Про хорошее дело)
"Мне важно, что это не VIP-персоны". Сергей Пархоменко - о проекте "Последний адрес"
Журналист Сергей Пархоменко рассказывает о мемориальных табличках в память о репрессированных, которые в конце ноября появятся на московских домах, и о том, что каждый из нас может сделать для того, чтобы такие знаки появились по всей России
- Как появилась идея проекта "Последний адрес"?
- Каждый из тех, кто бывал в европейских городах, наверняка видел на асфальте булыжники, на которых выбиты фамилии людей, даты их жизни и смерти. Этот проект в 1993 году придумал довольно известный немецкий художник Гюнтер Демниг, и за это время он превратился в такой огромный европейский памятник: 45 тысяч памятных табличек поставлено в 12 странах, 600 городах. Надо заметить, и это важно для понимания и нашего проекта, что все это начиналось, как совершенно локальная вещь. Демниг начал вообще с цыган. У него былая такая идея, что про евреев все помнят из-за Холокоста, а вот про цыган все забыли. И он придумал ставить памятные знаки цыганам, пострадавшим от фашистов.
- А что было потом?
- Пришли адвентисты, иеговисты, гомосексуалы и разные политические движения. И в результате этот проект объемлет всех, кто пострадал от немецкого фашизма. Получился большой сетевой проект, который продолжает развиваться. В проекте есть два важнейших принципа. Во-первых, один знак - один человек. В европейском варианте, памятник - это булыжник размером 10 на 10 сантиметров. Булыжник ставится у порога того дома, где жил этот человек. Верхняя часть у этого булыжника - металлическая, на ней написано одно имя, написано где человек родился, когда был арестован, депортирован и погиб. Вторая важная вещь - за каждым этим знаком есть один конкретный человек, который захотел его установить и заплатить за это 120 евро. Если они расставили 45 000 знаков, это значит, что 45 тысяч раз кто-то пришел и принес 120 евро. Таким образом, создалось коммьюнити из 45 000 человек, которые как бы являются авторами этих памятников. Это Германия, Австрия, Франция, Чехия, Польша, Норвегия, Голландия, Италия.
- Как люди узнавали о проекте?
- Видели своими глазами эти памятные знаки на асфальте. Кто-то, может быть, черпал информацию с сайта. В России была одна единственная попытка установить подобный знак в Орле, но это кончилось ничем.
- Почему вы решили, что именно сейчас нужно повторить подобный проект в России?
- Я уже давно видел эти памятные знаки. Но вот весной 2013-го я провел некоторое время в Вене, и на той конкретной улице, где я жил, было очень много этих булыжников. Наверное, это квартал, где жило много евреев, поэтому-то они там и появились. В октябре прошлого года я в очередной раз приехал на Франкфуртскую книжную ярмарку. Я всегда живу в одной и той же гостинице возле вокзала. В этой гостинице и в самом квартале нет ничего исторического. Но однажды, выходя из гостиницы, я с изумлением увидел две памятные таблички. И это, кажется, меня окончательно убедило, что время пришло. Я вернулся из Франкфурта и пришел в "Мемориал". Я рассказал всю эту историю Арсению Рогинскому (глава Международного общества "Мемориал"), Елене Жемковой (исполнительный директор "Мемориала") и Ирине Щербаковой (директор проекта "Человек в истории").
Установка камней преткновения в Грайфсвальде, Германия. Фото: Stefan Sauer / AFP
Они мне сказали: "Мы прекрасно все это знаем. Мы тебя давно ждем. Мы, конечно, хотим что-то подобное устроить в "Мемориале", но у нас нет человека, который бы за это взялся. Елена Жемкова рассказала, что заплатила за установку такого "булыжника" где-то в Германии.
Так я стал тем человеком, который должен был попытаться стронуть все это с места. Проект мы назвали "Последний адрес".
Потом я пошел к архитектору Евгению Ассу, который пообещал собрать лучших дизайнеров, чтобы они нарисовали макет этой таблички. А в декабре прошлого года на "Стрелке" мы устроили конференцию. Пришло человек сто. Евгений Асс привел человек 15 замечательных дизайнеров - они обсуждали визуальную сторону дела. Я попросил прийти историков Никиту Соколова, Иру Карацубу, и они привели с собой своих коллег. Мемориальцы привели специалистам по архивам, я позвал журналистов. Обсуждали и содержательную сторону дела. Возникли самые очевидные вопросы: как выбрать исторический период? Занимаемся ли мы только сталинским террором 1934-1954 годов? Или руководствуемся законом о реабилитации жертв сталинских репрессий от 1991 года, который берет период времени с 25 октября 1917 года по сегодняшний день? Да, решили мы, мы не хотим ограничиваться только сталинским временем, мы трактуем это более широко. А кто будет отбирать, кому мы ставим таблички, а кому нет?
