тогда навстречу с Шершиным, тоже сидел в лесу. Шершин исчез на третий день после моего доклада генералу. Его куда-то увезли. А где Шершин? -спросил капитан. Увезли на машине в штаб фронта. Что слышно о Березине? Береэин говорят у немцев. Всех беспокоит один вопрос, когда командующий вынесет своё решение? Когда начнут формирование нашей дивизии? Если бы появился Береэин, то с этим вопросом не стали бы тянуть. Не обольщайте себя капитан! Березин здесь никогда не появиться. Это почему? 35. Ему не меньше расстрела дадут. Я могу сказать только одно. Я видел сам, как Шершина под охраной впихнули в машину и в тыл увезли. Его могут тоже к стенке поставить. А его то за что? Вы же знаете, что под удар была поставлена не только наша дивизия, в котел попала целая армия и кавкорпус. Это я знал. А чего же спрашивайте? Но позвольте! Последнее время дивизией командовал полковник Горбунов. Да так. Но только вы учтите. Горбунов принял дивизию неделю назад. А Березин обрёк её гораздо раньше, когда первый раз сдали Демидки. Вы же из штаба дивизии и лучше меня знаете подоплёку разгрома дивизии. Я видел собственными глазами, как роты и батальоны солдат поднимали руки и сдавались немцам в плен. Вы же знали, что наша оборона держалась на одних винтовках. Окопы в одну линию, как в гражданскую войну. Но где же тогда Березин? Это я вас должен спросить. Из опроса тех, кто выходит ясно одно, что его с некоторых пор никто не Видел. Последний раз его видели в компании начальника медсанбата. Ну и что? Как что! В одной из групп пришли солдаты и сказали, что они слышали Как начмед сказал своей жене военврачу Давай скорей, нам нужно вовремя успеть перейти к немцам. А потом их на дороге видели вместе. Его последней раз видели на дороге к Белому. Березин вообще был странным человеком. Я был в штабе долгое время и все мы каждый раз удивлялись. Он вел себя не совсем понятно. Он много раз ночью вдруг исчезал из штаба, а утром на следующий день его обнаруживали где-нибудь на передовой в полку. Адъютант и охрана хватятся его, а его и след простыл. Говорят, что он любил исчезать и появляться внезапно. Раньше до Белого у него этого не было. Никто не знал куда он уходил. Однажды зимой он вылез в окно. Хватятся в штабе и давай по полкам звонить, полки в батальоны. Сначала все удивлялись. Пропал генерал! А потом привыкли. На самом деле странно. Штаб дивизии не знал где их генерал. Потом днём он где-нибудь появится. Хотели овчарку завести, чтобы искать его по следу. Он ведь всё пешком, в одиночку сбегал, без свидетелей. Спрашивать его боялись. Он был крутой и раздражительный старикан. Ходил всегда с клюшкой. Прихрамывал на одну ногу. Генеральскую форму не носил. Одевал полушубок овчинный. И по этой клюшке его узнавали издалека. Говорят, в гражданскую получил ранение. в пах. Семьи он не имел и жил отшельником. Говорят, у него где-то сестра живет. 36. Мы спрашивали Шершина, что думает он о причудах генерала", б его исчезновении. Но Шершин всегда отмалчивался. Опрашивали солдат на передовой. Что, мол, делал тут генерал? Мол такой пожилой, худой с клюшкой? -Да, да! -отвечали мы. -А кто он? спрашивали солдаты. Он в разведку ходил. Сказал нам, чтоб мы не стреляли. Потом к утру приходил назад. Обнаружат его где в полку, посылают упряжку. Скачет охрана и адъютант. А он встретит их на дороге и размахивая своей палкой кричит: Что прозевали? Да и сейчас о нём ходят разные слухи. А что говорят о нём на КП? В штабе армии о нём не говорят. Я спросил как-то полковника. Он посмотрел странно на меня и ничего не ответил. Командующего я спрашивать не стал. Пришел солдат и сказал, что видел его вместе с начальником медсанбата. Начмед с женой, а генерал с клюшкой. Из всех кто вышел потом, ни один не видел его. Вот и вся история о Березине. Скоро в лесу появился полковник Добровольский, новый командир дивизии. Потом появился начальник политотдела Пшеничный, В полки стали прибывать офицеры, сержанты и рядовые. Маршевые роты приходили со стороны Нелидова. Вскоре зафыркали лошади, загрохотали по гатям повозки, появилось оружие, боеприпасы, фураж, продовольствие и обмундирование. Тыловые службы быстро обросли барахлом и брюхом. Вскоре в дивизии появились связисты, они натянули провода, проложили связь по полкам и батальонам. Артиллеристы получали пушки. В поредевшем лесу среди блиндажей, землянок и рубленных сараев появились санроты. Дивизия пополнялась, готовилась к боям. Немцы были уверены, что 17-ая гвсд больше не существует, а она из земли воспряла в полном боевом составе. Она встала под боевое вынесенное знамя и готова была его целовать. Соединившись со своей Ржевской группировкой, немцы на всех участках перешли к обороне. Боевые операции прекратились, обстановка на Бельско-Ржевской дороге повсюду стабилизировалась. К этому времени надобность в усилении охраны Штаба 22 армии отпала. Я получил указание снять пулемёты и отправиться в полк. Вечером я устроил солдатам баню, а утром собрав всех людей, построил, вывел солдат на дорогу и зашагал в сторону леса. Стрелковые роты были укомплектованы. Все ждали приказа о выходе на новый рубеж. Отъелись на армейских харчах и еле идут с обвисшими животами! этими словами встретили нас солдаты сидевшие в лесу, Заткнись! Ты тыловик с уздечкой! От вас тыловой сбруей пахнет! 37. -Ещё и нос кверху дерёт! Ты на войне хоть раз был? Вскоре дивизии поставили задачу. Прорвать немецкую оборону и перерезать дорогу Белый-Пушкари. Дорога, которая соединяла город Белый и город Ржев. Пулемётная рота вместе со стрелками покинула лес и двинулась на новое место сосредоточения. Местность, по которой пойдут в атаку стрелки, была заболоченной, поросшей кустами и плохо просматривалась. Немецкий передний край был где-то совсем рядом. Он шел по краю дороги, но из-за густых кустов никто из наступающих его не видел. Определить, где сидят немцы и где их огневые точки, было невозможно. Когда солдат подняли и под крики взводных и ротных послали вперёд, в кустах раздался сплошной треск и грохот. Пучки трассирующих и разрывы снарядов, взвизгивание осколков навалилось сразу на солдат. Впереди и сзади рвались снаряды и мины, многочисленный треск пулемётов обрушился на солдат. По просёлочной дороге на немцев пошли два наших танка, И как только моторы взревели в кустах, немцы обрушили на них мощный залп артиллерии. Снарядами порвало гусеницы. Танки остановились. Стрелковые роты проскочившие в кусты залегли и стали окапываться. Для прикрытия и поддержки пехоты вперёд бросили два взвода пулемётчиков, Только теперь стало ясно, что атака сорвалась. Роты неся потери лежали внизу под дорогой. До самого вечера ухали разрывы снарядов и мин, надрываясь, стучали пулемёты. К вечеру немцы немного успокоились, С передовой побежали и побрели раненые. Я успел оббежать пулемётчиков, побывал во всех расчётах и к ночи вернулся в батальон, Возвращаясь назад, я присмотрел в лесу на полдороги небольшую землянку. Это были старые окопы, построенные здесь до нас. Бегать каждый день на передний край, отмеряя километры туда и обратно под огнём не очень приятно. Переговорив по телефону со штабом полка, я взял из батальона связного и перебрался на новое место ближе к переднему краю. До переднего края здесь недалеко. Кругом лес и лохматые кусты, землянка была небольшая. Четверо с трудом помещались в ней. Часовых около землянки я решил не ставить. В тёмном сыром лесу, в этом чертополохе, среди деревьев и кустов найти дыру входа было почти невозможно. Да и кому мы были нужны. Сюда случайно мог завалиться сбившийся с пути солдат. Да и тот, нащупав ногами проход, скорей подумает, что попал (и оступился) ногами в яму. В землянке устроились: Петр Иваныч, телефонист и связной солдат из батальона и я. Слышно было как ухали немецкие пушки и перекатывались удары разрывов 38. Вторую неделю славяне копались в земле. Рыли хода сообщения и насыпали брустверы. Нужно было оборудовать стрелковые ячейки и пулемётные гнёзда. Старая линия обороны, которую до нас занимала пехота, остались позади. Отрыть в полный профиль окопы мы не могли. Местность была топкая. Быстро проступала болотная вода. Укрытия строили над землёй. (Укладывали бревна за счет насыпного грунта). Резали дерн, таскали землю, укладывали брёвна и засыпали (ещё раз все) землёй. Днём немец немного усиливал огонь. Возможно, замечал работу, а может и с перепугу стрелял. Наши солдаты вели себя спокойно. Чего зря палить. Всё равно в кустах ничего не видно. В начале постоянный обстрел действовал на нервы. Это сперва. Люди пригибались, передвигались перебежками, прятались в ходах сообщений, бестолково суетились. А потом. Потом ко всему попривыкли. На взрывы и грохот перестали обращать внимание, смотрели на всё спокойно, ходили не торопясь. Совсем рядом ударит немецкий снаряд, зарычит глухо, уйдя в податливую почву, и опять всё тихо и спокойно кругом. Разрыв снаряда в лесу кажется очень близким. Разорвался как-будто в трёх шагах, а осколков не слышно. Каждый день солдаты несли потери. Судьба выбирала не всех подряд, Куда летит и чья вот эта визгливая мина? Ты хоть стой, хоть падай или сиди, пригнувшись в окопе, она всё равно найдет тебя, от судьбы не избавишься. Сиди, надейся и жди своего часа. Прорвать немецкую оборону наскоком не удалось. Стрелковые роты зарылись в землю и лежали без дела. Как-то к вечеру на небе появились тучи. Быстро стемнело, и пошел дождь. Трава, деревья и кусты зашуршали под тяжелыми ударами крупных капель дождя. Всё войско сразу промокло. Ноги не слушались, разъезжались на липкой земле. Внутри одежды везде хлюпала вода. Солдаты сгорбились, подобрали руки, выставив наружу пустые рукава. Намокшие воротники и полы шинелей намокли и набухли. В глаза плескала и отовсюду брызгала вода. (Ресницы, ноздри и подбородок начинало щекотать. Вода ручья бежала по лицу за шиворот. Нужно было умудриться и избавиться от щекотливого зуда и мокроты, мешающего думать и видеть.) Дождь усилился, (продолжая шуршать в листве и кустах. Дождь) стучал по набухшим и мокрым шинелям. Монотонный и надоедливый звук дождя повис в воздухе, и пространство пропало. В этом сером мерцании ничего нельзя разобрать. Человек идущий по окопу как-то сразу натыкался на тебя. Он шел, ни на что не глядя. 39. Кто и зачем его послал в такую погоду? И охота ему таскаться по залитой водой траншее. Кто он? Свой или чужой? Сидящих в окопах солдат это совсем не волнует. Никому не охота поднимать головы. Каждый, закрыв глаза, отворачивается от дождя и не хочет его видеть. А дождь шуршит листвой, заливает хода сообщения, растворяет набухшую землю. Подумать только! Уже льет вторую неделю! Дождь пронизывал не хитрую солдатскую одежонку, и высасывал из человека последние крохи тепла. Холодная влага подбиралась к озябшему телу, и оно начинало дрожать. По плечам и спине сбегают холодные струи, они ползут вниз по позвоночнику и куда-то в самые штаны. Не у всех солдат прибывших на фронт имелись плащ-накидки. Их носили только бывалые люди, да те шустрые из вновь прибывших, которые добывали их снимая с убитых. А те кто ждал и верил, как верят в бога, что им по справедливости когда нужно дадут, тот сидел под дождём в одних шинелях. В ротах многие не имели накидок. И теперь, когда пошел дождь, мокли до костей. Протяни язык командир роты, что люди мокнут под дождём. Подумаешь беда! На то она и пехота непромокаемая, С убитых стаскивают накидки, изорванные на куски, В них нет таких дыр, которые можно зашить. Стуча и выбивая зубами чечётку, солдаты жались к сырой земле. Весенний, холодный дождичек отбирал больше тепла, чем лютый мороз. Вода теплоёмкое вещество. Она за пару часов может высосать из человека последнюю калорию. Из верзилы парня, на которого нужно снизу смотреть, такой дождь делает мокрую курицу. Вот тебе и весенний, мелкий дождичек! Немец в такое ненастье переставал стрелять, и его беспокоила только ночь. Ночью славяне могут тихо и незаметно подползти. Вечером с наступлением сумерек, задолго до полной темноты, немец как по команде пускал осветительные ракеты. Чмокнет она, как хлопок в ладоши, зашуршит под звук косого дождя. Мутным пятном вспорхнёт она вверх и повиснет, повисит пошипит и растворится в сырой черной мгле. Что толку в такую погоду пускать ракеты? скажет кто-нибудь из солдат. Смотришь на неё со стороны, провожаешь глазами, а потом что видишь, кукиш к глазам подноси! Слышно, как дождь шуршит, как падают крупные капли, ударяясь в лужи мутной воды, как куски глины, отмокая, падают в воду от стенок окоп и ходов сообщений. Видишь, как ползёт размокшая земля. Здесь зачавкали сапоги, там нырнул в темноту телефонист. Жизнь в стрелковых ротах ила своим чередом. Но вот зашевелились в штабах. Забегали связные в ротах, меня вызвали и я получил приказ снять своих пулеметчиков и перейти на другой участок.
