Хотела классику почитать, а тут такое выплыло.)) смеюсь. Вера Полозкова. Стишище.
А факт безжалостен и жуток, как наведённый арбалет: приплыли, через трое
суток мне стукнет ровно двадцать лет.
И это нехреновый возраст - такой, что Господи прости. Вы извините за
нервозность - но я в истерике почти. Сейчас пойдут плясать вприсядку и
петь, бокалами звеня: но жизнь у третьего десятка отнюдь не радует меня.
Не то[ркает]. Как вот с любовью: в секунду - он, никто другой. Так чтоб
нутро, синхронно с бровью, вскипало вольтовой дугой, чтоб сразу всё
острее, резче под взглядом его горьких глаз, ведь не учили же беречься,
и никогда не береглась; все только медленно вникают - стой, деточка, а
ты о ком? А ты отправлена в нокаут и на полу лежишь ничком; чтобы в
мозгу, когда знакомят, сирены поднимали вой; что толку трогать ножкой
омут, когда ныряешь с головой?
Нет той изюминки, интриги, что тянет за собой вперёд; читаешь две
страницы книги - и сразу видишь: не попрёт; сигналит чуткий, свой,
сугубый детектор внутренних пустот; берёшь ладонь, целуешь в губы и тут
же знаешь: нет, не тот. В пределах моего квартала нет ни одной дороги в
рай; и я устала. Так устала, что хоть ложись да помирай.
Не прёт от самого процесса, все тычут пальцами и ржут: была вполне себе
принцесса, а стала королевский шут. Всё будто обделили смыслом, размыли,
развели водой. Глаз тускл, ухмылка коромыслом, и волос на башке седой.
А надо бы рубиться в гуще, быть пионерам всем пример -такой
стремительной, бегущей, не признающей полумер. Пока меня не раззвездело,
не выбило, не занесло - найти себе родное дело, какое-нибудь ремесло,
ему всецело отдаваться - авось бабла поднимешь, но - навряд ли много.
Чёрт, мне двадцать. И это больше не смешно.
Не ждать, чтобы соперник выпер, а мчать вперёд на всех парах; но мне так
трудно делать выбор: в загривке угнездился страх и свесил ножки
лилипутьи. Дурное, злое дежавю: я задержалась на распутье настолько, что
на нём живу.
Живу и строю укрепленья, врастая в грунт, как лебеда; тяжёлым боком,
по-тюленьи ворочаю туда-сюда и мню, что обернусь легендой из пепла,
сора, барахла, как Феникс; благо юность, гендер, амбиции и бла-бла-бла.
Прорвусь, возможно, как-нибудь я, не будем думать о плохом; а может, на
своём распутье залягу и покроюсь мхом и стану камнем (не громадой, как
часто любим думать мы) - простым примером, как не надо, которых тьмы и
тьмы и тьмы.
Прогнозы, как всегда, туманны, а норов времени строптив - я не умею
строить планы с учётом дальних перспектив и думать, сколько Бог отмерил
до чартера в свой пэрадайз. Я слушаю старушку Шерил - её Tomorrow Never
Dies.
Жизнь - это творческий задачник: условья пишутся тобой. Подумаешь, что
неудачник - и тут же проиграешь бой, сам вечно будешь виноватым в
бревне, что на пути твоём; я в общем-то не верю в фатум - его мы сами
создаем; как мыслишь - помните Декарта? - так и живешь; твой атлас -
чист; судьба есть контурная карта - ты сам себе геодезист.
Всё, что мы делаем - попытка хоть как-нибудь не умереть; так кто-то от
переизбытка ресурсов покупает треть каких-нибудь республик нищих, а
кто-то - бесится и пьет, а кто-то в склепах клады ищет, а кто-то руку в
печь сует; а кто-то в бегстве от рутины, от зуда слева под ребром рисует
вечные картины, что дышат изнутри добром; а кто-то счастлив как ребёнок,
когда увидит, просушив, тот самый кадр из кипы плёнок - как
доказательство, что жив; а кто-нибудь в прямом эфире свой круглый
оголяет зад, а многие твердят о мире, когда им нечего сказать; так
кто-то высекает риффы, поет, чтоб смерть переорать; так я нагромождаю
рифмы в свою измятую тетрадь, кладу их с нежностью Прокруста в свою
строку, как кирпичи, как будто это будет бруствер, когда за мной придут
в ночи; как будто я их пришарашу, когда начнётся Страшный суд; как будто
они лягут в Чашу, и перетянут, и спасут.
От жути перед этой бездной, от этой истовой любви, от этой боли - пой,
любезный, беспомощные связки рви; тяни, как шерсть, в чернильном мраке
из сердца строки - ох, длинны!; стихом отплевывайся в драке как смесью
крови и слюны; ошпаренный небытием ли, больной абсурдом ли всего -
восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею Его и, обходя моря
и земли, сей всюду свет и торжество.
Ты не умрёшь: в заветной лире душа от тленья убежит. Черкнёт статейку в
"Новом мире" какой-нибудь седой мужик, переиздастся старый сборник,
устроят чтенья в ЦДЛ - и, стоя где-то в кущах горних, ты будешь думать,
что - задел; что достучался, разглядели, прочувствовали волшебство; и,
может быть, на самом деле всё это стоило того.
Дай Бог труду, что нами начат, когда-нибудь найти своих, пусть все стихи
хоть что-то значат лишь для того, кто создал их. Пусть это мы невроз
лелеем, невроз всех тех, кто одинок; пусть пахнет супом, пылью, клеем
наш гордый лавровый венок. Пусть да, мы дураки и дуры, и поделом нам,
дуракам.
Но просто без клавиатуры безумно холодно рукам.