Решили, что конструкция проекта такова, что она не предусматривает никаких арбитражных функций. Пришел человек и сказал: "Я хочу поставить знак тому-то и тому-то". Ставим знак.
Следующий вопрос, который возник: "А что будет, когда придет внук какой-нибудь сволочи?"
По этому поводу замечательно сказал Григорий Ревзин: "Хорошо им там с Холокостом: у них жертвы Холокоста не являются его организаторами, а у нас это совершенно не так".
- И что решили?
- Во-первых, в стартовом виде проекта, мы будем иметь дело с реабилитированными. Таким образом, у нас вылетает Вышинский, Берия, Ежов. Тогда мемориальцы задали вполне резонный вопрос: "А что мы будем делать, если к нам придет человек и предложит поставить табличку для какого-то совершенно невообразимого человека, из числа реабилитированных? Может быть, это будет хороший повод для обращения в Верховный суд об отмене его реабилитации?". Мы с этим согласились.
- Расскажите, пожалуйста, что нужно конкретно сделать, чтобы поставить памятный знак в рамках проекта "Последний адрес"?
- Все очень просто: появляется человек и говорит: "Я хочу поставить знак для конкретного человека на конкретном московском доме". Мы идем в "Мемориал" и просим их проверить, значится ли фамилия этого человека в базе данных (в ней 3, 4 миллиона записей). Если такой человек в базе данных "Мемориала" есть и про него все известно, то мы можем ставить знак.
- А если неизвестно?
- Тогда мы говорим заявителю: "Пойдите в "Мемориал" и выясните, почему этого человека нет в базе, может, не хватает каких-то документов, может, такого человека вообще не было". И в тот момент, когда в базе данных "Мемориала" появится информация об этом человеке, мы возьмем и реализуем эту запись: она была на бумаге, а мы сделаем ее на железке.
Вопрос: кто может быть заявителем? Существует такая априорная вера в семейное право на памятник, то есть, в то, что каждый из нас обладает эксклюзивной лицензией на своего дедушку, например. А как быть, если я, например, хочу установить такой знак человеку, о котором я знаю лишь то, что он когда-то жил в моей квартире? Это реально мой случай. И многие из тех, кто прислали нам заказ на установку памятного знака, заходят в базу данных на! Ссылки Запрещены!, смотрят там свой дом или дом, в котором прошло их детство, находят информацию о том, что в их квартирах, или в их подъезде когда-то жили неизвестные им люди. Они решают заказать в память о них табличку, а потом задаются вопросом: а не надо ли спрашивать разрешение у родственников? Мы подумали и решили, что разрешение не требуется.
Есть список расстрелянных в Москве в 1936-1938 году и похороненных в Коммунарке, в Бутове и на Донском кладбище. С этими людьми все абсолютно понятно, мы про них все знаем. Остались следственные дела, приговоры, адреса, статьи, по которым их посадили. Мы начнем с них, как Демниг начал с цыган.
- А потом вы пошли в мэрию, чтобы договориться с ними о праве на установку этих памятных знаков?
- Я позвонил Леониду Печатникову (заместителю мэра Москвы по социальным вопросам), который тут же позвал меня на встречу. Через два дня было созвано совещание, собрана рабочая группа, и как-то все это начало со страшной силой развиваться и не кончилось ничем.
- Что требовалось от московских чиновников?
- Формальное подтверждение, что они не против нашего проекта. Требовалась некая защита от эксцесса исполнителя, от того, что приходит некий человек из ДЕЗа или районный управы, который, увидев памятный знак, начинает кричать : "А что это такое? Уберите-ка!"
Вот было бы хорошо, если можно было бы показать этому человеку какой-то документ.
Я предложил Печатникову, чтобы было издано рамочное постановление московского правительства, которое один раз и навсегда утвердит дизайн этой таблички (к этому времени дизайн уже был). Он не возражал. В мэрии я сказал тем чиновникам, на которых указал мне Печатников: "Вот дизайн таблички. На табличке написано десять слов: здесь жил или здесь был дом, где жил такой-то. Если мы знаем его профессию, то указываем: железнодорожник, офицер, учитель. Родился: дата, арестован: дата, реабилитирован: дата. Никаких слов про репрессии, про политическое давление. Люди увидят слово "реабилитирован", сами догадаются и все поймут. Увидят дату "1937 год" и все поймут.
Я попросил их, чтобы они утвердили этот типовой вариант и указали мне чиновника, к которому мы будем приходить с очередным пакетом наших заявок, и на каждой из них он будет ставить печать. Мы это какое-то время "жевали" и, разумеется, пришли к выводу, к которому обычно приходит чиновник в таких случаях: "У нас такого никогда не было, и мы не понимаем, как это сделать".
- Что же произошло дальше?