Magus  
Глава 16 Пушкари Июль-Август 1942
Magus
Ванька-ротный

Если из города Белого повернуть на большак идущий на Егорье, Верховье и Шиздерово и пройти километров восемь, то можно добраться до деревни Пушкари. Не ищите её на туристических картах, она на них не обозначена. Не все мелкие деревни обозначают на них. Большак этот во время войны играл для немцев и для нашей армии большое значение. За деревней Верховье он расходился на насколько дорог. Одна шла на Кострицы, Гусево, Белоусово и Оленино, дргугая уходила к Завидовскому участку Ржевского укрепрайона. Ржевский укрепрайон был построен нашими войсками. Осенью сорок первого он был оставлен и теперь занят немцами. Зимой сорок первого года наша дивизия захватила в тылу у немцев дорогу от Верховья до Белого. Подтянув авиацию и танки, немцы нанесли встречные удары. Одна группа немцев двигалась из Оленино на Верховье, другая ей настречу из города Белого по указанному большаку. Разбив в короткий срок 17-ю гв. с. д. немцы захватили дорогу и отрезали большой район, где были части 39 ой армии и 2 -го кав. Корпуса. Многие деревни в полосе наступления немцев были разбиты и сожжены. Теперь в июне, июле вдоль дороги Белый, Пушкари, Егорье, Верховье проходила линия обороны немцев. Чего скрывать. Понятно что наши войска решающего успеха в районе Ржева долго не имели, хотя кровопролитные бои здесь продолжались до самой весны сорок третьего года. Деревня Пушкари, если смотреть снизу с оушки леса, стояла на крутой высоте. По переднему скату высоты проходила немецкая траншея. Метрах в ста за дорогой пролегала дорога, а за ней по обратному скату поле спелой золотистой ржи. Деревня была сильно разрушена. К моменту нашего наступления в деревне остались две, три разбитых избы и один развалившийся сарай. Болотистый лес, котрый подходил к подножию высоты простирался на большое пространство и доходил до станции Нелидово. Немцы наверху сидели в сухой траншее, а наши славяне занимали оборону по опушке леса в затопленых окопах и землянках. В ночь на 12 августа мы подошли к опушке леса и сменили солдат какой-то дивизии. Командир полка, офицеры штаба, два комбата и командиры рот вышли на опушку леса для рекогносцировки. Завтра после короткого артналёта два батальона пехоты пойдут на высоту. В боевом приказе об огневых средствах противника ничего нам сказано не было. Обычно при переходе в наступление нас переводили на незнакомый участок. За всю войну мы ни разу не ходили в атаки на тех участках, где долго держали оборону. В таких местах, где мы подолгу сидели в обороне мы знали не только огневые средства расположенные на переднем крае противника, но и те другие ближние и дальние огневые позиции с которых он бил. Но каждый раз при переходе в наступление нас выводили в совершенно незнакомую полосу фронта. Возможно у командования были на этот счёт свои расчёты, чтобы мы особенно не боялись и поскорее двигались вперёд. И мы каждый раз наступали как слепые. Если бы командир полка упомянул подробные сведения о противнике, кто всё это стал бы держать в голове. Немец обычно открывал ураганный огонь и под вой и грохот снарядов данные о противнике выбивало из головы. Но и с другой стороны солдат на незнакомом участке шёл не разбирая дороги, ему нужно было поскорей до траншеи, до укрытия. Чтобы вскрыть огневые средства противника, нужно было провести разведку боем. Но при этом мы теряли эффект внезапности. Мы могли обнаружить себя и выдать наши замыслы противнику. Полагаясь на авось, два батальона пехоты были готовы ворваться в немецкую траншею. Да, забыл сказать. На высоту пойдёт один танк. Я посмотрел вверх на зелёный скат высоты, с опушки леса не было видно, где находиться немецкая траншея и сама деревня Пушкари. Много раз бывало так, Завтра из комбатов здесь никого не будет. Хотя батальоны полным составом идут в атаку. Они сегодня толкутся на опушке леса, потому что немцы не стреляют. Я считал, что когда рота идёт вперёд, её должен вести лично командир роты. Если идёт батальон, батальонный должен быть в цепи. Солдат стрелков на высоту поведут командиры рот, а полковые и батальонные уйдут подальше в лес и будут дожидаться результатов. Затвра, когда начнётся заваруха и немец всеми силами ударит по нашей пехоте ни штабных, ни комбатов на опушке не будет. Телефонную связь сразу перебьёт и вся связь пойдёт через живых людей, которых будут слать в роты. Командир полка определил на карте, кто, где, в какой полоосе наступает, указал направление, по которому пойдёт танк. Для танка отвели промежуток между двумя батальонами. Всё было предельно просто. Только не знали как себя поведёт противник. На деревню солдаты пойдут цепью. Танк обгоняя пехоту перережет траншею. Кто не успеет вовремя добежать до траншеи, тот попадёт под огонь немецких батарей. Пулемётная рота останется внизу на опушке леса, под высотой. Она пойдёт в Пушкари по приказу. Ночью шесть стрелковых рот и одна пулемётная рота вышли на исходные позиции. В ночной тишине мимо нас прошли молчаливые фигуры солдат пехотинцев. Они лягут вблизи немецкой траншеи. О чём думает сейчас солдат пехотинец? Некоторые из них побывавшие под огнём знают чем обычно кончаются такие затеи. Вон на заболоченном участке под дождём пехота с двумя танками пошла в атаку. А что получилось? Танки с разбитыми гусеницами остались стоять, а пехота залегла на подходе к дороге. А здесь? Немцы такую высоту просто так не отдадут. Посмотришь на высоту. Ночью крутой скат высоты, казалось уходил прямо в небо. Если там, на прошлом месте из-за куска болотистой земли немец бил по нашим целую неделю, то здесь, он будет день и ночь ковырять снарядами всё. Высота господствует над большим лесным районом и взять её будет не просто. Единственное, что может помочь это момент внезапности. Справа от нас наступает соседний полк. Кто интересно ворвётся первым в траншею. На каком участке немец не выдержит и побежит. Наступило утро. Теперь даже было трудно сакзать ясное оно было или серое. Утро 12 августа сорок второго года запомнилось немногим солдатам оставшихся в живых. Мы лежали на опушке леса около затопленной землянки. Несколько в стороне были рассосредоточены пулемётные расчёты. Почва в лесу была пропитана дождевой водой. Закопаться в землю на исходном положении мы не могли и поэтому лежали поверх земли. Копнёшь на штык лопатой и везде сочиться земля. Я рассосредоточил роту, чтобы при обстреле не попали под один снаряд сразу много людей. Солдаты понимали меня с полуслова. Они знали и верили, что я их не суну на погибель или по глупому на убой. Они понимали, что им в деревне придётся стоять насмерть. По сравнению с солдатами пехотинцами пулемётчики были другого склада ума. Многие из стрелков только что прибыли после мобилизации, войны они на знали и как, когда вести себя не понимали. А пулемётчики, те прошли тяжёлые бои. Набили мозоли на локтях, коленках и пальцах. Судьба пехотинца уже решена. Не успеет он оглядеться, а его уже стукнет. И впитается кровь на первые капли дождя в иссохшую зноем землю. Вот и сейчас встанут серые шинели по беззвучной команде ротного и пойдут на траншею. Жить им осталось каких-то несколько минут. Сейчас они лежат под бугром и о том не ведают. Лежат они, причёсываются, гоняют надоедливых вшей. А вша ползучая тварь, она уже чует, что её хозяину приходит конец. Она улавливает ту саму мелкую дрожь, которую вначале не чувствует сам человек. Насекомое чутко реагирует на мелкую дрожь в нашем теле. А эти новоприбывшие с пополнения мальчишки преглядываются между собой, нахлобучив каски. Они ещё не догадываются, что после сухого хлопка ракеты начнётся последний отсчёт их шагов по земле. Никто из них не знает как рвуться снаряды и пролетают пули. Возможно немцы уже целят им в голову или в живот. В первый момент, когда поднялась пехота, кругом было тихо тихо-немцы не ожидали нашего наступления. Прошла минута другая. Пехота и танк скрылись из вида. За ним неторопливо загудел второй и третий. А затем на землю свалилась целая лавина. Земля вздрогнула, зашаталась, окуталась дымом и пылью. Опушку леса заволокло десятками разрывов. Снаряды рвались от нас недалеко. Двое солдат вскочили и подались к затопленной землянке. На ноги поднялся Соков. Я повернул голову и увидел, солдаты уже спускались по плечи в воду. Они хотели зайти под торчащие над водой накаты. Вода в землянке стояла на уровне груди. Пропитаная водой земля могла от любого удара сползти и придавить брёвнами солдат. -Куда полезли! Нмедленно назад! закричал я на солдат. Один удар по накату и вы захлебнётесь водой. Вас не убьёт! -Вы утоните! -Политрук дело другое. Он офицер! Я за него не отвечаю! Пусть лезет! А вам туда соваться не разрешаю! Давай назад! Услышав в свой адрес замечания Соков в землянку не полез. Он вернулся и лёг около меня. В обстреле были небольшие паузы. Немцы меняли рубежи огня, переносили их то назад, то вперёд. Какая разница!-думал я. Снаряд угодит тебе в спину или в живот. Вон политрку Соков лежит на животе прижавшись к земле. Я лягу на спину. Так удобнее и небо виднее. Телефонная связ оборвалась. Телефонист вопросительно посмотрел на меня. -Лежи и не рыпайся!- сказал я ему. -Что толку если твои кишки будут висеть и болтаться на ветках. Связь с пулемётной ротой обязан обеспечить батальон, вот пусть они по линии и бегают! Нужна будет полку с нами связь, вот полковые пусть и почешутся. Телефонную связь оборвало сразу. Командир полка и комбаты сидели без связи. У меня были перерывы в размышлении. Снаряды так близко рвались, что мы дружно дёргались лёжа за насыпью затопленной землянки. От залитой водой землянки в глубь леса уходила утоптанная тропа. Видно по ней ходили и бегали солдаты сидевшие в обороне на опушке леса. Вдоль тропы между деревьев образовался неширокий прогалок. При ударах немецких снарядов прогалок тропы заполнялся летящей землёй и дымом. Снаряды с бешеной скоростью неслись и рвались над землёй. Сверху падали срубленые осколками ветки, куски травянистого дёрна и земли. Обстрел продолжался уже целый час. И вот сквозь взрывы и дым, сквозь вой и рёв и могучие удары снарядов о землю на тропе я увидел идущего во весь рост человека. Удар! Снова удар! Всё узкое пространство между деревьями заволокло пылью и дымом. Через некоторое время дым на тропе расеялся и по ней совершенно не пригибаясь, медленным безразличным шагом двигался тот самый солдат. Сквозь дым и разрывы он медленно приближался к нам. Ему оставалось пройти метров двадцать, не больше. В этот миг перед ним блеснул разрыв и от могучих ударов вскинулась земля, всё заволокло дымом... -Всё! Убило!-подумал я. Но вот дым рассеялся, начал заметно редеть и идущая фигурка солдата всплыла и двигалась по тропе. Он шёл прямо на нас, не сгибаясь, не вздрагивая, не обращая внимания на взрывы. Он не видел летящих осколков и дыма, он смотрел на нас и шёл замедленным шагом. При таком бешенном обстреле человек должен бежать, падать ниц на землю, метаться по тропе. Человек не может поплёвывать на всё, идти во весь рост, медленно переставляя ноги. От каждого удара всё живое на земле мгновенно сжималось. Человек дёргался и бился в такт разрывам, распластавшись на земле. Человек мог вскочить на ноги, заметаться из стороны в сторону, шарахаться от встречных взрыво,. бежать куда глаза глядят. Так ходили и бегали под обстрелом все. А это что? Видение или галлюцинация? Я смотрю на тропу, по тропе бьют мощные взрывы, а там идёт живой человек. Я показываю рукой всем, кто лежит рядом со мной, Петру и солдатам. Я смотрел на тропу как заворожённый и не верил своим глазам. Когда я показал на идущего все онемели от ужаса. В этот момент снова ударил тяжёлый снаряд, земля взметнулась в сторону и зашаталась и затряслась. Осколки с визгом прошли над головой. На идущем рванулась шинель. Но он не вздрогнул и не встрепнулся от встречнгого удара. Он не остановился. Он продолжал идти. Когда он подошёл совсем близко и остановился около меня, то я увидел, что у него нет нижней челюсти. Нижняя челюсть и часть горла по самые ключицы были вырваны. Шинель залита кровью и забрызгана землёй. Когда он делал вздох, кровь колотилась и пузырилась в разорванном горле. Он хрипел, засасывая её в грудь. На выдохе кровь пенилась и сбегала по открытой груди вниз. Страшные, нечеловечечкие глаза полные отчаяния и смертельной тоски смотрели на меня. -Смотрите! говорили они. -Что вы наделали со мной! Господа офицеры! Он ищет санчасть, подумал я. Где она?- требовали его глаза. Попрятались все как крысы! Ни докторов! Ни евреев санитаров! Все разбежались, когда солдаты пошли вперёд! Перевязочные пункты упрятали в лес! Хожу по лесу блуждаю! говорили его глаза. Он вышел из леса по тропе со стороны тыла и видно никого в лесу не нашёл. Солдат с передовой. По его облику видно. Там в тылу, в конце тропы должны были стоять приёмные пункты санроты. Весь полк ушёл на высоту. Я показал ему рукой на тропу, постучал ладонью по уплотненноё полосе земли и замахал в том направлении. Потом сообразив, что солдат не может говорить, но возможно слышит, громко сказал: Иди по этой тропинке и никуда не сворачивай! Пройдёшь поляну и на опушке увидишь санчасть. Солдат посмотрел на меня потухшим взором, окинул лежщих перед ним солдат на земле и зашипел на нас кровью. Мне стало не по себе, стыдно и невыносимо за наше лежачее положение, за нашу трусость и ничтожность преде ним. Он стоял перед нами во всеь свой рост и смотрел свреху не нас, ка мы ползая по земле, дрожим от взрывов. Слушая меня он не шелохнулся, когда рядом и сзади у него за спиной разорвались снаряды, а мы невольно вздрогнули и сжались в комок, распластавшись на земле. Он повернулся на месте, посмотрел на тропу и медленно пошёл в обратную сторону. Он отошёл от нас всего несколько шагов и в это время впереди и сзади рванулась земля и поднялась на дыбы. А он прямой и несгибаемый принимая все земные и небесные удары на себя, продолжал, не меняя шага, идти. Его окутало дымом, заволокло самим взрывом, он совсем исчез из вида и потом опять появился на тропе. Вот несколько прямых ударов блестнули перед ним. Ну всё!- мелькнуло у меня в голове. Погиб! Разорвало! Через некоторое время дым рассеялся и его прямая фигура продолжала плыть над тропой. При взрывах его обдавало огнём, рвало полы шинели, волной было опрокинуло его, а он невозмутимо продолжал удаляться от нас. Он ни разу не дрогнул от близкого удара, как все живые, которые лежали за насыпью землянки. Снова послышался набегающий сверху гул, потом он перешёл в шипящий звук, на миг затих и прокатился эхом нескольких разрывов. Мы сжались, дёрнулись в судоргах, взрывы, комья земли, сучья деревьев и клубы дыма взметнулись над тропой и окутали нас. Одинокая фигура солдата пропала из вида. -Ищет смерти! подумал я. Боковым ветром дым отнесло в сторону. Мы смотрели туда, вдоль тропы. Землистая серая шинель снова выплыла и продолжала свой путь. Взрывы следовали один за другим как бы обгоняя друг друга. Все смотрели не отрываясь вдоль тропы со страхом ожидая увидеть пустое место. Вот сизый дым снова рассется и землистый тёплый комок остнется неподвижно лежать на дороге. Мы видели бесчисленные дымящиеся трупы своих солдат. Видели тяжело раненых истекающих кровью. На глазах у нас разрывало на куски бегущего человека, но такое безразличие к жизни мы наблюдали первый раз. Мы смотрели на тропу и и каждый раз появлялся на короткое время как видение, выплывая как из облаков. Но вот он исчез за поворотом и потом мы не узнали дошёл он до санчасти или нет. В конце тропы он скрылся из вида. А немцы казалось остервенели. Они беспрерывно били по опушке леса. Заградительный огонь не замолкал ни на минуту. Они хотели не допустить пополнение на высоту. Почему мы не помогли ему? Почему не пошли проводить до санчасти? Потому что ни один из нас не имел права покинуть своего места. Если моего солдата задержат в тылу с ранением из чужого подразделения, то его обьявят дезертиром. В начальный период войны солдаты под видом помощи раненым сбегали с передовых позиций, остиживались во втором эшелоне, пока на передовой шёл бой. Потом приказами и судами это дело прекратили. Но вот наконец немцы сделали паузу в обстреле. Я поднялся на ноги и посмотрел в сторону высоты. Там стоял густой столб дыма и пыли. Только сейчас я заметил, что день солнечный и жаркий. В лесу пахло болотом и отвратительным едким запахом немецкой взрывчатки. -А что!- подумал я. Можно бы сделать взрывчатку химически безвредной, но с резким запахом гнилой помойки. Запах как запах! А у людей бы нутро выворачивало. Психика великая вещь. Я окинул лежащего рядом связного солдата и велел ему пробежать по опушке леса и узнать нет ли потерь в пулемётных расчётах. -Узнай! Все ли живы? Сколько раненых? И быстро назад! Я присел на скат землянки, вынул кисет, на кусок газетной бумаги насыпал щепоть махорки, свернул, послюнил и закурил. Затянувшись несколько раз, я посмотрел на своих солдат и подумал: Что нас всех ждёт там на высоте? В любой момент может прибежать связной из полка, передать приказ и рота пойдёт на высоту. Пулемётную роту бросят на высоту, когда славяне прочно займут немецкую траншею. А сейчас пока неизвестно занята высота, взята траншея? На высоте по-прежнему слышался гул и отдельные раскаты взрывов. Время шло, а с высоты не поступало никаких данных. Если из стрелковых рот пошлют связных, то они обязательно появятся здесь на тропинке. Бежать напрямик через завалы в лесу никто не будет. Лезть по бурелому и в болото никто не станет. Другое дело раненые. Им не нужно искать комбата им всё равно где ползти. Но и они не пойдут по лесному завалу. В сорок втором комбаы управляли ротами просто. Выводили их на исходное положение, ставили задачу и уходили в тыл. Потом по телефону, пока он работал, на рассвете подавали команду давай вперёд! Только в конце войны комбатов и их замов стали иногда выгонять на передовую. А в ту пору, когда у нас всё держалось на винтовках, кто как мог прятались в лесу. Огневое превосходство немцев всех ставило на свои места. Роты впереди, комбаты, штабы и пушки сзади, подальше от пехоты чтобы уцелеть. В полку часто оставалось полсотни боевых штыков, в то время как в штабах и тылах сидели до тысячи. Но и те и другие знали свои места. Никто из тыловых не претендовал на должность командира стрелковой роты. Одни глотали осколки и лопали свинец, другие жевали сало и поднимали чарки за победу. Вон замком полка по этой самой части, одной рукой тянется к телефон, другой держится за сиську. Для кого война, а для кого хреновина одна! А потом он будет рассказывать пионерам, как воевал на фронте, лчино, под пулями ходил. Здесь на передовой, где землю роют немецкие снаряды, гдк льётся кровь и люди прощаются с землёй, об этом думать солдаты не могли. Никому в голову не приходило, что где-то там сзади лежит замкомполка и греет руки, под пёстрым одеялом. Но справедливости ради, нужно сказать, что на передовой однажды произошёл подобный случай. Этому есть живой свидетель Соков Пётр Иваныч. Случилось это в обороне, где несколько дней подряд шёл дождь. Залило хода сообщения. Солдаты сидели в окопах, никто не хотел ходить. Кому охота черпать мутную жижу сапогами. А поверху постреливал немец, кругом стоят лужи, гляди не поскользнись. Случилоcь накануне прислали в роту нового офицера на должность командира взвода. Его направили из артиллерии по некотрым соображениям в пехоту. Родом он был из Ачинска, как в дивизии говорили-свой! Земляк! Паря! До войны он служил в этой дивизии. В звании он был старший лейтенант На передовую его привел связной из полка. Мне позвонили, что его пришлют ко мне в роту. Но где и как он проштрафился и за что его послали на исправление в пехоту по телефону мне не сказали. Телефонистам видимо не положено было знать эту информацию. Я узнал от своего политрука Сокова, что старший лейтенант в тылу разложился. Теперь он прибыл как офицер оправдать своё доверие. Попасть из артиллерии в пехоту-заживо похоронить себя! Когда связной доложил о его прибытии, я отпустил солдата и предложил старшему лейтенанту место рядом на нарах. Я повел разговор о порядках на передовой в пулемётной роте. В конце разговора я добавил: -Меня хотели настроить против тебя. Я отказался. Это дело не моё, перевоспитывать морально неустойчивых офицеров. Я командир роты, на моей шее целая рота солдат. У меня своих забот хватает. Вон политрук, он все равно ничего не делает. Поручите ему. Скажи! Что собственно произошло? Мы помолчали. -Хочешь рассказывай! Хочешь не говори! Это дело твоё! Я не настаиваю! Старший лейтенант замялся. Достал пачку папирос "Беломор" угостил меня, закурил сам и по видимому нехотя стал рассказывать свою историю. Снарядов у нас маловато. На каждую пушку держали только запас НЗ. Я был командиром батареи в отдельном артдивизионе. Моя батарея была придана вашему полку. -Вы стояли за лесом?