В доме завелась женщина
Клянусь, я тут ни при чем. Она сама завелась. Видимо, материализовалась из подсознания. Причем — своего. Сначала появился запах… ну, знаете… жилой… то ли ромашками так пахнет, то ли котлетами — не разберешь. Заходишь в квартиру — и сразу можно понять, живет здесь женщина или же время от времени заглядывают подружки… Вот так и было. Заглядывали-заглядывали… и дозаглядывалась одна из них. А что я мог поделать? Службу спасения вызывать?
Произошло это совершенно незаметно. Для меня, я хочу сказать. Она осталась вечером. Потом — утром, когда я собирался на работу — попросила оставить ключи. А по утрам я, надо заметить, всегда деморализован. Хочется побыстрее свинтить. Ну я и поддался на провокацию. Возвращаюсь домой — и все: чувствую — пропал. Какие-то невнятные тряпочки в ванной, кровать в кои-то веки заправлена...
Первое время, конечно, тяжело было. Ни тебе в кровати покурить, ни пива попить с друзьями… Да, вот у меня такие друзья — женского пола! Да, уже поздно и решили пойти ко мне… Ну и что, что помада на рубашке? Это же моя рубашка! Ну и что, что тебе ее стирать? Я сам постираю… потом как-нибудь.
Было тяжело привыкнуть к постоянно занятому телефону, заставленной полочке в ванной, тапочкам перед кроватью. Пришлось купить мобильный телефон и специальный шкафчик, больше напоминающий миниатюрное трюмо грим-уборной. С тапочками сложнее. Среди ночи ведь не разберешь, во что ноги засунул. А потом обнаруживаешь на большом пальце правой ноги это безобразие.
Зато появилось несколько плюсов. То есть они, конечно, сомнительные, эти плюсы, но все таки… Раньше фирменным блюдом в моем доме были пельмени. С майонезом, с кетчупом или с соевым соусом. Не скажу, что они мне надоели, но… было у меня предчувствие, что на этом кулинария не заканчивается. Должно быть что-то еще. И я не ошибся. Осознав, что у этого стихийного бедствия есть и положительные стороны, я смирился. А чтоб мои страдания не пропали даром, я решил вести наблюдения. Итак:
Наблюдение первое: это создание патологически любит чистоту. Видимо, это какой-то другой вид homo sapiens, отпочковавшийся в ходе естественной эволюции. Она способна видеть грязь на молекулярном уровне. При этом утверждает, что разносчик грязи в доме — это я. Ну почему нельзя, например, валяться на кровати в кроссовках? Во-первых, не на самой кровати, а на покрывале. Во-вторых, это мои любимые кроссовки. В-третьих, какие же они грязные? Я вчера в них попал под дождь — так что их теперь даже мыть не надо…
Наблюдение второе: на поддержание этой самой чистоты ей требуется времени ровно в пятьдесят больше, чем мне. Раньше уборка занимала у меня 5 минут раз в две недели — вытряхнуть пепельницу и собрать то, что из нее дня три как вываливалось. Перед посещением девушек производился генеральный шухер: рубашки и носки запихивались под шкаф, бутылки — за плиту, розы — в кофейник. Теперь уборка приобрела хронический и затяжной характер. На борьбу с мусором выстроились ведра, тазы, щетки, губки, тряпки и совки во главе с пылесосом. С левого фланга неприятеля теснят моющие средства, в засаду залегла швабра.
Наблюдение третье: те самые шедевры кулинарии, ранее доступные только в местах общественного питания, занимают времени на приготовление гораздо больше, чем на поедание. Причем сама она это дело есть категорически отказывается. Мотивируя это тем, что «Я пробовала в процессе». И тут же живо интересуется, вкусно ли? А зачем тогда пробовать?
Наблюдение четвертое: ест эта нимфа ничуть не меньше взрослого мужика. Больше охает, читает и обсуждает с подругами диеты — да. Завела весы. Становится на них каждое утро с видом оскорбленной невинности. Пытается делать гимнастику. После этого умиротворенно лопает колбасу. Всякие «кефир и яблоко» — миф, выдуманный глянцевыми журналами. Для поддержания этого мифа придумываются всевозможные ухищрения. Например, малюсенькая тарелка. В которую зато можно положить добавку… Если на ужин есть торт — это настоящая мелодрама. Со всеми необходимыми атрибутами: искушение, борьба чувства с долгом и, наконец — финал — полное самопожертвование. Торт победил, зрители (в душе) рукоплещут. Не дай бог рукоплескать на самом деле — слез будет целый тазик.