- В какой-то момент у нас на горизонте появилась группа людей из неформального клуба председателей разных ТСЖ. Пришли две дамы - и говорят: "Давайте с нас начнем, нам не надо ничего ни с кем согласовывать. Мы готовы повесить таблички на своих домах".
Мы выяснили, что в этих 30 домах в базе данных "Мемориала" нашлось 200 записей. Жильцы были оповещены, и в результате из тридцати домов осталось десять.
Согласно базе данных "Мемориала" в одном из этих домов по адресу Долгоруковская, 5, а это бывший Дом наркомата внешней торговли, значится 62 имени, но мемориальцы твердо знают, что это не полный список.
На сегодня жильцы этого дома прислали заявку на две таблички.
Совсем небольшая табличка: 10 на 17 сантиметров. Так что если предположить, что мы нашли дом, на котором должны висеть 100 табличек, то вместе это 170 см на 100 см, метр на два метра нормальный размер мемориальной доски.
- Получается, что мэрия отстранилась от проекта, и вы можете делать все, что хотите?
- Вообще-то, мэрия нас одобрила. И тот же Сергей Капков уже просто не знает, куда деваться от вопросов по поводу "Последнего адреса". Он выработал ответ, который меня очень радует: "Я вообще не понимаю, что они от нас хотят? У них же все есть. У них есть база данных "Мемориала". Деньги у них есть, люди, которые это организуют - есть. Пусть идут и договариваются с домами".
Меня это абсолютно устраивает. И я мечтаю о том, чтобы такой подход не изменился в будущем.
- Откуда у вас деньги на "Последний адрес"?
- Мы взяли за образец немецкий проект, у которого есть два потока финансирования. Повторюсь, за каждый булыжник заявитель платит 120 евро. Мы тоже решили, что заявитель будет платить себестоимость конкретного знака. Еще в цену будет включен страховой взнос.
- Если снимут табличку?
- Да, тогда страховая компания, с которой мы договоримся, оплатит переустановку. Мы считаем, что со всем этим мы уместимся в 3500 рублей.
Кроме того, каждая заявка должна быть проверена в архиве - труд архивиста кто-то должен оплатить, у нас есть бухгалтер, курьер, есть люди, которые будут ходить и договариваться с домами. Надо содержать сайт, платить за сервер, платить редактору. Для этого нужны отдельные деньги, это не входит в стоимость таблички. Немцы собирают деньги у всяких благотворителей.
Должен признаться, что на этом этапе я не нашел крупного благотворителя, за одним исключением: это фонд Ельцина, и на протяжении начального стартового времени нам будут ежемесячно выплачивать на развитие проекта. Больше никто денег нам не дал, хотя все отнеслись очень сочувственно.
- Почему, как думаете?
- Я обращался к разным большим людям. И все они разными словами сказали одно и то же: мы не видим ясного одобрения этого проекта со стороны властей. А политический конфликт нам не нужен. Я их понимаю, "Последний адрес" совсем не подходит под Крымнаш. У нас тут Сталинград восстанавливают и как-то объясняют, что Сталин - эффективный менеджер, а мы тут со своими железяками.
Конечно, это идет вразрез с сегодняшним развитием отечественной идеологической линии. Большой бизнес хорошо это чувствует. И на всякий случай держится в стороне.
- Но ведь деньги нужны совсем небольшие?
- Ничтожные. Мы считаем, что бюджет всего проекта - 5 млн рублей в год. Мы были вынуждены пойти в интернет. На портале "Планета" открыли проект и собрали довольно быстро полтора миллиона рублей, что нам позволило начать. Плюс Фонд Ельцина. А может быть, потом кто-то из господ капиталистов наберется смелости и решит, что он может помочь тем, кто расставляет эти мемориальные знаки репрессированным.
- Сколько сейчас вы уже собрали заявок?
- Помимо этих 11 пилотных домов, у нас еще 300 заявок, которые пришли, что называется самотеком. Есть Санкт-Петербург, Пермь, Саратов, Ярославль, Казань, Архангельск, Самара, Минск, Екатеринбург, Нижний Новгород, Барнаул, Иркутск, Таганрог и Кострома.
Там появились люди, которые сказали, что тоже хотят этим заниматься. Плюс есть человек из Киева, Еревана, из Северного Казахстана.
Это очень воодушевляет, потому что, конечно, "Последний адрес" не должен остаться московским проектом. Им там сложнее, у них нет этой московской базы данных с адресами репрессированных.
- А в общей базе "Мемориала" нет адресов?
- Там мало адресов, и это значит, что им нужно у себя на месте, в регионах искать адреса. В ФБ они составили закрытую группу, и я очень внимательно слежу, как там все это происходит. Я слежу за городом Барнаулом. Они нашли местный городской архив, нашли энтузиастку, которая давно с "Мемориалом" этим всем занималась, они добывают какие-то старые карты Барнаула, чтобы совместить нынешний Барнаул со старым - там переименовали все улицы. Мы пытаемся объяснить, что не нужно ставить перед собой глобальную задачу. В том же Барнауле надо найти два дома, поместить таблички и искать третий дом.