-спросил я. Да! -Огневые у нас там! -А на чём ты погорел? -Сейчас расскажу! Он замолчал и о чём-то задумался. -Оставлю за себя взводного. Прикажу оседлать лошадей. Махну с денщиком в деревню. Денщик с лошадьми стоит, а я в избу. Жила в одной деревне молодая бабёнка. Муж на фронте солдатом вшей кормит, а она одна, всё хозяйство на ней. Помочь некому. Дров, сена заготовить! -А за что собственно ты попал в пехоту? -Слушай дальше! -Днём я объезжал огневые своей батареи, драил взводных, для порядку иногда и солдат. Стращал их передовой. Они этого очень боялись. Вечером отправлялся в деревню навестить свою милаху. Две подводы дров послал ей. Солдаты всё распилили и раскололи. Сена два воза отправил туда. Травы нынче высокие удались. Мы своим лошадям на всю зиму заготовку сделали Однажды днем, когда я отдыхал на батарее, к моей милахе явился новый кавалер. Приезжаю вечером, ослабил под седлом подпруги поставил коня в сарай, бросил сани, я был тогда один. Захожу в избу. Смотрю. У неё за столок сидит новый хахоль. При тусклом свете лампы я не разглядел его. Да и чего там смотреть. Схватил его за шиворот, он сидел спиной ко мне, и поволок к двери. Мои солдаты ей, стерве на всю зиму дров накололи, а этот на готовое уже тут как тут. Думаю, главное теперь не дать ему опомниться. Лучше сразу под зад сапогом, чтоб отвадить. Чтоб дорогу забыл. Я боевой офицер, а этот видать тыловая шкура. Вот думаю тыловая гнида из пархатых снабженцев. На столе печение, сахар разложил. Моя краля ему на сале чего-то жарит, дровишки жгёт мои. Фляга на столе и два стакана. Она к столу, а он её по бёдрам руками шарит. у дверей я его сгрёб в охапку, дотащил до крыльца и сапогом сзади между ног врезал, да так, что он полетел как кошка, когда её подденешь ногой со зла. Стою на крыльце смотрю. Вот думаю. Поднимется на ноги, мой паря рыкнет на него для страха и побежит шелудивый пёс, поджав под себя хвост. Смотрю оправился, оторвался от земли, встал на коленки и повернул в мою сторону своё мурло. И что же я вижу? Наш зам Шарабан стоит на четвереньках. Стоит он в постыдной позе и жалобно смотрит на меня. Он наверно думал что я более важная персона. Уж очень безцеремонно с ним обошлись здесь. Он никак не ожидал что его сгребут и вышвырнут из избы. Когда я вошел в избу, вижу сидит спиной сытенький, значит при складе ворочает. Когда я его сгрёб тут уж не спрашивал про звание и должность. Я смотрел на него с крыльца как он побитый с трудом поднялся на ноги и придерживая разбитый зад поплёлся в темноту. Только сейчас я заметил что в кустах его поджидал солдат с двумя осёдланными лошадьми. Узнал он меня в темноте или нет. Но запомнил кажись хорошо. Вот и всё моё преступление. Когда я вернулся в избу, хозяйка жалобно причитала. Она всхлипывала, оправдывалась, что он только приставал к ней. Я сел, сгоряча за стол, внутри у меня всё клокотало, выхлестал из фляги спиртное, закусил и со злостью хлопнув дверью ушел. С того дня в моей службе начались неприятности. Командир дивизиона стал на меня смотреть как на враге, хотя мы были земляки. -А ты откуда лейтенант? Наш, паря? -Нет, я не ваш. Я москвич! -Да! ты чужан в нашей дивизии-Я понимал молчаливый сговор и не сдавал позиции. Вскоре батарею перевели в другое место. Меня строго предупредили на счет самовольных отлучек, я даже расписался в приказе по этому поводу. Но потом взбеленился и как-то ночью решил проведать свою зазнобу. Просто меня подмывало не ходит ли туда Шарабан. Как и следовало ожидать, под деревней мне устроили засаду. Арестовали, лошадь отобрали и отправили пешком под конвоем. Потом начались допросы. Дело моё передали следователю. От должности отстранили. Дело готовили передать в трибунал. Я стал просить перевода в другую часть. Сказал, что я согласен на любую должность. Мне объявили. По решению командывания за моральное разложение и самовольные отлучки меня направляют на исправление в пехоту. Артиллеристу было лет двадцать семь. Они были с Петей почти одногодки. Старший лейтенант был маленького роста, широк и плотноват. Имел подвижное смуглое лицо и длинные руки. Внешне он был больше похож на деревенского гармониста, чем на офицера с военной выправкой. Его фуражка была похожа на заломанный деревенский картуз. Козырёк, аляписто сшитой дивизионным портным фуражки торчал загибаясь лопатой вверх. Из под этого безформенного картуза торчал наружу клок завитых волос. Парикмахеры в ротах не водились, а он явился не бритый и не чесаный, не побрызганный одеколоном. Не было у него и выправки. Поясной ремень висел на животе как хомут на деревенской лошади. Ходил он вразвалку, растопырив ноги. Со стороны казалось, что он с трудом передвигает их, но во всём теле его чувствовалась мужицкая сила. Он кончил рассказывать и совсем замолчал. Я не стал ковырять его своими вопросами. Все что я узнал от него, во мне не пробудило ни понимания, ни оочувствия. Я сидел на нарах и перебирал в уме, в какой взвод его послать. -Ты как? Сразу в окопы? Или посидишь денёк, другой здесь у меня? У тебя о передовой ложное представление. С тыловыми замашками и вредными привычками придёться кончать. Ваш брат тыловики народ избалованный. Солдат за людей не считают. Подавай мне то и другое! Постель с периной! Да баб для баловства! -Личного повара наверно имел! Еврея парикмахера для себя содержал! -Он тебе анекдотик во время бритья, а потом попылит одеколончиком на лицо и на волосы. -У нас этого баловства не бывает! С первого дня кишками почувствуешь, что такое пехота и как живут на передовой. Может показаться тяжело и невыносимо, после барской жизни в тылу. Если с первого дня не убьют, то через пару месяцев привыкнешь. Привыкнешь к снарядам и пулям-легче станет, жизнь покажиться милее. -Учти! Солдаты на передовой тебе не халуи и не серая масса. С людьми нужно ладить, уважать их достоинство, делами показывать, что ты не из робости рядом сидишь. -Ну как? Останешься здесь или сразу на передовую? -Давай сразу на передовую! Теперь у меня одна дорога! Назад хода нет. -Давай, так давай! Вот связной солдат. Он отведёт тебя в пулемётный расчёт. Командир расчёта сержант Балашов, парень очень скромный, спокойный и даже застенчивый. Имеет большой опыт войны. Присмотрись к нему. Познакомься ближе. В бою он надёжный и верный солдат. Подойди к нему по хорошему будет верный помощник в делах. -Но учти, твои прежние привычки, замашки, разные штучки и шуточки во взводе не должны быть. Меня лично не интересует у кого с тобой и у тебя с кем счёты, кто твои друзья и кто твои враги. Запомни! Меня это не касается! Рота в этом составе воюет давно. Пулемётные расчёты подобраны, солдаты притёрлись друг к другу. Порядки у нас свои. Ты их не заводил. Не тебе их и ломать. На свой лад не пытайся что либо переделывать. Меня вызывали в полк на счет тебя. Штабник пытался меня убедить, чтобы я для тебя создал особые условия. Я оказал, что не занимался такой работой. -Вы и так прекрасно знаете, что послав человека в пехоту, обрекли его на верную смерть. -Здесь на передовой убивает всех и особенно новеньких. На это они очень расчитывают. -В отношении со мной у тебя всё ясно. В служебных делах особых трений не будет, если ты будешь по человечески обращаться с солдатами. С нашим политруком сам наладишь связь. Завтра Петя явиться сюда. Он сегодня в политотделе ошивается. У него важные дела. не то что у нас с тобой! Командовать тобой он не будет. Он зто дело не любит. Команды в роте отдаю я, а он о тебе будет писать в своих политдонесениях. Попробуй поговори с ним сам на чистоту. Я поднялся с нар и направился к выходу. -Вот связной, -показал я рукой. -Он отведет тебя пулемётчикам. Я был моложе этого артиллериста. В молодом возрасте разница в пять шесть лет играет большое значение. Жизненный опыт у человека есть. Я за год боёв накопил опыт войны. Он обошел меня в житейских вопросах. Мне колосально повезло. Мои сверстники, офицеры, многие сложили головы. Артиллерист этот и пороха не нюхал. Сено косил дровишки колол. Верхом в седле по батарее ездил. На следующий день в землянку явился политрук Соков. Жизнь в землянке пошла своим чередом. Беспрерывно лил мелкий противный дождь. Немцы стреляли редко, даже совсем не стреляли. В такую погоду обходились без стрельбы. Дни и ночи проходили в спячке. Соков редко посещал пулемётные расчеты. Я особенно и не настаивал. Его основные пути пролегали от землянки в тыл и обратно. Чего человека посылать на передовую, когда он пулемёт не знает как следует. Солдаты чего нибудь напортят, скажут политрук велел. Работу пулемётов и несение службы расчётами проверял я сам. Но как-то в последнюю неделю всё сразу изменилось. Теперь вдруг политрук изъявил желание заняться ночными проверками. -Что случилось Петя?-спросил я его. -Нам дали указание в политотделе, чтобы мы политработники занялись проверкой солдат в окопах. -Ложись спать! Вдвоём там делать нечего! Я пойду один! Всё проверю! -Поговорю с солдатами! И к утру вернусь! -Ну и дела!-удивился я. -Что не веришь? -Верю, верю! Когда это было, чтобы политрук роты ночью по окопам ходил. А командир роты спал себе спокойно! Неужели вас лоботрясов и в самом деле заставили ходить? Что-то не вериться!-я качал головой, удивлялся, вздыхал тяжело, смотрел на Сокова, он собирался неторопясь. Теперь ночами я спал спокойно. Политрук с темна до рассвета дежурил у пулемётов. Вторая дождливая неделя была на исходе. Всё шло как по маслу, ничего не случилось. Но вот из полка пришел приказ и пулемётную роту сняли с обороны. Нас бросали на Пушкари. При переходе на другой участок было заметно, что политрук с большой неохотой покидал обжитый передний край. Когда мы вышли на опушку леса под Пушкари. Соков уже не бегал по пулемётным расчётам. Ему это как отрезало. Он сразу охладился на разговоры с солдатами и теперь лежал рядом со мной у затопленной водой землянки. Может немецкие снаряды успокоили его. Может он почувствовал мелкую дрожь в теле- верный признак смерти. Лицо его было сосредоточено, озабочено и угрюмо. Взрывы следовали залпами одни за другими. Земля билась и дрожала как в предсмертной агонии. Появившийся из облака дыма солдат без челюсти по-прежнему стоял у меня перед глазами. Огонь батарей немцы перенесли несколько в глубь леса и теперь мы не жались к влажной земле. Мы полусидели за насыпью землянки. Я ждал связного из полка, чтобы двинуться с ротой на высоту. Но через грохот и вой в лесу вряд ли кто мог живым прорваться к нам. Только тот с оторванным горлом солдат, как призрак парившей над тропой мог невзирая ни на что пройтись неспеша по лесу. Вой снарядов и грохот взрывов внезапно утихли. Немцы вдруг почему-то прекратили обстрел. Наступила внезапная тревожная тишина. Что-то немцы задумали? Со стороны бугра, куда уши наступавшие роты, послышались шаги человека, посыпались комья земли и камушки. Вниз с высоты бежал солдат. Пожилой солдат сбежал по тропинке, обогнул землянку и тяжело дыша, опустился на землю около нас -Братцы! Скажи как просто! Только что был у немцев, а теперь у своих -выпалил он на одном дыхании. Все кто сидел переглянулись. -У каких немцев?-спросил я. Солдат огляделся по сторонах, как будто его кто-то собирался схватить и потащить обратно, улыбнулся, обвел всех удивлёнными глазами и кашлянув добавил:-Я у настоящих немцев был -Ты, что ранен? -Никак нет! Совершенно цел! Ни одной царапины! -А как же ты к немцам попал? И где ты собственно был? Солдат был в приподнятом настроении. Винтовки он не имел. -Ты с какой роты? -Со второй, товарищ лейтенант. Старшина у нас Филипчук. Хохол такой! С усами! Я прибывши с новым пополнением. Утром нас нынче послали брать высоту. -Ты мне скажи!-перебил я его, наши немецкую траншею взяли? Взяли-взяли! Как раз самую середину, а горбушки у немцев остались. Наши по серёдку, а немцы по краям сидят. -Мне-то товарищ лейтенант, командир роты приказали по траншее влево до конца бежать. Нас было трое. Мы по пустой траншее быстро просунулись вперёд. Дошли до самого конца, а там за поворотом ихний пулемёт ударил в упор. Двоих сразу. А я лицом вниз упал. Лежу не шевелюсь. Слышу немцы бормочут, балаболят по своему. Потом слышу шаги. Понял. Немцы подходят. Мне показалось, что они хотят пристрелить меня. Я аккуратно подал задом. -Что делать? Поднял голову. Взглянул вверх. А они стоят надо мной и чего-то залопотали по своему и смеются гады. Я поднял руки. Привели меня в ихний блиндаж. Кругом телефоны, провода. -Ни как у нас по одному проводу! -спросил я. -У них там в блиндаже офицеры сидят. Один такой худой и высохший говорит по-русски. Сняли с меня поясной ремень и подсумок, вещмешок положил я на стол. Подошел солдат обыскать для порядка. Постучал по карманам. Нащупал в кармане огнево подумал граната. Ткнул меня автоматом и залопотал чего-то офицеру. -Что у тебя там? Сказываю Зажигало -Какое такое зажигала? -С кремнем, фитилём и зубилом. Всё как положено! Я же курящий! -Вынимай! -Сей момент! Я полез в карман и достал кремень. -Это что? -Кремень! Лезу в другой карман, достаю фитиль и зубило. Вижу немцы пригибаются. Видать бояться нашего брата. Может думают я подорву себя и их вместе. -Это что? -Это фитиль и зубило! -Для чего всё это? -Давай сигарету, сейчас покажу! Офицер щелкнул портсигаром, я запустил руку и сгрёб две сигареты. Одну про запас за ухо, другую в рот. Приложил фитиль к кремнию, ударил напильником, посыпались искры. Немцы аж вздрогнули. А я раздул фитиль и прикурил сигарету. После этого немцы от смеха все покатились на пол. Они держались за животы, ржали как лошади, показывали пальцем и кричали-"тойфель машине!" Офицер захотел прикурить от моего зажигала. Он достал сигарету и сказал: Я буду прикурить от твоей адской машины! Всю Европу прошел, а такого ещё нигде не видел! Великий Росия! Я громыхнул ещё раз для эффекта, хотя фитиль и горел. Офицер прикурил, пробуя на вкус аромат. -Чудесно! -и добавил по немецки,- Вундер бар! Солдаты бросились прикуривать сигареты. Они смеялись, хлопали меня по плечу, о чём-то спорили и говорили: Колосаль! Я замял фитиль, затянул его в трубочку и положил в карман. Офицер показал мне пальцем на стол, чтобы я свою машину оставил им как трофей. -Иван! Давай-давай! Потом он сказал мне давай Иван иди назад! Иди к русским. Мы тебя отпускали. Передай завтра траншею назад заберём. Потом он ругнулся по нашему и велел мне идти-Шнель! Я вылез на бруствер, думал что в спину стрелять будут. Но когда отошёл подальше, вижу, остался жив. Вот я здесь братцы, слава богу, у своих. -Слушай! А расскажи, какие они немцы из себя? сказал телефонист. Я посмотрел на него и махнул рукой в его сторону, мол хватит задавать глупые вопросы, сходи и посмотри сам, и спросил пришедшего солдата -А ты брат не врёшь? Может ты драпанул с высоты с перепугу, бросил винтовку и теперь тут заливаешь на счёт зажигалки? Попадёшь в батальон, оттуда прям к оперу под конвоем придётмя топать, километров десять не меньше будет. Так что ты лучше сказки нам не заливай. Ведь если ты был у немцев, то тебе милый друг следователя не миновать. А потом сам знаешь, к ели и расхлолают. 'Гы уж лучше ока-ки, сдрефил со страху. Я показал ему глазами на телефониста и добавил: понял меня? -Как не понять! Товарищ лейтенант! Солдат покачал головой, соображая. Спасибо за науку, товарищ лейтенант! У меня и вправду с перепугу память отшибло. это наверно я видел сон! Можно я пойду к своим в роту? -дорогу найдёшь? -Как не найти! Утрой шел вместе оо всеми! Солдат поднялся на ноги, вытер рукавом с лица пот, пригнулся к земле и широко бросая ногами, побежал вверх на высоту. Через некотрое время снова зашуршали снаряды. Их грохот не умолкал до вечера. К вечеру немцы ослабили огонь, с высоты побежали раненые. С высоты спустился раненый в руку лейтенант. Он присел около нас отдохнуть и попросил ему свернуть папироску. С немецкой стороны хорошо просматривается весь участок траншеи, -сказал он. -Высокий бруствер траншеи чётко выделяется на общем фоне. Немцам видно наших солдат, когда они перебегают или высовываются. Снарядами бьют по траншее. Сначала не попадали, теперь пристрелялись. Завтра с утра начнеться хорошая жизнь. Соседний полк прорвать оборону не сумел. Понёс большие потери. Узнав что мы ворвались в траншею, командиры рот собрав остатки своих рот влились к нам и теперь в траншее тесно. Теперь оба полка доложили что заняли высоту. Не знаю куда вы со своими пулемётами денетесь. Пока раненый лейтенант рассказывал и курил, в пулемётнуй роту прибежал из полка связной и передал приказ немедленно подняться кверху. Я разослал связных по взводам, собрал всю роту в одно место, подал команду и пулемётная рота пошла на высоту. Солдаты подхватили пулемёты и тяжело ступая тронулись за мной. Перед траншеей на склоне лежали наши убитые и раненые солдаты. Видя, что пулемётчики проходят мимо, раненые не стали просить их о помощи. Они лежали и ждали санитаров, когда те за ними придут. Они понимали, что пулемётчики пройдут мимо и не остановятся. Они не имеют на это права. Многие, кто мог двигаться сами ушли с высоты. Здесь лежали саные тяжелые. Я ускорил шаг, подъём уже кончился. Впереди было тёмное небо, зарниц от орудий не было видно. Вдоль деревни вправо и влево проходила зигзагами немецкая траншея. Танк, наступавший о пехотой, стоял у разбитого сарая. Из-за угла торчала его пушка. Танк стоял недвижим. Немцы сбили ему гусеницу. Может что повредили и внутри. Политрук Соков шел рядом со мной. Когда мы подошли к траншее, я на миг остановился, посмотрел вдоль неё. В траншее было тесно. Везде сидели стрелки довольные, что сразу попали в надёжное укрытие, что не нужно копать окопы и соединять их ходами сообщения. Я остановился на какую-то долю секунды, чтобы оценить обстановку. Соков был рядом и тут же исчез. За ним полезли в траншею и некоторые из солдат. -Куда!