ГРЕЧНЕВАЯ КРУПА
-Барух ата адонай, элоэйну мелех ха-улям мицватав вэ цевану...-старик Мордехай мерно раскачивался в такт молитве, сидя за столом. Тускло горела керосиновая лампа, за окном свистел снежный ветер.
Зима не хотела уходить. Ранний апрель, когда обычно в наших краях откапали последние сосульки, когда черная мокрая, словно заплаканная, земля освободилась от груза посеревших от дождя снежных шапок, в этом году был не похож сам на себя.
Только, казалось, начали таять сугробы у крыльца маленького, слегка покосившегося, домика, на тебе. Опять метель.
-Барух ата адонай, элоэйну мелех ха-улям мицватав вэ цевану...- молился старик Мордехай.
Всю зиму он почти не выходил из дома. Болела спина и ноги. Читал Талмуд, молился, иногда подзывал к себе внука, садил на колени, гладил узловатыми пальцами по мальчишечьей голове, целовал в затылок, вдыхая молочный ребячий запах, улыбался:
-Зисер, зай гизунд... чтоб ты мне был здоров...
Невестка Мордехая, Браха, сидела за другим концом стола и перебирала гречневую крупу, отделяя черные выгоревшие крупинки и крупные песчинки аккуратной горкой.
-Папа, это всё! Вы можете молиться хоть до следующего Песаха, но это всё.
-Ашер яцар эт а-адам бо хохма...- молился старик Мордехай.
-Азохен вэй! Вы, папа можете делать вид, что вокруг мебель, но это всё!- Браха встала, взяла железную миску и сгребла в нее перебранную гречку.
-Вэ бора бо нэкавим халулим- раскачивался старик Мордехай в такт своей молитве.
Внезапно дверь распахнулась. В дом, неловко стуча костылем, вошел сын старика Мордехая Иосиф. Полгода назад он приехал сюда, в маленький мордовский городок, где в эвакуации находилась его жена Браха, сын Мойше и старый отец Мордехай. Приехал он на одной ноге, вторая осталась где-то по Корсунью.
Главное не рука! Так говорил Иосиф, зарабатывающий на хлеб сапожным ремеслом.
- Ничего! - грустно сказал Иосиф.
Браха подошла, помогла снять бушлат.
Иосиф проковылял до стола, сел.
-Ничего!- повторил он- Ничего не продал!
-Ха! Шлимазл!- отозвалась Браха- Как раз говорила твоему папе, что эта гречка всё! Последняя гречка, а дальше мы будем кушать воздух!
-А что папа? Он что, купит тебе рыбу? Отстать от папы! Папа цадик и святой человек!- Иосиф подкрутил колесико лампы. Стало тусклее.
-Ай, делайте что хочите! Гурништ!- Браха нарочито громко загремела тарелками.
-Рофэ холь басар умафли лаасот- произнес старик Мордехай и перестав раскачиваться, поднял голову.
-Иосиф- сказал он- Твоя покойная мать, Хая-Голда, благословенна ее память, могла сделать много глупых вещей. Очень много. Например, уговорить меня, разрешить тебе жениться на дочке лавочника Кегельбойма, которая делает всем больную голову и очень плохо умеет перебирать гречку. Но она никогда не могла бы даже подумать, чтобы говорить мне разных слов, когда я читаю молитву! Скажи своей склочной женщине, что я тебе сейчас дам денег, а ты пойдешь и купишь много еды.
-Ша! Вы, папа, мне начинаете нравиться!- Браха оставила посуду, уперевшись руками в бока- Денег? Вы сказали денег? Откуда у вас деньги? Вы ограбили синагогу? Вам не стыдно говорить за деньги, когда мы уже столько времени кушаем гречку, которой уже нет?! И что вы имеете против моего папы лавочника? У него таки в отличие от вас, всегда были деньги!
-Штоб у тебя кадухес вылез!- старик Мордехай кряхтя поднялся, подошел к топчану у печки, на котором спал и зашарил рукой под матрасом.
Вынув какой-то маленький сверток, вернулся к столу, развязал его и вынул большую серебряную монету ещё царской чеканки.
-Откуда это, папа? Я таки дико извиняюсь, но вы хотите подвести нас под цугундер! Мы всю зиму кушаем одно спасибо, а этот родственник Ротшильда спит на золотом матрасе!-Браха взяла в руки монету.
-Иосиф, майне янгеле, забери у нее монету, иди на рынок и поменяй ее на нормальные деньги. И купи этой женщине гречку, чтобы она наконец уже замолчала свой рот!
Иосиф забрал монету у жены, коротко сказал:
-Завтра...
Потом он, оставив костыль у стола, седлал несколько прыжков на одной ноге к кровати, стянул гимнастерку и лег спать.
Утром метель стихла. Вышло солнце, тут же принявшись за работу. Еще вчера выпавший снег тут же посерел и начал обливаться весенними слезами.
Рано проснувшийся Иосиф, натянул бушлат, взял костыль и, хлопнув дверью, поковылял на рынок.
Через полтора часа, когда Браха, сварив последнюю гречку, кормила маленького Мойше кашей из ложки, а старик Мордехай привычно раскачивался на стуле в молитве, Иосиф вернулся.
-Вот- он положил на стол какой-то сверток.
-Это что?- спросила Броха.
Неожиданно сверток зашевелился.
-Это киндер- спокойно ответил Иосиф- Я его нашел на рынке.
-Что значит киндер? Что значит на рынке?- Броха встала, развернула сверток. Внутри него лежал младенец. Девочка. Сморщив личико, она закрехтела и тихонько разрыдалась.
-Зачем? Зачем ты её принес?!-Броха развела руками не понимая, что вообще происходит.
-А куда я её должен был деть? Оно лежала на земле.
-Но может быть она чья-то? ! Нам он зачем, Иосиф?! Мишугинэ! Ты сошел с ума, Иосиф!
-Она ничья- повторил тот- Люди сказали, что какая-то девка оставила и уехала.
-Как оставила? Как уехала?! Это не сумасшедший дом какой-то!
-Ша!- старик Мордехай, все время молчавший до этого, оторвался от чтения Талмуда, встал изо стола, нагнулся и взял младенца в руки.
Девочка затихла.
Старик Мордехай держал её узловатыми пальцами, прижавшись к ней лицом.
-Мейделэ- произнес он- Молоком пахнет. Ты купил молока?
Иосиф снял со спины вещь-мешок, развязал его и достал бутыль:
-Вот
Потом он достал оттуда же холщевый мешочек с гречневой крупой:
-Вот
Нависла тишина. Браха с открытым от удивления ртом стояла посреди комнаты, держа в руках мешочек с гречкой. Мойшеле сидел рядом с Иосифом, который держал в руках пустой вещь-мешок, старик Мордехай с маленькой девочкой на руках чему-то улыбался сквозь седую бороду.
Вечер пришел рано. Вдруг опять задул ветер, правда уже не такой, как вчера, но опять заметно похолодало.
-Что за весна? Дрэк, не весна- недовольно пробурчал старик Мордехай, ложась на топчан у печки.
Никто не ответил.
-Ойфен вет шейт эбойм...-напевала Браха колыбельную, раскачивая в руках маленькую девочку...