- Получается, что вся эта история - про гражданское общество в миниатюре?
- Не знаю, как будет эта история развиваться дальше, будет ли в каждом конкретном случае требоваться согласие всего дома. Может, люди чуть- чуть к этому привыкнут, и это перестанет требовать тотального обсуждения.
Вот вы выходите утром из дома и видите, что на вашем доме кто-то повесил такую табличку. Если вы это видите не в первый раз, вы уже знаете, как к этому относиться. Может быть, это не заставит вас броситься с жалобами в домоуправление.
Возможны ли какие-то эксцессы? Возможны.
Основной задачей этого проекта является строительство коммьюнити вокруг него - появление людей, которые этим заняты, которые думают о проекте, которые рассказывают о нем своим детям, которые как-то во все это включены.
Этот проект можно считать состоявшимся задолго до того, как он дал какие-то массовые, осязаемые результаты. О нем спорят, о нем пишут, жильцы собираются в этих домах, что- то обсуждают, подписывают какие-то бумаги.
- А почему вообще так важны эти мемориальные таблички?
- Это очень важный переход от практики VIP-пострадавших и VIP-истории, внутри которой мы живем. Почему церемония чтения имен у Соловецкого камня производит такой душераздирающий эффект? Потому что речь идет об обыкновенных людях. У нас ведь есть такой рефлекс, что мемориальная доска устанавливается только важному человеку, и, собственно, это так и есть. И чиновники из мэрии мне так и говорили: понимаете, мемориальная доска, это такая особая вещь, когда инициатор установки обязан документально подтвердить, что этот человек достоин, чтобы ему установили мемориальную доску. Должно быть обоснование его жизненного подвига.
У нас же концепция прямо противоположная: памятный знак положен человеку, потому что он был. И потому что жизнь его была бессмысленно и как-то глупо и безвинно оборвана. И этого совершенно достаточно.
- Могут возразить, что ведь у людей есть могилы?
- Во-первых, совсем не у всех есть могилы. У огромного количества именно этих людей, подвергшихся политическим репрессиям в самое разное время по самым разным поводам, и совсем не обязательно сталинским репрессиям. Еще хуже ситуация с красным террором, когда единственным источником сведений является публикация в газете, где публиковались списки расстрелянных по решению Урюпинского ЧК. Где эти люди? Кто их судил? Ничего - заметочка в газете.
При этом мы понимаем, что мы не увековечим всех. Ведь, например, в Европе, никакого спора по поводу Холокоста нет.
За 20 лет из 6 миллионов жертв Холокоста они установили 45 000 знаков. Это меньше одного процента. Вот столько нашлось в Европе людей, которые сказали, что им это важно. Мы не знаем, сколько их будет в Москве, сколько их будет в России.
- Какой ваш прогноз?
- Я считаю, что в многомиллионной Москве проектная мощность - 2-3 тысячи знаков. Даже имея в виду, что мы имеем точный список из 40 тысяч расстрелянных, которые жили в Москве. Тысячи домов в Москве, помеченные этой "оспой" - это очень много, хотя в целом это почти ничего из того, что мы знаем про политические репрессии на протяжении советской власти, имея в виду и сталинский террор, и довоенный, и послевоенный, и диссидентов.
Мне важно, что эти две тысячи это не VIP-персоны. Среди этих заявок, которые мы видим - самые разные люди.
Я выбрал того человека, кому я хочу поставить табличку, в своем собственном доме, в соседней квартире. Это был кондуктор московского трамвая. Его расстреляли в 1938 году по обвинению в шпионаже. Какой он осуществил шпионаж? Куда он хотел угнать в Японию трамвай? Я знаю дату его рождения, ареста и реабилитации. Я знаю, как его зовут, и всего этого мне достаточно.
В самой первой группе заявок есть один высокопоставленный полковник, какой-то бригадный комиссар или командир, есть два дипломата, а все остальное - учительницы, секретарши.
- Это педагогический проект?
- Это впечатляющий проект. Вот люди идут по тротуару, видят эти знаки и на первых порах удивляются. Начинают выяснять, объяснять детям, которые с ними вместе идут и, потом проходит какое-то время, проходит первое удивление. Наступает момент узнавания. Дай Бог, мы увидим эти таблички и в каком-то другом городе, деревне. Эти знаки должны быть абсолютно одинаковы, и они вместе образуют один распределенный, рассеянный памятник.
Мы нашли мастерскую, где будут эти таблички делать из нержавеющей стали. Довольно толстая пластина, на которой вручную выбивается текст такими клеймами. Сейчас у нас есть задача найти человека, который будет устанавливать эти таблички на домах. Сейчас заканчивается изготовление этих 30 табличек в первых 11 домах. Уже пора.