- крикнул я на них. -Куда полезли? Всем идти вперед! Траншею проходим мимо! закричал я на них и подался вперёд. Я легко перепрыгнул траншею и пошел дальше в ночную темноту. Те, кто ещё не успел спрыгнуть в траншею перетащили свои пулемёты и последовали за мной. А те самые ловкие и быстрые, которые торчали в ней, удивлённо, не веря своим глазам смотрели нам вслед. Немецкая траншея была отрыта в полный профиль. Здесь можно было укрыться с пулемётами от обстрела, не то что на открытой земле. А лейтенант погнал их в открытое поле. Впереди сто с лишнем метров дорога. За дорогой начинается край ржаного поля. Стебли высокие. За обрезом ржи впереди ничего не видать. Неужель он хочет сунуть нас носом в самую рожь. Пехота оотанеться в траншее, а пулемётчикам идти вперёд! -Траншею не занимать! Всем идти за мной! кричу я. Пехотинцы слышат и тоже удивляются. -Он что рехнулся?- слышу я недовольные голоса и ворчание солдат за спиной. Тут готовая траншея. А он куда-то прёт вперёд? Я кричу ещё раз и солдаты, нехотя удаляються от траншеи. А некоторым. наиболее шустрым приходиться из неё вылезать. Впереди темнеет дорога и белеет высокий край спелой ржи. В темноте край поля чётко выделяется на общем темном фоне. Пулемёты поставим у самой ржи решаю я. Немцам в голову не придёт, что пулемёты стоят в упор по краю поля и что у пулемётчиков перед собой впереди никакой видимости. Свою траншею они пристреляли и завтра сровняет её с землёй. Пулемётчики этого не понимают. Солдаты стрелки рады, что пулемётная рота ушла вперед и будет их стрелков охранять. Они надеются как следует выспаться перед смертью. Только вот о смерти они не думают. Попробуй их убеди! Так что похоже, они и часовых на ночь ставить не будут. Я по опыту знал, что оставаться в немецкой траншее нельзя. Уверен, что завтра с рассвета немцы разберуться. что потеряно, где сидит их пехота и какую часть её заняли русские. Они не оставят живого места на высоте. Пулемётная рота бесшумно подалась в темноту, перешла дорогу и упёрлась в край поля. Вот здесь и окопаемся! негромко сказал я. Пулемёты к бою! Окапаться в полный профиль! Я прошёл вдоль кромки поля, показал места где должны стоять пулемёты и вернувшись велел ординарцу отрыть узкую щель на двоих. Так оказались мы на высоте за дорогой. В другой обстановке, когда я по батальонам раздавал пулемётные расчёты, пулемётчики садились вместе со стрелками. Я оставался где-нибудь сзади, чтобы было удобно ходить то в одну роту, то в другую. А сегодня дело было другое. Пулемётные расчёты были сведены в пулемётную роту и действовали так сказать по моему усмотрению. Пулемётчиков удивило и другое. Пехота осталась сзади, а пулемётные расчёты с тяжелыми "Максимами" заняли линию обороны, где ни слева, ни справа нет никого. Им пока не приходило в голову, что именно здесь они спасут себе жизнь. Солдат всегда вначале берёт страх и сомнения. Здесь они одни. А там набитая траншея Здесь слева и справа немцы, а там славяне, свои. В ночном пространстве, когда ничего не видно, в трёх шагах ничего не разберёшь становиться не по себе. Так уж устроен человек. Он всегда стремится сначала к видимой мизерной выгоде. А в страшную минуту ему хочется быть не одному. Здесь куда не посмотри, в любой момент могут показаться немцы. Солдаты всё время должны быть в напряжении слyxa и зрения. От одной мысли что кругом нет никого вся шкура начинает зудить и чесаться. В глазах мерещиться чёр те что. Я знал, что мои солдаты будут недовольны, что им всю ночь придёться работать, рыть земли лопатами. Мне сейчас было не до дебатов. Они потом сами поймут, почему я их вывел за дорогу к уткнул носом в край ржи для их же пользы. К рассвету солдаты должны закопаться и закончить все земляные работы. Ночью немцы обычно не стреляли. Они побаивались, что по вспышкам орудий их огневые позиция могут быть засечены. У немцев на войне свои заведённые порядки. Ночью они опят. По воскресениям не воюют. Ночью часовые светят ракетами, просматривают передний край. Проходя вдоль кромки поля второй раз я сказал нескольким солдатам! Шевелись! Окопы в полный профиль до утра должны быть готовыI Нарезать ржи! Притоптать свежую землю и застелить окопы! На пулмёты одеть снопы! Тёмная августовская ночь была на исходе. В предрассветных сумерках появились первые проблески в облаках. В этот предутренний час деревенскую дремоту обычно побуждают раскатистые голоса первых петухов. Здесь на краю разбитой деревни петухов не было слышно. Ну-ка тише! Послушаем!- сказал я, сейчас прилетят ранние птички! Сейчас прошуршит первый тяжёлый снаряд, глухо ударит в землю. За первым ударом последует другой, потом заголосит вся батарея. И все эти проблески утренней зари, мысли о петухах и пробуждении деревни исчезнут в рёве и грохоте снарядов и земли. Taк думал я, вглядываясь в разбитый угол сарая, в поле волнистой ржи и в чистое небо над головой. Колос ржи уже налился, потяжелел, клониться к земле, ждёт человеческие руки. Лёгкий ветерок шуршит его густыми стеблями. Пока немцы чистили зубы, готовились к завтраку и брились над фронтом стояла гнетущая тишина. Когда очень тихо, то хуже чем грохочет. Почему-то ждёшь ещё более страшного. В окопах беззвучно шевеляться солдатские каски. Влажный, напоённый утренним туманом воздух был прохладен. Чуть кто стукнет лопатой, все солдаты сразу настораживаются, смотрят в ту сторону. С рассветом, с первыми проблесками солнца по гребню высоты ударил первый немецкмй снаряд. С первым раскатистым взрывом дрогнула земля и сжались серые пригнутые к земле спины. Вверх взметнулось облако дыма и осколки веером разлетелись в стороны. И всем стало сразу ясно, что началась пристрелка траншеи. Пулемётчики мгновенно прозрели, до них дошло, почему я их вывел вперёд. С этим первым коротким ударом им стало ясно, что стрелковые роты обречены. Подавшись ночью вперёд, к самому краю поля и окапавшись незаметно, пулемётчики оказались вне зоны прямого попадания снарядов. Немцы отлично видели свою траншею, все её извилины, отроотки и стрелковые ячейки. Все эти мелкие детали и даже отхожие мест были подробно нанесены у них на карте. К утру, пока славяне спали, немцы сумели поставить колючие рогатки в хода сообщения. Теперь общая траншея, в которой сидели наши и немцы была разделана рогатками с колючей проволокой. Между солдатами той и другой стороны пролегала граница. Группы солдат, находящихся по обе стороны раздела понимали друг друга. Между ними был молчаливый сговор, они не стреляли в противную сторону. К утру, когда границы воюющих сторон были определены, немецкая артиллерия приступила к обстрелу середины траншеи. Я оглядел ещё раз высоту, ржаное поле, посмотрел в сторону траншеи и спрыгнул в глубокую воронку. Там вниз головой лежало неподвижное тело нашего стрелка солдата. На глинистом дне, стекая, скопилась кровь. Солдат видно был тяжело ранен, добежал до воронки, упал вниз головой и умер. Я присел на корточки возле него, достал кисет с махоркой, свернул козью ножку и закурил. Затянувшись несколько раз, я посмотрел на убитого и подумал, сколько таких мальчишек остались навсегда в Бельской земле. Сколько солдатской крови впитала в себя эта истерзанная земля. Может на этом самом месте будут когда-то жить мирные люди и именно здесь на солдатских костях воздвигнут они свои помойки и дощатые" сортиры. И будут счастливы, что пришлось использовать готовую яму. Взошло солнце. Немцы, наращивая темп стрельбы, обрушились всем огней своих батарей на высоту. Высота дрожала и гремела. Снаряды рвались по обе стороны траншеи. Вверх поднимались огромные всполохи земли, куски глины и обрывки солдатских шинелей, рявкали мины, со свистом и скрежетом летели осколки. Я выглянул поверх земли, рядом стоял пулемёт, прикригый охапкой соломы. Я свистнул. Из окопа показалась каска и лицо солдата. Пулемётчик увидел меня и улыбнулся. Он видно сумел оценить своё место. Теперь когда до него долетал зловещий рёв со стороны траншеи, он улыбался. А это было важно для нашего общего дела. Солдат помахал мне рукой, показал оттопыренный вверх большой палец и тут же пригнулся в окоп, рядом ударил снаряд с недолотом. Грохот и рёв стоял над высотой, стонала земля. Она дрожала, поднималась к небу и уходила из под ног. Было жутко и страшно смотреть на траншею. От близкого удара воронка начинала ползти под ногами. Потом она как качели возвращалась назад и болталась некоторое время, С каждым близким ударом повторялось всё снова. Над гребнем высоты, где проходила траншея, к небу стал подниматься огромный столб дыма и рыжей пыли. К полудню рёв снарядов достиг бешенной силы. Непрерывные залпы и всплески огнля, тяжёлые удары и взрывы, облака вздыбленной земли закрыли всё пространство над траншеей. В середине дня немцы вдруг прекратили обстрел. В голове и ушах продолжало гудеть, звенеть, стоял грохот, а глазами глядишь и не видешь ни взрывовн ни всполохов. В висках продолжает стучать канонада и каждый её удар отзывается в голове острой болью. Перерыв продолжался часа два не больше. Видно у немцев подошло обеденное время. Пока они ели, курили и отдыхали, мы успели перевести дух. Пулемётчики зашевелились, стали выглядывать поверх земли. Некоторые тёрли в ладонях спелые колоски ржи, сдували шелуху и сыпали зерна в рот. У нас тоже был, так сказать, перерыв на обед. Через некотрое время немцы снова взялись за серьзное дело. Они обрушили на высоту огонь своих батарей. Они били фугасными и осколочными, поливали сверху свистящей шрапелью. Изредка для большего эфекта они по земле пускали тяжелую болванку, которая брызнув землёй при первом ударе, рекошетом взмывала вверх и с раздирающим душу рёвом и скрежетом, кувыркаясь и прыгая, неслась по изрытой снарядами земле. Немцы с присущей им настойчивостью, тупым рвением, упорством и знанием дела терзали землю вокруг траншеи. Отрытая по всем правилам сапёрного искусства, укреплёная боковыми досками и фашинами траншея была набита солдатскими трупами. Перед вечером измотанные тяжелой работой немцы лениво пустили в нашу сторону десяток снарядов и прекратили стрельбу. Весь день подбитый танк стоял недвижимо как мертвый. К вечеру внутри него что-то стукнуло, лязгнули задвижки люка и из-под брюха танка выползли два танкиста. Они огляделись кругом, поднялись на ноги и побежали в сторону леса. Руки и головы у них были перебинтованы. Траншея, где сидели стрелковые роты, дымилась. От неё шёл дым немецкой взрывчатки и лёгкий пар. Пулемётчики в своих ячейках встали на ноги, стали стряхивать налетевший сверху слой земл и пыли, лица их были землистого цвета. Некоторые уже успели завернуть обрывки газет и дымили махоркой. Многие оглохли и одурели. Но все были невредимы и целы. Вот когда уверовали они ни в бога, а в то, что не остались с пехотой в траншее. Если бы я тогда поддался на их несогласие и нытьё, торчали бы они сейчас трупами в траншее, не увидели бы ни солнца ни белого света и не вдыхали бы крепкий запах дыма махорки. А солнце, проглядывая сквозь облако пыли и дыма уже клонилось за вершины высоких деревьев к закату. Роту спасло то, что солдаты зарылись в землю уткнувшись лицом в край ржаного поля. Кто из стрелков в траншее остался в живых, трудно было сказать. В траншее могли уцелеть лишь те, кто во время обстрела подался вплотную к рогаткам. Командиры рот видно погибли вместе с солдатами. Те из раненых, кто пытался сразу бежать, попали под огонь и погибли в пути. А те, кто не мог сам подняться на ноги или надеялся переждать обстрел в траншее, умерли от новых ран. Кроме меня, командира взвода и политрука Сокова офицеров на высоте не оказалось. В стрелковом полку их было много, если считать командира полка, его замов и помов, батальонных и других прочих офицеров. Там в полку сидели артиллеристы, сапёры, связисты, химики, оружейники и прочая всякая тыловая братия. Я не говорю о медиках и тех кто дёргал вожжами и хлестал кнутами своих костлявых кляч по бокам. Все эти участники во время обстрела укрывались в лесу. С исходных позиций, когда командиры рот поднимали своих солдат и шли вперёд, политруки стрелковых рот смылись в тыл под всякими предлогами. Исключением в данном случае был Пётр Иваныч Соков. Он хотел было остаться в тылу, но я покрутил головой и он не посмел бросить пулемётную роту. Он пытался задержаться в траншее, боясь что ночью возле ржи немцы нас обойдут, но перед рассветом почуяв недоброе сам прибежал в роту. Теперь он сидел с моим ординарцем в одной щели. В штабах и службах полка и среди тех, кто прятался в лесу от обстрела, никто не знал, что делалось сейчас на высоте. Как и кто здесь держал оборону? Кто остался жив в этом грохоте? По всей лестнице командных инстанций повелевали и требовали данных о Пушкарях. На картах района рисовались стрелы, рукой наносили решительные удары, а где эти ударные роты, что они делали в данный момент никто не знал. Никому в голову не приходило, что ушедшие на высоту пребывали уже в ином и лучшем мире. Послать на высоту человека, это значит послать на верную смерть А кто из тех кто скрывался в лесу добровольно пойдёт на это. Солдаты обречены. У солдат одна дорога. А зачем например политрук будет подставлять свою шкуру, чтоб в ней появились дырки. Или тот же комбат. Хотя батальон в полном составе ушел на высоту. Командир полка под пятью накатами. А почему комбату не сидеть под тремя в том же лесу. Солдат и ротных пришлют сколько угодно, а комбаты на дороге не валяются. Рапортуя выше они плели догадки и строили версии, стараясь угодить ответами вышестоящим начальникам. Наиболее тёртые устраивали свои накаты по соседству с перевязочными пунктами. Пока солдату делали перевязку и вправляли кости, комбат стоял над раненым и задавал ему вопросы. После перевязки с раненым не поговоришь. Он отмахнётся рукой и потребует кормёжки. Принуждать раненого нельзя. На кого нарвешься. Этот промолчит. А другой при всех пошлёт тебя подальше. Но что мог оказать раздавленный грохотом солдат, переживший смерть, истекающий кровью. Он на фельдшера рычит от боли. Он не помнит как его ранило, а его спрашивают о какой-то обстановке. Чего спрашивать? Раз харчей не даёте! Мне тепереча не до вашей войны! А пожрать бы надо! Чайку с заваркой и в накладку горячего! -Где ваш командир роты? настаивает комбат. -А где ему быть? Кто его знает? Может убит! А может ногу оторвало! Голову не поднять! Света не видно! Грохот и темнота! А вы своё! Где, да где командир роты? -А много солдат живых сидят в траншее? -Подымишь голову, глянешь вправо, влево! Кто его знает, живой он или мёртвый? У мёртвых тоже открыты глаза! Сбегай сам, посмотри, чего боишься! После таких слов комбат затыкался на время. Раненый солдат знал одно хорошо и точно, ему обязаны сделать перевязку и если зубы целы дать похлёбки и щепоть махорки закурить. И теперь какой бы ему вопрос не задавали, он отмахивался и знал твёрдо, что его с мысли не собьёшь, он держал в голове твердо намеченный план. Ещё несколько солдат сидели на земле и ждали перевязки. Они отвечали неохотно и невпопад. Солдату утомительны были эти вопросы. Если он не знал или не хотел отвечать, он мотал головой, показывал на затылок, что там болит голова. Не видишь, что я контужен. Третий солдат, на которого налетел комбат, отмахнулся от него рукой, как от надоедливой мухи, прилетевшей на запах крови. А последний, с перевязанной рукой, оказался словоохотливым. Он взялся отвечать комбату всё как надо. У него в голове была такая стратегия, что лежавшие другие закачали головами. -Ну и дяла! Ему не меньше чем батальоном надо командовать! Из блиндажа в это время высунулся телефонист. -Товарищ гвардии капитан! Вас вызывают к телефону! Из полка требуют доклада! Сколько не посылал комбат на высоту своих связных, назад никто не вернулся. Это была какая-то прорва, которая поглащала в своё нутро всё живое. Не идти же на высоту самому! Почему эти идиоты ротные не могут послать сюда толкового солдата? Должен же комбат знать обстановку! Связные, которых послали на высоту пропали без вести. Один получив ранение в голову вернулся назад ни с чем. За целый день непрерывного грохота до перевязочного пункта добрались несколько одуревших солдат. Истерзанные, грязные, оглохшие и голодные, они не могли понять о чём их собственно спрашивали. Только глаза их устало и с упрёком смотрели на комбата. -Где командир роты? срываясь в голосе, закричал он. Я тебя спрашиваю!