Наблюдение пятое: она убеждена, что слезы — это панацея от всех неприятностей. Слезоизвержение может быть вызвано тысячью и одной причинами: не понравилась стрижка, наступили на ногу в трамвае, некрасиво порезана картошка в супе, просто плохое настроение. Не приведи господь не броситься немедля на утешение! Следует риторическая эскапада под девизом «Ты меня не любишь», и слезоизвержение перерастает в слезопад, который заканчивается опять-таки обвинением: «Из-за тебя, чурбана бесчувственного, у меня покраснели веки»… неудивительно… у меня бы их просто смыло уже.
Наблюдение шестое (точнее не наблюдение, а хроника катастрофы): она постоянно говорит. Ее речь напоминает помесь потока сознания и песен народов крайнего севера «Чего вижу, о том пою». Она говорит часами. Она говорит так самозабвенно, как будто то, о чем она не скажет — не существует на самом деле. Это, видимо, какая-то форма искусства. Причем искусства ради искусства, поскольку не предполагает ответной реакции. Достаточно вставлять (если успеешь) «м-м-м», «угу», «да ты что», еще лучше — «а ты что», «а она что» — и свободный вечер тебе обеспечен. Можно читать, пить пиво, смотреть телевизор. Все собираюсь провести эксперимент — записать эти сакральные фразы, включить магнитофон и уйти куда-нибудь. Пленки хватит на 45 минут, да еще автореверс…
Наблюдение седьмое: ее подруги. Точнее — ее загадочные с ними отношения. Любовью, а тем более дружбой этот мазохизм назвать нельзя. Уверен, что без подруг было бы спокойнее. Может быть, именно для этого они и нужны? Может быть, ей просто необходимо из-за чего-нибудь постоянно терзаться? Зачем, например, хвастать подруге по телефону новой прической? Во-первых, она по телефону ни фига не видит. Но немедленно захочет сделать себе что-нибудь еще более сногсшибающее. Во-вторых, она никогда не скажет «здорово» или хотя бы «пойдет». Она непременно заявит, что надо бы вот тут покороче, вот тут завить, а еще лучше вообще побриться наголо «с такими-то волосами».
Наблюдение восьмое: телевизор вообще и сериалы в частности. Она смотрит сериалы самозабвенно, упоенно, фанатично. Она помнит такие подробности, о которых даже не подозревал режиссер (если у этого безобразия бывают режиссеры). Она смотрит каждую серию по два раза и, дай ей волю, записывала бы их на видео. Убедил я ее этого не делать очень просто: я подсчитал, что сериал, длящийся полгода, просто физически не поместится в нашей квартире. По крайней мере, пока там есть я. Мне будет мало оставшихся там 2,38 квадратных метров. Это ее не убедило. Тогда я напомнил ей, сколько пыли скопится на таком количестве кассет.
Наблюдение девятое: у нее фантастическая память. Она помнит день нашего знакомства и во что была тогда одета, но не помнит, что я ненавижу молоко с пенками. Она помнит день ангела троюродной тетки, но не помнит, куда засунула чековую книжку. Она помнит имена всех лиц женского пола, которые имели глупость представиться по телефону. Она помнит все, что я ей обещал…
Нельзя сказать, что эти наблюдения дались мне малой кровью. Чтобы составить полное представление о торнадо, необходимо залезть в самую его сердцевину. Пройти все круги обид, непониманий, мелких и крупных ссор. Она трижды собирала свои вещи. Дважды выкидывала мои. Пыталась не разговаривать со мной (искренне считая, что это такое наказание). Но дело в том, что в самом центре бури есть островок спокойствия. И когда достигаешь его — понимаешь: все, деваться некуда. Чтобы из него выбраться, необходимо проделать еще раз этот путь. Но уже в обратном направлении…
Я уже не попадаю ночью ногой в ее тапки. Я уже не путаю свою пену для бритья с ее муссом для укладки. Я привык к визитам подруг и научился их различать («на ощупь» — ехидно добавляет она из-за спины). Я уже запутался, где заканчиваюсь я и начинается она… Видимо это то, что можно назвать судьбой… (с)
Произошло это совершенно незаметно. Для меня, я хочу сказать. Она осталась вечером. Потом — утром, когда я собирался на работу — попросила оставить ключи. А по утрам я, надо заметить, всегда деморализован. Хочется побыстрее свинтить. Ну я и поддался на провокацию. Возвращаюсь домой — и все: чувствую — пропал. Какие-то невнятные тряпочки в ванной, кровать в кои-то веки заправлена...