Зоя Светова (c)
Журналист Сергей Пархоменко рассказывает о мемориальных табличках в память о репрессированных, которые в конце ноября появятся на московских домах, и о том, что каждый из нас может сделать для того, чтобы такие знаки появились по всей России
- Как появилась идея проекта "Последний адрес"?
- Каждый из тех, кто бывал в европейских городах, наверняка видел на асфальте булыжники, на которых выбиты фамилии людей, даты их жизни и смерти. Этот проект в 1993 году придумал довольно известный немецкий художник Гюнтер Демниг, и за это время он превратился в такой огромный европейский памятник: 45 тысяч памятных табличек поставлено в 12 странах, 600 городах. Надо заметить, и это важно для понимания и нашего проекта, что все это начиналось, как совершенно локальная вещь. Демниг начал вообще с цыган. У него былая такая идея, что про евреев все помнят из-за Холокоста, а вот про цыган все забыли. И он придумал ставить памятные знаки цыганам, пострадавшим от фашистов.
- А что было потом?
- Пришли адвентисты, иеговисты, гомосексуалы и разные политические движения. И в результате этот проект объемлет всех, кто пострадал от немецкого фашизма. Получился большой сетевой проект, который продолжает развиваться. В проекте есть два важнейших принципа. Во-первых, один знак - один человек. В европейском варианте, памятник - это булыжник размером 10 на 10 сантиметров. Булыжник ставится у порога того дома, где жил этот человек. Верхняя часть у этого булыжника - металлическая, на ней написано одно имя, написано где человек родился, когда был арестован, депортирован и погиб. Вторая важная вещь - за каждым этим знаком есть один конкретный человек, который захотел его установить и заплатить за это 120 евро. Если они расставили 45 000 знаков, это значит, что 45 тысяч раз кто-то пришел и принес 120 евро. Таким образом, создалось коммьюнити из 45 000 человек, которые как бы являются авторами этих памятников. Это Германия, Австрия, Франция, Чехия, Польша, Норвегия, Голландия, Италия.
- Как люди узнавали о проекте?
- Видели своими глазами эти памятные знаки на асфальте. Кто-то, может быть, черпал информацию с сайта. В России была одна единственная попытка установить подобный знак в Орле, но это кончилось ничем.
- Почему вы решили, что именно сейчас нужно повторить подобный проект в России?
- Я уже давно видел эти памятные знаки. Но вот весной 2013-го я провел некоторое время в Вене, и на той конкретной улице, где я жил, было очень много этих булыжников. Наверное, это квартал, где жило много евреев, поэтому-то они там и появились. В октябре прошлого года я в очередной раз приехал на Франкфуртскую книжную ярмарку. Я всегда живу в одной и той же гостинице возле вокзала. В этой гостинице и в самом квартале нет ничего исторического. Но однажды, выходя из гостиницы, я с изумлением увидел две памятные таблички. И это, кажется, меня окончательно убедило, что время пришло. Я вернулся из Франкфурта и пришел в "Мемориал". Я рассказал всю эту историю Арсению Рогинскому (глава Международного общества "Мемориал"), Елене Жемковой (исполнительный директор "Мемориала") и Ирине Щербаковой (директор проекта "Человек в истории").
Установка камней преткновения в Грайфсвальде, Германия. Фото: Stefan Sauer / AFP
Они мне сказали: "Мы прекрасно все это знаем. Мы тебя давно ждем. Мы, конечно, хотим что-то подобное устроить в "Мемориале", но у нас нет человека, который бы за это взялся. Елена Жемкова рассказала, что заплатила за установку такого "булыжника" где-то в Германии.
Так я стал тем человеком, который должен был попытаться стронуть все это с места. Проект мы назвали "Последний адрес".
Потом я пошел к архитектору Евгению Ассу, который пообещал собрать лучших дизайнеров, чтобы они нарисовали макет этой таблички. А в декабре прошлого года на "Стрелке" мы устроили конференцию. Пришло человек сто. Евгений Асс привел человек 15 замечательных дизайнеров - они обсуждали визуальную сторону дела. Я попросил прийти историков Никиту Соколова, Иру Карацубу, и они привели с собой своих коллег. Мемориальцы привели специалистам по архивам, я позвал журналистов. Обсуждали и содержательную сторону дела. Возникли самые очевидные вопросы: как выбрать исторический период? Занимаемся ли мы только сталинским террором 1934-1954 годов? Или руководствуемся законом о реабилитации жертв сталинских репрессий от 1991 года, который берет период времени с 25 октября 1917 года по сегодняшний день? Да, решили мы, мы не хотим ограничиваться только сталинским временем, мы трактуем это более широко. А кто будет отбирать, кому мы ставим таблички, а кому нет?