-надрывался он. -Я сидел в окопе. Земля ушла из-под нас! -Я спрашиваю, где командир роты! Ты понимаешь это? -Как не понять! Потом как ударит! В глазах потемнело! -Ну и что дальше? -Я хотел вылезти, а меня засыпало. Смотрю на небо, а солнца не видно! Да, вроде живой! Утёр лицо, посмотрел на руки, а они в крови! -Командир роты где? -Какой командир роты? Там земля летит вверх дном! А роты никакой! Комбат вышел из себя. Он ждал что солдат вот-вот окажет о командире роты, -И больше ничего? -А чаво ещё? Комбат сплюнул и отошел в сторону. На дороге показались новые раненые. Но когда они приблизились, оказалось, что они с другого полка. Из блиндажа выглянул замполит. Комбат подошел к нему и спросил: -Ну что будем делать комиссар? Замполит вышел из блиндажа и пожал плечами. Комбат не выдержал и заорал: -Кем я командую? Раненые солдаты повернули головы и посмотрели на него. Замполит взял его под руку и увел в блиндаж. А солдаты, сидевшие на земле, продолжали между собой разговор. -Послушай браток! Иду я по траншее, смотрю в бок отходит узкий проход. Зашел туда, смотрю очко круглое. Из гладких струганных досок сделано. Удобное, чистое и не тесное. Поглядел, подумал и пошел назад. Шарахнет ещё в таком гадком месте и будешь болтаться в немецком дерьме. Солдат посмотрел на концы своих почерневших пальцев и продолжал. -Только я вышел обратно, а тут вдруг ударил снаряд и оглушило меня! Он никак не мог понять, что от него хотел крикливый комбат и зачем немцы на переднем крае оборудовали себе отхожее место. -Видно у немцев слабые желудки! Или едят по многу! сделал он заключение. Я товарища гвардии капитана хотел спросить про немецкий сортир. Да он и слушать не захотел. День был на исходе. В штабе полка кипела работа. Из дивизии требовали доклада о ходе наступления на высоту. В телефонной перебранке с комбатами постепенно вырисовывалось, что наши взяли высоту, что и требовалось доказать. В ситуации, когда достоверные данные отсутствуют важно доложить и попасть в струю. Тебя потом не забудут, непременно отметят, глядишь и представят к награде. Не будут же писать представление на Ваньку ротного, который отсиживался на высоте. Штабная работа требует изворотливости, ты всё время на глазах у начальства. Это не то что ротный, взял ушел на высоту и сидит там. Если ты даже и не в курсе, ты всёр авно должен придать своим словам уверенность, если хотите лихость, в этом успех продвижения вперёд, В донесениях и сводках появились внушительные цифры убитых немцев. А как же без них? Комбат подсчитал раненых и донес, что в полосе наступления батальона убито не меньше пятнадцати солдат противника. В полку эту цифру сразу округлили. Что они там дуру валяют! Два батальона за целый день боёв не могли убить сотню солдат противника? Могли! Могли! -А что же ты мне на подпись суёшь всего двадцать? Немцы сотнями валяются на высоте, а ты мне двадцать! А на высоте в это время стонали и умирали стрелки солдаты. На высоту послали ещё одного связного. -Найди командира пулемётной роты и немедленно его сюда! Скажи командир полка вызывает! Связной солдат добежал до ржи, нашел меня и мы с ним побежали в тылы полка для доклада. Возвращался обратно я один. Немцы пока не стреляли. Я бежал где перебежками, где шел ускоренным шагом, отдыхая. Поднимаясь на высоту, я подошел к траншее и собирался уже её перешагнуть. Как вдруг услышал гул приближающихся снарядов. Я взглянул в траншею, где сидели солдаты и крикнул им: Ну-ка! Подвинься! Дай просунуться! Но солдаты даже ухом не повели. Я прыгнул вниз между двух солдат, протиснулся между ними, растолкал их локтями и присел в тесноте. В это время ударили снаряды. Я нагнул голову и подался к стенке траншеи. Земля качнулась и задрожала. Снаряды рвались кругом. Когда стрельба утихла, я стряхнул комки земли и пыли с головы и посмотрел на сидящих рядом солдат. -Вы что? Подвинуться не могли? Вас ногами нужно расталкивать! -Что смотришь? Солдат сидевший рядом смотрел на меня в полоборота и держал в руках винтовку. -Чего молчишь? Сообразить не можешь? -Ему кричат подвинься! -Снаряды летят! А он шевельнуться не может! Я взглянул на него и тут только заметил, что сидевший рядом со мной солдат как-то странно смотрит. Он уставился на меня не моргая глазами. Я пригляделся, толкнул его плечом и увидел в открытых глазах его была смерть. Слева тоже сидел паренёк с открытыми глазами. Он смотрел перед собой не мигающим взглядом. Дальше ещё и ещё. Лица их были землистого цвета. -Кто тут живой? крикнул я и поднялся на ноги. Траншея на шевелилась. Солдаты сидели в траншеи привалившись спиной к задней стенке траншеи. Они были мертвы. Плечом к плечу была набита немецкая траншея нашими русскими мертвыми солдатами. Какое военное преимущество получили мы, заняв высоту? Отвлекли на себя часть немецких сил с большим количеством артиллерии? Меня спросили в полку, где сидят батальоны и какой участок занимает пулемётная рота. Есть ли в роте потери? На все вопросы я ответил и добавил в конце, что потерь в роте нет. О батальоне ничего сказать не могу. Он сидит сзади и контакта я с ним не имею. По представлению штаба полка сражение за высоту шло согласно утверждённому плану. А где же наша авиация и артиллерия? спосите Вы. Этого я сказать не могу, это не в моей компетенции. Мы знали только одно, что войну мы вели людьми, винтовками и пулемётами. В штабах не думали, что мы несём напрасные потери. Главное нужно было выстоять! Выделенная для поддержки артиллерия не стреляла, причин было много. Одна из них мощный ответный огонь противника по их огневым позициям. Немцы перепахали всю высоту, но атаковать её пока не решались. На другой день после короткого и очень мощного обстрела немцы совсем прекратили огонь. Войска не могут вести бой не имея отдыха. Единственно достоверными данными были цифры о количестве поступивших с высоты раненых. Фельдшер считал их тыча пальцем и записывал в свою книгу. С комбата требовали сведения об убитых, а он не мог ответить на этот вопрос. Полковое начальство грозилось и кричало, в полку торопились и отправляли своих связных на высоту. Солдатам сулили награды. Они шли и недоходя высоты погибали, за весь день один из посланных добежал до траншеи и вернулся назад. Ему удалось проскочить под огнём, он спрыгнул в траншею и онемел от ужаса. В траншее сидели убитые солдаты. Связной короткими перебежками пробежал вдоль траншеи и снова спрыгнул в неё. Он опять лицом к лицу оказался с убитыми. На фронт он только что прибыл и первый раз увидел подобное зрелище. Похолодев от ужаса, что он один оказался среди покойников, он кинулоя бежать обратно. Страх и ужас придали ему силы и скорости Он падал и бежал, кругом не замечая ничего. Ему казалось, что и в лесу повсюду и кругом одни мёртвые. Благополучно добежав до полка, он увидел живых и обессиленный свалился на землю. Его подхватили под руки и поволокли в блиндаж. Все замерли от cтpaxa и онемели, когда он объявил, что в траншее сидят только убитые. Слёзы застилали ему глаза. Его подняли на ноги и подвели к столу командира полка. Он вдруг захрипел, заикал и его вырвало прямо на стол, где лежала разрисованая красными стрелами карта полка. Стрелы исчезли, его подхватили и потащили из блиндажа. Эта страшная весть с быстротой молнии облетела все службы полка. Она поползла по проводам. Два полка солдат, молодых ребят, как поётся в песне, отдали свои жизни. -Кто же там держит оборону спросил командир полка. Ответа не последовало. К вечеру после короткого мощного обстрела немцы прекратили стрельбу и отправились на ужин. День для немцев был не лёгкий. Ещё бы после такого напряженного дня стволам орудии нужно дать остыть. Солдатам положен отдых. В лесу тем временем в спешном порядке готовили новую роту. Её пополнили солдатами с поджившими ранами, почистили санроту и сотня серых, замшелых, потёртых шинелей, потолкавшись в лесу, тронулась на высоту. Её повел младший лейтенант только что прибывший из тыла с офицерских курсов. На фронте он раньше не был. Мало что понимал в войне и поэтому держался спокойно и пошел на высоту уверенно. Когда последние залпы артиллерии стихли на высоте, я вылез из воронки и перебежал в пулемётную ячейку Парамошкина. -Как немцы?- спросил я его. Всё тихо, товарищ лейтенант! -Это хорошо! Я крикнул ординарца, который с политруком Соковым сидел в щели на двоих и велел ему привести связного для отправки в тыл. -Пойдёшь в полк!-оказал я связному. -Доложишь что рота держит оборону, потерь в роте нет. Немец пока не атакует. В стрелковых ротах большие потери. Пусть мне дадут телефонную связь. Найди нашего старшину. Пусть берёт хлеб и кормёжку. С ним и вернёшься назад, Всё понял? -Ясно Товарищ лейтенант! Ну давай, вали! Вскоре в пулемётную роту дали связь. Телефонист устроился в воронке около трупа, Я ушел проверять пулемёты. Я переходил от одного пулемёта к другому, говорил с солдатами, с кем шутил, на кого рычал и одёргивал и солдаты на обижались. Солдаты знали что это за дело и что я рычу без злобы. Я осмотрел все пулемёты и предупредил солдат. Из пулемётов не стрелять! Себя не обнаруживать! Если немцы пойдут в атаку начнёт Парамошкин! После него начнёте вести огонь! Вернувшись назад, я увидел своего политрука. Он сидел на краю своего окопа. -Где ты пропадал? Я здесь в щели с ординарцем сидел! Kaк там у ребят на точках? Раненые нет! Все живы здоровы! А где будет наше КП? Какое КП? Ну, где будем строить землянку! Я видел вон там у сарая готовые брёвна. Ты толкуешь дело! Только за одну ночь нам её не осилить. Taк что наберись пока терпения, пару дней придёться посидеть в открытой щели. Сегодня же под землянку начнём копать котлован. Вон там в воронке, где сидит телефонист. Вот ты этим делом и займись! Пусть труп уберут! А то он завтра на солнце пустит дух! И вот ещё что! Я пойду к пулемётчикам на правый фланг, пусть мне сначала отроют щель! Где рыть? Вон тан около пулемётного окопа Парамошкина. Будут звонить из полка, скажи потерь нет. Где мы сидим, по телефону не рассказывай. Разговаривай потише. Немцы могут рядом быть, во ржи. Я скоро вернусь. Да передай старшине пусть в роту доставит воды. Вода нужна для пулемётов и для людей. День будет жаркий. Видел сегодня как пекло. Только что проверял пулемёты во взводе старшего лейтенанта, из кожухов вылили воду. Спрашиваю его: Почему в пулемётах нет воды? Как будешь стрелять? Если кожуха пустые. Молчит. Спрашиваю Балашова. Он вроде толковый и серьёзный парень. Как получилось Балашов, что оба пулемёта без воды остались. -Командир взвода заболел! отвечает. Просил пить. Вот мы ему и слили. Вот такие дела политрук! Я хотел уже встать и уйти, но политрук забеспокоился, засуетился, огляделся по сторонам, подвинулся ко мне и осипшим голосом сказал|: Я хочу тебе кое что сказать. Дело серьёзное! Петя достал кисет. Свернув цигарку спустился в окоп, чиркнул спичкой, прикурил, вылез наверх и держа папироску в рукаве добавил! Он подцепил заразную болезнь! -Какую-какую? -Я снял пилотку, разгладил волосы и посмотрел на него. -Говори я слушаю! Помнишь? начал он в полголоса. Там на последнем месте обороны, где мы недели две стояли под дождём. Ну где я ночью уходил проверять посты. Ну и что? -Так вот! Никакого указания политотдела не было. Мы со старшим лейтенантом просто ходили к бабам. -К каким бабам? Если до ближайшей деревни в тыл не меньше десяти
Magus  
продолжение
Magus
Если до ближайшей деревни в тыл не меньше десяти вёрст. Пешком не обернёшься. Ночи сейчас короткие. Да нет! Мы в деревню не ходили. А куда же вы ходили? Помнишь? Когда ты его со связным отправил во взвод, солдаты ему сказали, что рано утром в тот день в нейтральной полосе они видели дым. Дым шел как вроде из трубы. Старший лейтенант взял бинокль и весь день пролежал наблюдая за тем местом. Там в лощине, около оврага, недалеко от нашей передовой была землянка. К вечеру он увидел как около неё мелькнула женщина. Ночью он один пошел туда. В землянке их было две. Одна молодая, а другая постарше. Вернувшись к себе в окопы он солдатам ничего не сказал. На следующий день он встретил меня и предложил: Есть две бабы политрук. Одна молодая это моя. Для тебя есть постарше. Если согласен на постарше, сегодня ночью пойдём. Ротному ничего не говори, а то он сразу отошьёт нас обоих. -Я согласился на постарше. Мы договорились встретиться вечером в пулемётной ячейке. Погода была дождливой. Немцы не стреляли. Ты спал. На передовой было тихо. Но я всё равно боялся. Ничего не сделаешь! Охота пуще страха! Потом походил-походил-привык! Две недели ходили мы туда. А вечером, когда пришли в лес под Пушкари, он сказал мне, что подцепил заразную болезнь. Посоветуй, что делать? Ты лучше меня знаешь, что за это бывает. Такие вещи на фронте рассматривают как самострел. Его вылечат и отдадут под суд. В том то и дело! Он просил поговорить с тобой. Он хочет пойти к фельдшеру и договориться с ним частным порядком. Как ты на это смотришь? Я отпущу его на один день. Но запомни! Я знать ничего не знаю на счёт его болезни! Ты с ним куролесил, ты и расхлёбывай. У меня и своих дел в роте по горло! В санчасть поведёшь его ты. Даю вам на это ночь до рассвета! К утру вместе с ним вернёшься назад. Я поднялся, позвал своего ординарца и шагнув в темноту ушел на правый фланг роты. Ночью Парамошкин и его расчёт вырыли для меня узкую щель и прикрыли её соломой Зто зачем? спросил я, вернувшись назад. Зачем солому сверху настелили? Вы же сами сказали, что завтра будет жарко. Вот мы и накрыли её сверху соломой. Тень будет, товарищ лейтенант! Я хмыкнул под нос и покачал головой, завтра будет жарко в смысле обстрела! Ладно! Пусть будет тень! Ты всегда что нибуць придумаешь! Главное не надо сразу отметать солдатскую инициативу, подумал я. Солома будет лезть в глаза, набьеться за воротник. Важно, что солдаты о чём-то думают. Не всё выбило из них. От страха не одурели. Завтра опять захлебнёться земля. Как оно будет? Ночью немец не стрелял. Вылазок в нашу сторону не было. На высоте тихо и спокойно. Пахло немецкой взрывчаткой. Потом стало заметно холодать. Часа через два появился туман. Он полз из низины. Воздух стал влажным, видимость пропала. Я, ординарец и несколько солдат сидели на краю окопа и тихо разговаривали. Почти рядом послышались голоса. В ночном полупрозрачном воздухе голоса прослушивались издалека. Поблизости от нас никого не было. Я поднялся на ноги, посмотрел в ту сторону поверх земли, долго приглядывался, но никого не увидел. Снова послышался разговор двух солдат. Каждое сказнное им слово поражало ясностью и отчётливостью. Казалось, что они стоят в трёх метрах сзади и разговаривают. Мы сидели молча и слушали каждое слово. Сколько нашего брата погибло здесь! Стоит ли эта деревня такой цены? Людей бросают вперёд без счета! Я раньше этого не понимал. А теперь прозрел и всё стало ясно? Всё делают на авось!- и говорящие смолкли. Но через некоторое время опять послышались голоса. В обозе держат коров. Начальство молочком и сметанкой питается. Друг надысь рассказывал, сливки на трофейном сепараторе крутят. В небо взмыла немецкая осветительная ракета. Яркий свет её завис и замерцал над головой. Потом он быстро побежал по лицам сидевших, по стенкам окопа и скрылся за рожь. Голоса пропали. Ветер сдул их куда-то в сторону. Свежий человек не может так рассказывать, подумал я. Это разговор бывалых солдат. Свежего человека хватает на неделю. Пока он приглядиться, считай его уже нет. Здесь на передовой говорили обо всём. Только в присутствии телефонистов старались не сболтнуть лишнего. Однажды произошел такой случай. Старшина рассказывал. Ребята слышали, как тот в полку докладывал о разговорах на передовой. -Ну и что?- спросил я. Не стало его! -А что с ним случилось?- спросил я старшину. -Он говорят погиб на передовой во время обстрела. А другой говорил, что он подорвался на мине. Перед обстрелом оборвался телефонный провод. Он пошел на линию и подорвался на мине. Откуда там взялась мина? не унимался я. Может забыли сапёры! А может какая немецкая была. Возможно-возможно! Ночью немец дал нам передышку. Пришел старшина раздал кормёжку. Тёмная ночь, а светло как днём. Немец на всю ночь включает ракетное освещение. Светит как надо. Нам за счёт немцев светло. Пройдя ещё paз вдоль роты и закончив все неотложные дела я вернулся и себе, подошёл к отрытому для меня окопу, сбросил на дно солому и спустился вниз. Я лёг на дно, зевнул глубоко, потянул в себя прохладного воздуха, закрыл глаза и мгновенно уснул. Политрук Соков к утру не вернулся обратно. Ординарец оставил воронку, где дремали связные взводов и телефонист и перебрался в свободную щель, где до этого сидел политрук Соков. Он хотел быть поближе к ротному. С момента, когда лейтенант ложился и засыпал, он, ординарец оставался дежурить. Для него с этой минуты наступал самый ответственный момент. Он вел наблюдение и отвечал за всю пулемётную роту. Спали они обычно по очереди, иногда ротный ложился спать прямо на землю. Сейчас у отрыта узкая щель. В ней можно протянуть даже ноги и спать не боясь пуль и осколков. Ординарец по опыту знал, что лейтенанту долго спать не дадут. Ночью будут звать к телефону. Утренний рассвет самое ответственное и тревожное зреия. От фрицев можно ждать всего. Они могут провернуть всякую гадость и каверзу. Подползут подлые тихо, лягут и затаяться. А потом с рассветом встанут и пойдут вперёд. Ротный был уверен в своём ординарце. От его расторопного взгляда и чутких ушей ничего не уйдёт. У него, как выражался ротный, не плохая смекалка, есть чутьё на немцев и сообразительный котелок. И поэтому, набегавшись, ротный валился спать не сообразуясь с предрассветной порой. На сон и на отдых ему давалось ограниченное время. Вон политрук. Тот мог и день и ночь спать сколько угодно, сколько ему влезет. Но спал политрук только ночью. Дней под обстрелом он боялся даже закрывать глаза. А они с ротным набегаться и только под утро ткнуться по очереди и уснут. Но бывало и так. Когда ложились спать они сразу двое. Прибегут в пулемётный расчёт, сделает ротный проверку пулемёту и лентам, даст пулемётчикам нагоняй за разные неполадки, а потом скажет им Братцы! Вы подежурьте! Ая орденарцем ляжем вот здесь и попспим. Мы вторые сутки не занимались этим делом. Пулемётчики любили, когда ротный после нагоняя прямо в пулемётной ячейке устраивался спать. -Намаялся! говорили они. Сядут молча и махрятиной не дымет. Не портят нам воздух с ротным. И в этот раз, когда позиций немцев еще не видно, ротный свалился в окоп и заснул. Пришло утро ясное тихое и безоблачное. Немцы кое где зашевелились. В конце траншеи были видны их каски. Проснувшись, они пустили в нашу сторону одинокий снаряд. Туман дрогнул. Взрыв раскатистым эхом отозвался за лесом. Потом после долгой паузы, которую им отвели на завтрак со шнапсом, они перекурили и пустили по высоте ещё три снаряда подряд. Теперь началась их работа. Снаряды остервенело завывая замелькали чёрными точками, их было видно на фоне светлого неба. Они наклонились навстречу земли прошуршав как змеи. И вот высота вздрогнула и заколотилась в судорге. Я проснулся, поднялся, осмотрелся кругом и махнул ординарцу вниз рукой. Это означало, что он овободен от дежурства и может если хочет ложиться спать. День обещал быть без особых забот. Поревёт, погрохочет, побрызгает землёй. Всё живое уже убралось и пригнулось по щелям. Солдаты притулились к стенкам окопа и притихли. Третий день обстрела. Считай они уже привыкли к нему. Многие, кто дежурил ночью устраивались поудобнее на дне окопа и закрывали глаза. К этому привыкнешь, если привык к обстрелу и хочется спать. Немец пока сидит надёжно и не лезет вперёд. Он будет бить ещё дня два. Потом может, сунеться на высоту. Ему нужно знать наверняка, что все убиты или сидят полуживые. Пулемётчикам повезло. На их позиции не упал ещё ни один снаряд. Врывы вздымались, но не ближе десяти метров. Сначала было жутво и страшно, земля ходила под ногами, бросала на несколько метров окоп. При каждом таком мощном ударе человеческое тело сжимается, суставы рук и ног стягивает в единый комок. Ты искривляешься как сжатая пружина. Хлёсткими до боли в голове ударами выбивает последние мозги. Ты хочешь расслабиться, а новые удары следуют один за другим, ещё больше тебя сжимает и раослабиться не даёт. Люди трясутся, бьются всем телом, стучат зубами, и начинают дуреть. Некоторые охают, крестяться, читают молитвы, беззвучно шевеля губами. Весь день немцы продолжали изрыгать смертельный огонь. Высота окуталась облаком земли и дыма. Жизнь или смерть! Орёл или решка? Сколько не крути, сколько не гадай, ответа не получишь! Всё делается проще! Вперёд о смерти знать не дано! Снаряд хряпнул так близко, что у щели, где я сидел, отвалилась земля. Второй ударил рядом с пулемётом, сбрсил о него охапку соломы и заскрежетал осколками по стальному щиту. Немец перенёс огонь почти к самой кромке ржи. Ну всё подумал я. Теперь нужно ждать смерти! Чтобы как-то всё это выдержать, я обратил свой взор к давно