Первое время, конечно, тяжело было. Ни тебе в кровати покурить, ни пива попить с друзьями… Да, вот у меня такие друзья — женского пола! Да, уже поздно и решили пойти ко мне… Ну и что, что помада на рубашке? Это же моя рубашка! Ну и что, что тебе ее стирать? Я сам постираю… потом как-нибудь.
Было тяжело привыкнуть к постоянно занятому телефону, заставленной полочке в ванной, тапочкам перед кроватью. Пришлось купить мобильный телефон и специальный шкафчик, больше напоминающий миниатюрное трюмо грим-уборной. С тапочками сложнее. Среди ночи ведь не разберешь, во что ноги засунул. А потом обнаруживаешь на большом пальце правой ноги это безобразие.
Зато появилось несколько плюсов. То есть они, конечно, сомнительные, эти плюсы, но все таки… Раньше фирменным блюдом в моем доме были пельмени. С майонезом, с кетчупом или с соевым соусом. Не скажу, что они мне надоели, но… было у меня предчувствие, что на этом кулинария не заканчивается. Должно быть что-то еще. И я не ошибся. Осознав, что у этого стихийного бедствия есть и положительные стороны, я смирился. А чтоб мои страдания не пропали даром, я решил вести наблюдения. Итак:
Наблюдение первое: это создание патологически любит чистоту. Видимо, это какой-то другой вид homo sapiens, отпочковавшийся в ходе естественной эволюции. Она способна видеть грязь на молекулярном уровне. При этом утверждает, что разносчик грязи в доме — это я. Ну почему нельзя, например, валяться на кровати в кроссовках? Во-первых, не на самой кровати, а на покрывале. Во-вторых, это мои любимые кроссовки. В-третьих, какие же они грязные? Я вчера в них попал под дождь — так что их теперь даже мыть не надо…
Наблюдение второе: на поддержание этой самой чистоты ей требуется времени ровно в пятьдесят больше, чем мне. Раньше уборка занимала у меня 5 минут раз в две недели — вытряхнуть пепельницу и собрать то, что из нее дня три как вываливалось. Перед посещением девушек производился генеральный шухер: рубашки и носки запихивались под шкаф, бутылки — за плиту, розы — в кофейник. Теперь уборка приобрела хронический и затяжной характер. На борьбу с мусором выстроились ведра, тазы, щетки, губки, тряпки и совки во главе с пылесосом. С левого фланга неприятеля теснят моющие средства, в засаду залегла швабра.
Наблюдение третье: те самые шедевры кулинарии, ранее доступные только в местах общественного питания, занимают времени на приготовление гораздо больше, чем на поедание. Причем сама она это дело есть категорически отказывается. Мотивируя это тем, что «Я пробовала в процессе». И тут же живо интересуется, вкусно ли? А зачем тогда пробовать?
Наблюдение четвертое: ест эта нимфа ничуть не меньше взрослого мужика. Больше охает, читает и обсуждает с подругами диеты — да. Завела весы. Становится на них каждое утро с видом оскорбленной невинности. Пытается делать гимнастику. После этого умиротворенно лопает колбасу. Всякие «кефир и яблоко» — миф, выдуманный глянцевыми журналами. Для поддержания этого мифа придумываются всевозможные ухищрения. Например, малюсенькая тарелка. В которую зато можно положить добавку… Если на ужин есть торт — это настоящая мелодрама. Со всеми необходимыми атрибутами: искушение, борьба чувства с долгом и, наконец — финал — полное самопожертвование. Торт победил, зрители (в душе) рукоплещут. Не дай бог рукоплескать на самом деле — слез будет целый тазик.