Решили, что конструкция проекта такова, что она не предусматривает никаких арбитражных функций. Пришел человек и сказал: "Я хочу поставить знак тому-то и тому-то". Ставим знак.
Следующий вопрос, который возник: "А что будет, когда придет внук какой-нибудь сволочи?"
По этому поводу замечательно сказал Григорий Ревзин: "Хорошо им там с Холокостом: у них жертвы Холокоста не являются его организаторами, а у нас это совершенно не так".
- И что решили?
- Во-первых, в стартовом виде проекта, мы будем иметь дело с реабилитированными. Таким образом, у нас вылетает Вышинский, Берия, Ежов. Тогда мемориальцы задали вполне резонный вопрос: "А что мы будем делать, если к нам придет человек и предложит поставить табличку для какого-то совершенно невообразимого человека, из числа реабилитированных? Может быть, это будет хороший повод для обращения в Верховный суд об отмене его реабилитации?". Мы с этим согласились.
- Расскажите, пожалуйста, что нужно конкретно сделать, чтобы поставить памятный знак в рамках проекта "Последний адрес"?
- Все очень просто: появляется человек и говорит: "Я хочу поставить знак для конкретного человека на конкретном московском доме". Мы идем в "Мемориал" и просим их проверить, значится ли фамилия этого человека в базе данных (в ней 3, 4 миллиона записей). Если такой человек в базе данных "Мемориала" есть и про него все известно, то мы можем ставить знак.
- А если неизвестно?
- Тогда мы говорим заявителю: "Пойдите в "Мемориал" и выясните, почему этого человека нет в базе, может, не хватает каких-то документов, может, такого человека вообще не было". И в тот момент, когда в базе данных "Мемориала" появится информация об этом человеке, мы возьмем и реализуем эту запись: она была на бумаге, а мы сделаем ее на железке.
Вопрос: кто может быть заявителем? Существует такая априорная вера в семейное право на памятник, то есть, в то, что каждый из нас обладает эксклюзивной лицензией на своего дедушку, например. А как быть, если я, например, хочу установить такой знак человеку, о котором я знаю лишь то, что он когда-то жил в моей квартире? Это реально мой случай. И многие из тех, кто прислали нам заказ на установку памятного знака, заходят в базу данных на! Ссылки Запрещены!, смотрят там свой дом или дом, в котором прошло их детство, находят информацию о том, что в их квартирах, или в их подъезде когда-то жили неизвестные им люди. Они решают заказать в память о них табличку, а потом задаются вопросом: а не надо ли спрашивать разрешение у родственников? Мы подумали и решили, что разрешение не требуется.
Есть список расстрелянных в Москве в 1936-1938 году и похороненных в Коммунарке, в Бутове и на Донском кладбище. С этими людьми все абсолютно понятно, мы про них все знаем. Остались следственные дела, приговоры, адреса, статьи, по которым их посадили. Мы начнем с них, как Демниг начал с цыган.
- А потом вы пошли в мэрию, чтобы договориться с ними о праве на установку этих памятных знаков?
- Я позвонил Леониду Печатникову (заместителю мэра Москвы по социальным вопросам), который тут же позвал меня на встречу. Через два дня было созвано совещание, собрана рабочая группа, и как-то все это начало со страшной силой развиваться и не кончилось ничем.
- Что требовалось от московских чиновников?
- Формальное подтверждение, что они не против нашего проекта. Требовалась некая защита от эксцесса исполнителя, от того, что приходит некий человек из ДЕЗа или районный управы, который, увидев памятный знак, начинает кричать : "А что это такое? Уберите-ка!"
Вот было бы хорошо, если можно было бы показать этому человеку какой-то документ.
Я предложил Печатникову, чтобы было издано рамочное постановление московского правительства, которое один раз и навсегда утвердит дизайн этой таблички (к этому времени дизайн уже был). Он не возражал. В мэрии я сказал тем чиновникам, на которых указал мне Печатников: "Вот дизайн таблички. На табличке написано десять слов: здесь жил или здесь был дом, где жил такой-то. Если мы знаем его профессию, то указываем: железнодорожник, офицер, учитель. Родился: дата, арестован: дата, реабилитирован: дата. Никаких слов про репрессии, про политическое давление. Люди увидят слово "реабилитирован", сами догадаются и все поймут. Увидят дату "1937 год" и все поймут.
Я попросил их, чтобы они утвердили этот типовой вариант и указали мне чиновника, к которому мы будем приходить с очередным пакетом наших заявок, и на каждой из них он будет ставить печать. Мы это какое-то время "жевали" и, разумеется, пришли к выводу, к которому обычно приходит чиновник в таких случаях: "У нас такого никогда не было, и мы не понимаем, как это сделать".
- Что же произошло дальше?
- В какой-то момент у нас на горизонте появилась группа людей из неформального клуба председателей разных ТСЖ. Пришли две дамы - и говорят: "Давайте с нас начнем, нам не надо ничего ни с кем согласовывать. Мы готовы повесить таблички на своих домах".