умершему отцу. Мысленно просил ero Помоги мне отец! Скажи что делать? Артиллерийский обстрел в Пушкарях был самым кошмарным, какие мне приходилось видеть и испытывать на себе. Я перепробовал всё. И молился и матерился! Не сама смерть, которая грозила сверкнуть перед глазами была мне страшна, а бесконечные взрывы и завывания снарядов, всполохи огня перед глазами, удары земли, от которых внутри всё обрывалось. Я уже не понимал, месиво там или ещё живые органы и кишки. Соков всегда носил на голове каску. Он боялся прямого попадания в голову. Какая разница, куда попадёт! Я достаю из кармана две сложенные бумажки попавшиеся мне под руку. Я держу последнее письмо из дома и машинально начинаю его рвать на мелкие клочки. Потом я рвал донесение, которое я написал в полк. Пусть все останеться на земле, я подкидываю горсть изорванных на части бумажек и налетевший ветер разметал их в одно мговение над землёй. Я приподнялся и вдруг я вижу своего пулемётчика Парамошкина, он быстро оборачивается и спокойно смотрит мне в глаза. У него встревожено лицо. -Немцы идут! думаю я. И это выводит меня из оцепенения. Я начинаю ровно дышать, чувствую тошнотворный запах немецкой взрывчатки и делаю знак Парамошкину, что мол немцы идут? Нет качает он головой. Я ему махаю ладонью и сам спускаюсь в окоп. -Ну и денёк! Чуть сам с ума не опятил! вздыхая, говорю я вслух. Вспомнил, как я бегал в полк, как обратном пути попал в траншею забитую солдатскими трупами. Лес большой. Я точно не знал где находиться блиндаж командного пункта. Я пробежал почти весь лес. На дороге увидач лошадь и телегу. На ней сидели раненые. Повозочный остановил лошадь и кнутом показал мне в нужном направлении. Туда в лес вела узкая непролазная тропинка. Здесь пешей гораздо ближе! Чем кругом в объезд вокруг болота. сказал он мне. Блиндаж полка сразу найдёте! Он стоит у большой сосны. Вон телефонный провод туда натянут. В самом деле, не успел я немного пройти и свернуть у сосны, шагнув в лес с тропинки, как за деревьями увидел бугор замаскированных накатов. Да! подумал я, штаб полка надёжно укрыт. Сюда не танк, ни пехота со стороны дороги не подойдёт. Поставь пушку в кустах напротив, имей возле себя ящик картечи, здесь можно сидеть до конца войны. И на самом деле. Когда я с тропинки поднялся немного в гору, на её крае я увидел зарытые в землю полковые пушки. Вот где они облюбовали место себе на войне! Охраняет лес вместо того, чтобы прикрывать огнём свою пехоту. Вот так! Кому война! А кому хреновина одна! На высоте по-прежнему ревела канонада. Я вспомнил трупы с открытыми глазами, среди которых сидел на обратном пути. По спине прошел мороз и я подумал, неужель погибнет вся рота? К вечеру обстрел затих. Нас основательно засыпало землёй. Окопы и цели пришлось от земли очищать лопатами. Через некотрое время прибежал политрук. Ты мой приказ не выполнил! успел я сказать ему на ходу. Я собирался пойти и проверить роту. Следом за политруком прибежал старшина. Он принёс кормёжку и воды для пулемётов. Старший лейтенант тоже вернулся, но не заходил ко мне и сразу подался в свой взвод. Старшина стал кормить людей, раздевать хлеб, похлёбку и махорку, Я прошел по всем пулемётным расчётам, потерь в роте не было. Ночь прошла спокойно. Ночью я приказал всем по очереди спать. Немцы завтра должны пойти в атаку! К рассвету опять все притихли в ожидании нового дня. Утром, как всегда после первого и ещё трёх снарядов началась распашка высоты. Не снижая темпа, они били по высоте до обеда. В этот раз, когда обычно стрельба стихала, немцы вдруг усилили обстрел. Они сосредоточили по высоте такой ураганный огонь, что все кругом забилось и задрожало. Высоту затянуло густым облаком летящей земли, высоту била предсмертная судорга. Я сразу понял, что наступил решаюший момент. Немцы обрушили на высоту лавину снарядов, за ней последует атака пехоты и танков. Наши пулемёты молчали. Четыре пулемёта, накануне проверенные, были готовы отбить любую атаку немецкой пехоты. Я сам проверял каждый пулемёт. Сейчас я лежал на спине на дне своей узкой шели и прислушивался к разрывам. Земля плыла из-под меня вместе в окопом. Я прислушался, хотел уловить человеческие голоса, но в рёве снарядов ничего не было слышно. Если обстрел прекратиться, внезапно обор-веться и из ближайшего окопа мои солдаты подадут голоса, значит немец пошел в атаку. И они его подпустят на прицеле. Но пока немец бьёт, пока летит земля, нужно набраться терпения и спокойно дожидаться начала. Сейчас снаряды рвуться с перелётом. Но вот несколько снарядов как бы сорвались с высоты и вскинули землю у самого окопа. Они стали рваться в расположении роты. Что зто! Я вскочил я на ноги, простая случайность? Неправильный прицел по уровню? Или обычный недолёт? Или немцы опять перенесли огонь ближе к ржаному полю? Разрывы стали приближаться к пулемётных ячейкам. Там где стоял пулемёты, там где из окопа выглядывал я, кругом летела земля и шуршали осколки. -Нет!-подумал я,- немцы не должны изменить прицел. Но что им стоит дернуть лимб на одно маленькое деление ближе, на 0, 01. Ведь это сделать просто. Если немецкая пехота на подхода и уже ползёт вверх по ржи, то арт-подготовка сейчас оборвёться. За короткое время немцы не сумеют обработать узкую полосу вдоль ржи. Если немцы бросят на высоту сотни две или три своей пехоты, четыре пулемёта "Максим" вполне достаточно, чтобы её положить и отправить на тот свет. Все они лягут в земле едва сделав несколько шагов вперёд. Но немцы могут пойти в атаку с танками. Как я раньше об этом не подумал. В голове замелькали картины прошлого, когда приходилооь видеть и встречаться с немецкими танками. После неожиданной мысли о танках время как будто остановилось. Я посмотрел на край обвалившегося своего окопа и с особой ясностью представил приближение немецких танков. Они там внизу, на том краю ржи, тихо ворча, расползаются по низине. Солдаты стрелки, кто из них ещё жив, увидев танки, сбегут с высоты и здесь остануться одни пулемётчики. Стрелкам легко. Сбежал с высоты под горку, добежал до леса и ложись. Танки в лес не пойдут. Выглянув из окопа, я увидел разрывы снарядов, летящие куски земли и осколки. Мысли о танках не дfвали мне покоя. Могли бы yаши поставить артзаградогонь в полосе наступления немцев. Я лихорадочно перебирал варианты, пытаясь найти подходящий ответ. Что придумать? Какой номер выкинуть? От ударов снарядов шумело в голове и стучало в висках. Дышать было нечем. Как же старики мои солдаты, сидят и ничего! Я моложе их, здоровый и сильный не находил себе места. Нужно на что-то решитьоя, твердил я про себя. Сейчас я услышу отчаянный крик моих солдат "танки!". С необычайной быстротой летело время. Я выглянул за бруствер, окинул взглядом поле ржи и снова пригнулся. Низко над землёй летели осколки. Что делать? Я один живой ничего на стою, если погибнут мои солдаты. Что стоит комбат или командир полка, если они сидят в лесу под накатами, а войска солдат у них нет, все перебиты. Жалкая горстка стрелков лежит где-то под самыми рогатинами. Чем собственно заняты наши любимые полководцы? Каждому своё! Единственная их заслуга удержать остатки солдат на высоте. Но как они это сделают? Кричать -"Мать твою... Давай вперёд! Ни шагу назад! А кому и куда кричать? Телефоны оборваны. Позиций немецких батарей подавлять не умели, или боялись, или не хотела. Бросали под огонь без счёта солдатскую массу, она ничего не стоила, запасы ее были огромны. Я выглянул поверх земли и увидел Парамошкина. Он стоял припав к пулемёту и смотрел куда-то вперёд. Он стоял не шевелился и склонил голову на бок. Сразу мелькнула мысль He убило его? Но присыпанная землёй фигура его шевельнулась и как бы чего-то вынюхивая, повернулась в мою сторону. Я увидел его спокойное лицо. Солдат улыбнулся, увидев меня, помахал мне рукой и снова припал к пулемёту. Пулемётная ячейка его находилась рядом со мной. Это было самое высокое место на краю ржаного поля. Отсюда хорошо просматривалась вся волнистая рожь и лежащая за полем в низине лощина. В этой лощине могли появиться немецкие танки. Сухая спелая рожь, высушенная августовским солнцем, при каждом новой разрыве металась и шуршала Спокойное лицо Парамошкина припавшего к своему пулемёту подсказало, что танков в лощине нет. Но меня беспокоило другое, что накануне ночью, обходя своих солдат по фронту я не предупредил их о возможном появлении немецких танков. По рёву снарядов и по поведению Парамошкина можно было предлоложить, что пулемётчики готовы встретить немцев. Я выглянул ещё раз из окопа, взглянул на рожь и в сознании моём промелькнула быстрая мысль. При появлении танков можно поджечь рожь. Танки по горящему полю не пойдут. Огонь побежит им навстречу. Сколько пережил и передумал я, а решение простое! Артподготовка немцев внезапно оборвалась. Вой прекратился, грохот повис в воздухе. Резкая тишина отозвалась болью в ушах. Сколько нужно выпустить снарядов, чтобы над высотой закрыть солнечный свет? На высоте стоял полумрак. Огромное облако земли, пыли и дыма медленно ползло в сторону леса. Это грозное, чёрное облако хорошо было видно издалека. Оно закрыло полнеба. Немцы наверно любовались им. Они с удовольствием потирали руки. А наши, которые сидели в лесу, ногтями скребли свои затылки. "А кто там остался на высоте?". Немцы видели, что русская артиллерия молчит, ответного огня не открывает, ружейных выстрелов не слышно, на высте всё подавлено и мертво. Им видно было в бинокли, что траншея дымилась в безмолвии. Высоту можно брать голыми руками. И это подхлестнуло немцев. После четырёх дней массированного обстрела немцы решили бросить на высоту пехотную роту солдат из того расчёта, чтобы равномерно занять полосу по фронту. На высоту пошло сотни полторы немецких солдат. Они скрытно подобрались по ржаному полю, залегли и затаились. Теперь осталось только встать на ноги и сделать полсотнии шагов. Минута затишья тянулась недолго. Те и другие, каждый ждал своего! Не ложный ли это обрыв обстрела, подумал я, как бы нам самим не промахнуться, не выдать случайно себя. Выпрыгнув из своей ячейки, я в два прыжка оказался в окопе Парамошкина. Посветлевшее небо осветило изрытую землю. Я взглянул вперёд и поверх волнистого желтого поля замелькали немецкие тёмные каски. Немцы стали приподниматься и выглядывать поверх ржи. На короткое время показывались их напряженные лица. Они снова припадали к земле и прятались во ржи. Танков не было видно. Я спрыгнул в окоп к Парамошкину, он без слов понял моё движение, и навалился на пулемёт. Взяв прицел на полкорпуса пригнутых к земле немцев так чтоб пули пошли на уровне живота, я довернул уровень превышения на лимбе и взглянул на заряжающего. Солдат ответил мне не мигающим взглядом. Он держал свисающую ленту в руках и готов был подавать её к пулемёту. Немцы уже тронулись с места, можно было открывать огонь. Впереди во весь рост по ржи на меня шел первый немец. Я встретился с ним взглядом. Что подумал он в этот момент, увидев перед собой русского офицера. Я нажал на гашетку из пулемёта вырвалось пламя. Пулемёт застучал выплёскивая свинец и смерть. Немец споткнулся, вскинул руками, он получил её вместо железного креста. Шел он впереди у всех на глазах, хотел показать свою храбрость. Он стоил того, потому что сзади него тащилось горбатое воинство. Справа ударил ещё пулемёт. Через мгновение за ним включился третий Четвертый после короткой очереди заткнулся. Получилась задержка, подумал я, попала земля или перекосился патрон. Парамошкин, готовый перехватить пулемёт, стоял около. Он смотрел поверх ржи и подавал мне советы. Ниже 0. 02 лейтенант! Немцы пригнулись! Теперь над землёй неслась лавина свинца. Рожь впереди защаталась, забилась и под ударами свинца, вскидываясь вверх, стала ложиться. Я боялся отказа, случайной задержки, которых в пулемёте было двадцать шесть. Двадцать шесть допустимых, а сверх того и не предусмотренных. Любая из них могла случиться в бою, когда выпускаешь целую ленту Малейший затык в стрельбе в такую минуту мог придать немцам смелости ринуться вперёд. Они были от нас на расстоянии десяти шагов Был слышен звон и металлический треск, когда пули ударяли по немецким каскам. Первое, что нужно сделать это их положить. А когда они лягут и уткнуться головой в землю, они наши, дело плёвое неторопясь убавить прицел и расстрелять их в упор. Если дать очередь в такого лежащего и поддеть его снизу свинцом, у пуль хватит мощи, чтобы подкинуть его вверх и перевернуть на спину. Пулемёт, из которого я бил, был старой и потрёпанной машиной. Но сейчас он работал как штык. Немцы не ожидали здесь встретить пулемётный огонь. Они не думали, что на краю ржаного поля стоят пулемёты. Они приняли могильную тишину за могильный покой. Первые пули их ошарашили и им от них деваться было некуда. Они сразу запнулись, опустились на землю и залегли. Я сделал короткий перерыв в стрельбе, быстро довернул уровень прицела и, нажав на спуск, медленно повел пулемётом из стороны в сторону. Теперь пули шли по самой земле, они стригли стебли, резали и рвали животы и плечи немцам. Рожь падала и ложилась, её сносили свинцовые плети. Показались тёмные бугорки лежащих на земле немцев. Я полоснул им по спинам. Я нажимал на гашетку, а пулемёт замолчал. Дрожь его сразу утихла. От него шел горячий пар. В кожухе кипела вода. Я взглянул на солдата подающего ленту. Он растопырил пальцы, показывая, что первая лента кончилась. Подавай вторую! боднул я головой в сторону пулемёта и сказал: Парамошкин заряжай! Парамошкин метнулся вперёд к пулемёту, а я отвалился спиной к задней стенке окопа. Парамошкин щелчком открыл затворную крышку, протащил конец новой ленты в приёмник, стукнул кулаком по верхней крышке, передёрнул ручкой затвора и сказал:-Можно приступлять! Я показал рукой на пар выходящий из кожуха и посмотрел на прокосы сделанные при стрельбе из пулемёта. Впереди на подстриженном косогоре лежали немцы, захлёбывались своей кровью и прощались с жизнью. Не все пули попадают в голову и сердце. Человек прошитый десятками пуль может лежать долго в полном сознании. Мы своё дело сделали. За траншею набитую трупами они вполне расплатились. Важно теперь лежащим немцам дать немного времени обо всём подумать. Парамошкин взглянул на меня, спрашивая глазами почему мол не стреляем. Пусть немного охладиться сказал я и приставил к глазам бинокль. Теперь с большим увеличением я мог рассмотреть, что делается на скошенном поле. Парамошкин извлёк из мешка портянку, намочил её водой из фляги и приложил к пулемёту. Потом он долил холодной воды в кожух, заглушил отверстие пробкой и приготовился вести огонь. Я тем временем оглядел все поле, перевёл бинокль на пулемёты справа и слева, увидел спокойные лица своих солдат и взглянул в сторону четвертого пулемёта, у которого ковырялись солдаты, передёргивая затвор. Давай Парамошкин! Парамошкин нагнулся, сморщил нос и нажал на гашетку. Стрелял он длинными очередями, делал короткие паузы, старался не допустить перегрева. Он мысленно каждый раз намечал себе новое место, тщательно прицеливался и пускал туда длинную порцию свинца. Два других пулемёта, следуя его примеру, перешли на стрельбу очередями. Ещё минута и вторая лента подошла к концу. Я велел сбросить гашетку и стал прислушиваться к голосу других пулемётов. Заработал четвертый. Они били ровно, по ритму стрельбы можно было сказать, что ничего опасного на других участках нет. Они положили немцев как и здесь. Двести пятьдесят патрон в минуту при стрельбе из четырёх пулемётов, это тысяча пуль на полторы сотни немцев. А мы дали уже по две ленты, на каждую из этих допотопных машин. Если из "Максима" выпустить по две ленты беглым огнём, то можно пожечь стволы. Их нужно менять. По одному, два ствола на каждый пулемёт положено иметь в запасе. Немецкие пулемёты с металлической лентой имели воздушное охлаждение, они чаще стреляли короткими очередями. Я огляделся кругом, похвалил Парамошкина за исправный пулемёт и услышал нервный бой четвёртого пулемёта. Это бил пулемёт старшего лейтенанта. В чём дело? подумал я. Почему он кудахчет как курица? По звуку было слышно, что часть патрон не доходили в патронник. Я крикнул ординарца. Голова его мгновенно показалась над землёй. Он легко, как перышко, вылетел из окопа и скатился кубарем в пулемётный окоп. Слушаю вас, товарищ лейтенат! Пошли связного, пусть узнает, почему не работал пулемёт? В чём там дело? У них земля в коробке с лентой. Ординарец перебежал в воронку и оттуда выбежал связной солдат. Я откинулся на заднюю стенку окопа и подумал: В самые критичные минуты, когда всё висит на волоске, когда складывается исключительно тяжелая обстановка, рота всегда стояла железно. Мне самому давалось это не легко. Не так просто, не только одним усилием воли, но и затратой душевных внутренни сил. Но стоило преодолеть решительные моменты, немного расслабиться, как во всём теле появлялась какая-то неприятная дрожь. Дрожь, не дожь, а озноб точно. Вот и сейчас я почувствовал его. Длилось это состояние не долго, всего несколько коротких минут, а потом бесследно исчезало. Страх и опасность люди переживают по разному. Одних трясёт до, других во время опасности, а у меня озноб бывает потом. Здесь на передовой я не знал людей, которые ничего не боялись. Опасность и близость смерти солдаты воспринимали все, но страх внешне проявлялся у всех по разному. Смерть нависала над всеми. На глазах погибали десятки и сотни людей. Одни тряслись, другие теряли разум, а я чаще становился злой. Некоторые не владели собой заранее предчувствуя опасность. Другие усилием воли заставляли смотреть своей судьбе прямо в глаза. Многие впадали в уныние и апатию. Одних трясучая болезнь била на глазах у всех, над ними смеялись, а другие умели скрывать своё мондраже. Пугало ещё и то, что появлялись безысходные мысли. Как держаться все другие? Не пора ли бежать назад? Если лейтенант вместе с ними и политрук сидит в щели, значит ничего опасного нет, страх и сомнения напрасны. Были среди солдат и отчаянные элементы. Но это было с ними не часто и не всегда, а иногда. Частенько эти храбрецы вздрагивали и пригибались, кланялись земле и даже падали в окопе плашмя. А все, кто потрусливей в это время стояли, смотрели на них сверху вниз и нахально улыбались. Но наступал решительный момент, когда самый сильный и свирепый обстрел заставлял всех вдавливаться в землю. Вон Парамошкин, стоит у пулемёта, шмыгает носом и деловито улыбается у всех на виду. А снаряды ревут, головы не оторвёшь от дна окопа. Он и в первый день обстрела, когда все тряслись и жались к земле, стоял на ногах и покуривал. Ему было всё нипочём. А неделю назад! Парамошкин вздрагивал от каждого редкого удара. Видно в сырость и дождь он не хотел умирать. Не хотел в грязной и липкой глине валяться. А здесь на высоте сухая земля, грело солнышко, дышать было трудно. Здесь он не думал о смерти. Он единственный не лёг и не спрятался на дно окопа. Он стоял привалившись к щиту пулемёта и пока неистовстовали немцы, наблюдал за