Наблюдение пятое: она убеждена, что слезы — это панацея от всех неприятностей. Слезоизвержение может быть вызвано тысячью и одной причинами: не понравилась стрижка, наступили на ногу в трамвае, некрасиво порезана картошка в супе, просто плохое настроение. Не приведи господь не броситься немедля на утешение! Следует риторическая эскапада под девизом «Ты меня не любишь», и слезоизвержение перерастает в слезопад, который заканчивается опять-таки обвинением: «Из-за тебя, чурбана бесчувственного, у меня покраснели веки»… неудивительно… у меня бы их просто смыло уже.
Наблюдение шестое (точнее не наблюдение, а хроника катастрофы): она постоянно говорит. Ее речь напоминает помесь потока сознания и песен народов крайнего севера «Чего вижу, о том пою». Она говорит часами. Она говорит так самозабвенно, как будто то, о чем она не скажет — не существует на самом деле. Это, видимо, какая-то форма искусства. Причем искусства ради искусства, поскольку не предполагает ответной реакции. Достаточно вставлять (если успеешь) «м-м-м», «угу», «да ты что», еще лучше — «а ты что», «а она что» — и свободный вечер тебе обеспечен. Можно читать, пить пиво, смотреть телевизор. Все собираюсь провести эксперимент — записать эти сакральные фразы, включить магнитофон и уйти куда-нибудь. Пленки хватит на 45 минут, да еще автореверс…
Наблюдение седьмое: ее подруги. Точнее — ее загадочные с ними отношения. Любовью, а тем более дружбой этот мазохизм назвать нельзя. Уверен, что без подруг было бы спокойнее. Может быть, именно для этого они и нужны? Может быть, ей просто необходимо из-за чего-нибудь постоянно терзаться? Зачем, например, хвастать подруге по телефону новой прической? Во-первых, она по телефону ни фига не видит. Но немедленно захочет сделать себе что-нибудь еще более сногсшибающее. Во-вторых, она никогда не скажет «здорово» или хотя бы «пойдет». Она непременно заявит, что надо бы вот тут покороче, вот тут завить, а еще лучше вообще побриться наголо «с такими-то волосами».
Наблюдение восьмое: телевизор вообще и сериалы в частности. Она смотрит сериалы самозабвенно, упоенно, фанатично. Она помнит такие подробности, о которых даже не подозревал режиссер (если у этого безобразия бывают режиссеры). Она смотрит каждую серию по два раза и, дай ей волю, записывала бы их на видео. Убедил я ее этого не делать очень просто: я подсчитал, что сериал, длящийся полгода, просто физически не поместится в нашей квартире. По крайней мере, пока там есть я. Мне будет мало оставшихся там 2,38 квадратных метров. Это ее не убедило. Тогда я напомнил ей, сколько пыли скопится на таком количестве кассет.
Наблюдение девятое: у нее фантастическая память. Она помнит день нашего знакомства и во что была тогда одета, но не помнит, что я ненавижу молоко с пенками. Она помнит день ангела троюродной тетки, но не помнит, куда засунула чековую книжку. Она помнит имена всех лиц женского пола, которые имели глупость представиться по телефону. Она помнит все, что я ей обещал…
Нельзя сказать, что эти наблюдения дались мне малой кровью. Чтобы составить полное представление о торнадо, необходимо залезть в самую его сердцевину. Пройти все круги обид, непониманий, мелких и крупных ссор. Она трижды собирала свои вещи. Дважды выкидывала мои. Пыталась не разговаривать со мной (искренне считая, что это такое наказание). Но дело в том, что в самом центре бури есть островок спокойствия. И когда достигаешь его — понимаешь: все, деваться некуда. Чтобы из него выбраться, необходимо проделать еще раз этот путь. Но уже в обратном направлении…
Я уже не попадаю ночью ногой в ее тапки. Я уже не путаю свою пену для бритья с ее муссом для укладки. Я привык к визитам подруг и научился их различать («на ощупь» — ехидно добавляет она из-за спины). Я уже запутался, где заканчиваюсь я и начинается она… Видимо это то, что можно назвать судьбой… (с)