Мы выяснили, что в этих 30 домах в базе данных "Мемориала" нашлось 200 записей. Жильцы были оповещены, и в результате из тридцати домов осталось десять.
Согласно базе данных "Мемориала" в одном из этих домов по адресу Долгоруковская, 5, а это бывший Дом наркомата внешней торговли, значится 62 имени, но мемориальцы твердо знают, что это не полный список.
На сегодня жильцы этого дома прислали заявку на две таблички.
Совсем небольшая табличка: 10 на 17 сантиметров. Так что если предположить, что мы нашли дом, на котором должны висеть 100 табличек, то вместе это 170 см на 100 см, метр на два метра нормальный размер мемориальной доски.
- Получается, что мэрия отстранилась от проекта, и вы можете делать все, что хотите?
- Вообще-то, мэрия нас одобрила. И тот же Сергей Капков уже просто не знает, куда деваться от вопросов по поводу "Последнего адреса". Он выработал ответ, который меня очень радует: "Я вообще не понимаю, что они от нас хотят? У них же все есть. У них есть база данных "Мемориала". Деньги у них есть, люди, которые это организуют - есть. Пусть идут и договариваются с домами".
Меня это абсолютно устраивает. И я мечтаю о том, чтобы такой подход не изменился в будущем.
- Откуда у вас деньги на "Последний адрес"?
- Мы взяли за образец немецкий проект, у которого есть два потока финансирования. Повторюсь, за каждый булыжник заявитель платит 120 евро. Мы тоже решили, что заявитель будет платить себестоимость конкретного знака. Еще в цену будет включен страховой взнос.
- Если снимут табличку?
- Да, тогда страховая компания, с которой мы договоримся, оплатит переустановку. Мы считаем, что со всем этим мы уместимся в 3500 рублей.
Кроме того, каждая заявка должна быть проверена в архиве - труд архивиста кто-то должен оплатить, у нас есть бухгалтер, курьер, есть люди, которые будут ходить и договариваться с домами. Надо содержать сайт, платить за сервер, платить редактору. Для этого нужны отдельные деньги, это не входит в стоимость таблички. Немцы собирают деньги у всяких благотворителей.
Должен признаться, что на этом этапе я не нашел крупного благотворителя, за одним исключением: это фонд Ельцина, и на протяжении начального стартового времени нам будут ежемесячно выплачивать на развитие проекта. Больше никто денег нам не дал, хотя все отнеслись очень сочувственно.
- Почему, как думаете?
- Я обращался к разным большим людям. И все они разными словами сказали одно и то же: мы не видим ясного одобрения этого проекта со стороны властей. А политический конфликт нам не нужен. Я их понимаю, "Последний адрес" совсем не подходит под Крымнаш. У нас тут Сталинград восстанавливают и как-то объясняют, что Сталин - эффективный менеджер, а мы тут со своими железяками.
Конечно, это идет вразрез с сегодняшним развитием отечественной идеологической линии. Большой бизнес хорошо это чувствует. И на всякий случай держится в стороне.
- Но ведь деньги нужны совсем небольшие?
- Ничтожные. Мы считаем, что бюджет всего проекта - 5 млн рублей в год. Мы были вынуждены пойти в интернет. На портале "Планета" открыли проект и собрали довольно быстро полтора миллиона рублей, что нам позволило начать. Плюс Фонд Ельцина. А может быть, потом кто-то из господ капиталистов наберется смелости и решит, что он может помочь тем, кто расставляет эти мемориальные знаки репрессированным.
- Сколько сейчас вы уже собрали заявок?
- Помимо этих 11 пилотных домов, у нас еще 300 заявок, которые пришли, что называется самотеком. Есть Санкт-Петербург, Пермь, Саратов, Ярославль, Казань, Архангельск, Самара, Минск, Екатеринбург, Нижний Новгород, Барнаул, Иркутск, Таганрог и Кострома.
Там появились люди, которые сказали, что тоже хотят этим заниматься. Плюс есть человек из Киева, Еревана, из Северного Казахстана.
Это очень воодушевляет, потому что, конечно, "Последний адрес" не должен остаться московским проектом. Им там сложнее, у них нет этой московской базы данных с адресами репрессированных.
- А в общей базе "Мемориала" нет адресов?
- Там мало адресов, и это значит, что им нужно у себя на месте, в регионах искать адреса. В ФБ они составили закрытую группу, и я очень внимательно слежу, как там все это происходит. Я слежу за городом Барнаулом. Они нашли местный городской архив, нашли энтузиастку, которая давно с "Мемориалом" этим всем занималась, они добывают какие-то старые карты Барнаула, чтобы совместить нынешний Барнаул со старым - там переименовали все улицы. Мы пытаемся объяснить, что не нужно ставить перед собой глобальную задачу. В том же Барнауле надо найти два дома, поместить таблички и искать третий дом.