полоской ржи и за лощиной. Но его об этом никто не просил. Сейчас он шутит и улыбается. Остальным при обстреле было не до смеха, Парамошкин был мастак на разные анекдотики и неприличные словечки. Теперь, когда под косогором лежало сотни полторы немецкой пехоты, он сыпал неумолкая, строчил как из пулемёта, строил всякие рожи и корчил физиомордии. Сегодня он был в ударе и навиду у всех. Политрук из своей щели не показывался. Связные из воронки высунули голову, а он стоял перед ними, целился пальцем в лежащих немцев и с натугой раскатисто портил воздух. Кто кого заглушит! пояснял он своему заряжающему и разинувшим рот связным солдатам. Солдаты смотрели, вздыхали и улыбались, А Парамошкин войдя в раж выворачивал словечки и сыпал прибаутки. Обычно, когда он надоедал, солдаты одёргивали его. Ладно кончай трещать! И без тебя уши заложило! В голове гудит! Но сегодня во время обстрела Парамошкин превзошел себя. Он первый увидел поднявшихся немцев и обеспечил исправность пулемёта с запасом на всю стрельбу. Слова и шуточки летели у него как немецкие снаряды, залпами. Солдаты начинали уже вздрагивать всем телом, заливаясь раскатистым смехом. А Парамошкин только этого и ждал. Он был доволен, сиял как новый пятиалтынный, у него блестели глаза. Вот настоящая награда солдату за безстрашье и хладнокровье. Получить такое внимание после боя одно удовольствие! Увидеть физиономии пулемётчиков с разинутыми ртами, вот высшая награда, что там медаль. Медали носили тыловики. Они к ним липли как мухи. А здесь без медали видели все его у пулемёта. Сам лейтенант, командир роты помахал ему рукой. Он давно ждал такого момента. Что там в болоте, на старом участке обороны, где под дождём сидели все как мокрые твари. Там ни к чему было геройство, там все от страха напускали в штаны. Здесь на высоте он показал себя во всей красоте, хотя не совершил ничего героического. Как человек он был добрый и уважительный. Как солдат он был старательный и бесстрашный. Политрука Сокова он называл политпомом, а свой пулемет фельдфебелем Ну что, Парамошкин! фелдфебель твой не подкачал! Фельдфебелем пулемёт он прозвал из-за одного случая. Было это в обороне около Белого. Парамошкин снял одиночным выстрелом бежавшего по дороге немецкого фельдфебеля. Их было двое. Офицер и фельдфебель. Они спрыгнули с подбитого самолёта. Офицер не дотянул до земли разбился высота была мала, а фельдфебель достал земли и приземлился. Скинул парашют и кинулся бежать. Он пытался добраться до нейтральной полосы, чтобы удрать к своим. Тогда похлопал Парамошкин по кожуху своего пулемёта, припал к црицелу и одиночным выстрелом уложил бежавшего немца, пошли посмотреть, а немец оказался фельдфебелем Так и прозвал он свой пулемёт этим именем. А теперь перед ротой лежала целая сотня. И его работа была здесь. Парамошкин посматривал в прокосы ржи и если замечал малейшее движение одиночными выстрелами добивал его. Немцы пытались подобраться из лощины, чтобы забрать раненых. но плучив порцию свинца откатились назад. Артиллерия немцев молчала. Политрук Соков лежал в своей узкой щели. Во время обстрела его било и бросало вместе с землёй. Не один он терял сознание, когда тело сжималось в комок. Каждый солдат роты чувствовал что летит в бездну. Бывали моменты, когда исчезало и меркло пространство, когда земля и небо менялись местами. Склько нужно было иметь душевных сил, чтобы выдержать все эти страшные удары, нестерпимый рёв и нескончаемый грохот. Каждый короткий миг Соков прощался с жизнью. Не один раз покидала его надежда и он говорил себе Всё! В любую секунду он мог исчезнуть не успев крикнуть слово-Мама! В такие мгновения никто не думает о других. Только бы пронесло! Только бы не меня! Соков не думал о солдатах. Есть они ещё? Или нет никого! Теперь, когда обстрел стих, когда взахлёб били пулемёты, Соков понял, что немцы пошли на высоту. Он поднялся, осторожно выглянул и посмотрел поверх земли и прикинул. Ему нужно было знать. Кто, кого? Он не стал проявлять особой прыти, как это сделал лейтенанант. Лейтенант молодой. Ему всё хочется и не силиться спокойно на одной месте. А он Соков как ни как на пять лет старше. Он в жизни никогда не рисковал и не понимал, когда это делали другие. Он больше думал, чем что либо делал. Он остался в своей ячейке и стал следить как обернёться атака немцев. Сам он никак не влиял на ход стрельбы. Стрелять должны солдаты, для этого они обучены и это их святое дело. А он, Соков стрелять не любил. Он как попал на фронт, то не разу не подходил к пулемёту. Вон Кувшинов, бывший командир роты, полез один раз и схлопотал себе пулю в висок. Нет, его к пулемёту и под наганом не заставишь пойти. Одно то, что он находился в роте было вполне достаточно. Он политрук в душе с этим не был согласен. Он на этот счёт имел своё совершенно противоположное мнение. Могли же они с лейтнеантом, расположив пулемёты на высоте, уйти куда-нибудь в лес и там пережидать обстрелы. Там в надёжном укрытии, под тремя накатами толстых брёвен легче было дышать. Всё же потолок над головой! Для чего он политрук торчит здесь, как пушечное мясо. Это дело солдат. Сидеть в открытой ячейке под таким обстрелом и когда у тебя на голове одна только каска, было невыносимо. Все умные люди окопались в лесу. Сидят в блиндажах, ждут ночной передышки. Ночью в трашею протянут связь и можно спросить, как дела на высоте и сколько убитых. Не обязательно самому бегать на высоту. Если не терпиться возьми и сбегай! Но меня не трожь. Пулемётчики на месте! А это самое главное! А где политрук и ротный сидят -никому до этого дела нет! И никого не касается! Ротные политруки и офицеры батальона, все сидят в лесу и никто их за это не преследует! А мы всетаки полковые! Рота подчинена полку! Его попытка завести разговор высказать своё мнение лейтенанту сразу потерпела неудачу. Лейтенант не дослушал до конца и сразу пресёкх обдуманный и намеченный им разговор. После каждого обстрела я буду бегать на высоту, а вы с мордастым старшим лейтенантом опять наладите к бабам шпоры точить? Мне важно, чтобы солдаты видели своими глазами, что командир и политрук роты сидят на высоте и вместе с солдатами жизнью рискуют. Раз мы вместе с ними, то значит дело важное! Нужно высоту держать! -У солдата уверенность появляется когда он верит в себя! А кто в себя не верит тот богу молиться! Кто нас толкает туда? Мёртвые нас живых посылают на смерть туда! Соков сидел в цепи и оглядывался по сторонам. Лейтенант его ни о чём не просил и совсем НЕ беспокоил. "Важно что ты сидишь в щели! " сказал он, " Больше мне от тебя ничего не надо!" Полтрук знал, что в лес ему не уйти. Самовольный уход мог повлечь неприятности. Лейтенант ему этого не простит. Лейтенант не стеснялся и говорил ему в глаза. Bсe собратья твои, дорогой Петя, отъявленна шкуры. А ты хоть и положительный человек, но тоже в любой момент норовишь убежать из роты. Вот, посидишь на высоте, понюхаешь трупный запах, потом можешь рассказывать пионерам, что ты воевал. Надо знать, как достаёться нашии солдатам! -Сиди в щели! Не переживай и не бойся! Снаряд в щель не попадёт! Тебя не убьёт! Это я тебе гарантирую! Потом хоть будет что вспомнить про войну! А к чему эти слова? Пошел бы сейчас в политодел, зашел к ротному старшине, поговорил о том, о сём и к вечеру вернулся! Лейтенант неправильно понимает роль политрука в роте. Он с жаром всегда доказывает, что политрук должен быть всегда с солдатами. Не только на кухне, как он выражается, но и в окопах. Никому не секрет! кипятиться лейтенант, Что солдат в минуту опасности разворачивает тряпицу или вынимает из-за пазухи всякие крестики и разные иконки. Вот тебе и твёрдый дух и стойкость в бою! Ты политрук должен служить примером безбожия и безстрашия! А я, извеки, не видел ни одного из вас, который не прятался километров за пять во время боя. У вас появляется прыть только около кухни! Офицеры в ротах, батальонах и полках должны прикасаться к пище после солдат, из того же солдатского котла и получать хлёбово тоже не до сыта. А твои друзья в силу человеческой слабости набивают себе желудок сполна. Возникает вопрос, кто должен служить примером честности. Мне важно, чтобы и ты сидел в роте. Пусть видят все, что война не только удел солдат и Ваньки ротного. Сиди и ничего не делай. Я сам со свем управлюсь и сделаю. Обстановка требует, чтобы вся рота приготовилась к смерти! Но и после этих слов политрук не был согласен с лейтнеантом. Вон политруки стрелковых рот всю войну отсиживаются в тылах полка и никто их за это не гоняет. Пришлют в роту молоденького лейтенанта, тот ни войны, ни порядков, ни жизни не знает. Где уж ш там ему за политруком смотреть. Увёл этот лейтенант свою роту на высоту, а политрук его сидит спокойно около кухни. И сейчас на высоте их трое. Но кто это оценит? Ценность имеет сама жизнь, а не похвала начальства посмертно. Соков хорошо разбирался в стержневых и главных вопросах. Ему как нигде пришлось пережить страшные муки. Вероятность прямого попадания, как утверждает лейтенант, чрезвычайно мала. Но какое это имеет значение, когда всё гудит кругом и грохочет. Он Соков этому не верит. Соков видел траншею забитую мёртвыми. Два батальона и одни трупы! А как спастись от шрапнели в открытом окопе? Рванёт бризантный снаряд и пойдут ооколки вниз до дна окопа веером. Соков боялся, что немцы после отбитой атаки теперь ударят ближе, по самому краю ржи. И он решил пока ещё не поздно пербежать куда-нибудь в укрытие, чтоб голова не торчала снаружи. Нужно найти укрытие над головой Он вспомнил о подбитом танке, который стоял у разбитого сарая. Под днищем танка будет вполне безопасно. Почему он раньше об этом не подумал? Под брюхом танка никакая шрапнель не возьмёт. От боковых осколков можно укрыться за колёсами и гусеницами. Решение созрело сразу. Он решил немедленно перебежать туда. Лейтенант торчит в окопе у пулемёта, это его личное дело. Стрелять из пулемёта должен наводчик, а не командир пулемётной роты. Политрук Соков решительно поднялся, вылез на поверхность земли, поправил свою каску, выбрал наиболее короткое направление и пригнувшись побежал к танку. Пробегая мимо лейтенанта, он буркнул ка ходу: Я под танком буду! Не советую! ответил я. Но политрук торопился и не стал ждать доказательств. Он махнул рукой и побежал дальше. -Ну и дурак!-сказал я ему в догонку. Первый снаряд будет его! Я не стал останавливать Сокова окриком. Я знал этого человека насквозь. Он был глуп и упрям. Если он выбрал путь, то его не свернёшь с дороги. Его может выгнать оттуда только ненецкий снаряд. Ладно! подумал я. При первой же опасности прибежит обратно! Наверно лежал и целый день об этой думал, только боялся голову поднять. Пусть испытает сам. Залез же он в первый день к стрелкам в траншею. Или однажды, когда я поддался его упрямству и чуть не сгорел под стогом льна. Пусть бежит! Он и тогда искал укрытия над головой. Щель это вещь! Она в самых безвыходных и тяжёлых ситуациях спасала не раз людям жизнь. Блиндажи в четыре наката разваливались, а солдату в щели хоть бы хны! Но вот немцы снова начали обстрел. Они пустили сначала один снаряд, как бы нас предупреждая, потом ещё три. Я показал Парамошкину на разрывы и улыбаясь сказал: -Особенно не высовывайся! Зашевеляться фрицы! Не торопись! Стреляй помалу! Точнее целься! Рожу не высовывай! -Слышал мой приказ! Грубые слова Парамошкину были по сердцу. Он не любил вежливого и учтивого обхождения. Он считал так, если ему говорили Вы, то значит он где-то проштрафился или сделал промашку. Он не любил мягких и культурных слов. Я выпрнгнул из пулемётного окопа и перебежал в свою щель. Во время обстрела лучше рассредоточиться. Ординарец увидев, что я вернулся к себе, занял свободную щель, где до этого сидел политрук Соков. Вскоре посышался резкий нарастающий гул немецких снарядов. Немцы нанесли несколько массированных ударов по высоте. С каждой секундой нарастало напряжение и удары. Но немцы не тронули края окошенного поля, они не догадались что пулемёты стоят здесь впритык. Последнип залп загрохотал особенно остервенело и громко. Потом всё притихло. Немцы видно побоялись нашей атаки и ударили по высоте. Мы сидели настороже, ожидая, что пойдут они. В общем друг друга боялись. Немцы больше не стреляли. В воронку вернулся связной. Он мне сообщил, что пулемёт исправили Политрука Сокова ранило в ногу. Он лежал под танком и ждал конца обстрела. Ныла нога, шла темная кровь. Политрук осторожно выполз из-под танка и подал свой голос. Он крикнул несколько раз, его никто не услышал. Тогда он закричал ецё громче. Я сразу понял, кто таь кричит. Но не узнахл голоса политрука. Я велел ординарцу взять с собой плащнакидку и трёх солдат Беги к танку! Там политрук орёт! Положите его и за четыре угла подымите на руки. И бегом сюда! Вскоре они принесли Петра Иваныча. Он лежал на палатке бледный, держа ногу на весу. Наложите жгут! И сильно не затягивайте! Пусть помаленьку сочиться кровь! Это полезней, чем перетянуть ему ногу сразу. Сделайте перевязку! Все четверо бегом в санроту! Через час вы должны быть там! Солдаты взялись за углы полатки и политрук, покачиваясь, поплыл над землёй. С передовой ещё никого вот так по графски не отправляли раненым в сачасть. Я подошел к воронке и спросил связного, что там было с пулемётом? Земля в коробку с патронами попала. Заклинивало ствол. А что там с людьми? С людьми всё впорядке! А мне передали, что у вас там несколько раненых? Командир взвода ничего не сказал. Я посмотрел на связного, присел на край окопа и подумал, если командир взвода молчит, то от него ничего не добьёшься. Надо самому идти во взвод. И тронув его за плечо, направился к четвертому пулемёту. Цулемёт старшего лейтенанта стоял на отшибе. Немцы на этом участке в атаку не пошли. Когда мы с солдатом добежали до взвода, старший лейтенант сидел на краю окопа и курил. Он пристёгивал к поясному ремню снятую с головы после обстрела каску. На голове у него была надета фуражка! Это типичная привычка артиллеристов. У них так обычно на поясном ремне таскали стальные каски. У пулемёта ковырялся Балашов. Помкомвзвод Балашов, увидев меня, забеспокоился, виновато опустил голову. Я не стал донимать его вопросами почему но стрелял пулемёт. Это я и сам могу установить, проверив ленту и ствол. Меня удивило другое. Почему в пулемётном окопе их двое. Где наводчик и весь пулемётный расчёт? Окоп был совершенно цел. Прямого попадания не видно -Где остальные, Балашов? -Где пулемётный расчёт? Я тебя кажись опрашиваю! Балашов посмотрел на старшего лейтенанта, потом в сторону ржаного поля, подумал и что-то приглушённый голосом сказал! Старший лейтенант послал их под бугор за трофеями. Велел с убитых собврать. Не вернулись они! Зa. какими трофеями? С убитых немцев, товарищ лейтенант! Я сразу вспомнил как тщательно целился Парамошкин, когда замечал шевеление во ржи. Он целился думая что ето немцы, а там ползали наш солдаты. А Паракошкин бил их намётанным глазом. Быстро назад! Что духу есть! Передай Парамошкину прекратить всякий огонь! Потом оббежишь все пулемёты и передай мой приказ не стрелять! Связной метнулся из окопа и побежал вдоль передовой. А теперь с тобой! -Я хотел достать трофей, чтобы расплатиться с военфельдшером. Он обещал достать лекарства. Сказанное старшим лейтенантом я пропустил мимо ушей. Ну Балашов! Ты подвёл всю роту! -Я тоже виноват, что оставил этого прохвоста здесь без присмотра. -Ухарь-купец! За какие-то вшивые немецкие часы отправил на тот свет троих пулемётчиков! Сам не полез! Послал умирать солдат! У них среди тылового оброда все так делают! -Они солдат за людей не считают! Извини лейтенант! Я понял свою ошибку! Разреши я сам вытащу раненых?! Как интересно ты будешь смотреть в глаза всей роте? Картуз сними! Каску надень! Иди! А я посмотри как ты с этим справишься. Тут посижу, подожду пока ты вернёшься! -А ты Балашов кончай ковыряться в пулемёте. Займись полной разборкой, даю тебе разрешение! Мы с тобой потом поговорим! Старший лейтенант снял с головы свой картуз, отстегнул от поясного ремня новенькую каску, надвинул её поглубже и полез вперёд. Больше я его не видел. Его могли подстрелить немцы. Или видя своё безвыходное положение он сам сдался им. Он видно не знал, что немцы пленных с плохой болезней расстреливали на месте. Мы знали это от немецких пленных. Я просидел в окопе до самой ночи. Трое раненых солдат выползли назад самостоятельно. Старшего лейтенанта они не видели. Мы его списали как пропавшего без вести. Политрук Соков благополучно добрался до медсанбата. Потом, как я узнал, его отправили в эвакогоспиталь в город Торжок. Из Торжка его эвакуировали в Иваново и потеряв ногу на фронт он больше не вернулся. Жил он в Москве на Магистральной улице, а в последнее время переехал в Строгино. Пулемётная рота держала под обстрелом все косогоры и низины бугра. Днем пулеметчики стреляли одиночными, чтобы не выявлять себя. А к вечеру они усталые назначали часовых и ложились спать. Немцы воспользовались ночным затишьем стали выволакивать трупы и раненых. Пусть заберут тех и других. В такую жару и без вони трупов дышать нечем. С одной стороны из траншеи шел трупный дух, а тут под самым носом пустили вонь откормленные немцы. Итак солдат мутит и рвёт. Смердящий дух полз со всех сторон, если было безветренно. Я приказал пулемётчикам ночью не стрелять. По пламени вспышек немцы могут засечь где мы сидим. Для стрельбы ночью нужно иметь запасные позиции. Пулемётчики сами понимали, что вести огонь просто так ни к чему. На каждую пулемётную очередь немцы отвечали орудийной стрельбой, В эту ночь до самого"морген фрю" немцы сидели молча. С того дня на высоте воцарило спокойствие, "Морген фрю" по высоте немцы пускали один снаряд и за ним три другие и до рассвета больше не стреляли. "Морген Фрю!" Господа фрицы! Вы опять жрёте? кричали пулемётчики в сторону низины прикрыв ладонями рупором рот. Солдаты пулемётчики знали некоторые слова по-немецки. Трупный запах подобрался к пулемётным ячейкам. Отвратительно противный запах и вонь заполнили все низины, воронки и окопы. Особенно сильным он был, когда стихал ночью ветер, когда воздух стоял неподвижным. Он полз по земле и стелился низом. Он в душу вселял какой-то ужас, забирался в голодное нутро, выворачивал кишки и мутил сознание. Одно дело говорить, а другое тянуть его носом и хватать ртом. Так продолжалось несколько дней. Ночью на высооту проложили телефонный цровод, принесли кормёжку, подобрали раненых. Теперь над высотой пули посвистывали. В эту ночь пополнения на высоту не дали. Телефонист связался с полком и меня вызвали на провод. У телефона был сам командир полка. Тебе нужно собрать всех стрелков и взять их под своё начало! Собери остатки стрелковых рот, назначь старших, определи им участки обороны и поставь боевую задачу! И смотри, чтоб никто не сбежал с высоты! Пополнения больше небудет! Хорошо! сказал я. Но прежде вы мне пришлёте письменный приказ о назначении меня командиром батальона. В приказе укажите, что Кождан от должности отстранён. Отстранение и назначение согласуете, как положено, с дивизией. Ты что спятил? Какой тебе ещё приказ, раз я говорю тебе собрать стрелков. Какой тебе ещё письменный приказ, когда ты и так отвечаешь за свой участок обороны. -За участок пулемётной роты! уточнил я. А за стрелков, которые в лес бегут, я не отвечаю. Без письменного приказа стрелков на высоте собирать не буду. Какой тебе ещё приказ? Без приказа я им никто. И потом вы забыли? Как бой, давай лейтенант собирай и отвечай за стрелков. Ты вроде комбат. Ты за всех отвечаешь. А как отвели во второй эшелон, так ты не комбат, на это место назначен Кождан. У вас там в лесу сидят два комбата. Они наверно завшивили от безделия! Кончай демагогию! закричал командир полка. Хорошо я молчу. Говорите вы. Только собирать остатки двух батальонов я не буду. Вы не даёте мне слова сказать. Ну говори! Ещё в чём дело? Дело в том, что все политруки стрелковых рот прячуться в лесу с начала наступления. Ни комбаты, ни они, ни разу здесь не были. Бросили солдат и что они сейчас там делает никто толком не знает. Я не собираюсь за других пахать! За здорово живёшь отвечать за пехоту. Будет письменный приказ я их командир, я всех загоню в переднюю траншею! Убегут стрелки с высоты пусть бегут! Я их стрелять не буду! Командир полка не спросил об атаке немцев. Сам я не стал соваться с докладом. Он не захотел продолжать разговор, я тоже промолчал. Меня теперь нахрапом и на испуг не возьмёшь! Прошли первые месяцы войны, когда мной вертели как хотели. Убежит какой стрелок с высоты. Поймают его как дезертира. Меня за это под суд отдадут. Почему не намылить рыло Ваньке ротному. Командир полка был недоволен. Он кинул трубку в руки телефонисту и спросил начальника штаба, который сидел у стола напротив его. А там кто нибудь есть живой кроме этого лейтенанта? Кроме него, нет никого! Вот сволочь! В живых один остался! А что он говорит? Требует письменного приказа о назначении комбатом. Этот разговор мне потом передали офицеры штаба. Фраза брошенная командиром полка-"Вот сволочь один остался!"