- Получается, что вся эта история - про гражданское общество в миниатюре?
- Не знаю, как будет эта история развиваться дальше, будет ли в каждом конкретном случае требоваться согласие всего дома. Может, люди чуть- чуть к этому привыкнут, и это перестанет требовать тотального обсуждения.
Вот вы выходите утром из дома и видите, что на вашем доме кто-то повесил такую табличку. Если вы это видите не в первый раз, вы уже знаете, как к этому относиться. Может быть, это не заставит вас броситься с жалобами в домоуправление.
Возможны ли какие-то эксцессы? Возможны.
Основной задачей этого проекта является строительство коммьюнити вокруг него - появление людей, которые этим заняты, которые думают о проекте, которые рассказывают о нем своим детям, которые как-то во все это включены.
Этот проект можно считать состоявшимся задолго до того, как он дал какие-то массовые, осязаемые результаты. О нем спорят, о нем пишут, жильцы собираются в этих домах, что- то обсуждают, подписывают какие-то бумаги.
- А почему вообще так важны эти мемориальные таблички?
- Это очень важный переход от практики VIP-пострадавших и VIP-истории, внутри которой мы живем. Почему церемония чтения имен у Соловецкого камня производит такой душераздирающий эффект? Потому что речь идет об обыкновенных людях. У нас ведь есть такой рефлекс, что мемориальная доска устанавливается только важному человеку, и, собственно, это так и есть. И чиновники из мэрии мне так и говорили: понимаете, мемориальная доска, это такая особая вещь, когда инициатор установки обязан документально подтвердить, что этот человек достоин, чтобы ему установили мемориальную доску. Должно быть обоснование его жизненного подвига.
У нас же концепция прямо противоположная: памятный знак положен человеку, потому что он был. И потому что жизнь его была бессмысленно и как-то глупо и безвинно оборвана. И этого совершенно достаточно.
- Могут возразить, что ведь у людей есть могилы?
- Во-первых, совсем не у всех есть могилы. У огромного количества именно этих людей, подвергшихся политическим репрессиям в самое разное время по самым разным поводам, и совсем не обязательно сталинским репрессиям. Еще хуже ситуация с красным террором, когда единственным источником сведений является публикация в газете, где публиковались списки расстрелянных по решению Урюпинского ЧК. Где эти люди? Кто их судил? Ничего - заметочка в газете.
При этом мы понимаем, что мы не увековечим всех. Ведь, например, в Европе, никакого спора по поводу Холокоста нет.
За 20 лет из 6 миллионов жертв Холокоста они установили 45 000 знаков. Это меньше одного процента. Вот столько нашлось в Европе людей, которые сказали, что им это важно. Мы не знаем, сколько их будет в Москве, сколько их будет в России.
- Какой ваш прогноз?
- Я считаю, что в многомиллионной Москве проектная мощность - 2-3 тысячи знаков. Даже имея в виду, что мы имеем точный список из 40 тысяч расстрелянных, которые жили в Москве. Тысячи домов в Москве, помеченные этой "оспой" - это очень много, хотя в целом это почти ничего из того, что мы знаем про политические репрессии на протяжении советской власти, имея в виду и сталинский террор, и довоенный, и послевоенный, и диссидентов.
Мне важно, что эти две тысячи это не VIP-персоны. Среди этих заявок, которые мы видим - самые разные люди.
Я выбрал того человека, кому я хочу поставить табличку, в своем собственном доме, в соседней квартире. Это был кондуктор московского трамвая. Его расстреляли в 1938 году по обвинению в шпионаже. Какой он осуществил шпионаж? Куда он хотел угнать в Японию трамвай? Я знаю дату его рождения, ареста и реабилитации. Я знаю, как его зовут, и всего этого мне достаточно.
В самой первой группе заявок есть один высокопоставленный полковник, какой-то бригадный комиссар или командир, есть два дипломата, а все остальное - учительницы, секретарши.
- Это педагогический проект?
- Это впечатляющий проект. Вот люди идут по тротуару, видят эти знаки и на первых порах удивляются. Начинают выяснять, объяснять детям, которые с ними вместе идут и, потом проходит какое-то время, проходит первое удивление. Наступает момент узнавания. Дай Бог, мы увидим эти таблички и в каком-то другом городе, деревне. Эти знаки должны быть абсолютно одинаковы, и они вместе образуют один распределенный, рассеянный памятник.
Мы нашли мастерскую, где будут эти таблички делать из нержавеющей стали. Довольно толстая пластина, на которой вручную выбивается текст такими клеймами. Сейчас у нас есть задача найти человека, который будет устанавливать эти таблички на домах. Сейчас заканчивается изготовление этих 30 табличек в первых 11 домах. Уже пора.
Зоя Светова (c)