-облетела все службы и тыловые подразделения полка. Улыбались офицеры, ординарцы и писаря "Вот сволочь, один в живых остался!" После этого телефонного звонка командир полка устроил облаву по всем землянкам в лесу и за лесом. По его приказу обшарили все тыловые подразделения и кухни. Из леса выволокли двух комбатов, батальонных офицеров и политруков стрелковых рот. Собранные топтались возле полкового блиндажа, ожидая грозного решения. Комбатов и их помов отправили в дивизию. Куда девались они потом, осталось неизвестно. Четырём политрукам приказали идти на высоту. Их предупредили на счёт трибунала Остатки стрелков ночью окапались ближе к пулемётчикам. Связной из полка довёл политруков до траншеи и вернулся обратно. Политрукам приказали неотлучно сидеть в окопах вместе с солдатами. Они разыскали остатки рот, поговорили с солдатами и узнали, что совсем не далёко сидят пулемётчики и у них есть землянка. Меня в это время не было на месте, я ходил по роте и проверял пулемёты. На месте воронки мы построили землянку. Теперь она была готова и в ней отдыхали свободные от дежурства смены, землянка была небольшой, но достаточно глубокой. Поверх трёх накатов из брёвен была насыпана земля и укрыта ржаной соломой. Возвращаясь от дежурных расчетов, я подошел к ротной землянке и увидел странную картину. Растерянный часовой и отдыхавшие в землянке солдаты сидели снаружи у входа. Что за чертовщина! подумал я. Почему солдаты вылезли наверх и не отдыхают? -Вы чего торчите в проходе? спросил я их. Солдаты молчали. Взглянув вниз в проход я заметил, что в землянке находились какие-то люди. Оттуда из входа доносились незнакомые голоса. Оказалось, что офицеры, которых выдворили из леса, без особых усилий выставили наружу моих солдат. Я покачал головой. Мне стало даже жарко. Я услышел снизу, из-за висевшей плащпалатки на входе знакомый голос. Это был Савенков. Меня передёрнуло от предстоящей встречи. -Кто там? Командир роты пришел? Заходи! Выставив пулемётчиков из землянки наверх, они теперь приглашали меня спуститься к ним, Я спрыгнул в ход сообщения, перешагнул ступеньку, по которым выходя из землянки подымался спокойно, и отдёрнул занавеску висевшую над дверью. В глубине землянки, при свете мигающей коптилки на нарах сидели чужие люди. Твердый ком подкатился к горлу. Солдаты сверху смотрели на меня. Что-то теперь будет? Это подхлеснуло меня. Я повернулся назад и закричал на часового. По какому праву ты допустил в землянка посторонних людей? Солдат стоял и моргал глазами. Потом он набрал воздуха во внутрь и нерешительно проговорил: Они сами! Я не мог ничего! Они офицеры! Какое мне дело до офицеров, которые болтались где-то в лесу! Если они из стрелковых рот, то пусть идут к своим солдатам! Ты лейтенант чего шумишь? У меня фамилия такая! Спускайся сюда, здесь и поговорим! В землянке мерцал огонёк коптилки. В мигающем свете были видны желтые, вытянутые лица непрошенных гостей. По приказу вам следует сидеть со своими солдатами! Здесь место для пулемётчиков. Прямо из леса и под накаты! Не жирно ли будет? Ладно лейтнант не горячись! Все поместимся здесь! Один из прибывших постарше годами махнул рукой /Что мол с ним разговаривать! /, сказал: Каждый мальчишка будет на нас кричать! Мы отсюда никуда не пойдём! Он посмотрел на меня и добавил: Ну что? Я отдышался. Вздохнул глубоко, немного помолчал и успокоился. Злость моя постепенно прошла и я спокойно ровным и твёрдым голосом сказал: Я могу приказать поставить сверху на землянку пулемёт и дать из него очередь трассирующих. Завтра утром артиллерия немцев разворотит землянку так, что от вас мокрого пятна здесь не останется! Но я этого делать не буду. Это нечеловечно! Вчера мне звонил командир полка. Требовал, чтобы я принял на высоте всех стрелков под своё начало. Я отказался. Если я дам ему согласие, то каждый из вас пойдёт в траншею и будет там с трупами сидеть! Ну что? сказал я, передразнив пожилого. Ладно уйдём! сказал кто-то. -Сидите! Сидите! Я ещё не кончил! -Кой кто из ваших солдат утром уходят в лес и днём там отсиживаются. Ладно мы пошли! -Сидите! А на счёт вас, я вам так скажу! Если я приму стрелков, я буду вынужден официально подать рапорт на проведение расследования, почему вы до сих пор отсиживались в лесу. Мягко выражаясь, вы прятали свои шкуры. И ясно, что рапорту будет дан официальный ход. И будьте уверены под трибунал вы все попадёте. Вы люди взрослые, как вон тот сказал, постарше меня. Вы всё понимаете. И поэтому идите отсюда по тихому по хорошему. Топайте отсюда! и я отдёрнул занавеску. Я пропустил их мимо себя. Они заторопились, на лицах у них было недоумение и страх. Страх куда деваться. Они поднялись по ступенькам и исчезли в ночной темноте. Но лесная братия как я узнал позже, к солдатам не пошла. Они залезли под танк. Этого разговора они мне не простят. С командиром полка вышло не так, он недоволен и эти обозлились. Дураки! Вроде моего Пети -подумал я. В окопы к солдатам не пошли, а в новых окопах, как знать, самое безопасное место. Утром по танку ударили снаряды и там появились раненые. Савенкова ранило в руку. Я видел его, как он радостный покидал высоту. Прошло два три дня, стороны заметно устали. Страсти улеглись. В атаку никто не собирался. Пусть солдаты покапаются в земле. Пусть осмыслят и поймут пережитое. Пусть успокоятся и скажут себе Вот мы остались живы! Жизнь солдатская короткая, как детская распашонка! На высоте, где когда-то стояла деревня Пушкари, наступило затишье. Немцы присмирели. По ночам светили ракетами, из артиллерии почти не стреляли. Иногда они пускали один, два снаряда, как прежде. Из пулемётов тоже постреливали с умыслом. Иногда дадут очередь трассирующих в нашу сторону, но пустят её метра на два выше нашей головы. Смотрите, мол, мы вас не торгаем! Славяне всё понимали, им разжовывать не стоило. Они тоже пускали поверху в ответ. Пусть начальство смотрит, что мы, мол, воюем! Та и другая сторона приступили к земляным работам. Немцы рыли хода сообщения. По утрам мы видели свежие выбросы земли с их стороны. Днем тоже кое-где мелькали лопаты. Траншею с трупами наши стрелки засыпали землёй. Убитые, как сидели, так и остались в сидячем положении. Никто не рыл для них братской могилы. Славяне делали всё без лишних затрат своих сил. А какие силы у солдата? Существует впроголодь, воюет не на стах, а на смерть. Тут ни физических, ни духовных сил никаких не осталось. Да ещё рой окопы и хода сообщения. У мёртвых всё было закончено. У живых остались свои заботы. Стрелков на высоте осталось немного. Вскоре на высоту стрелкам дали командира роты и вместе с ним явился новый командир батальона. Это был старший лейтенант Карпов, я знал его раньше, он с батальоном оставался на участке где мы сидели под дождём. Он собрал солдат, наметил участки обороны и приказал рыть хода сообщения и строить землянки. От разбитого сарая не осталось ничего. Брёвна быстро растаскали. Сапёры полка, сидевшие в лесу, получили приказ вязать рогатки проволочного заграждения. Днём, в лесу они рубили колья, связывали их в крестовины, ставили между рогатин четырёхметровые слеги и обвя-зываликолючей проволокой. Готовые рогатины подносили к высоте и оставляли внизу. Однажды ночью, когда все рогатины были готовы, их подняли на высоту и поставили перед окопами стрелков. Правый фланг был закрыт от немцев проволочным заграждением. Полковые саперы все сделали тихо. Это была скрытая ночная операция. Немец мог в любую минуту бросить ракету в небо и обнаружить у себя под носом людей и открыл бы стрельбу. Местность была изрыта воронками. При внезапном обстреле можно было укрыться в любую из них. Но сапёрам казалось, что их послали на верную смерть. Это их второй выход на передовую. Первый раз они в городе Белом копали подкоп под больницу. А теперь второй был здесь в Пушкарях. Да и что было бояться? Передовая для них была непостижима. У них одна мысль -поскорей убраться в лес. Сапёры торопились и нервничали. Руки у них тряслись. Колючая проволока цеплялась за одежду. Рогатки несли на себе. Под ногами земля не ровная, того и гляди нога подвернётся. Но в ночной темноте их немцы не. заметили. Немцы стреляли поверху, на всякий случай, чтобы не заснуть. Не то что у нас! У них был заведён порядок часовой извещал выстрелом, что он не спит на посту. Сапёры, работавшие в темноте, падали на землю при таких случайных выстрелах. Они подолгу лежали, думая, что их засекли. Мы говорили им, Не бойтесь! Пули будут идти высоко над головой! Если немцы кого ранят из вас, мы им врежим из пулемётов. Но сапёры не слушали, они этому просто не верили. Они лежали уткнувшись на земле, им шло время и стрельба не возобновлялась. Сапёры боязливо вставали, всматривались в темноту и продолжали работы. Наутро немцы увидели новенькое проволочное заграждение у наших., Фрицы небось ахнули! поговаривали солдаты между собой. Ещё бы! Свеженькие рогаточки обтянутые проволочкой! Немецкие офицеры небось от зависти напустили в штаны! Рассвирипели увидев проволокут Куда смотрели их вояки? Прозевали! Проспали фрицы! Сидят как дураки! Иван за одну ночь колючий забор поставил! Вот тебе вшивый фриц и руссише швайне! Русский солдат за одну ночь может обделать и не такие делишки. Но новизна быстро прошла, солдатское ликование утихло. К рогаткам привыкли. На них перестали смотреть. Рогатки сделали своё черное дело. Часовые на постах, полагаясь на колючую проволоку, совсем разомлели. У них ослабло зрение, притупился слух, они присаживались поудобнее и вскоре засыпали до утра. Кому охота торчать в окопе, таращить глаза пока от немецких ракет в глазах не запрыгают огненные черти. Сел, притулился в окопе, закрыл глаза, чтобы ползучая световая ракета не лезла в глаза и слушай когда начнёться стрельба или выйдет перестрелка, за проволкой можно сидеть и не пялить глаза на немцев. А стрельба с появлением проволоки совсем прекратилась. В последние дни немцы и ракеты перестали бросать. С наступление темноты бросит пару и до утра успокоиться. Ему тоже надоело смотреть на мигающий огонь. Так было и в эту темную ночь. С вечера для порядка немец посветил нейтральную полосу и притих, как обычно. Солдаты поскребли затылки, погоняли надоедливых вшей и поворочавшись немного заклевали касками. Ночь была тёмная и безлунная, С вечера небо затянуло чёрными туча- Сначало покрапал маленько дождь, а потом над высотой простёрлась какая-то мрачная тишина. До утра всё было без тревог, без задиринки. Ни одного выстрела до самого утра. Часовые сидели в передних стрелковых ячейках, поджав ноги под себя и привалившись к шершавой стенке окопа. Они нехотя изредка поднимали тяжелые веки, смотрели снизу на верхний край, окопа и на кусок черного неба. По цвету облаков, а их пока ещё не было видно, нужно было определить когда приблизитья рассвет. Но главное было не в рассвете, главное нужно было, определить, когда придёт старшина. В животе давно ныло, иногда как ножом скребло. Перевалившись на другой бок и найдя удобную опору, ч асовые закрывали глаза и погружались в забытьё, в ожидании черпака баланды, куска хлеба и щепоти махорки. Кому охота пялить глаза в такую кромешную тьму. Целую неделю копали землю при скудной еде. Тут не только спать, тут ноги протянешь! Да ещё на посту стоять! Куда только начальство смотрит! Если с вечера сразу не заснул, тут в голову разные мысли лезут! Хорошо когда заступил на пост, присел и тут же заснул. Проснулся а тут старшина с кормёжкой явился! А то сидишь и возвращаешься мысленно к мирной жизни, осознаешь что осталось тебе жить всего ничего, плюнешь на всё, глаза сами закрываются. Доживёшь до утра, услышишь котелки загремели, считай что жив опять! Вон, говорят, вчера миной во сне одного убило! А во сне мирная жизнь становиться ещё ярче н милей. Запахнет вдруг тёплым ржаным хлебом, захрустит на зубах крепкий, своего просола огурец, а от домашних кислых щей такой запах пойдеть, такой полыхнёт аромат, что проглотишь слюну и губами прочмок-нешь! Навалился на щи, налупился их до отвалу и повалился на боковую. После такой еды сняться тебе всякие неземные сны. А тут торчишь в зеляной дыре и не знаешь жив завтра будешь? Когда небо чуть затянуло серой дымкой рассвета, когда можно взглянуть на приличное расстояние перед собой, часовой встал на ноги, выглянул поверх земли и ахнул. Рогаток с проволокой перед окопами не было. За одну ночь их как будто языком слизнуло. Вот те и щи со свининой! Солдат побежал к командиру роты. Ротный выслушил его и не поверил. Как это так? Рогаток нет? Командир роты выскочил из землянки и посмотрел за бруствер. Рогаток на месте не было. Они действительно исчезли. Тут не было никаких сомнений. Хотя не хотелось верить и всё это казалось похожим на сон. Как рогатки с колючей проволокой могли пропасть? Их было десяток и они были связаны между собой. Может их сапёры ночью сняли? Солдаты показали в сторону немцев. Рогатки с проволокой в двадцати метрах стояли от них. Командир стрелковой роты выглянул туда, они во всей своей красоте стояли перед немецкими окопами. Немцы ночью подползли, привязали к рогаткам канаты и при помощи лебёдок их уволокли к себе. В первый момент командир роты растерялся, хотел что-то сказать и не мог. Всё утро потом он ходил по ходам сообщения и окопам, но не ругался и не кричал на своих солдат. Бросаться на них было поздно и бесполезно. Что они могли поделать если бы и увидели как уползают рогатки. Стреляй, не стреляй потеренного не вернёшь! Немцы сделали подлое дело и теперь ликовали, посматривая на славян. Кому-то из них пришла в голову подлая идея. О том, что немцы уволокли ночью проволочное заграждение в полку узнали позже. Пока ротный торчал в окопе высматривал и обдумывал как ему быть, солдаты раззвонили по всей роте. Вся рота вылезла посмотреть, У телефонистов сперло дыхание, они передали эту новость своим тыловым дружкам. Так что новость, да ещё такая, облетела мгновенно весь полк. Через некотрое время на высоту прибежал комбат. К вечеру, когда новость, как змея, доползла до дивизии, разразился настоящий скандал. Кто-то прибавил от себя, что ночью из роты перебежало к немцам несколько солдат. После этого в дивизии взбеленились. Комбат лично пересчитал по пальцам всех солдат. Солдаты оказались на месте. Первая грязная версия отвалилась. А что на счёт рогаток? Этот факт подтвердился! Из дивизии последовал грозный приказ: Любой ценой вернусь рогатки на место! Стрелковой роте дали команду в окопах ставить столбы. Коловорот в виде горизонтального бревна с креставинами упрёться в вертикальные брёвна. Рогатки можно будет подцепить и наматывая верёвки утащить обратно. Но немцы были не дураки. Они связали рогатки стальными тросами и тросы завели в окопы и закрепили их. А чтобы к проволочному заграждению не подошли, перед ним поставили мины. Рогатая операция провалилась. Один солдат при подходе к проволоке подорвался, остальные повернули рбратно. А вобщем это происшествие всколыхнуло всю дивизию. Сначала ругались и грозились, потом стали шутить и посмеиваться. Настроение передалось с передовой. Сначала стали смеяться солдаты, потом захихикали в полку, начальство снисходительно стало посмеиваться в дивизии улыбались и качали головами. Народ оживился сбросил дремоту. И только одному человеку было не до смеха,-командиру стрелковой роты. Когда его вызывали в батальон, все радостно улыбались, потом начинали смеяться, некоторые особенно смешливые держались за животы. Это он? спрашивали они друг друга. Это тот самый? Им было смешно, а ему от этого смеха хоть в петлю лезь. Анекдот! Это у него немцы проволоку уволокли? Зесёлый смех и ехидные словечки сыпались отовсюду где б он не проходил. Потом улыбки и смешки перебрались в полк и дивизию. Из полка. кто был посмелей и пока немец не стрелял, бегали в роту посмотреть где стояли рогатки и где они теперь. Такого за всю войну не увидишь! Бегали потому что на высоте стояла гробовая тишина. Некотрые, которые всё же побаивались звонили по телефону и давали советы как быть. Слушай лейтенант! Их нужно облить бензином и поджечь! Пусть сгорят! Никому, так никому! Лейтенант всех терпеливо слушал, никому не перечил, но уловив в телефонных звонках забаву и потеху, перестал подходить к телефону и отвечать на вопросы. Немцы ликовали во всю! Первое время по ночам они усиленно освещали передний край ракетами. Но видя, что русские с потерей рогаток смерились, тоже успокоились и перестали светить. Улеглись страсти, утихла брань, прекратился смех на передке и в полку забыли про проволоку и в дивизии. Время лучший фактор. Оно своё дело сделало. Солдаты на передовой разошлись по своим окопам, разбрелись по землянкам

Тук-тук-тук! Кто в домике живет? Наверное, мышка-норушка, как всегда... Ну там еще зайчик-побегайчик, лисичка-сестричка... А вас тама, похоже, нет!

Почему? Да потому что на Мейби нужно сначала зарегистрироваться, а потом подать заявку на прописку в ДоМиКе.

Попасть в "15 мин. Славы" ⇩